Глава 1

Дон Мануэль Оласабль не часто позволял себе расчувствоваться. За его плечами стояла суровая жизненная школа. Начинал он простым погонщиком скота, стал коммерсантом, богатым и почтенным человеком и за это уважал себя и те твердые жизненные правила, которых всегда придерживался и которые привели его к успеху. Свой семейный корабль он вел твердой и уверенной рукой, и женщины его дома были счастливы.

Сейчас, при воспоминании о прожитом, темные глаза дона Мануэля увлажнились. Он смотрел на дорогие могилы Амалии и Хуана и, надолго прощаясь с ними, мысленно говорил:

«Я выполнил обещанное. Выполнил с любовью. Мария — моя старшая и любимая дочь. Она выросла, стала красавицей. С Викторией они неразлучны. Теперь пришло время позаботиться об их дальнейшей судьбе…»

…Когда-то юный Хуан вместе с женой Амалией, такой же юной, как и он, спасая свою любовь от родительского гнева, сел на корабль в Испании и отплыл в Аргентину. Это было начало XIX века, который сулил всем богатство и успех. Молодые люди готовы были своими руками наживать богатство в стране, где свободной земли было в изобилии. Свободной? На этой земле жили индейцы, земля принадлежала индейцам. Одни индейцы согласны были потесниться, освободив место для очень странных белокожих людей, обладающих многими умениями, недоступными им. Белокожих, опасных в гневе, владеющих молнией, умеющей убивать. Другие индейцы готовы были сражаться до последней капли крови, лишь бы не пустить к себе чужаков. Они чувствовали, что лучше померяться силами немедленно, чем ждать, пока белая чума распространится повсюду и погубит индейские племена.

Земля, на которой собирались построить свой счастливый дом юные супруги испанцы, не была мирной. Каждый шаг по ней грозил взрывом ненависти, фонтаном крови, взметнувшимся пожаром. Но Хуан и Амалия не задумывались об этом, они чувствовали себя словно в первозданном раю. У них родилась дочь, у них были верные и надежные друзья Мануэль и Энкарнасьон Оласабль, они были счастливы. Счастливы до того дня, когда вспыхнула война. Воинственные индейцы взяли верх над мирными и ринулись в атаку. Нет благороднее и достойнее людей, чем индейцы в мирное время. Нет страшнее и свирепее воинов, чем индейцы, когда они вышли на тропу войны. Они смели со своей земли пришельцев, и первой попала под их беспощадные мачете Амалия. Обезумевший Хуан попробовал отомстить врагам, и погиб за ней следом. Маленькую Марию забрал к себе Мануэль, поклявшись, что Мария будет им с женой второй дочерью, и выполнил свою клятву.

Войска бледнолицых жестоко расправились с восставшими индейцами и отогнали их в глубь страны. В разных концах ее были построены военные форты — два-три домика, огороженные высоким деревянным забором, где постоянно находился отряд солдат в полной боевой готовности. Солдаты бдительно и зорко охраняли вверенные им земли. Напуганные индейцы надолго присмирели. За кровавой вспышкой последовали долгие годы мира. Нанесенные войной раны мало-помалу затянулись, люди привыкли к скромным радостям мирной жизни.

Семья Оласабль жила в своем поместье. Муж и жена трудились не покладая рук и не могли нарадоваться на двух своих подраставших дочек.

Белокурая, благоразумная, кроткая Мария и подвижная как ртуть смуглая Виктория были такими разными и были так привязаны друг к другу! Мария охотно помогала матери на кухне и в работах по дому, шила, вязала, вышивала. Со своими светлыми волосами, большими карими глазами и розовыми щечками она была очень похожа на милую славную куклу, а ее послушание и доброжелательная улыбка, которая всегда светилась у нее на лице, только увеличивали это сходство. Зато Виктория вечно куда-то спешила и мчалась, опрокидывая на ходу стулья, сметая вязаные салфеточки с этажерок. Заставить Викторию вязать и шить? Да никогда! Донья Энкарнасьон жаловалась на Викторию отцу, тот принимался журить дочь.

— Но что я могу поделать, папа?! — с искренним недоумением восклицала Виктория. — Если мне это неинтересно? Понимаешь, ну совершенно неинтересно! Да я же умру, если буду сидеть и тыкать иголкой!

— Да, сидеть ты можешь только в седле! — сердился отец и невольно любовался горящей негодованием дочерью — она была такой хорошенькой со своими развевающимися пышными волосами, точь-в-точь норовистая породистая лошадка.

— Конечно! Потому что я люблю лошадей, они мои друзья, они все понимают. Да ты и сам их любишь, папочка! — Виктория повисала у отца на шее, чувствуя, что прощена.

— Люблю, люблю, — отвечал дон Мануэль, поглаживая пышную гриву волос Виктории.

Если бы не ангельское терпение донны Энкарнасьон, Виктория так бы и выросла белоручкой!

Если Мануэль был опорой и защитой своего дома, то Энкарнасьон была его душой. Все житейские бури умела она смягчить своей мудростью и терпением, умела успокоить и мужа, который временами бывал вспыльчив и несдержан — с кем угодно, только не с Энкарнасьон. Достаточно было нежного взгляда ее голубых глаз, как раздражение покидало дона Мануэля, он отводил непослушный темный локон со щеки жены, целовал ее и рассказывал обо всем, что лежало у него на сердце. Внимание, с каким выслушивала его жена, покой, от нее исходящий, всегда настраивали его на верный лад и помогали найти самое разумное решение.

Донна Энкарнасьон умела поддерживать тот твердый домашний уклад, без которого немыслимо мирное течение жизни. В первую очередь она умело подобрала слуг и хорошо заботилась о них, безусловно полагаясь на их надежность и преданность. Главной ее помощницей была толстуха Доминга. Негритянка служила еще ее родителям, дом Энкарнасьон она считала своей вотчиной, ворчала, распоряжалась, суетилась и при этом была отличной стряпухой и ласковой нянькой для девочек. Энкарнасьон очень дорожила Домингой, в их глуши она была просто незаменима. С ангельским терпением хозяйка относилась к причудам Доминги. Чтобы относиться ко всем с терпением, нужно иметь очень сильный характер, и Энкарнасьон обладала этой силой. Зато Доминга без конца квохтала, то сердясь, то обижаясь. А тут и причина нашлась: Доминга только что испекла хлеб, положила его на стол остывать, а он возьми да исчезни. Хозяину сейчас нужно завтрак подавать, а хлеба-то и нет. Вот уж разбушевалась Доминга! А в это время Виктория угощала Марию теплым хлебом, от души хохоча, представляя себе, как бушует негритянка. Марии не понравилась проказа Виктории, кусок у нее застрял в горле.

— Пойдем лучше отнесем хлеб обратно, — стала упрашивать сестренку Мария. — И Доминга не будет сердиться, и папа…

— Ну если ты так хочешь, пойдем! Ни в чем не могу тебе отказать, — вдоволь насмеявшись, согласилась Виктория.

Девочки вошли на кухню, надеясь незаметно положить хлеб на стол, но не тут-то было — там сидели и Доминга, и горничная, и девчонка, что была у хозяйки на побегушках, и все они обсуждали случившееся.

Увидев хозяйских дочек с разломанным хлебом, служанки разахались. Доминга отругала как следует Викторию, а горничная сказала:

— Вот уж бесенок, так бесенок, неродная Мария скорее твоим родителям дочь, чем ты!

Доминга присела, прикрыв рот руками. Мария недоуменно переводила глаза с одной негритянки на другую. Горничная застыла в ужасе, только сейчас сообразив, что же она сказала. И Мария больше по испугу служанок, чем из самих услышанных слов, поняла всю важность сказанного. Она застыла, глаза ее расширились, но Виктория, вспыхнув и затопав ногами, уже тащила ее за руку.

— Пойдем сейчас же к маме! Что тут глупости всякие слушать!

Донна Энкарнасьон обняла взволнованных девочек и не стала скрывать правды. Не сочла нужным и ругать служанок. Разве оттого что Мария узнает о своих настоящих родителях что-то изменится в ее жизни? Она по-прежнему будет жить с любящими ее мамой и папой, но будет помнить еще и тех, кто подарил ей жизнь.

— Ты помнишь могилу, которую мы всегда все вместе украшаем цветами? Это могила твоих родителей. Они умерли, когда ты была совсем крошкой, и ты стала нашей дочкой. Мы с отцом собирались сказать тебе об этом, но только чуть позже. Родители у тебя были замечательными людьми, и мы с папой очень их любили.

Энкарнасьон нежно поглаживала прильнувших к ней девочек, и горькую правду жизни Мария слушала как сказку. Взрослая жизнь была еще очень далека от нее, а любящая мама так близко, и им было так хорошо и спокойно вместе.

— Тогда пусть они будут и моими родителями тоже, — вынесла решение Виктория. — И у тебя, и у меня будут две мамы и два папы, одни на небе, а другие тут. Правда, мама?

— Правда, моя девочка, — отвечала Энкарнасьон, и слезы навернулись ей на глаза.

С тех пор обе девочки, и младшая, и старшая, относили свои букетики скромных полевых цветов на могилу в соседней роще. Девочки привыкли делиться с Хуаном и Амалией своими маленькими радостями и огорчениями.

Семейный круг Оласаблей, включив погибших друзей, стал еще теснее.

И вот теперь они всей семьей стояли у дорогих могил, прощаясь с ними надолго. В бакенбардах дона Мануэля, в темных волосах донны Энкарнасьон блестели серебряные нити. Две прелестные девушки, обнявшись, стояли возле родителей. Их печаль никого не могла обмануть. Печаль была легким облачком, что на миг заслонило сияющее солнце жизни, мерцающее в юных глазах, расцветающее розами на щеках. Губы девушек невольно хотели улыбнуться. Да, сейчас у них на глазах слезы, но пройдет минута, и они пустятся взапуски к дому, звонко смеясь.

Отец с матерью понимающе переглянулись: дочери выросли. Пора!

А девушки плакали, и сами не знали, отчего так горько и так сладко им плачется. Прощались с могилами? А может быть, с детством? Счастливым, беззаботным, золотым детством? С полями, что простирались вокруг? Со своей вольной волей?

Слезы текли, губы улыбались. Девочки стали девушками и уже спешили в будущее, нетерпеливо ожидая сюрпризов и подарков, которые приготовила им судьба.

Возвращались домой тихие, посерьезневшие. Но Виктория не выдержала.

— Папа! Я в последний раз, ладно? — и побежала к конюшне.

Глядя на стройную амазонку, что скакала по прерии, дон Мануэль вздохнул: точь-в-точь сестра Асунсьон. Но та хоть в детстве была послушной девочкой. А Виктория — порох, огонь!

Глаза его невольно остановились на кроткой улыбающейся Марии. За старшую свою дочку он был спокоен, ее ожидало счастливое благополучное будущее. Он о нем уже позаботился. А вот Виктория?..

И дон Мануэль опять посмотрел на скачущую в лучах закатного солнца амазонку.

 

Глава 2

Дон Федерико Линч никогда не забывал своих знатных английских предков, и его дом в Санта-Марии был обставлен куда строже многих других богатых домов. Линчи поколение за поколением впитывали вместе с молоком матери туманы Йоркшира и тяготели к надежности, солидности и прочности. Хотя на поверку выходило, что касалось это в основном домашней обстановки…

Черный слуга скользнул в кабинет и застыл, глядя на украшенную благородной сединой склоненную голову своего хозяина. Сидя за большим письменным столом, дон Линч писал.

— Что случилось? — осведомился хозяин, отрываясь от бумаг.

— Приехало семейство Оласабль и устраивается в своем новом доме, — доложил слуга: новости в Санта-Марии летали будто на крыльях.

Удлиненное лицо дона Федерико вытянулось, выражая радостное изумление: да, дон Мануэль действительно деловой человек, сказано — сделано.

— Пришли ко мне Гонсало, — распорядился дон Федерико. — Найди его, где бы он ни был.

Молодой Линч вошел в кабинет отца спустя час, не меньше. Его пришлось хорошенько поискать по Санта-Марии, прежде чем ему сумели передать просьбу отца.

— Приехали Оласабли, сынок, — мягко начал Линч-старший. — Ты помнишь наш с тобой разговор? Дон Мануэль — человек богатый, влиятельный и вдобавок близок с губернатором, у них расположены рядом имения. А ты знаешь, что наши замыслы неосуществимы без помощи губернатора… В общем, завтра я нанесу им визит, а там уж дело за тобой…

— Очередная сделка? — насмешливо и резко бросил Гонсало, невысокий молодой человек с огненными глазами и презрительным ртом. — А какую, спрашивается, она сулит мне выгоду?

— Ты породнишься с семьей пусть не знатной, но богатой и уважаемой, и потом я тебе повторяю — губернатор их друг, твой будущий тесть дружит с губернатором!

— Но ты хотя бы оставишь за мной право взглянуть на будущую невесту? — насмешливо спросил сын.

— Безусловно. Только я очень бы просил тебя исполнить мою просьбу. Если говорить о выгоде, то это очень выгодно. Я ведь ни разу не предлагал тебе женитьбы, хотя богатых невест в Санта-Марии много.

— Постараюсь ее исполнить, отец, — Гонсало наклонил голову и вышел.

Сын дал согласие, но дон Федерико не чувствовал в нем покорности. Предвидя еще много сложностей со строптивым сыном, он вздохнул и вновь принялся за бумаги.

Гонсало же скорым шагом направился в таверну, он должен был пропустить стаканчик и все обдумать. Ссориться сейчас с отцом не хотелось.

Красотка Маргарита, служанка в таверне, тут же поднесла Гонсало вина и присела за его столик. С тех пор как Гонсало отметил ее своим вниманием, она чувствовала себя королевой и была предана этому богатому красавцу и душой и телом.

Стройный, хорошо сложенный, изящный, изысканный Гонсало казался ей верхом совершенства. А какой огонь загорался в его темных глазах, когда он смотрел на нее!

Гонсало и впрямь мог считаться красавчиком с его тонкостью черт, томными черными глазами, которые мгновенно загорались то страстью, то гневом. Вот только когда он улыбался, в нем проступало что-то крайне неприятное и хищное. Но улыбался он редко, чаще на его лице появлялась беглая кривоватая усмешка.

— Что-то случилось, мой господин? — спросила Маргарита, глядя на озабоченного Гонсало. — Скажи, ты знаешь, я могу дать хороший совет.

— Знаю. Но это дело я решу сам, — Гонсало взглянул на нее и потянулся к ее губам. — Когда ты рядом, я не могу думать о делах, — прибавил он, вставая и увлекая Маргариту за собой.

Она не противилась, за Гонсало она пошла бы на край света.

Донна Энкарнасьон, Мария и Виктория не могли прийти в себя от радости и изумления, осматривая городской дом, который купил дон Мануэль. Они не ожидали увидеть столько шика, красоты, изящества. В поместье у них все было скромнее, проще.

Покуривая сигару, дон Мануэль с довольной улыбкой наблюдал за своим семейством. Сюрпризы только начинались, он приготовил для них еще не один сюрприз. А что касается дома, то он и сам был доволен покупкой — дом был отличный, недаром раньше принадлежал французскому послу.

Пока Мария с матерью восхищались гнутыми ножками стульев и диванов, атласом обивки, статуэтками, консолями, зеркалами, Виктория выбежала в сад, а потом отправилась на конюшню. Конюшня ей понравилась больше всего. Еще бы, она была такой просторной!

«Завтра же попрошу папу, чтобы пригнали из имения лошадей, — решила Виктория, — и на своей Злючке я объеду всю Санта-Марию!»

Ей не терпелось немедленно отправиться осматривать город. Не важно, что дело идет к вечеру, можно дойти хотя бы до собора. Как они с Марией мечтали его увидеть! Они ведь впервые в городе. Разве можно сидеть в четырех стенах?

Но донна Энкарнасьон мягко удержала Викторию:

— Сегодня мы так устали! Осмотрим все завтра. Куда спешить? У вас вся жизнь впереди, дорогие мои девочки.

Мария послушно отправилась в спальню. Но Виктория и подумать не могла, что дверь сейчас запрут и она останется в этом красивом доме как в клетке.

— Мамочка! Я ненадолго! В сад! Подышать воздухом!

Донна Энкарнасьон кивнула: после воли в поместье, конечно, ее девочке тут тесновато.

Виктория вышла в сад, оглянулась и выскользнула за ворога, собираясь сделать хоть несколько шагов по этому неведомому чудесному городу. Все было ей тут внове — дома, люди. Уже смеркалось, в окнах зажигались огни. Виктория шла в предвкушении чудес, которые могли открыться на каждом шагу.

Но тут из-за угла вывалилась компания хмельных пастухов-гаучо. Увидев красотку, что одна разгуливает по улицам в вечерний час, они решили прихватить ее с собой и хорошенько повеселиться. Обступив девушку, отпуская развеселые шутки, они уговаривали ее не ломаться:

— Сама видишь, мы парни что надо! Выбери, кто тебе по душе, и отправимся на реку поплясать и выпить. Дай-ка я тебя поцелую, чтобы ты поняла, как с нами сладко!

Виктория изогнулась как кошка, приготовившись кусаться и царапаться, отчаянно защищаясь от полупьяных негодяев, — нет, таких сюрпризов она не ждала!

Отчаянное сопротивление Виктории только подзадоривало парней, они хохотали все громче, придвигались все ближе к ней. Виктория испугалась всерьез. Она поняла, что матушка не случайно отложила прогулку на утро. Ночной город — это тебе не имение!

Один из парней уже протянул к ней руки, как вдруг молодой, но властный голос спросил:

— Что здесь происходит? А ну назад! Оставьте девушку в покое!

Парни отступили перед лошадью, которой их теснил сержант.

Виктория подняла голову и увидела сияющие карие глаза молодого человека и ореол светло-каштановых волос. Руку он держал на рукояти кинжала, готовый ринуться на ее защиту. Как завороженная смотрела на него Виктория — мечта ее сбылась, вот он — принц ее сновидений!

Гаучо не стали связываться с сержантом, они торопились повеселиться, а красоток в городе полным-полно.

— Как вы себя чувствуете, сеньорита? — заботливо спросил незнакомец.

— Хорошо. Только растерялась. Я впервые в городе и боюсь заблудиться, — ответила Виктория.

— Значит, вас нужно проводить, — принял решение молодой человек,

Сердце Виктории подпрыгнуло от радости, все внутри запело: да, да, да, проводить, конечно, меня нужно проводить!

Сержант окликнул проходящего мимо солдата и поручил его заботам молоденькую сеньориту. Искреннее и простодушное разочарование отразилось на лице Виктории. Сержант поехал дальше по улице, даже не оглянувшись.

«Ничего, он меня еще заметит, не будь я Викторией!» — поклялась себе взволнованная и счастливая девушка. С таким сюрпризом уже можно было возвращаться домой. Теперь ей никогда не будет скучно. Она знала, что встретила свою любовь и будет любить этого человека до конца своих дней. Возле дома Виктория попала в объятия взволнованной Марии.

— Куда ты пропала? Я так беспокоилась, — говорила она, целуя сестру.

— Я встретила генерала своей мечты, — таинственно ответила Виктория. — Идем, я тебе все расскажу!

Утром сеньор Федерико Линч пришел с визитом к дону Мануэлю Оласаблю. Дон Мануэль был польщен. Он не ошибся в выборе партнера: Линч был не только порядочным и деловым человеком, он был еще и человеком сердечным. Значит, и Мария будет счастлива, войдя в семью Линчей.

Линч поздравил дона Мануэля с переездом и пригласил вечером к себе.

— Я познакомлю вас с лучшими семействами города. Мои друзья станут вашими друзьями. И я, наконец, буду иметь честь представить вам своего сына, — сказал он, после чего мужчины, посмотрев друг на друга, понимающе улыбнулись.

Вечер в доме Линча был в разгаре. Светское общество Санта-Марии оценило по достоинству представленное ему семейство Оласабль — сияющую красоту темноглазой Марии в короне золотых волос, пикантность смуглой Виктории, их парижские туалеты, о которых позаботилась их тетушка Асунсьон, которая уже много лет жила в Европе. Родители дали дочерям прекрасное воспитание, и матери взрослых сыновей оживились, приглядываясь к завидным невестам. А матери дочерей на выданье чопорно поджали губы: у вновь прибывших не хватает светского лоска. «Простушки!» — было их общее мнение.

Дон Федерико Линч, любезно улыбаясь гостям, внутренне негодовал на сына — того до сих пор еще не было, и хозяин дома уже уловил недоуменный взгляд дона Мануэля.

Девушкам же было не до интриг взрослых, немолодые дамы и пожилые мужчины показались им скучноватыми. Но вот донна Энкарнасьон подозвала Марию и познакомила ее со старичком доктором. Оказалось, что доктор совершенно бесплатно пользует больных бедняков, для которых нашлось место в бараке на земле господина Линча. Существование в городе благотворительной больницы очень обрадовало Марию.

— С удовольствием приду и буду помогать вам, доктор, — сказала она. — Я умею делать перевязки и не гнушаюсь черной работы.

Будущая деятельность вдохновила Марию, щеки ее порозовели, и она стала еще красивее.

Такой ее и увидел вошедший Гонсало. Следующий его взгляд был на искрящуюся жизнью гибкую пышноволосую Викторию. «Боже мой! Да они настоящие красавицы! — отдал он должное барышням Оласабль. — Интересно, какую из них предназначают мне?»

Гонсало уже не жалел, что выпустил из своих объятий Маргариту. В любовной горячке он совсем было забыл о званом вечере, но насытившись ласками, вспомнил. И теперь был рад, что успел, не опоздал, избежал нежелательной стычки с отцом. Глаза у Гонсало радостно заискрились, с обворожительной улыбкой он уже кланялся дону Мануэлю, ссылаясь на дела, на бесчисленное множество дел, которые, к несчастью, задержали его. Дон Мануэль представил его жене, дочерям. Гонсало почтительно поклонился.

Дон Федерико, вздохнув с облегчением, увел сына и дона Мануэля к себе в кабинет выпить по бокалу вина.

— После знакомства с вашей дочерью Марией, — обращаясь к Мануэлю, начал Гонсало, едва за ними закрылась дверь кабинета, — я понимаю, какую вы оказали мне честь, когда подумали обо мне и моем семействе и сделали нам такое лестное предложение. Я не только покорно принимаю все условия, которые вы уже обговорили с моим отцом, но и от чистого сердца прошу руки вашей дочери. Уверяю вас, она будет счастлива со мной, и я с ней буду счастливейшим из смертных.

— Очень рад, сеньор, — отвечал дон Мануэль, — значит, нам осталось только поднять бокалы.

Дон Федерико радостно и одобрительно смотрел на сына. Гонсало часто огорчал его, но теперь, кажется, вступает на праведный путь. Лучшей партии, чем очаровательнейшая Мария, он и не мог пожелать сыну.

— А ваша дочь… она согласна? — осведомился он.

— Я еще ничего не говорил ей. Но воспитанная в твердых правилах и доверии к своим родителям, она будет рада нашей заботе о ней.

— За процветание наших семейств! — весело подхватил Гонсало.

 

Глава 3

Дону Мануэлю не терпелось обрадовать дочь. Поговорив с Гонсало, побывав в доме дона Федерико, он лишний раз убедился в правильности своего выбора. Одобрила его и Энкарнасьон. Едва поглядев на Гонсало, она поняла, что у ее мужа на уме, и согласилась с ним. Как только они вернулись домой, Мануэль позвал Марию к себе в кабинет. Виктория собралась было идти вместе с Марией — ведь все, что касалось сестры, касалось и ее. Но мать мягко удержала ее,

— Пойдем со мной, доченька! У нас с тобой тоже найдется, о чем поговорить.

Мария присела на диван и с невольным беспокойством смотрела на отца. Никогда их разговоры не обставлялись с такой торжественностью — что же он собирается сообщить ей, чего нельзя сказать маме, Виктории?..

Дон Мануэль подошел к ней, взял за руку и проникновенно сказал:

— Моя маленькая Мария выросла. И теперь из одних любящих и надежных рук я хочу передать ее в другие, такие же надежные и любящие. Для женщины главное — семья. Я нашел тебе спутника жизни, с которым ты будешь счастлива. Сегодня твоей руки попросил Гонсало Линч, и я позволил себе подать ему надежду.

Мануэль смотрел на дочь, ожидая, что лицо ее радостно вспыхнет, но лицо Марии выражало сомнение, недоумение, смятение, испуг — только не радость.

— Я понимаю, для тебя это большая неожиданность, девочка. Ты испугалась взрослой жизни. Но все девушки переступают ее порог, и потом наступает счастье. Ты о многом поговоришь с мамой, и она успокоит тебя. Мне важно, чтобы ты присоединила свое «да» к моему решению.

Отец говорил увлеченно, уверенно, он был счастлив за свою дочь, ему очень нравился Гонсало Линч, который Марии совсем не понравился. Она долго беседовала с ним на вечере. Гонсало говорил о земле, соляных копях, своих успехах в делах. Он показался ей человеком сухим, занятым только собой. А чего стоило его намерение выдворить как можно быстрее со своей земли больницу и заняться добыванием соли? Нет, этот молодой человек был для Марии чужим и неинтересным. Но она всегда чувствовала любовь отца, такого родного и близкого, его заботу, привыкла слушаться его и не привыкла возражать. И все-таки на сей раз Мария попыталась возразить: ведь замужество было таким важным шагом в жизни, самым важным шагом!

— Папа, я совсем не знаю Гонсало Линча. Он не вызывает у меня ни симпатии, ни тем более любви.

— Доченька! Разве у тебя есть основания не доверять мне, твоему отцу? Разве я не работаю днем и ночью ради вашего блага? И Гонсало Линч будет работать точно так же ради тебя и твоих детей. Поверь мне, я старше и опытнее тебя. Доверься моему решению!

Глаза Марии наполнились слезами.

— Что бы ты ни решил, папа, я все исполню, — проговорила она. — Просто…

— Просто для тебя замужество — большая неожиданность. Но поверь, ты будешь счастлива! — закончил, весело улыбаясь, отец.

Затем он поцеловал Марию, и, пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались.

Но спокойной эта ночь не была для семьи Оласабль.

Родители проговорили далеко за полночь, обсуждая все, что понадобится для будущей свадьбы. И долго еще не спали, думая каждый о своем: Энкарнасьон, вспоминая молодость и прикидывая, что надо будет сшить и что прикупить для Марии, Мануэль — обдумывая совместную деятельность с доном Федерико и Гонсало. И чем больше он думал, тем отраднее у него становилось на сердце.

Мария с Викторией проговорили, чуть ли не до рассвета. Марию печалило то, что она не может покориться родительской воле с радостью. А Викторию сердило, что сестра вообще покоряется их воле.

— Я полюбила генерала своей мечты и теперь сделаю все, чтобы разыскать его. Буду бороться за свое счастье. И ты тоже борись! — твердила она.

— С кем? С родителями? Но я-то ведь никого не люблю, кроме родителей, поэтому никак не могу с ними бороться, — уныло отвечала Мария.

Она уснула в слезах, и день не принес ей утешения. Глядя на ее невеселое личико, Энкарнасьон с улыбкой сказала:

— Тебе жаль расставаться с детством и беззаботностью, доченька. Но заботы о муже, о детях, о доме и есть женское счастье. Ты очень скоро поймешь, что папа прав. А пока отправляйся-ка в больницу на помощь доктору Падину. Настоящие страдания мигом излечат тебя от твоих печалей.

Мудрая Энкарнасьон была права. Кормя несчастную старуху, у которой отнялась рука, смачивая губы водой мечущейся в лихорадке женщине, помогая доктору перевязывать раны, Мария позабыла о себе. И когда возвращалась домой из больницы, собственное недовольство судьбой и родителями показалось ей грехом — в мире

столько несчастий и боли, что ей роптать просто стыдно.

Дома Мария от души расцеловала отца с матерью, сказав, что с радостью покоряется их воле.

— Она просто ангел! — умиленно воскликнул дон Мануэль.

— Напиши своей сестре! Напиши Асунсьон о нашей радости сам. Она будет счастлива, — попросила Энкарнасьон.

Мануэль кивнул, и Энкарнасьон обрадовано перекрестилась: между мужем и золовкой была давняя ссора, оба были как порох, и Мануэль никак не мог смириться с тем, что Асунсьон предпочла жить одна в Европе после смерти мужа. По его понятиям, она должна была попросить убежища у брата — женщина не имела права жить самостоятельно. И вот теперь он готов был написать ей письмо. Кто знает, может, свадьба Марии их всех примирит? То-то была бы радость!

Однако все делалось обстоятельно и не спеша. Помолвку назначили месяца через три — молодые люди должны были познакомиться получше.

Виктория, сочувственно взглянув на сестру, шепнула ей:

— Ничего! Не огорчайся. Ты еще успеешь отказаться.

Однако Мария не собиралась ни от чего отказываться. Она была преисполнена готовностью жертвовать собой, готовностью исполнить волю родителей. Работа в больнице утешала и поддерживала ее. Мария ходила туда каждый день и возвращалась примиренная с собой, молчаливая и просветленная.

Гонсало часто приезжал к ним. Поначалу по настоянию отца, а потом по собственной доброй воле. Он влюбился в эту ангельски-кроткую красавицу, которая каждым своим боязливым взглядом обещала любить его верно и преданно.

Гонсало рано остался без матери, которую помнил всегда болеющей и лежащей в постели. А отец? Он был занят делами. С сыном он не был суров, но не был и ласков. Гонсало вырос на руках у слуг, чувствовал себя одиноким и неприкаянным. Удовлетворение всех своих желаний и прихотей с детства служило ему утешением. Он был легко уязвим, в душе страдал, и считал, что окружающие должны заплатить ему за эти страдания. Люди занимали Гонсало в той степени, в какой доставляли ему удовольствия или доставляли неприятности. Доставляющих неприятности он сметал со своего пути, доставляющих удовольствия поощрял.

Маргарите он сам сообщил, что женится. И сразу дал понять, что не потерпит ни слез, ни тем более упреков. Она должна знать свое место и молчать как рыба. Она по-прежнему нужна ему, и он сам распорядится ее судьбой.

Маргарита любила Гонсало всерьез. Она была умна и прекрасно понимала, что если хочет сохранить Гонсало, то должна улыбаться. Поэтому она улыбнулась и осведомилась, на ком же он женится.

Гонсало не запирался.

— На сеньорите Марии Оласабль, — сказал он.

Санта-Мария была не так уж велика, и Маргарита слышала о семействе Оласабль, что это люди богатые, а обе сеньориты — хорошенькие.

Она хотела спросить и еще о чем-то, но взгляд Гонсало запретил ей дальнейшие расспросы, и Маргарите пришлось умолкнуть.

Став взрослым, Гонсало не приобрел друзей, он по-прежнему имел только слуг, которых покупал за деньги. Так же как покупал себе все: осуществление желаний, преданность, улыбки. И постепенно он поверил во всемогущество денег. И еще — в продажность людей.

По существу, Гонсало боялся и потому презирал людей: каждый мог ранить его самолюбие, уязвить гордость, задеть, нанести обиду. Поэтому, не дожидаясь выпада с их стороны, первым наносил удар.

Знакомствами со всевозможными негодяями и низкими людьми Гонсало будто мстил отцу за его респектабельность и бесстрастную неуязвимость. Он будто дожидался, когда же отец затопает на него ногами, закричит, бросит в лицо обидные слова. И тогда можно будет бросить и ему в лицо все обиды. И, накричавшись вдоволь, приникнуть потом друг к другу и почувствовать, что они — одна кровь, отец и сын, что они любят и нужны друг другу.

Но наблюдая странные выходки сына, дон Федерико все больше замыкался в холодной отчужденности. Ему было горько видеть те низменные страсти, которые бурлили в его сыне. Он винил в них южную кровь его матери. Английские предки не поняли бы этих страстей…

Дон Федерико надеялся, что женитьба образумит Гонсало. А в дальнейшем кроткая и разумная Мария, безусловно, благотворно повлияет на бурный характер сына, пробудит дремлющее в его душе благородство, присущее семейству Линчей, и дети их будут достойными продолжателями достойного рода.

Когда накануне помолвки Гонсало вошел в кабинет к отцу и предупредил, что хочет сказать ему что-то очень важное относительно Марии, дон Федерико мгновенно ответил:

— Я рассчитываю на твое благоразумие. И не допущу, чтобы ты расстроил помолвку с Марией Оласабль!

— Не волнуйся, отец, — очень серьезно проговорил Гонсало, — тебе не придется упрекать меня. Три месяца назад ты предложил мне просто выгодную сделку-женитьбу на богатой невесте со связями. Прошло время, и свершилось чудо. В моем сердце впервые заговорила любовь! Ты меня понимаешь, отец? На этот раз твоя воля совпадает с моей. Помолвка — самое радостное событие в моей жизни за последние несколько лет. Я женюсь, потому что люблю, глубоко люблю эту девушку…

Слова сына музыкой звучали в ушах отца. Он всегда верил в могучую силу любви. Силу, которая может возвысить человека и может уничтожить его. Может превратить его сердце в мягкий воск. Может сделать его волю железной. Всесильную любовь, но — увы! — не вечную…

 

Глава 4

Дом Оласаблей сиял огнями. Дон Мануэль окинул взглядом уютную, убранную цветами гостиную. Неудивительно, что он волновался — сегодня его старшая дочь Мария сделает первый шаг к самостоятельной жизни. Сегодня лучшие люди города придут поздравить их семью с радостным событием. А вот Асунсьон так и не собралась приехать. При мысли о сестре сердце Мануэля болезненно сжалось. Ему было больно, что сестра так демонстративно пренебрегает семьей.

Вечер удался на славу.

— Все такие утонченные, а едят наперегонки, — ворчала Доминга, распоряжаясь, чтобы подносили в гостиную напитки и закуски.

Но ведь и аппетит гостей свидетельствовал об удавшемся вечере.

Когда Мария в нежно-кремовом платье спустилась вниз, все ахнули — так хороша была эта юная королева с золотой короной волос. Возле своей королевы Гонсало чувствовал себя счастливейшим из смертных, он был горд, что обладает таким сокровищем, что оно принадлежит только ему.

Но прекрасные глаза Марии струили печаль. Впрочем, кто разберет, что там прячут темные бездонные девичьи глаза? Гонсало хотелось читать в них нежность, и взгляд Марии казался ему бархатным.

— Ты будешь счастлива со мной, — шептал Гонсало, — обещаю.

Мария согласно кивала: да, да, они будут счастливы, так говорят мама, папа, вот только ей душно здесь, так душно в этой гостиной!

Мануэль искал и не находил Виктории. «Опять капризничает своенравная девчонка!» — сердился он.

Мария, заметив тень озабоченности на лицах родителей, тут же поняла, в чем дело, и, извинившись перед женихом, — теперь уже официальным женихом! — выпорхнула в сад: она знала, где искать сестричку.

И верно, Виктория сидела в саду, вдыхала душистый аромат цветов и мечтала о генерале своей мечты. Она сбежала от докучливых кавалеров, которые непременно хотели с ней танцевать, а Виктория терпеть не могла танцев. Вот скачка-это совсем другое дело! А чинные движения под музыку-шаг направо, шаг налево, поклон — казались ей ужасной глупостью. Глупыми казались ей и кавалеры — механические куклы, заведенные на комплименты. О чем с ними говорить? Вот генерал ее мечты!..

— Виктория, — Мария села рядом с сестрой, — тебя мама ищет!

— Давай посидим с тобой одну секундочку, — умоляюще проговорила Виктория, — а потом вернемся в дом.

Марии и самой не хотелось возвращаться в гостиную, она обняла сестру, прижалась к ней и замерла.

Покой их нарушил вбежавший в открытые ворота паренек — в крови, в поту, он принялся умолять девушек о помощи.

— Там солдаты, — задыхаясь, говорил он. — Поймают — мне смерть.

— Пойдем, я провожу тебя через сад к реке, и никто тебя не догонит, — тут же сообразила Виктория, слыша на улице цоканье копыт.

Она побежала первая, обогнула дом, паренек ринулся за ней.

Не прошло и трех минут, как в ворота въехали солдаты. Длинноволосый сержант с темными глазами спросил у Марии, не пробегал ли тут кто-нибудь.

— Нет-нет, — ответила она взволнованно, и так была хороша в своем светлом платье на фоне темной зелени, светясь нежной фарфоровой белизной.

А из распахнутых окон лился свет, доносилась нежная музыка…

— Простите, если напугал. Долг службы, — извинился сержант, не в силах оторвать глаз от чудесного видения.

И такая сила была в его завороженном взгляде, что Мария невольно встала со скамьи, будто ее позвали, готовая идти и идти…

— Не буду портить вам праздник. День рождения, наверное, — еще раз извинился сержант. — А с вами мы еще увидимся, и вы поймете, что меня вам нечего бояться!

Миг — и солдаты ускакали. Только топот копыт по мостовой подтверждал, что это было не видение.

Но что же это такое тогда было? Отчего так сладко бьется и замирает сердце? Почему так волнует обещание «увидимся»? Почему так хочется увидеться с незнакомым юношей?

Виктория вернулась и принялась успокаивать сестру. Ей показалось, что Мария напугана и волнуется, но все будет в порядке, мальчишка убежал.

— А его искали военные, — тихо сказала Мария, продолжая грезить.

— Военные? — взволновалась Виктория. — Как жаль, что я их не видела! Там не было моего генерала?

— Нет, там был сержант, — ответила Мария. Из дома выбежала служанка искать барышень — Энкарнасьон всерьез обеспокоилась.

— Где ты была? Я тебя повсюду искал! — раздраженно заговорил с невестой Гонсало и тут же почувствовал себя виноватым перед кротким изумлением, с каким она на него посмотрела. — Извини, я волновался, — прибавил он.

— Мы играли в прятки в саду, — задорно пояснила Виктория.

А Мария по-прежнему странствовала в мире грез. Голоса доносились до нее, будто отдаленный шум моря. Чудный, ласковый взор незнакомца волновал ее, и в волшебном потоке нежности навстречу ему распускалась трепещущей розой душа Марии.

Очнулась она от громкого восклицания Виктории:

— Асунсьон! Приехала Асунсьон!

Мануэль был не прав, упрекая сестру в холодности к семье. Ее ли вина, что так медленно тащились по дорогам экипажи, Что своенравное море пугало бурями корабли и они предпочитали пережидать их в мирных гаванях? Она стремилась вперед и вперед, и, несмотря на все препятствия, все-таки приехала вовремя: в день помолвки!

Сколько восклицаний, объятий, радости! Годы разлуки сгорели в сияющем фейерверке встречи. Вместе с Асунсьон в гостиную Оласаблей вошел настоящий праздник. Асунсьон была словно живой огонь, и в ее сиянии. Оживились и быстрее задвигались все вокруг, все стеснились возле счастливых хозяев, невольно любуясь красотой Асунсьон — узкое лицо, нос с горбинкой, выразительные глаза и поток вьющихся волос, подхваченных по испанской моде высоким гребнем. Зато платье, вне всякого сомнения, было из Парижа — так ловко оно подчеркивало тонкую талию, так пикантно прикрывало грудь дымкой кружев, так соблазняло маленькой ножкой в щегольской туфельке. Но Асунсьон не думала о производимом впечатлении, она радостно обнимала племянниц, восторгалась их красотой, спешила познакомиться с женихом, пожелать им счастья.

Но счастья не было в бархатных глазах Марии. Невеста была далеко-далеко от своего жениха… Асунсьон сразу почувствовала это и встревожилась. За ее плечами было много женского горя. Ее выдали замуж пятнадцати лет за человека много старше нее, который не сумел расположить к себе юную жену. Долгие годы прожила она, в холодном суровом доме, так и не узнав ни любви, ни тепла. До сих пор при воспоминании о годах безрадостного одиночества глаза Асунсьон наполнялись слезами. Смерть мужа не прибавила ей сердечного горя; как была она одна, так и осталась одна. Но после его смерти Асунсьон стала богата и независима, что оказалось для нее благом. Однако независимой женщине в Аргентине жить сложно, почти немыслимо, и Асунсьон уехала в Европу. В Париже она была одинока точно так же, как и в Санта-Марии, но в Европе ни ее одиночество, ни ее независимость не бросались в глаза. Асунсьон достойно несла свой крест, однако сердце ее, как сердце всякой женщины, томилось по любви. И ту же тоску и томление она угадала в племяннице.

— Нам нужно о стольком поговорить с тобой, Мария, — шепнула она, пожимая девушке руку и обещая утешение и поддержку.

 

Глава 5

Помолвка, казалось, ничего не изменила в течение жизни Марии. Утром она, как всегда, собралась в больницу. Энкарнасьон с удивлением посмотрела на нее:

— А разве мы с тобой не поедем по магазинам, доченька? Ведь пора уже всерьез подумать о приданом.

— Больные ждут меня, мамочка. Им всем нужна моя помощь, — отвечала Мария. — Я не могу их оставить. А по магазинам можно поехать и в другой раз.

— Ну, хорошо, не буду тебя неволить. Ты, наверное, права, — согласилась Энкарнасьон.

Больница была единственным местом, где Мария чувствовала себя хорошо. Она отвлекалась от собственных тягостных мыслей и радовалась, принося облегчение другим. Там она черпала душевное мужество для того, чтобы с достоинством исполнить волю отца.

Но на этот раз мысли ее невольно возвращались к молодому сержанту. Она видела его глаза, и они говорили с ней так красноречиво, слышала его проникновенный голос, и сердце ее начинало биться чаще.

Она накормила своих старушек, дала им лекарство, но мыслями улетела далеко-далеко.

— Мария! — окликнул ее доктор Падин. — Там раненый! Займись им, я скоро приду!

Мария заторопилась в щелястую, наскоро сбитую из досок приемную. Подняла голову, и — перед ней стоял вчерашний сержант!

— Вы ранены? — с тревогой спросила она, прикасаясь к его руке.

— В самое сердце, — отвечал он, проникновенно глядя на нее.

— Что это значит? Вас не надо перевязывать? — недоуменно спросила Мария, и лицо ее приняло строгое выражение.

— Простите за ложь! Но я не мог не увидеть вас! Я не спал всю ночь, отложил все дела, узнал, где вы, и теперь счастлив!

Сердце Марии забилось часто-часто, щеки вспыхнули, разум твердил одно: бежать, поскорее бежать!

— Прощайте! Вы отнимаете у меня время, а я нужна настоящим больным! — сказала она прерывающимся голосом.

— Вы нужны мне куда больше, чем им! — пылко воскликнул молодой человек.

— Представляешь, он провел в больнице целый день! — рассказывала Мария сестре о событии, которое стало самым важным в ее жизни и которое перевернуло ее жизнь. — Носил корзины с бельем, помогал переносить раненых, готов был повиноваться малейшему движению моей руки и при этом так смотрел на меня, словно не было в мире человека счастливее…

— И тебя я впервые за много дней вижу счастливой, — подхватила Виктория, целуя сестру. — Не отчаивайся, Мария! Мы будем с тобой счастливы. Сегодня, возвращаясь от Асунсьон, я видела генерала своей мечты, он ехал по соседней улице.

— Как я завидую тебе, Виктория! Ты свободна, ты можешь быть счастливой! А я… — слезы показались у Марии на глазах. — Я обручена. Даже знакомиться с ним я не имела права!

— Глупости! — пылко возразила Виктория. — Ты давала слово Гонсало, потому что никого не любила, а теперь полюбила, я же вижу, что полюбила! И значит, заберешь свое слово обратно, и дело с концом!

Но видя, что Мария по-прежнему горько плачет, обняла ее и принялась утешать.

— Погоди! Мы все расскажем Асунсьон. И она тебе поможет! Асунсьон поговорит с папой! Она отлично с ним справляется. Сегодня утром они просто ужас как поссорились. Папа хотел, чтобы Асунсьон навсегда поселилась у нас. А тетя сказала, что после твоей свадьбы вернется в Европу, а пока будет жить у себя в доме. И папе пришлось согласиться, представляешь?

Мария сквозь слезы улыбнулась. Да, да, правда, еще не все потеряно, для нее забрезжил какой-то свет, какой-то выход. До вчерашнего дня она не верила Виктории, что можно влюбиться с первого взгляда, но вот, и сама влюбилась так же. И теперь все ее счастье, вся ее жизнь — в темноглазом сержанте! Да, она пойдет к тетушке, пойдет завтра же утром!

Сколько лет никто не жил в доме Асунсьон! Она и уехала из него, потому что ощущение несчастья преследовало ее в этом доме. И если бы не Хулиана, не переступила бы его порога и сейчас.

Хулиана, служанка из их имения, с детства прислуживала Асунсьон, они любили друг друга как подруги, как сестры. И надо же, чтобы именно Хулиана приехала из поместья на помолвку Марии с разными подарками и припасами. Асунсьон была счастлива увидеть ее и тут же забрала к себе. Энкарнасьон, разумеется, не возражала.

Хулиана огорчилась, увидев, что Асунсьон бродит по собственному дому как потерянная, не зная, за что браться, да и не очень-то этого желая. Слишком много дурных воспоминаний нахлынуло на Асунсьон.

— А знаете, как у нас в деревне избавляются от призраков? — весело спросила Хулиана. — Устраивают в нем развеселую вечеринку! Пропляшут до утра — и призраков как не бывало!

Асунсьон, радостно рассмеявшись, обняла Хулиану.

— Я так и сделаю! Беги на рынок, там всегда толчется множество праздного народа. Пусть все бегут ко мне убираться. А потом мы будем плясать всю ночь!

Сказано — сделано. Работа закипела. И полдня не прошло, как в доме все сверкало и блестело.

— Теперь и гостей можно звать! — весело сказала Асунсьон.

И по всему городу полетели приглашения.

— Удивительная женщина! — сказал дон Федерико Линч, получив приглашение. — И дня не прошло, как она вернулась, а уже устраивает званый вечер. Удивительная и обольстительная.

Впервые за много лет дон Федерико чувствовал себя счастливым. Впервые за много лет он был доволен собственным сыном: Гонсало занимался делами, не напивался допьяна и прекратил якшаться с разным сбродом. После женитьбы он и вовсе станет безупречным английским джентльменом. В доме Линчей вот уже несколько месяцев царил непоказной мир и покой.

Но покой этот был нарушен утренним стуком в дверь. Никто и никогда не тревожил хозяев так рано, о чем и сообщил посетителю вышедший на стук слуга. Дон Федерико по утрам работал, никого не принимал.

— Тогда передайте ему письмо, когда сочтете нужным, — попросил молодой человек с приятным и открытым лицом, который с провинциальным простодушием уже вошел и расположился в гостиной, приготовившись ждать столько, сколько понадобится.

Слуга пожал плечами и отправился относить письмо. К его удивлению, дон Федерико немедленно пригласил молодого человека к себе в кабинет.

— Рад познакомиться с тобой, Адальберто, — тепло поздоровался он с молодым человеком.

— И я очень рад, — отвечал Адальберто, — матушка говорила мне, что вы старинный друг моего покойного отца и поэтому можете мне помочь. Вчера я попробовал устроиться сам, но мне сказали, что без солидного поручительства в Санта-Марии работать в газету не устроишься.

— Да, так оно и есть, всюду нужно поручительство, — согласился дон Федерико.

— Посмотрите мои работы. Если они вам понравятся, то я попрошу вас порекомендовать меня в какую-нибудь газету. Я — художник.

И Адальберто открыл принесенную с собой папку и стал показывать рисунки, как делал это весь вчерашний день, переходя из редакции в редакцию.

Дону Федерико не понадобилось много времени, чтобы убедиться в таланте молодого художника — живые, искрящиеся юмором, бытовые зарисовки украсили бы любую газету.

— «Новости Санта-Марии» вас устроят? — осведомился дон Федерико, набрасывая коротенькое письмецо к главному редактору.

Адальберто широко и благодарно улыбнулся. Выходя, он столкнулся с Гонсало.

— Очередной попрошайка? — громко спросил Гонсало отца, криво усмехаясь.

— Нет, наш с тобой друг, — так же громко ответил отец.

Рекомендательное письмо дона Линча оказало свое действие. Спустя неделю в Санта-Марии уже поджидали очередной номер «Новостей», желая посмеяться над веселым зарисовкам художника. Адальберто стали приглашать на все вечера, и хозяева никогда не раскаивались в том, что позвали такого веселого и простосердечного гостя. Получил Адальберто приглашение и на вечер Асунсьон.

Но первым был приглашен, разумеется, дон Мануэль с семейством.

— Вот видишь, Энрике — не моя судьба! — со вздохом сказала Мария, услышав о приглашении.

— Это еще почему? — нахмурилась Виктория. — Потому, что, когда я возвращалась сегодня из больницы, он догнал меня и попросил быть вечером в парке. Конечно, я и не собиралась идти, но теперь совсем уж понятно, что он — не моя судьба.

— Ты непременно пойдешь и повидаешься с ним, — решила Виктория.

Родители стояли уже совершенно готовые, торопя замешкавшихся дочерей.

— Иду! — отвечала Виктория. — Вот только помогу Доминге уложить пирожки. — И тут же опрокинула целый поднос пирожков себе на платье, намеренно его испачкав.

— Приезжайте следом, — распорядилась Энкарнасьон. — Нам с папой неудобно опаздывать.

Едва родители уехали, Виктория мигом переоделась и стала торопить толстуху Домингу. Как только старушка с удобством расположилась на сиденье кареты, Виктория скомандовала кучеру:

— В парк! — и, поглядев на изумленное лицо Доминги, объяснила: — Нам просто необходимо подышать хоть немножко воздухом, ведь в доме Асунсьон будет так душно!

 

Глава 6

Безоблачная любовь Гонсало омрачилась ядом ревности. Он зашел за Марией в больницу и внезапно увидел молодого офицера. Затем поймал взгляд, которым тот провожал его невесту, и вспыхнул. Таким взглядом имел право смотреть на нее только он, Гонсало.

Марию Гонсало не упрекал, она была кротким безмятежным ребенком. Он не сомневался, что душа в женщине просыпается вместе с телом, и с нетерпением ждал дня, когда станет мужем Марии и разбудит эту спящую красавицу. А она посмотрит на него томным и страстным взглядом. И тогда между ними пробежит тот ток, что заставит ее отзываться на каждое его прикосновение, вздрагивать, даже находясь в другом конце комнаты…

Работа Марии в больнице не нравилась Гонсало с самого начала. А когда он понял, что молодые солдаты вдобавок пялят на нее глаза!.. Гонсало быстро принимал решения. Земля нужна ему для разработки соляных копей. Марии пора подумать об их будущем доме. Короче, он отправился в таверну, шикнул на Маргариту, которая было вздумала его упрекнуть за то, что он давно не был, и вызвал Бенито.

Бенито был из тех на все готовых молодчиков, которые всегда говорили ему: «Сделаем, хозяин», «Ребята постараются, хозяин!» «Не извольте беспокоиться, хозяин». И потом получал увесистый кошелек.

Мужчины пропустили по стаканчику, о чем-то пошептались, и дело было слажено.

На вечере у Асунсьон все невольно отметили любовь, преобразившую лица Марии и Гонсало. Оба они были погружены в себя, лишь изредка поглядывая друг на друга, но по губам их бродила та таинственная и счастливая улыбка, что говорит о переполненном счастливыми надеждами сердце. Они словно бы даже не торопились приблизиться друг к другу, чтобы волнующее их чувство не перелилось через край.

И, с невольной улыбкой наблюдая за ними, пожилые вспоминали себя, когда тоже были влюбленными и поднимали бокалы за счастье молодых.

В доме Асунсьон звучала музыка, звенели бокалы, танцевали пары, молодые и старые, а Виктория — бедная Виктория, — стояла, прижавшись в уголке темной конюшни. Она обняла себя руками, глотая слезы и стараясь унять боль, от которой ей хотелось кричать. Перед глазами ее стояла зеленая лужайка парка и генерал ее мечты, который шел, позабыв обо всем на свете, шел навстречу Марии, а сестра как замороженная торопилась к нему. Виктория могла понять своего прекрасного принца — Мария была чудо как хороша, и Виктория любила ее так же нежно и преданно, как и он. Она его понимала. Но от этого ей было не менее больно. Сердце Виктории разрывалось, и она не могла скрыть свою боль. Марии она объяснила, что плакала, поскольку увидела своего героя с женой. Мать же решила, что Виктория расстраивается из-за испорченного платья, и принялась ее утешать. Но Викторий были невыносимы любые слова, и она сбежала, чтобы отсидеться, спрятаться, свыкнуться со своей болью в темном уголке.

Вдруг в глубине конюшни кто-то шевельнулся,

Виктория подхватила вилы.

— Кто здесь? — грозно спросила она. — Разбойник, грабитель, выходи!

— Я и вправду грабитель, — отозвался мягкий и приятный мужской голос. — И могу поделиться с вами своей добычей.

Виктория онемела от неожиданности, но в круг света, который распространял вокруг себя фонарь, вышел молодой человек неброской, но приятной наружности.

— Меня зовут Адальберто, — представился он, — я — художник и больше всего на свете обожаю сладкие пирожки. Я украл их целую корзинку, чтобы спокойно полакомиться. Угощайтесь!

И Виктория с невольной улыбкой взяла пирожок.

С четверть часа они болтали, и, возможно, болтали бы и дальше, если бы не раздались истошные крики:

— Пожар! В больнице пожар!

Все гости Асунсьон кинулись к окнам. Доктор Падин, который тоже был среди гостей, заторопился к коляске.

— Я тоже еду! — воскликнула Мария.

Отец с матерью попытались ее удержать, но потом дали разрешение. Однако Гонсало не оказалось возле Марии. Не было рядом и Виктории. По улицам спешили люди, торопясь на пожар. Мария металась среди скачущих всадников, прося взять и ее. Вдруг сильные руки подхватили ее и посадили на лошадь.

— Держись! — сказал ей Энрике. — Мы быстро домчимся!

Так же быстро домчались к месту пожара и Адальберто с Викторией.

Многие годы спустя вспоминала эту ночь Мария. Тогда она была счастлива: женщины и старики по цепочке передавали ведра с водой, мужчины вытаскивали из-под рушащейся крыши больных и раненых. Все были в ссадинах, ушибах, кто-то терял сознание от дыма, но рассвет встретили все. Все были живы, все послужили великому делу жизни.

Гонсало сообразил, что и он не может остаться в стороне. И тоже прискакал на пожар, правда, поздновато. Зато предложил свободный барак для уцелевших больных, и доктор Падин принял его помощь с благодарностью, потому что дом Асунсьон, которая тут же распахнула для больных свои двери, был уже переполнен.

Прибежала на пожар и Маргарита. И видела, как самозабвенно трудилась Мария Оласабль.

— У невесты Гонсало есть не только красота, но и сердце, — сказала она себе, но это открытие не сделало ее счастливее.

Мария с Викторией вернулись домой только утром, в разорванных платьях, перепачканные сажей, но живые и невредимые. Мария была полна решимости немедленно поговорить с отцом и матерью. Она приготовилась бороться за свое счастье, почувствовав в себе могучую силу — еще бы! — они трудились все вместе, рядом с ней был Энрике, и все вместе они победили смерть!

Мать она нашла лежащей в кровати. По дороге домой Энкарнасьон стало так плохо, что пришлось немедленно вызвать доктора. Тот сказал, что у нее болезнь сердца, увы, неизлечимая, и Энкарнасьон поняла: дни ее сочтены.

С доктором она говорила наедине и попросила об одном — не сообщать диагноз ни мужу, ни дочерям.

— Иначе дом, о счастье которого я пекусь дни и ночи, превратится в склеп. Понимаете, доктор? Мои близкие будут горевать, ходить на цыпочках, хоронить меня раньше времени. Я готова принять свою судьбу, но среди веселья, среди улыбающихся лиц моих дочерей.

Теперь Энкарнасьон радовалась, глядя в счастливые глаза Марии, которая припала к ее постели и снизу вверх смотрела да мать.

— Тебе плохо, мамочка? — спрашивала она с беспокойством.

— Нет, доченька, я очень скоро поправлюсь, — отвечала с улыбкой Энкарнасьон. — Сердце уже не молодое, оно устает, но доктор сказал, что ничего страшного.

— А ты знаешь, мамочка, я полюбила, — вдруг выпалила Мария. Она была так счастлива, что не могла не сказать этого, признание так и рвалось с ее уст.

— Знаю, доченька, и счастлива не меньше тебя. Счастлива тем, что к тебе пришла любовь, что ты, наконец, полюбила Гонсало. Я теперь и поправлюсь гораздо быстрее, зная, что к моей Марии пришла любовь.

Энкарнасьон говорила, и глаза ее светились такой радостью, что решимость Марии растаяла, слова признания застыли на ее губах. В больнице она видела разных больных и знала, как опасны болезни сердца. В лице матери она впервые различила ту одутловатость, которая говорит о далеко зашедшей болезни. Мария знала, что волнения для людей с больным сердцем смертельны, и не решилась разбивать иллюзию счастливой Энкарнасьон.

— Отдыхай, мамочка, — нежно поцеловав ее, сказала она.

Ей нужно было говорить не с матерью, а с отцом, и Мария приготовилась к непростому разговору.

Увы! Готовность ее оказалась порывом. Увидев отца, его озабоченность болезнью матери, Мария кинулась к нему с желанием утешить его, а не огорчить. Лицо Мануэля посветлело.

— Доченька моя! Я счастлив твоим счастьем, — шепнул он. — Весь город говорит о мужестве барышень Оласабль. Сколько добра вы сможете сделать с Гонсало, трудясь рука об руку!

Мария не нашла в себе сил разрушить отцовскую мечту. Ища облегчения своим мукам, она пошла в церковь, чтобы помолиться и попросить помощи: только Господь мог наставить ее и дать сил.

В церковь пришел и сержант Энрике Муньис, он тоже искал целительной силы, которая помогла бы его истерзанному сердцу. Девушка, которую он боготворил, с которой собирался соединить свою судьбу, оказалась бессердечной лицемеркой. Она надсмеялась над чувствами прямодушного солдата. Она была невестой другого и ни словом не обмолвилась об этом.

Увидев Марию, Энрике сначала онемел. Потом поклонился и с горечью сказал:

— Приветствую невесту Гонсало Линча и навеки прощаюсь с ней. Вполне возможно, что я не заслуживаю любви, но и обмана я тоже не заслуживаю. Ненавижу предателей!

Из прекрасных глаз Марии градом покатились слезы. Она заслужила упрек, но не заслужила боли расставания. Разве не молится она днем и ночью, чтобы расторгнуть свою несчастную помолвку?

— Энрике, я люблю тебя, — прошептала она, плача. — Мы всегда виделись так коротко, мы же ни о чем еще не успели поговорить. Твои упреки несправедливы. Жениха мне нашел отец, и я покорилась родительской воле. Тогда я еще не знала тебя. Но теперь я в таком отчаянии…

Энрике не мог не поверить Марии. При виде ее слез он позабыл свое горе и сочувствовал только ей.

— Позволь мне пойти к твоему отцу и попросить твоей руки. Я небогат, живу службой, но на хорошем счету. Скажу, что мы любим друг друга и не намерены отказываться от своего счастья.

— Сначала хотела бы сама поговорить с ним. Ты обвинил меня в предательстве, узнав о моей помолвке. Что же подумает мой отец? Ведь он любит меня! Он меня вырастил!

— Я хотел бы помочь тебе, разговаривать с отцом тебе будет нелегко.

— Но другого выхода у нас нет, — твердо произнесла Мария.

— Нет другого выхода, — эхом повторил Энрике. Теперь на сердце у него было легко, теперь он сочувствовал Гонсало Линчу, который с такой надменностью ответил ему возле больницы на вопрос:

— Кого вы ищите, сеньор?

— Свою невесту сеньориту Марию Оласабль!

Но сеньорита Оласабль в самом скором времени станет сеньорой Муньис, в этом Энрике теперь не сомневался.

Молодые люди расстались, договорившись о скорой встрече на гулянии в парке, и сержант, вернувшись в казарму, тут же принялся писать письмо своей возлюбленной:

«Одно видение преследует меня изо дня в день. Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз…»

На двух страницах описывал пылкий молодой человек свои чувства, потом запечатал письмо и попросил своего друга Хименеса отнести письмо по известному адресу и вручить в собственные руки Марии или, в крайнем случае, Виктории.

Энрике проникся симпатией к Виктории после ночи на пожаре. А когда она напомнила ему, что он избавил ее от пьяных приставал, — почувствовал, что они чуть ли не родня. Знал бы он, что она — сестра Марии, непременно бы пошел провожать ее сам.

— Только не говори Марии, что мы так давно знакомы, — попросила Виктория, — пусть это будет маленьким секретом.

— Пусть, охотно согласился Энрике, улыбнувшись про себя странности Виктории.

То, что Энрике не запомнил их встречи, было лишней раной в истерзанном сердце Виктории. Но ей стало легче от того, что он не обмолвится случайно Марии об их знакомстве. Мария сразу бы догадалась, кто был «генералом мечты» Виктории. И им обеим стало бы еще труднее и больнее.

 

Глава 7

С детства не было у сестер друг от друга тайн. И теперь Мария каждый вечер советовалась с Викторией, обсуждая свой каждый шаг. Виктория, любя сестру, готова была во всем помогать ей. Но если бы только Мария знала, какую боль причиняет она своей любимой и преданной Виктории.

Знал об этом один Адальберто. Он был единственный, кому доверила Виктория свою горькую тайну. Так уж вышло, что открытый и добрый молодой человек сумел пробудить у Виктории доверие. Он понимал ее, сочувствовал ей, готов был развлекать и отвлекать. Он рисовал для Виктории смешные картинки. Обещал, что время излечит ее сердечную рану. И Виктория смеялась и плакала, не стесняясь Адальберто, который стал ее единственным другом.

Энкарнасьон не мешала дружбе молодых людей. Адальберто ей нравился, она охотно отпускала Викторию с ним на прогулки, замечая, что ее теперь всегда печальная дочка с Адальберто веселеет.

Энкарнасьон считала, что Виктория страдает из-за близкой разлуки с сестрой, с которой до сих пор они были неразлучны. Но что тут поделаешь? Так уж устроен мир, каждая из них должна была зажить своей жизнью.

Несмотря на слабость, из-за которой ей лучше было бы остаться в постели, Энкарнасьон оделась и вышла из дома. Она отправилась к сеньору Федерико Линчу. Ей предстоял с ним серьезный разговор.

Дон Федерико принял сеньору Оласабль с величайшим почтением, усадил ее, и Энкарнасьон рассказала этому пока чужому ей человеку то, чего не знали самые близкие ей люди, — о том, как серьезна ее болезнь.

— Я хочу, чтобы для моих домашних разговор наш остался тайной, но скажу вам откровенно: мне хотелось бы как можно скорее увидеть мою Марию счастливой. Зажив своим домом, она станет опорой и своей сестре… Сама я не могу ускорить срок свадьбы, но просила бы об этом вас…

Дон Федерико успокоил, как мог достойнейшую сеньору Оласабль, которая вызывала у него восхищение, и пообещал, что сделает все от него зависящее, чтобы исполнить ее желание, так как оно удивительно совпадает с его собственным.

Проводив сеньору Оласабль, дон Федерико задумался. У него были свои серьезные причины торопиться со свадьбой. Дело в том, что его отношения с сыном были безнадежно испорчены. Между ними пролегла пропасть ненависти.

На днях дон Федерико вернулся в дом и был поражен тем беспорядком, который царил в гостиной. Раскиданные бумаги, разорванные фотографии, на столе бутылка и стаканы с недопитым вином. Было похоже, что вернулись старые дурные времена, когда Гонсало пил и гулял со всяким сбродом.

Когда он осведомился у слуг, с кем приходил сын, те с заминкой ответили, что молодой хозяин дома.

Дон Федерико обошел покои, которые занимал Гонсало, но никого там не обнаружил. Пьяный смех доносился из его собственной спальни. Пораженный, дон Федерико заглянул в нее и обнаружил в своей постели сына с какой-то шлюхой. Оба были пьяны, оба хохотали.

— Мой дом не кабак, — выговорил дон Федерико свистящим шепотом, — жду тебя в кабинете!

Он был в ярости, но, как всегда, владел собой. Гонсало явился не скоро, он был еще сильно пьян и держался развязно и нагло.

— Что ты скажешь в свое оправдание? — осведомился отец.

— Что не собираюсь оправдываться, — высокомерно ответил Гонсало. — Это ты должен оправдываться передо мной! Ты, который лгал мне всю жизнь. Ты, который лгал моей матери, выдавая себя за порядочного человека! Я прочитал письма бабушки к маме, я все знаю!

— Ты вошел в спальню своей матери? Спальню, которая была заперта со дня ее смерти? — побелев, спросил дон Федерико.

— Да, я вошел в спальню моей матери, которую сделал несчастной ты и единственным счастьем которой был я, — отвечал сын. — Теперь я знаю, что у тебя была связь с какой-то шлюхой, что у тебя был сын — ублюдок, которого ты так и не решился признать!..

Гонсало ушел победителем. Дон Федерико сидел за столом, обхватив голову руками: к этому страшному удару он не был готов. Самым ужасным было то, что, он ни в чем не раскаивался, жена его слишком долго болела, он искренне полюбил Мануэлу и любил своего второго сына. Он упрекал себя в одном: что не женился на Мануэле после смерти жены. Струсил. Побоялся испортить свою репутацию, испугался Гонсало, который мог превратить их совместную жизнь в настоящий ад. Но ведь они и так живут в аду…

Энкарнасьон вернулась домой совершенно без сил, но, не желая тревожить мужа, устроилась в гостиной порукодельничать.

Мануэль сел возле нее, наслаждаясь семейным покоем, который любил сам и которого от души желал своим дочерям.

— Пойди в спальню к девочкам, принеси мне еще красных ниток, они в корзинке у Марии, — попросила жена.

Мануэль охотно исполнил просьбу Энкарнасьон. Но как все мужчины, он не очень-то разбирался в женском рукоделии. И пока искал нужные нитки, взгляд его упал на листок бумаги. Мануэль случайно прочитал два слова, а затем дочитал письмо до конца:

«Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз, о твоей шелковистой нежной коже, о мягкой волне волос… Любовь моя, ангел мой, ты царишь в моем сердце. Мария, Мария — солнце на моем небосводе, я повторяю твое имя и счастлив этим…»

Мануэль вернулся в гостиную потрясенный: его дочь, невеста достойнейшего Гонсало Линча, получает любовные письма от какого-то сержанта по имени Энрике Муньис и считает это в порядке вещей?

Он вспомнил молодого человека, которого то и дело встречал у ворот своего дома и на которого не обращал ни малейшего внимания. А следовало бы обратить! Нужно немедленно отправиться к генералу, начальнику гарнизона, узнать, кто такой этот сержант Муньис, и немедленно призвать его к порядку. Жену он беспокоить не стал. С Марией решил поговорить позже, после того как соберет сведения о молодом человеке.

Вечер они с Энкарнасьон провели спокойно, в разговорах о домашних делах, но ночью Мануэль никак не мог заснуть. Не спала и Энкарнасьон. Оба чувствовали, что спать им не дает беспокойство, но не хотели им делиться друг с другом.

Недаром гласит народная мудрость, что «на ловца и зверь бежит». На другой день дону Мануэлю доложили, что сержант Фермин Менендес просит принять его.

Дон Мануэль увидел перед собой плотного курчавого молодого человека в офицерской форме.

— Я пришел, чтобы отвести от вашего дома ужасное несчастье, — начал незнакомец.

— Я не совсем понимаю вас, объяснитесь, — сдержанно проговорил дон Мануэль.

— Речь идет о счастье вашей дочери. Она может оказаться в руках бесчестного соблазнителя, который играет девичьими сердцами. Зовут его Энрике Муньис. Несколько лет назад он разрушил мою помолвку с девушкой из богатой и почтенной семьи. Влюбил ее в себя, а потом исчез. Он разрушил и ее жизнь, и мою.

Дон Мануэль пришел в страшную ярость: неужели по городу уже поползли порочащие его дочь слухи? Неужели Мария, всегда такая благоразумная, позволила лечь тени на достойное имя Оласаблей и поставила под угрозу свою помолвку? Как они будут выглядеть в глазах почтенных Линчей? Эти и многие другие вопросы вихрем пронеслись в голове дона Мануэля.

— Я не знаю, на каком основании вы так заботитесь о моей дочери? — холодно осведомился он, не скрывая, что вмешательство посторонних людей в его семейные дела ему крайне неприятно.

— Я собственными глазами видел Муньиса около вашего дома. Весь город восхищается вашими дочерьми, так что неудивительно, если они привлекли внимание этого негодяя. Любая из них по неопытности может пасть его жертвой. Если я нарушил какие-то правила, предупреждая вас об опасности, прошу прощения, но я всего-навсего солдат и привык действовать, а не размышлять.

Дон Мануэль смягчился: судя по всему, дело зашло не так уж далеко, и теперь уже, благодарение Господу, и не зайдет.

— Ваши чувства делают вам честь, — столь же холодно сказал он, — но поверьте, что родители и воспитание — достаточная защита для моих дочерей. Тем не менее я благодарю вас.

Менендес почтительно откланялся и исчез.

Что ж, половина дела была ясна. Дон Мануэль не сомневался в правдивости слов офицера относительно молодого негодяя, который посмел ухаживать за его дочерью. Но Мария? Почему она не пришла к отцу? Почему не разорвала записку, если не ставит ни в грош домогательства наглеца? А если он сумел взволновать ее сердце, то почему она молчит? Он доверял своей дочери, не сомневался в ее правдивости, и тем непонятнее было для него ее молчание.

В Марии Дон Мануэль не ошибся. Дочь пришла к нему, и по лицу ее было видно, что Она приготовилась к долгому и трудному разговору.

— Папочка, — начала она, — ты не можешь себе представить, как тяжело мне было все это время. Меня мучили сомнения и чувство вины. Я не хотела огорчать ни тебя, ни маму. Не собиралась нарушать данное слово, противиться твоему решению. Но любовь нахлынула на меня так внезапно! Я даже себе поначалу не признавалась, что это любовь. Но теперь говорю прямо и себе, и тебе: папа, я люблю Энрике Муньиса и буду любить его всю жизнь!

Глаза Марии светились, щеки пылали, и дон Мануэль с грустью видел, что его дочка и впрямь всерьез влюблена. Достойный Гонсало не разбудил ее сердца, разбудил его низкий бесчестный сердцеед. Как сочувствовал Мануэль своей девочке! Бедные неопытные создания! Как мотыльки летят они на блуждающий болотный огонь и гибнут. Хорошо, что его Мария под надежной защитой.

— Я верю в твое чувство, дочка, — произнес Мануэль, и глаза Марии засветились надеждой, — но это заставляет меня еще строже судить человека, который посмел смутить твой покой, позволил себе беззастенчиво ухаживать за тобой, зная, что ты обручена, который воровски искал с тобой встреч на улице, понимая, что на порог порядочного дома его не пустят!

Мария стояла будто пораженная громом — о ком это говорит отец? Об Энрике? Ее Энрике? Неужели можно вот так о нем судить?

А дон Мануэль продолжал:

— Не думай, что я пребывал в полном неведении относительно происходящего. Я навел справки о человеке по имени Энрике Муньис. Я знаю, откуда он приехал и чего добивается. Ты не первая женщина, Мария, с которой он затевает недостойную благородного человека игру.

— Нет, папа! Нет! Он — честный человек! И я люблю его! Никто и ничто не заставит меня его разлюбить! — из глубины сердца Марии вырвался этот крик, и дон Мануэль понял, что рассудку не сладить с разбушевавшейся стихией чувств.

— Я понял тебя, Мария, — сказал он, стараясь! сохранить спокойствие. — Прошу об одном: никаких безумств. Не торопись, подумай хорошенько, а заодно дай возможность подумать и мне.

— Да, папа, подумай! Уверяю тебя, Энрике Муньиса оклеветали!

— Хорошо, дочка, я подумаю и сообщу тебе свое решение. Рад, что мы с тобой по-прежнему откровенны.

Дон Мануэль и в самом деле был очень рад тому, что Мария во всем ему призналась, и думал он только о том, как помочь своей дочке позабыть негодяя, который мог принести ей неисчислимое количество бед. Он понимал, что судьба дочери в его руках, что от одного его слова зависит вся ее жизнь, и невольно медлил. Он ощущал груз ответственности и страшился его. Всегда его советчицей была жена, но на этот раз он не мог ее тревожить. Поэтому дон Мануэль поехал в монастырь к своему духовнику отцу Пиендо.

Умудренный жизнью монах выслушал взволнованного Мануэля, ободрил его и благословил его решение. Из монастыря дон Мануэль ехал с миром и покоем в душе. Мысленно проговаривал то, что скажет при встрече дочери.

Вызвав к себе Марию, он усадил ее, а сам, меряя шагами кабинет, неторопливо говорил:

— Ты была совсем крошкой, когда твой отец умер и оставил тебя на наше попечение. В его последний час я пообещал ему заботиться о тебе как о собственной дочери. И ты стала мне дочерью.

— Поэтому мне так важно знать, что же вы решили, папа! — воскликнула Мария. — Я должна знать ваше решение, что бы оно мне ни сулило!..

— Ты мужественный человек, Мария, и со временем поймешь меня. Больше ты с Муньисом не увидишься. Вот так я решил. Возможно, мое решение покажется тебе жестоким, но оно — единственно верное. Ты не знаешь, до чего низки, мелки и тщеславны бывают некоторые люди. Сорняки надо вырывать с корнем. Вот я и вырываю сорняк, чтобы он не истощил твое доброе и невинное сердце. Изгоняю из твоей жизни тень, которая не имела права ее омрачать! В ближайшее время ты поедешь с сестрой в поместье. В родном доме, среди полей, возле могилы родителей ты вновь обретешь покой. Мы продолжим наш разговор после твоего возвращения. Я уверен, к тому времени ты все поймешь.

Мария бросила на отца взгляд затравленной лани и вышла. У дона Мануэля стояли в глазах слезы. Однако он сел за стол и написал несколько слов генералу, начальнику городского гарнизона.

Жене дон Мануэль сказал, что хочет, чтобы Мария перед свадьбой побывала на могиле родителей, а потом немного отдохнула и набралась сил.

 

Глава 8

В казарме шла драка. Дрались сержант Менендес и сержант Муньис. Менендес яростно нападал, Муньис неохотно защищался. Капрал Хименес пытался разнять дерущихся. Когда другие солдаты помогли ему и оттащили Менендеса, драка прекратилась.

Муньис был мрачен и твердил одно:

— Когда же ты поймешь, Фермин, что я тут ни при чем? Когда ты, наконец, поймешь?

Сидя в таверне за бутылкой вина с юным Хименесом, Энрике рассказал новому другу историю, которая развела его со старым, превратив Менендеса из друга в заклятого врага. Были они оба из одной деревни, дружили с детства, потом разъехались. Менендес обручился с девушкой из богатой семьи, и, когда Энрике приехал навестить родителей, Фермин познакомил его со своей невестой. И случилось так, что девушка влюбилась в Энрике и отказала Менендесу. Вины Энрике никакой не было, он видел в девушке только невесту друга, а когда узнал о ее чувстве, тут же уехал. Однако жених с невестой так и не помирились, свадьба разладилась, и Фермин до сих пор во всем этом винил Энрике. Прошло уже несколько лет, но Фермин продолжал его ненавидеть.

— Тяжело, когда тебя не любят, — подвел печальный итог Энрике, — всегда легче найти виноватого и мстить ему.

На следующий день Энрике Муньиса вызвал к себе начальник гарнизона.

— Думаю, что свои бойцовские качества вы примените гораздо лучше на нашей границе. Там неспокойно. Выезжайте немедленно. Воевать вы там будете с врагами родины, и это именно то, что вам нужно!

— Я горд возложенной на меня миссией, генерал, — ответил сержант Муньис. — Но позвольте мне уладить свои дела в городе. Всего один или два дня!

Генерал расхохотался.

— Вы забыли, что такое война, сержант! На войне есть все, кроме времени! Я даю вам час на сборы. И скажите спасибо за то, что не накладываю на вас другого взыскания за вчерашнее безобразие в казарме.

Муньис поклонился и вышел. Несколько наспех нацарапанных слов с уверениями в любви и объяснением обстоятельств он передал Хименесу для Марии.

— Отдашь ей только в собственные руки, — предупредил он, — иначе она не получит моего письма. Хименес поклялся, что письмо будет в руках Марии Оласабль.

После разговора с отцом Мария, как ни странно, не отчаялась. Она надеялась на понимание и сочувствие дона Мануэля, но раз Энрике оклеветали, то, как мог ее отец, человек твердых правил и благородных убеждений, принять иное решение? Она понимала, что должна продолжать бороться, но не могла понять как. Вот теперь она ждала помощи от Асунсьон, как-никак та была старше и опытнее. До отъезда в деревню Марии хотелось хоть что-то предпринять.

Асунсьон внимательно выслушала Марию и признала, что ситуация совсем не простая.

— Я знаю одно, — твердила Мария, — Энрике оклеветали. Будь он двуличным тщеславным обманщиком, он не завоевал бы моего сердца. Да! У меня нет опыта, но именно поэтому любая фальшь бросилась бы мне в глаза. Двуличным мне кажется Гонсало, я не могу довериться его любви, его глаза — это глаза волка, который ищет только добычи. Рядом с Энрике я чувствовала себя женщиной, которую любят и ценят. Он помогал мне в больнице, был рядом со мной на пожаре. Он уважал и меня, и дело, которым я занималась. Всюду и во всем он сразу становился мне опорой. Я не верю, что он бесчестный и пустой человек. И потом…

Мария замолчала, слезы туманили глаза, горло перехватило, и она не могла продолжать.

— А главное, ты любишь его, — закончила за племянницу Асунсьон.

Она смотрела на нее своими прекрасными темными глазами, хорошо понимая, что хочет, но еще не умеет высказать Мария. Та же хотела сказать, что каждый день с любимым, пусть даже горький и печальный, — это жизнь, а каждый день с нелюбимым, пусть ровный и благополучный, — это смерть.

— Да, люблю, — подтвердила Мария, — и никто и ничто в мире не заставит меня разлюбить его. Даже если мне прикажут не видеть его, даже если я буду стараться не думать о нем, чувства мои не изменятся!

— Я ничего не могу тебе обещать, — сказала Асунсьон, — но с твоим отцом я поговорю.

И действительно, утром сразу после завтрака она появилась в доме брата. Мануэль принял ее с тяжелым вздохом.

— Асунсьон! Ночь я провел ужасно. Почти не спал. Только собрался отдохнуть, как явилась ты, будто вихрь! — начал он.

— Нет-нет! Годы научили меня, Мануэль, что вихри, кроме разрушений, ничего не приносят. Я как раз успокоилась, чтобы не налетать вихрем, и очень тебя прошу терпеливо меня выслушать, — Асунсьон ласково смотрела на брата.

Он покорно кивнул: так и быть, он выслушает и Асунсьон. За бессонную ночь он еще больше утвердился в своей правоте, и теперь был готов отразить любое давление того, кто попытается изменить его мнение.

— Мануэль, представь, что тебе двадцать лет, ты мечтаешь о любви, о работе, жизнь представляется тебе необозримым пространством, на котором тебя ждут всевозможные сюрпризы и неожиданности… Но вдруг приходят какие-то люди, хватают тебя и сажают на цепь. Тебя кормят, не бьют, не обижают, но ты обречен сидеть на цепи и служить хозяину, которого не выбирал. Ты будешь рад своей жизни?

— Я понимаю, к чему ты ведешь, Асунсьон, но не согласен с тобой.

— Мануэль! Жизнь большинства женщин — это рабство! Не заточай свою Марию! Рабство приводит только к отчаянию! Вспомни мою судьбу и ради меня не выдавай Марию замуж за человека, которого она не любит. Подожди! Она еще так молода! Пусть ее первое чувство не принесет ей счастья, но она еще встретит человека достойного, которого полюбит и за которого выйдет замуж!

— Гонсало Линч и есть тот достойный человек, — твердо проговорил дон Мануэль. — Женщина должна жить под покровительством мужчины. Мария поймет, что я был прав.

— А если нет? Дай ей возможность самой устроить свою судьбу!

— И остаться на всю жизнь несчастной? Никогда!

Мануэль выпрямился, давая понять, что говорить им больше не о чем. Твердой рукой он вел свой семейный корабль и так же твердо поведет его и дальше. Асунсьон хочет завести новые порядки, но для них и старые хороши.

— Как жаль, что ты не слышишь меня, Мануэль! Как жаль, что не доверяешь мне, — с горечью сказала Асунсьон. — Я чувствую, твое недоверие принесет нам много несчастий!

— Не каркай, Асунсьон! И не пугай меня! Я принял решение, оно далось мне нелегко, и теперь я от него не отступлюсь!

Асунсьон вышла, низко опустив голову, — как она хотела помочь Марии и не смогла.

Выслушав Асунсьон, Мария приняла свое решение — она должна немедленно сообщить обо всем Энрике. Ему, и только ему вручает она свою судьбу!

Быстро добежала до казармы и попросила вызвать сержанта Муньиса.

— Сержант Муньис, — сообщил ей солдат, — выехал утром со своими людьми в провинцию.

Вот когда Марию охватило настоящее отчаяние — Энрике, не сказав ей ни слова, уехал. Он оставил ее! Неужели он ей не поверил? Или отец оказался прав, и Энрике только играл ее сердцем?

Счастье бедной Марии развеялось как дым, как сои, и с этим ударом она не в силах была справиться. Бегство в поместье представилось ей, теперь единственным выходом. Там, вдали ото всех, она обдумает, что ей делать. Она во всем разберется и решит, как ей поступить.

Мария рыдала в объятиях Виктории, а Виктория умоляла сестру не торопиться. Она должна остаться в городе и дождаться весточки от Энрике. Она обязана верить ему, если любит его.

Но Мария лихорадочно собирала вещи. Ждать? Ей нечего было ждать! Ее бросили! Ее оставили!

Асунсьон решила составить компанию бедняжке Марии. Она хотела хоть чем-то помочь бедной отчаявшейся девочке.

Мануэль считал, что Асунсьон не столько поможет, сколько навредит Марии, но не посмел возражать жене. А Энкарнасьон была очень довольна, что в такую ответственную минуту с их дочкой будет кто-то из Оласаблей, раз сама она не может поехать с ней, а Виктория — не хочет.

Что поделаешь? Мануэль дал свое согласие. Поместье-то досталось им от отца, вернее, не поместье, а клочок земли, а дом на нем строился частично на деньги мужа Асунсьон, так что сестра имела на «Эсперансу» те же права, что и он, и к тому же никогда не требовала своей доли от доходов.

Только успели проводить Марию с Асунсьон, как к Оласаблям с визитом пришел дон Федерико. Он сообщил, что дела по наследству недавно умершей сестры призывают его в Англию, и пробыть ему там придется довольно долго. В связи с этим он просил бы, чтобы свадьба состоялась несколько раньше, до его отъезда.

Дон Мануэль не возражал. Донна Энкарнасьон с благодарностью смотрела на дона Федерико — она была растрогана тем, что он так быстро откликнулся на ее просьбу.

И только сердце Виктории болезненно сжалось при известии, что нежеланная свадьба все ближе и ближе.

 

Глава 9

Виктория не могла смириться с решением отца о переносе свадьбы Марии на более ранний срок и считала своим долгом не допустить этого события любой ценой. Но как известить сестру, уехавшую в «Эсперансу» и не догадывающуюся, что ее судьба уже предрешена? Как отыскать Энрике, чтобы он смог помешать планам отца и Федерико Линча?

Как всегда в трудных ситуациях, Виктория отправилась на конюшню, надеясь, что там, среди милых и трогательных животных, ее осенит какая-нибудь идея. Но едва выйдя во двор, она услышала незнакомый мужской голос, окликнувший ее:

— Сеньорита, я друг Энрике, выслушайте меня, пожалуйста.

Хименес, а это был он, скрывался в зарослях кустарника, не решаясь попасться на глаза слугам. Виктория подошла к нему и, узнав, что он — друг Энрике, возмутилась поведением сержанта: исчез, ничего не объяснил, не попрощался…

— Его отправили на срочное задание, — пояснил Хименес. — Но он передал письмо для сеньориты Марии. Вот оно!

— Если вы действительно друг Энрике, то должны помочь ему, — решительно заговорила Виктория, которой вдруг стало ясно, как следует поступить, — Разыщите Энрике, где бы он ни был, и привезите его сюда как можно скорее, пока Марию не выдали замуж за Гонсало Линча. Вы сможете его найти?

— Постараюсь! — пообещал Хименес.

Виктория вздохнула с облегчением: половина дела была сделана. Теперь надо как-то передать Марии письмо. Думая, кого бы послать в «Эсперансу», она вспомнила об Адальберто. Это, пожалуй, единственный человек, к которому можно обратиться со столь деликатной просьбой.

Отыскав Адальберто, Виктория без опаски посвятила его в сердечные тайны сестры, и он счел за честь помочь воссоединению влюбленных.

— Я твой друг, и ты всегда можешь на меня положиться, — сказал он Виктории, отправляясь в «Эсперансу».

— Может быть, ты придумаешь, как расстроить свадьбу Марии? — с надеждой взглянула на него Виктория.

— Тут, по-моему, только один выход, — ответил Адальберто: — Мария и Энрике должны бежать!

И помчались гонцы в разные концы. Хименес, обманом получив увольнение, поскакал на лошади к дальним боевым позициям, где находился Энрике, Адальберто же покатил в повозке по широким степным равнинам к родовому имению Оласаблей.

Асунсьон и Мария, приехав туда несколькими днями раньше, уже успели распаковать свои саквояжи и понемногу привыкали к тишине и покою здешних мест, где обе провели свое детство.

— Я хочу остаться здесь навсегда, — говорила Мария, — Энрике меня бросил, а провести всю жизнь рядом с Гонсало!.. Нет, уж лучше коротать свой век в этой тиши.

— Остаться здесь — значит смириться, — возражала ей Асунсьон, — А ты должна бороться за себя, за свое право быть счастливой!

— Но как? Я не знаю, что делать. Почему исчез Энрике?

— Возможно, вскоре он объявится. А пока надо надеяться на лучшее, — утешала Марию Асунсьон.

Весть от Энрике не заставила себя долго ждать — ее привез уставший и запыленный в дороге Адальберто.

— Он любит меня! — воскликнула Мария, прочитав письмо. — Его заставили уехать… Ему приказали…

— Ну, вот все и объяснилось. Я так рада за тебя! — обняла ее Асунсьон.

Адальберто при этом тяжело вздохнул: ему предстояло еще сообщить самую главную, печальную новость.

Когда Мария узнала о намерении отца ускорить свадьбу, радость ее тотчас же сменилась отчаянием.

— Как же это понимать, Асунсьон? — говорила она сквозь слезы. — Отец обещал… Он дал мне время на размышление, а сам все решил у меня за спиной!

— Ты сможешь еще с ним поговорить, убедить его.

— А если он меня заставит выйти замуж? Я всегда его слушалась.

— Никто не может тебя заставить! — уверенно заявила Асунсьон. — Даже под руку с Гонсало, рядом с отцом, перед алтарем — ты всегда можешь сказать «нет»!

— Солдат, передавший это письмо, обещал разыскать Энрике, — вставил Адальберто.

— Я думаю, вам, сеньорита, надо не медля ехать в Санта-Марию, Там вы встретитесь с Энрике и вместе решите, как избежать свадьбы с Гонсало Линчем. — Да-да, я сейчас же еду! — встрепенулась Мария. — Спасибо вам, сеньор Адальберто.

Страх потерять возлюбленную заставил Энрике забыть обо всем, даже о воинском долге, и очертя голову мчаться в Санта-Марию.

Пока они с Хименесом во весь опор гнали лошадей, Менендес узнал о самовольной отлучке Энрике и с огромным удовольствием доложил об этом генералу:

— Сержант Муньис дезертировал!

— Отыщите его и арестуйте, — приказал генерал. — Я, кажется, знаю, куда он мог податься.

Говоря это, генерал имел в виду семейство Оласабль и счел необходимым предупредить Мануэля о возможном появлении в его доме сержанта:

— Я надеюсь, вы не станете укрывать у себя дезертира и сразу же сообщите нам, если он к вам пожалует.

— Да, разумеется, — вынужден был пообещать Мануэль.

А между тем Энрике уже добрался до особняка Оласаблей и взволнованно говорил с Викторией.

— Это я во всем виноват! Вел себя как мальчишка, а надо было всерьез поговорить с твоим отцом. Я обязан был это сделать!

— Вряд ли его мнение изменилось бы, — усомнилась Виктория. — Ты не знаешь моего отца.

— Но у него есть веские причины не доверять мне! — возразил Энрике. — Я не представился ему, прятался, упустил момент. Это надо сделать сейчас! Я пойду к твоему отцу и поговорю с ним.

— Нет, Энрике, так будет еще хуже! — попыталась остановить его Виктория, но он был непреклонен. Тогда она распорядилась: — Доминга, доложи отцу о сержанте Муньисе.

Как и следовало ожидать, Мануэль встретил гостя с нескрываемой враждебностью:

— Вы посмели явиться сюда после всего, что натворили в моем доме?!

— Я пришел просить прощения, — ответил Энрике. — Говорить буду, как на исповеди. Я — человек чести…

— Вы — дезертир! — прервал его Мануэль.

— Обстоятельства меня вынудили, — попытался объяснить Энрике, но Мануэль вновь не дал ему договорить.

Энрике молча, выслушал все упреки и лишь затем сказал, что не знал о помолвке Марии, что любит ее и готов выполнить любые требования Мануэля, только бы тот согласился выдать дочь за того, кого она действительно любит.

Мануэль сменил гнев на милость:

— Да, Мария любит вас, я знаю. Но и вы меня должны понять… Присаживайтесь, сержант.

Он стал рассказывать Энрике, сколько ему пришлось трудиться, чтобы обеспечить будущее дочерей.

— Поймите, для меня самое главное-это их спокойствие и счастье. А будет ли Мария счастлива с вами? Вы — простой сержант. Ни положения у вас, ни состояния…

— Но мы с Марией любим друг друга!

Мануэль печально покачал головой:

— Увы, этого недостаточно, чтобы быть спокойным за будущее Марии. Возможно, вам будет неприятно узнать, что жених Марии любит ее не меньше, чем вы.

— Но она любит меня! Мария не может быть счастлива с нелюбимым мужем.

— Она еще очень молода. Начиталась романов, форма ваша ее ослепила. Ее жених-достойный человек, и со временем она его полюбит.

— Нет! — с болью воскликнул Энрике, — Отложите свадьбу, поговорите с Марией. Умоляю вас!

— Вы хотите, чтобы я нарушил обещание, данное сеньору Линчу, из-за безрассудства девчонки и солдата? Да вы с ума сошли! Простите, по нам больше не о чем говорить. Вас с минуты ил минуту могут арестовать, и я не хочу, чтобы это произошло в моем доме.

— Когда-нибудь вы горько раскаетесь в том, что сломали жизнь Марии, — сказал Энрике, прежде чем уйти.

Виктория, с волнением ждавшая окончания этой заведомо обреченной беседы, тайком проводила Энрике на конюшню и спрятала его там до приезда Адальберто и Марии.

Гонсало вполне устраивало решение отца ускорить свадьбу с Марией. Чем раньше, тем лучше! Он уже все равно не мог находиться с отцом под одной крышей, не мог видеть его. И хорошо, что осталось потерпеть всего несколько дней. А там он получит свою часть состояния и укатит с молодой женой куда-нибудь в Европу, вероятнее всего, в Англию, где у него имеются прочные деловые связи.

Написав Марии нежное письмо и отправив его в «Эснерансу», он сделал очередной запрос в Лондон, готовя почву для своей будущей деятельности. Ему было приятно думать о том, как он станет заниматься самостоятельным бизнесом вдали от отца, как ладно будет жить с Марией, и лишь одна малость мешала ему чувствовать себя вполне счастливым — Маргарита! При воспоминании о ней в сердце Гонсало тотчас же проникала щемящая боль, смешанная с досадой. Он ругал себя за эту душевную слабости за неуместную сентиментальность и, чтобы обрести всегдашнюю уверенность, отправился в бар к Маргарите.

— Мою свадьбу перенесли на более ранний срок, чему я очень рад, — сказал, дерзко глядя в глаза Маргариты.

— И ты смеешь говорить это мне?! — возмутилась она, — Какой же я была дурой!

— Женитьба моя ничего не изменит, — продолжил Гонсало, — Ты от нее только выиграешь.

— Это, каким же образом?

— Когда все связи Оласаблей и все их состояние станет моим — я вытащу тебя отсюда и сделаю настоящей сеньорой. Ты будешь жить в роскоши! Это я тебе обещаю.

— Мне нужна не роскошь, а твоя любовь! — воскликнула Маргарита, и на глаза ее навернулись слезы, — Не женись, прошу тебя. Забудь деньги, забудь Марию!

— Ну, все, хватит! — внезапно вскипел Гонсало, — Поди прочь!

Затем он пригласил за свой стол Бенито и предложил ему очередное рискованное дело, разумеется, за хорошее вознаграждение: совершить кражу в порту.

— Товар принадлежит моему отцу, — пояснил он Бенито, — Но пусть тебя это не смущает. Отец получит страховку и в накладе не останется.

— Там сильная охрана, — заметил Бенито.

— Я знаю, как туда проникнуть незаметно. Ты только следуй моему плану, и все будет в порядке. Когда пропажа обнаружится, все решат, что товар потерялся при перевозке. А я к тому времени уже сбуду его с рук.

— Я всегда к вашим услугам, — согласно кивнул головой Бенито.

Как ни уговаривала Мария отца, как ни пыталась достучаться до его сердца — все было напрасно. Мануэль был уверен, что лишь с Гонсало его дочь обретет истинное счастье. Разве мог он отдать свою дорогую Марию в руки случайного человека, безвестного сержанта, да к тому же еще и дезертира!

— Энрике нарушил присягу только из-за меня, — тщетно объясняла отцу Мария, — Разве это не доказательство его любви ко мне?

— Нет! Если он бросил службу, то когда-нибудь бросит и тебя, — возражал ей Мануэль, — А я не могу этого допустить. Я должен, прежде всего, думать о твоем благе. Ты выйдешь замуж за Гонсало и очень скоро забудешь этого сержанта, как дурной сон.

— Никогда я не смогу забыть Энрике! И Гонсало не смогу полюбить. Ты требуешь у меня жизнь, папа!

— Я только хочу тебя спасти. А ты прислушаешься к моим словам и подчинишься. Будешь моей хорошей Марией. Мы ничего не скажем матери о нашем разговоре, потому что должны беречь ее. Обещай, что ты послушаешься меня!

— Не терзайся, папа. Я сделаю так, как ты хочешь, — со слезами на глазах пообещала Мария.

Уйдя в свою комнату, она зарыдала в голос, не в силах, больше сдерживаться.

— Я хочу умереть, — сказала она склонившейся над ней Виктории.

— Ты просто струсила! — рассердилась та, — Я не желаю слышать этих страшных и глупых слов. Тебя ждет Энрике. Он любит тебя! Ты убежишь с ним!

— Я не выдержу… — простонала Мария.

— Выдержишь! — уверенно заявила Виктория, — Я все устрою. А ты пока отдохни.

План Адальберто и Виктории был дерзок и прост: Мария выйдет с матерью в город за покупками, а там ее будет поджидать переодетый в крестьянскую одежду Энрике. Виктория приведет к условленному месту лошадей, и влюбленные смогут ускакать на них прочь из города, а после уедут за границу.

Несколько дней Адальберто прятал Энрике в сарае доньи Эулохии, у которой он снимал комнату, — сначала тайком от хозяйки, а затем и с ее ведома. О готовящемся побеге знали также дочь Эулохии Долорес, их горничная Мартина и Хименес, искренне желавшие счастья Энрике и Марии.

Когда Энкарнасьон и Мария отправились в город, Виктория тотчас же выскользнула за дверь, сказав Доминге, что хочет покататься на лошади. Проезжая мимо дома Эулохии, она подала знак Мартине, и в дело вступил Адальберто, вышедший на прогулку в сопровождении «слуги».

Теперь самое трудное предстояло совершить Марии: обмануть горячо любимую мать, бросить ее посреди города, не простившись, не попросив прощения и уж тем более не получив ее благословения на брак с Энрике. Виктория опасалась, что у сестры в решающий момент могут сдать нервы, и она не сможет оставить мать.

Марии действительно было непросто отважиться на такой шаг, но она все время помнила об Энрике, и это придавало ей сил.

— Сегодня улицы выглядят как-то по-иному, — сказала она матери, глядя из окна кареты.

— Это потому, что ты выходишь замуж, — улыбнулась Энкарнасьон.

— А можно мне немного прогуляться пешком?

— У нас нет времени. В другой раз, — ответила Энкарнасьон, но, увидев, как сразу же опечалилась дочь, добавила: — Что, очень хочется?

— Хотя бы на минутку! — взмолилась Мария.

— Ну, хорошо. Не могу тебе отказать, — уступила мать, — Симон, остановись здесь ненадолго.

— Спасибо, мамочка! — поцеловала ее Мария и, прежде чем выйти из кареты, произнесла взволнованно: — Я должна признаться… Я обманывала вас…

— В чем? Я не понимаю тебя, дочка.

— Я пыталась с вами поговорить, но у меня не получилось, — продолжила Мария, — Поверьте, я очень люблю вас, но боюсь, что вы меня разлюбите!

— Да что же такого может случиться, что заставит меня разлюбить мою Марию? — благодушно усмехнулась Энкарнасьон, решив, что странные слова дочери обусловлены ее детскими страхами накануне замужества.

— А если я вас обманываю? — пошла еще дальше Мария.

— Ты говоришь о свадьбе? — высказала догадку Энкарнасьон, — Пусть тебя это не волнует, дочка. Я знаю, что ты солгала мне, впервые в жизни, — При этих словах сердце Марии упало, но мать продолжила: — Сказала, что полюбила Гон-сало, только затем, чтобы успокоить меня, ведь я была больна. И с тех пор, как ты вернулась из «Эсперансы», ни разу не спросила о своем женихе.

— Я знала, что вы меня поймете, мама! — обрадовалась Мария.

— Как не понять, если у тебя такие грустные глаза? Крепись. Со временем все пройдет. Ты станешь замужней женщиной…

— Со временем будет только хуже! — опять впала в отчаяние Мария, — Может, я даже умру!

— Не говори так! Мне становится дурно!

— Но это правда, мама!

— Ты говоришь, как напуганная девочка, — попыталась утешить дочь Энкарнасьон, — Тебе страшно становиться женщиной. Но поверь, когда тебя будут окружать дети, — все изменится. Гонсало будет хорошим отцом, я не сомневаюсь.

— Так вы настаиваете на том, чтобы я вышла замуж за него?

— Я прошу тебя сделать это. Потом ты поймешь, как я была права.

— Мама! Дай Бог, чтобы со временем поняли меня вы! — многозначительно произнесла Мария, окончательно потеряв надежду сделать мать своей союзницей, — Позвольте мне пройтись по площади. Одной! Позвольте почувствовать себя свободной; В последний раз в жизни! Подождите меня в экипаже… Я очень люблю вас, мама! Очень люблю вас!..

Увидев приближающуюся к скверу Марию, Виктория облегченно вздохнула:

— Ну, наконец-то! Я боялась, что она так и не решится…

— Твоя сестра намного отважнее, чем все вы думаете, — заметил Адальберто.

Энрике, не в силах больше сдерживаться, выбежал из густых зарослей кустарника, укрывавших его от посторонних глаз, и бросился навстречу Марии.

— Любовь моя! — прошептал он, обнимая ее.

— Энрике, любимый! — молвила она в ответ.

— Пойдем, у нас нет времени, — сказал он, — Там Виктория и Адальберто. Сейчас простимся с ними и уедем.

Поглощенные своим счастьем, они не заметили воинский патруль, приблизившийся к ним на опасное расстояние.

— По-моему, это сержант Муньис, — воскликнул один из солдат.

— Да, он самый! — согласился капитан и тотчас же отдал команду: — Арестовать его!

Солдаты мигом обступили Энрике и Марию со всех сторон.

— Сержант Муньис, вы арестованы! — громко произнес капитан.

Увидев направленные на него стволы винтовок, Энрике прошептал Марии:

— Возвращайся к матери. Быстро! Мы скоро увидимся!

Затем, сделав обманное движение, метнулся к кустам. Вслед ему прозвучали выстрелы.

Мария упала без чувств и очнулась уже на руках Адальберто.

— Я его потеряла. Навеки потеряла!

— Не смей так говорить! — строго произнесла Виктория, — Энрике убежит! Я знаю! А ты возвращайся к маме, пока она не заподозрила неладное.

— Не могу… — обессилено молвила Мария.

— Сможешь! Если любишь Энрике, то сможешь! — бросила ей Виктория, и Мария, преодолевая горечь и отчаяние, медленно побрела к карете.

Несколько часов неведения о судьбе Энрике совсем подкосили сестер: обе они отказались от обеда, сославшись на головную боль. А к вечеру их пригласил в свой кабинет отец и, сам того не ведая, сообщил радостную весть:

— Ко мне только что приезжал посыльный от генерала… Этот сержант Муньис оказался человеком очень настырным. Он не уехал из города, несмотря, на угрозу ареста. Сегодня его пытались задержать солдаты, но ему удалось скрыться. Я думаю, он так рискует из-за тебя, Мария. Наверняка ищет встречи с тобой. Поэтому ради твоего же блага ты не будешь выходить из дома до свадьбы. Я так решил.

— Это уже будет не дом, а тюрьма! — возмущенно заметила Виктория.

— Я готов стерпеть твою дерзость, — сказал дон Мануэль, — потому что спокойствие дочерей для меня дороже всего. Пока этот дезертир на свободе, вы обе подвергаетесь опасности. Поэтому ты, Виктория, тоже не будешь выходить из дома одна. Только в сопровождении домашних!

— Это арест? — язвительно спросила она.

— Понимай, как хочешь. Но я попрошу исполнять мое решение, — строго произнес дон Мануэль.

На следующий день, когда Адальберто захотел повидаться с Викторией, ему сказали, что она больна, и в дом его не пустили.

Но Адальберто не мог уйти, не передав Марии письма от Энрике, который вновь скрывался у доньи Эулохии, залечивая с ее помощью рану от настигшей его пули. Зайдя в особняк Оласаблей с черного хода, Адальберто пробрался на кухню и попросил Домингу передать письмо Виктории.

— Не стану я передавать письма тайком от хозяина, — сказала Доминга — Он сейчас очень зол.

— Но я люблю Викторию, — пояснил Адальберто, нисколько не покривив душой, — И если мне запрещают ее видеть, то имею я право послать ей, хотя бы, письмо? Любовное письмо, — добавил он, потупив взор, чем окончательно убедил добросердечную Домингу.

— Не беспокойтесь. Все будет в порядке, — заговорщически усмехнулась она, пряча письмо в карман своею фартука.

А спустя несколько минут Мария взволнованно мигала послание Энрике, и Виктория с затаенной завистью слушала ее.

«Я приду за тобой, — писал Энрике, — Ничто меня не остановит. У нас есть надежные друзья, и они нам помогут. Не отчаивайся. Помни всегда, что я люблю тебя и что очень скоро мы будем вместе!»

— Да, любимый, мы будем вместе! — клятвенно произнесла Мария.

— Но как это сделать? — задумалась Виктория, — Генерал выставил возле нашего дома наряд военных. Тебя отсюда не выпускают, а Энрике здесь могут схватить.

— Ты упустила один момент, — подключилась к ее размышлениям Мария, — Меня будут держать взаперти только до свадьбы. А в день свадьбы я уже смогу убежать с Энрике!

— Да, это выход, — согласилась Виктория, — Накануне венчания ты выйдешь, будто бы прогуляться по саду. Отец не откажет тебе, зная, что там — надежная охрана… Только надо об этом как-то сообщить Энрике!..

 

Глава 10

Кража в порту, организованная Гонсало, отвлекла его от предсвадебных хлопот — надо было побыстрей продать украденное перекупщикам, пока преступление не всплыло наружу.

А Мария с ужасом ждала прихода Гонсало в их дом, боясь, что не сможет разыгрывать из себя счастливую невесту, не сможет лгать.

— Гонсало только увидит мои глаза и сразу поймет, что я его обманываю, — говорила она Виктории.

— Не бойся! Если отец и мама ничего не заподозрили, то ему и подавно не понять. Этот напыщенный индюк занят только собой и своим бизнесом, — отвечала ей Виктория. — Ты помни об Энрике, и у тебя все получится.

Так уж вышло, что ради торжества любви обеим сестрам пришлось пойти на обман. Виктория придумала, как сообщить Энрике день и час побега, а для этого она тоже вынуждена была слукавить, сказав отцу, что шьет платье у доньи Эулохии.

— Мне надо съездить на примерку, чтобы донья Эулохия успела сшить платье к свадьбе Марии.

— Кто такая эта донья Эулохия? — спросил Мануэль. — Почему я ее не знаю?

— Это лучшая портниха в Санта-Марии! — не моргнув глазом, соврала Виктория. — Мне повезло, что я шью у нее.

— Тогда я поеду с тобой, — заявил Мануэль, разрушив план Виктории.

Она-то надеялась, что сопровождать ее будет мать, которой легче было бы объяснить странную реакцию Эулохии на их внезапный визит. Ведь та еще не знает, что она «портниха», и наверняка немало удивится, услышав о примерке.

Но Виктория все же отважилась на риск, поскольку это была единственная возможность связаться с Энрике.

Подъехав к дому Эулохии, она попросила отца подождать ее в карете, однако Мануэль и тут не оставил ей никакой свободы для маневра:

— Я провожу тебя, дочка. Хочу познакомиться с модисткой.

Эулохия растерялась при виде столь важных и неожиданных гостей, но Виктория не дала ей и слова сказать, взяв инициативу на себя.

— Я приехала за платьем, которое вы мне сшили, — произнесла она, подчеркивая каждое слово и рассчитывая на сообразительность Эулохии.

— Я? Сшила? — недоумевающе пробормотала та.

— Простите, я неточно выразилась, — поспешила исправить положение Виктория. — Мне известно, что платье еще не готово, для этого и нужна примерка. Позвольте познакомить вас с моим отцом.

— Наверно, нелегко шить для моей дочери? — вежливо спросил Мануэль. — У нее строптивый характер.

— Нет-нет, мы прекрасно ладим с сеньоритой Викторией, — улыбнулась Эулохия, смекнув, наконец, зачем понадобилась эта комедия. — Долорес, угости сеньора Мануэля чаем, а мы займемся платьем.

Оказавшись вдвоем с Эулохией в соседней комнате, Виктория изложила ей план побега, который та должна была передать Энрике.

— Ну, слава Богу! — облегченно вздохнула Эулохия. — А то сержант уже тут с ума сходит, не имея от сеньориты Марии никаких вестей. — Нас никуда не выпускают, а возле дома дежурят охранники. Пусть Энрике будет осторожен.

Когда они вышли из «примерочной», Мануэль выразил желание взглянуть на обновку Виктории, но она решительно замахала руками, сказав, что платье еще не готово и к тому же ей хочется преподнести отцу сюрприз в день свадьбы.

— Когда я надену это платье, ты увидишь, что твоя младшая дочь — настоящая красавица!

— Я и так это знаю, — добродушно усмехнулся Мануэль.

Дону Федерико, наконец, стало известно о краже в порту, и это заставило его о многом задуматься. К счастью, груз был застрахован, и убытков компания не понесла, но сам характер кражи свидетельствовал о том, что тут приложил руку кто- то из служащих, на которых Федерико привык во всем полагаться.

— У нас неприятности, — сказал он сыну. — Кража в порту, причем весьма странная.

— У нас? — насмешливо произнес Гонсало. — Мне казалось, эту торговлю ты считал только своей, а не общей.

— Перестань, — с досадой молвил Федерико. — Все мое станет твоим.

— Тогда допусти меня к делам! — тотчас же вступил в торг Гонсало. — Если бы я работал на твоем предприятии, эта кража могла бы и не случиться. Даже наверняка бы не случилась! Своего я никому не отдам.

Федерико внимательно посмотрел на сына, и тот, не выдержав его взгляда, вдруг засуетился:

— Я вижу, ты готов заподозрить меня. Верно я тебя понял? Ты всегда все сваливаешь на меня! Ох, как мне это надоело! Пойду-ка я лучше спать. Спокойной ночи!

На следующий день он, наконец, удосужился навестить свою невесту, которая с честью выдержала это испытание.

А дон Федерико отправился к нотариусу и внес изменение в завещание, назвав своими наследниками Гонсало Линча и Адальберто Гутьерреса.

Немало удивленный нотариус не удержался от вопроса:

— Скажите, дон Линч, а вашему сыну это известно?

— Нет. Он ничего не должен знать. Я сам ему сообщу, когда придет время.

Асунсьон понемногу обживалась в «Эсперансе», преодолевая сопротивление управляющего Вирхилио, который не желал признавать в ней хозяйку.

— Имейте в виду: я приехала сюда надолго, возможно, даже навсегда, — предупредила она Вирхилио. — Так что если вы хотите и дальше оставаться управляющим, то прошу безропотно выполнять все мои указания.

— Я постараюсь, — ответил он, — но у меня есть один хозяин — дон Мануэль. Только он может решить, работать мне здесь или нет.

— У меня тоже есть это право, — напомнила ему Асунсьон. — Поэтому советую вам смирить свой норов и спокойно заниматься делом.

Асунсьон не хотела начинать со скандала, потому что действительно собиралась осесть в «Эсперансе», где все напоминало ей о беззаботном детстве, где в тихие предзакатные часы она ощущала такой благодатный покой, о котором мечтала в шумной и суетливой Европе.

Легкий ветерок доносил с полей запахи цветущих трав, Асунсьон вдыхала этот целительный аромат и чувствовала, что большего счастья ей не надо.

В один из таких теплых, лучезарных вечеров к ней и приехала Хулиана.

Асунсьон очень обрадовалась гостье, но та привезла не слишком приятные новости.

— Фактически я бежала из Санта-Марии, — призналась она. — Мой бывший муж разорился и теперь не дает мне проходу. Хочет отобрать все мои сбережения. Боюсь, что он попросту может убить меня.

— Ты правильно сделала, приехав сюда, — поддержала ее Асунсьон. — Здесь ты будешь надежно защищена.

— Спасибо! — растроганно поблагодарила ее Хулиана. — Я знала, что вы мне поможете!.. Но это еще не все… Перед отъездом сюда я зашла в дом вашего брата — попрощаться с Домингой. И она рассказала мне чудовищные вещи. Вашим племянницам не разрешают выходить из дома. А свадьба сеньориты Марии состоится послезавтра.

— Я должна немедленно ехать в Санта-Марию! — тотчас же приняла решение Асунсьон. — Марии наверняка потребуется моя помощь. А ты, пожалуйста, располагайся здесь, отдыхай с дороги.

Вечером накануне побега Мария почти не выходила из своей комнаты и творила молитву, прося Господа помочь ей и Энрике.

Виктория же занималась более прозаическими делами: укладывала вещи сестры якобы для свадебного путешествия, но при этом собирала один чемодан, с которым и должна была бежать Мария.

Энрике тоже не находил себе места в ожидании завтрашнего дня.

— Какая несправедливость в том, что два человека вынуждены скрывать свою любовь, словно позорное клеймо! — говорил он Хименесу. — Ведь когда любишь, то хочется крикнуть на весь свет, что ты нашел ту единственную, с которой пройдешь по жизни до конца!

— Когда-нибудь у тебя будет такая возможность, — пытался успокоить его Хименес — Все должно получиться! Виктория вынесет чемодан с вещами Марии, подгонит в нужное место лошадей, Адальберто будет ее подстраховывать, а я отвлеку солдат, направлю их по ложному следу.

Легок на помине, Адальберто тоже пришел поддержать Энрике.

— Какое необычное распятие! Настоящее произведение искусства! — восхитился он, увидев в руках Энрике деревянный крест.

— Его выточил мой отец. А когда он погиб на войне за независимость, распятие перешло ко мне и было со мной во всех битвах.

— Возьми его с собой, — посоветовал Адальберто. — Пусть оно поможет тебе завтра.

На следующий день, когда в доме Оласаблей уже собрались гости, приехал жених и появился священник, чтобы совершить обряд венчания, Мария тайком вышла из своей спальни во двор.

Виктория, Адальберто и Энрике уже ждали ее в условленном месте.

А тем временем капрал Хименес докладывал адъютанту генерала:

— Я знаю, где можно арестовать дезертира Энрике Муньиса. Могу вас туда проводить.

— Вы опоздали, капрал, — ответил адъютант. — Мы уже обнаружили его неподалеку от дома сеньора Оласабля, и на сей раз ему не удастся уйти.

Хименес стремглав помчался на выручку другу, но был остановлен Менендесом:

— Куда это вы так несетесь, Хименес?

— К другу. Ему надо помочь, — не задумываясь, выпалил тот.

— Вашему другу уже никто и ничто не поможет! — самодовольно рассмеялся Менендес — Так что возвращайтесь в казарму, не то я вас арестую.

— Будьте вы прокляты! — бросил ему в лицо Хименес, вынужденно повинуясь приказу.

— Вы еще пожалеете об этих словах, — процедил сквозь зубы Менендес. — Жаль, мне сейчас некогда вами заниматься: я еду арестовывать Муньиса.

Между тем Мария, сделав несколько шагов по саду, услышала у себя за спиной встревоженный голос отца:

— Мария! Ты куда идешь? Тебя ждет жених!

— Папа, мне нужно хоть немного погулять по саду, прежде чем…

— Нет, дочка! — строго произнес Мануэль. — Я не знаю, что ты задумала, но знаю, что вблизи нашего дома находится дезертир Муньис. Мне только что сообщил об этом генерал.

— Боже мой! — вырвался отчаянный возглас у Марии. — Энрике!

— Забудь о нем! Немедленно возвращайся к жениху!

— Энрике! Спасайся! — крикнула Мария, метнувшись в ту сторону, где должен был находиться ее возлюбленный, но Мануэль силой увел дочь обратно в дом.

Менендес, издали наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно хмыкнул и отдал команду солдатам:

— Приступайте к операции. Держите его под прицелом! — Затем громко крикнул Энрике:- Сержант Муньис, вы окружены, сопротивление бесполезно!

Солдаты тотчас же набросились на Энрике, пытаясь сбить его с ног и заломить руки за спину.

— Не бейте его! Мерзавцы! — бросилась на помощь Виктория, пытаясь заслонить собою Энрике.

Менендес приказал солдатам оттащить ее в сторону, а Энрике взять под арест.

— Мария!.. Что теперь будет с ней? — промолвил Энрике. — Виктория, передай ей этот крест. Пусть ждет меня. Я обязательно вернусь к ней. Клянусь!..

Солдаты увели Энрике, а Виктория, вернувшись в дом, увидела рыдающую Марию. Отец беспомощно стоял над ней, не в силах успокоить дочь.

— Все кончено, — обессилено произнесла Виктория. — Энрике арестован.

Мария забилась в безутешных рыданиях. Виктория тоже впала в истерику и, неистовствуя, бросала отцу страшные обвинения:

— У вас нет сердца! Я никогда не прощу вам того, что вы сделали с Энрике!.. Ненавижу вас! Ненавижу!..

Мануэль не спорил с ней и не оправдывался. Сейчас ему надо было увести отсюда Викторию и заставить Марию выйти к жениху и гостям, которые уже высказывали недоумение из-за долгого отсутствия невесты.

Вытолкав Викторию за дверь, он стал внушать Марии, в чем состоит ее дочерний долг:

— Ты и так уже поставила под сомнение честь нашей семьи. Сейчас же иди к Гонсало! Вытри слезы и забудь о том, что случилось. У тебя есть жених, достойный человек.

— Я не люблю его! — сквозь слезы выкрикнула Мария. — И замуж за него не выйду. Я люблю Энрике!..

— Твой Энрике — дезертир.

— Если его расстреляют, я тоже покончу с собой! Я не хочу жить!

Мануэль понял, что в таком состоянии Мария вполне может осуществить свою угрозу, и пообещал замолвить слово за Энрике:

— Я попрошу генерала заменить расстрел каторгой. Думаю, это в его власти, и он не оставит мою просьбу без внимания. Но ты, если хочешь помочь своему сержанту, сейчас же выйдешь к Гонсало и обвенчаешься с ним.

— Никогда этого не будет! — твердо произнесла Мария. — Лучше умереть!

А тем временем Энкарнасьон, занимавшаяся приемом гостей, уже начала беспокоиться: куда подевались Мануэль и Виктория, почему так долго не выходит из своей комнаты Мария? Гонсало, тоже почуявший неладное, подошел к ней и прямо спросил, что происходит. Энкарнасьон ответила, что, видимо, невеста чрезмерно волнуется перед свадьбой — обычное дело, с девушками это всегда бывает.

— Займите гостей, — сказала она будущему зятю, — а я пойду к Марии.

Но по дороге она встретила плачущую Викторию и потребовала объяснить столь неприличную задержку невесты. Виктория, не в силах сдерживаться, выложила матери всю правду.

Вбежав в комнату к Марии, Энкарнасьон попросила Мануэля спуститься к гостям, пообещав, что сама успокоит дочь.

— Я уже никогда не буду спокойной, — сказала матери Мария. — Мне лучше умереть!

— Доченька, не говори так, не рви мое сердце! — взмолилась Энкарнасьон. — Я очень перед тобой виновата: не выслушала тебя, не сумела понять. Была занята только своей болезнью. Думала о смерти, а не о жизни…

— Я не понимаю вас, мама, — встрепенулась Мария, испуганно взглянув на мать.

— Я объясню тебе, только ты не говори никому, насколько я больна. Пожалуйста. Даже отцу и Виктории.

— Обещаю, мама…

— Я больна. Неизлечимо больна. Жить мне осталось недолго.

— Мама! — обняла ее Мария.

— Я не хотела тебя пугать, — сказала Энкарнасьон. — Не хотела огорчать перед свадьбой. Наоборот, думала, что после моей смерти тебе будет легче рядом с Гонсало. Да и отец смог бы на него опереться… Прости меня, дочка, я не поняла, что для тебя значит Энрике и как ты его любишь.

Она заплакала, и теперь уже Мария стала ее успокаивать:

— Не надо слез, мама. Я люблю вас и всегда буду рядом!

— Да, моя милая! Ты должна жить! А я сейчас пойду к гостям и сама скажу всем, что свадьбы не будет… Господь нас простит. И Гонсало должен понять, что так лучше для всех…

— Нет, мама, не надо ничего делать! — решительно произнесла Мария. — Отец не должен знать о вашей болезни. Он этого не вынесет… Во что превратится этот дом, если все будут знать, что вы уходите от нас?! Нет, мама, побудьте здесь, успокойтесь, а я сама сейчас все улажу.

— Что ты собираешься сделать? — слабым голосом вымолвила Энкарнасьон.

— Вам плохо, мама? Сердце? — встревожилась Мария. — Пойдемте, я отведу вас в вашу спальню. Там — лекарства. Доминга, помоги маме! — распорядилась она, увидев в коридоре старую служанку. — А я должна сделать то; чего хочет Господь.

Вернувшись в свою спальню, она взяла письмо Энрике, словно хотела набраться от него сил, и мысленно обратилась к навсегда утраченному возлюбленному: «Прости меня, милый, но иначе я не могу поступить…»

Затем вытерла заплаканные глаза, поправила перед зеркалом свой свадебный наряд и решительно направилась к заждавшемуся ее жениху.

А еще спустя несколько минут отец Пиендо приступил к обряду венчания:

— Дети мои, мы собрались здесь, чтобы соединить в священном браке первенцев двух самых уважаемых семейств нашего прихода…

Виктория, не в силах вынести эту пытку, выбежала из зала и устремилась в сад. Адальберто последовал за ней.

— Я никогда не прощу Марии предательства! — сказала она Адальберто. — У меня больше нет сестры!

— Успокойся, милая, — как мог, утешал ее Адальберто. — Не надо так убиваться. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.

В это время к дому подъехала карета, и из нее торопливо вышла Асунсьон. Буквально ворвавшись в зал, она услышала слова священника, обращенные к Марии:

— Берешь ли ты в мужья Гонсало Линча? Будешь ли чтить его и уважать — в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?

— Мария, ты еще можешь сказать «нет»! — крикнула Асунсьон, и буквально похолодела, услышав, как племянница ответила священнику «да».

К брачному ложу Мария шла как на заклание и почти не слышала слов, которые страстно шептал ей Гонсало:

— Ты прекрасна, Мария! Ты первая женщина, которую я полюбил… И — последняя. Не бойся меня. Не волнуйся… Ты научишься любить меня. Я сам тебя этому научу…

Затем он какое-то время лежал рядом с нею обессиленный, в сладкой истоме, но вскоре опять заговорил — об их совместном будущем и, конечно же, о делах:

— Накануне свадьбы я получил письмо из Лондона. Англичане предложили мне стать их компаньоном! Завтра мы отправимся в свадебное путешествие в Монтевидео, а оттуда прямиком махнем в Лондон! Обещаю, что там мы будем жить счастливо. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я стану преуспевающим промышленником.

Мария вроде бы и слушала его, но не понимала, о чем он говорит.

Лишь утром до нее дошло, что она должна покинуть больную мать, отца, сестру, распрощаться с Санта-Марией и навсегда уехать в чужой и холодный Лондон.

— Никуда я не поеду! — заявила она. — Моя мама больна, я не имею права оставить ее.

— Теперь ты — моя жена, и мне решать, что для тебя лучше, — отрезал Гонсало. — Собирайся, нам пора в дорогу.

Прощание с родителями и Асунсьон вышло грустным: Мария изо всех сил сдерживала слезы, не желая расстраивать мать. И лишь когда ее обняла Доминга, Мария украдкой смахнула навернувшуюся слезу.

— А где же Виктория? — спросила она растерянно, не увидев среди провожающих сестры.

— Она в саду, — сказала Доминга, — Ее очень огорчил ваш отъезд.

— Я не могу уехать, не простившись с нею! — воскликнула Мария и, оттолкнув пытавшегося удержать ее Гонсало, побежала в сад.

— Виктория, не знаю, как смогу жить без тебя! — сказала, отыскав сестру, которая горько плакала в самом дальнем уголке сада. — Буду писать тебе каждый день!

— Можешь не трудиться, — вскинула на нее заплаканные глаза Виктория. — Я не стану отвечать на твои письма. Ты предала Энрике, предала меня.

— Не надо, прошу тебя! Мне и так больно.

— Тогда объясни, почему ты согласилась на брак с Гонсало!

— Поверь, у меня была на то серьезная причина. Это все, что я могу сказать тебе сейчас. А со временем ты все узнаешь сама. Береги маму! Ты ей будешь очень нужна. Я люблю тебя!

— Желаю тебе никогда не разочароваться в том, что ты сделала, — бросила на прощание Виктория.

Мария молча вытерла слезы и смиренно побрела навстречу своей нелегкой судьбе, которую избрала сама.

После отъезда новобрачных Мануэль круто поговорил с сестрой, обвинив ее в том, что она пыталась сорвать свадьбу Марии.

— Это ты сломал ей жизнь, и когда-нибудь тебе придется испытать горькое раскаяние, — хмуро ответила Асунсьон.

— Никогда не пожалею, что выдал Марию за Гонсало! — уверенно заявил Мануэль. — А тебя я больше не желаю видеть в моем доме!

— Да, мне теперь здесь делать нечего, — грустно произнесла Асунсьон.

В тот же день она уехала в «Эсперансу».

Печальная Энкарнасьон попыталась объясниться с Викторией, но та не захотела ее слушать. Родители для Виктории словно перестали существовать. Все дни она проводила в своей комнате или на конюшне. Даже с Домингой была холодна, и лишь надежному другу — Адальберто — могла поведать, что творится в ее душе:

— Сейчас меня держит на этом свете только слабая надежда, что Энрике каким-то чудом удастся выжить!

Адальберто понял, что никогда не сможет рассчитывать на любовь Виктории, чье сердце безраздельно принадлежит Энрике Муньису.

Простившись с доном Федерико и поклявшись Виктории в верности, он покинул Санта-Марию.

А Энкарнасьон вскоре совсем слегла. И без того больное сердце сжималось под тяжестью вины, которую мать испытывала перед Марией. Но что-либо поправить было уже невозможно, и Энкарнасьон только молилась о счастье дочери, хотя и не верила в него.

Болезнь матери, в какой-то мере, помогла Виктории вернуться к реальности. Дни и ночи просиживала она у постели слабеющей Энкарнасьон, читала ей вслух письма от Марии, но сама никогда не писала сестре.

Мануэль же исполнил обещание, данное Марии: похлопотал о судьбе Энрике, и тот получил минимальное наказание — три года тюрьмы.

Узнав об этом от отца, Виктория воспрянула духом. Теперь у нее, кроме заботы о матери, появилась еще одна важная цель: дождаться освобождения Энрике!

 

Глава 11

Три года минуло с той поры, как Мария вышла замуж за Гонсало и поселилась с ним в Лондоне.

Постепенно она привыкла к тому, что слуги называли ее сеньорой Линч, привыкла и к мужу, который с утра до ночи занимался своими делами, проворачивая какие-то рискованные операции, но в редкие часы отдыха был с нею ласков и нежен.

Можно сказать, что Мария окончательно смирилась с судьбой. Сидя целыми днями дома, одна, она не роптала и не искала каких-либо развлечений. Читала книги и писала письма — родителям, Асунсьон и дону Федерико, которому Гонсало не удосужился написать ни разу.

Зная, что матери день ото дня становится все хуже, Мария не хотела ее волновать и описывала свою жизнь в радужных тонах, не догадываясь, как это бесило Викторию, продолжавшую считать сестру предательницей. «Быстро же она забыла Энрике!» — думала Виктория, читая послания Марии, зато мать и отец были довольны: слава Богу, их дочь сумела изжить юношескую любовь и обрести счастье рядом с достойным человеком.

Лишь в письмах к Асунсьон Мария могла себе позволить гораздо большую откровенность:

«Ты не представляешь, как я тебе завидую! Мне не хватает здесь нашего солнца, нашего южного голубого неба. Зима в Лондоне сырая, холодная и очень-очень длинная. Хотелось бы уснуть и проснуться уже в «Эсперансе», как будто я и не уезжала оттуда…»

Еще она сетовала на то, что Господь не дает ей ребеночка, который не просто скрасил бы ее одиночество, но смог бы стать смыслом всей дальнейшей жизни.

Асунсьон, не понаслышке знавшая, что значит жить с нелюбимым мужем, всячески поддерживала Марию, но помочь ей ничем не могла. Как не могла помочь и Виктории, потому что дорога в дом брата была для нее закрыта.

И, с тревогой думая о племянницах, Асунсьон уповала лишь на то, что обе они еще очень молоды и впереди у них — долгая жизнь, в которой бывают не только горести, но и радости.

А у Гонсало между тем что-то не заладилось в делах. Он стал раздражительным, мог ни с того ни с сего накричать на слуг, а то и на Марию:

— Не приставай ко мне с этим дурацким ужином! Ты понятия не имеешь, с какими ужасными людьми мне приходится работать и в каком сложном положении я оказался.

— Но ты ведь не хочешь рассказывать о своих делах. Считаешь, что я все равно ничего не пойму, — не без укора говорила Мария.

— Да, я считаю, что это не женское дело. Мужчина сам должен обеспечивать благополучие семьи.

Однажды он пришел домой совеем мрачный и, Отвечая на безмолвный вопрос Марии, хмуро произнес:

— Больше не могу от тебя это скрывать… Мы — банкроты! Да, банкроты, я не преувеличиваю. Мне катастрофически не повезло. Я решил продать один товар на свой страх и риск. Никому ничего не скачал…

— И что же? — упавшим голосом спросила Мария.

— Случилась беда! Судно затонуло в Атлантике, а товар я не застраховал. Теперь придется выплачивать его стоимость. Мы разорены!..

Всегдашняя сдержанность на сей раз отказала Марии — она впервые за время замужества открыто высказала все, что думала о Гонсало:

— Столько жертв, столько страданий, жизнь вдали от родных — и все напрасно! Тебя погубило твое непомерное тщеславие! Тебе всегда хотелось заполучить побольше денег, ты не считался со своими партнерами. И вот — печальный итог! Что теперь делать?

— Хватит причитать! — грубо оборвал ее Гонсало. — Я уже написал письмо твоему отцу. Попросил принять нас в его доме.

— Мы возвращаемся в Санта-Марию?

— Да, я надеюсь, дон Мануэль не откажет мне в гостеприимстве.

— Я тоже в этом не сомневаюсь, — сказала Мария. — А к дону Федерико ты не обращался за помощью?

— Нет! И никогда не сделаю этого, в каком бы трудном положении ни оказался. Не стану перед ним унижаться!

— Напрасно ты так говоришь об отце, — вновь не удержалась от замечания Мария. — Дон Федерико — хороший, добрый человек. Он был бы рад помочь тебе.

— Не пытайся судить о том, чего не знаешь, — строго произнес Гонсало, давая понять, что их разговор на эту тему окончен.

Дон Федерико очень страдал из-за фактического разрыва с Гонсало. Все эти годы он ждал от сына хоть какого-то знака внимания, хотя бы маленькой приписки в конце письма, написанного Марией. Но Гонсало своим упорным молчанием не оставлял старику никаких надежд на примирение.

Зато Адальберто регулярно слал дону Федерико теплые письма из Альто-Валье, где он жил в доме покойной матери. Отвечая ему, дон Федерико вкладывал в текст всю свою невысказанную, затаенную отцовскую любовь.

Несколько раз Адальберто навещал дона Федерико, и эти встречи еще больше их сблизили. А когда у старика возникли финансовые трудности — Адальберто помог ему деньгами.

Но в Санта-Марию Адальберто влекла не только возможность повидаться со своим покровителем. Он понимал, что теперь всегда будет возвращаться в этот город, пока здесь будет жить Виктория.

Все эти годы их дружеская связь не прерывалась и более того — крепла, потому что у Виктории не осталось ни одного близкого человека, кому бы она без утайки могла излить все, что мучило и терзало ее душу, кроме Адальберто.

Однако, чем откровеннее были письма Виктории, тем яснее Адальберто понимал, что она видит в нем только друга и никогда не сможет полюбить его, поскольку любит Энрике Муньиса.

Бывая в Санта-Марии, он, как и прежде, останавливался у доньи Эулохии, где ему всегда были рады.

И на сей раз его встретили здесь с любовью и радушием. Никаких существенных перемен в этой семье не произошло. Донья Эулохия все так же хлопотала по хозяйству, Эрнан, влюбленный в Долорес, продолжал обхаживать ее, не теряя надежды на взаимность. А вот Мартина должна была на днях выйти замуж за Хименеса, чему Адальберто очень обрадовался:

— Молодец, капрал! Добился-таки своего. Он — замечательный парень, и я не сомневаюсь, что Мартина будет с ним счастлива.

Отдав должное гостеприимству Эулохии, Адальберто отправился в дом Оласаблей, испытывая сильное волнение перед встречей с Викторией.

Она вышла к нему с улыбкой, но сердце Адальберто сжалось от боли: как похудела, осунулась Виктория, какие грустные у нее глаза!

Он предложил ей пойти куда-нибудь вместе — в театр, поехать за город, к реке. Но Виктория сказала, что ни на минуту не может оставить больную мать.

— Она и так чувствовала себя очень плохо, а тут пришло известие, что Мария возвращается, и мамино сердце не выдержало этого всплеска радости, — пояснила Виктория. — Ей стало значительно хуже. Я очень боюсь за нее.

— Даст Бог, все обойдется, — только и мог сказать Адальберто. — А Мария, значит, возвращается…

— Да, они с Гонсало будут жить в нашем доме, — мрачно молвила Виктория.

— Похоже, ты этому не рада?

— Я никогда не смогу простить Марию! — повторила Виктория то же, что говорила и три года назад.

Адальберто собрался было поспорить с нею, но тут в гостиной появилась растерянная Доминга:

— Сеньоре… плохо… Она зовет вас…

У постели Энкарнасьон в это время был Мануэль, и она, предчувствуя скорую смерть, говорила ему:

— Об одном тебя прошу, выдай замуж Викторию. Найди ей хорошего жениха, но не забывай и о ее чувствах… Я не хочу, чтобы она повторила судьбу Марии…

— Мария скоро приедет! — напомнил жене Мануэль, — Мы опять будем все вместе.

— Доченька моя, Мария, — с трудом выговорила Энкарнасьон и, увидев склонившуюся над ней Викторию, сделала еще одно усилие, прошептав:

— Я люблю тебя, доченька…

— Энкарнасьон, не уходи! — вскрикнул Мануэль. — Не оставляй нас!

— Мама, мамочка! — заплакала Виктория.

— Она умерла, — тихо сказал Мануэлю доктор.

В тот момент, когда сердце Энкарнасьон перестало биться, Мария почувствовала, как у нее внезапно потемнело в глазах и стало нечем дышать.

— Что с тобой? — встревожился Гонсало.

— Не знаю, — ответила она, переведя дух. — Мне вдруг стало плохо. И — страшно. Боюсь, как бы с мамой чего не случилось.

— Не надо бояться. Скоро мы приедем домой, и ты увидишь сеньору Энкарнасьон — живую и счастливую.

— Дай-то Бог! — сказала Мария, но смутная тревога уже не покидала ее до самого возвращения в Санта-Марию.

А Энкарнасьон между тем похоронили, и Мария не увидела ее не только живой, но и умершей.

На похороны невестки приехала Асунсьон, и там, на кладбище, впервые за много лет Мануэль поговорил с нею без всегдашней враждебности.

— Спасибо, что приехала проводить Энкарнасьон, — сказал он сестре.

— Я очень ее любила, — вздохнула Асунсьон. — И она меня тоже любила… Тебе сейчас трудно. Если я могу чем-то помочь…

— Нет-нет, — поспешно ответил Мануэль. — Я должен сам справиться с этим горем. Лучше поддержи Викторию — она валится с ног.

Виктория действительно очень болезненно переживала смерть матери. Целых три года она провела в неусыпных заботах о больной и теперь просто не находила себе места, не могла ни на что отвлечься. Доминга чуть ли не силой заставляла ее съесть бутерброд или выпить чашку чая. Ни с кем из близких Виктория общаться не хотела, и лишь для Адальберто делала некоторое исключение.

Асунсьон, поняв, что ничем сейчас не может помочь племяннице, уехала в свою «Эсперансу».

А Адальберто пришлось задержаться в Санта-Марии на более долгий срок.

Жизнь так устроена, что рядом с похоронами в ней соседствуют свадьбы, и после скорбного ритуала в доме Оласаблей Адальберто вскоре был приглашен на свадьбу Мартины и Хименеса.

Правда, и тут непредсказуемая жизнь внесла свои коррективы, порушив планы жениха и невесты: буквально накануне свадьбы Хименеса отправили на боевое задание, и он успел только обвенчаться, а затем прямо из церкви помчался догонять своих однополчан. Так что застолье проходило уже без жениха.

Но не только из-за этих событий откладывал Адальберто отъезд в Альто-Валье. Его участие было необходимо дону Федерико и Виктории.

Сеньор Линч и обрадовался, и огорчился, узнав о возвращении Гонсало из Европы. Разумеется, он хотел увидеть сына, по которому соскучился, но его больно задело то, что Гонсало предпочел обратиться за помощью к тестю, а не к родному отцу. Адальберто понимал, в каком состоянии находится дон Федерико, и старался чаще бывать у него, чтобы тот не чувствовал себя одиноким и заброшенным.

Викторию же Адальберто и вовсе не мог оставить в ее горе. На какие только ухищрения ни шел он, чтобы разговорить ее и хоть ненадолго вывести в сад. После смерти матери она перестала ходить даже к своим любимым лошадям. И как радовался Адальберто, когда ему удалось заманить Викторию в конюшню — поглядеть на новорожденного жеребенка!

Дон Мануэль тоже тяжело переживал утрату и не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме своей незабвенной Энкарнасьон. Постоянно пребывая в мысленном диалоге с нею, он клятвенно повторял одно и то же: «Я исполню твою волю!» Очевидно, он слишком буквально и не совсем точно воспринял предсмертные слова жены о замужестве Виктории, потому что лихорадочно принялся искать ей жениха чуть ли не на следующий день после похорон.

И, конечно же, нашел его! Как и в случае с Марией, сначала потолковал с отцом будущего жениха и, лишь заручившись его согласием, оповестил о своем решении Викторию. То есть исполнил волю Энкарнасьон с точностью до наоборот.

Виктория, еще не оправившаяся от смерти матери, едва устояла на ногах от удара, нанесенного ей отцом.

— Вы хотите выдать меня замуж?! Сейчас? — изумленно спросила она, словно еще надеялась, что отец образумится. Но он твердо ответил:

— Да. Тебе сейчас трудно, и я хочу, чтобы рядом с тобой был надежный человек.

— Значит, история Марии повторяется, — печально констатировала Виктория.

— Кстати, у Марии все сложилось нормально, — заметил Мануэль. — И все потому, что родителям всегда виднее, кто больше подходит их детям.

— Я уже слышала это! И больше не хочу слушать. У меня просто нет сил!

Заливаясь горькими слезами, она выбежала из кабинета отца. А вечером все рассказала Адальберто.

— Откажись, и точка, — посоветовал он.

— Разве ты не знаешь моего отца? Он сумеет настоять на своем. А я сейчас очень слабая и не смогу с ним бороться. Да и жалко мне его: он уверен, что таким образом выполняет волю мамы.

— Твой отец — для меня загадка, — сказал Адальберто. — Хороший, честный человек. А вот дочерей своих совсем не понимает и не считается с их чувствами. Но ты не горюй. Что-нибудь придумаем!.. Скажи, как твой отец, относится ко мне?

— Он тебя уважает, — не задумываясь, ответила Виктория. — А почему ты спрашиваешь?

— Мне пришла в голову совершенно сумасбродная идея. Что, если я попрошу у него твоей руки? Ты скажешь отцу, что давно уже любишь меня. Если я его устрою как твой будущий муж, то мы объявим о помолвке. А потом я уеду в Альто-Валье и через несколько месяцев разорву помолвку. Так мы выиграем время, и ты избавишься от нежеланного жениха. Ну, как тебе мой план? Согласна?

— Ты и в самом деле можешь для меня это сделать? — все еще не могла поверить Виктория.

— Я готов!

— Ну, тогда иди к отцу! А я буду молиться, чтобы он проявил к тебе благосклонность.

Их беседа длилась недолго — спустя полчаса Мануэль и Адальберто пожали друг другу руки как будущие родственники. Затем Мануэль пригласил к себе Викторию и, поздравив ее, добавил с укоризной:

— Почему ж ты сразу не сказала, что любишь Адальберто? Я бы никогда не стал возражать против такого жениха.

— Адальберто приехал в Санта-Марию, чтобы просить моей руки, — смущенно пояснила Виктория, с трудом входя в новую для себя роль. — Но ты же знаешь, что тут случилось…

— Да-да, — тяжело вздохнул Мануэль. — Жаль, что мамы нет с нами в такую счастливую минуту. Но я уверен, она была бы рада за тебя, дочка.

Виктория, потупившись, промолчала. А Мануэль между тем продолжил:

— Я хотел бы только, чтобы помолвку мы отпраздновали после приезда Марии.

На том и порешили.

И вот, наконец, настал день, когда Мария и Гонсало вновь переступили порог дома Оласаблей.

— Здесь ничего не изменилось! — сказал Гонсало.

— Нет, здесь все стало другим, и я теперь — совсем другая, — тихо возразила Мария.

А дальше были объятия, слезы, воспоминания об Энксарнасьон, о прежней жизни в этом доме…

Приглашенный к приезду гостей дон Федерико нежно обнял Марию и хотел обнять сына, но тот ограничился вежливым рукопожатием.

Виктория тоже лишь внешне следовала правилам приличия, что не укрылось от внимания Марии. Но даже, несмотря на эту холодность со стороны сестры, Мария сделала первый шаг к примирению:

— Виктория, мне так тебя не хватало! Сестра моя дорогая!

— Ты могла бы приехать и пораньше, — ответила Виктория. — Тогда бы и маму застала живой.

Мария поняла, что сестра до сих пор не может ее простить.

А у Гонсало резко испортилось настроение, когда он увидел среди встречающих Адальберто Гутьерреса, да еще и узнал, что тот вскоре станет мужем Виктории. «Этот прохвост и здесь преуспел — втерся в доверие к дону Мануэлю!» — с ненавистью подумал он.

А дон Федерико, наоборот, был счастлив, что Адальберто женится на Виктории.

— Многие считают ее строптивой, но я-то знаю, что она — добрая и очень искренняя девушка, — сказал он Адальберто. — Ты будешь с нею счастлив.

— Да, я это знаю, — подтвердил тот, мысленно сожалея, что помолвка, увы, не настоящая.

Мария тоже поздравила Адальберто, сказав, что очень довольна выбором сестры.

Адальберто же попросил ее помочь Виктории:

— Ты все же попытайся с нею поговорить. Вытащи ее из скорлупы, в которой она прячется, чтобы казаться сильной. Виктория в последнее время много страдала. Перестала радоваться, улыбаться. Но ты ей нужна, я знаю!

— И она мне тоже очень нужна!

На следующий день Гонсало отправился в город — якобы по делам, а в действительности ему не терпелось повидаться с Маргаритой. Однако, придя в таверну, он выяснил, что Маргарита уже давно здесь не появлялась, и никто о ней ничего не знает.

Тогда Гонсало вспомнил об Аурелии — подруге Маргариты — и поручил своему приятелю Эрнесто Сантьяго навести необходимые справки:

— Аурелия должна знать, что стало с Маргаритой. Отыщи ее и выспроси все. Буду тебе очень благодарен.

— А как же твоя жена? — спросил Сантьяго. — Ты ее не любишь?

— Почему ты так решил? — удивился такому вопросу Гонсало. — Марию я очень люблю! Но Маргарита — это совсем другое!..

Пока он занимался поисками своей давней любовницы, Мария думала, как лучше подступиться к Виктории, которая за завтраком ни разу даже не взглянула в ее сторону.

Лишь в полдень, когда Виктория отправилась на конюшню, Мария отважилась поговорить с сестрой.

— Поверь, мне есть, что тебе сказать, — начала она, но Виктория тут же прервала ее:

— Все, что ты скажешь, — мне безразлично.

— И все же дай мне досказать, — проявила настойчивость Мария. — Ты считаешь меня предательницей. Но я не могла поступить иначе! И объяснить тебе тогда ничего не могла, не имела права. Я дала обещание маме, что никому, даже тебе, не открою ее тайну.

— Тайну? О чем ты? — невольно вырвалось у Виктории.

— В тот вечер, когда я хотела убежать с Энрике, мама призналась мне, насколько опасна ее болезнь. Она плакала и просила у меня прощения…

— У тебя? — изумилась Виктория. — За что?

— За то, что хотела выдать меня замуж за Гонсало и затем спокойно умереть. Но когда поняла, как я люблю Энрике, то собиралась объявить всем гостям, что свадьбы не будет.

— Почему же она этого не сделала?

— Я не позволила, — пояснила Мария. — Представь, каково бы ей пришлось, если бы она обратилась к гостям и жениху с той речью! Ее сердце попросту могло бы не выдержать такого ужаса. Да и отец бы тогда узнал правду, которую она от него скрывала, чтобы не расстраивать его… Теперь ты понимаешь, что я пережила? Знать, что мама серьезно больна и жить вдали от нее! И не иметь возможности объясниться с любимой сестрой!..

— Мария! — со слезами на глазах обняла ее Виктория.

— Теперь у нас все будет, как прежде, — тоже плача, промолвила Мария.

— Нет, прошлого не вернешь, — с горечью произнесла Виктория. — Потому что мы обе стали совсем другими… И Энрике там, в тюрьме, наверняка хлебнул столько, что в нем ничего не осталось, от того романтического юноши, которого мы знали.

 

Глава 12

Условия, в которых провел эти годы Энрике, были такими, что он много раз мог умереть — от голода, болезней, от издевательского отношения охранников, от тяжелого каторжного труда. Заключенных использовали как дармовую рабочую силу не давая им нормальной пищи и постоянно их унижая.

Многие сокамерники Энрике так и погибли в заточении, не дождавшись желанной свободы. Он же сумел вынести все тяготы лишь потому, что любил свою Марию и верил: она ждет его!

Однажды, когда срок заключения уже близился к концу, Энрике довелось пройти еще через одно испытание: ему представилась возможность побега.

Отряд заключенных работал в каменном карьере, охраняемый вооруженными солдатами. Место было глухое, безлюдное, и банда грабителей, обитавшая в тех краях, решила воспользоваться ситуацией, чтобы пополнить свой запас оружия.

Укрывшись за огромными валунами, бандиты взяли под прицел охранников и разом выстрелили.

Солдаты рухнули замертво, заключенные припали к земле, ожидая новых выстрелов.

Но бандитам важно было поживиться оружием, а каторжники их не интересовали. Поняв это, весь отряд бросился врассыпную, Энрике тоже инстинктивно метнулся вслед за убегающими. Перед его глазами явственно всплыло лицо Марии. Увидеть ее воочию хоть на мгновение, а уж там — будь что будет, пусть даже смерть!

Но уже в следующую секунду он представил, как опять будет скрываться от погони, как заставит страдать Марию… Нет! Бежать отсюда некуда. Надо отбыть наказание до конца и открыто, ни от кого не прячась, предстать перед Марией.

Энрике остановился. Вокруг него лежали убитые солдаты. Лишь один из них вдруг застонал, и Энрике бросился ему на помощь.

Затем, перевязав раненого, взвалил его себе на плечи и, сгибаясь под кровоточащей ношей, медленно побрел к тюремному бараку.

Этот поступок резко переменил отношение тюремного начальства к Энрике: ему выдали вполне сносную одежду и перевели на более щадящий режим содержания. Но написать письмо Марии, о чем он просил, — не разрешили.

Когда же на близлежащий форт напали индейцы и в бой были брошены солдаты из тюремной охраны, Энрике тоже доверили оружие, потому что каждый человек тут был на счету и его прицельный выстрел мог решить исход схватки.

Энрике в том бою проявил себя как мужественный, умелый воин, и это позволило начальнику тюрьмы представить его к досрочному освобождению. Но возвращение в Санта-Марию опять откладывалось: Энрике восстановили в звании сержанта и направили с экстренным донесением в пограничный форт, где командиром был капитан Толедо.

Однако, добравшись до места назначения, Энрике и подчиненные ему солдаты обнаружили форт полностью разбитым. Жилые помещения были сожжены, повсюду лежали трупы. Чудом спасшаяся женщина рассказала Энрике, что ночью на форт напали индейцы, многих убили, а Росауру, вдову бывшего командира форта, и ее сына Августо взяли в плен и увезли с собой. Капитан Толедо с горсткой уцелевших солдат бросился за ними в погоню.

Понимая, что перевес на стороне индейцев, Энрике со своим малочисленным войском тотчас же помчался на помощь капитану. Однако, проскакав не более мили, увидел встречную повозку, в которой были тяжело раненный капитан и малолетний Августо. Возница пояснил Энрике, что капитану, вероятно, осталось жить совсем недолго, а Росауру похитили индейцы.

— Я привезу твою маму живой! — пообещал Энрике мальчику.

Подкравшись к лагерю индейцев ночью, Энрике и его солдаты выяснили, в какой хижине находится плененная Росаура. Затем Энрике приказал солдатам без шума управиться с дозорными и отойти на безопасное расстояние. А сам осторожно пробрался в хижину к Росауре и под покровом ночи скрылся с нею в степи.

Вернувшись в форт, они еще застали капитана Толедо живым. Он ненадолго пришел в сознание и успел поблагодарить. Энрике. Но рана его все же, была очень опасной, и Росауре потребовалось немало сил и умения, чтобы вернуть капитана к жизни.

Когда Толедо почувствовал себя лучше, Энрике, наконец, получил возможность отправиться в Санта-Марию.

— Я могу проводить вас с мальчиком до города, — предложил он Росауре, но она отказалась покидать форт.

— Мое место — среди этих людей. Я живу тут уже пять лет после гибели мужа. Спасибо вам за все. Вы спасли мне жизнь, и я вас никогда не забуду.

— Прощайте, Росаура, хранительница форта! — сказал ей Энрике и погнал лошадь во весь опор, желая как можно скорее добраться до Санта-Марии.

Давно уже прошло то время, когда управляющий Вирхилио пытался игнорировать новую хозяйку имения. Постепенно Асунсьон удалось смирить его строптивый нрав, и Вирхилио вновь занялся своими делами, которых в «Эсперансе» было предостаточно. Основной доход имению всегда приносило коневодство, но с приездом Асунсьон здесь стали делать упор не на численность, а на породистость лошадей, что позволило получать гораздо большую прибыль.

Теперь основу табуна составляли самые лучшие — крепкие и норовистые кони, скупленные у индейцев, и потомки этих степных красавцев, выращенные в «Эсперансе», очень высоко ценились на рынках Америки и Европы.

Однажды, когда Асунсьон вышла взглянуть на новую партию молодых необъезженных лошадей, приведенных в имение индейцем, она узнала в статном табунщике своего давнего друга Шанке. В детстве у нее была трогательная дружба с индейским мальчиком, о котором она сохранила добрые воспоминания на всю жизнь.

— Ты не узнаешь меня, Шанке? — спросила взволнованно Асунсьон.

— Как я могу не узнать вас? — ответил он, тоже волнуясь. — Вы Асунсьон.

— Тогда почему ты ведешь себя так, будто мы не знакомы?

— Я простой индеец, ваш слуга. А вы — сеньора, хозяйка имения.

— Для меня ты, прежде всего, друг, которого я любила в детстве. Пойдем в дом, расскажешь, как жил все эти годы.

— Вряд ли это будет удобно, — смутился Шанке. — Люди могут плохо о вас подумать.

— Их мнение меня не интересует, — сказала Асунсьон, строго взглянув на Вирхилио. — Я вольна привечать моих друзей, как сама того хочу.

Вирхилио ее заявление явно не понравилось: он ненавидел индейцев и считал, что им нельзя доверять ни в чем.

Тем не менее, Асунсьон и Шанке провели несколько часов вместе, вспоминая детство и рассказывая друг другу о своей взрослой жизни. Время беседы для обоих пролетело незаметно, и Асунсьон попросила Шанке задержаться в имении:

— Поможешь объездить лошадей, ну а главное — я просто не хочу расставаться с тобой так скоро.

Однако к вечеру в «Эсперансу» заглянул владелец соседнего ранчо, привезший из Санта-Марии важные для Асунсьон новости:

— Сеньора Мария вместе с мужем вернулась из Лондона, а у сеньориты Виктории на днях состоится помолвка.

Асунсьон поблагодарила соседа за сообщение и тотчас же собралась ехать в город, упросив Шанке не покидать «Эсперансу» до ее возвращения.

Гонсало не терял надежды скомпрометировать Адальберто в глазах дона Мануэля и тем помешать своему незаконнорожденному брату жениться на Виктории.

— Этот человек — проходимец, — уверял Гонсало тестя. — У него нет ни состояния, ни хорошей профессии. Обыкновенный бродяга, вознамерившийся обеспечить свое будущее за счет Виктории.

— Нет, ты не прав, — спокойно возразил Мануэль. — У Адальберто процветающее дело в Альто-Валье, которое он унаследовал от матери. К тому же все эти годы он всячески поддерживал Викторию и не раз доказал, что является настоящим другом. Да и твой отец, дон Федерико, очень уважает Адальберто.

— Я знаю, как Гутьеррес умеет втереться в доверие к порядочным людям, — хмуро молвил Гонсало, поняв, что ему не удастся убедить дона Мануэля.

А тот в свою очередь буквально ошеломил Гонсало неожиданным предложением.

— Я уже стар, — сказал Мануэль, — мне трудно управляться с делами, и я хотел бы постепенно передать их тебе. Надеюсь, ты не откажешься?

Разумеется, Гонсало не мог отказаться от такого подарка! Ведь он с самого начала только и мечтал о том, как бы прибрать к рукам весь капитал дона Мануэля. И теперь, когда перед ним открылись столь заманчивые перспективы, он тем более не мог допустить, чтобы Адальберто стал членом семьи Оласабль.

Отправившись к отцу, Гонсало открыто потребовал от него поставить на место Адальберто, запретив тому жениться на Виктории.

— Хватит того, что он просадил все наши деньги! — возмущенно говорил Гонсало. — За три года пустил на ветер целое состояние! Ведь у тебя, как мне стало известно, дела идут из рук вон плохо.

— Да, мне в последнее время не везло в делах, — ответил ему дон Федерико. — Но это лишь потому, что я стал стар, а ты уехал, решил жить самостоятельно. И единственным человеком, который выручил меня в трудную минуту, помог деньгами, — был Адальберто! Он буквально спас меня от банкротства.

— Как же низко вы пали: просить помощи у какого-то бродяги! — заметил на это Гонсало,

— Адальберто — не бродяга! И поступил он — как настоящий сын. В отличие от тебя…

— Ну да, запретный плод вашей любви, он вам дороже, — язвительно усмехнулся Гонсало.

— Не надо издеваться над тем, что было в прошлом и чего нельзя исправить, — сказал дон Федерико. — У меня — два сына, и обоим есть за что меня упрекнуть. Поэтому я и делаю все, чтобы хотя бы в дальнейшем вы оба были счастливы и не враждовали между собой.

— Нет! Никогда я не признаю этого проходимца своим братом! — кипя от гнева, воскликнул Гонсало. — А если вы не отговорите его от помолвки с Викторией, то мне придется открыть всем вашу тайну. За грехи молодости надо платить!

Оставив отца размышлять над этой угрозой, он отправился к жене, которую тоже надо было настроить против Адальберто.

Однако и тут надежды Гонсало не оправдались: Мария горой встала на защиту Адальберто, говоря, что он всегда был надежным другом и она рада, что Виктория в него влюбилась.

А вот намерение дона: Мануэля передать все дела зятю огорчило Марию, о чем она прямо сказала не только отцу, но и Гонсало.

— Ты не веришь в мои предпринимательские способности? — с обидой и злостью спросил Гонсало.

— Меня пугает твое непомерное тщеславие и страсть к деньгам, — честно призналась Мария. — Боюсь, как бы предложение отца не вскружило тебе голову, и ты вновь не пустился в весьма рискованные предприятия.

Гонсало грубо оборвал ее, сказав, что это не женское дело — совать нос в финансовые вопросы семьи. Мария тоже не осталась в долгу, защищая свое достоинство, и впервые за три года между супругами Линч возникла серьезная размолвка.

— Ты — холодная, бездушная кукла! — не желая больше сдерживаться, обвинял жену Гонсало. — Все эти годы я пытался пробиться к твоему сердцу, к твоим чувствам, но ты, кажется, вообще не способна на любовь!

— Ничего ты обо мне не знаешь! — вырвалось у Марии, о чем она тотчас же пожалела, потому что Гонсало сразу ухватился за ее слова:

— Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что любишь другого?

— Оставим эти никому не нужные разговоры о любви, — с досадой произнесла Мария. — Будем жить, как жили до сих пор…

Но Гонсало не был удовлетворен ее ответом и решил проверить свои подозрения, использовав для этого бесхитростную Домингу.

— Ты лучше всех знаешь Марию, — подкатился он к старой няньке, — посоветуй, что я могу для нее сделать. По-моему, Мария несчастна со мной, а я готов отдать все, только бы она улыбалась.

— Будьте с ней поласковей, любите ее, балуйте как ребенка, — только и могла подсказать Доминга.

— Да, все это я знаю. Но как сделать, чтобы она забыла того, другого?

— Какого другого?

— Тебе же известно, что она была влюблена. Мне это тоже известно, — продолжал блефовать Гонсало. — Как стереть его образ из памяти Марии?

— Это дело прошлое, сеньор. Несбывшаяся мечта сеньориты и солдата, — тяжело вздохнула Доминга. — Постарайтесь забыть об этом. Как постаралась она, когда вышла за вас замуж.

«Вот, значит, как все было! Мария обманула меня!» — задыхаясь от возмущения, подумал Гонсало, а вслух спросил:

— Не знаешь, что стало с тем солдатом?

— Беднягу осудили за дезертирство, — ответила простодушная Доминга. — С тех пор как его поймали тут в саду, в день вашей свадьбы, ни я, ни кто-либо другой его не видели.

«Значит, она изменяла мне с сержантом Муньисом, дезертиром! — кипел от негодования Гонсало. — В день свадьбы изменяла!»

Ему хотелось не просто высказать Марии все, что он о ней думает, но избить ее, уничтожить! И, чтобы справиться с этими чувствами, скрыть обуревавшую его ярость, Гонсало заехал к Сантьяго и повез его в таверну.

— У меня есть серьезная причина, чтобы напиться, — пояснил он приятелю.

Затем, когда выпито было уже достаточно много, рассказал все, что узнал сегодня от Доминги.

— Я искренне любил ее! А она наплевала мне в самую душу! Никогда ей этого не прощу. Найду Маргариту и сделаю ее королевой! Капитала Оласаблей вполне для этого хватит.

— Оставил бы ты в покое Маргариту, — посоветовал Сантьяго. — Она вышла замуж, стала добропорядочной сеньорой. Муж, правда, староват, но, кажется, любит ее, и состояние у него вполне приличное: он владелец почты.

— Дай мне ее адрес! — проигнорировал совет Гонсало. — Маргарита любит меня, и ее муж — мне не соперник. И еще одна просьба: выясни, пожалуйста, что стало с сержантом Муньисом, арестованным три года назад за дезертирство. Буду тебе очень признателен.

Он осушил еще несколько рюмок, а затем, попрощавшись с Сантьяго, пригласил за свой столик Бенито.

— Что, опять есть какое-то дело? — догадался тот.

— Да. И очень ответственное. Разумеется, на прежних условиях.

— Я всегда к вашим услугам, — выразил готовность Бенито.

— Тут есть один мазила, возомнивший себя художником. Адальберто Гутьеррес, — сказал Гонсало. — Мне он — как кость в горле…

— Все можно устроить, — успокоил его понятливый Бенито.

— Я в этом не сомневаюсь. Но надо сделать так, чтоб не было осложнений.

— Об этом не волнуйтесь, дон Линч, — уверенно заявил Бенито. — Я ведь никогда вас не подводил.

Марии показалось странным, что Виктория слишком спокойна накануне помолвки.

— Ты не похожа на счастливую невесту. Почему? — спросила она. — Разве ты не любишь Адальберто?

— Люблю, — не стала откровенничать с сестрой Виктория. — Но это ж еще не свадьба, а только помолвка.

— И все же мне кажется, ты что-то от меня скрываешь, — проявила настойчивость Мария. — У тебя грустные глаза.

— Это потому, что мы обе уже никогда не будем счастливы, — вновь ушла от прямого ответа Виктория. — У тебя ведь тоже грустные глаза.

— Но тебе же известно, что я не люблю Гонсало. И никогда не смогу полюбить.

— Ты все еще помнишь Энрике?

— Да! И молюсь о нем каждый день! — призналась Мария.

— Но как же ты можешь жить с Гонсало? Я бы не вынесла такой пытки.

— Это действительно очень трудно, — согласилась Мария. — Но я смирилась со своей участью. А теперь, когда у меня будет ребенок…

— Ты беременна?!

— Да, я поняла это совсем недавно. Гонсало еще ничего не знает.

— Ты рада, что у тебя будет ребенок? — с некоторой опаской спросила Виктория.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — печально молвила Мария. — Конечно, мне хотелось бы родить ребенка от любимого человека. Но что поделаешь? В этом малыше я вижу единственное спасение и смысл всей моей дальнейшей жизни.

Тягостное впечатление осталось у Виктории после разговора с сестрой: ей было жаль Марию, жаль себя, жаль Адальберто, вынужденного разыгрывать вместе с нею этот фарс. Ему сейчас, пожалуй, труднее всех: ведь он любит ее и не раз об этом ей говорил, да и она чувствовала, с какой нежностью относится к ней ее «жених».

Совсем недавно, когда уже было объявлено о помолвке, Адальберто вновь попытался намекнуть Виктории, что не прочь был бы жениться на ней взаправду. И ей немалых усилий стоило огорчить его и на этот раз. Но у нее перед глазами был печальный опыт сестры, и это помогло Виктории сохранить твердость.

А как мучился Адальберто, когда все вокруг поздравляли его с предстоящей женитьбой! Особенно тяжко было обманывать самых близких — дона Федерико, Эулохию, Эрнана.

Долорес, узнав о помолвке, не смогла даже с ним разговаривать, расплакалась. Она не скрывала, что любит Адальберто, и, хотя он никогда ее давал ей повода для надежд, продолжала уповать на чудо. Теперь же у нее не осталось никаких иллюзий.

Зато Эрнан несколько воспрянул духом, полагая, что у него появилось гораздо больше шансов добиться расположения Долорес.

— Как ты думаешь, могу я рассчитывать на успех? — спросил он Адальберто.

Тот не стал кривить душой и понапрасну обнадеживать друга. Более того — открыл ему всю правду об истинных отношениях с Викторией.

— Я для нее — только друг, — закончил он свою горькую исповедь.

Эрнан был потрясен услышанным.

— Но ты не отчаивайся, — попытался успокоить его Адальберто. — Долорес всегда была очень привязана к тебе. Возможно, она и не понимает, что любит тебя, а не меня.

— Да, ты прав, — ухватился за соломинку Эрнам. — Я ни за что не отступлюсь от нее!

— Желаю тебе удачи, — улыбнулся Адальберто. — Спасибо, что выслушал меня. Я просто должен был это хоть кому-то рассказать.

…А Виктория, тоже не в силах больше сдерживаться, открыла свою тайну приехавшей на помолвку Асунсьон.

Гонсало кое-как удалось смирить свой гнев, но он по-прежнему не мог видеть Марию и, когда она хотела сказать ему о беременности, предпочел уйти от разговора.

— Но мне надо сообщить тебе кое-что очень важное!

— Нет, не будем сейчас выяснять отношения, — решительно прервал жену Гонсало. — А то опять наговорим друг другу обидных слов. Я завтра, сразу после помолвки, уезжаю из Санта-Марии. Твой отец посылает меня уладить конфликт, возникший на дальних, приграничных угодьях. Там, похоже, управляющий зарвался. В общем, отложим все до моего возвращения.

— Ну ладно, — согласилась Мария.

Гонсало все ждал, как отреагирует на его угрозу отец, но тот не подавал никаких вестей, а Адальберто продолжал ежедневно бывать в доме Оласаблей. «Видимо, отец ничего ему не сказал», — понял Гонсало и сам решил поговорить с Адальберто

— Я знаю, что вы хотите жениться на Виктории только из-за ее капитала, — заявил он. — Но, возможно, вам неизвестно, что дон Мануэль сделал меня главным управляющим всей своей собственности. Ну как? Вы все еще согласны пойти под венец?

— Запомните: ни ваш оскорбительный тон, ни любые ваши слова не смогут повлиять на мое решение, — с достоинством ответил Адальберто.

В бессильном гневе Гонсало помчался к отцу, но по дороге заехал в таверну — узнать, как идут дела у Бенито.

— Мои люди не спускают глаз с Гутьерреса, — доложил тот. — Пока думаем, как лучше к нему подобраться, чтобы не наследить. Но выяснил, что он собирается скоро отбыть из Санта-Марии.

— Значит, поторопись, — приказал ему Гонсало.

Он не знал, что дон Федерико уже оставил нотариусу запечатанное письмо, которое тот должен был вскрыть в случае смерти самого дона Линча или же… Адальберто Гутьерреса.

Войдя в кабинет к отцу, Гонсало потребовал:

— У тебя осталось всего несколько часов, чтобы отговорить Гутьерреса от брака с Викторией: сегодня вечером уже должна состояться помолвка.

— Ты напрасно надеешься, что можешь запугать меня, — спокойно произнес дон Федерико.

— Я не стану больше тебя запугивать, а просто пойду и объявлю гостям в доме Оласаблей, кем тебе доводится сеньор Гутьеррес.

— Ради Бога, сделай милость, — вполне серьезно молвил дон Федерико. — Сними камень с моей души. Сам я до сих пор не могу решиться на этот шаг, но, может, с твоей помощью, наконец открыто введу своего сына в нашу семью.

Гонсало посмотрел на отца как на сумасшедшего.

— Ты действительно к этому готов? — спросил он, хотя уже не сомневался, каким будет ответ.

— Да, — твердо произнес дон Федерико, — Этот скандал мало чем может повредить мне, старику. Да и Адальберто от него только выиграет: дон Мануэль уже однажды доказал, что рад принять в свою семью сына Федерико Линча! Но твое поведение вряд ли понравится тестю, и не исключено, что он лишит тебя права распоряжаться своею собственностью. А этого, насколько я понимаю, ты боишься больше всего на свете.

 

Глава 13

Праздник в доме Оласаблей был в самом разгаре, когда Энрике подошел к заветным воротам. Музыка и смех, доносившиеся из открытых окон особняка, почему-то отозвались болью в его сердце. Впервые за годы разлуки он усомнился: а ждут ли его здесь?

В нерешительности Энрике остановился — надо было перевести дух, прежде чем отважиться на последний рывок.

А в доме Оласаблей жизнь действительно шла своим чередом.

Асунсьон, улучив подходящий момент, отвела в сторону Адальберто и прямо спросила, любит ли он Викторию.

— Да! — ответил он с такой искренностью, что у Асунсьон не осталось никаких сомнений: на этого человека можно положиться.

— Вы не удивляйтесь моему вопросу. Мне важно было услышать это от вас и увидеть ваши глаза, — сказала она. — Виктория открыла мне тайну помолвки, и я очень огорчилась. Мне хотелось бы, чтобы моя племянница действительно вышла за вас замуж.

— Мне тоже этого очень хотелось бы, — с печалью в голосе молвил Адальберто.

— Я думаю, ваше желание вполне осуществимо, — приветливо улыбнулась Асунсьон. — Только не отступайте и не оставляйте Викторию. Она еще и сама не понимает, насколько вы нужны ей. Но со временем поймет, я в этом уверена.

В глазах Адальберто сверкнули робкие искорки надежды.

— Спасибо вам! — произнес он взволнованно. — Вы снова вселили в меня веру.

— И вам спасибо за все, что вы сделали и продолжаете делать для Виктории. Отныне я — ваш искренний и надежный друг. И от всей души желаю, чтобы вы обрели счастье с моей племянницей.

Затем они вернулись в гостиную, и Адальберто, заговорщически взглянув на Асунсьон, пригласил Викторию на танец.

А Гонсало, глядя на блистательную, но несколько грустную Марию, вдруг почувствовал к ней прилив нежности и жалости. Бедная девочка — любила одного, а замуж вышла за другого. Но ведь смирила же себя, подавила свою страсть! И все эти годы была верной женой. Может, не такой пылкой, как хотелось бы Гонсало, но он сам виноват: надо было уделять ей больше внимания…

Пригласив Марию на танец, он стал говорить, — что не всегда был с нею ласков, порой обижал ее, но теперь у них все пойдет по-другому.

— Я хочу, чтобы ты меня полюбила по-настоящему! — горячо говорил он. — Забудем прошлое. И мое, и твое. Я стану другим. Помоги мне. Вдвоем мы спасем все, что у нас есть хорошего. Мы должны попытаться!..

В это время в зал вошла служанка Консепсьон и тихо позвала:

— Сеньора Мария!

Мария обернулась на голос служанки, но Виктория, видя, что между супругами происходит какой-то очень важный разговор, тотчас же вмешалась:

— Не беспокойся, Мария, танцуй. Я сама выясню, что нужно Консепсьон.

— Тут для сеньоры Марии записка, — сказала та Виктории. — Ее передал один военный.

— Где он?! — выдохнула Виктория, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

— На кухне. Он почему- то не захотел воспользоваться парадным входом.

Консепсьон еще что-то пояснила, но Виктория уже не слушала ее. Ворвавшись в кухню, она бросилась к Энрике:

— Ты жив!

— Да, Виктория. Все самое страшное — позади. Я вернулся, как обещал. Где Мария? Я хочу побыстрее увидеть ее.

— Пресвятая Богородица! Вы опять здесь? — испуганно воскликнула Доминга, войдя в кухню и увидев там Энрике. — Сеньорита, что будем делать?

— Не беспокойся, Доминга, — сказала Виктория. — Я сама ему все объясню. Пойдем отсюда, Энрике. Нам надо поговорить.

— Я хочу видеть Марию. Позови ее, — продолжал твердить свое Энрике.

Уведя его в кладовку и плотно закрыв дверь изнутри, Виктория приступила к трудному объяснению:

— Понимаешь, за эти годы многое изменилось… Мария…

— Что с ней? Она жива?

— Да, но…

— Говори же, что с нею случилось! — теряя терпение, воскликнул Энрике.

— Мария вышла замуж.

— Нет! — вырвался из его груди истошный крик.

— Тише, прошу тебя, — крепко сжала ему руку Виктория.

— Она предала меня! Не дождалась! — в исступлении повторял Энрике.

— Нет, это не так. Выйти замуж ее вынудили обстоятельства.

— Пусть она сама мне скажет это!

— Мария ждет ребенка. Не нужно ее сейчас беспокоить, — твердо произнесла Виктория. — Она и так много страдала. Тебе следует понять ее и простить.

— Никогда я этого не смогу понять! Я тысячу раз мог умереть, но выжил — только ради нее. А она!..

Он сделал резкое движение, намереваясь уйти, но Виктория преградила ему дорогу:

— Куда ты? Не уходи!

— Нет, прости, Виктория, я больше не могу здесь оставаться. Уеду подальше от этого города, от моей проклятой любви!

— Я не отпущу тебя! — вцепилась она в Энрике. — Мне нужно много тебе сказать.

— Сеньорита Виктория, — прозвучал из-за двери голос Доминги. — Вас там все ищут. Дон Мануэль очень расстроен. Надо выйти к гостям.

— Энрике, прошу тебя, — взмолилась Виктория, — подожди меня на конюшне. Сейчас я тебя туда провожу и сбегаю ненадолго к гостям. А потом вернусь к тебе. Ты не можешь уйти, не поняв, что же тут произошло.

— Ладно, — нехотя согласился он. — Ведь я даже представить не могу, какие такие обстоятельства могут быть сильнее любви.

Возвращаясь в дом, Виктория столкнулась с Марией — в двух шагах от конюшни.

— Мария? Что ты тут делаешь? — испугалась она.

— Ищу тебя! Я так и знала, что ты сбежала к своим лошадям. Идем в зал, а то неудобно перед гостями. Отец, Адальберто, даже дон Федерико уже волнуются, куда ты пропала. А гости недоуменно, перешептываются.

У Виктории немного отлегло от сердца: слава Богу, Мария не догадывается, насколько близко от нее сейчас находится Энрике.

— Ну что? Он ушел? — шепотом спросила Домиига, отозвав Викторию в сторону.

— Нет, он на конюшне. Я сейчас туда пойду, а ты — никому ни слова!

Повертевшись среди гостей, она уже собралась вновь улизнуть, но ее остановил Адальберто:

— Ты чем-то очень взволнована. Скажи, что происходит?

— Нет, все нормально, — попыталась уйти от ответа Виктория.

— Не нужно меня обманывать. Я же вижу твои глаза. Ты вот- вот заплачешь.

— Да, ты прав, мои нервы на пределе, — согласилась она. — Пожалуй, надо открыть правду о нашей помолвке и прекратить этот фарс!

— Ты с ума сошла? Мы зашли слишком, далеко. Отступать некуда. Успокойся, Улыбнись. Пусть все видят, что мы счастливы. Идем танцевать.

— Да, сейчас. Я только на минутку загляну к Доминге. Надо сделать кое-какие распоряжения.

— Я жду тебя!

Войдя на кухню, Виктория велела Доминге отнести Энрике какую-нибудь еду и вино.

— Пусть обязательно меня дождется! Я скоро приду, — сказала она, возвращаясь к гостям.

Но Адальберто больше не отпускал Викторию ни на шаг, боясь, как бы она не натворила глупостей. До самого конца праздничного вечера она так и не сумела выбраться на конюшню к Энрике.

А он в это время пил вино и плакал, прощаясь со своей любовью, с иллюзиями и… с жизнью, которая теперь потеряла для него смысл.

Простившись с гостями и Адальберто, Виктория пожелала домашним спокойной ночи и отправилась в спальню, собираясь выскользнуть оттуда при первой же возможности.

Гонсало тоже пошел спать — с утра ему предстояла дальняя дорога.

А Марии захотелось перед сном поговорить с сестрой, и она вновь нарушила планы Виктории.

— Ты сказала Гонсало о беременности? — спросила Виктория, раз уж сестра оказалась в ее спальне.

— Нет. Пока нет. Но сегодня, во время твоей помолвки, мы очень хорошо с ним поговорили, и мне показалось, что у нас действительно все может наладиться.

— Ты в этом уверена? — спросила Виктория, терзаясь угрызениями совести перед сестрой за то, что утаивает от нее возвращение Энрике, и при этом искренне желая не навредить ей, не ввести в новое искушение.

— Да. Я думаю, это возможно, — ответила Мария. — Во всяком случае, меня обязывает ребенок. Ради него я сделаю все, чтобы в моей семье были покой и счастье.

— Ну что ж, иди к мужу. Вы теперь нужны друг другу, — сказала Виктория, у которой больше не осталось сомнений, как ей следует поступить.

А Мария пошла не к мужу и не в свою спальню, а в сад — ей хотелось унять то странное волнение, в котором она пребывала весь сегодняшний вечер.

К Гонсало же сон тоже почему-то не шел, и он направился в спальню к Марии. Однако там ее не было. «Наверное, болтает с Викторией», — подумал он и, решив дождаться ее здесь, подошел к открытому окну. То, что он увидел, потрясло его: Мария, в ночной сорочке, спустилась с крыльца и углубилась в сад. Сердце Гонсало забилось в бешеном приступе ревности. Не медля ни секунды, он тоже помчался в сад, но окликать Марию не стал, а решил за нею проследить.

Однако пока он спускался по лестнице, Мария исчезла из виду, и Гонсало пришлось долго бродить по темному саду, отыскивая жену.

А тем временем Виктория, наконец, смогла пробраться на конюшню, где нашла Энрике абсолютно пьяным. Никаких объяснений он не желал слушать, да и не мог их воспринимать. С трудом выговаривая слова, он твердил лишь одно:

— Теперь мне незачем жить!..

Виктория, все же надеясь пробиться к его сознанию, стала рассказывать о больной матери, о строгом отце, о дочернем долге Марии.

Неизвестно, все ли ее слова понял Энрике своим затуманенным мозгом, но заключение, которое он сделал, было предельно суровым:

— Это не оправдывает ее предательства. Я бы никогда так не поступил.

— Я бы, наверное, тоже, — призналась Виктория.

— А почему она сама не захотела со мной объясниться? — вдруг, словно протрезвев, совсем ясно и четко произнес Энрике. — Ей стыдно посмотреть мне в глаза?

— Да нет же! — в отчаянии воскликнула Виктория. — Пойми, она — замужем. Такая встреча вам обоим ни к чему. Подумай о ее ребенке, он ни в чем не виноват…

— Проклятье! Ненавижу эту жизнь! — снова, как в бреду, стал повторять Энрике. — Смерть — вот что мне нужно! Шальная индейская пуля была бы для меня сейчас спасением.

Шатаясь от горя и вина, он направился к выходу.

— Я не пущу тебя! — закричала Виктория, ухватив его за руку. — Надо жить, Энрике! Ты не должен искать смерти, я тебе не позволю!

Он грубо оттолкнул ее, но она, падая, обеими руками крепко обхватила его ногу.

Энрике тоже упал, и между ними завязалась борьба.

— Ты не имеешь права!.. — бормотал он, задыхаясь. — Я хочу умереть.

— Нет, ты не умрешь! — продолжала удерживать его Виктория. — Я этого не допущу! Я люблю тебя и пойду за тобой, куда скажешь. Все брошу ради тебя, Энрике!..

На мгновение он ослабил борьбу, потому что ему почудилось, будто перед ним не Виктория, а Мария.

— Я люблю тебя, — повторила между тем Виктория и жадно припала к его губам.

У Энрике все поплыло перед глазами, он уже вообще перестал что-либо понимать.

А Виктория продолжала осыпать его страстными, давно выстраданными поцелуями горячо шепча:

— Я люблю тебя с того самого дня, как мы впервые встретились… Я молилась о тебе… Ни на минуту тебя не забывала… Я спасу тебя!..

Она решительно сбросила с себя одежду и судорожно стала расстегивать мундир Энрике.

— Доверься мне! Все плохое забудется. Останется только любовь, — приговаривала Виктория, лаская его безвольное, обессилевшее тело.

Наконец он встрепенулся и тоже горячо, — страстно ответил на ее ласки. Виктория буквально задохнулась от счастья, услышав от него такие желанные, невероятные слова:

— Милая моя! Люблю тебя, люблю…

— Энрике, любимый!.. — простонала Виктория, без остатка отдаваясь своему счастью.

И вдруг — как сквозь сон, издалека, из немыслимо чудовищной реальности — до нее долетели слова Энрике:

— Мария! Любимая! Мария…

Эти исступленные возгласы Энрике донеслись — также и до слуха Гонсало, который в поисках жены: забрел на конюшню.

Кровь ударила ему в виски, когда при слабом огоньке свечи он увидел перед собою два обнаженных тела, слившихся в страстном объятии, а неподалеку — воинский мундир и белый шелк платья, показавшийся ему ночной сорочкой Марии.

Лишь невероятным усилием воли Гонсало заставил себя сдержаться и тотчас же не убить любовников.

Мысленно посылая им проклятия, он осторожно выбрался, из конюшни и, взяв дорожные вещи, покинул дом Оласаблей, никем не замеченный.

Виктория же с горечью вынуждена была признать, что вся эта пламенная страсть Энрике предназначалась не ей, а Марии. Просто на него нашло затмение.

Энрике тоже через какое-то время пришел в себя и, с ужасом осознав, что произошло, стал просить прощения у Виктории.

— Я не хотел обидеть тебя. Я сам не ведал, что творил… Прости, если сможешь. Мне надо поскорее уйти отсюда. Я больше не вынесу этого кошмара: ты, Мария…

— Не говори так, Энрике, — взмолилась Виктория. — Я ни о чем не жалею. И ты не казни себя. Я сама этого хотела, потому что люблю тебя!

Он же, больше не имея сил оставаться здесь, выбежал из конюшни и, добравшись до своего коня, ждавшего его в саду со вчерашнего вечера, прошептал:

— Вези меня отсюда, дружок! Подальше… На смерть вези меня…

Уже начинало светать, когда Энрике покинул город и поскакал в тот дальний форт, где недавно был тяжело ранен капитан Толедо и где несложно было найти смерть любому, кто ее тем более сам искал.

А незадолго до этого разъяренный Гонсало буквально ворвался в дом Бенито и потребовал:

— Убей этого мерзавца! Немедленно! Бенито спросонок не понял, о ком идет речь:

— Зря вы волнуетесь. Гутьерреса мы отправим на тот свет, как только он выедет из города.

— Забудь о Гутьерресе! — с досадой молвил Гонсало. — Сейчас меня занимает совсем другой подонок — сержант Муньис!

— Ну и дела, — развел руками Бенито. — Ладно. В гарнизоне у меня есть приятели, они помогут. Будьте спокойны: сержант распростится с жизнью сегодня же!

— Смотри, я на тебя надеюсь, — сказал Гонсало и, подогнав экипаж к дому Маргариты, стал терпеливо ждать, когда ее муж уйдет на свою почту.

В томительном ожидании прошло несколько часов, но Гонсало некуда было ехать: теперь у него осталась только одна Маргарита, да еще капитал Оласаблей, который он, после сегодняшней ночи, просто обязан был прибрать к рукам — в отместку за унижение и позор, испытанный им по милости Марии.

Маргарита встретила Гонсало враждебно, однако вскоре сдалась и призналась, что никогда не переставала его любить.

— Теперь у нас все будет по-другому. Ты станешь настоящей сеньорой. Я сумею доказать тебе свою любовь. Сегодня я уеду из Санта-Марии по делам, но мой друг Сантьяго снимет для тебя прекрасную квартиру, и ты переселишься туда еще до моего возвращения.

— Гонсало, это так неожиданно, — растерялась Маргарита. — Да и муж мой — добрый, порядочный человек. Я не могу поступить с ним так подло.

— Ты любишь меня или его? — рассердился Гонсало. — Ответь сейчас же. Уезжая из Санта-Марии, я должен быть уверен, что ты ждешь меня в нашем, пойми: в нашем доме!

— Можешь ехать спокойно, — сказала Маргарита. — Я сделаю все, как ты хочешь.

А Мария так и не смогла уснуть в ту ночь. Промаявшись до самого рассвета, она заглянула в комнату Гонсало, чтобы разбудить его и проводить в поездку, но его там не было. «Когда же он успел уехать? — удивилась она. — Может, еще с вечера?»

Затем приоткрыла дверь в комнату Виктории: а вдруг сестра тоже не спит и можно будет с нею поговорить?

Каково же было изумление Марии, когда и Виктории она не обнаружила на месте. Куда же все подевались? Виктория, похоже, вообще не ложилась спать — постель ее не разобрана. Что же случилось в этом доме?

Машинально приподняв подушку, Мария увидела клочок бумаги, исписанный тем самым почерком, который она могла бы безошибочно узнать из тысячи других. Энрике! Это был его почерк!

«Мария, — прочитала она. — Я вернулся и хочу тебя увидеть».

— Энрике! — воскликнула Мария, — Где ты? Где?

Она обежала весь дом в надежде отыскать Викторию и все у нее выспросить, но той нигде не было. Тогда Мария отправилась в сад, затем на конюшню. Разыскивая Викторию, она надеялась увидеть рядом с ней Энрике. Конечно, они оба только и ждут, когда она, Мария, проснется! Не хотят будить ее, ждут отъезда Гонсало. Так вот почему ей не спалось! Вот почему она, подобно сомнамбуле, полночи бродила по саду — чувствовала, что Энрике где- то рядом, что он ждет ее!

Не найдя никого и в конюшне, Мария вновь вернулась в дом. Виктория была уже в своей комнате — бледная, заплаканная.

— Мария? — удивилась она. — Я не знала, что ты проснулась в такую рань.

— Я вообще не спала сегодня. А ты, где была ты?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я нашла у тебя вот это, — Мария показала сестре записку Энрике. — Где он? Почему ты не отдала записку мне?

— Потому что я должна была думать о твоем спокойствии, о твоем ребенке. Вам с Энрике незачем встречаться сейчас.

— Кто тебе дал право решать за меня?! — возмутилась Мария. — Говори немедленно, где Энрике! Я должна его увидеть!

— Он уехал… Не знаю куда.

— Ты ему все сказала обо мне?

— Да, я не могла солгать. Энрике все понял и уехал.

— Ты не должна была решать за меня. Мне самой надо было его увидеть, повиниться перед ним.

— Но у тебя есть муж! — напомнила сестре Виктория. — Ты сама выбрала Гонсало и предала Энрике. Я бы никогда так не поступила. Пусть бы мир рушился, но я бы не изменила Энрике! Предпочла бы умереть, чем оказаться в чужих объятиях!..

Мария с изумлением слушала сестру, и, наконец, ей стало все понятно.

— Так вот почему ты помешала нашей встрече с Энрике! — воскликнула Мария, потрясенная своей догадкой. — Ты любишь его! Как я не поняла этого раньше! Выходит… это ты предала нас в ту ночь, когда мы собирались бежать!

От такого обвинения у Виктории потемнело в глазах. Как Мария могла заподозрить ее в такой подлости?

— Да, я люблю Энрике! — приняла она вызов. — Давно люблю. Но ни разу даже не обмолвилась об этом. Ты и представить не можешь, какие муки я вытерпела, только бы вы были счастливы. И не моя вина, что вам тогда не удалось бежать.

— Я не верю тебе, — сказала Мария. — И доказательством твоей лжи является вот эта записка. Энрике ехал ко мне, и ты знала, что если бы мы встретились, то я могла бы вновь убежать с ним. Именно этого ты боялась. Никогда тебя не прощу!

— Мне и не нужно твое прощение, — безразличным тоном ответила Виктория. — Мне теперь уже все равно. Энрике уехал и больше никогда не вернется. Если он погибнет, то виновата будешь только ты.

— Боже мой! Энрике! — забилась в рыданиях Мария. — Я опять тебя потеряла.

— Мы обе его потеряли, — с горечью добавила Виктория.

 

Глава 14

Грустный Адальберто укладывал свой чемодан, собираясь обратно в Альто-Валье. Вчера его больно ранило то, что Виктория не просто холодно с ним попрощалась, а словно не могла дождаться, когда же он наконец уйдет.

Надеяться ему больше было не на что, и он спешил уехать из Санта-Марии как можно раньше, чтобы избежать поздравлений с помолвкой, которые так и сыпались на него со всех сторон.

Внезапно за дверью раздался шум, и по радостным возгласам Эулохии Адальберто понял, что вернулся с задания Хименес. «Вот кто действительно счастливый жених», — не без зависти подумал он. Надо было выйти, поздравить Мартину, поприветствовать Хименеса, но у Адальберто не нашлось для этого сил.

Он даже хотел уехать не попрощавшись, но пересилил себя и вошел в гостиную к донье Эулохии.

— А вот и ваш жених, легок на помине! — сказала она, подводя к нему Викторию. — К вам пришла ваша суженая.

От неожиданности Адальберто потерял дар речи, и Виктория заговорила первой:

— Ты мне очень нужен, Адальберто! Могу я с тобой посоветоваться?

— Да, конечно, — сказал он. — Пойдем ко мне в комнату.

Оказавшись с Викторией наедине, Адальберто сразу же спросил, что случилось.

— На тебе лица нет, — добавил он с тревогой.

— Случилось страшное, — сказала Виктория и умолкла.

— Что? Говори же!

— Нет, не могу. Я шла к Асунсьон, хотела ей все рассказать, но она уже уехала в «Эсперансу». Тогда я поспешила к тебе. Только зря… Я не смогу тебе этого открыть. Мне хочется наложить на себя руки, Адальберто!

Она заплакала, и он принялся утешать ее, гладя по волосам, как ребенка.

— Мне так стыдно! — внезапно подняв голову, сказала Виктория. — Ты — святой человек. А я… Если бы ты знал!.. Вчера, во время праздника, вернулся Энрике. Я чуть не умерла на месте, увидев его… Он вернулся, конечно же, к Марии. Я попыталась объяснить ему, что она вышла замуж. А он… Он говорил только о смерти. Это было невыносимо. Я хотела помочь ему, спасти его. Любой ценой!.. Он был рядом, и я… Я отдалась ему, Адальберто! Теперь ты понимаешь, что произошло?

Адальберто ошеломленно смотрел на нее, не понимая, что ей от него нужно.

— Я только тебе могла это рассказать, — услышал он голос Виктории. — Ты — мой единственный друг.

— Да, это так, — через силу молвил Адальберто. — Но ты забываешь, что я, в тоже время, — мужчина. И мне больно выслушивать подобные откровения.

— Прости меня. Я кажусь тебе отвратительной, но мне страшно потерять тебя! Мы всегда говорили друг другу правду…

— Не волнуйся, наша договоренность останется в силе. Сейчас я уеду в Альто-Валье, а в означенный день ты получишь мое письмо, в котором я сообщу, что разрываю помолвку.

Взяв чемодан, он направился к выходу. Виктория бросилась за ним: — Адальберто, не уходи! Прости меня!

— Ты тоже прости меня, — сказал он. — Но мне очень больно. Я смертельно ранен, Виктория!

Вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и только сжимала в руках крест Энрике, который она так и не отдала Марии.

А Мария, выплакавшись, решила идти в гарнизон — искать Энрике. Ее остановила встревоженная Доминга:

— Вы уходите, сеньора? Ваша сестра… Она никого к себе не впускает. Я боюсь за нее.

— Ты ведь тоже знала, что Энрике был здесь? — с упреком спросила Мария. — Не отпирайся, я по твоим глазам все вижу. Еще одна предательница! Ни на кого нельзя положиться в этом доме.

Доминга не могла стерпеть такой обиды:

— И у вас язык поворачивается обвинять старуху? Да у меня вчера сердце разрывалось! Я так испугалась за вас, за него! Впервые в жизни старая Доминга не знала, что ей делать, как лучше поступить.

— Прости меня, Доминга, — опомнилась Мария. — Ты ни в чем не виновата. Но Виктория!..

— Она тоже хотела как лучше.

— Никто не вправе решать за меня, что лучше, а что хуже, — отрезала Мария. — Я люблю Энрике и никогда его не забывала. Если мне удастся найти его и он сможет меня простить, — ничто больше меня не остановит! Я хочу быть вместе с ним, Доминга!

В гарнизоне Марии сказали, что сержант Муньис сейчас находится в увольнении, но нашелся один солдат, видевший его сегодня утром на выезде из города:

— Он скакал в отдаленный форт, туда, где сейчас идут ожесточенные бои с индейцами.

— Боже мой! Он поехал искать смерти, — упавшим голосом произнесла Мария.

Там же, в гарнизоне, она встретила Хименеса и, не вдаваясь в излишние подробности, рассказала ему, что произошло вчера вечером.

— Энрике все узнал от других, а мне надо обязательно поговорить с ним самой! Вы это понимаете?

— Да, сеньора Мария. Как только мы с ним встретимся, я обязательно скажу, что вы его разыскиваете.

— Спасибо, Хименес.

— Не надо меня благодарить. Я люблю Энрике, как брата.

Опечаленная, Мария вернулась домой, а там ее ждала невероятная, немыслимая новость: Виктория объявила, что уходит в монастырь, и, как ее ни удерживали Мануэль и Доминга, — покинула родительский дом.

— Что ж, возможно, для нее это — единственный выход, — сказала Мария, — хотя мне трудно представить Викторию монахиней.

Этот сухой и холодный тон Марии ошеломил Мануэля.

— Тебя не волнует судьба твоей сестры?! Что между вами произошло? Виктория ушла, даже не попрощавшись с тобой. Мария, дочка, я ничего не понимаю! Вы обе сведете меня с ума.

Мария не стала пускаться в объяснения, лишь коротко бросила отцу:

— Виктория бежит от стыда!

Несмотря на монастырское уединение, настоятельница Росарио была наслышана о семействе Оласабль и не без удивления встретила у себя одну из его представительниц.

— Я прошу о помощи, — сказала Виктория. — Мне надо забыть прошлое, обрести другую жизнь и спасти свою душу.

— Вы просите об этом так, как просят ткань в магазине, — строго заметила мать-настоятельница, — А вам следует знать, что новая жизнь, душевный покой и здоровый дух — не покупаются. Их надо заработать честным трудом, самопожертвованием, терпением. Но даже и в этом случае все будет решать Господь.

— Помогите мне! Я совсем одна, — взмолилась Виктория.

— Я могу лишь указать путь, — ответствовала матушка. — Дать вам место для уединения и молиться за вас.

— Этого достаточно. Спасибо. Я знала, что вы мне поможете,

— Я могу только просить Господа, чтобы Он послал вам спасение, — повторила Росарио. — Но помните: вам будет здесь нелегко. Придется изо дня в день бороться с воспоминаниями о своей прошлой жизни, изгонять их из себя, как изгоняют дьявола.

— Я готова сделать все, что нужно.

— Хорошо. Давайте испытаем вашу веру, — сказала строгая матушка. — Для начала вам надо очистить душу и тело. Вы получите соответствующую одежду и уединитесь на несколько дней в келье — для размышлений. Времени у вас будет достаточно. Там и решите, как поступить со своею жизнью. А после — поговорим.

— Я согласна на все, — ответила Виктория. Однако прошлое вовсе не хотело отпускать ее, властно завладев и душой, и всем естеством Виктории. Облачившись в монашеские одежды и уединившись в монастырской келье, она только и делала, что молилась об Энрике — просила Господа уберечь его от гибели.

А Энрике тем временем уже добрался до форта, и опять оказался там как нельзя кстати: накануне индейцы совершили очередной набег и выкрали одну из женщин — Франсиску. Тактика эта была хорошо известна командующему фортом: индейцы, таким образом, провоцировали солдат на погоню, а в каком-нибудь перелеске их уже ждала засада. Поэтому капитан и медлил с приказом, не желая положить в неравном бою свое войско.

Но сержанта Муньиса, для которого жизнь была не в радость, а в тягость, не могла остановить никакая опасность. Он сразу же, в одиночку, бросился догонять похитителей, и капитану ничего не оставалось делать, как послать на подмогу отчаянному сержанту группу солдат.

Индейцев удалось настичь, когда они еще не доскакали до места засады, и потому бой вышел коротким и успешным. Франсиска была спасена, однако из перелеска уже мчались засевшие там индейцы, их стрелы и пули свистели над головами солдат, и одна такая пуля сразила Муньиса.

Отряд вернулся в форт, потеряв сержанта и нескольких солдат. Капитан представил погибших к наградам и отправил посыльного с донесением в Санта-Марию.

Когда же индейцы отступили на свои позиции, Росаура вместе с бойцами поехала к месту сражения — подбирать убитых и раненых. Ей не хотелось верить в гибель Энрике, и она действительно нашла его, истекающего кровью, и привезла на повозке в форт.

Затем принялась выхаживать раненого, не жалея ни сил, ни времени. Через сутки Энрике пришел в сознание, но жизнь его по-прежнему висела на волоске.

Мария не могла видеть, как страдает отец из-за внезапного, абсолютно не понятного для него бегства Виктории. Не зная истинных мотивов столь странного поведения дочери, дон Мануэль обвинял Викторию в дерзости, в неуважении к отцу и к Адальберто — достойному, — порядочному человеку, с которым она обошлась так подло.

— И что ей делать в монастыре — с ее-то характером? — недоумевал дон Мануэль.

— Вероятно, замаливать грехи, — сказала Мария, не объясняя, что имеет в виду,

— Но она же не сможет стать монахиней! Я слишком хорошо ее знаю, — сердился несчастный отец.

Мария тоже была уверена, что свободолюбивый нрав Виктории несовместим с монашеским образом жизни, и, отправившись в монастырь, прямо сказала об этом матери-настоятельнице.

— Насколько я поняла, Виктория ищет здесь не источник святой веры, а убежище от своих страхов и одиночества. Но пути Господни неисповедимы — иногда свершается чудо, — сказала Росарио.

— Поверьте, я лучше знаю свою сестру, — возразила ей Мария.

— Тогда непонятно, почему она искала помощи у меня, а не у вас, — резонно заметила Росарио.

— Ее толкнули к вам отчаяние и растерянность, — пояснила Мария. — И одиночество для нее — не лучшее лекарство.

— Иногда одиночество дает мудрый совет и указывает путь. В любом случае у Виктории сейчас есть возможность хорошенько обдумать свою жизнь и сделать правильный выбор, — заключила мать-настоятельница.

Вернувшись домой, Мария подробно пересказала этот разговор отцу, и он решил, что больше не имеет права скрывать случившееся от Адальберто.

Мария же, терзаемая двойственным чувством к сестре — ненавистью и жалостью, — собралась за советом к Асунсьон, которой она могла открыть всю правду о причине своей размолвки с Викторией.

— Передайте Гонсало, что я жду его в «Эсперансе», — сказала она отцу, и тот сделал робкую попытку удержать ее возле себя:

— Не уезжай. Я теперь останусь совсем один.

Ответ Марии заставил содрогнуться дона Мануэля.

— Виктория скоро вернется, я уверена. И тогда я, главная виновница несчастья, буду лишней в этом доме.

— Дочка, что с тобой? Как ты можешь такое говорить?! — воскликнул дон Мануэль.

— Папа, я ничего тебе не могу сейчас объяснить, но ты знай, что я люблю тебя и буду любить всегда.

С этими словами Мария села в экипаж и направилась в имение Асунсьон, где за это время тоже произошло немало событий.

Торопливость, с какой Асунсьон возвращалась домой после помолвки Виктории, объяснялась просто: Шанке! Асунсьон не была уверена, дождется ли он ее в имении. Ведь не зря же он упомянул об их социальном неравенстве — понимая, что беззаботная дружба, связывавшая их в детстве, сейчас невозможна.

И уж тем более невозможна любовь, вспыхнувшая в глазах обоих, как только они встретились после долгой разлуки.

Так наверняка считал Шанке, и потому Асунсьон боялась, что он предпочтет уехать, не дождавшись ее возвращения. Но сама она вовсе не хотела терять этого человека! Да, общество осудит ее за столь дерзкий поступок, ну и что? Асунсьон давно уже научилась жить без оглядки на общество, доверяясь только собственному разуму и сердцу. А несколько дней, проведенных в дороге и в общении с племянницами, лишь укрепили ее решимость побороться за свою любовь.

Но приехав в «Эсперансу», она не застала там Шанке. Вирхилио пояснил, что индейцы вступили в бой с солдатами и краснокожий табунщик тотчас же устремился на помощь своим соплеменникам.

— Он ничего не просил передать мне? — спросила Асунсьон.

— Нет, сеньора! — с нескрываемым удовольствием ответил Вирхилио, и это заставило Асунсьон заподозрить нечто неладное. Не мог Шанке уйти вот так, не передав ей хотя бы несколько слов, не такой он был человек.

— Индейцам ни в чем нельзя доверять, это опасные люди, — упивался Вирхилио возможностью досадить хозяйке.

— Шанке — мой друг! — строго напомнила ему Асунсьон, — И прошу не забываться. Держи свои расистские взгляды при себе!

Затем она позвала к себе Браулио — конюха, доброго и рассудительного человека, который давно был дружен с Шанке. Асунсьон надеялась, что Браулио расскажет более подробно, с каким настроением уходил Шанке, но он сам был встревожен:

— Насколько я знаю, Шанке не собирался уходить до вашего приезда. Он это говорил Вирхилио, когда тот пытался его выгнать отсюда. Вирхилио был в ярости, и я боюсь…

— Когда ты в последний раз видел Шанке? — прервала его Асунсьон, которой и без того были понятны опасения Браулио.

— Вчера вечером.

— Идем искать Шанке! — тотчас же распорядилась она. — Седлай лошадей!

Шанке они нашли неподалеку от имения, в овраге — избитого, полумертвого.

Асунсьон сразу поняла, чьих это рук дело, и не поверила Шанке, сказавшему, что его понесла лошадь.

— Это тебя-то? Такого виртуозного наездника? — упрекнула она Шанке. — Браулио, помоги мне поднять его и отвезти в имение.

— Отвезите меня в мой лагерь, — с трудом выговаривая слова, попросил Шанке.

— Нет, я сама тебя выхожу! — решительно заявила Асунсьон.

Вирхилио похолодел, увидев, как госпожа привезла домой Шанке — живого! Проклятый индеец почему-то не умер, хотя Вирхилио и его сообщники были уверены, что оставили в овраге труп.

— Ты, кажется, испугался? — спросила Асунсьон, пристально глядя в глаза Вирхилио,

— Да, зрелище ужасное, — выдавил из себя тот, кивнув на окровавленного Шанке. — Что с ним?

— Несчастный случай. Так мне объяснил сам Шанке, — с вызовом ответила Асунсьон. — Но ты можешь не волноваться: Шанке будет жить в моем доме, и я сумею поставить его на ноги! А ты занимайся своими обычными делами.

У Вирхилио отлегло от сердца. Он поспешил на конюшню, сжимая кулаки в бессильной злобе.

Хулиана, которой Асунсьон еще в Санта-Марии рассказала о своих чувствах к Шанке, искренне обрадовалась, что госпоже удалось найти своего возлюбленного пусть и тяжелораненым, но живым. Однако и она не удержалась от замечания:

— Все же, мне кажется, вы слишком рискуете: зачем надо было отдавать ему лучшую комнату в доме?

— Я готова отдать ему свою жизнь, а ты говоришь о какой-то комнате! — ответила Асунсьон.

Когда Мария приехала в «Эсперансу», Шанке уже немного оправился от ран, хотя и был еще очень слаб. Склоняясь над ним бессонными ночами, Асунсьон открыто говорила о своей любви и, услышав ответное признание, почувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. С какой уверенностью она убеждала Шанке, что расовые предрассудки — чушь, если есть любовь! Ему хотелось в это верить, но он не представлял, как индеец и белая женщина могут объединить свои жизни, вступить в брак.

— Не думай сейчас об этом, — сказала Асунсьон. — Главное, что мы любим друг друга. А потом обстоятельства подскажут, как нам поступить. Во всяком случае, я готова согласиться с любым твоим решением и пойти за тобой, куда скажешь.

Приехавшей племяннице она представила Шанке как своего возлюбленного, с которым намерена идти рука об руку всю жизнь.

Мария была потрясена смелостью и решимостью Асунсьон. Вот достойный пример, как надо бороться за свою любовь! А она, Мария, смалодушничала, смирилась с ситуацией, надеялась ужиться с Гонсало — даже теперь, когда умерла мать, и эта жертва уже ни к чему…

— Я во что бы то ни стало разыщу Энрике! — сказала она Асунсьон. — На коленях буду просить его о прощении. Не сомневаюсь, что он поймет меня и простит. Мы еще сможем быть вместе!

— Что ж, я рада за тебя, — поощрила ее намерения Асунсьон. — Ты, наконец, стала взрослой.

— Да, я на многое теперь смотрю иначе, — согласилась Мария. — И все же не могу понять Викторию. Как она посмела не отдать мне записку Энрике, помешать нашей встрече?!

— Прости ее, Мария. Она сама давно влюблена в Энрике.

— Что? Ты знала это? — изумилась Мария. — И молчала?

— Виктория открыла мне свою тайну накануне помолвки, — пояснила Асунсьон. — Помнишь того таинственного незнакомца, в которого она влюбилась с первого взгляда, — «генерала ее мечты»? Так вот это и был Энрике.

— Боже мой! — схватилась за голову Мария. — Значит, Виктория полюбила Энрике еще раньше, чем я?

— Да. И можешь представить, как она страдала, скрывая свое чувство и способствуя твоему побегу с Энрике!

— Теперь мне все ясно. Как же я была несправедлива к Виктории! Что же мне делать?

— Поезжай в монастырь, — посоветовала Асунсьон. — Поговори с ней.

— Да, конечно, — неуверенно молвила Мария. — Но почему ж она не сказала мне, что Энрике вернулся?! Не могу ей этого простить.

— Виктория знала, что ты ждешь ребенка. Я думаю, поэтому, — высказала предположение Асунсьон. — К тому же, увидев Энрике, она могла просто забыть обо всем на свете, кроме своей любви.

— В том числе и об Адальберто, — с осуждением добавила Мария.

— Адальберто лишь помогал ей избежать замужества, которого требовал от Виктории отец. Их помолвка была мнимой. Виктория мне в этом тоже призналась.

— Вот как! А от меня скрыла, — обиженно сказала Мария. — Она давно уже перестала воспринимать меня как подругу и сестру.

— Нет, это не так! — уверенно заявила Асунсьон- Виктория любит тебя. Вы нужны друг другу. Поезжай к ней. Не надо копить обиды.

— Да, ты права, спасибо тебе, — сказала Мария. — Я поеду к Виктории, попрошу у нее прощения, и мы опять станем сестрами.

Но благим намерениям Марии не суждено было осуществиться: Виктория наотрез отказалась встретиться с сестрой, хотя настоятельница монастыря эту встречу и разрешила.

— Я не могу ее простить, не могу! — пояснила свой отказ Виктория матери-настоятельнице.

Из монастыря Мария поехала прямо на квартиру к Хименесу, надеясь узнать какие-либо новости о судьбе Энрике. Однако Мартина сказала ей, что Хименес напился с горя, оплакивая гибель друга — сержанта Муньиса.

Мария упала как подкошенная, потеряв сознание.

Испуганная Мартина позвала на помощь Эулохию, да и Хименес враз протрезвел, помогая женщинам привести в чувство Марию. Когда она очнулась, он рассказал ей то, что услышал в гарнизоне: Энрике геройски погиб в бою.

Мария еще несколько часов провела в доме Эулохии — не в силах двигаться, не в силах что-либо говорить.

А в это время Гонсало вернулся в Санта-Марию и первым делом разыскал Бенито.

— Ты нашел Муньиса?

— Нет, — ответил Бенито, самодовольно усмехаясь. — Но вы можете быть спокойны: сержант Муньис отдал жизнь за Родину. Героем оказался! Ха-ха-ха!

— За покойника стоит выпить! — тоже рассмеялся Гонсало. — Пусть земля ему будет пухом.

Ободренный такой новостью, он поехал к Маргарите, которая уже несколько дней жила в новой квартире, снятой для нее Эрнеста Сантьяго, и самозабвенно предался любовным утехам.

Лишь поздно вечером переступив порог дома Оласаблей, Гонсало узнал, что Мария уехала в «Эсперансу».

— Она совсем перестала со мной считаться! — разгневался он, но тут же увидел Марию, входящую в гостиную.

— Папа, я вернулась! — бросилась она к отцу, и это также больно ранило Гонсало.

— А мужа ты, похоже, даже не заметила? — произнес он язвительно.

— Перестань, Гонсало, сейчас не время для ссор, — устало молвила Мария.

— Согласен, ссоры ни к чему, но объясниться нам все же следует, — строго сказал он.

Обрадовавшись возвращению дочери, Мануэль тихо вышел из гостиной: пусть супруги останутся наедине, им есть о чем поговорить после разлуки.

Он не мог знать, какая злоба кипела в душе Гонсало и какая боль сжимала сердце Марии. Теперь, когда Энрике погиб, ей надо было думать о ребенке и вновь налаживать жизнь с Гонсало.

— Ты прав, нам надо объясниться, — сказала она. — Жизнь оказалась к нам слишком суровой, послав такие страдания…

— Говори проще и яснее, — прервал ее Гонсало.

— Да что тут неясного? Я поссорилась с Викторией, она ушла в монастырь.

— И тебе все понятно в ее поведении? — удивился Гонсало. — По-моему, это бред какой-то.

— Не суди ее, она глубоко несчастна, — сказала Мария. — И я несчастна… Но Господь послал мне ребенка. Нашего ребенка, Гонсало!

Такого поворота событий он не ожидал. И такой наглости не ожидал от Марии. Подумать только — путалась с сержантом, спала с ним на конюшне, как последняя шлюха, а теперь без зазрения совести заявляет: «Наш ребенок»!

Боясь не сдержаться и не убить на месте эту лживую, подлую женщину, Гонсало без каких-либо объяснений покинул дом и всю ночь провел у Сантьяго, выпив не одну бутылку виски.

— Она хочет подсунуть мне этого солдатского ублюдка! — с трудом ворочая языком, то и дело повторял он. — Считает меня полным идиотом. Нет, я убью ее!

— Не теряй голову, Гонсало, — пытался вразумить его Сантьяго.

— Я потерял ее давно, еще когда влюбился в эту мерзавку и потаскуху, — отвечал тот. — А теперь мне ничего не остается, как уничтожить ее!..

 

Глава 15

С первых же дней пребывания Виктории в монастыре ее уединение стремилась нарушить чрезмерно общительная сестра Хуанита, подходившая к окошку и соблазнявшая новенькую скромными монашескими радостями — прогулками по саду, вкусной пищей, сладким ягодным ликером.

Виктория поначалу просто отмахивалась от Хуаниты, а потом, немного придя в себя и присмотревшись к ней, прямо спросила:

— Зачем ты здесь? Тебе ведь ни к чему эта монашеская жизнь. Мне так кажется.

— Я здесь не по доброй воле. Меня упек сюда отец, — грустно молвила Хуанита. — Он не хотел, чтобы я выходила замуж за Мартина — вдовца, человека хорошего, работящего. Отца не устраивало, что Мартин значительно старше меня.

— Но ты-то его любишь? — спросила Виктория.

— Да я бы жизнь отдала за то, чтоб хоть минуту побыть рядом с ним! Мартин приходит сюда в последний день каждого месяца и часами стоит у забора. А мое сердце разрывается здесь от боли. Так что этот дом Господен стал для меня сущим адом.

— Зачем же ты терпишь? — изумилась Виктория. — У тебя есть любовь, взаимная! Этим надо дорожить. Если бы тот, кого люблю я, хоть раз пришел сюда, ничто бы меня не удержало в этой келье! Ты должна бежать со своим Мартином, вот что я знаю твердо.

— А ты?

— У меня другая ситуация. Меня никто не любит по-настоящему. Я никому не нужна и хочу забыть свое прошлое. Может, Господь сжалится надо мной и даст мне это забвение.

На следующий день Хуанита сбежала из монастыря, а Виктория во время очередной молитвы вдруг потеряла сознание и, очнувшись, сочла это за благословение Господне.

— Я готова принять обет, — сказала она матери- настоятельнице. — И как можно скорее.

— Что ж, надеюсь, это осознанное решение, — одобрительно молвила та. — Но прежде ты должна исповедоваться, чтобы все твои мирские страсти остались в прошлом.

Виктория в общих чертах рассказала все, что произошло с нею накануне, и настоятельница благословила ее.

Когда же ей принесли письмо от Марии, в котором та сообщала о гибели Энрике, Виктория порвала его, не читая:

— Мои сестры — здесь, в монастыре. А там, за его пределами, у меня нет сестры.

Отоспавшись у Сантьяго и на трезвую голову поразмыслив над своим будущим, Гонсало вновь вынужден был обуздать расшалившиеся нервы и до поры до времени отложить сведение счетов с Марией. Попросив у нее прощения за несдержанность, он пообещал, что отныне будет если не образцовым, то, по крайней мере, внимательным и заботливым мужем.

Затем они с Марией объявили домочадцам о будущем ребенке, Мануэль и Доминга прослезились от счастья, и в доме наступила видимость мира и благополучия. О Виктории старались вслух не говорить, надеясь, что вскоре и она образумится — вернется в лоно семьи.

Однако и это, весьма зыбкое, спокойствие длилось недолго: Вирхилио послал к дону Мануэлю гонца, и тот сообщил о связи Асунсьон с индейцем.

Возмущенный Мануэль тотчас же отбыл в «Эсперансу».

Шанке же к тому времени полностью поправился и стал собираться в свой лагерь, считая невозможным для себя оставаться у Асунсьон. Пока она уговаривала его подождать и искала разумный выход из создавшегося положения, приехал Мануэль.

Ссора между братом и сестрой — жестокая, непримиримая, больше похожая на схватку — не оставила Шанке сомнений, как он должен поступить. Несмотря на все возражения Асунсьон, он покинул имение.

А Мануэля она выгнала из дома сама, сказав, — что он разбил жизнь не только ей, родной сестре, но и собственным дочерям.

Затем велела заложить лошадей и решительно направила свою повозку в стан индейцев.

Сестра Инес, готовившая Викторию к посвящению в монахини, стала свидетелем очередного обморока своей подопечной и заподозрила неладное.

— Я встречала у женщин такое недомогание, — сказала она Виктории, когда та очнулась. — Понимаешь, о чем я говорю? О возможной беременности.

— Нет! Нет! — в ужасе воскликнула Виктория. Но осмотревший ее врач подтвердил опасения Инес, и Виктория горько заплакала:

— Ну зачем мне все это сейчас, когда я уже нашла свой путь и моя душа могла наконец обрести покой?! Что же мне теперь делать?

— Просить помощи у матери-настоятельницы, а лучше — у твоего отца, — ответила Инее.

— Не могу я идти к отцу! — воспротивилась Виктория, но мать- настоятельница тоже сочла этот вариант наиболее приемлемым.

И — поникшая, опечаленная Виктория побрела на поклон к отцу, еще не представляя, как сообщит ему о своем внебрачном ребенке.

К дому она подошла в сумерках. На ее счастье, дон Мануэль в одиночестве сидел на террасе и, глядя на звезды, курил сигару. Мысли его были о дочерях, о непокорной Асунсьон, о внуке, которого вынашивала под сердцем Мария, о незабвенной, никем не заменимой Энкарнасьон…

— Папа, — тихо позвала Виктория, и, обернувшись на голос, Мануэль в первый момент решил, что это галлюцинация. Но дочь сделала шаг ему навстречу и припала к его груди, — Папа, я вернулась.

— Доченька, Виктория! — обрадовался Мануэль. — Какое счастье! Пойдем в дом, к Марии.

— Нет, папа, подожди, я должна тебе сказать то, чего ты не знаешь.

— Это не имеет значения, дочка! Главное — что ты вернулась и теперь мы будем вместе. Знаешь, Мария ждет ребенка! Ты должна простить ее. Мы снова станем одной дружной семьей, будем растить малыша, моего внука! Представляешь?

— Да, папа, очень хорошо представляю, как все это может быть, — горестно молвила Виктория. — Позволь мне прогуляться по саду, прежде чем войти в дом. Я хочу все тут осмотреть…

— Ну, если тебе так хочется, — не понял ее изменившегося настроения Мануэль. — Пройдись, осмотрись, а я тем временем скажу Марии, что ты здесь.

Виктория медленно обошла вокруг — дома, прощаясь с ним навсегда, а заодно прощаясь и с ребенком, который, как она теперь ясно поняла, не должен появиться на свет — для него тут попросту нет места.

Мария же, узнав о возвращении сестры, бросилась искать ее в саду.

— Я очень виновата перед тобой! — сказала она, отыскав Викторию. — Обидела тебя, оскорбила. Но я ведь не знала главного. Потом Асунсьон мне все объяснила. Бедная моя сестричка! Сколько же тебе довелось вынести! Обещаю, что теперь все будет по-другому.

— По-другому уже не может быть. Мне лучше уехать, — отстранилась от нее Виктория.

— Нет! Не уходи, ты очень нужна мне, — взяла ее за руку Мария. — Я ведь жду ребенка. И никому, кроме тебя, не могу открыться, рассказать о своих страхах. Ты — самый близкий мне человек!

— А ты — мне! — взволнованно заговорила Виктория, для которой в словах сестры мелькнули проблески надежды. — Я больше не могу лгать. Иначе сойду с ума.

— Что тебя так мучает? — встревожилась Мария. — Расскажи, не бойся. Я помогу тебе.

— Да, мне очень нужна твоя помощь, — подхватила Виктория. — Дело в том, что я… Я тоже жду ребенка.

— Ребенка? — повторила ошеломленная Мария. — От Адальберто?

Виктория потупила взор и ничего не ответила. Мария, испугавшись своей догадки, спросила упавшим голосом:

— Почему ты молчишь?

— Мне все-таки лучше уехать, — сказала Виктория.

— Нет, подожди! — требовательно произнесла Мария. — Это ребенок Энрике? Так? В ту ночь ты с ним…

— Я сама не знала, что делала, — заплакала Виктория, не в силах больше скрывать правду. — И он тоже, он был не в себе… Мы не хотели этого. Прости меня, умоляю!

— Нет, это невыносимо! Я не могу тебя слушать! — воскликнула Мария и бросилась прочь от сестры.

— Не оставляй меня, я в отчаянии! — попыталась удержать ее Виктория. — Не отталкивай, прошу тебя!..

Но Мария вырвалась из ее рук и побежала к отцу:

— Папа, помоги Виктории! Я — не могу.

— Что с ней? Говори!

— Я оттолкнула ее, и теперь она может уехать навсегда. Задержи ее, останови. Она беременна!..

— Что?!

— Да, папа, иди к ней.

Дон Мануэль догнал Викторию уже у ворот и, вцепившись в ее худенькие плечи, гневно произнес:

— Ну, куда ты теперь собралась?

— Пусти меня, папа, — высвободилась из его рук Виктория. — Я очень виновата перед тобой, но, возможно, ты поймешь меня, если выслушаешь.

— Что я должен слушать? Как ты втоптала меня в грязь и решила принести в этот дом незаконнорожденного?

— Так, значит, она тебе все сказала?

— Да, мне все рассказала Мария, моя дочь! Единственная, кого я считаю дочерью!

— Ну и оставайся с ней! Чтоб она у тебя встала поперек горла! — ослепленная обидой, крикнула Виктория. Затем, вскочив на коня, с горечью добавила: — Поехали, миленький, куда глаза глядят.

— Езжай, езжай! На все четыре стороны! — не помня себя, кричал ей вслед уязвленный в самое сердце отец.

Когда же он вернулся в дом, к нему с мольбой бросилась Мария:

— Папа, отыщи ее, верни! Сделай это ради меня, ради внука! Виктория пришла ко мне за помощью, а я не смогла, не сумела ее поддержать.

Всю ночь несчастный Мануэль колесил по городу и его окрестностям, но так и не нашел Виктории.

Добравшись до индейского поселения, Асунсьон смело предстала перед вождем племени:

— Я ищу здесь одного мужчину, которого люблю и надеюсь стать его женой. Готова соединить с ним свою жизнь по тому обряду, какой он выберет.

Услышав эти слова, Шанке подошел к Асунсьон и на руках отнес ее в свою хижину.

А утром стало известно решение вождя: свадьба состоится на закате солнца, по обряду племени, к которому принадлежал Шанке.

Днем индианки омывали Асунсьон душистыми травяными отварами, окуривали благовониями и творили молитву, прося своих богов о благосклонности к белой женщине.

Затем все племя собралось на большой поляне, и началась общая молитва — песнопение — с приплясыванием и движением по кругу.

Когда же последний луч солнца блеснул над поляной, вождь благословил соплеменников на священную жертву, и самый сильный молодой воин одним ударом мачете свалил наземь огромного быка.

Асунсьон внутренне содрогнулась, но Шанке уверенно сжимал ее руку, и храбрая невеста сумела преодолеть минутный страх и отвращение к чуждому ей ритуалу.

А вождь, взяв в ладони еще теплое, пульсирующее сердце священного животного, начал главную молитву.

— О, всемогущие боги! Мы все в вашей власти и просим вас: позвольте этим мужчине и женщине из разных народов соединить жизни. Возьмите их под свою защиту. Шанке, сын благородного воина Катральфуса, берет в жены Асунсьон Оласабль и обязуется по законам своего племени уважать и защищать ее. Наши деды и отцы будут с небес следить, как он это выполняет. Иначе будут прокляты эта семья и оба наших народа.

Он закончил молитву, более похожую на клятвенную речь перед лицом богов, и мощные звуки тамтамов возвестили о том, что Шанке и Асунсьон могут теперь с полным правом считать себя мужем и женой.

— Я люблю тебя, Асунсьон! — горячо прошептал Шанке и в ответ получил такое же признание.

Затем индейцы стали подносить им свадебные дары: целый табун лошадей, оружие, украшения для новобрачной.

Праздник на поляне продолжался до самого утра, а Шанке и Асунсьон отправились в свою хижину, где, обнимая и лаская друг друга, невольно возвращались к разговору о том, как им жить дальше.

— Я не могу вернуться в твое имение, — сказал Шанке, — но и ты не сможешь жить здесь. А что нам делать, если завяжется бой между твоими и моими братьями? Мы с тобой теперь не должны принимать чью-либо сторону. Поэтому нам надо найти такое место, где мы могли бы жить в мире со всеми людьми, независимо от цвета кожи.

— Да, ты прав! — подхватила Асунсьон. — Мы построим ранчо, которое и станет нашим домом. И пусть все видят, как могут жить индеец и белая, не враждуя между собой, а нежно любя друг друга.

— Возможно, так мы положим начало миру между нашими народами, — продолжил ее мысль Шанке.

Тревога о судьбе Виктории подкосила Марию. Она слегла, и доктор всерьез опасался, смогут ли нормально пройти роды.

Мануэль и Доминга часами просиживали у постели Марии, которая металась в жару и все время звала Викторию.

Гонсало же не мог позволить себе пассивную роль сиделки — его теперь занимал только капитал Оласаблей, который он вознамерился значительно преумножить, прежде чем полностью завладеть им.

С этой целью он предложил сделку крупному землевладельцу Байгоррии — депутату конгресса.

— Правительство хочет расширить границы, присоединить новые земли и утихомирить индейцев, — излагал свой план Гонсало. — Я готов отдать индейцам много голов скота и могу уговорить других помещиков сделать то же самое.

— А индейцы должны отдать свои земли в обмен на скот? — догадался Байгоррия.

— Да. Вы поможете протолкнуть этот закон в конгрессе, а я, получив хороший кусок земли, в долгу перед вами не останусь. Мы оба будем в выигрыше.

Байгоррия согласился с предложением Гонсало, но попросил не посвящать в их план Мануэля Оласабля.

Заручившись поддержкой влиятельного депутата, Гонсало отправился в «Эсперансу» — вести подготовительную работу среди соседей-землевладельцев.

Какое-то время Виктория скакала по степи без всякой цели, обливаясь горючими слезами и прощаясь со своей жизнью — такой тяжелой и несчастной.

Но когда, обессилев от рыданий, она пришпорила коня и огляделась вокруг, то поняла, что находится в нескольких милях от «Эсперансы».

Это открытие внезапно придало Виктории сил. Как же она могла забыть об Асунсьон? Ведь есть еще на свете один человек, который, возможно, поймет ее и подскажет какой-нибудь выход!

Однако в «Эсперансе» Викторию встретила растерянная Хулиана, сказав, что Асунсьон уехала искать своего индейца и неизвестно, вернется ли сюда вообще когда-либо.

Виктория восприняла эту неожиданную новость как указующий перст судьбы: надеяться больше не на кого, и на всей земле не осталось места, где можно было бы найти приют.

Попив чаю с Хулианой, она ушла в спальню и, сжимая в руках крест Энрике, стала просить у Господа прощения за то, что вынуждена лишить жизни себя и ребенка.

Затем, тихо выйдя из дома, направилась к реке.

Хулиана же, обеспокоенная состоянием Виктории, никак не могла уснуть и, услышав странный, непривычный шорох за стеной, встревожилась еще больше. Может, девочке нужна помощь?

Заглянув в комнату гостьи и не найдя ее там, Хулиана громко кликнула слуг и вместе с ними бросилась на поиски Виктории.

А тем временем Гонсало как раз подъехал к имению, встреченный криками и факельным шествием.

— Что здесь происходит? — недоуменно спросил он Хулиану.

— Сеньорита Виктория пропала.

— Виктория здесь? — изумился Гонсало.

— Да. Но она приехала в таком состоянии, что я за нее боюсь, — сказала Хулиана. — Как бы она не наложила на себя руки.

— Этого только не хватало! — воскликнул Гонсало и, сориентировавшись на местности, устремился к реке, где еще издали увидел Викторию, медленно погружавшуюся в воду.

Гонсало громко окликнул ее, но Виктория его не услышала. Голова ее скрылась под водой.

Добежав до реки, Гонсало, не раздумывая, нырнул в воду и вытащил на берег бездыханное тело Виктории. Затем долго хлопотал над нею, делал искусственное дыхание, пока не привел утопленницу в чувство.

— Ну вот, так-то лучше! — сказал он удовлетворенно и на руках понес Викторию в дом.

Из ее рукава на постель упал крест Энрике.

Утром, когда она немного пришла в себя, Гонсало попросил Хулиану оставить его наедине с Викторией.

— Говорить буду я, у тебя еще слишком мало сил, — сказал он. — А ты только слушай. Не знаю, почему ты так поступила, и не буду тебя об этом спрашивать. К тому же для меня не секрет, как ты ко мне относишься. Но у меня есть одно несомненное достоинство: я способен оценить своего врага. А нам ведь с тобой еще предстоит борьба, не так ли?

Виктория, чей взгляд до той поры оставался равнодушным, вдруг взглянула на Гонсало с удивлением, а он тем временем продолжил:

— Противник ты — сильный, отважный. То, что случилось сегодня ночью, — не в счет, ибо это не в твоей манере. Так поступают трусы, а ты — женщина сильная. И я не хотел бы лишиться такого противника. Мне еще надо победить тебя! — сказав это, он улыбнулся Виктории совсем по-дружески, и она ответила ему такой же открытой, доброжелательной улыбкой.

Гонсало же, завершая свою речь, сказал:

— Мне уже пора ехать, меня люди ждут. А ты поправляйся. Тебе надо держаться. Женщинам семейства. Оласабль и не так еще доставалось! Помни это.

— Да, ты прав, — слабым голосом произнесла Виктория. — Это была минутная слабость.

— Значит, я могу ехать спокойно?

— Да. Спасибо тебе за все… Еще вчера не думала, что буду кого-нибудь за это благодарить…

— Ничего, всякое бывает. Я рад, что подоспел вовремя.

— Не рассказывай об этом никому, — попросила Виктория, и Гонсало ответил шутливой клятвой:

— Слово врага!

Когда он уехал, Виктория с той же просьбой обратилась к Хулиане и, заручившись ее поддержкой, решительно встала с постели.

— Куда вы? Рано еще вставать! — испугалась Хулиана.

— Нет, самое страшное уже позади, — уверенно ответила Виктория. — Ты ведь еще не знаешь, что Гонсало вчера спас не одну жизнь, а две! Да, Хулиана, не смотри на меня так, я действительно беременна. И отец моего ребенка — Энрике! Теперь тебе понятно, почему я не могу оставаться под одной крышей с моей сестрой?

— Да. Вам трудно придется, — вздохнула добросердечная Хулиана. — Но мы с Асунсьон поможем вам! Она скоро вернется, я чувствую.

Предчувствие не обмануло Хулиану, но она и предположить не могла, что хозяйка приедет домой не одна, а с мужем-индейцем.

Увидев, как счастлива Асунсьон, Виктория не захотела омрачать медовый месяц любимой тетушки и стала собираться в дорогу.

— Но куда ж вы поедете? — обеспокоилась Хулиана. — Да еще одна! Знаете что, я поеду с вами. Мы будем жить в доме моего отца. Сейчас там никто не живет, дом заброшен, но мы приведем его в порядок.

— И ты оставишь Асунсьон? — изумилась Виктория.

— Сейчас я вам больше нужна, чем ей, — пояснила Хулиана. — У Асунсьон теперь есть надежный защитник. А вашего сержанта мы найдем!

Она позвала Браулио и попросила его помочь сеньорите.

— Мы с Хулианой уезжаем в домик ее отца, — открыла Виктория свой секрет Браулио. — Но ты не говори об этом никому, даже Асунсьон. Еще у меня к тебе огромная просьба: разыщи сержанта Энрике Муньиса, скажи, что я жду его. Больше ничего объяснить тебе не могу, только знай: от этого будет зависеть моя жизнь. Найди его, Браулио!

— Всю землю обойду, но исполню вашу просьбу, — пообещал верный Браулио.

Опьяненная своим счастьем, Асунсьон не заметила обмана, когда Виктория сказала ей, что хочет уехать в Европу, подальше от знакомых и родственников. Она пожелала племяннице удачи, отпустила с нею Хулиану и дала им денег на поездку.

Браулио же попросил у госпожи разрешения навестить якобы захворавшего дядю, и Асунсьон его тоже отпустила, ничего не заподозрив.

А через несколько дней в «Эсперансе» появился Мануэль, надеясь найти там Викторию.

— Ты опоздал, — сказала ему Асунсьон. — Виктория уехала в Европу.

— Но у нее же нет денег!

— Я дала ей.

— Беда! — схватился за голову Мануэль. — Что она там будет делать одна?!

— Не волнуйся, Виктория уже взрослая. К тому же с нею поехала Хулиана.

Мануэль поблагодарил сестру, но когда узнал о ее замужестве, пришел в негодование и поспешил обратно домой, попросив Асунсьон передавать ему новости о Виктории.

 

Глава 16

Росауре удалось совершить чудо: она практически с того света вытащила раненого Энрике и вернула его к жизни.

Но он, осознав себя живым, вовсе не обрадовался этому.

— Я должен был умереть! — терзался Энрике. — Такие, как я, не должны оставаться среди людей. Когда боль так ослепляет мужчину, что в ярости он мстит невинному и наносит ему тяжелую рану… Такой мужчина не имеет права на жизнь. Он должен умереть.

Много сил приложила Росаура, чтобы настроить Энрике на другой, оптимистичный лад, но все было напрасно.

Однако то, чего не смогла сделать она, легко, без каких-либо ухищрений сумел сделать Августо, ее сын. Он все время вертелся возле Энрике, невольно отвлекая его от дурных мыслей и втягивая в свои, детские заботы.

Еще не имея возможности двигаться, Энрике, лежа в постели, от нечего делать стал выстругивать для Августо деревянных солдатиков и лошадок, чем еще больше привязал к себе мальчишку.

— Я тоже буду солдатом, когда вырасту, — поделился своими планами Августо. — Вот только на лошадях еще не умею ездить, плохо держусь в седле.

— Это не беда! Я научу тебя, если мама разрешит, — пообещал Энрике, сам не замечая, что говорит о себе уже в будущем времени!

Росаура, слушая их разговор, впервые за последнее время улыбнулась.

— Конечно, разрешу. Только поправляйтесь поскорей, — сказала она Энрике.

И вскоре Августо получил свой первый урок верховой езды у такого замечательного наездника, каким был Энрике. А через несколько дней смог уже вполне уверенно держаться в седле. Радости Августо не было предела, и он с гордостью рассказывал солдатам, какой у него теперь есть надежный друг.

— Не очень-то ему доверяй, — глупо пошутил один из солдат. — Он может увести твою маму.

— Увести? Куда? Зачем? — растерялся мальчик, — Ну как это куда? У мамы же нет мужа, вот Энрике и станет ее мужем.

Домой Августо примчался весь в слезах и, крепко обняв мать, стал умолять ее, чтоб она его не бросала.

Не сразу Росауре удалось понять, чем вызвана истерика сына, а когда все выяснилось, она поклялась, что никогда не оставит своего любимого Августо.

— Даже ради Энрике? — уточнил сын. — Энрике мне друг, так же, как и тебе. И не более того.

— Это правда, Энрике? — спросил Августо теперь уже у сержанта.

— Да, Я ваш друг. Твой и мамин, — подтвердил Энрике.

На этом инцидент был исчерпан, но Августо более внимательно стал наблюдать за матерью и Энрике и постепенно пришел к выводу, что было бы даже хорошо, если б они поженились. Об этом он и сказал сначала Росауре, а потом и Энрике.

Но мать ответила ему, что вряд ли уже сможет кого-нибудь полюбить, а Энрике тоже сказал, что любит другую женщину. Правда, в утешение Августо, он добавил:

— Если бы я смог забыть ту женщину и влюбиться в другую, то выбрал бы своей женой твою маму. А тебя — своим сыном. Да, я не шучу. Мне действительно очень бы хотелось иметь такого сынишку, как ты.

Августо передал эти слова матери, и Росаура тоже призналась Энрике, что если бы у нее была возможность выбирать, то она бы выбрала его в отцы Августо и в мужья — себе.

Энрике ничего не ответил на ее признание.

Однако спустя неделю, когда он получил звание капитана и был направлен в другой форт командующим, Энрике всерьез задумался над предложением Росауры. Всю ночь накануне отъезда промаялся он без сна, но так и не решился навсегда связать свою жизнь с теми, к кому привязался всей душой.

Крепко обняв на прощание Августо и Росауру, он отправился в путь.

Росаура украдкой смахнула слезу. Августо тоже очень хотелось плакать, но он не мог себе этого позволить, поскольку остался теперь единственной опорой для матери.

Чтобы не давать волю слезам и не впадать в тоску, Росаура решила загрузить себя работой. Но только успела бросить белье в корыто, как услышала у себя за спиной голос Энрике:

— Росаура, времени у нас немного. Собирай вещи, если хочешь поехать со мной!

— Я сейчас, мигом, — сказала она, больше не сдерживая слез. — Августо! Иди сюда скорей. Мы едем с Энрике!

По возвращении Гонсало из приграничных земель его ждал сюрприз: Маргарита объявила, что беременна.

Поначалу это известие привело его в бешенство, но Маргарита поклялась, что под угрозой смерти не признается никому, кто является отцом ее ребенка.

— Поверь, никто никогда не узнает, что он твой, — умоляла она Гонсало. — Только не заставляй меня отказаться от него.

— Ладно, успокойся, — примирительно молвил он. — Рожай! В конце концов, это мой единственный ребенок.

О том, что дома его ждет беременная жена, Гонсало, конечно же, Маргарите не рассказывал. Он по- прежнему с трудом выносил Марию и, выслушивая опасения доктора о возможном выкидыше, про себя желал, чтобы именно так все и случилось.

Однако Мария постепенно стала поправляться, и Гонсало ничего не оставалось, как смиренно дожидаться родов.

Но времени ей он уделял все меньше и меньше, ссылаясь на занятость. А дел у него действительно было выше головы. Байгоррия успешно протолкнул в конгрессе проект Гонсало, индейцы и помещики сочли его выгодным для себя, и обмен земли на скот шел полным ходом.

Байгоррия получил свой куш от Гонсало, да еще и продвинулся по службе — как автор удачного проекта, позволившего правительству расширить государственные границы и заодно утихомирить воинственных индейцев. Впервые за долгие годы возможность мирного сосуществования с индейцами обрела форму конкретного договора.

Однако Гонсало изложил Байгоррии только первую часть своего плана, а вторую, секретную, он поведал отпетому бандиту — Бенито Рамиресу.

По заданию Гонсало тот собрал верных людей, загрузил повозку водкой и отправил их спаивать индейцев. А поскольку водка шла исключительно в обмен на скот, то Гонсало не только восполнил все свое поголовье, отданное за приобретенные земли, но и значительно приумножил его.

Индейцы же, лишившиеся части земель, постепенно лишались и вырученного за нее скота, но пока не понимали, в какую ловушку загнал их хитромудрый Гонсало Линч.

Вся эта криминальная деятельность Гонсало проходила втайне от дона Мануэля, и уж тем более — от дона Федерико, вынужденного узнавать о жизни сына от Марии либо из газет, печатавших светскую хронику. С тех пор как состоялась помолвка Адальберто, Гонсало ни разу не переступил порог родительского дома и вел себя так, будто отец для него вообще перестал существовать.

Дон Федерико очень страдал из-за этого, но еще больше его убивало странное поведение Адальберто, который сразу после помолвки уехал в Европу и лишь изредка посылал оттуда весточки, справляясь о здоровье своего покровителя, но никогда не спрашивая о Виктории.

Между тем здоровье дона Федерико нельзя было назвать даже удовлетворительным. Сердечные приступы следовали один за другим, и старик Линч отчетливо сознавал, что любой из них может стать для него последним.

Поэтому, получив известие о возвращении Адальберто в Альто-Валье, он продал фамильный особняк, свернул все свои дела и отправился к младшему сыну.

Адальберто был обрадован, но и удивлен неожиданным визитом дона Федерико,

— Я сам собирался ехать к вам на днях, — сказал он.

— И хорошо, что я тебя опередил: в Санта-Марии мне больше делать нечего, — грустно молвил дон Федерико. — Дом я продал, Гонсало от меня отвернулся. Да и чувствую себя неважно. Постарел, сдал…

— Вы больны, дон Федерико? — встревожился Адальберто.

— Нет, просто старость берет свое. И ошибки, совершенные за долгую жизнь, давят. Ради этого я, в общем, и приехал к тебе.

Он протянул Адальберто мешочек с золотыми монетами, сказав, что это лишь малая часть долга, который бы следовало вернуть.

— Вы ничего мне не должны…

— Должен! Я вернул тебе только те деньги, которыми ты выручил меня в трудную минуту. Но мой долг перед тобой — гораздо больше, и его мне уже, видимо, никогда не удастся оплатить сполна.

— О чем вы говорите, дон Федерико? Это я перед вами виноват! Я же знаю, как вы переживаете из-за того, что я разорвал помолвку с Викторией. Но для этого у меня были причины, поверьте, — взволнованно заговорил Адальберто.

— Да, я обеспокоен, хотя и не это имел в виду, когда упомянул о долге. Ты вот не спрашиваешь о Виктории, а с нею творится что-то неладное. Известно тебе, что она сначала ушла в монастырь, а потом вообще куда-то исчезла? Никто не ведает, где она сейчас.

— Боже мой! Я этого не знал, — пришел в ужас Адальберто. — Пожалуй, мне следует открыть вам одну тайну. О помолвке и о многом другом, связанном с Викторией.

Он рассказал дону Федерико все, в том числе и передал содержание их последнего разговора с Викторией.

— Я оттолкнул ее, хотя и знал, что ей некуда идти, — казнил себя Адальберто. — Не смог пересилить обиды. Даже и сейчас еще не могу простить Викторию, не нахожу оправдания ее поступку. Как она могла отдаться мужчине, который ее не любил?

— Точно так же, как смогла твоя мать, — сказал дон Федерико.

— Моя мать? О чем вы? — вскочил со стула Адальберто, но подойдя вплотную к дону Федерико, увидел, как тот побледнел и стал задыхаться. — Вам плохо?

Дон Федерико с трудом перевел дух и вновь заговорил:

— Не пугайся, со мной это бывает. Сядь и выслушай меня, пожалуйста… Твоя мать была женщиной бесхитростной и нежной…

— Не надо сейчас говорить, вам может стать хуже, — остановил его Адальберто, но дон Федерико возразил:

— Нет, хуже мне станет, если я по-прежнему буду молчать. Мануэла, твоя мать, всегда верила в любовь. И любовь пришла к ней, но принесла ей только страдания. Тогда Мануэла попыталась спастись, уйти из нашего дома, но моя жена уговорила ее остаться. Мануэла помогала ей жить и справляться с болезнью. А я… Я воспользовался чувством Мануэлы…

— Вы?!

— Да, Адальберто, я и есть тот подлец, который оставил твою мать с ребенком.

— Как же вы могли! Я вам верил!.. — воскликнул Адальберто, задыхаясь от возмущения.

— Мы, мужчины, часто бываем слабыми, когда нами овладевает страсть. А твоя мама… Ты не вини ее, она сделала это из любви. Во всем виноват я один! А маму прости, сынок…

Последние слова он произнес так тихо, что Адальберто скорее угадал их по движению губ, нежели услышал. Голова дона Федерико безвольно откинулась на спинку кресла.

Адальберто бросился к нему, надеясь растормошить его, привести в чувство.

— Отец! Не оставляй меня! Я прощаю маму, прощаю тебя. Не уходи, отец! Ты слышишь меня? Я люблю тебя, люблю, — в исступлении кричал Адальберто, видя перед собою остекленелые зрачки дона Федерико.

Затем, спохватившись, он вызвал врача, но тот лишь подтвердил, что дон Федерико умер.

— Боже мой, он так и не узнал, что я его простил, — плакал как дитя Адальберто. — Не услышал, как я назвал его отцом…

Сразу же после похорон он отправился в Санта-Марию — известить о случившемся Гонсало и разыскать Викторию.

А тем временем Гонсало узнал от нотариуса о продаже дома и, разгневанный, устремился в Альто-Валье, надеясь там увидеть отца и потребовать свою часть от продажи дома.

Таким образом, братья, сами того не ведая, двигались навстречу друг другу, и судьба свела их в придорожной таверне, где оба остановились перекусить.

Ошеломленные этой внезапной встречей, оба некоторое время молча смотрели друг на друга, а затем Адальберто, очнувшись первым, вымолвил:

— Гонсало, я ехал к вам. Ваш отец, дон Федерико…

— Я прекрасно знаю, что мой отец продал дом, — прервал его Гонсало, — а денежки наверняка уже перекочевали в твой карман, ублюдок! Да, ублюдок, внебрачный сын! Продукт пошлой связи между бесстыжим барином и грязной дворовой девкой!..

Адальберто, не стерпев такого оскорбления, мощным ударом сбил Гонсало с ног, заставив того умолкнуть. Оправившись от удара, Гонсало в свою очередь бросился с кулаками на Адальберто. Разнимать братьев пришлось хозяину таверны и двум дюжим официантам.

Но даже после этого Гонсало не унимался, крича:

— Я не намерен платить за грехи моего отца-лицемера! Выскажу ему все и потребую свои законные деньги!

— Вам это не удастся, Гонсало, — сказал Адальберто, вытирая разбитую, губу. — К несчастью ваш отец… Наш отец… умер.

— Это ложь! Еще одна ложь! — не поверил ему Гонсало.

— К сожалению, это правда. — Адальберто вынул из нагрудного кармана крестик дона Федерико и протянул его Гонсало. — Узнаете? Это было на нем. Возьмите.

— Вор! Вор! — истошно закричал Гонсало.

— Успокойтесь. Не вынуждайте меня вновь пускаться в драку. Дон Федерико умер у меня на руках. Я похоронил его в Альто-Валье и ехал с этой печальной вестью к вам… Я простил его.

Поняв, что Адальберто говорит правду, Гонсало застонал как раненый зверь — от боли, от обиды, от того, что не он, законный сын, был рядом с отцом в его предсмертные минуты и даже на похороны к нему не попал…

Горе, разом заполонившее все естество Гонсало, прорвалось в нем очередным приступом ненависти к Адальберто:

— Ты, подонок! Как посмел ты похоронить его так далеко от дома? Он что, не заслужил права лежать рядом с женой, с моей матерью? Ты присвоил капитал моего отца, но тебе никогда не удастся присвоить его фамилию! Запомни это!

— Я ношу фамилию моей матери, и этого мне достаточно, — с достоинством ответил Адальберто. — И денег мне твоих не нужно! — сказав это, он вынул из саквояжа тот мешочек с монетами, что оставил ему дон Федерико, и швырнул его в лицо Гонсало. — Вот, возьми, подавись! Хотя это и не твои деньги — я надеюсь, они тебя не подведут, поскольку других союзников у тебя нет.

Гонсало молча сжал в кулаке мешочек с золотом, а Адальберто, прежде чем уйти, бросил ему:

— И все же, как ты ни злись, а у нас один отец, и мы с тобою — братья. Так что, если возникнет необходимость, можешь на меня рассчитывать.

— Я не считаю тебя своим братом! — крикнул ему вдогонку Гонсало.

Выполняя поручение Виктории, Браулио исколесил все приграничные земли, прежде чем напал на след сержанта Муньиса.

Служил Энрике теперь в самом дальнем из фортов, и дела у него там на первых порах складывались очень непросто, потому что в наследство от прежнего капитана он получил абсолютно деморализованное, спившееся войско, в котором атаманствовал наглый сержант Родригес.

Нового командира Родригес принял в штыки, команд его не исполнял и продолжал спаивать солдат, недвусмысленно давая понять Энрике, кто здесь самый главный.

Но к тому времени, когда Браулио добрался до искомого форта, Энрике уже удалось навести там порядок. Родригес вынужден был признать над собой власть капитана, а Росауру солдаты уважительно называли капитаншей — за мужество и твердость характера, которые ей не однажды довелось здесь продемонстрировать, прежде чем эта кучка пьяниц вновь смогла стать нормальным воинским подразделением.

Все в округе считали Росауру женой Энрике, а Августо — его сыном. Это была такая дружная семья, что никому даже и в голову не приходило выяснять, обвенчаны ли капитан и «капитанша».

И лишь заезжий священник, вознамерившийся построить в форте часовню, случайно в разговоре с Энрике узнал, как все обстоит на самом деле, и заявил, что не к лицу капитану подавать дурной пример подчиненным.

— Вам надо непременно обвенчаться, — настаивал он, но Росаура сама поговорила с отцом Лопесом и убедила его, что лучше оставить все как есть.

Однако Энрике всерьез задумался над словами Лопеса и решил, что Господь неспроста послал священника в это захолустье. Может, и вправду, наступила пора им с Росаурой получить благословение Господне?

— Ты не думай, что я делаю это под давлением падре, — взволнованно заговорил Энрике, пристально глядя в глаза Росауры и боясь получить ее отказ. — Просто раньше у нас не было такой возможности. Но теперь… Росаура, согласна ли ты стать моей женой не только перед людьми, но и перед Богом?

Давно ждавшая этих слов, она, конечно же, ответила утвердительно.

Венчание было назначено как раз на тот день, когда в форт заявился Браулио,

— Вам придется немного подождать, — сказал ему солдат. — Капитан Муньис беседует сейчас со священником.

— Это не беда, подожду, — ответил Браулио. — Я несколько месяцев искал вашего капитана, ни дня не отдыхал. Уже на коня взобраться не могу.

— Ну вот и отдохни пока, чаю выпей с дороги, — предложил солдат, — Августо, проводи гостя на кухню.

— Красивое имя — Августо, — молвил Браулио, следуя за мальчиком. — А ты, случайно, не знаешь капитана Муньиса?

— Знаю. Это — мой папа, — ответил Августо, не заметив, как при этом вытянулось лицо ошеломленного гостя.

Когда же Браулио, наконец, попал к самому капитану, то не смог толком объяснить, зачем его разыскивает сеньорита Оласабль.

А Энрике, услышав эту фамилию, сразу же подумал о Марии — на секунду у него даже потемнело в глазах.

— Вы сказали «Оласабль»? — переспросил он, боясь, что ослышался.

— Да, Виктория Оласабль, моя госпожа, — подтвердил Браулио.

И вновь Энрике испытал состояние, близкое к шоку. «Вот оно, возмездие! Настигло-таки!" — подумал он. — И момент самый подходящий для того, чтоб ответить за свой грех!»

— Что с ней, с Викторией? — спросил он, переведя дух.

— Ничего особенного, — пожал плечами Браулио. — Правда, она нервничала, посылая меня к вам.

— Но что она конкретно велела мне передать? — теряя всякое терпение, раздраженно спросил Энрике.

— Сказала, что ждет вас. Просила, чтобы вы к ней приехали.

— К сожалению, это невозможно, — ответил Энрике, у которого чуть-чуть отлегло от сердца. — Передай ей, что я жив, что трудные времена позади. И она тоже пусть будет счастлива.

— А вы не хотите написать ей хотя бы пару строк? — предложил Браулио, весьма разочарованный встречей с Муньисом. — Я бы передал…

— Нет, не стоит, — твердо произнес Энрике. — Передай на словах все, что я тебе сказал.

— Понял, — развел руками Браулио. — Что ж, желаю вам удачи, капитан.

Уже выезжая из форта, он узнал от одного из солдат, что капитан Муньис сегодня венчается с женщиной, которая давно уже фактически была его женой и от которой у него есть семилетний сын.

Адальберто надеялся найти Викторию в «Эсперансе» или хотя бы узнать о ней что-либо у Асунсьон. Но приехав туда, нашел только управляющего Вирхилио, который сказал, что прежняя хозяйка имения живет теперь на другом ранчо вместе с мужем-индейцем.

Адальберто поехал на ранчо, однако Асунсьон и там не было. Молодая индианка, не знавшая испанского языка, чуть ли не на пальцах объяснила, что хозяин и хозяйка уехали в индейское поселение и неизвестно, когда вернутся.

Огорченный Адальберто решил ехать в Санта-Марию, чтобы там — у дона Мануэля или у Марии — почерпнуть хоть какие-то сведения о судьбе Виктории.

Асунсьон же в это время действительно находилась в лагере индейцев, где отчаянно боролась за жизнь детей, на которых обрушилась неизвестная доселе болезнь. Шанке был рядом с женой, но не столько помогал ей, сколько уговаривал ее вернуться на ранчо, уверенный в том, что детей вылечит знахарь.

— Но ты ведь сам говорил, что ваш знахарь впервые столкнулся с такой болезнью! — рассердилась Асунсьон. — А это значит, что эпидемия сюда пришла от белого человека. И белый человек должен спасти ребятишек! Их надо немедленно везти к врачу, иначе они погибнут.

— Мы не можем забрать их у матерей, — твердо произнес Шанке, и Асунсьон поняла, что спорить с ним бесполезно.

Ночью, когда Шанке уснул, она тихо перенесла детей в повозку и повезла их к доктору.

А наутро в лагере поднялся страшный переполох.

— Твоя жена накликала беду, принесла смерть! — кричали Шанке обезумевшие от горя и страха матери.

— Она заплатит за это жизнью! — произнес проклятье шаман.

Шанке пытался убедить их, что Асунсьон привезет детей обратно — живыми и здоровыми, но ему не верили. Если бы он знал, куда именно повезла она детей, то помчался бы за нею следом, но Асунсьон скрыла это даже от него, и Шанке теперь оставалось только ругать себя за давешнюю несговорчивость.

Несколько дней и ночей прошли в тягостном ожидании, прежде чем Асунсьон вновь появилась в лагере.

— Ты предала нас, белая женщина, и потому будешь наказана, — грозно встретил ее вождь племени.

— Я привезла вам лекарства и детей — здоровых. Они спят в коляске. Матери могут забрать их, — ответила ему Асунсьон.

Увидев счастливых матерей, обнимающих своих детей, она заплакала и припала к груди Шанке.

 

Глава 17

Полгода прошло с той поры, как Виктория поселилась в домике Хулианы, и все это время она жила надеждой на встречу с Энрике, на то, что у ее ребеночка будет отец.

Когда же Браулио привез ей весьма неутешительные новости о капитане Муньисе — у Виктории случился нервный срыв. Как безумная, она металась по комнате, то и дело порываясь ехать в форт к Энрике, чтобы сказать ему о своей беременности.

— У моего ребенка должен быть отец! — кричала она Хулиане, которая силой пыталась удержать ее. — Мой мальчик не может родиться без отца!

— У него есть отец, — стараясь быть спокойной, внушала Виктории Хулиана. — Слава Богу, Энрике жив, и когда-нибудь он узнает о своем сыне. А ваша задача — выносить его и родить.

Истерика, продолжавшаяся несколько часов, совсем измотала Викторию, и наконец она забылась в тяжелом горячечном сне.

А Браулио тем временем добрался до «Эсперансы», где и встретился случайно с Адальберто, заехавшим туда на пути в Санта-Марию.

— Я подумал, вдруг за эти дни пришли какие-то известия об Асунсьон или Виктории, — пояснил Адальберто причину своего повторного визита.

— Зря только лошадей гоняете, — высокомерно ответил ему Вирхилио, а Браулио, догнав Адальберто на выезде из имения, сказал, где можно найти Викторию.

— Я вас узнал. Вы к нам когда-то приезжали, — пояснил он, почему был столь откровенен с Адальберто. — А потом мне сказали, что сеньорита Виктория собиралась за вас замуж.

— Да, я был ее женихом, — грустно подтвердил Адальберто.

— Я подумал: если вы так настойчиво ищете сеньориту Викторию, то, значит, любите ее, — сказал Браулио. — Помогите ей. Она сейчас очень страдает.

Адальберто погнал лошадей во весь опор. И приехал в дом Хулианы, когда у Виктории начались предродовые схватки.

— Что с нею? Она больна? — бросился он к постели Виктории. — У нее жар! Хулиана, надо срочно сделать ей компресс! Вытерев полотенцем испарину со лба Виктории, он отбросил в сторону одеяло и только теперь увидел огромный живот…

— Она… беременна?!

— Да, — подтвердила Хулиана. — Но дело не в этом. Вы же видите: сеньорита умирает. Я не знаю, что делать.

— Она не умирает, а рожает! — возразил Адальберто. — Она сейчас родит.

— Этого не может быть. Еще не время.

— Значит, родит раньше времени! Неси скорей чистые простыни и горячую воду.

— Да, сейчас, — очнулась, наконец, Хулиана. Увидев, что Виктория открыла глаза и узнала его, Адальберто уверенно произнес:

— Все будет хорошо, Виктория. Только потерпи, и все будет хорошо, я тебе обещаю! Разве я хоть раз не сдержал слово?

— Адальберто… — еле слышно вымолвила Виктория. — Друг… Мой лучший друг…

— Не трать на меня силы. Тужься! — скомандовал он. — Ну же, будь умницей. Не сдавайся. Тужься… Потерпи еще немножко, любовь моя…

Ребеночка он сам принял на руки, и сам перевязал пуповину.

А спустя несколько часов, когда Виктория несколько отдышалась после родов и малыш ее тихо посапывал в колыбельке, Адальберто услышал:

— Я дам ему твое имя. Ты не против?

— Виктория, милая! — воскликнул он, переполненный счастьем. — Это для меня — большая честь.

— Ну что ты! Я тебе так благодарна, — сказала она. — Ты не только сумел меня простить, но и помог мне. Без тебя мы бы с моим сыночком могли помереть.

— Не думай о плохом. Я с тобой, и я люблю тебя, как прежде. Теперь мы всегда будем вместе: ты, я и Адальберто!

— Нет, не надо, — испуганно прошептала Виктория, — Я не приму от тебя такой жертвы.

— Это не жертва, пойми, — принялся втолковывать ей Адальберто. — Ребенку нужен отец. А я сразу же полюбил его, как только он оказался в моих руках. Поверь, я смогу стать для него настоящим отцом.

— Нет, Адальберто, не надо сейчас об этом. Не торопи меня, — взмолилась Виктория.

— Конечно, у тебя есть время подумать, — согласился он. — Но я должен был сказать тебе это сейчас.

Он вышел, давая возможность Виктории спокойно обдумать его предложение, а она, осторожно встав с постели, надела на малыша крест Энрике.

— Пусть он всегда будет с тобой. Это крест твоего отца. Родного отца, которого я любила больше жизни. Но теперь у меня есть ты, и я буду любить только тебя!

После встречи с Адальберто в таверне Гонсало целые сутки пил, а когда увидел перед собою Бенито, пьяно пробормотал:

— Сходи к моей душеньке, Маргарите. Передай ей вот это, — он вытащил из мешочка несколько золотых монет. — И скажи, что на днях я к ней зайду.

— Все исполню, — ответил Бенито. — Но я разыскивал вас по другому, очень важному делу. До краснокожих, наконец, дошло, что мы обвели их вокруг пальца. Боюсь, как бы они не подняли бунт. Надо как-то заметать следы.

— Срочно распродавай скот, — вмиг протрезвев, распорядился Гонсало. — Многие землевладельцы с удовольствием пополнят свои стада.

— Будет сделано, сеньор! — отчеканил Бенито, тотчас же отправляясь выполнять поручения Гонсало.

К Маргарите он послал своего помощника Родриго, и тот вручил ей золотые монеты, сказав, что это подарок сеньора Линча.

— А где он сам? В таверне? — встрепенулась Маргарита. — Ты его там видел?

— Видел, ну и что?

Маргарита, набросив шаль на плечи, устремилась к двери, но Родриго преградил ей дорогу:

— Эй, ты куда? Сеньор Линч велел тебе дожидаться его здесь. На днях он к тебе зайдет.

— На днях?! — возмутилась Маргарита. — Да я не видела его уже две недели! Он мне нужен сейчас, а не на днях!

— Ты слишком задираешь нос, — заметил Родриго. — Надо слушаться хозяина!

— А ты кто такой, чтобы мне приказывать? — вышла из себя Маргарита и попыталась прорваться к двери.

Но Родриго с силой оттолкнул ее. Маргарита упала навзничь. Родриго же, грубо выругавшись, пошел прочь.

А пьяный Гонсало, наконец, отправился домой и сказал Марии о смерти отца.

Наутро она заказала панихиду и пошла в церковь вместе с Гонсало и доном Мануэлем, несмотря на то, что накануне родов ей уже трудно было носить свой огромный живот.

Во время панихиды к Гонсало незаметно подошла Аурелия и шепотом сказала, что Маргариту нашли без сознания и сейчас она лежит в бреду.

— Уходи отсюда, — процедил сквозь зубы Гонсало.

— Если вы ей сейчас же не поможете, я закричу, что вы — ее любовник, — пригрозила Аурелия.

— Иди к Маргарите, а я приду, как только тут все закончится, — вынужден был сдаться Гонсало.

Когда он пришел к Маргарите, вокруг нее уже вовсю хлопотала Рамона, известная в Санта-Марии повитуха.

— Она что, рожает? — в гневе закричал Гонсало.

— Тише, вы! — шикнула на него повитуха. — Дай Бог, чтоб родила! Да к тому же еще и сама выжила.

— Она так плоха? — всерьез встревожился Гонсало.

— Да.

— Сделай все, что сможешь, а я в долгу не останусь! — пообещал Гонсало.

— Тут нужен врач. Я одна не справлюсь.

— Справишься!

— Гонсало, ей нужен врач, — вмешалась Аурелия.

— А ты убирайся прочь, и чтоб я тебя здесь больше никогда не видел! — вскипел он. Аурелия осталась на месте, испепеляя взглядом Гонсало.

— Вон отсюда! — закричал он и вытолкал Аурелию из квартиры.

— Если Маргарита, не дай Бог, умрет, я не буду молчать! — пообещала она. — Ославлю вас на всю Санта-Марию!

Спустя несколько минут на свет появилась девочка — дочь Гонсало, а Маргарита продолжала оставаться на краю гибели.

— Сеньор, не берите грех на душу, пригласите врача, — настоятельно посоветовала Рамона, однако Гонсало не внял ее совету и на сей раз.

— Вот тебе деньги за то, что ты уже сделала, — сказал он, расплачиваясь с Рамоной все теми же монетами из мешочка старого Линча. — А это — за то, что ты займешься моей дочерью. Мать не в состоянии дать ей грудь, поэтому найди для девочки кормилицу, только не вздумай проболтаться, чей это ребенок. Через несколько часов я сюда вернусь, а сейчас мне надо отлучиться по делам.

Как всегда в сложных ситуациях, он отыскал Бенито, изложив ему свой дьявольский план:

— Твои люди должны быть все время начеку. И хорошенько припугните Рамону, чтоб не проболталась. Девочку я никому не отдам! Она будет моей единственной дочерью!

Войдя к Виктории спустя час и услышав на свое предложение решительное «нет», Адальберто рассказал ей всю правду о собственном происхождении.

— Ты хочешь обречь маленького Адальберто на ту же участь? — спросил он в заключение. — К тому же не забывай, что дон Федерико, мой отец, никогда не оставлял маму и меня без помощи — не только материальной, но и моральной. Я знал его как доброго и чуткого покровителя. А кто поддержит твоего сына?

И вновь Виктория оказалась перед выбором, но сосредоточиться на будущем сына не могла, так как на первый план выступили сиюминутные — заботы о нем: в груди совсем не было молока, мальчик плакал, его нужно было как-то кормить.

— Я знаю, что надо делать! — нашлась Хулиана, — Потерпи еще немного, малыш, сейчас ты будешь сыт.

И она привела в дом индианку с грудным младенцем на руках, жившую неподалеку.

— У нее хватит молока на двоих! — бодрым голосом произнесла Хулиана, строго глядя на госпожу, чтобы та и не подумала отказываться от услуг индианки, — Мы должны спасти мальчика любыми средствами.

Виктория напряженно молчала, и тогда Хулиана взяла на себя смелость вынуть малыша из колыбели и поднести его кормилице.

Изголодавшийся ребенок жадно припал к груди индианки, а из глаз Виктории потекли горькие слезы: ну почему Господь отказал ей и в этом праве — самой кормить собственное дитя?!

Адальберто же, потеряв надежду вразумить Викторию, собрался уезжать. Хулиана чуть ли не на коленях стала умолять его остаться здесь или увезти куда-нибудь Викторию, но Адальберто объяснил ей, почему уезжает:

— Пойми, мне очень тяжело быть здесь. Я всей душой люблю Викторию, и ее малыша успел полюбить, как родного сына, но… Меня отвергают, Хулиана. А это невыносимо.

Попрощавшись с Викторией, он взял мальчика на руки, прижал его к себе и, с трудом сдерживая слезы, сказал:

— Бедняжка, что ждет тебя впереди с такой неразумной мамашей! Но ты прости меня: я бессилен что-либо изменить. Никогда тебя не забуду. Да поможет тебе Бог.

— Адальберто, не будь настолько жесток! — не выдержав, заплакала Виктория. — Не рви мое сердце! Мне и так тяжело.

— Прости, — сказал он. — Больше не буду. Прощай.

Он быстро вышел из комнаты, молча обнял Хулиану и направился к своей коляске.

Но в тот же момент за спиной у него раздался отчаянный крик Виктории:

— Адальберто! Не уезжай!

Он бросился к ней, сжал в своих объятиях и услышал то, о чем мечтал с первого дня своего знакомства с Викторией:

— Я согласна стать твоей женой… Настоящей женой, понимаешь?

— Да, моя хорошая, да!

На следующий день он уехал, но только затем, чтобы привезти в дом Хулианы священника и обвенчаться здесь с Викторией.

Ожидая возвращения Адальберто, Виктория была весела, как в лучшие годы ранней, беззаботной юности. В ее душе поселились покой и радость. На этом заброшенном ранчо, в полуразвалившемся доме Виктории, наконец, удалось то, чего она не смогла достичь в стенах монастыря: прошлое, мучительное и горькое, отступило от нее, открыв дорогу новой светлой жизни.

Об Энрике Виктория теперь думала лишь как о несбывшейся мечте романтически настроенной девушки, о матери вспоминала с любовью и благодарностью, и даже воспоминания об отце и Марии, которых она так и не простила, не причиняли ей прежней боли. Пусть живут, как им вздумается, пусть будут счастливы, а у нее теперь своя семья: Адальберто — большой и маленький, да верная Хулиана. Виктории теперь есть кого любить и о ком заботиться!

Рассуждая таким образом, она не могла знать, что жестокая судьба уже взметнула свой меч над головами тех, кто был так дорог Виктории.

Индейские племена, лишившиеся и земель, и скота, не могли стерпеть такого надругательства над собой и решили отомстить бледнолицым. Вождь индейцев приказал своим воинам жечь все в округе и безжалостно убивать каждого бледнолицего, встретившегося на пути.

…К старому ранчо Хулианы индейские воины подкрались очень тихо. Виктория и Хулиана стирали во дворе пеленки, а индианка Науиль была и доме и кормила грудью Адальберто. Ее собственный малыш в это время тихо лежал в кроватке.

Ворвавшийся в дом индеец, прежде всего, бросился к этой кроватке и, не раздумывая, вонзил свое мачете в крохотное тельце ребенка:

— Умри, бледнолицый!

Науиль, не успевшая защитить свое дитя, истошно закричала:

— Убийца! Ты убил моего сына!

— Замолчи! Ты предала наш род! — пригрозил ей тем же мачете индеец. — Поедешь с нами, тебе здесь нечего делать. А из твоего ребенка, — он кивнул на Адальберто, — мы сумеем сделать настоящего воина.

Науиль повиновалась собрату по крови, желая спасти хоть сына Виктории, коль не удалось уберечь от смерти своего собственного малыша.

А тем временем во дворе разъяренные индейцы обступили плотным кольцом Викторию и Хулиану.

— Пустите меня в дом, там мой ребенок! — в отчаянии кричала Виктория.

— Твой ребенок мертв. Я сам его убил, — сказал вышедший из дома главарь, показав окровавленное мачете Виктории. — Ты тоже умрешь, но не сейчас.

Он подал знак своим подчиненным, и те схватили Викторию. Хулиане, бросившейся выручать свою госпожу, главарь всадил нож в спину.

— Поджигай! — скомандовал он своим бойцам, — Мы сейчас пойдем дальше, на соседнее ранчо. А вы, — приказал двум крепким воинам, — везите эту красотку в лагерь. Позже я сам ею займусь.

Обезумевшую от горя Викторию эти двое увезли на лошадях. Окровавленная Хулиана осталась лежать во дворе. А дом ее покойного отца горел, охваченный пламенем.

Науиль же, попытавшуюся под шумок скрыться с Адальберто на руках, главарь тоже убил, а ребенка увез с собой.

Адальберто не удалось уговорить священника поехать с ним в такую даль, зато нашелся судья, согласившийся провести обряд бракосочетания в столь необычных условиях.

Подъезжая к ранчо Хулианы, они услышали женский крик и лошадиный топот.

— Это индейцы! — догадался судья. — Спрячемся за деревьями.

Но Адальберто уже узнал голос Виктории.

— Моя невеста! Я должен ее спасти!

Одного индейца он сразил выстрелом из укрытия. Второй индеец, который вез на лошади связанную Викторию, прибавил скорости, надеясь выйти из этой переделки живым.

Адальберто бросился за ним в погоню, стараясь стрелять по лошади, чтобы не задеть пулей Викторию. Индеец в свою очередь на скаку палил по Адальберто, прикрываясь Викторией как щитом.

Наконец Адальберто удалось подстрелить лошадь. Падая, индеец не смог удержать в руках Викторию и оказался теперь мишенью. Адальберто выстрелил в него, но тот успел сделать ответный выстрел.

Раненый Адальберто помог Виктории освободиться от пут и прошептал:

— Я умираю… А ты — беги. Они могут нагрянуть сюда… Я любил тебя, Виктория!..

— Нет, не умирай! — закричала она, но глаза Адальберто закрылись, и смертельная судорога свела его тело.

Виктория заметалась вокруг него, не зная, что делать. Внезапно помутившееся сознание толкало ее обратно — к дому, к Хулиане, к ребенку, которого надо спасать. Но и оставить Адальберто у нее не было сил. Наконец она нашла, как ей казалось, разумное решение.

— Подожди меня здесь, — сказала Адальберто, не понимая, что он мертв, — я побегу к нашему сыну. А потом мы с Хулианой вылечим тебя!

Но на месте своего дома она обнаружила лишь пепелище и мертвую Хулиану.

Истошный крик вырвался из груди Виктории. Не помня себя, она стала рвать волосы на голове. И не сразу узнала Браулио, подъехавшего в тот момент к ранчо.

— Боже мой! Какая беда! — говорил он. — Бедная Хулиана!.. Но, слава Богу, вы живы, госпожа. Я увезу вас отсюда.

— Они убили моего мальчика, моего сына! — зарыдала Виктория, припав к груди своего верного слуги. — Они убили моего мужа Адальберто!..

Браулио отвез ее в «Эсперансу», но безумие, овладевшее Викторией, не давало ей покоя и гнало невесть куда. Под покровом ночи она покинула имение, никем не замеченная, и устремилась в глухую степь.

 

Глава 18

Поднятый по тревоге отряд бойцов под командованием капитана Муньиса скакал туда, где горели ранчо и гибли ни в чем не повинные люди.

По дороге им встретился обоз, везущий раненых бойцов, и среди них Энрике узнал своего друга Хименеса.

— Ты будешь жить! Росаура тебя вылечит! — сказал он Хименесу, но тот слабым голосом пробормотал:

— Мы в раю?

— О чем ты, друг? Мы живы!

— Но разве ты не погиб? — спросил изумленный Хименес. — Я сам слышал это от генерала и сказал сеньоре Марии…

— Боже мой, она тоже об этом узнала! — ужаснулся Энрике.

— Да, бедняжка потеряла сознание, когда услышала про твою гибель.

— Ладно, Хименес, поговорим обо всем потом, — сказал Энрике. — Я должен торопиться. Меня ждет бой.

Поцеловав Хименеса в щеку, он поскакал дальше и вскоре наткнулся на труп Адальберто.

— Какое несчастье! — повторял Энрике, копая могилу для человека, который был его другом. — Адальберто! Как же так?.. Проклятые дикари!..

Приказав солдатам сколотить деревянный крест, он сам вырезал на нем имя и фамилию покойного. Затем, молча постояв у холмика, над которым высился крест, двинул свое войско дальше.

Путь их пролегал через «Эсперансу», и Браулио сразу же узнал капитана Муньиса.

— У нас такая беда! — бросился он к капитану.

— Теперь вы будете защищены, — сказал Энрике.

— Но мертвых уже не воскресить, — вздохнул Браулио. — Хулиана погибла, и сеньор Адальберто!..

— Да, я знаю, — тоже вздохнул Энрике. — Я сам его похоронил.

— Хорошо, хоть я успел спасти госпожу, — продолжил Браулио, и Энрике взволнованно воскликнул:

— Мария здесь?

— Нет, капитан. Я говорю о сеньоре Виктории. Индейцы убили ее ребенка и мужа — сеньора Адальберто.

— Вот, значит, как? — в раздумье произнес Энрике, — Виктория и Адальберто… Отведи меня к ней, Браулио.

— Да, конечно, — засуетился тот, — только вы будьте поосторожней с нею. Она не в себе. Я боюсь за ее рассудок.

Однако войдя в комнату Виктории, они ее там не обнаружили. И во всем — имении не нашли ее.

— Что же с нею теперь будет? — плакал, не стыдясь своих слез, Браулио. — Нельзя было оставлять ее одну!.. Что я скажу сеньоре Асунсьон? Не уберег я молодую госпожу, не уберег!..

Энрике велел солдатам прочесать окрестности, но Виктория уже ушла слишком далеко от имения. Безумие вело ее к тому месту, где она оставила Адальберто. И, увидев свежую могилу, она не сразу поняла, кто здесь захоронен. Долго вглядывалась в буквы, вырезанные на кресте, и не могла сложить их в слова.

Наконец ее сознание чуть-чуть прояснилось, она прочитала надпись на кресте. С плачем бросилась обнимать сырой земляной холмик, причитая над своей несостоявшейся любовью и не видя никакого просвета в будущем.

Обессилев от рыданий, долго еще лежала Виктория рядом с могилой Адальберто, а затем встала в полный рост.

— Прощай, мой дорогой друг, — вымолвила она потрескавшимися губами. — Какой-то добрый человек похоронил тебя здесь. А где мой сын? Где наш маленький Адальберто?.. Господи, почему Ты так жесток со мной? Почему не дал мне хотя бы взглянуть на него в последний раз? Никогда Тебе этого не прощу! Слышишь, никогда!

Послав это страшное проклятие Всевышнему, она вновь побрела по степи — без цели, без дороги, пока не прибилась к пьяным бродягам, которые напоили ее вином и согрели у своего костра.

А затем один из них увел захмелевшую, полубезумную Викторию в придорожную хижину и воспользовался этой нечаянной добычей по своему разумению.

Горько заплакала Асунсьон, приехав с Шанке в «Эсперансу» и узнав, какая беда свалилась на ее любимую племянницу.

— Бедная Виктория! Она была беременна… Вот почему они с Хулианой ушли. Ты теперь все понял, Шанке? Они не хотели мешать нашему счастью. А я!.. Я… Слепая дура! Не почувствовала, как нужна Виктории. Где она теперь?

Прощаясь с безутешной Асунсьон, Энрике клятвенно пообещал ей, что отомстит виновным за содеянное зло.

— А вы знаете, кто во всем этом повинен? — бросила ему в сердцах Асунсьон, и эти ее гневные слова долго еще звучали в ушах Энрике.

Вернувшись в свой форт, Энрике еще успел проститься с Хименесом, который умер у него на руках.

— Прости, я не сумела его спасти, — сказала горестная Росаура.

— Не казни себя, — обнял ее Энрике. — Не ты повинна в том, что гибнут люди, что я потерял сразу двух своих друзей, что молодая женщина, девочка, которую я знал веселой и жизнерадостной, обезумела от горя и бродит где-то по степи… Господи, что же мы все натворили? Когда придет конец этому кровопролитию?!

Для Гонсало наступили весьма ответственные дни. Он ни на шаг не отходил от Марии, боясь упустить момент родов. И когда они, наконец, начались, решительно приступил к осуществлению своего изуверского плана.

Прежде всего, ему надо было выставить из дома тестя — под любым предлогом. И он сказал Мануэлю, что того будто бы вызывает к себе депутат Байгоррия.

— Но не могу же я сейчас оставить Марию, — возразил Мануэль.

— Не волнуйтесь, Доминга уже пошла за доктором, — успокоил его Гонсало. — А Байгоррии я пообещал, что вы приедете к означенному часу.

Обязательный Мануэль не мог подвести зятя и поступил в соответствии с расчетом Гонсало — уехал, доверив дочь ее опасному супругу.

Доминга же не дошла до доктора Падина: по дороге на нее напали бандиты и, ударив тяжелым предметом по голове, оттащили старую няньку в глухое место.

А тем временем в доме Оласаблей появилась повитуха Рамона и, передав Гонсало завернутую в одеяльце дочь Маргариты, занялась роженицей.

Гонсало с нежностью глядел на девочку, говоря ей:

— Клянусь, ты будешь богата и счастлива. Я, твой отец, не пожалею для этого сил. Никого не пощажу, только бы ты, моя доченька, была здорова и жила в роскоши. Потерпи немножко, скоро я представлю тебе твою маму.

Он старался не слушать, как за стеной стонала и кричала Мария, как мучилась она, рожая другого ребенка, отцом которого тоже был Гонсало. Того, другого, ребенка он считал чужим и недостойным жить на белом свете. Головорезы Бенито затаились наготове, ожидая только сигнала от дона Линча.

Марии же, по плану Гонсало, отводилась другая роль: он великодушно даровал ей жизнь — в обмен на то, что она, именно она, вырастит его дочь. Единственную, как он полагал, его дочь.

А между тем в соседней комнате Рамона уже приняла на руки младенца, рожденного Марией. Это была тоже девочка — хорошенькая, похожая на мать, беззащитная.

Но при виде этого, ни в чем не повинного ребеночка, Гонсало остался холоден и жесток. Сердце его не дрогнуло, не подсказало ему, что он отправляет на смерть свою собственную дочь.

Быстро передав Рамоне девочку Маргариты, он сунул ребенка Марии в руки Бенито, дожидавшегося на лестнице.

— Отнеси ее пока в дом к Рамоне.

— А может, сразу… того… — предложил Бенито.

— Ну не здесь же! — вскипел Гонсало. — И вообще, подожди с этим. Дай довести дело до конца.

Почему он сказал так? Почему велел повременить с убийством своей второй дочери?

Если бы Гонсало задал себе этот вопрос тогда, то, наверное, ответил бы, что поступил так из суеверия. Боялся взять на душу еще больший грех, пока Мария не увидела девочку Маргариты и не признала ее своей дочерью. Боялся, что материнское сердце отторгнет чужое дитя, и тогда… Он даже представить боялся эту страшную картину.

Но Мария, когда ей поднесли чужого ребенка, не почувствовала подмены — улыбнулась, прижала девочку к себе и прошептала:

— Доченька моя! Слава Богу…

В этот момент как раз вернулся взволнованный Мануэль, и Гонсало со счастливой улыбкой предъявил ему новорожденную внучку.

Растроганный Мануэль едва устоял на ногах от счастья.

— Я хочу назвать ее Лусией, — слабым голосом вымолвила Мария.

— Что ж, по-моему, прекрасное имя! — согласился Гонсало.

Мануэль был того же мнения. Когда волнения немного улеглись, Мария вспомнила о Доминге:

— Где она? Я хочу ее порадовать.

Встревоженный отсутствием Доминги, Мануэль пошел искать ее по дому и внезапно увидел Консепсьон, которая буквально тащила на себе старую негритянку.

— Боже мой! Что случилось? — испуганно воскликнул Мануэль.

— Я нашла ее тут неподалеку, — пояснила Консепсьон. — Она ползком пыталась добраться до дома.

Гонсало тоже вышел в гостиную и замер, увидев Домингу.

— Что с тобой? — подхватив ее на руки, спросил он.

— На меня напали какие-то бандиты, — с трудом выговаривая слова, ответила она.

— Ты запомнила их лица?

— Нет. Они подкрались сзади.

— Сейчас я помогу тебе, ты ляжешь в постель, — облегченно вздохнув, сказал Гонсало, — а Консепсьон сбегает за врачом. Мы выходим тебя, и ты еще будешь нянчить маленькую Лусию.

— Уже родилась? Девочка? — просияла улыбкой Доминга.

— Да, все в порядке, Мария тоже здорова! — радостно сообщил Мануэль.

— Ну, теперь я уж точно не помру, — весело заявила Доминга.

Гонсало очень нервничал, оттого что никак не мог уйти из дома — то надо было дожидаться приезда врача, потом ждать, пока тот осмотрит Домингу, потом пришлось из вежливости попить с ним чаю. А тут еще и Мануэль долго не мог угомониться — все обсуждал с зятем будущее своей внучки.

Гонсало же при этом не находил себе места: ему вдруг пришло в голову, что Маргарита, очнувшись и не увидев рядом с собой ребенка, может натворить немало бед.

Поэтому он, как только представилась возможность, тайком улизнул из дома и помчался не к Бенито и Рамоне, а прежде всего к Маргарите.

Она действительно уже обнаружила пропажу и, несмотря на то, что была очень слаба, порывалась идти к Гонсало, искать своего ребенка. Сиделке, присматривающей за Маргаритой, с трудом удавалось ее удерживать.

— Слава Богу, вы пришли, — сказала Гонсало сиделка. — Еще чуть- чуть, и я бы с нею не справилась. Откуда в ней только силы взялись!

— Где моя девочка? — истерично закричала Маргарита, увидев Гонсало. — Куда ты ее унес? Что ты с нею сделал?

— Я отвечу, но прежде ты должна успокоиться, — строго произнес Гонсало.

Успокоиться Маргарита не могла: тревога за дочь не покидала ее. И тогда Гонсало, больше не щадя ее, прямо сказал, что девочка умерла.

— Нет, ты врешь! Я не верю тебе! Она жива! — неистово заголосила Маргарита.

— Я только что похоронил нашу дочь, — твердо молвил Гонсало.

— Не верю! Покажи мне могилку. Придем туда сейчас же!

— Этого я тебе не скажу, — безжалостно заявил он. — Мне не нужна женщина, которая каждый день будет ходить на кладбище и рыдать там над могилой.

— Ты и в этом мне отказываешь? — возмутилась Маргарита.

Долго еще Гонсало пришлось уговаривать Маргариту смириться с несчастьем и попытаться жить как прежде.

А тем временем терпение Бенито лопнуло. Не в силах выносить детского плача, он решил больше не ждать Гонсало и задушить девочку.

Когда его тяжелые ручищи обхватили ее горлышко, Рамона тоже не выдержала и, схватив подвернувшийся под руку утюг, оглушила им Бенито.

Затем взяла девочку на руки и понесла ее по темным ночным улицам, надеясь до рассвета уйти подальше от города, в который для нее уже навсегда была заказана дорога.

Но выбравшись за город и оказавшись в чистом поле, она опомнилась: что же ей делать с ребенком, который плакал и мог умереть от голода? Искать для него кормилицу? Но Гонсало Линч наверняка уже дал задание своим бандитам, и те перевернут всю округу, расспрашивая о женщине с грудным ребенком.

Нет, надо срочно избавиться от девочки, решила Рамона. Подбросить бы ее кому-нибудь, да откуда людям взяться ночью посреди степи!

И тут она увидела цирковые повозки, расположившиеся здесь для ночевки.

— Ну, малышка, Бог тебя бережет! — сказала Рамона. — Авось убережет и меня, за то, что не дала тебе умереть. Прости старуху. Теперь твоя судьба — жить с этими циркачами.

Она положила плачущую девочку неподалеку от повозки и быстрым шагом удалилась в степь, скрывшись в ночной мгле.

Хозяин передвижного цирка и сам же главный артист Мигель проснулся от странных звуков, похожих на писк котенка.

Хосефина, его жена, тоже заворочалась во сне, а затем, открыв глаза, спросила мужа:

— Ты слышишь?

— Да. Наверное, котенок. А может… ребенок? — внезапно предположил он.

— Ребенок? Здесь? — усомнилась Хосефина.

— Пойду посмотрю, — встал с постели Мигель.

— Я с тобой! — вскочила Хосефина, уже не сомневавшаяся в том, что слышит плач младенца.

Мигель, осторожно взяв на руки ребенка, вгляделся в него.

— Это девочка! Совсем недавно родилась, посмотри!

Он поднес ребенка к стоявшей чуть поодаль Хосефине, и в этот момент глухая степь озарилась заревом, и прогремел мощный взрыв.

Обернувшись на этот страшный звук, Мигель и Хосефина увидели, как их повозка взлетела в воздух.

— Порох для фейерверка взорвался, — догадался Мигель. — Наверняка на него упал фонарь, а мы и не заметили.

— Это она спасла нас, — сказала потрясенная Хосефина. — Ты понимаешь, что она совершила чудо?

— Да, — сказал Мигель. — Благодаря этой малышке мы остались живы. Давай так и назовем ее: Милагрос, что означает — чудо.

— По-моему, очень красивое имя, — согласилась Хосефина. — И вполне подходящее для циркачки — звучное! Мы ведь вырастим ее настоящей циркачкой, не правда ли?

Так нашла свое пристанище дочь Марии.

А сын Виктории попал в лагерь к индейцам, где молодая чета дала ему имя Катриэль и поклялась воспитать его храбрым воином, настоящим индейцем…

 

Глава 1

Двадцать лет минуло с той поры, как судьба безжалостной рукой разбросала по свету семейство Оласабль и тех, кто был с ним тесно связан.

Лишь Мария и дон Мануэль оставались в своем прежнем доме, и со стороны могло показаться, что они вполне счастливы, однако это было далеко не так. Оба — и отец, и дочь — горевали по Виктории, от которой не получали никаких вестей и даже не знали, жива ли она вообще. Горечь хозяев разделяла также старая Доминга — седая как лунь, погрузневшая, но все еще опекавшая домочадцев и баловавшая их вкусной едой.

Годы, проведенные рядом с Гонсало, не принесли Марии радости и покоя, не сблизили ее с мужем, а лишь еще больше от него отдалили. Жизнь словно задалась целью каждый день доказывать ей, насколько несправедлива расхожая истина «стерпится — слюбится». Терпению Мария действительно за двадцать лет научилась в полной мере, а вот любовь или хотя бы сердечная привязанность к мужу так и остались для нее недоступными.

Но больше всего Марию угнетало то, что и с дочерью она не могла найти общего языка. В значительной степени этому, конечно же, поспособствовал Гонсало, непомерно избаловавший Лусию и постепенно приучивший ее не считаться с мнением матери.

— У твоей мамы устаревшие взгляды на жизнь, — говаривал он не однажды. — Но что ты хочешь услышать от затворницы, чьи интересы не простираются дальше кухни и гостиной! Общественные проблемы ее не занимают, на светских приемах она всегда тяготится. Такой уж у нее характер. Но ты у меня — совсем другая! Энергичная, сметливая. Со временем ты станешь моей самой главной помощницей в делах, достойной продолжательницей Гонсало Линча и наследницей всего капитала Оласаблей!

— Да, папочка, я ни в чем тебя не подведу! — с готовностью отвечала Лусия. — А мама мне надоела со своим вечным брюзжанием. Она совсем нас с тобой не понимает.

— Будь к ней снисходительна, — проявлял великодушие Гонсало. — Все-таки она любит тебя, хоть и понятия не имеет, как надо воспитывать такую умницу и красавицу, как ты.

— Папочка, я люблю тебя! — восторженно восклицала Лусия. — Ты всегда на моей стороне.

А Мария, видя, как отдаляется от нее дочь, как дерзит ей и во всем следует примеру Гонсало, тихо плакала в спальне и лишь однажды, не сдержав душевной боли, сказала Доминге:

— Лусия не любит меня, и я ничего не могу с этим поделать. Иногда мне просто не верится, что она — моя дочь.

Кроме Доминги, Марии не с кем было откровенничать ни в этом доме, ни за его пределами. Подруг она среди светских дам не завела, отца щадила, стараясь не показывать ему свою печаль, Виктория обитала неизвестно где, и даже к Асунсьон дорога для Марии была заказана: Мануэль запретил дочери общаться с теткой после того, как та вышла замуж за индейца. Он отписал ей «Эсперансу», потребовав, чтобы Асунсьон никогда больше не появлялась в его доме и не компрометировала своим присутствием Марию, Гонсало и Лусию.

Своего отношения к сестре Мануэль не переменил, даже узнав, что Шанке погиб и Асунсьон осталась совсем одна. И Марии строго-настрого запретил ехать в «Эсперансу», хотя она и умоляла отпустить ее к тетке.

А уж когда до Санта-Марии докатился слух о том, что Асунсьон усыновила мальчика- индейца, то Мануэль и вовсе проклял ее.

Так и получилось, что единственным человеком, которому Мария могла открыть хоть малую частичку своей исстрадавшейся души, была старая негритянка Доминга.

А любимая тетушка Марии продолжала жить в «Эсперансе», куда вновь переехала после смерти Шанке. Погиб он в бою, от руки своего давнего недруга Вирхилио, которому Асунсьон тогда же сумела отомстить. Но пуля, настигшая Вирхилио, не смогла вернуть к жизни смертельно раненного Шанке. Умер он на руках Асунсьон, и его последними словами были слова о любви к ней.

Похоронив мужа посреди выжженного дотла селения индейцев, ехала Асунсьон по степи, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, пока не встретился ей семилетний индейский мальчик, потерявший в бою своих родителей.

— Куда же ты едешь, один? — спросила Асунсьон. — Тут не безопасно. Ты хоть и маленький, но все же — индеец, и злые люди могут не пощадить тебя.

— Я ищу своих, — ответил мальчик. — Моя мама и мой отец погибли… И все, кого я знал, погибли. Но где-то же еще остались те, с кем бы я смог жить дальше.

— Поедем со мной, — сказала ему Асунсьон. — Я тоже похоронила самого дорогого для меня человека и тоже осталась одна. Как тебя зовут?

— Катриэль.

— А я — Асунсьон. У меня здесь неподалеку имение. Ты будешь жить в нем как мой сын.

— Но вы же… вы же — белая женщина!

— Да, но пусть тебя это не пугает. Мой погибший муж был индейцем.

— Я вовсе не испугался, — сказал Катриэль. — Не знаю почему, но мне сразу показалось, что вы — добрая.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулась Асунсьон, прижав к себе мальчика. — Значит, будем жить вместе. Согласен?

— Да. С вами так… тепло! Можно, я буду звать вас Айлен? Это означает: уголек, который своим теплом согревает других.

— Ладно, зови меня Айлен, — согласилась Асунсьон. — А откуда у тебя это? — спросила она, увидев на груди мальчика индейский амулет и деревянный крест.

— Не знаю. Когда солдаты ранили мою маму, она зачем-то дала мне этот крест. Но объяснить ничего не успела — умерла…

Сердце Асунсьон сжалось от боли и жалости к найденному ребенку.

Приехав с ним в «Эсперансу», она официально усыновила Катриэля и всерьез занялась его воспитанием и образованием, наняв ему в учительницы мисс Паркер, проживавшую в этих местах.

Катриэль оказался весьма способным к наукам и очень полюбил читать книги, которые Асунсьон вскоре стала выписывать специально для него. Однако он не растерял и те навыки, что приобрел, живя среди индейцев: был лихим наездником, умел обуздать самого норовистого скакуна и управиться с целым табуном лошадей.

Постепенно Катриэль стал настоящим хозяином в имении, не гнушаясь при этом никакой черной работы. Наоборот, с большим удовольствием он пахал землю и ухаживал за скотом.

А по вечерам допоздна читал книги или уезжал в индейский лагерь, где у него было много друзей, но самые близкие из них — Инти и Лилен. С Инти — крепким индейским парнем — Катриэль часто охотился на птиц и броненосцев, а Лилен он всегда воспринимал как младшую сестренку, хотя в последнее время стал замечать, что она питает к нему другие, отнюдь не сестринские, чувства.

Асунсьон же, заботясь об образовании Катриэля, не мешала ему чувствовать себя индейцем, вольным сыном степей, и не запрещала носить индейскую одежду, к которой он привык с детства. Будущее свое Катриэль связывал с «Эсперансой», а здесь такое облачение было не только уместно, но и удобно для работы.

Лишь одна Лилен своим чутким, любящим сердцем прозрела грядущую судьбу Катриэля, сказав ему в момент откровения:

— Индеец с крестом на шее не может остаться в этих краях навсегда. Тебя ждет какая-то другая жизнь, в которой мне нет места.

Глаза ее при этом были грустными-грустными.

А истинные родители Катриэля жили все эти годы, даже не подозревая о его существовании.

Энрике попросту не знал, что у него когда-то родился сын, и единственным своим ребенком считал Августо, который, став взрослым, служил офицером в гарнизоне Санта-Марии. Сам Энрике по службе не продвинулся — по-прежнему оставался в чине капитана и командовал тем же фортом, в котором они двадцать лет назад обвенчались с Росаурой. Правда, форт его уже давно считался образцовым, что немало способствовало воинской карьере Августо. Но жили капитан и капитанша все так же скромно, в маленьком домишке, и хотя у них имелись кое-какие сбережения, богатством это нельзя было назвать. Однако на судьбу Энрике и Росаура не роптали, а наоборот — были благодарны ей за то, что она свела их однажды и соединила на всю жизнь.

Ну а мать Катриэля — Виктория — была уверена, что ее мальчик, ее крохотный Адальберто, погиб от руки индейца, и лютой ненавистью ненавидела все краснокожее племя.

На долю Виктории выпали такие испытания, в которых любой человек мог бы сломаться, а то и вовсе свести счеты с жизнью.

Бродяги, подобравшие Викторию в степи, позабавились ею в свое удовольствие, а затем привели ее в публичный дом, полагая, что там для нее самое подходящее место, и уж по крайней мере — единственно возможное пристанище.

Хозяйка же заведения сразу поняла, что перед нею не распутница, а несчастная, обезумевшая от горя девушка, и пожалела Викторию. Разумеется, жалость ее была своеобразной — мадам предоставила Виктории кров в стенах сего сомнительного заведения, не требуя от нее никакой платы. Но постепенно приобщала новенькую к развлечениям, из которых Виктории больше всего понравилось вино. После нескольких рюмок боль, связанная с прошлым, отступала, а настоящее виделось если и не радужным, то вполне терпимым.

Так, день за днем, она и втягивалась в обычную жизнь проститутки.

А вскоре обнаружилось, что она беременна, и хозяйка вновь пожалела Викторию: позволила ей родить ребенка и затем отдать его в монастырский приют.

Лишь с рождением дочери Виктория осознала, в каком чудовищном положении она очутилась. Родить ребенка неизвестно от кого, зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело! Но так уж получилось, что никого, кроме мадам, рядом с Викторией в то время не оказалось, и она была благодарна этой по-своему доброй женщине.

— Я сделаю все, чтобы Камила выросла нормальным, порядочным человеком и никогда не знала нужды! — поклялась Виктория.

Раз в неделю она навещала дочь в приюте, а затем и в монастырской школе, но Камиле не хватало материнского внимания, и она всякий раз рвала душу Виктории, умоляя мать взять ее с собой.

— Я сейчас не могу этого сделать, — едва сдерживая слезы, объясняла дочери Виктория. — У меня очень много дел. Потерпи. Обещаю, что мы будем жить вместе! Клянусь тебе! Когда ты закончишь учебу, я заберу тебя отсюда в наш дом.

— Но мне хочется, чтобы ты сейчас была со мной! — говорила Камила. — Я тебе буду рассказывать все- все, о чем думаю, о чем мечтаю.

— А ты веди дневник, — посоветовала ей Виктория. — Записывай туда свои мысли, а я потом буду это читать.

За неимением лучшего, Камила стала вести дневник. Поначалу он был похож на одно бесконечное письмо к матери, а потом в нем стали появляться стихи.

Виктории же некогда было читать тетради дочери- с утра она пила вино, а вечером принимала мужчин. Камила, поняв, что мать, видимо, слишком занята, перестала показывать ей свои сочинения. И с той поры только тетрадь да заветное перо стали для нее отдушиной в этом закрытом от мирской жизни и от родительской ласки богоугодном заведении.

Виктория же, поднакопив денег, оставила публичный дом, открыла небольшую таверну и даже приобрела в собственность маленькую квартирку, где собиралась жить с Камилой, когда та закончит школу.

Что ни говори, а у Камилы все-таки была мать. Уж какая- никакая, но родная. И еще была красивая легенда об отце — мужественном благородном человеке, к сожалению, рано умершем.

У Катриэля были нежная любящая Айлен, «Эсперанса», ставшая для него родным домом, и загадочный деревянный крест- память о родителях.

А у Милагрос, дочери Марии, не было ничего, кроме цирка. Дом ей заменял фургончик на колесах. И о родителях своих она знала лишь то, что они бросили ее, новорожденную, посреди глухой степи за Санта-Марией, и даже записки никакой не оставили.

Но несчастной и обездоленной Милагрос себя не чувствовала. В цирке она обрела отца и мать, двух братьев и целую семью клоунов, жонглеров, акробатов. Сама Милагрос тоже стала цирковой акробаткой и дрессировщицей животных. С малых лет выступала в номере отца, а затем, когда при родах умерла мать, получила в наследство ее аттракцион со слонами. И тогда же на руках тринадцатилетней Милагрос оказался только что родившийся Хуан- сито, которого она вынянчила и выходила, заботясь о нем так, словно сама родила этого малыша.

Теперь Милагрос готовила подросшего братишку к участию в своем аттракционе и с волнением думала о предстоящей встрече с Санта-Марией, где она родилась и куда впервые за долгие годы направлялся их цирк.

Катриэль и его друг Инти еще издали заметили пестрый обоз, увязший в болотистой низине близ реки. Инти, до той поры никогда не видавший цирка, предложил на всякий случай укрыться в овраге и там переждать опасность.

— Да это же циркачи, артисты! — рассмеялся Катриэль. — Какая от них может быть опасность?

— Не забывай, что они — бледнолицые, а мы — индейцы. Могут и пальнуть в нас с перепугу.

— Но они, по всему видать, не знают дороги и могут просидеть в болоте весь день. Надо им помочь!

— Для них мы — дикари, — еще раз напомнил рассудительный Инти, и Катриэлю пришлось с ним согласиться.

Но вот от обоза отделился человек и направился в сторону едва виднеющейся «Эсперансы»- за помощью.

Катриэлем внезапно овладел игровой азарт, и он поскакал домой, где встретил циркача уже вместе с Браулио. Выслушав просьбу о помощи, тихо отдал распоряжение управляющему:

— Возьми быков и упряжку лошадей посильнее.

— Мне поехать с тобой? — спросила Асунсьон.

— Нет, лучше ты приготовь хороший ужин. Не знаю, почему, но мне кажется, у нас будет праздник, — озорно усмехнулся ей в ответ Катриэль.

Явление цирка в этих глухих краях он по-мальчишески воспринял как чудо и теперь ждал новых чудес.

Предчувствие не обмануло Катриэля: подъехав к циркачам, он увидел среди них юную златоволосую красавицу, чудесней которой не могло быть ничего на свете. Щеки ее разрумянились на ветру, глаза искрились чистым животворящим светом.

Как завороженный, Катриэль смотрел на Милагрос, а она, поблагодарив Браулио за помощь, уже отдавала распоряжения:

— Тогда скажите своему индейцу, чтобы подогнал быков к передней повозке.

— Простите, сеньорита, но он не мой… — начал было объяснять Браулио, однако его прервал Катриэль, вдруг заговорив на каком-то ломаном языке:

— Не беспокойся. Моя понимать. Калеуэн.

Заговорщически усмехнувшись и взглядом попросив Браулио поддержать эту игру, он пошел к быкам. А Милагрос спросила Браулио:

— Что он сказал?

— Если не ошибаюсь, он сказал «Калеуэн». То есть — строгая, сердитая, — ответил Браулио, добавив шутя: — Опять-таки, если не ошибаюсь.

Когда работа была закончена и Мигель пригласил своих спасителей на ужин, Браулио уже вполне вошел в роль, предложенную ему Катриэлем.

— Нет, мы не сможем принять ваше приглашение, — сказал он, — потому что хозяйка мне этого никогда не простит. Если вы не откажетесь, то я приглашаю вас погостить у нас в имении. Что скажешь, Катриэль?

— Для моя — это честь, — почтительно поклонился тот.

— Ну, если мои дети не против, — молвил Мигель, ища поддержки у Анибала, старшего сына, и Милагрос.

— Я согласна, — сказала она, — но только на одну ночь. Нам завтра надо выехать отсюда, и пораньше.

В течение всего ужина Катриэль, к удивлению Асунсьон, держался в стороне и оттуда внимательно наблюдал за происходящим. Хорошо зная сына, Асунсьон очень скоро поняла, в чем причина такого необычного поведения: Катриэлю понравилась Милагрос! Решив помочь сыну, она позвала его к себе и попросила показать Милагрос имение.

— Если вам, конечно, это интересно, — обратилась она к девушке.

— Сеньорита меня боится, — усмехнулся Катриэль, видя нерешительность Милагрос.

— Вам нечего бояться, — сказала Асунсьон. — Мой сын получил хорошее образование и воспитание.

— Ваш сын? — изумилась Милагрос.

— Да, Катриэль — мой сын, — еще раз повторила Асунсьон.

— Почему вы мне раньше не сказали? — обиделась Милагрос, адресуя свой упрек Катриэлю.

— Вы не дали мне такой возможности.

— Простите, сеньора, — молвила смущенная Милагрос.

— Нет, это вы меня простите, — сказал Катриэль. — Я пошутил, но, наверное, не совсем удачно.

— Вы преподнесли мне хороший урок, — вынуждена была признать Милагрос, когда они с Катриэлем пошли осматривать поместье. — Не следует судить о людях так поспешно.

— Можно мне вас завтра проводить, чтобы вы опять где-нибудь не увязли в болоте? — спросил он.

— Нет, не стоит. Спасибо за то, что вы для нас уже сделали.

— Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся? — рискнул он высказать робкую надежду, но Милагрос ответила довольно жестко:

— Вряд ли. У нас разные миры.

Утром цирк уехал, и Асунсьон увидела, каким грустным взглядом провожал его Катриэль.

 

Глава 2

В доме Оласаблей случилось несчастье. Однажды утром дона Мануэля нашли без сознания, а когда врач привел его в чувство, то выяснилось, что у старика помутился рассудок. Дон Мануэль все время звал свою жену Энкарнасьон, и Мария, щадя его, говорила, что мать пошла в церковь или еще куда-нибудь.

Потом он напугал Лусию, назвав ее Викторией. У Марии же спросил, действительно ли она так сильно любит сержанта, что собирается за него замуж.

— Нет, папа. Это все уже осталось в прошлом, — ответила Мария.

— Значит, ты меня поняла? — обрадовался Мануэль. — Поняла, что с Гонсало. тебе будет лучше?

— Да, папа, да, — едва сдерживая слезы, подтвердила она.

На какое-то время Мануэль успокоился, даже начали проглядываться признаки здравого ума. Во всяком случае, он стал сознавать, где находится и кто рядом с ним. Но это продолжалось недолго.

Однажды, когда Лусия принесла ему лекарство, он вновь принял ее, темноволосую и худенькую, за Викторию и стал молить о прощении:

— Я очень виноват перед тобой. Не смог тебя защитить… Выгнал из дома с ребеночком… Прости меня… Не уходи!..

— Вы сошли с ума, дедушка! Я — не Виктория! — закричала Лусия, но он крепко ухватил ее за руку.

— Не уходи, прошу! Я — твой отец, я люблю тебя! Не оставляй меня!

— Дедушка, я — ваша внучка. А Виктория давно исчезла! — плакала Лусия. — Может, она даже умерла.

— Как? Виктория умерла? — упавшим голосом спросил Мануэль и отпустил руку Лусии. — Моя девочка умерла… Я погубил ее…

Лусия побежала искать утешения у Гонсало.

А спустя какое-то время Мария вошла в комнату отца и, не найдя его там, бросилась искать по всему дому.

Дверь в бывшую комнату Виктории была распахнута настежь, и, заглянув туда, Мария похолодела от ужаса: отец повесился!..

Когда все слезы были выплаканы и Мария уже смогла воспринимать то, что говорили домашние, Гонсало предложил ей скрыть ото всех, каким образом умер Мануэль.

— Надо сохранить добрую память о доне Мануэле, — пояснил он. — Пусть все думают, что у него просто отказало сердце.

Мария не стала перечить мужу и лишь вымолвила с болью:

— Еще одна ложь! Всегда — только ложь!

С дочерью Гонсало был более откровенным, пояснив ей, что слухи о самоубийстве дона Оласабля могут лечь пятном на всю семью и повредить политической карьере самого Гонсало. Лусия с пониманием отнеслась к предложению отца, пообещав хранить семейную тайну.

Мария же словно окаменела, сидя у гроба отца: не плакала, не отвечала на соболезнования многочисленных горожан, пришедших проститься с доном Мануэлем. Гонсало стоило большого труда уговорить жену снять черное траурное платье, поскольку губернатор своим указом запретил гражданам носить траур.

Накануне похорон, однако, в доме появилась Асунсьон, вызванная Марией, и она тоже была в трауре. На замечание Гонсало ответила, что не слышала о губернаторском указе, живя в глуши. Но пообещала, что во время похорон будет одета соответствующим образом.

Затем Асунсьон прошла к Марии. Та, увидев тетю, поднялась ей навстречу. Они молча обнялись и долго стояли так, припав друг к другу.

Лусия смотрела на гостью враждебно, помня о том, что дед при жизни не хотел видеть сестру у себя в доме.

— Как она посмела сюда явиться?! Папа, выгони ее!

— Я не могу этого сделать: ее пригласила мама, — пояснил дочери Гонсало.

Лусия недовольно поджала губы.

Всю ночь Асунсьон и Мария не сомкнули глаз, вспоминая тех, кого потеряли, и, говоря о том, насколько ничтожными выглядят все распри перед лицом смерти.

Утром Гонсало с тревогой спросил жену, не рассказала ли она Асунсьон в порыве откровения, как умер дон Мануэль.

— Нет, не волнуйся, — успокоила его Мария. — Асунсьон ничего не знает.

В дальнейшем у Гонсало действительно не возникало поводов для беспокойства: Мария и Асунсьон были одеты, как того требовал губернатор, отпевание прошло гладко — святой отец не заподозрил в покойном самоубийцу, а Господь почему-то не счел нужным подсказать это своему служителю. Возможно, простил несчастного Мануэля и принял в свое лоно.

Однако во время похорон случилось то, чего не мог предвидеть никто. Неподалеку от места погребения остановился экипаж, и оттуда вышли две стройные женщины в черных платьях и густых вуалях. Лиц их не было видно, и все присутствующие замерли: кто же это отважился так дерзко нарушить волю губернатора?

Женщины тем временем прошли сквозь толпу, и одна из них, бросив горсть земли на крышку гроба, сказала:

— Это я, отец, ваша дочь Виктория. Пришла проститься с вами… А это — ваша внучка Камила.

Возглас изумления прокатился по толпе присутствующих: Виктория! Объявилась! Жива!

Асунсьон первой подошла к племяннице и обняла ее.

А затем, когда погребение закончилось, Викторию обняла и Мария, сказав:

— Благословен Господь, вернувший тебя в семью. Поедем домой. Надеюсь, ты теперь будешь жить там вместе с Камилой.

Виктория тоже надеялась на это. Узнав из газет о смерти отца, она спешно продала свою таверну компаньонке, забрала из школы Камилу и поехала с нею на кладбище.

— Теперь нам ничто не помешает вернуть то, что я когда-то потеряла, — сказала она дочери.

Доминга едва не лишилась чувств, увидев Викторию, входящую в родительский дом. А Лусия высказала свое раздражение отцу:

— Папа, они, похоже, намерены тут поселиться. Но ты ведь этого не допустишь?

Гонсало вынужден был ее разочаровать:

— Этот дом принадлежит твоей тетке так же, как и нам. Постарайся найти общий язык с нею и со своей двоюродной сестрой. Так надо. Поверь мне. Потом ты все поймешь сама.

— Ладно, — нехотя уступила Лусия. — Я верю тебе, папа.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Гонсало и пригласил Асунсьон к себе в кабинет, сказав, что сестрам надо побыть наедине.

— Я понимаю, вы хотите поговорить со мной о делах, — облегчила его задачу Асунсьон. — А точнее — о завещании.

— К сожалению, дон Мануэль не оставил завещания, — развел руками Гонсало.

Асунсьон это удивило, но она сказала, что еще много лет назад они с братом составили договор, согласно которому в ее собственность отходила «Эсперанса», а все остальное принадлежало Мануэлю.

— У вас есть этот договор? — спросил Гонсало.

— Я не помню… Я не придавала этому значения…

— Боюсь, что он существовал только на словах, — заявил Гонсало. — Я двадцать лет вел все дела дона Мануэля, и мне ни разу не подвернулся этот договор.

— К чему вы клоните? — прямо спросила его Асунсьон.

— К тому, что все должно быть по закону. Я должен позаботиться о своей семье, о будущем моей дочери, а также о дочери Виктории.

— У меня тоже есть сын, — напомнила Асунсьон, — и я тоже должна позаботиться о нем и о себе,

— Тот, кого вы называете сыном, — всего лишь индеец без роду — племени. У него нет никаких прав на собственность Оласаблей!

— Катриэль — мой сын, — повторила Асунсьон. — И у него имеются такие же права на «Эсперансу», как и у меня!

— Вы можете оставаться при своем мнении, — холодно произнес Гонсало, — но я предупредил вас, что «Эсперанса» будет принадлежать тому, кто имеет на нее официальные права.

— Что ж, все дальнейшие переговоры вам теперь придется вести с моим адвокатом, доктором Ирибарне, — сказала Асунсьон, покидая кабинет Гонсало.

Затем простилась с племянницами, пригласив их в свой здешний дом.

— Я не была там уже много лет. Поеду приведу его в порядок. А потом — милости прошу ко мне с вашими замечательными дочками.

Разговор Марии с Викторией складывался очень непросто. Обеим трудно было преодолеть отчуждение, возникшее за годы разлуки. А, кроме того, Мария чувствовала, что сестра относится к ней с недоверием и, возможно, даже с неприязнью. Сама же Мария была несказанно рада возвращению сестры и всячески пыталась показать ей это.

— Твое возвращение — единственное светлое событие за последние годы, — честно призналась она Виктории. — С Гонсало я никогда не была счастлива, тебе это известно. Лусия выросла во всем похожей на отца. Между нами нет душевной близости… Отец всегда был грустным, угрюмым: его мучила вина перед тобой. И я всю жизнь казню себя за то, что не сумела тогда понять тебя…

— Ладно, не будем ворошить прошлое, — махнула рукой Виктория. — Скажи лучше, как умер отец.

Мария не сочла возможным скрывать правду от сестры и рассказала ей, как все было на самом деле.

— Боже мой, он действительно страдал из-за меня, — наконец поверила сестре Виктория. — А я так и не смогла простить его при жизни…

— Гонсало предложил Мне скрыть ото всех, что это было самоубийство, — сказала Мария. — Не хотел бросить тень на честь папы и на всю нашу фамилию.

— Наверное, Гонсало прав, — согласилась Виктория.

— Он не должен знать, что я открыла тебе правду, — предупредила ее Мария. — Пусть это будет нашей тайной. Как в детстве…

— Детства уже не вернешь, — горестно вздохнула Виктория. — С тех пор произошло слишком много несчастий.

— Расскажи, как ты жила все эти годы, — попросила Мария.

— Да как жила? Не жила, а лишь пыталась выжить и достойно воспитать Камилу. Когда отец выгнал меня из дома, я чуть было не погибла… А потом встретила хорошего человека, который вернул меня к жизни. Но и он вскоре умер… Его звали Фелипе, он занимался торговлей. Его состояния хватило только на плату за обучение Камилы… Так что на сегодняшний день у меня ничего нет.

— У тебя есть дом, есть семья! — взволнованно заговорила Мария. — Теперь мы будем вместе, и все худшее останется в прошлом. Я надеюсь, ты простила меня и папу?

— Да, я всех простила, — сказала Виктория. Мария обняла ее и впервые почувствовала, что долгожданное примирение с сестрой, наконец, наступило.

Но уже через несколько минут выяснилось, насколько по-разному смотрят сестры на одни и те же проблемы. Виктория пришла в ярость, узнав, что Асунсьон усыновила индейца.

— Я не смогу теперь с нею общаться, — сказала она. — И никогда не прощу краснокожим ублюдкам того, что они убили самых дорогих мне людей!

— Но Асунсьон нашла в этом мальчике утешение, — попыталась Мария смягчить сердце Виктории. — Он вырос благородным человеком.

— О чем ты говоришь? — с изумлением посмотрела на нее Виктория. — Никогда жестокий дикарь не может стать человеком, и уж тем более — благородным!

Лусия едва выносила Камилу, которой она вынуждена была показывать дом, сад и конюшни. Особенно ее бесило то, что Камила задавала много вопросов о дедушке и бабушке, которых Лусия считала только своими.

При первой же возможности она улизнула от кузины, сбежав к отцу.

— Не могу ее видеть! Такая нахальная: таращится на все так, будто вернулась в свой дом!

— А мне Камила, наоборот, показалась скромной, — заметил Гонсало. — Ты будь с нею поласковей, не груби ей. Не забывай, что ее мать — единственная прямая наследница всего состояния Оласаблей. Ведь твоя мама была их приемной дочерью.

— Ты думаешь, у нас могут возникнуть из-за этого проблемы?

— Надеюсь, мне удастся поладить с Викторией, но тебе придется мне в этом помочь. Тетя Виктория не должна почувствовать с нашей стороны неприязни.

— Я постараюсь, — заверила его Лусия.

— А пока я прошу выполнить одно важное поручение, — сказал Гонсало. — В моей комнате стоит металлический ящик с бумагами. Отбери, пожалуйста, все, где хотя бы мельком упоминается «Эсперанса». Ты поняла меня?

— Да, папа.

— Умница моя! — поцеловал ее в щеку Гонсало. — А я должен ненадолго уйти по делам.

Естественно, он не сказал дочери, что отправляется к Бенито с очень важным поручением. По плану Гонсало, Бенито должен был ближайшей ночью сжечь дотла весь архив нотариуса Ирибарне, в котором хранилось и завещание Мануэля, и его договор о передаче «Эсперансы» в собственность Асунсьон.

А вернувшись домой, он сам сжег копии этих документов, найденные для него Лусией в металлическом сейфе деда.

Утром, когда Бенито доложил об успешно проведенной операции, Гонсало приступил ко второй части плана: теперь ему надо было сделать своими союзницами Марию и — главное — Викторию.

Против его ожиданий, Мария активно вступилась за Асунсьон, заявив, что не позволит ущемлять интересы тетки.

— Но у нее нет юридических прав на имение! — гнул свое Гонсало.

— Если отец и не оставил завещания, то это не значит, что мы должны поступать бесчеловечно! — парировала Мария.

Виктория, видя, как расстроена сестра, вызвалась сама поговорить с Гонсало и убедить его не обижать Асунсьон.

Однако, войдя в кабинет Гонсало, она очень легко согласилась с тем, что родовое имение Оласаблей не должно принадлежать краснокожему.

Гонсало, не ожидавший такой поддержки со стороны Виктории, воспользовался ситуацией и пошел еще дальше.

— Я надеюсь, ты с дочкой будешь жить теперь в этом доме, — сказал он.

— Боюсь, как бы мы не стали для вас помехой, — ответила Виктория.

— Ну что ты! Это твой дом! Мы будем только рады! — с горячностью стал уверять ее Гонсало. — Более того, ведь ты единственная родная дочь дона Мануэля, и я просто не позволю вам с Камилой уйти отсюда.

— Хотелось бы верить в твою искренность, — задумчиво молвила Виктория. — Когда-то мы с тобой заключили союз врагов, а теперь настала пора объединиться в союз друзей?

— Полагаю, это будет самым разумным решением, — улыбнулся Гонсало. — Как прямая наследница, ты подпишешь доверенность на мое имя, и я незамедлительно займусь имением. Обещаю, что индейцу оно не достанется. А бумаги отца ты можешь посмотреть хоть сейчас.

— Я сделаю это чуть позже. Давай свою доверенность, я подпишу ее.

Вернувшись к Марии, Виктория сказала, что ей не удалось убедить Гонсало, так как документа о владении Асунсьон «Эсперансой» не существует.

— Боже мой! Мне стыдно, что я замужем за таким подлецом! — только и смогла вымолвить Мария.

Виктория же отправилась на кухню, чтобы тайком выпить там чего-нибудь покрепче — многолетнее пристрастие к спиртному давало о себе знать.

Едва она успела осушить рюмку, как в кухне появилась Доминга, напугав Викторию.

— Что-то на душе неспокойно, — смущенно молвила та, кивнув на графинчик с ликером. — Воспоминания нахлынули…

— Да, эта кухня может навеять грустные воспоминания, — согласилась Доминга. — Сколько тут было всего пережито! Никогда не забуду о том несчастном сержанте, царство ему небесное!

— Что? Энрике умер? — встрепенулась Виктория.

— А вы разве не знаете, госпожа? — растерялась Доминга. — Поверьте, я не хотела вас огорчать… Еще когда вы были в монастыре, пришло известие, что он погиб в бою.

У Виктории отлегло от сердца.

— Нет, Доминга, он не погиб, — сказала она. — Энрике был только ранен. А потом — женился, даже детей завел. Я это знаю точно.

— Ну, слава Богу! — облегченно вздохнула Доминга. — А вы с ним виделись?

— Нет. И не хочу его видеть. Для меня он все равно что умер. Не будем говорить о нем.

Позже, когда об Энрике заговорила Мария, тоже вспомнив о его смерти, Виктория не стала убеждать ее в обратном и лишь попросила сестру больше не вспоминать о прошлом.

Однако в этом доме трудно было уйти от воспоминаний, и Виктории пришлось вернуться к ним уже в разговоре с дочерью. Камилу интересовало, почему мать прежде не рассказывала ей о своих родителях, о сестре, о тете Асунсьон.

— Я рассказывала, только не очень подробно, — ответила Виктория. — Мне трудно было говорить об этом, потому что отец выгнал меня из дому.

— Выгнал?! — изумилась Камила.

— Твой дедушка был очень хорошим человеком, но слишком принципиальным, — стала пояснять Виктория. — А я влюбилась…

— Но разве это плохо — влюбиться?

— Нет, конечно. Только дедушка считал, что мой избранник мне не пара. Тогда мы поженились тайно. А дедушка совсем рассвирепел и выгнал меня из дому. Человек же, которого я любила, и был твоим отцом. Так что ты — дитя нашей любви.

— Теперь я все понимаю!.. — произнесла Камила со смешанным чувством восторга и горечи.

Понимая, что ей предстоит тяжба с Гонсало, Асунсьон решила распродать мебель в своем городском доме, чтоб выручить дополнительные деньги, необходимые для ведения процесса. Но тут к ней пожаловал адвокат Ирибарне и сообщил печальную новость: все документы, которые надеялась предъявить суду Асунсьон, сгорели.

— Я знаю, чьих это рук дело! — воскликнула она.

— Я тоже догадываюсь, — хмуро произнес адвокат.

— Что же мне теперь делать?

— Возможно, у вас сохранилась копия договора…

— Увы, я проверила все мои бумаги — ничего нет. Все было у Мануэля.

— Может, еще не поздно поискать их там, в его доме? — не слишком уверенно посоветовал Ирибарне.

— Если сгорел весь архив, то копии, полагаю, сгорели и подавно, — печально молвила Асунсьон. — Теперь мне остается только вырыть ров вокруг имения и стрелять в каждого, кто посмеет к нему приблизиться.

— А вот этого не стоит делать ни в коем случае! — предостерег ее Ирибарне. — Закон будет полностью на стороне Линча. Документов у вас нет, а свидетелям судьи не поверят, скажут: подкуплены.

— Я обращусь в Верховный суд!

— Верховный суд всегда стоит на страже правительства, а Гонсало Линч- лицо, приближенное к губернатору… На вашей стороне будут очень немногие, — огорчил ее Ирибарне.

— Да, все это ужасно, — молвила Асунсьон. — Но у меня остается еще один, маленький, шанс: я попробую обратиться за помощью к племянницам. Неужели они не смогут повлиять на Гонсало?

 

Глава 3

Жизнь Энрике и Росауры протекала спокойно до той поры, пока из Санта-Марии не приехал Августо и не сказал, что переходит служить в гвардию губернатора.

— Ты хорошо понимаешь, что это значит? — спросил огорченный Энрике.

— Да, я готов служить этому великому человеку и, в случае необходимости, заслонить его своей грудью.

— По-твоему, этот человек — великий? Ты готов отдать за него жизнь? — совсем расстроился Энрике.

— Да, я думаю иначе, нежели ты, — ответил Августо. — И поступаю по собственному убеждению.

Но это была не единственная новость, выбившая из колеи Энрике. Августо еще сообщил отцу, что того собираются повысить в должности и перевести на службу в Санта-Марию.

— Мне сказал об этом сам генерал. Он уже и приказ подготовил, — тараторил Августо, надеясь обрадовать отца. — Как только губернатор утвердит приказ, мы вес вместе будем жить в Санта-Марии!

— Этого никогда не будет, — твердо произнес Энрике, немало озадачив сына.

— Почему? Ты не веришь генералу?

— Нет, дело в другом, — пояснил Энрике. — Я не смогу служить под началом человека, которого не уважаю.

— Но ты же не сможешь нарушить приказ!

— Разумеется. И поэтому я подам в отставку. А ты скажешь генералу, что у меня в последнее время значительно ухудшилось здоровье.

— Но как же так, папа? Я не могу…

— Я не разделяю твоих убеждений, но вынужден с ними считаться, — напомнил сыну Энрике. — Попытайся и ты быть снисходительным к моим убеждениям. Договорились? Я напишу прошение об отставке, а ты его передашь генералу.

Росаура понимала, насколько трудное решение принял ее муж, и старалась во всем его поддерживать, хотя и не представляла, как они оба будут жить без армии, без форта, без привычного уклада. Куда им ехать? Чем заняться? На все эти вопросы не было пока ответов ни у нее, ни у Энрике.

Августо уехал, и потянулись томительные дни ожидания: как генерал отреагирует на прошение Энрике об отставке?

Но прежде чем Энрике дождался ответа из Санта-Марии, ему довелось пройти еще одно испытание на верность своим убеждениям. Неподалеку от форта были захвачены трое бунтовщиков. Энрике предписывалось содержать их под стражей до той поры, пока трибунал не вынесет свой приговор.

Поговорив с арестованными, Энрике выяснил, что это всего лишь студенты, издававшие подпольную газету, в которой прямо говорилось о самодурстве и жестокости губернатора.

— Но вам, скорее всего, грозит смертный приговор. Вы знаете об этом? — спросил Энрике.

— Да, — ответили студенты, а один из них осмелился попросить Энрике, чтоб тот отправил письмо в Арройо-Секо, где жил его отец.

— Вот адрес, передайте моему отцу, что я умер как мужчина.

Энрике взял письмо, но напомнил ребятам, что пока они живы, а также посоветовал поесть пирожков, испеченных Росаурой.

— Я не смогу их расстрелять, если придет приказ, — сказал он жене, придя домой. — Представляешь, они такого же возраста, как Августо. Он мог бы оказаться среди них.

— Может, их еще помилуют, не теряй надежды, — посоветовала Росаура.

Энрике же, зная жестокость губернатора, почти не сомневался, что ребятам вынесут смертный приговор, и только молил Бога, чтоб приказ о его отставке пришел раньше.

Однако гонец из Санта-Марии привез два пакета одновременно: в одном говорилось об отставке Энрике и назначении на его должность Родригеса, а в другом был приказ о расстреле бунтовщиков.

Энрике вызвал к себе Родригеса и передал ему все дела, в том числе и последний приказ командования. Родригес был счастлив начать службу в новой должности с такого ответственного дела, каким он считал казнь бунтарей.

А Энрике и Росаура, наскоро собрав свои пожитки, уехали из форта, чтоб не видеть чудовищной казни и не слышать этих роковых выстрелов.

Они по-прежнему не имели представления, где поселиться и чем заняться, а потому решили сначала заехать к отцу казненного юноши — сеньору Мартинесу.

Тот мужественно перенес известие о гибели сына и, в благодарность за доброе отношение к его мальчику, предложил гостям поселиться в его доме, раз уж они лишились своего собственного и ехать им, в общем-то, некуда.

— У меня есть небольшая оружейная мастерская, — сказал радушный хозяин, — а вы, капитан, полагаю, кое- что смыслите в оружии. Вот и займемся вместе этим делом. В память о моем дорогом Рамонсито.

Энрике и Росаура приняли предложение Мартинеса.

А тем временем их сын Августо уже вступил в новую должность и с поручением губернатора отправился в дом Гонсало Линча.

— Я Августо Монтильо, уполномоченный господина губернатора, — представился он хозяину.

— Почту за честь принять у себя такого гостя, — ответил Гонсало и, увидев, какими восторженными глазами смотрит на офицера дочь, тоже представил ее: — Лусия, моя единственная дочь.

Августо поцеловал сеньорите руку и перешел к делу:

— Понимаю, какое горе постигло вашу семью. К сожалению, я не имел чести быть знакомым с доном Оласаблем, но господин губернатор уважал и любил его.

— Дон Мануэль был достойным человеком и всегда преданно служил губернатору, — вставил Гонсало.

— Да, мне известно, — продолжил Августо и, передав Гонсало письмо, добавил от себя: — В этом письме господин губернатор подтверждает, что во всем доверял главе вашего дома, а теперь так же будет доверять вам, сеньору Гонсало Линчу.

— Не могу поверить, что удостоился такой чести! — подобострастно воскликнул Гонсало. — Позвольте поблагодарить вас за любезность. Передайте господину губернатору, что у него никогда не будет повода усомниться в моей верности и преданности.

Эта беседа происходила в кабинете Гонсало, куда он пригласил гостя, дав понять Лусии, что ее присутствие в данном случае нежелательно.

Однако, уже провожая Августо в гостиную, он увидел там дочь, явно поджидавшую, когда офицер выйдет из кабинета.

— Лусия? — изобразил удивление Гонсало, стараясь сгладить неловкую ситуацию. — Что ты делаешь здесь одна?

— Жду, когда Доминга принесет мне костюм для верховой езды, — нашлась она.

— Вы любите ездить верхом? — вступил в разговор Августо.

— Да! — радостно ответила Лусия, польщенная его вниманием.

— Это и мое любимое занятие, — сказал Августо, — но девушки редко увлекаются тем, что считается мужской привилегией.

— Лусия не похожа на остальных девушек, — улыбнулся Гонсало. — Она — особое создание.

— Вижу, вижу, — многозначительно произнес Августо, и сердце Лусии затрепетало, как пойманная в сети пташка.

Гонсало предложил гостю рюмку ликера, а когда Августо отказался, сославшись на служебные дела, то пригласил его посетить их дом в другое, свободное время.

В самом конце их беседы в гостиную вошла Виктория, и Гонсало тоже представил ее молодому офицеру. Когда же тот ушел, Лусия обратилась к тетке:

— Правда, он очень милый?

— Мне так не показалось, — разочаровала ее Виктория. — По-моему, в нем есть что-то неприятное.

— Вы просто его не рассмотрели! Вам надо обратиться к врачу с таким зрением! — грубо ответила ей Лусия.

Виктория сделала вид, что не заметила грубости.

— Я пошутила, — сказала она. — Он, безусловно, красавчик. Чтобы понять это, мне достаточно было бы взглянуть всего лишь на тебя. Хотя я бы не стала расхваливать его при отце и постаралась бы, чтоб сам офицер не заметил, насколько понравился тебе.

— У Лусии от меня нет секретов, — сказал Гонсало. — Что же до этого Монтильо, то он — блестящий офицер, из семьи военных, в общем, человек нашего круга.

Августо же рассказал своему приятелю Фунесу о визите к Линчам в таких выражениях:

— По-моему, эта Лусия, наследница Оласаблей, в меня влюбилась. Можешь представить такую удачу? У нее ведь огромное состояние! И уж поверь, я не упущу своего шанса!

В таком превосходном настроении Августо и отправился в цирк, сопровождая губернатора и его семейство. Все представление он смотрел вполглаза, мечтая о женитьбе на Лусии Линч, но когда на арене появилась великолепная, ослепительная Милагрос, Августо восторженно шепнул Фунесу:

— Она словно с небес спустилась и парит над ареной!

— Оставь свою романтику для сеньориты Линч, — остудил его пыл Фунес. — Не знаешь разве, какая у циркачек дурная слава?

— Нет, эта Милагрос — совсем другая! Я чувствую!

— Сам проверишь или предоставишь это мне? — усмехнулся Фунес.

— Только попробуй к ней сунуться! — пригрозил Августо.

После представления он направился за кулисы к Милагрос, но был буквально вышвырнут оттуда Анибалом.

— Ее братец — сумасшедший! — пожаловался Августо Фунесу. — Но меня это не остановит! Милагрос все равно будет моей!

— А как же сеньорита Линч? — напомнил ему Фунес.

— Одно другому не мешает. Я же не собираюсь жениться на циркачке!

Катриэль с волнением ожидал возвращения Асунсьон из Санта-Марии, но вместо нее оттуда приехал адвокат Ортис, состоящий на службе у Гонсало. Узнав, что Асунсьон в отъезде, он предъявил судебный иск Катриэлю и посоветовал ему добровольно, не дожидаясь решения суда, покинуть «Эсперансу».

Катриэль ответил, что имение принадлежит его матери по закону и Гонсало Линчу не удастся завладеть чужой собственностью.

— Вы слишком самоуверенны, молодой человек, — заявил Ортис. — Не тратьте свой пыл на возмущение, а лучше укладывайте чемоданы и освобождайте имение по-хорошему.

— А вы передайте сеньору Линчу, что имения он никогда не получит, — сказал Катриэль, поставив точку в разговоре с адвокатом.

Когда же Ортис уехал, Катриэль сам стал собираться в дорогу, наказав Браулио никого не пускать в имение.

— Я хочу поговорить с Линчем как мужчина с мужчиной, — пояснил он цель своей поездки в Санта-Марию.

Приехав в город, Катриэль зашел в первую попавшуюся таверну, чтобы перекусить и спросить дорогу к дому Линча. А поскольку одет он был по-индейски — два полотнища из мягкой кожи, прикрывающие тело от пояса до колен, такая же, кожаная, жилетка и легкие высокие сапоги, — то к нему сразу же пристали двое подвыпивших мужчин: дескать, не место здесь индейцу.

Катриэль сумел достойно ответить им, избежав при этом драки, чем привлек внимание находившегося тут Бенито. А узнав, куда направляется Катриэль, Бенито вызвался проводить его к дому Гонсало.

Доминга, открывшая дверь незваному гостю, опешила, увидев перед собой индейца, и сказала, что доложит хозяину, однако Катриэль вошел в гостиную, не дожидаясь позволения Гонсало. Это крайне возмутило Викторию, особенно когда она узнала, что дерзкий индеец — не кто иной, как приемный сын Асунсьон.

Услышав странный шум в гостиной, туда спустился Гонсало, и Катриэль прямо заявил ему, что никому не позволит выгнать Асунсьон из ее имения.

— Если вы хотите поговорить со мной, то ведите себя спокойнее, — сказал Гонсало. — Иначе я попрошу слуг вытолкать вас за дверь.

— Давайте поговорим разумно, — согласился Катриэль.

— Не думаю, что с индейцем можно говорить разумно, — усмехнулся Гонсало, — но раз уж вы здесь, то пойдемте в мой кабинет.

Виктория от негодования лишь развела руками, а Камила с изумлением и болью смотрела на мать.

Все аргументы Гонсало, которые он представил Катриэлю, сводились к тому, что дон Мануэль в поте лица трудился много лет, создавая имение, обрабатывая землю и разводя скот, а его сестра Асунсьон в это время жила в Европе, поэтому и не может рассчитывать на владение «Эсперансой».

— Я выслушал вас, — спокойно произнес Катриэль. — А теперь послушайте меня. Моя мать работала на этой земле более двадцати лет, и я сам не жалел сил, чтобы превратить «Эсперансу» в процветающее имение. Лучшее во всей провинции! Работники нас уважают. Спросите у них, кто хозяева этих земель!

— Мнение неотесанных мужиков меня не интересует, — высокомерно бросил Гонсало.

— Так же как и люди, обрабатывающие землю, — продолжил за него Катриэль. — Вам наплевать на их законные права. Но позвольте вам напомнить, что дон Мануэль уступил имение моей матери по договору.

— Может, вы принесете мне этот договор? — язвительно молвил Гонсало.

— Да, принесу!

— Не обольщайтесь, молодой человек, — рассмеялся Гонсало. — Этого договора не существует в природе! Вы поняли меня?

— Да, кажется, я начинаю понимать, к каким методам вы тут прибегаете, — покачал головой Катриэль.

— Я использую те методы, которые только и возможны в борьбе с алчной женщиной и диким индейцем! — заявил уязвленный Гонсало. — Имея дело с такими, как вы, я просто обязан нанести удар первым!

Спор между Катриэлем и Гонсало достиг своего предела, когда в гостиную вошла Мария и, увидев обеспокоенных Викторию и Камилу, спросила, что случилось.

— К нам ворвался этот индеец, которого пригрела Асунсьон, — пояснила возмущенная Виктория. — Ты бы видела его! Такой буйный, агрессивный! Я боюсь за Гонсало.

— Ну, за Гонсало нечего опасаться, — уверенно молвила Мария. — Значит, Катриэль здесь?!

— Да. И предупреждаю тебя, — кипя от гнева, заявила Виктория, — если он не уберется отсюда через пять минут, я сама вызову гвардейцев!

Мария стала успокаивать сестру, а Камила, сгорая от стыда за мать, выбежала из комнаты, чтоб никто не мог видеть ее слез.

Однако на пороге она столкнулась с Асунсьон, приехавшей просить племянниц о помощи.

— Не вовремя ты приехала, Асунсьон, — сказала ей Виктория.

— Почему? Что случилось? — встревожилась та.

— Здесь Катриэль, — пояснила Мария. — Спорит с Гонсало в кабинете.

Асунсьон тотчас же устремилась в кабинет.

А там страсти накалились до такой степени, что Гонсало уже грозился вышвырнуть вон Катриэля из этого дома. Но, увидев Асунсьон, он удивленно вскинул брови и молвил, сохраняя хладнокровие:

— Та-а-к, все в сборе!.. Надеюсь, мне не понадобится повторять то, что я уже сказал вашему… воспитаннику?

— В этом нет нужды, — приняла вызов Асунсьон. — Мне и так известно, что вы сожгли архив моего адвоката, уничтожили завещание Мануэля и мой договор с ним об «Эсперансе»! Вы подкупили свидетелей! И даже сумели обмануть моих племянниц! Но предупреждаю: в «Эсперансу» вы сможете войти только через мой труп!

— Думайте, о чем говорите! — угрожающим тоном произнес Гонсало. — Я ведь могу быть очень жестоким.

— А вы не думайте, что способны испугать нас, — поддержал мать Катриэль. — Мы не боимся стервятников. А вы — стервятник! Питаетесь останками умерших!

Выдержка изменила Гонсало, и он закричал в ярости:

— Вон из моего дома! Я не позволю грязному индейцу пятнать честь уважаемой семьи!

У Катриэля тоже сдали нервы. Не помня себя, он бросился к Гонсало и, ухватив его за лацканы сюртука, стал трясти, бросая ему в лицо гневные слова:

— Я тебе сейчас покажу, на ком из нас — грязь! Ты, трус и негодяй, будешь сам молить меня о пощаде!

Асунсьон попыталась остановить сына, но он не отпускал обидчика.

И тогда произошло то, чего не ожидал никто: внезапно распахнулась балконная дверь, и оттуда выбежали Бенито и его подручный, который мгновенно заломил индейцу руки за спину. А Бенито приставил к шее Катриэля острый нож.

Асунсьон стала умолять Гонсало отпустить сына, однако ей пришлось делать это в течение нескольких минут, пока всемогущий дон Линч вдоволь не насладился ее унижением.

Катриэля он велел отпустить лишь после того, как получил от Асунсьон твердое заверение, что она больше не будет претендовать на «Эсперансу».

Когда мать и сын покинули кабинет, Гонсало набросился на Бенито:

— Кто тебе позволил являться сюда?

— Мне показался подозрительным этот тип, я решил подстраховать вас, — ответил Бенито. — Без моего разрешения тебе здесь делать нечего, — строго произнес Гонсало, добавив несколько мягче:- А за заботу — спасибо. Постарайтесь выйти отсюда незаметно, чтоб вас никто не видел.

В гостиной к Асунсьон подошла Виктория и, потупив взор, тихо произнесла:

— Мне жаль, что так получилось.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила Асунсьон. — Неужели ты не понимаешь, что меня хотят выбросить из имения и лишить земли, которая принадлежит мне по праву?

— Я в это дело не хочу вмешиваться… К тому же закон…

— Ну да, закон. А я говорю тебе о чувствах! Как же быть с ними? — Виктория молчала, и Асунсьон продолжила, не дождавшись ответа: — Ты всегда любила «Эсперансу» и готова драться за нее даже со мной. Но почему же — таким образом?

— Я к этому не имею отношения и сделать ничего не могу, — ответила Виктория, придерживаясь прежней тактики.

— Это ты не можешь ничего сделать? — изумилась Асунсьон. — Ты? Виктория Оласабль? Да ты же единственная наследница имущества моего брата! Думаешь, я поверю, что ты подчинилась Гонсало? Или в тебе действительно уже не осталось ни гордости, ни характера, чтобы настоять на своем? Ты стала другой?

Мария, молча слушавшая этот диалог, с замиранием сердца ждала, что же ответит сестра. А Виктория приняла вызов Асунсьон:

— Да, я стала другой!

Асунсьон печально покачала головой:

— Конечно, годы проходят, люди меняются…

— Причем, меняются настолько, — подхватила ее мысль Виктория, — что способны предать своих братьев и породниться с нашими врагами!

Катриэль не смог стерпеть такого оскорбления, о чем прямо сказал Виктории:

— Вы возненавидели меня с первого взгляда, с первой секунды, хотя я этого не заслужил. Я вам — не враг, и никогда им не стану. Просто не смогу быть врагом той Виктории Оласабль, которой восхищался, слушая рассказы мамы, и с которой мечтал познакомиться!

— Вы опоздали на двадцать лет, — сказала ему Виктория. — Та, кем вы так восхищались, умерла. Ее убили.

Асунсьон молча взяла сына за руку и, не простившись, покинула дом.

Мария бросилась за ней вдогонку:

— Не уезжай, пожалуйста. Я пойду к Гонсало…

— Нет, все кончено, — обняла ее Асунсьон. — Прощай, Мария. Спасибо тебе.

Пока Асунсьон прощалась с Марией, к Катриэлю подошла Камила:

— Я дочь Виктории, Камила. Мне больно было слышать то, что говорила мама, и я прошу у вас прощения. Она… Она много страдала, поэтому, наверное, иногда говорит не то, что думает.

Катриэль был растроган поступком девушки и, взяв ее за руку, сказал:

— Спасибо, Камила. Хоть один человек в этом доме поговорил со мной нормально.

Вечером Мария уехала к Асунсьон — поддержать ее и Катриэля, а Виктория, выдержав трудный разговор с дочерью, пытавшейся внушить матери, что с Асунсьон поступают несправедливо, отправилась на кухню, к своему заветному графинчику.

 

Глава 4

Первые представления цирка «Олимпико» прошли в Санта-Марии с оглушительным успехом, Милагрос сияла от счастья, но очень скоро ей довелось пережить горе: она потеряла человека, который был для нее отцом.

Мигель умер под тяжестью металлического ящика, свалившегося на него во время разгрузки циркового оборудования. Последние слова его были обращены к Милагрос: он просил ее позаботиться о Хуансито.

После смерти отца Анибал почувствовал себя полновластным хозяином в цирке, но взялся командовать так круто, что сразу же восстановил против себя всю труппу.

Надо сказать, его и раньше здесь недолюбливали за грубость и несдержанность. Лишь одна Лара, акробатка, питала к Анибалу истинную страсть, чем он беззастенчиво и пользовался, проводя с нею ночи в цирковом фургончике. Однако жениться на Ларе вовсе не собирался и всякий раз грубо обрывал ее, когда она заводила об этом речь.

Милагрос тоже не всегда была довольна Анибалом, но при этом она любила его как брата и могла только сожалеть, что у него такой тяжелый характер. Но в последнее время деспотизм Анибала стал просто пугать Милагрос. Уж слишком рьяно опекал ее Анибал, не пуская к ней за кулисы восторженных поклонников, и не разрешал выходить одной в город.

Не кажется ли тебе, что ты превратно понимаешь свои братские обязанности? — не выдержала однажды Милагрос. — Даже папа никогда не держал меня на привязи.

— Теперь я за тебя в ответе! — строго произнес Анибал. — А здесь, в Санта-Марии, особенно много охотников поразвлечься с хорошенькой циркачкой. Думаешь, я не знаю, что на уме у этого наглого офицеришки Монтильо, который приходит на каждое представление и норовит прорваться к тебе любой ценой?

— А ты не допускаешь мысли, что в твою сестру может кто-то влюбиться? Ведь я уже взрослая, Анибал! В моем возрасте девушки выходят замуж, и я тоже хочу полюбить достойного человека и выйти за него замуж!

Анибал от злости скрипнул зубами, но промолчал.

Лишь на следующий день он решился открыться перед Милагрос, сказав ей то, о чем умалчивал много лет.

— Я люблю тебя! — признался он. — Давно люблю! Все эти годы я ждал, пока ты вырастешь, чтобы потом жениться на тебе!

— Но я же твоя сестра! — испуганно воскликнула Милагрос.

— Да, сестра, но не по крови, и ты это хорошо знаешь. Я не позволю ни одному мужчине приблизиться к тебе на пушечный выстрел и добьюсь, что ты рано или поздно станешь моей женой!

— По-моему, ты просто пьян, — сказала Милагрос, чтобы не показать Анибалу своего испуга.

— Да, я выпил. Для храбрости. И рад, что наконец все высказал тебе.

Он потянулся к Милагрос, пытаясь обнять ее, но она вовремя увернулась. Анибал догнал ее у двери и, больно сжав ей плечи, страстно поцеловал в губы.

Содрогаясь от рыданий и ужаса, она побежала к Хуане — толстой добродушной женщине, имевшей физический недостаток — у нее была густая борода, как у мужчины. И Хуана не брила ее, а, наоборот, обыгрывала свою бороду в номере с клоуном Каньете. С тех пор как умерла Хосефина, Хуана в какой-то степени заменила Милагрос мать. И сейчас она тоже, как смогла, успокоила несчастную девушку, пообещав, что, если понадобится, весь цирк встанет на ее защиту.

— Но есть еще один способ урезонить Анибала, — добавила, поразмыслив, Хуана. — Если рядом с тобой появится надежный мужчина, то Анибалу придется смириться. Почему бы тебе не обратить внимания на того бравого офицера, что каждый вечер добивается встречи с тобой?

— Ох, я боюсь, как бы это еще больше не рассердило Анибала, — высказала сомнение Милагрос, но Хуана пообещала быть все время на страже:

— Я буду ходить за. тобой как тень, и пусть только Анибал посмеет сунуться к тебе! Он еще не знает, на что способна бородатая женщина!

На следующий день Милагрос приняла предложение Августо и отправилась с ним на прогулку, правда, в присутствии Хуаны. Это обстоятельство, конечно, было серьезной помехой для Августо, но он радовался и тому, что Милагрос хоть как-то проявила к нему благосклонность.

— Она будет моей! — все более уверенно заявлял он в разговорах с Фунесом.

— А как идут дела с Лусией Линч? — поинтересовался тот однажды.

— Там тоже все в порядке! — подмигнул ему Августо. — Сегодня иду к ним на ужин.

Лусия ни от кого не скрывала, что влюблена в Августо и хочет выйти за него замуж. Такая откровенность пугала Марию и шокировала даже многоопытную Викторию. Но Гонсало, как всегда, был на стороне дочери. Более того, он считал Августо вполне подходящей партией для Лусии.

Марии же, наоборот, этот парень активно не нравился.

— В нем есть что-то неприятное. Какая-то холодность и надменность, — поделилась она своими впечатлениями с Викторией.

— Не говори только этого Лусии, — посоветовала Виктория. — А то опять поссоритесь.

— Но не могу же я быть равнодушной, когда речь идет о судьбе моей дочери. Августо ей не подходит!

— Папа то же самое говорил о твоем избраннике напомнила сестре Виктория.

— Но я желаю Лусии добра!

— Вот-вот. Папа тоже желал нам добра. А что из этого вышло? Не мешай событиям развиваться естественно. И пусть Лусия сама разберется, кто ей по сердцу.

Мария тем не менее высказала свои опасения дочери, но это лишь еще больше отдалило от нее Лусию. То есть все получилось так, как и предсказывала Виктория.

Лусия попросту игнорировала мать, вела себя так, будто Марии вовсе не было в доме, зато с теткой у них установились весьма доверительные отношения. Виктория не прерывала племянницу, когда та говорила о своих чувствах к Августо, и с пониманием отнеслась к желанию Лусии обновить гардероб.

— Я хочу сделать девочкам приятное, — сообщила Виктория сестре. — Завтра мы пойдем выбирать ткани для новых платьев. Все расходы беру на себя.

Камила, до той поры не бывавшая в роскошных магазинах, смотрела на обилие тканей и ничего не могла выбрать — глаза разбегались.

Лусия же оказалась слишком привередливой: ей хотелось буквально ослепить Августо новым нарядом, а все предложенные ткани были обычными шелками, хоть и очень дорогими.

Виктория, хорошо понимая состояние обеих девушек, помогала им советами и потому вовремя не заметила Розалинду, с которой совсем недавно содержала таверну.

— Виктория! Привет! — хлопнула ее по плечу Розалинда. — Какая неожиданность!

Камила и Лусия удивленно взглянула на эту столь бесцеремонную и вульгарную особу. Но еще больше удивило их поведение Виктории, которая вдруг залепетала каким-то неестественным голосом.

— Это… Это… Августина. Августина Флорес, — указала она рукой на Розалинду, и та изумленно вытаращила глаза. — Мы с ней когда-то жили рядом. Так ведь, Августина?

— Д-да… — не сразу ответила та.

— А это моя дочь Камила и моя племянница Лусия, — представила девушек Виктория.

— Что ты говоришь! — оживилась вдруг Розалинда. — Это твоя дочь? Хотя, конечно, прошло столько лет… Как тебе живется, Виктория? Наверное, неплохо, раз ты ходишь по дорогим магазинам.

— Да, неплохо. И у тебя, вероятно, достает средств посещать такие магазины?

— Ну что ты! Зашли с подругой просто поглазеть, — пояснила Розалинда. — На моем заведении не больно-то разживешься. Ты же знаешь это не хуже меня. Ах, да… — она запнулась, но Виктория пришла ей на выручку:

— Нет, отчего же, я хорошо помню твою гостиницу, хоть это и было очень давно. Представляешь, Камила, Августина знала твоего отца!

— Правда? Моего папу?!

Взглянув на Камилу, Розалинда всею душой пожалела эту девочку и принялась на все лады нахваливать ее гипотетического отца:

— Умный, красивый, благородный! Словом, большой человек был. Конечно, я очень хорошо его знала… Да и тебя я держала на руках, когда ты была совсем цыпленком.

Она так увлеклась, что Виктории опять пришлось вмешаться:

— Извини, Августина, нас ждет продавец. Всего тебе доброго.

— И тебе того же могу пожелать, — плутовато усмехнулась Розалинда. — Приятно было повидаться. Авось еще как-нибудь свидимся!

— Это… ваша знакомая? — брезгливо поморщилась Лусия, когда Розалинда и ее подруга вышли из магазина. — Даже не верится!

Виктория принялась объяснять племяннице, что жизнь сводила ее с разными людьми, а Камила тем временем пошла вслед за Розалиндой, надеясь подробнее расспросить ее об отце.

Пока она соображала, как лучше подступиться к Розалинде, та громко, на всю улицу, расхохоталась:

— Ты слыхала, какое имечко она мне придумала — Августина Флорес! Смехота!

— Я не сразу поняла, что произошло, — сказала приятельница Розалинды. — А потом все боялась, что ты проболтаешься. Хорошо, хоть я стояла в стороне, а то бы точно что-нибудь ляпнула. Это ж с ума сойти! От подстилки в борделе — до такой сеньоры! Ну и Виктория! Ни следа от той женщины, к которой мужики выстраивались в очередь!

У Камилы при этих словах потемнело в глазах, но она заставила себя идти следом за женщинами и слушать их.

— Мне жалко было ее дочку, — вздохнула Розалинда. — Представляешь, если б девочка узнала, сколько мужиков прошло через Викторию!

— А сколько бутылок было выпито! — добавила приятельница. — Тут с Викторией никто не смог бы тягаться…

Камила почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, и, боясь упасть, прислонилась к какой- то витрине.

В таком положении она простояла до тех пор, пока ее не нашли Виктория и Лусия.

— Что с тобой? Ты нас напугала, — бросилась к ней Виктория. — Почему ты ушла из магазина? Тебе плохо?

— Да, — слабым голосом ответила Камила. — Мне вдруг стало плохо, и я вышла на воздух.

Никогда еще Мария не чувствовала себя такой одинокой, как теперь, хотя рядом с нею и находились муж, дочь, сестра. Но все они смотрели на нее, как на чужую, и она отчаялась пробиться к их сердцам.

Гонсало, правда, предпринимал попытки заговорить с женой, отвлечь ее на какие-то семейные проблемы, однако Мария сказала, что никогда не простит ему подлости, допущенной по отношению к Асунсьон.

Но был в этом доме еще один человек, который страдал, Камила. Мария видела, как переживает дочь Виктории, как силится понять собственную мать, как жалеет Асунсьон. Она многое бы дала, чтобы помочь этой доброй и чистой девочке, но та сама все видела, что происходит в семье.

Вот и сегодня Камила пришла из магазина чем-то расстроенной, и даже к обеду не вышла— заболела.

Мария пошла к ней в комнату — справиться о здоровье и по возможности приободрить племянницу, приласкать ее.

— Может, все-таки надо вызвать врача? — спросила она у Камилы, но та внезапно разрыдалась, уронив голову Марии на грудь.

Мария дала ей выплакаться, а потом осторожно спросила:

— Тебя что-то мучает? Доверься мне. Может, я сумею тебе помочь.

— Нет, тетя, спасибо. Это невозможно выразить словами… Просто мне очень плохо. Душа болит… Я так радовалась, что буду жить в семье, а теперь мне кажется, что лучше было бы остаться в монастыре.

— Ты просто заскучала по своим подругам, по привычному укладу, — сказала Мария. — Если хочешь, мы завтра с тобой пойдем в церковь. Помолишься, и тебе станет легче.

— Да, тетя, пойдем— согласилась Камила. — Может, мне и вправду станет легче.

В церкви, после общей молитвы, Камила попросила Марию оставить ее ненадолго одну.

— Хорошо, я подожду тебя на улице, — ответила Мария.

— Господи, помоги мне! — истово шептала Камила. — Я не вынесу этой лжи! Моя мать— совсем не та, за кого себя выдает. У нее ужасное, позорное прошлое. Я так любила ее, а теперь— ненавижу! Господи, помоги мне избавиться от этой ненависти. Дай сил простить мою мать!..

Она взывала к Господу, молила о помощи, но желанное облегчение не наступало. Душа Камилы по-прежнему разрывалась от непосильного горя. Слезы ручьями текли по щекам, но Камила не замечала их.

Зато их сразу же заметила монахиня, каждый день приносившая в эту церковь булочки из сосед, него монастыря.

— Тебе плохо, дочка? — подошла она к Камиле. — Я могу тебе помочь.

— Мне… больно… — прошептала Камила.

— Я вижу, тебя гложет какая-то невысказанная печаль. Но ты не хочешь мне открыться.

— Я хочу, но не могу.

— Понимаю, — согласно кивнула головой монахиня. — Тогда молись. Открой душу Господу. А если тебе захочется все же открыть кому-нибудь свою тайну, то приходи в монастырь. Он тут совсем рядом. Спросишь сестру Маргариту, меня там все знают.

— Спасибо, сестра. Вы очень добры.

— Да благословит тебя Бог, — перекрестила ее Маргарита.

Та самая Маргарита, которая когда-то безумно любила Гонсало Линча, родила от него дочь, но сразу же и потеряла ее. А потом ушла в монастырь и стала сестрой Маргаритой.

Вернувшись домой из церкви, Мария узнала, что в ее отсутствие здесь был Августо и преподнес Лусии подарок — весьма дорогое украшение из золота.

Марию возмутила наглость молодого офицера, посмевшего явиться в их дом без специально¬го приглашения, да еще и с подарком. Но еще больше она была огорчена поведением Виктории, позволившей Лусии принять подарок.

— Ты должна была объяснить ему, что в приличном обществе так себя не ведут. Нельзя являться к девушке, когда вздумается, тем более в отсутствие родителей, — сказала она Виктории.

— Но ведь здесь была я, — возразила Виктория. — Или ты не считаешь меня членом семьи?

Мария не стала вступать в полемику с сестрой, но потребовала, чтобы Лусия вернула Августо подарок.

К удивлению Лусии, Гонсало поддержал Марию, сказав, что такие подарки дарят невесте, а не едва знакомой девушке.

Я сам объясню Августо, в чем он допустил бестактность, — взял на себя неприятную миссию Гонсало. — Надеюсь, он меня поймет.

На том и порешили.

А Виктория поделилась своей болью с Марией:

— Не пойму, что творится с Камилой. Вижу, она страдает, а помочь ей ничем не могу. Видимо, сказывается то, что мы долго жили врозь. Она привыкла все переживать одна и не хочет быть со мной откровенной. Видела бы ты, как сурово она посмотрела на меня сегодня утром! И сейчас ушла к себе в комнату, не хочет никого видеть.

— Не расстраивайся. Камила — очень хорошая, добрая девочка. Со временем она привыкнет к новому для себя укладу, — чем могла, утешила сестру Мария.

А Лусия, улучив подходящий момент, подкралась к Виктории с просьбой:

— Попроси папу, чтоб разрешил нам вновь выезжать на светские балы и приемы. Он тебя послушается. Мне надоело сидеть взаперти, да и Камиле не помешало бы развлечься. Хватит уже соблюдать траур, тем более что губернатор его запретил. Но мама ставит себя выше губернатора!

— Не надо так говорить о маме, — одернула племянницу Виктория. — А с Гонсало я договорюсь, обещаю.

— Тетечка, ты — прелесть! — чмокнула ее в щеку Лусия.

Ночь Камила провела без сна, а утром сказала Доминге, что идет в церковь, хотя уже твердо решила пойти в монастырь — к сестре Маргарите.

Но и там, встретившись с Маргаритой, она не сразу отважилась открыть ей горькую правду о матери.

— Ну, хочешь, я помогу тебе, — ласково погладила ее по руке Маргарита. — Ты потеряла любовь?

— Да, любовь матери.

— Это та женщина, что была с тобой вчера в церкви? Я не очень хорошо рассмотрела ее, но она мне показалась доброй.

— Нет, то была тетя Мария. Она действительно очень добрая и хорошая. А вот моя мама…

— Но если у тебя есть такая тетя, почему ж ты не обратишься за помощью к ней?

— Потому что я не могу сказать ей правду! Она умрет от горя, если узнает такое о своей сестре! — в отчаянии молвила Камила.

— Что же совершила твоя мать? Говори, не бойся. Все останется между нами, — заверила ее Маргарита.

— Моя мама — падшая женщина, — произнесла, наконец, это страшное слово Камила. — Я воспитывалась в приюте, а она в это время была в публичном доме. И скрывала от меня… Да и сейчас выдает себя за порядочную сеньору.

— Ты в этом уверена?

— Да. У меня есть веские доказательства.

— Ты хотела бы простить ее, но не можешь и поэтому терзаешься?

— Да. Я ей так верила! А она лгала мне и лжет до сих пор. Боюсь, что никогда не сумею простить ее! Скажите, как можно простить гулящую женщину?

— Точно так же, как Господь простил меня, — тяжело вздохнув, молвила Маргарита. — Я была такой же, как твоя мама.

— Вы?! — изумилась Камила.

— Да. Я наплевала в душу хорошему человеку и сбежала с подлецом. Родила от него дочь, которая, к несчастью, умерла. И скажу тебе: если бы она осталась жива, я бы тоже постаралась скрыть от нее свое прошлое. Поэтому не стоит обвинять твою маму. Наверняка в глубине души она раскаивается, только не может сказать тебе всей правды, потому что боится тебя потерять. И твой долг — поддержать ее! Будь мужественной, помоги своей матери.

— Я попытаюсь, — неуверенно пообещала Камила.

Дома ее приветливо встретила Мария, но посоветовала впредь не отлучаться из дома без разрешения матери.

— Виктория очень волновалась.

— А где она сейчас?

— Поехала с Лусией в магазин.

Камила внезапно заплакала, и Мария, почувствовав себя виноватой, стала оправдываться:

— Я не должна была говорить с тобой так строго, прости меня.

— Нет, вы тут ни при чем. Это я из-за мамы плачу, — призналась Камила. — Как выяснилось я совеем ее не знаю. Все, что она мне рассказывала, — было только нелепой сказкой. А о вас например, я почти не слышала от нее. И об отце моем толком ничего не знаю.

— Если хочешь, я могу рассказать тебе о нем, — предложила Мария.

— Вы знали моего отца? — обрадовалась Камила.

— Расскажите!

— Это было так давно, в пору нашей юности… — Мария умолкла, вспомнив Энрике, его улыбку, его светящиеся любовью глаза. — Твой отец, Камила, был удивительным человеком, редкого благородства и самоотверженности. Ради любви он готов был пойти на любые испытания.

— И что же, мама не сумела оценить его любви? — поспешила с выводами Камила.

— Нет, мама его очень любила! И из-за этого она даже не побоялась восстать против собственного отца. А твой дедушка не понял ее и отлучил от дома. Так что она потеряла семью из-за любви. Защищала ее, как могла.

— Спасибо, тетя! — растроганно молвила Камила. — Вы даже не представляете, насколько для меня важно было это услышать именно от вас, потому что вам я верю!

— Ты не обижайся на маму: она не рассказывала об отце, потому что не хотела лишний раз ранить тебя. Но ты знай, что она пожертвовала жизнью ради пленительного человека, о котором у нас остались самые лучшие воспоминания.

 

Глава 5

Трезво оценив ситуацию, Асунсьон и Катриэль поняли, что сейчас им надо отступить, но лишь затем, чтобы собраться с силами, найти надежных союзников и вновь начать борьбу за свои права.

Трудным было их прощание с «Эсперансой», с землей, возделанной их руками, с людьми, ставшими для них родными.

Асунсьон распорядилась зажарить барашка и устроила прощальный ужин, где за общим столом сидели хозяева и работники.

Затем Катриэль повидал своих друзей-индейцев и, погрузив на повозку ящики с одеждой и книгами, отправился вместе с матерью в ее городской дом.

Браулио тоже поехал с ними, не желая служить новому хозяину.

— Думаю, что и в городе я пригожусь вам, — сказал он. — Найду какую-нибудь работу, чтоб кормиться. Буду выполнять все ваши поручения, сеньора.

— Я тоже попробую поступить на службу, хоть для меня это будет и сложно, — подхватил Катриэль.

— Ну а я и вовсе не привыкла сидеть без дела! — улыбнулась Асунсьон.

В Санта-Марии ей сразу же повезло: знакомая предложила в качестве учениц двух своих дочерей, которым Асунсьон стала давать уроки европейской культуры и искусства.

Браулио вскоре нашел работу в порту, а с Катриэлем никто не хотел даже говорить — так сильны были расовые предрассудки.

— Ты извини, — сказал ему Браулио, — но тебе надо сменить костюм. Иначе ничего не получится. Завтра я отправлюсь в магазины и подберу для тебя все необходимое.

Пересилив себя, Катриэль облачился в брюки и сюртук, повязал галстук, мгновенно превратившись в неотразимого молодого сеньора, которого не портил даже густой загар.

Асунсьон и Браулио залюбовались Катриэлем; но он, поглядев на себя в зеркало, стал снимать эту непривычную, чуждую ему одежду.

— Я прочитал в газете, что здесь гастролирует цирк «Олимпико». Пойду туда, к нашим знакомым, — пояснил он свое намерение. — Надеюсь, их больше не испугает мой костюм.

— Передай от нас привет всем, особенно сеньорите Милагрос, — сказала Асунсьон, многозначительно переглянувшись с Браулио.

В цирке Катриэля встретили как старого доброго друга, разделив его печаль по поводу утраченного имения. В свою очередь он узнал о несчастье, постигшем Милагрос и всю труппу, — смерти Мигеля.

— Сколько трагедий за такой короткий срок! — сказал он, сочувственно глядя на Милагрос. — Если бы я мог чем-то вам помочь…

Милагрос готовилась к представлению, и Катриэлю удалось переброситься с нею лишь несколькими словами, зато Анибал уделил гостю гораздо больше внимания и, узнав, что тот ищет работу, предложил ему ухаживать за животными.

— Конечно, я понимаю, — сделал оговорку Анибал, — что с твоим образованием ты достоин- лучшего занятия, но, как говорится, чем могу… На хлеб, во всяком случае, ты здесь заработаешь.

— Да и с животными, насколько я помню, ты умеешь управляться.

Затем Катриэль сидел среди зрителей, совершенно ослепленный прелестью Милагрос…

А после представления ноги сами понесли его за кулисы, где он столкнулся с франтоватым офицером,

— Подождите меня на улице, — бросила офицеру Милагрос. — Я сейчас переоденусь и выйду к вам. Не хочу, чтоб Анибал вас увидел.

— Я готов ждать вас хоть всю жизнь! — расплылся в улыбке Августо.

Опечаленный Катриэль молча побрел домой.

Однако позже, уже работая в цирке, он понял, что не одинок в своей печали: Анибал тоже питал к Милагрос отнюдь не братские чувства. Она же, после трудных пререканий с братом, выговорила себе право ездить на прогулки с Августо. Скрепя сердце, Анибал разрешил ей это, строго-настрого наказав Хуане ни на секунду не оставлять девушку наедине с офицером.

Но эта уступка Анибала дорого стоила всей труппе, ибо он стал неузнаваемым: кричал на всех, мог пустить в ход даже кулаки, был груб с Хуансито. Словом — лютовал.

Лишь с Катриэлем почему-то держался в рамках приличия и даже извинялся перед ним за свое поведение:

— Понимаешь, после смерти отца мне трудно управлять этими людьми, которые помнят меня Мальчишкой, а себя считают великими артистами. Вот и сдают иногда нервы…

Однажды, придя домой, Катриэль застал там мисс Паркер, свою любимую учительницу. Она была в шоке от того, что ее лучший ученик вынужден убирать навоз в цирке.

— Я помогу тебе найти другую работу! — заявила мисс Паркер. — Поговорю со знакомыми журналистами. Ты будешь работать в газете!

— Вы шутите? — улыбнулся Катриэль. — На меня же здесь все смотрят как на дикаря.

— Я знаю и других людей, — ответила учительница. — Собери свои рукописи — я покажу их одному талантливому журналисту, порядочному человеку.

Кроме этого, мисс Паркер пообещала свести Асунсьон с сеньором Асурдуем — опытным юристом, который не побоится вступить в схватку с Гонсало Линчем и даже с самим губернатором.

И она не ошиблась в этом человеке: Асурдуй нашел зацепку в почти безнадежном деле Асунсьон.

— У нас есть только одна возможность, — сказал он, — доказать, что первоначально имение принадлежало вашему отцу и что вы ничего не получили от него в наследство. Сделать это будет, конечно, трудно. Однако, если нет документа о передаче имения в вашу собственность, то нет и документа, подтверждающего, что вы отказались от «Эсперансы» в пользу своего брата. Наберитесь терпения, и, даст Бог, мы одолеем всемогущего Линча.

Пока Асунсьон готовилась к борьбе с Гонсало, он тоже не сидел сложа руки. Прежде всего отправил своего верного помощника Бенито управлять «Эсперансой». Затем засвидетельствовал почтение губернатору, подбросив тому идею, как экономическими средствами прижать некоторых землевладельцев-либералов, стоящих в оппозиции к правительству.

Благодарный губернатор тотчас же стал претворять эту идею в жизнь, и, казалось бы, Гонсало мог быть вполне доволен своим нынешним положением, однако его угнетали отношения с женой. С тех пор как он отобрал имение у Асунсьон, Мария фактически бойкотировала мужа, вступая с ним в разговор только в случае крайней необходимости.

Так, например, по ее просьбе Гонсало вернул подарок Августо. А чуть позже она попросила его воздействовать на дочь отцовским авторитетом, уверенная в том, что Лусия должна помочь Камиле освоиться в новой обстановке:

— Поговори с нею, она тебя послушается и перестанет дерзить Камиле. Мне вообще кажется, что им лучше было бы поселиться в одной комнате, как когда-то жили мы с Викторией. Так они быстрей подружатся.

Гонсало имел на сей счет другое мнение, но не стал перечить жене, надеясь все же вернуть ее расположение. И Лусию уговорил потерпеть Камилу, хотя дочка и сопротивлялась изо всех сил.

Мария поблагодарила Гонсало за старания, но и после этого их отношения не стали теплее.

Желая отвлечься от семейных неурядиц, Гонсало, как в старые добрые времена, завернул к своему давнему приятелю Сантьяго, у которого всегда мог найти душевное отдохновение.

Сантьяго был удивительным человеком. Никакие удары судьбы и мерзости реальной жизни не смогли вытравить в нем веры в добро и чистоту людских помыслов. Он сам был чист душой, незлобив, не завистлив, и те же качества предполагал у Других людей, в том числе у Гонсало. Когда Сантьяго помогал ему в покупке квартиры для Маргариты, то считал, что делает это ради их любви — взаимной и страстной. И очень сочувствовал Гонсало, потерявшему сначала дочь, затем и Маргариту.

Сантьяго тоже довелось пережить любовную драму. Долгое время его сердце оставалось глухим к самым обольстительным женщинам, пытавшимся прибрать к рукам такого завидного жениха, каким был Сантьяго. Но вот однажды он из вежливости заговорил с простой девушкой, горничной, и она поделилась с ним своей печалью, рассказав, что накануне вышла замуж, но муж прямо из церкви уехал на воинское задание… Встреча с той девушкой произошла во время помолвки Адальберто и Виктории. Девушку звали Мартиной, а ее мужем был не кто иной, как Хименес.

Сантьяго тогда весь вечер не отходил от Мартины, но далеко не сразу понял, что прикипел к ней всем сердцем.

А когда понял, то специально стал заезжать к Эулохии, чтоб хоть издали увидеть там Мартину. Она же была счастлива со своим мужем, ждала от него ребенка, а Сантьяго удостаивался лишь ее приветливой улыбки — как добрый знакомый.

Но вот Хименес погиб, и Мартина перестала улыбаться. Потеряв мужа, она словно окаменела, и лишь рождение мальчика, очень похожего на отца, понемногу вернуло ее к жизни.

Помощь, предложенную ей Сантьяго, она долго отвергала, не веря в его бескорыстие и боясь впасть в зависимость. Так продолжалось до тех пор, пока Сантьяго не признался, что любит ее и хотел бы на ней жениться.

Мартина была ошеломлена его признанием. Кто она и кто этот богатый преуспевающий сеньор!

Сантьяго же день за днем доказывал ей свою любовь и преданность, оставаясь ее искренним другом. Постепенно Мартина приняла его дружеское участие, но полюбить так и не смогла и от замужества наотрез отказалась.

Отчаявшись добиться взаимности, Сантьяго на несколько лет уехал в Европу, не забывая, впрочем, посылать подарки Мартине и ее сыну Мариано. Она же писала ему благодарные письма, в которых подробно рассказывала о сыне и почти ничего — о себе. Поэтому для Сантьяго как гром среди ясного неба прозвучало известие о ее смерти — он не знал, что Мартина давно уже была больна.

Вернувшись в Санта-Марию, Сантьяго взял на воспитание Мариано. Мальчик оказался добрым, хорошо воспитанным и очень смышленым. Сантьяго полюбил его как родного сына и не жалел средств, чтобы дать ему достойное образование. Мариано выбрал своей профессией юриспруденцию и, несмотря на молодость, уже стал довольно известным адвокатом.

Сейчас, сидя за обедом с отцом и Гонсало Линчем, он позволил себе реплику в ответ на рассуждения гостя о том, что землевладельцы чересчур консервативны в восприятии новых юридических законов.

— Я согласен с вами, — сказал он, — что люди, занятые; обработкой земли, не в состоянии поспевать за правовыми и политическими изменениями. Но было бы ошибкой не считаться с тем огромным влиянием, которое имеют землевладельцы в провинции. Фактически они выступают от имени своих управляющих, пастухов и батраков.

— Но кого может интересовать мнение пастуха! — скептически заметил Сантьяго.

— Именно это я и считаю ошибкой, — повторил Мариано. — Землевладелец располагает доверием крестьян, и если умело использовать его влияние, то любую правительственную реформу можно внедрить, в провинции гораздо легче и быстрее, нежели это делается сейчас.

— А что, мне нравится, как ты мыслишь! — сказал Гонсало— Не хотел бы применить свои методы на практике? В моем новом имении.

— Это заманчивое и очень ответственное предложение, — неопределенно ответил Мариано.

— Разумеется, — согласился Гонсало. — Но я в тебя почему-то верю, ты справишься. Жду тебя завтра у себя дома для более конкретной беседы.

На следующий день Мариано отправился к Линчу. Дверь ему открыла приятная симпатичная девушка, которую он принял за Лусию.

— Нет, я — двоюродная сестра Лусии, Камила, — пояснила она.

— Рад с вами познакомиться, — улыбнулся Мариано.

Камила проводила его в кабинет Гонсало, куда Мариано вошел с явной неохотой, — ему хотелось еще пообщаться с этой милой девушкой.

Гонсало рассказал гостю историю «Эсперансы», попросив для начала порыться в государственном архиве и выяснить, нет ли там каких-то документов, хотя бы косвенно подтверждающих право Асунсьон на владение имением.

Затем он представил Мариано членам своей семьи, не подозревая, какое смятение вызовет фамилия гостя в душах Марии и Виктории.

— Ты слышала? Хименес! — взволнованно молвила Виктория, отозвав сестру в сторону. — И, по-моему, он похож на того Хименеса, что мы знали. Тебе не кажется?

— Да, сходство есть, — согласилась Мария. — Я и сама сразу же вспомнила капрала… Но мало ли на свете Хименесов?..

Она была знакома с Сантьяго, знала, что он воспитывает приемного сына, но Гонсало никогда не рассказывал ей, как этот мальчик попал к его Другу.

Журналиста Пабло Сандоваля, которому мисс Паркер хотела отдать рукописи Катриэля, в редакции не оказалось. Сеньор Чавес, главный редактор, сказал мисс Паркер, что Пабло уехал на несколько дней по семейным обстоятельствам.

Разумеется, он не знал, что Пабло в это время навещал не родителей, а Рамона Мартинеса — владельца оружейной мастерской и небольшой гостиницы.

— Ваш сын был моим другом и соратником, — сказал Пабло Мартинесу. — Я привез вам его вещи… Знаю, что у него не было от вас секретов, поэтому буду откровенен: мы намерены отомстить за гибель Рамонсито и других наших товарищей. А вы, надеюсь, поможете нам оружием.

Далее он рассказал, что они готовят покушение на губернатора, и Мартинес попытался отговорить его, боясь за жизнь этого парня, но не смог.

— Что ж, — сказал он. — Вижу, вы уже не свернете с однажды избранного пути. Таким же был и мой Рамонсито… Я помогу вам.

Он познакомил гостя с Энрике и Росаурой не скрывая, зачем пожаловал сюда Пабло.

Росаура приготовила ужин а Энрике поднял бокал в честь новых друзей, пожелав Пабло и его товарищам удачи.

Вернувшись в Санта-Марию, Пабло сам разыскал мисс Паркер: известить о подготовке покушения.

Рассказы Катриэля он прочитал в тот же день, они ему понравились, и теперь оставалось только дождаться решения главного редактора.

Катриэль, несколько воспрянув духом, принялся за новый рассказ, в героине которого легко можно было узнать Милагрос, а в герое — самого автора. Герои любили друг друга, уверенно преодолевая все препятствия, встающие на их пути.

Но то, что так легко удавалось Катриэлю на бумаге, было неосуществимо в жизни. Милагрос его словно и не замечала, занятая своими делами. Правда, у Катриэля появился неожиданный союзник — Хуансито. Невесть как учуявший своим детским сердцем, что индеец влюблен в его сестру, мальчик однажды сказал Милагрос в присутствии Катриэля:

— Ты только не обижайся, но мне не нравится твой офицер. И если тебе нужен настоящий друг, то выбери Катриэля! Он очень хороший!

Катриэль смутился, а Милагрос ответила просто:

— Я знаю, что Катриэль — надежный друг. И очень ценю его за это.

Но после представления вновь ушла гулять с Августо и неотступно следовавшей за ними Хуаной.

Бородатая нянька была, конечно, серьезной помехой для Августо. Но и в таких, стесненных, условиях он улучил подходящий момент и сказал Милагрос, что не мыслит без нее своей жизни.

Милагрос растерялась, и Августо, воспользовавшись ее замешательством, попытался закрепить успех, заговорив еще более горячо и страстно:

— Возможно, вам кажется, что я слишком поторопился с признанием в любви, но я — солдат, постоянно рискую жизнью и не хочу умереть, не увидев вас счастливой! Так что простите мне мою откровенность. Я безумно вас люблю и боюсь потерять. Мы должны все решить до вашего отъезда из Санта-Марии.

Такой напор совсем обескуражил Милагрос, она не знала, что ответить Августо, в искренность которого верила, и наконец решила тоже быть с ним откровенной.

— Это я должна просить у вас прощения, — сказала она, потупив взор. — Я согласилась проводить с вами время только потому, что ко мне пристает один человек. Понимаете? Я надеялась таким образом дать ему понять, что он не может рассчитывать на взаимность.

— Кто он? Я сам с ним поговорю!

— Нет! — испугалась Милагрос. — Вы только вызовете его гнев. Простите, я не должна была с вами встречаться. Фактически я обманула вас. Но обещаю, что эта встреча будет последней.

Августо, разумеется, не мог согласиться с таким решением и принялся убеждать Милагрос в том, что всегда сумеет защитить ее.

— Вначале вы были для меня просто красивой девушкой, — говорил он. — Но когда я узнал вас получше, увидел, как страдает ваше сердце, то понял, что вы — ангел со сломанными крыльями, огонь, сжигающий сам себя.

— Не надо, Августо! — взмолилась Милагрос, но он продолжил:

— Не гоните меня! Я помогу вам выбраться из беды. Позвольте мне любить вас и сделать все, чтоб вы меня тоже полюбили!

Его слова не могли оставить Милагрос равнодушной: в какой-то момент ей передалось волнение Августо. А он, чутко уловив смену ее настроения, решительно поцеловал ее в губы.

На мгновение она замерла, но затем, вырвавшись из его объятий, побежала к своей спасительнице Хуане.

— Подумайте над моим предложением, — крикнул ей вдогонку Августо. — Завтра вечером я приду за ответом.

Хуана догадалась, что произошло между молодыми людьми, но не увидела в этом ничего страшного. Наоборот, порадовалась за Милагрос.

— Анибал все равно не дает тебе проходу, — сказала она. — Так что держись за этого военного. Может, с ним ты найдешь свое счастье.

— Но он поцеловал Меня, Хуана! Я не должна была позволять ему этого! Я не испытываю к нему никакого чувства!

Хуана по-матерински обняла Милагрос, посоветовав ей не казнить себя понапрасну, а положиться на время, которое все расставит по своим местам.

Августо же вернулся в казарму совершенно потрясенный свиданием с Милагрос.

— Я люблю ее! По-настоящему люблю! — заявил он Фунесу, но тот вынужден был спустить его с высот любви на грешную землю:

— От Линчей приходил посыльный. Они ждут тебя завтра к ужину.

— Но я не могу пойти к ним завтра вечером! У меня важная встреча с Милагрос.

— Значит, настала пора сделать выбор между циркачкой и богачкой, — развел руками Фунес.

— Нет, я должен найти выход… Слушай, друг, выручи! Скажи Милагрос, что меня срочно отправили на задание, и заодно передай ей вот это.

Достав из тумбочки подарок, предназначавшийся Лусии, но возвращенный ее отцом, Августо приложил к нему записку: «В благодарность за незабываемый вечер, который я желал бы пережить вновь».

— Ну ты и авантюрист! — изумился Фунес, согласившись, впрочем, выполнить поручение приятеля.

В доме Линча Августо встретили как самого желанного гостя. Даже Мария на сей раз постаралась быть с ним приветливой, чтоб окончательно не испортить отношений с дочерью.

Но за ужином Лусия вдруг завела речь о цирке, сказав, что читала о нем восторженные отзывы в газетах и хотела бы посмотреть представление.

Мария сразу же напомнила ей о трауре, но Лусия стояла на своем:

— Мы можем пойти туда без вас, вдвоем с Камилой. Оденемся поскромнее, сядем где-нибудь на галерее. Надеюсь вы проводите нас туда, Августо?

«Только этого не хватало!» — подумал он, а вслух сказал, что был на премьере как охранник губернатора и не нашел там ничего интересного.

— Но говорят, там какой-то необыкновенный аттракцион со слонами! — не сдавалась Лусия, а Камила добавила:

— Мы однажды встретили на улице ту циркачку, что дрессирует слонов. Она очень красивая.

— Только одета вызывающе, — пренебрежительно скривила губы Лусия — Просто посмешище какое-то!

Августо захотелось убить ее, но он вынужден был сдерживать свои эмоции, согласно кивая головой и мило улыбаясь

 

Глава 6

Адвокат Асурдуй, взявшийся помогать Асунсьон, стоял во главе заговорщиков и готовил покушение на губернатора.

Один из членов группы раздобыл подробное расписание губернатора на предстоящую неделю, и повстанцев привлек там один пункт: посещение отдаленной заставы. Губернатор иногда позволял себе такие поездки в места, где его меньше всего ждали, чтобы самому проверить, насколько надежно несут службу низшие воинские чины и вверенные им подразделения.

— Мы не можем упустить этой возможности, — сказал своим соратникам Асурдуй. — Застава представляет из себя небольшое помещение, где служат всего несколько солдат. Когда тиран войдет туда — мы бросим бомбу.: — Но в таком случае погибнут солдаты! А этого нельзя допустить, — высказала свое мнение мисс Паркер.

— Гвардейцы будут стоять у главного входа, — принялся рассуждать вслух Асурдуй. — А мы зайдем с другой стороны. Только как это сделать? Как заставить их открыть другие ворота?

— Я могу взять это на себя, — вызвалась мисс Паркер. — Подойду к охраннику, переодевшись в крестьянскую одежду, попрошу впустить меня. Дескать, приехала из деревни повидаться с сыном… Это всегда срабатывает. А затем пройду к задней двери и впущу наших ребят.

— И я смогу взорвать бомбу так, чтоб было как можно меньше крови, — сказал Пабло, главный исполнитель теракта.

Таким образом, план был утвержден. Изготовление бомбы поручили Россо — пиротехнику из цирка «Олимпико». Он специально устроился в эту труппу совсем недавно, чтоб быть поближе к взрывчатым материалам.

Обсудив еще кое-какие детали, заговорщики разошлись по домам, не подозревая, что сведения о перемещениях губернатора попали к ним с ведома генерала — командира гвардейцев. Он решил заманить бунтовщиков в ловушку и там уничтожить их. А командование этой операцией поручил Августо Монтильо.

Польщенный таким ответственным заданием Августо поехал на место предполагаемой схватки с повстанцами, чтобы заранее укрепить боевые позиции. А один из заговорщиков — студент Хайме — отправился туда же для подробного изучения местности. Увидев, что солдаты строят дополнительные крепления, он догадался, что здесь готовится западня для заговорщиков и поспешил обратно в Санта-Марию. Однако гвардейцы, заметив постороннего в неположенном месте, попытались задержать его. Хайме не мог этого допустить и побежал. Гвардейцы открыли по нему огонь, но раненому Хайме все же удалось скрыться от погони.

Отдышавшись в лесистом овраге, он понял, что дорога в Санта-Марию для него отрезана— теперь гвардейцам известны его приметы. И Хайме решил пробираться в Арройо-Секо, к Рамону Мартинесу.

Увидев раненого, Росаура тотчас же стала хлопотать над ним, но Хайме, боясь потерять сознание, попросил оставить его наедине с Мартинесом.

— У меня нет секретов от этих людей, — успокоил его хозяин дома, и Хайме рассказал, что произошло.

— Значит, повстанцы готовят свержение губернатора, а жандармам все известно? — встревожился Энрике.

— Да, — подтвердил Хайме. — Заговор раскрыт. Они ждут нападения, чтоб разом прикончить всех заговорщиков. Надо срочно известить наших в Санта-Марии.

Сеньор Мартинес, я надеюсь, вы это сделаете.

— Конечно, я сейчас же туда поеду, предупрежу Пабло, — засуетился тот, но Энрике его остановил:

— Ваш приезд может вызвать подозрение.

— Многие ведь знают, что ваш сын… А в Санта- Марии сейчас процветает доносительство. Словом, я вас не пущу. Сам поеду.

— Энрике! — испуганно воскликнула Росаура.

— Я должен это сделать, — твердо произнес он. — К тому же… Имею я право повидать собственного сына?

Росаура поняла, что ей не переубедить мужа, и лишь потребовала взять ее с собой.

— Ну что ж, поедем вместе, — согласился Энрике — и на всякий случай прихватим с собой оружие.

Оставив вещи в отеле, Энрике и Росаура сразу же отправились в редакцию, но не застали там Пабло и оставили ему записку со своим адресом.

Затем разыскали Августо, однако он не мог уделить времени родителям и пообещал прийти в гостиницу лишь вечером.

Оказавшись не у дел, они медленно прогуливались по городу, с которым у Энрике было связано столько воспоминаний. Понимая состояние мужа, Росаура молча поддерживала его под руку. Но придя в гостиницу, не удержалась и высказала Энрике то, что мучило ее в тот момент больше всего:

— Я чувствую себя предательницей. Боюсь посмотреть в глаза собственному сыну. Мне трудно скрывать от него правду.

— Августо наш сын, это верно, — задумчиво произнес Энрике. — К тому же он — солдат, у ко¬торого есть свои убеждения… Жаль, конечно, что они не совпадают с нашими идеалами. Может быть, когда-нибудь мы поймем друг друга, а пока — каждый должен следовать своим принципам.

За ужином Росаура сидела как на иголках — боялась, что сейчас придет Пабло, и Августо заподозрит родителей в их секретной миссии.

Но Пабло получил записку только утром и узнав от Энрике о ловушке, схватился за голову.

— У нас почти не осталось времени, чтобы предупредить всех.

— Значит, нельзя терять ни минуты. Я поеду с тобой, — принял решение Энрике.

— Будь осторожен. Береги себя, — только и успела сказать ему Росаура.

Пабло и Энрике поехали прежде всего к мисс Паркер, но дома ее уже не застали.

Загримированная под старуху-крестьянку, мисс Паркер остановила извозчика, чтобы доехать с ним до заставы. Но в этот момент случилось невероятное: уличные торговцы погнались за мальчишкой, укравшим пирожок, испуганная лошадь резко рванула с места, и мисс Паркер оказалась под колесами экипажа.

Случилось это неподалеку от дома Асунсьон, и мисс Паркер из последних сил добралась туда.

Увидев окровавленную женщину, Мария, гостившая у Асунсьон, тотчас же отдала распоряжение Браулио:

— Беги к доктору Адамсу. Скажи, что ты от меня.

— Нет, не надо доктора, — попросила мисс Паркер. — Мне нужна помощь другого рода.

— Я помогу тебе, Элеонора, — пообещала Асунсьон. — Говори, что надо делать. А ты, Мария, оставь нас, пожалуйста, наедине.

— Если нельзя вызвать врача, то позволь мне хоть перевязать ее! — проявила настойчивость Мария. — А потом я уйду и, клянусь, забуду все, что здесь услышала.

Асунсьон разрешила ей перевязать Элеонору, а та рассказала, где сейчас должна быть и что делать.

— Я прошу тебя, Асунсьон, поезжай туда предупреди ребят, иначе они все погибнут.

— У меня другое предложение, — сказала Асунсьон. — Сейчас я обряжусь в наряд крестьянки и пойду туда вместо тебя. Скажи только пароль.

— Асунсьон, я боюсь за тебя! — воскликнула Мария.

— Ты лучше за меня помолись, — ответила Асунсьон. — И помни о своей клятве.

Оставшись одна, Росаура не находила себе места. Энрике помогает заговорщикам, Августо борется с ними. Как все это вынести женщине, чье сердце разрывается надвое?

Пабло говорил, что времени почти не осталось, А вдруг и в самом деле не осталось, и тогда Энрике попадет в кровавую западню вместе со всеми, для кого она уготована!

Росауре стало совсем плохо от этой мысли. Сидеть сложа руки она больше не могла и помчалась в гарнизон к сыну: надо предупредить Августо, что среди восставших может быть и его отец! Надо как-то предотвратить возможное кровопролитие!

Однако поговорить с сыном ей не удалось: Августо сказал, что отправляется на очень важное задание. Он конечно же не стал объяснять, на какое именно, только Росаура догадалась, сердцам своим почувствовала: Августо едет туда же, где сейчас находится Энрике.

Не зная, что еще предпринять, она поспешила в редакцию газеты, где работал Пабло. Если он успел предупредить своих товарищей о засаде, то должен был, вероятнее всего, вернуться в редакцию. И тогда все тревоги были бы позади.

Но и там Росауру ждало разочарование. Чавес сказал, что Пабло еще с утра уехал интервьюировать какого-то землевладельца и с тех пор здесь не появлялся.

Теперь оставалось только одно: молиться, чтоб все остались живы, чтоб отец и сын не убили друг друга в перестрелке.

Войдя в церковь, она стала истово молиться и внезапно потеряла сознание. На помощь ей пришла женщина, тоже творившая здесь молитву. То была Мария Оласабль де Линч. Так она сама представилась Росауре. А та в ответ назвала лишь свое имя.

Вычистив клетки и накормив животных, Катриэль оседлал своего любимого коня и поскакал за город — на душе было муторно и хотелось вдохнуть чистого степного воздуха.

На выезде из Санта-Марии он увидел группу людей, среди которых был его коллега по цирку, Россо. Вот так встреча!

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил, подъехав поближе, Катриэль.

— Забудь, что ты меня здесь видел, — не скрывая досады, ответил Россо. — И уезжай отсюда побыстрей!

Катриэль, не ожидавший такой грубости от Россо, застыл в изумлении, но внезапно увидел еще одного знакомого — Пабло.

Тот успокоил Россо, сказав, что Катриэлю можно доверять, так как он друг мисс Паркер.

— Но что здесь происходит? — спросил Катриэль. — Вы все так взволнованны.

— Прости, но тебе действительно лучше этого не знать, — сказал Пабло. — Поезжай домой

В это время до Катриэля донеслась фраза, оброненная кем-то из заговорщиков: «Мы должны спасти мисс Паркер!»

— Что с нею? Ей угрожает опасность? — встревожился Катриэль. — Пабло, я жду ответа! Мисс Паркер — дорогой для меня человек.

— Видишь тот домик вдали? Мисс Паркер вошла туда, не зная, что ее ждет засада. Если мы не придем вовремя — ее убьют.

— Я пойду с вами! решительно заявил Катриэль. — И никто из вас не сможет меня прогнать.; — Тогда надень хотя бы этот плащ, чтоб тебя потом не узнали, — сказал Энрике, взявший на себя командование операцией.

— Показались кареты губернатора и свиты. В них наверняка сидят гвардейцы, — молвил Асурдуй.

— Мы должны опередить их. За мной! — скомандовал Энрике. — К задним воротам!

— Элеонора! — крикнул Катриэль, заметив в глубине двора женщину в крестьянской одежде. — Спасайтесь! Здесь засада!

Голос сына заставил Асунсьон на мгновение остановиться, и она тотчас же была схвачена солдатом.

Энрике ударил его прикладом по голове, бросив Асунсьон:

— Бегите!

Солдаты, находившиеся внутри здания, стали палить по заговорщикам.

— Отходим! — приказал своим бойцам Энрике.

Гвардейцы, высыпавшие из карет, тоже откры¬ли огонь. До слуха Энрике донесся зычный голос Августо, отдававшего команды подчиненным.

— Хватайте старуху! — кричал Августо

— Возьмите ее живьем!

В начавшейся перестрелке Асунсьон потеряла из виду Катриэля и оттого металась под пулями, не желая уходить с места боя без сына.

— Сынок, спасайся! — кричала она по-индейски, пока Энрике на скаку не подхватил ее и не усадил на лошадь.

В тот же момент пуля гвардейца настигла Асунсьон. Тело ее безжизненно повисло на руках у Энрике.

— Проклятье! Пешими нам их не догнать, выругался Августо. — А эта старая ведьма — индианка. Она что-то кричала по-индейски.

— Больше она уже ничего не сможет крикнуть, — сказал гвардеец, чей выстрел оказался прицельным.

Повстанцы тем временем собрались в условленном месте, под густыми ивами, и Катриэль бросился к раненой Мисс Паркер.

— Катриэль… Живой… — еле слышно вымолвила Асунсьон.

— Айлен! — воскликнул ошеломленный Катриэль. — Я спасу тебя! Ты только потерпи немного…

— Вы ранены? — спросил Асурдуй Энрике.

— Да. Но я предпочел бы умереть, — с горе¬чью ответил тот, не объясняя причины своего мрачного настроения.

Рана Энрике оказалась неопасной — пуля лишь слегка задела плечо.

Перевязывая мужа, Росаура не удержалась от вопроса:

— Там был Августо?

— Да.

— Это он тебя ранил?!

— Вполне возможно, — глухо произнес Энрике.

Августо же горько переживал провал операции. Встретив его в приемной губернатора, Гонсало спросил, отчего он такой мрачный. Августо, зная, что Линчу можно доверять, рассказал о сегодняшним происшествии.

— Они явно знали, что губернатора там не будет. И напали только затем, чтоб освободить краснокожую старуху.

— Краснокожую старуху?! — изумился Гонсало. — Вы ее хорошо рассмотрели?

— Нет. Но она кричала что-то на своем языке. Потом одному из солдат удалось ее подстрелить.

— Насмерть?

— Не знаю, — ответил Августо. — Но в любом случае она долго не протянет.

Чутье подсказало Гонсало, что этой «краснокожей старухой» могла быть только Асунсьон. Вряд ли найдется какая-нибудь индианка, которая будет участвовать в правительственном заговоре, да еще вместе с белыми!

Своими подозрениями он поделился с Викторией, но та сразу же сказала, что это абсурд.

— Нет, я уверен, — возразил Гонсало, — и могу это доказать. Ты будешь свидетелем. Если она ранена, пусть попробует объяснить, где она попала под пули.

— На меня не рассчитывай, — твердо молвила Виктория.

— Но я все равно поеду туда с гвардейцами и генералом, — заявил Гонсало. — Уверяю тебя: уже сегодня мы избавимся от Асунсьон, и от ее краснокожего сыночка.

— Нет, я не могу тебе этого позволить, — повторила Виктория. — Ты заблуждаешься относительно Асунсьон и можешь сам опозориться.

Ей, однако, не удалось убедить Гонсало, и, когда он поехал за гвардейцами, Виктория все рассказала Марии. К дому Асунсьон сестры прибыли одновременно с Гонсало, генералом и несколькими гвардейцами.

Асунсьон к тому времени уже успела продиктовать мисс Паркер текст завещания, назвав своим единственным наследником Катриэля.

— Пусть доктор Асурдуй заверит его и… огласит.

— Перестань, Асунсьон, — со слезами на глазах молвила мисс Паркер. — Ты будешь жить! Это я во всем виновата…

— Нет, Элеонора, мои силы на исходе, — возразила Асунсьон. — Не вини себя. Позови Катриэля, я хочу побыть с ним…

Но в этот момент раздался громкий стук в дверь, и Браулио сказал, что там — гвардейцы.

— Я их встречу, а вы, мисс Паркер, присмотрите за мамой, — распорядился Катриэль.

Буквально ворвавшись в дом, Гонсало заявил, что Асунсьон не только предала интересы Родины, но и опорочила честный род Оласаблей, поэтому должна немедленно предстать перед судом.

— Мама спит, — ответил Катриэль, стараясь выглядеть как можно спокойнее. — И я не стану ее будить из-за вашего нелепого вымысла.

Мария и Виктория тоже в один голос стали заверять генерала, что Гонсало попросту клевещет на их тетку.

— Я готов принести извинения, если ошибся, — сказал Гонсало. — Но для этого мы все должны увидеть Асунсьон и порасспросить ее кое-о-чем.

— Я не стану будить маму, — вновь повторил Катриэль. — У нее был трудный день. А завтра мы с ней можем сами приехать к генералу, чтобы развеять все подозрения.

— Ваше нежелание позвать сеньору Оласабль только увеличивает мои подозрения, — сказал генерал. — Пригласите ее сюда, будьте добры.

На лице Катриэля появилась растерянность, но вдруг он услышал у себя за спиной голос Асунсьон:

— Я вас слушаю. В чем дело? Почему вы беспокоите меня в столь поздний час?

Взглянув на мать, Катриэль увидел, что она одета и причесана как для приема гостей, только лицо ее чересчур бледное.

— Простите, сеньора, — смутился генерал. — Вероятно, тут вышла ошибка. Досадная ошибка.

— И все же я прошу вас объяснить подробнее, что все это значит? — строгим голосом потребовала Асунсьон.

— Один безответственный человек поставил под вопрос наше честное имя! — выпалила Виктория, гневно глядя на Гонсало.

— Наоборот, я только хотел снять все подозрения, — заюлил он, на ходу меняя тактику. — Сегодня было совершено нападение на войсковое подразделение, и в этом налете участвовала женщина, по приметам похожая на вас, Асунсьон. Так что я просто обязан был прибегнуть к такому, возможно, неординарному методу.

— Не сомневаюсь, что вами руководило именно это благородное желание, а отнюдь не тяжба вокруг имения, — язвительно произнесла она.

— Тяжба? — изумился Генерал.

— Это старые семейные склоки, они к делу не относятся, — ответила ему Асунсьон.

Генерал еще раз принес свои извинения и велел гвардейцам покинуть дом. Гонсало последовал за генералом. А Виктория возбужденно заговорила о том, что не верила в виновность тети и намерена была защищать ее изо всех сил.

— Спасибо, — тихо молвила Асунсьон, и Мария, знавшая, что на самом деле сегодня произошло, постаралась увести сестру.

Затем, уже на улице, попросила Гонсало и Викторию подождать ее в экипаже, сказав что вернется через минуту.

Увидев блудную, обессилившую Асунсьон, она припала к ней:

— Я люблю тебя. Держись. Надо вызвать врача.

— Ни в коем случае! — прошептала Асунсьон. — Иди к ним, чтоб они ни о чем не догадались. Скажи, что я возмущена и собираюсь уехать отсюда в длительное путешествие. А сын останется вместо меня. Ты все поняла?

— Да. Клянусь, никто ничего не узнает, — едва сдерживая слезы, молвила Мария.

— Спасибо тебе, — из последних сил улыбнулась Асунсьон. — Не оставляй Катриэля.

Поцеловав ее на прощание, Мария направилась к экипажу.

А Асунсьон отдавала последние распоряжения сыну:

— Когда настанет час — отнеси меня в повозку и похорони в тихом спокойном месте. Где-нибудь в поле, у реки… Это будет наше сокровенное место, куда ты сможешь приходить со своими тревогами и болью…

 

Глава 7

Августо долго ходил подавленный после поражения в операции, которая, в случае удачи, могла бы стать важным этапом в его служебной карьере.

Своего огорчения он не скрывал от родителей, и те вынуждены были утешать его, заодно ненавязчиво втолковывая, что у бунтовщиков есть свои веские причины для борьбы, и дело это не такое простое, как может показаться на первый взгляд.

Августо вроде бы и соглашался с родителями, но в тоже время твердил одно: «Я — солдат, и должен быть верным присяге!»

— Ну ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложил ему Энрике. — Как ты проводишь тут свободное время, есть ли у тебя друзья?

— У меня есть…девушка, — произнес Августо, вспомнив при этом о Милагрос, с которой не виделся уже два дня.

— И кто же она? — взволнованно спросила Росаура.

— Это…очень достойная девушка, из уважаемой семьи, — горделиво ответил Августо. — Лусия Линч.

Ошеломленные Энрике и Росаура сидели молча, с вытянутыми лицами, и Августо, по-своему истолковав их реакцию, улыбнулся:

— Ну что вы? Я ведь уже не мальчик. Когда то это должно было случиться.

— Да, все так, — молвил Энрике, стараясь прийти в себя. — Это дочь Гонсало Линча?

— Ты с ним знаком? — обрадовался Августо.

— Нет. Но это слишком благородное семейство, я слышал.

— Конечно! Может, даже самое благородное во всем городе! — воскликнул Августо. — Однако меня там очень тепло принимают. И когда я сказал дону Гонсало о вашем приезде, он выразил желание с вами познакомиться.

— Сынок, у нас нет даже приличной одежды, чтобы пойти к ним, — сказала Росаура.

— Это не беда! Вы можете купить здесь новые наряды, — возразил Августо. — Поймите, для меня очень важно, чтобы вы познакомились с Лусией и ее семьей. Кто знает, когда еще вы приедете в Санта-Марию?

— Мы подумаем, сынок. Дай нам немного времени, — попросил отсрочки Энрике.

Оставшись вдвоем с Росаурой, он не стал скрывать своего смятения:

— В Санта-Марии тысячи девушек. Почему же он выбрал именно дочку Гонсало Линча?!

— Ты хочешь сказать: дочку Марии? — произнесла Росаурато, на что у Энрике не хватило духу.

— Да. Мне нельзя туда идти!

— Ты все еще любишь ее?

— Нет. Я люблю тебя, и ты это знаешь, — ответил Энрике. — Мы столько лет вместе, что ты уже стала частью меня, и я тебе за это благодарен. Ты — мой ангел-хранитель, моя жена и верная подруга.

— Спасибо, — растроганно молвила Росаура. — Ты никогда не говорил мне таких слов…

— Прости. Я должен был говорить тебе их каждый день, — обнял ее Энрике. — А что касается моего прошлого… Честно говоря, я и сам не ожидал, что оно вновь зацепит меня, да еще и с таким коварством.

— А знаешь, я видела твою Марию, — сказала вдруг Росаура. — Да, в церкви. У меня потемнело в глазах, и она помогла мне. Мы обменялись несколькими словами, но я поняла тебя, Энрике. Такую женщину можно было полюбить на всю жизнь.

Он молчал, изумленно глядя на Росауру, восхищаясь ее мужеством и мудростью. А она продолжила:

— Нам никуда не деться от своего прошлого, так же, впрочем, как и от настоящего. Раз уж так распорядилась судьба, то давай наберемся духу и пойдем к Линчам. Ради Августо. Может, ему повезет больше, чем тебе, и он будет счастлив с дочерью Марии.

— Я не перестаю тобой восхищаться! — сказал Энрике. — Лучшей спутницы жизни Господь и не смог бы мне даровать. Мы пойдем в этот дом, и я вынесу все ради будущего нашего сына.

После смерти Асунсьон Мария поклялась себе, что никогда больше не будет, плыть по течению судьбы и во всем повиноваться Гонсало.

— Ты украл у меня все. Даже мою дочь! — гневно бросила она мужу, и Гонсало внутренне содрогнулся от ее слов.

— Что за вздор ты несешь? — сказал он, преодолев страх, внезапно настигший его через столько лет после содеянного преступления.

— Не надо ничего говорить, — строго произнесла Мария. — Лусии я не нужна, а тебя — не могу видеть. Я ухожу, Гонсало.

— Куда? Ты сошла с ума!

— Нет. Никогда прежде я не рассуждала так здраво, как теперь, — ответила Мария и принялась укладывать вещи в саквояж.

Поняв, что это серьезно, Гонсало бросился за помощью к Виктории:

— Останови ее! Придумай что-нибудь! Помоги мне!

Но никакие доводы не действовали на Марию и тогда Виктория воскликнула в отчаянии:

— Ты ведь заодно бросаешь и меня! Ты не подумала об этом? Если ты уйдешь, я тоже не смогу оставаться здесь. Это твой дом.

— Только до той поры, пока здесь живешь ты!

— Но не могу же я предложить тебе и Камиле уехать вместе со мной, — сказала Мария.

— А Лусия? Ты еще ни словом не обмолвилась о дочери, — напомнила ей Виктория.

— Я попробую увезти ее с собой.

— И ты думаешь, она оставит любимого отца? Да ни за что на свете! Ты окончательно ее потеряешь.

Мария и сама это знала не хуже Виктории, но оставаться в доме, где правит Гонсало, тоже не могла.

— Что же мне делать? — заплакала она, уро¬нив голову на грудь Виктории. — Помоги мне, сестричка!

— Конечно, я помогу тебе не сомневайся, — тоже заплакала Виктория.-Только ты успокойся, не руби с плеча. Может, нам стоит уехать куда-нибудь вместе с девочками? Хотя бы в «Эсперансу». Отдохнем там. Возможно, тебе удастся сблизиться с Лусией, а мне — с Камилой…

— Как я могу туда поехать? бедная Асунсьон… — от невысказанного горя Мария заплакала навзрыд. — Асунсьон поймет нас, — уверенно произнесла Виктория. — А мы должны думать о наших детях. Ради них можно сделать что угодно.

В конце концов Мария согласилась с предложением сестры, а вот их дочерей не обрадовал предстоящий отъезд: Лусии не хотелось расставаться с Августо, а Камила только начала ходить по редакциям, предлагая свои сочинения и на¬деясь на то, что, может быть, кто-нибудь опубликует их.

Зато Гонсало обрадовался возможности сохранить семью и пустил в ход все свое влияние на дочь, уговорив ее поехать в имение вместе с матерью.

— Завтра к нам на ужин придут родители Августо, а послезавтра можете отправляться в дорогу.

— Нет. Я уже велела приготовить экипаж. Мы уедем сегодня же, — уперлась Мария, вызвав очередной приступ гнева у Лусии.

— Тебе придется извиниться перед Августо, — сказала Мария Гонсало. — Я не в том состоянии, чтобы улыбаться гостям и вести с ними светские беседы.

Таким образом, встреча сестер с их незабвенным Энрике не состоялась.

Вместо похода к Линчам супруги Муньис отправились в цирк к Катриэлю, узнав, что Асунсьон погибла.

— Держись, сынок, — обнял его Энрике. — Если будет трудно — приезжай к нам, мы всегда тебе поможем.

На следующий день Росаура и Энрике уехал из Санта-Марии.

Из-за перипетий на службе и приезда родителей Августо несколько дней не мог выбраться в цирк, а тем временем там произошли события весьма неприятные для Милагрос. Увидев подарок и записку Августо, Анибал не только устроил буйную сцену ревности, но и решил свернуть гастроли в Санта-Марии, хотя это было и убыточно для цирка.

Милагрос поняла, что у нее нет иного выхода, как оставить арену и выйти замуж за Августо. При этом надо обязательно забрать в свой будущий дом Хуансито, иначе жертва будет бессмысленна.

Поговорив с братишкой, Милагрос прямо объяснила ему, в какой сложной ситуации оказалась, и Хуансито преодолел свою неприязнь к офицеру — только бы жить вместе с сестрой, а не с бешеным Анибалом.

Но и решившись на такой рискованный шаг, Милагрос не почувствовала облегчения. Грустная — грустная бродила она по цирку, и лишь на манеже преображалась, становясь все той же искрометной и обворожительной Милагрос, какой была до приезда в Санта-Марию.

Чрезмерная загруженность Августо и невозможность выкроить время для встречи были только на руку Милагрос — она хотела хоть немного привыкнуть к мысли, что станет женой, по сути, чужого ей человека. Но вот Фунес сообщил, что Августо приедет к ней завтра днем, и Милагрос вновь охватил страх. Правильно ли она но убегая от одного нелюбимого мужчины к другому? Неужели же нет какого-нибудь третьего пути?

Занятая такими тревожными мыслями, она после представления закрылась в своем фургончике, но долго не смогла там находиться: с детства привычная обстановка душила ее, вызывая слезы и сожаление, что со всем этим вскоре придется распрощаться навеки.

Набросив на плечи легкую накидку, Милагрос пошла к реке — туда, где паслись стреноженные цирковые лошади. Стояла теплая звездная ночь, от реки веяло освежающей прохладой. Милагрос увидела, как двое молодых лошадей, сбросив путы, резвились в стороне от табуна, милуя и лаская друг друга. «Вот они, влюбленные!» — позавидовала им Милагрос,

Она решила дать им насладиться свободой, прежде чем вновь стреножить их, чтоб не убежали куда глаза глядят. Найдя поблизости какую-то корягу, Милагрос устроилась на ней, вновь предавшись своим безрадостным мыслям. И не сразу заметила Катриэля, тоже бродившего здесь в одиночестве, потому что ему теперь стало тяжело возвращаться в дом, где не было дорогой Айлен.

Они разговорились — о небе, звездном и бездонном, о близящемся расставании, об «Эсперансе», которую Катриэль потерял.

Когда я был маленьким, — вспомнил он, — мы с Айлен часто сидели вот так по ночам и смотрели на звезды. Она говорила мне, как называют их бледнолицые, а я — как индейцы. И только мы вдвоем знали, что это одни и те же звезды.

Как, наверное, хорошо делить с кем-то звезды! — мечтательно произнесла Милагрос, но в ее голосе Катриэлю послышалась какая-то обреченность, и он сказал:

— Звезды становятся теплыми и близкими только тогда, когда люди, глядящие на них, способны разделить друг с другом и радости, и горести. Тебя что-то мучает, Милагрос, я вижу это в твоих глазах. Доверься мне. Наверняка я смогу тебе помочь.

— Нет, никто мне уже не поможет…

— Ты заблуждаешься, — уверенно заговорил Катриэль. — Всегда можно что-то сделать. Мама учила меня: не стоит бояться ночной тьмы, надо просто дождаться утра.

— Но ты оказался плохим учеником, — заметила Милагрос, — потому что в твоих глазах я тоже вижу печаль.

— Это оттого, что мама… Она сейчас очень далеко.

— Женщина, знающая тайну звезд, не может быть далеко.

— Да? — изумился ее словам Катриэль. — Тогда будем ждать утра? Вместе?

— Попробуем, — впервые за все время разговора улыбнулась Милагрос.

Они еще поговорили о детстве, о юношеских мечтах, которые, как выяснилось, не всегда сбываются реальной жизни. Катриэль рассказал Милагрос о своих писательских опытах и о том, что вынужден публиковать рассказы под псевдонимом, выдавая себя за некоего итальянского князя Арчибальдо де ла Круса, потому что чванливый главный редактор ни за что бы не напечатал сочинения какого-то безвестного индейца.

— И ты опечален этим? — высказала догадку Милагрос.

— Нет. Если бы все дело было только в этом!..

— А в чем же? Откройся мне, хочу тебе помочь! — горячо заговорила она. — Этой ночью ты вернул мне покой, которого я уже давно не испытывала. Будь моя воля, я бы осталась здесь навсегда, среди этих звезд, рядом с тобой…

От волнения у Катриэля перехватило дыхание, я, не в силах выразить свои чувства словами, он притянул Милагрос к себе. И она не отстранилась, потому что этот жест Катриэля был таким искренним и естественным.

— Скажи, что я могу сделать для тебя? — спросила Милагрос, глядя ему прямо в глаза, которые теперь были близко-близко.

— Просто будь рядом, как сейчас — вымолвил Катриэль, едва не касаясь губами ее губ.

А Милагрос, отвечая согласием на его просьбу, уже сама потянулась к нему, и Катриэлю стоило огромного труда все же удержаться от поцелуя.

— Не стоит совершать ошибку, которая нам дорого обойдется, — сказал он, решительно отстранившись от Милагрос.

Она же, ошеломленная столь резкой переменой в его поведении, растерянно спросила:

— Тебя что-то обидело, Катриэль?

— Нет. Нет! С первой нашей встречи мне хотелось поцеловать тебя. Но сделать это сейчас— означало бы создать иллюзию, которая затем разлучила бы нас в действительности.

— Мне больно это слышать, — призналась Милагрос.

— Я понимаю тебя, — сказал Катриэль. — Но нам обоим было бы гораздо больнее от этого поцелуя.

— Почему?!

— Потому что ты поцеловала бы не меня. Тебе хотелось прикоснуться губами к призраку, неожиданно явившемуся из этой прекрасной тихой ночи.

— Да, эту ночь мне хочется запомнить навсегда — подтвердила Милагрос.

— Именно поэтому в ней не должно быть ничего, о чем завтра можно будет пожалеть А тот, кто предстал перед тобой как призрак пусть явится тебе при свете дня. Если он выдержит испытание светом и покажется тебе столь близким, как сейчас, тогда, я надеюсь, мы оба обретем счастье и покой.

— Наверное, ты прав, Катриэль, — согласилась Милагрос. — В любом случае я благодарна тебе за эту волшебную ночь.

— А я- тебе, — сказал он. — Видишь, уже светает. Мы дождались утра! И теперь я знаю: все у нас будет замечательна

Однако надеждам Катриэля не суждено было стать реальностью. День, последовавший за столь прекрасным утром, оказался чудовищным для Милагрос. Лара, уязвленная намерением Анибала жениться на Милагрос, донесла ему, что та всю ночь прогуляла с офицером. Из своего фургончика она слышала на рассвете голоса Милагрос и какого-то мужчины, но и предположить не могла, что это был не Августо, а Катриэль.

Анибал, окончательно потеряв над собой контроль, бросился в фургончик Милагрос и стал избивать ее. Милагрос истошно закричала, на помощь ей прибежали Каньете и Россо, а вскоре появился и Августо, при виде которого Анибал выхватил из-за пояса револьвер и с воплем: убью! — понесся на соперника.

Августо же, сохраняя достоинство, предложил ему сразиться в честной схватке, как подобает настоящим мужчинам, и главное — не здесь, на глазах у перепуганных женщин.

Анибала это предложение возмутило еще больше:

— Это ты, подонок, говоришь тут о чести и порядочности? Ты, который воспользовался наивностью невинной девушки? Да я сейчас же сотру тебя в порошок!

Он выстрелил в Августо, но револьвер дал осечку, а подоспевший к этому моменту Катриэль ловко выхватил оружие у Анибала.

— Уходите немедленно и ждите меня вечером на площади, — бросила Милагрос Августо.

— Но я не могу так уйти, — заупрямился он, не обращая внимания на Анибала, которого с трудом удерживали Катриэль и Россо.

— Я отвечаю вам: «Да», — совсем отчаявшись, выпалила Милагрос. — Только уйдите, пожалуйста.

Ее «да», адресованное Августо, заставило Анибала разом отрезветь.

— Отпустите меня, ребята, — сказал он Катриэлю и Россо. — Обещаю, что пальцем не трону Милагрос. Но мне просто необходимо поговорить с ней спокойно, без свидетелей.

Оставшись с ним наедине, Милагрос подтвердила, что покидает цирк и выходит замуж за Августо.

— Ты… его любишь? — упавшим голосом спросил Анибал.

— Нет, — честно призналась Милагрос. — Я делаю это ради нас с тобой. Ты сам толкаешь меня в его объятия.

Анибал был потрясен услышанным.

— Я понял бы тебя, если б ты была влюблена в этого офицеришку. И, наверное, смирился бы со своим поражением. Но так, без любви!.. Ничего не понимаю. Если ты способна отдаться мужчине которого не любишь, то почему выбрала не меня?

— Потому что я люблю тебя как брата и слишком дорожу этой любовью, не хочу ее потерять У меня ведь нет родных. Только ты и Хуансито-!. мои братья.

Анибал подавленно молчал; У него уже не осталось сил, чтобы спорить с Милагрос.

Направляясь в свой фургон, он попросил Каньете принести туда побольше виски и пил до тех пор, пока не забылся в пьяном тяжелом сне.

А Катриэль угрюмо побрел по улице, ничего не видя перед собой и думая лишь о том, зачем ему теперь жить на этом жестоком и обманчивом белом свете

Зато Августо торжествовал.

Отправляясь на свидание с Милагрос, он попросил Фунеса снять хорошую комнату в номерах, подальше от центра.

— Таки добился своего? Она согласилась? — не мог поверить Фунес.

— Да! Да! Понимаешь, она сказала мне «да»!

Милагрос действительно пришла на площадь, как обещала. Попросила прощения за брата, за¬тем перешла к делу:

— Я согласна соединить свою жизнь с вашей, но при одном условии…

Готов выполнить любое ваше условие! — заверил ее Августо.

— Я не могу оставить своего братика. Хочу, чтобы он жил с нами, — пояснила Милагрос.

— Не скажу, что я этому рад, — признался Августо, — но, видимо, придется устраивать и твоего брата. Я ведь обещал сделать тебя счастливой. И прошу: не говори мне это холодное «вы».

— Хорошо, Августо. Я уже счастлива. И буду благодарна тебе всю жизнь.

— Мне нужна от тебя не благодарность, а любовь, — улыбнулся он. — Сейчас я живу в казарме… И, пока не найду для нас приличный дом, давай снимем комнату в каком-нибудь пансионе.

— Я на все согласна! После цирковой повозки любая комната покажется мне дворцом.

Растрогавшись, Милагрос заплакала, приведя в замешательство Августо.

— Я думал, ты обрадуешься… Ты несчастлива?

— Я буду счастлива, буду! — клятвенно заверила его Милагрос. — Когда мы пойдем с тобой к алтарю, то, прежде чем сказать «да», я помолюсь Господу, чтоб Он сделал нас обоих счастливыми.

Она осеклась, увидев, как переменился в лице Августо.

— Я что-то не так сказала? Говори! Ведь мы скоро станем мужем и женой, а потому должны быть откровенны друг с другом.

— Дело в том… — запинаясь, пустился в объяснение Августо, — в том, что я не говорил тебе о браке.

Милагрос смотрела на него недоуменно, и он продолжил:

— Вспомни, я никогда не предлагал тебе руку… Всегда был честен с тобой. Говорил только о нашем счастье, о том, что мы всю жизнь будем вместе… Но это не значит, что мы должны пожениться. Я не могу себе этого позволить. Не могу поставить под удар свою карьеру.

— Не пойму, как женитьба может помешать твоей карьере.

— Ну… Как тебе это объяснить? Я ведь пользуюсь уважением в определенных кругах…

— А женитьба на циркачке в тех кругах считается недопустимой! — дошло наконец до Милагрос.

— Не обижайся. Я люблю тебя! И дам тебе намного больше, чем кто-либо другой. Почему тебя так волнует пустяковая формальность?

— Формальность? — возмутилась Милагрос. — Это обыкновенная подлость! Ты думал, что я, подобно гулящей девке, буду делить с тобой постель только в благодарность за комнату в пансионе? Не за ту принял! Я презираю тебя!

Она повернулась, чтобы уйти, но Августо ухватил ее за руки:

— Постой! Не уходи. Я люблю тебя!

— Отпусти меня, или я закричу на всю улицу, — предупредила его Милагрос. — Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.

— Ты в этом горько раскаешься! — сказал, отпустив ее, Августо. — Сама придешь ко мне! Да, Милагрос, запомни, ты все равно будешь моей!

 

Глава 8

Анибал проспался лишь к вечеру и, вспомнив, что произошло накануне, велел труппе немедленно собираться в дорогу.

— На ночь глядя? Ты с ума сошел! — загалдели цирка но Анибал был тверд в своем решении.

Хуана и Каньете побежали в город — искать Милагрос, но не нашли ее.

И тогда Хуансито сказал брату:

— Хоть ты и не очень любил меня, но я не в обиде и всегда- буду помнить тебя. Даже, наверное, буду скучать по тебе.

— Что это значит? — не понял Анибал.

— Я прощаюсь с тобой, — пояснил Хуансито — Милагрос сказала, что не уйдет из цирка без меня. И я ее здесь подожду.

Бедный мальчик не мог и предположить, какой козырь дал в руки Анибалу. Тот сразу же вцепился в Хуансито, сказав, что никуда его не отпустит.

Мальчик заплакал, циркачи принялись укорять Анибала в бездушии, но он уже понял, что только так, взяв в заложники брата, может еще вернуть Милагрос.

— Кончайте этот балаган! — прикрикнул он на циркачей. — Быстро садитесь в повозки. Мы отправляемся!

Хуана утешала плачущего Хуансито, говоря, что Милагрос обязательно их найдет, и все время повторяла про себя: «Только бы с ней ничего не случилось!»

А Милагрос тем временем находилась в церкви, куда она вошла, исполненная отчаяния, после объяснения с Августо.

Ты заставила свое сердце подчиниться разуму, — сказал, выслушав ее, отец Орестес, — но в этом нет большой вины. Ведь ты отважилась на такую жертву ради ребенка. Помолись, дочь моя, и Господь осенит тебя своим светом, вернет веру в добро.

Пока Милагрос молилась в храме, Катриэль сам не ведая почему, разговорился с нищим, сидящим на паперти:

— По сути, я такой же, как и ты, потому что все потерял.

— Не говори так, — ответил ему старик. Ты молод, здоров. У тебя все еще впереди. А мир так устроен, что в нем на каждом шагу можно встретить чудо. Вот хотя бы взять тебя… Разве не диво что индеец с распятием бродит ночью по городу! Ты христианин?

— Нет. И, честно говоря, я даже не знаю зачем ношу этот крест много лет.

— А ты зайди в церковь, — посоветовал старик. — Может, там найдешь ответ.

Катриэль не смог бы объяснить, почему он тогда послушался нищего старца и вошел в церковь. Впервые в жизни вошел. И — увидел там Милагрос!

— Наверное, тебя послал мне сам Господь сказала она. — Может, ты подскажешь, что мне делать. Я не могу вернуться в цирк: Анибал не оставит меня в покое. И не могу бросить Хуансито. Я совсем запуталась, Катриэль!..

— Ты забыла, что у тебя еще есть я, — напомнил ей он. — Не отчаивайся, постепенно все уладится. Хуансито будет с тобой. А жить вы сможете в моем доме. Я тоже одинок…

— Нет! — испугалась Милагрос, вспомнив недавний разговор с Августо, и Катриэль, поняв, что ее смущает, поспешил добавить:

— Не бойся! Я ничего не потребую взамен. Поверь! Ты ничем мне не обязана. Просто я хочу тебе помочь. Поживешь у нас, пока страсти утихнут. Клотильда будет заботиться о Хуансито, а у меня для него есть на примете хорошая учительница. Когда жизнь наладится, ты сможешь найти себе работу. Не отказывайся Милагрос! Пусть этот пустой дом, в котором я умираю от одиночества, оживет и станет нашим общим очагом.

— Спасибо тебе, Катриэль, — сказала она, — Пожалуй, у меня и нет другого выхода. Но… Поклянись, что не обманешь… Я не выдержу, если придется разувериться и в тебе.

— Обещаю, — твердо произнес он. — Я не дам тебе даже малейшего повода усомниться в моей честности.

Августо никак не мог смириться с потерей Милагрос, но еще больше с тем, что она — обыкновенная циркачка — отказала ему в такой резкой форме. Ему — преуспевающему офицеру, гвардейцу губернатора!

— Она еще приползет ко мне на коленях! — в сердцах заявил он Фунесу. — Донесу на мерзавца Анибала, что он заговорщик, и Милагрос будет валятся у меня в ногах, только бы я отпустил ее братца.

— Но, насколько я понял, она бежит именно от брата и вряд ли станет его защищать, — заметил Фунес.

— Ты не знаешь Милагрос! — возразил Августо, — Это жертвенная натура. Как только над Анибалом нависнет опасность, она тотчас же все простит ему и бросится на помощь.

— А он что, и вправду заговорщик? — спросил Фунес.

— Нет, конечно. Он просто мелкий негодяй. Но с его помощью я заполучу Милагрос, клянусь тебе!

Таким образом, приговор Анибалу был сен, а он, не подозревая об этом, как безумный гнал лошадей, стараясь уехать подальше от Санта-Марии, чтоб доставить Милагрос побольше мучений, пока она будет разыскивать Хуансито А в том, что Милагрос пустится в вдогонку за цирком, — Анибал не сомневался.

И был, разумеется, прав: Милагрос и Катриэльэль с рассветом поскакали на лошадях туда, куда вел их зыбкий след цирковых повозок.

Так ехали они до позднего вечера, пока ночная мгла не поглотила все вокруг. Затем сделали привал и вновь, как совсем недавно, стали дожидаться утра под звездным небом.

Милагрос рассказала Катриэлю, что ожидала от поездки в Санта-Марию чего-то необычного— возможно, встречи со своими настоящими родителями.

— Они бросили меня, только что родившуюся, посреди степи, а Мигель и Хосефина — подобрали. Если б не они, я умерла бы от голода и холода!..

— Невероятно! Наши судьбы так похожи, Милагрос! — изумился Катриэль. — Это распятие дала мне мать перед смертью, тяжело раненная. И я так и не узнал зачем. Понимаешь, она ведь была индианкой, и вдруг — крест с распятием… А потом мне встретилась Айлен, которая воспитала меня как сына. Но я и ее потерял…

— Да, мы оба родились, меченные бедой, но на нашем пути встретились добрые люди. Мы не можем сетовать на судьбу, — взволнованно произнесла Милагрос. — Вчера, когда я разуверилась во всем на свете, когда мне не хотелось жить, Господь послал тебя. И я словно прозрела. Душой прозрела, понимаешь? Я поняла, почему мне всегда так хорошо и спокойно рядом с тобой… Да, я понял а, что люблю тебя, Катриэль! Звездное небо закружилось, засверкало в глазах Катриэля праздничным фейерверком, обещая радость и счастье на долгие годы..

С рассветом, оглядевшись вокруг, они увидели перекрестье двух дорог и остановились в растерянности, не зная, какую из них выбрал Анибал. до внезапно Милагрос вскрикнула, приметив в траве тетрадку Хуансито, которую тот выбросил из повозки сразу же за поворотом.

— Я знаю, это Хуана ему подсказала! — радовалась Милагрос. — Теперь мы точно их найдем!

Цирк двигался практически без остановок уже вторые сутки, и, оказавшись в тех памятных местах близ «Эсперансы», где однажды увязли лошади, Анибал решил переждать здесь до утра, чтобы вновь не сбиться с дороги.

Хуана же надумала использовать эту возможность для побега с Хуансито. Но Анибал сам повел брата в имение, где попросил Марию покормить и напоить мальчика.

— Нам пришлось быстро сниматься с места, — пояснил он, — поэтому мы не успели запастись провизией и водой.

— У вас какие-то непонятности? Мальчик, похоже, чем-то напуган, — заметила Мария. — Он тоскует по сестре, которая бросила его, сироту, и вышла замуж за офицера, — нехотя ответил Анибал.

— Я тоже скоро выйду замуж за офицера! — не преминула вставить Лусия. А затем спросила, не та ли это девушка, что работала со слонами.

Камила же, услышав подтверждение изумилась:

— На вид она такая милая и добрая. Не верится, что она могла так безжалостно поступить с маленьким братом.

Хуансито уже открыл рот, намереваясь защитить Милагрос от несправедливых нападок но Анибал взглядом пригрозил ему, и мальчик вынужден

был промолчать.

Однако вскоре в имении появилась Хуана, нарушив запрет Анибала, и тот в присутствии гостеприимных хозяев не стал ее отчитывать за непослушание.

Когда же Мария позвала Анибала на кухню, чтобы дать ему в дорогу запас продуктов, Хуана быстро увела мальчика и спряталась с ним в зарослях кустарника. Анибал заподозрил неладное, но не стал об этом говорить Марии. Вежливо попрощавшись с хозяевами, он ушел, намереваясь разобраться с Хуаной потом. А не найдя ее и Хуансито в цирковых фургонах, бросил всю труппу на поиски беглецов. Он, разумеется, не знал, что циркачи были в сговоре с Хуаной и не столько искали ее, сколько помогали уйти подальше от «Эсперансы».

В имении же тем временем обсуждали возможную участь ребенка, брошенного на произвол судьбы.

— Какие они все дикие, эти циркачи! — презрительно бросила Лусия, которую со дня отъезда из Санта-Марии не покидало дурное настроение.

Камила по-прежнему не верила в бессердечие Милагрос, и она принялась защищать незнакомую девушку, предположив, что у той могли быть какие-то сложные обстоятельства. Лусия пренебрежительно фыркнула, а находящийся здесь Мариано поддержал Камилу. Луия и не ожидала от него иной реакции: с тех пор как Мария изгнала из имения грубияна Бенито и на его место приехал деликатный Мариано, он как правило, всегда принимал сторону Камилы Лусию, и без того пребывавшую в постоянном раздражении, это особенно бесило. Она не могла простить матери, что та навязала ей общество чуждых людей, увезя от любимого отца и возлюбленного Августо.

Последнему Лусия написала весьма откровенное письмо, в котором просила хоть ненадолго приехать в имение, иначе она тут погибнет от тоски.

И, когда в темноте к дому подъехали всадники, бросилась им навстречу, полагая, что это примчался Августо. Однако служанка Ресуррексьон, первой узнав Катриэля, радостно воскликнула: «Хозяин!»

— Папа? — удивилась Лусия, но, разглядев Катриэля, тут же отчитала служанку, объяснив ей, кто здесь истинный хозяин.

— Не бойтесь, я у вас ничего не отниму, — сказал Катриэль.

— Все равно вам нечего здесь делать. Убирайтесь отсюда немедленно! — потребовала Лусия, но ее одернула вышедшая на крыльцо Мария.

— Катриэль! Не ожидала тебя увидеть. Что- нибудь случилось? — спросила она.

— Я тоже не знал, что вы здесь. Но очень рад нашей встрече.

Он пожал Марии руку, а Лусия и Виктория при этом поморщились от отвращения.

— Вы можете говорить покороче? Что вам тут надо? — не сдержалась Виктория.

Ее враждебный тон заставил Милагрос объяснить что привело их в «Эсперансу»:

— Катриэль только помогает мне отыскать брата. Моего маленького братишку похитили. Вы не видели тут поблизости цирковые повозки?

— Они совсем недавно отсюда уехали. Сначала хотели заночевать, а потом почему-то передумали — пояснил Мариано. — Возможно, потому что мальчика увела бородатая женщина, а хозяин цирка остался этим недоволен.

— Вы видели моего Хуансито?! — воскликнула Милагрос. — И его увела Хуана? Так, может, они прячутся где-то здесь, вблизи имения? Надо их найти!

— Вряд ли Анибал уехал бы без Хуансито, — рассудил Катриэль. — Сама подумай: мальчик ведь нужен ему как заложник. Нет, видимо, нам опять придется догонять цирк. Утром выясним по следу, в какую сторону они направились. А пока… Вы позволите нам сделать привал на ваших землях? — обратился он к Марии.

— Вы будете ночевать в нашем доме, как и подобает гостям, — ответила она.

— Папе не пришлось бы по вкусу ваше гостеприимство, — процедила сквозь зубы Лусия.

— Не волнуйтесь, нам будет даже удобнее разбить лагерь в степи, — твердо произнес Катриэль, давая понять, что никакая сила не заставит его войти в дом, который у него отобрали.

Поняв это, Мария больше не настаивала, но попросила Катриэля и Милагрос хотя бы поужинать вместе со всем семейством.

— Сделайте это, прошу вас. В память об Асунсьон… О тех счастливых временах, когда мы были тут вместе с ней.

Катриэль не мог ничего возразить против такого довода и, пересилив себя, ступил на порог некогда родного дома.

Виктория демонстративно отказалась от ужина, заявив, что у нее пропал аппетит. Ее примеру последовала и Лусия:

— Я не сяду с индейцем за один стол!

Милагрос испуганно взглянула на Катриэля, затем на Марию:

— Из-за меня в вашей семье начались раздоры. Может, мы все же уйдем?

— Нет, оставайтесь, — проявила твердость Мария. — Вы для меня — желанные гости. Надеюсь, Катриэль в этом не сомневается. Что же до моей сестры — то она много страдала, поэтому ожесточилась. А Лусия… Иногда просто не верится, что она — моя дочь…

Последнюю фразу Мария вымолвила с такой печалью, что у Милагрос больно сжалось сердце.

Камила, желая поддержать Марию, завела с гостями разговор на другую тему — о Хуансито и о том, что она с самого начала не поверила Анибалу.

— Конечно, разве я могла бросить Хуансито! — сказала Милагрос. — Я люблю его, как собственного ребенка, несмотря на то что он мне даже не брат по крови.

— Люди связаны не единственно кровным родством, — заметила на это Мария. — Есть кое- что посильнее: сердце.

— Спасибо, сеньора. Вы так добры к нам, — благодарно взглянула на нее Милагрос. — Я не знала родной матери, но у женщины, которая меня воспитала, были такие же глаза, как у вас…

Ресуррексьон принесла десерт, но Катриэль от него отказался:

— Пойду, пока не очень поздно, расспрошу людей. Может, кто-то из них видел, в какую сторону поехал цирк.

— Я провожу вас— тотчас же встала из-за стола Камила.

— Не стоит. Я ведь тут всех знаю, — напомнил ей, смутившись, Катриэль.

— Но вдвоем мы сможем опросить всех значительно быстрее, — ответила Камила.

— А втроем — еще быстрее, — добавил Мариано. — Я иду с вами!

Милагрос тоже поднялась с места, но Мария остановила ее, предложив еще немного побеседовать.

— Я вижу, у тебя душа болит не только из-за малыша, — сказала она, оставшись наедине с Милагрос. — Твоя печаль намного глубже. Так мне кажется. Что тебя мучает, дочка? Доверься мне, как матери, которой тебе так не хватает.

И Милагрос рассказала ей всю горькую историю своей жизни — начиная с того, как ее, подкидыша, подобрали в степи и кончая тем чудовищным оскорблением, которое нанес ей Августо.

— Моя жизнь очень похожа на твою, — выслушав ее, грустно молвила Мария. — Я тоже не помню своих родителей — их заменили чужие люди, ставшие мне родными. У меня была сестра не по крови, а по сердцу. Подобно тебе, я надеялась вернуть мир и счастье в семью, выйдя замуж без любви. Но тебе, слава Богу, повезло больше: ты не вышла замуж за того военного. И — нашла настоящую любовь!

— Как вы узнали? — смущенно и радостно воскликнула Милагрос.

— По глазам. По тем влюбленным взглядам, которыми вы обмениваетесь с Катриэлем. И пока вы будете вместе, никакому злу вас не одолеть, поверь мне. Вы найдете Хуансито и заживете счастливо. Только берегите друг друга, берегите свою любовь.

— Спасибо, сеньора. Вы — сама доброта, — растроганно произнесла Милагрос, и Мария неясно, по-матерински обняла ее.

В этот момент к ним вошла Лусия и, захлебываясь от возмущения, язвительно бросила матери:

— Какая идиллия! Может, ты нашла наконец дочь, которая тебе по душе, а мне стоит переселиться в цирк?

Опросив местных жителей, Катриэль и Мариано пришли к выводу, что цирк, вероятнее всего, направился в Арройо-Секо.

— Значит, с рассветом и мы туда поедем, — сказал Катриэль, — А вам — большое спасибо. Честно говоря, я не ожидал помощи от человека, который работает на Гонсало Линча.

— Я только работаю на него, но не принадлежу ему, — уточнил Мариано. — И более того могу сказать, что вы мне симпатичны и, как адвокат, я не погрешу против истины, если закон окажется на вашей стороне.

— В этом вы сможете легко убедиться, как только поглубже изучите дело.

Мужчины пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Мариано о чем-то заговорил с Камилой, а Катриэль у входа в столкнулся с Викторией.

Она к тому времени уже тайком отхлебнула графинчика, который завела и здесь, в «Эсперансе». Но унять раздражение все равно не удалось и Виктория решила перед сном прогуляться по саду. Увидев перед собою Катриэля, она не стала сдерживать гнева:

— Вы нарочно меня преследуете? Я не выношу вашего присутствия и сейчас же прикажу вышвырнуть вас отсюда!

— Не беспокойтесь, я сам уйду, — ответил Катриэль. — Это место навевает на меня слишком много воспоминаний…

— Ну, если вы так цените все, что дала вам Асунсьон, то хотя бы в знак признательности должны уйти отсюда навсегда и жить в грязи, где для вас самое подходящее место!

— Сеньора, вы уже отобрали у нас имение. Зачем же вам еще и оскорблять меня? — спокойным тоном произнес Катриэль, и это совсем вы¬вело из равновесия Викторию.

— А затем, что я ненавижу вас и все ваше кровожадное дикарское племя! Вы убили самых дорогих мне людей. Убили моего сына, моего маленького Адальберто!..

В глазах Виктории стояли слезы, а все тело ее содрогалось от бессильной, истеричной ярости. Катриэлю внезапно стало жаль эту по-своему несчастную женщину, и он молвил с печалью в голосе:

— Я сочувствую вам, сеньора. Но не в моей власти вернуть вам сына… Так же как и вы не можете вернуть мне мать…

Викторию, однако, не тронуло его искреннее сочувствие.

— Вы еще смеете рассуждать о моем сыне?! — истерично выкрикнула она. — Вы, грязный дикарь! Вам никогда не понять, что дети могут рождаться от чистой, настоящей любви! Вы — чудовища, способные убить новорожденного младенца!.. Да если бы мой мальчик остался жив, то вырос бы в замечательного человека и был бы сейчас рядом со мной. И мне бы не пришлось одной терпеть вас — омерзительное животное, у которого хватает наглости требовать уважения к себе!

— Дай Бог, чтоб, накричав на меня, вы избавились от ненависти в своей душе, — ответил на это Катриэль.

— Я всегда буду ненавидеть вас! Всегда!

— Очень жаль, — развел он руками. — Ваша озлобленность не принесет успокоения душам умерших. И, унижая других, вы не вернете себе честь и достоинство, которые у вас кто-то отнял.

— Что вы можете знать о чести, о достоинстве?! — возмутилась Виктория, но, заметив приближающихся Мариано и Камилу, умолкла. Затем, резко повернувшись, пошла обратно в дом.

Ночь в «Эсперансе» прошла относительно спокойно, хотя многим из ее обитателей так и не удалось уснуть.

Мария думала о Милагрос — девочке, которую она полюбила сразу и всею душой, думала о незабвенной Асунсьон, которая не может порадоваться счастью сына…

Катриэль тоже вспоминал свою дорогую Айлен, рассказывая о ней Милагрос. Здесь, в родном имении, в благословенных землях «Эсперансы»,

он не смог скрывать от Милагрос, что уже нет в живых.

— Вот, значит, откуда в твоих глазах боль. Я видела ее, но не распознала, не догадалась… Прости меня, — сказала Милагрос.

— Он нежно обнял ее, и они еще долго молчали глядя в звездную даль и вдыхая терпкий аромат вольных степных трав.

Потом Милагрос заговорила вновь:

— У меня никогда не было дома… Не было родного города, родной земли, по которой можно скучать. Только теперь я поняла, как горько было тебе терять имение. Эти земли, этот дом… В них сразу же влюбляешься… Почти так же, как — в Марию…

Над «Эсперансой» уже забрезжил рассвет, когда к дому подъехал небольшой отряд всадников в военной форме.

— Это Августо! — похолодев от ужаса, вымолвила Милагрос. — Он зачем-то вздумал меня преследовать.

— Идем отсюда побыстрее, пока ему не сказали, что мы здесь, — мгновенно сориентировался Катриэль и на всякий случай прихватил свой старый охотничий мушкет.

А Лусия, всю ночь грезившая об Августо, наконец увидела его воочию.

— Вы получили мое письмо?! — бросилась она навстречу своему возлюбленному.

— Письмо?.. Нет, — с холодной рассеянностью ответил Августо. — Я выполняю важное задание. Ищу заговорщиков. Вы не видели тут цирковые повозки?

— Ну, что я говорила? — победоносно уставилась Лусия на мать — Эти циркачи — бандиты! — и обернувшись к Августо, с огромным удовольствием

Сообщила — Здесь скрывается их дрессировщица, Милагрос. Идемте, я покажу вам, где она! От волнения у Августо перехватило дыхание.

— Да-да, я должен ее увидеть! — промолвил он но вовремя спохватился, добавив — Потом… сейчас меня интересует, где находится весь обоз Мне нужно расспросить ваших людей.

Лусию разочаровало такое решение Августо, а у Марии, наоборот, несколько отлегло от сердца К тому же она увидела, как незаметно выскользнула за дверь Камила, и поняла, что та собирается предупредить Милагрос и Катриэля. Лусия тоже, не вытерпев, пошла искать место их ночевки и, встретившись во дворе с Камилой, ревностно спросила:

— А ты что тут делаешь? Хочешь первой услужить моему жениху?

— Ну что ты? Зачем мне это? — ответила Камила. — Тем более что наши гости, кажется, и не стали тут ночевать, а ушли еще с вечера.

Затем она отозвала в сторону Мариано и попросила его:

— Вы не могли бы предложить свою помощь гвардейцам? Поехать с ними на поиски цирка но куда-нибудь… подальше от Арройо-Секо?

— Я уже и сам об этом подумал, — улыбнулся ей в ответ Мариано. — Будьте спокойны: как минимум день они с моей помощью потеряют!

 

Глава 9

Анибал не сомневался, что Хуана при первом же удобном случае вновь попытается бежать с мальчиком к Милагрос, и поэтому, приехав в Арройо-Секо, сам увел братишку из цирка спросил у встречных, где можно снять комнату и те указали ему на дом Рамона Мартинеса.

— Меня зовут Густаво Сомоса, — представился он Росауре и Энрике. — А это мой сын Педрито. Мы хотели бы остановиться у вас на несколько дней, пока приедет моя жена.

Росаура проводила постояльцев в комнату на верхнем этаже и принялась готовить для них еду, однако ей пришлось отвлечься от этого занятия потому что на пороге появились Катриэль и Милагрос.

— Кроме вас, мы здесь никого не знаем и очень рассчитываем на вашу помощь, — сказал Катриэль. — Возможно, вы видели заезжих циркачей? Один из них увез мальчика, брата Милагрос. Мы его ищем…

— А как они выглядят, тот мужчина и мальчик? — взволнованно спросила Росаура, повинуясь какому-то необъяснимому чутью.

— Ты думаешь, это наши постояльцы? — верно истолковал ее волнение Энрике.

Анибал, слушавший их разговор из-за двери, понял, что скрываться ле имеет смысла, а, наоборот, надо любыми средствами заставить Милагрос вернуться в цирк. И он вышел из своего укрытия, широко улыбаясь, но глаза его сверкали зловеще, и Росаура невольно перекрестилась.

— Где Хуансито? — подступил Катриэль к Анибалу, однако тот грубо оттолкнул его:

— Не твое дело. Мне надо поговорить с Милагрос наедине.

— Я не стану с тобой говорить, дока не увижу Хуансито — заявила она.

— Пойдем, он ждет тебя наверху, — спокойно произнес Анибал.

Милагрос не раздумывая устремилась вверх по лестнице, а последовавшего за ней Катриэля остановил Анибал:

— Твое заступничество тут неуместно. Мы поговорим по-семейному и все уладим.

Плотно затворив за собой дверь, он направил пистолет на Милагрос и припавшего к ней Хуансито. Затем предупредил, что если они попытаются позвать на помощь Катриэля, то первая пуля достанется именно ему.

— Мне нечего терять, и я не пощажу никого, — добавил он грозно, обращаясь к Милагрос. — Ты станешь моей женой, и Хуансито будет всегда рядом с тобой. Или я вас обоих пущу в расход.

Милагрос попыталась воззвать к его благоразумию, но Анибал был неумолим. Держа ее под прицелом, он велел ей выйти к Катриэлю и объявить, что она выходит замуж за Анибала. Сам же при этом стоял сзади, готовый в любой момент выстрелить в неожиданного соперника.

Катриэль пришел в отчаяние от слов Милагрос.

— Но ведь мы обещали друг другу никогда не разлучаться! Я не могу поверить в то, что ты говоришь! Скажи, он запугал тебя? Я сейчас с ним расправлюсь!

— Нет-нет! — воскликнула Милагрос. — Я сама так решила! Я не смогу жить без цирка!

— Но я люблю тебя!

— А я поняла, что не смогу быть счастлива с тобой, —держась из последних сил, вымолвила Милагрос. — Прости…

— Нет, Милагрос, ты ведь любишь меня! Я вижу в твоих глазах эту любовь, вижу страдание, — горячо заговорил Катриэль, не подозревая, как рвет ее сердце. — Бери Хуансито пойдем со мной, и твои глаза вновь засверкают счастьем. Я знаю! Я верю в нашу любовь!

Анибал понял: еще мгновение, и Милагрос невзирая на угрозу, бросится к Катриэлю, забыв обо всем на свете. Осторожно дотронувшись до плеча, он молвил тихо, ласково: — Нам пора в дорогу.

Милагрос обернулась к нему, глядя затравлен¬но и обреченно.

И тогда Анибал, уверовавший в свою победу властно притянул к себе Милагрос и на глазах у Катриэля поцеловал ее в губы.

Увидев, что Милагрос не противится поцелую Катриэль поспешно вышел из гостиной.

Анибал же увел своих пленников обратно в цирк. А Энрике и Росаура еще долго утешали Катриэля, говоря, что в их доме он всегда сможет найти дружеское и, если угодно, родительское участие.

Как ни старался Мариано увести Августо подальше от Арройо-Секо, преследователь все же взял верное направление и в конце концов добрался до цирковых повозок. Однако, перевернув там все вверх дном, ни Милагрос, ни Анибала не нашел и, огорченный осечкой, направился к своим родителям.

Вряд ли стоит говорить, как обрадовались его неожиданному приезду Росаура и Энрике. Но оба сразу же сникли, когда узнали, с каким заданием прибыл сюда их сын.

— И тебе нравится такая служба? — сокрушенно спросил Энрике. — Ведь ты, боевой офицер, фактически выполняешь сейчас функцию жандарма.

— Прежде всего я исполняю приказ! — с пафосом ответил Августо. — Скажите прямо, вы видели здесь цыркачей — Милагрос, Анибала и мальчика Хуансито? С ними также должен быть индеец Катриэль. Они к вам заходили?

Энрике сказал, что не намерен продолжать беседу в таком тоне, а кроме того, напомнил сыну:

— Я никогда не был доносчиком и не стану им сейчас, в угоду тебе!

— Простите меня, отец, я вовсе не собирался учинять вам тут допрос, — несколько поубавил пыл Августо. — Просто мне во что бы то ни стало надо разыскать эту девушку, Милагрос.

Энрике, опасаясь сказать чего-нибудь лишнего, предпочел вообще уйти из комнаты, а Росаура, наоборот, уцепилась за последнюю фразу сына:

— Ты чего-то недоговариваешь, Августо. Скажи мне правду: зачем тебе понадобилась Милагрос? Она ведь не заговорщица! Тут у тебя какой- то другой интерес. Я права?

— От вас невозможно что-либо скрыть, мама — смутился он.

— И не надо ничего скрывать. Будь со мной искренним, сынок.

— Да, вы правы, мама. Я люблю эту девушку, — признался Августо. — Но она отвергла меня, и я схожу с ума!

— А как же понимать всю эту историю с заговорщиками? Ты выдумал ее для нас или… действительно собирался арестовать брата Милагрос?

Потрясенный проницательностью матери пристыженный и подавленный, Августо без утайки рассказал, как подло он поступил с Милагрос и какой грех взял на душу, оклеветав Аниба в глазах своего командования.

Росаура была ошеломлена откровениями сына но укорять его не стала, лишь произнесла строго:

— Что ж, теперь надо исправлять ошибки. Ты должен повиниться перед Милагрос, рассказать все отцу и пообещать нам, что больше никогда не употребишь свое служебное положение в корыстных целях. Иначе ты мне будешь не сын!

Энрике, выслушав Августо, проявил к нему еще большую жестокость:

— Не понимаю, как в нашей семье мог вырасти такой недостойный человек! Ты обманул доверие сеньоров Линч, обидел несчастную Милагрос, ввел в заблуждение генерала. Твое поведение запятнало нашу честь!

— Простите, отец, я виноват, — потупившись, твердил Августо.

— Я прощу тебя лишь после того, как ты принесешь извинения Милагрос и откажешься от своих гнусных намерений относительно ее брата.

— Я уже от них отказался, — заверил отца Августо. — И сейчас же пойду к Милагрос.

Он решительно встал из-за стола, но в тот же момент за его спиной грозно прозвучал голос Катриэля:

— Нет! Я не позволю вам преследовать Милагрос! Вы больше не сможете над ней издеваться!

В руке Катриэля блеснул нож.

Росаура и Энрике на мгновение замерли, а их сын смело шагнул навстречу Катриэлю, готовый вступить в схватку.

— Опомнитесь, безумцы! — воскликнул Энрике встав между юношами.

— Отойдите, — бросил ему Катриэль. — Я должен поквитаться с этим типом.

— Этот тип — мой сын, — с горечью произнес Энрике.

Изумленный Катриэль медленно опустил руку, сжимавшую острый индейский нож.

— Простите, я не знал, что…

— Вам не в чем извиняться перед нами, — прервала его Росаура. — Наш сын действительно обидел Милагрос.

— И хотел увидеть ее лишь затем, чтобы попросить прощения, — добавил Августо.

Катриэль взглянул на него с недоверием, но тут вступил Энрике:

— Поверьте мне, все так и будет. Иначе на карту поставлена наша честь.

— Что ж, в таком случае — прощайте. Спасибо вам за все доброе, — поклонившись Росауре и Энрике, Катриэль покинул их дом.

А вслед за ним ушел и Августо, пообещав родителям:

— Если Милагрос простит меня и согласится стать моей женой, то я вернусь сюда с ней. А если нет — сразу же уеду обратно в Санта-Марию.

Подчинившись воле Анибала, Милагрос знала, что не вынесет его любовных домогательств, и еще там, в доме Энрике, приняла решение, казавшееся ей в тот момент единственно верным: умереть.

Вечером она уложила спать Хуансито, нежно поцеловав его на прощание, обняла добрую верную Хуану и заперлась в своем фургончике. Затем достала из заветного сундучка любимое платье мамы Хосефины, в котором та выступала на арене. Надела его, встала перед зеркалом и зарыдала:

— Мама, я иду к вам…

Длинный острый нож лежал здесь же, на тумбочке среди белил и помады. Взяв его в руки Милагрос обратилась теперь к Катриэлю:

— Прости. Только так я могу спасти и тебя и себя.

Воспоминание о Катриэле вернуло ее к той благословенной ночи, когда они впервые признались друг другу в любви.

«У меня есть еще немного времени», — подумала Милагрос и, прежде чем принять смерть, позволила себе предаться сладким воспоминаниям о возлюбленном.

А он в это время, незаметно проникнув в ком¬нату Марии, рассказывал ей о своем горе.

— Господи, она повторила мою ошибку! — выслушав его, сокрушенно произнесла Мария. — Хотела спасти тебя от Анибала. Он очень опасен. Лейтенанту Монтильо приказано его арестовать.

— Нет, Монтильо уже ничего не сделает Анибалу, — возразил ей Катриэль.

— Вы с ним встретились? Ты…убил его? — ис¬пугалась Мария.

— К счастью, не успел. Он оказался сыном моих друзей.

— Ты знаешь его родителей? Расскажи о них, — попросила Мария.

— Это замечательные люди. Мать, Росаура, невероятно мужественная и добросердечная женщина. А отец…

Он не успел договорить, кто же отец Августо, потому что в комнату вошли Лусия и Виктория. последняя держала в руке пистолет.

— Я услышала ваш голос, — обратилась она к Катриэлю, взяв его под прицел. — На этот раз вам не выкрутиться! Лусия, зови людей. Мы должны задержать его до прихода Августо.

— Виктория, убери пистолет, — строго молвила Мария. — Катриэль уже встретился с Августо, и они мирно разошлись.

— Это он тебе сказал? И ты ему поверила?

— Но неужели бы он сюда вернулся, если бы это было неправдой? — попыталась вразумить сестру Мария. — Зачем бы он стал рисковать?

— Не знаю, — ответила Виктория. — Я никогда не понимала дикарей.

— Тетя права, — поддержала ее Лусия. — Мы не можем знать, что на уме у этого индейца, а потому должны задержать его и сдать Августо.

В открытую дверь заглянули Камила и Мариано. Увидев Катриэля, они хором спросили об одном и том же:

— Хуансито нашелся?

— Да, все в порядке, — Ответил Катриэль.

— Но не с вами, — одернула его Виктория. — Вы забыли, что находитесь под прицелом!

— Нет, не забыл. Уберите пистолет, и я уйду.

— Ни за что на свете! — воскликнула Виктория. Ненависть, подогретая значительной дозой вина, клокотала в ее груди и рвалась наружу. — Вы уйдете отсюда только в сопровождении Августо или…умрете!

— Нет, Виктория, не зови смерть, не накликай беды! — встрепенулась Мария, пытаясь заслонить собой Катриэля. Но этим резким движением она лишь вызвала еще больший гнев сестры.

— Ты меня не остановишь! — закричала Виктория, вплотную приблизившись к Катриэлю. Я знаю, что должна делать. И сделаю!

— Нет! Я вам не позволю! — решительно вмешался Мариано. — Вы не можете заменить собой судьбу. Сеньор Линч мне бы этого не простил…

Он попытался отобрать у Виктории оружие, но она, отчаянно сопротивляясь, все же успела нажать на спусковой крючок.

Прозвучал оглушительный выстрел.

Раненая Мария стала медленно оседать на пол. Катриэль подхватил ее, Лусия, истошно закричав, бросилась к матери…

Приняв на себя пулю, Мария тем самым словно отвела смерть от своей единственной родной дочери — Милагрос, которая уже занесла нож над грудью, но в тот же момент услышала возбужденные голоса Августо и Анибала. Угрожая убить друг друга, они приближались к фургону Милагрос.

Открыв дверь, она увидела, что оба вооружены пистолетами. Сбежавшиеся на шум циркачи нечего не могли сделать с разъяренными соперниками и стояли молча, ожидая страшной развязки.

Милагрос поняла, что предотвратить несчастье сейчас под силу только ей.

— Анибал, Августо, бросайте оружие, или я убью себя! — крикнула она, приставив нож к собственной груди.

Это подействовало на мужчин отрезвляюще. Они бросили пистолеты на землю.

Затем Августо, очнувшись первым, поспешил отобрать нож у Милагрос. Анибал же не смог простить ему этого незначительного превосходства и напал на Августо сзади.

Антонито и Россо скрутили Анибала и поволоки его в дальний фургон.

Хуана обняла дрожащую от напряжения Милагрос.

Августо подождал, пока девушка немного успокоится, а затем сказал ей то, ради чего сюда пришел:

— Милагрос, прости меня, если сможешь. Я вел себя как последний негодяй. Но я люблю тебя! Сильно, страстно, безумно! И прошу стать моей женой.

Он ждал ее ответа, как приговора, и готов был принять из ее уст любые упреки, даже оскорбления, но слова, произнесенные Милагрос, привели его в полное замешательство.

— Не продолжай, Августо, — молвила она устало, безразлично. — Теперь это не имеет никакого значения. Живи спокойно, я не держу на тебя зла.

— Ты не поняла меня. Я прошу твоей руки, твоей любви! Если ты не хочешь расставаться с цирком, я брошу службу и буду повсюду ездить за тобой!

— Нет, я все поняла, — ответила Милагрос. — Но принять твое предложение не могу, потому что не люблю тебя.

Августо не мог примириться с таким решением Милагрос и еще долго уговаривал ее подумать, не торопиться, не отвергать его окончательно. Клялся ей в любви, рисовал яркие картины их счастливого совместного будущего. И никак не мог понять, почему Милагрос отказывает ему, если он прощен.

— Ведь однажды ты уже сказала мне "да!"

— Тогда я не знала, что это значит! — любить

— А теперь знаешь?

— Да, теперь у меня есть любимый человек.

Августо не стал выяснять, о ком идет речь, но перед его глазами отчетливо всплыло лицо того индейца, который так воинственно вступился за честь Милагрос

— Что ж, я должен уважать твой выбор, — молвил он скрепя сердце. — Но прошу тебя об одном одолжении: постарайся, чтобы наши дороги никогда впредь не пересекались. Потому что я не уверен, смогу ли в будущем сдерживаться так же, как сейчас.

Низко поклонившись Милагрос, он быстро зашагал прочь.

Хуана, все это время находившаяся поблизости, увела Милагрос в ее фургон, сказав:

— Можешь спать спокойно. Антонито и Россо присмотрят за Анибалом. Сегодня он тебя не потревожит.

Анибал действительно не стал беспокоить Милагрос, зато под покровом ночи убил ее любимого слона, а затем унес сонного Хуансито в город и на следующий день сдал мальчика в приют.

 

Глава 10

Мария находилась без сознания всего несколько секунд, но они показались вечностью тем, кто стал свидетелями этого чудовищного происшествия. Виктория же, виновница случившегося, тоже едва не лишилась чувств, осознав, что она натворила.

Но вот Мария наконец открыла глаза, и Мариано тотчас же метнулся к двери:

— Я привезу врача!

А Виктория, у которой немного отлегло от сердца, вышла из оцепенения и набросилась на Катриэля:

— Убирайтесь вон! Из-за вас я чуть не убила сестру.

— Мама, не надо ссориться, — взмолилась Камила. — Мы сейчас все должны думать о здоровье тети.

— Именно об этом я и думаю! — парировала Виктория. — Я не желаю зла Марии и не собиралась в нее стрелять. Но вы, кровожадный индеец, принесли беду в наш дом! Цз-за вас пролилась кровь моей сестры, и, пока вы здесь, мы все подвергаемся опасности.

— Опасность исходит от вас, Виктория, — печально молвил Катриэль. — Вас пожирает ненависть и мания величия. Вы ничего не видите вокруг. А вместо сердца у вас — камень.

— Вон! Вон отсюда! — истерично закричала Виктория. — Я не намерена выслушивать оскорбления от грязного индейца!

— Я не уйду, пока вашей сестре не станет лучше, — твердо заявил Катриэль,

Приехавший доктор нашел рану Марии неопасной, и Катриэль, чтобы не злить Викторию, незаметно вышел.

Но утром он вновь зашел к Марии — справиться о ее здоровье.

— Спасибо, мне уже намного легче, — сказала она. — А вот тебе надо поторопиться с отъездом, потому что сюда в любой момент может нагрянуть Августо.

— Нет, он не придет. Ему больше нечего делать в «Эсперансе», — ответил Катриэль.

— Ты не все знаешь. Лейтенант Монтильо добивается руки моей дочери, — пояснила Мария

Это известие ошеломило Катриэля. Далеко сразу он решился открыть Марии, каковы Я самом деле были намерения Августо.

— Бедная моя девочка! — схватилась за голову Мария. — Она ведь любит его…

Убедившись в том, что жизнь Марии вне опасности, Катриэль уехал из «Эсперансы». А вскоре туда пожаловал Августо. Лусия выбежала встречать его, еще издали заслышав стук копыт.

— Ты жив! Я так боялась за тебя! Так ждала тебя!

Он сжал ее в своих объятиях, крепко поцеловал в губы. Затем горячо заговорил о своей любви и предложил Лусии стать его женой.

От счастья у нее все поплыло перед глазами, а когда туман немного рассеялся, она ухватила Августо за руку и незамедлительно потащила его к Марии:

— Пойдем, пусть мама нас благословит!

Мария встретила Августо холодно, сказав, что прежде хотела бы поговорить с ним наедине. Лусия с недовольным видом вышла.

Августо же, услышав, какие от него требуются объяснения, на миг потерял дар речи, а затем принялся все отрицать:

— Как вы могли заподозрить меня, честного офицера, в связи с дешевой цирковой потаскушкой?! Я оскорблен!

— Я и не ожидала услышать от вас чего-либо другого, — грустно молвила Мария. — И сейчас, более чем прежде, убеждена в правомерности своих подозрений. Только человек, лишенный чести, может так грязно говорить о девушке, которую любит. Ведь вы прекрасно знаете, что Милагрос— чистейшее существо.

— Я не знаю ее и знать не хочу! Я люблю вашу дочь Лусию и прошу ее руки!

— К сожалению, не могу дать согласия на этот брак, — твердо произнесла Мария.

Посрамленный Августо пулей вылетел из ее комнаты, но ему еще пришлось отвечать на вопросы Лусии и Виктории, ждавших его за дверью.

— Мне предъявлено чудовищное, невероятное обвинение, — пояснил он. — Сеньора Мария утверждает, будто ей известно, что я влюблен в циркачку Милагрос, а на Лусии хочу жениться из-за выгоды.

— Что? — возмутилась Лусия — Она сошла с ума!

— Это все проклятый индеец! — догадалась Виктория. — Сама бы Мария до такого никогда не додумалась.

— Индеец? — изумленно спросил Августо.

— Да, он… Как бы это выразиться?.. Он наш родственник, — ответила Виктория. — Совсем недавно он был здесь и наверняка что-то нашептал Марии.

Только теперь Августо окончательно понял, что разоблачен. И, вновь приняв позу незаслуженно оскорбленного, трагическим тоном произнес:

— Прощайте, Лусия. Как человек чести, я должен немедленно покинуть ваш дом.

— Нет! Нет! — она бросилась уговаривать его остаться, клялась в своей любви, говорила, что не сомневается в его благородстве, но все оказалось тщетно: Августо уехал.

Тогда Лусия высказала матери все, что о ней думала, назвав своим злейшим врагом. Потом долго плакала, а ближе к ночи вдруг собралась ехать вдогонку за Августо, и Камила не смогла удержать ее.

Между тем Августо завернул в первую же придорожную таверну и, выпив там изрядное количество спиртного, оказался в постели с хозяйкой сего заведения — Олиндой.

Спальня Олинды находилась наверху, а внизу продолжали пьянствовать солдаты из бывшего форта Энрике, которых нынешний командир Родригес воспитывал по своему разумению — в духе разгула и анархии.

Лусия, проезжая мимо таверны, вполне резонно подумала, что Августо мог остановиться здесь на ночевку, и вошла туда.

Двое солдат и сержант, уже упившиеся до скотского состояния, восприняли появление столь утонченной красавицы как чудесный подарок судьбы. Пусть глупый лейтенант утешается с грубоватой простолюдинкой Олиндой, а им выпала куда большая удача — поразвлечься с юной аристократкой!

Плотно обступив Лусию, они, сразу все трое, принялись гладить ее по открытым плечам, расстегивать пуговки на платье, расплетать волосы.

Лусия поначалу умоляла их не обижать ее, взывала к их разуму и человечности, а потом стала неумело, беспомощно отбиваться.

— Ах, ты так? — разгневался сержант. — Мы тебе не нравимся? От нас пахнет потом и вином? нy так знай: сейчас я буду делать с тобой все, что захочу, а потом тебе добавят удовольствия мои товарищи! Может, тогда ты перестанешь с таким пренебрежением относиться к людям в воинских

мундирах.

Он решительно повалил Лусию на пол и, с шумом разорвав ее платье, стал стаскивать с нее нижнее белье, путаясь в многочисленных застежках и переплетениях кринолина.

Бедная Лусия закричала что было мочи:- «Помогите!»

Ее отчаянный крик достиг слуха Августо и Олинды.

— Пойду посмотрю, что там происходит, — встрепенулась хозяйка таверны, но Августо удержал ее в постели:

— Ты что, никогда не видела, как развлекаются пьяные солдаты?

— Там кто-то звал на помощь, — возразила Олинда, прислушиваясь.

Но Лусия уже перестала кричать, потому что руки сержанта сдавили ей горло.

— Вот так-то лучше, — прохрипел он. — Если еще раз пикнешь, я убью тебя, как паршивую собаку!

— Это я убью тебя, если ты не оставишь в покое девушку! — внезапно прозвучал у него за спиной чей-то грозный голос.

Приподняв голову, Лусия увидела Катриэля, державшего наготове острый индейский нож.

В тот же миг солдаты накинулись на неожиданного ночного посетителя, однако были отброшены им в разные стороны и обезоружены. Теперь в руках Катриэля был уже не нож, а пистолет, и сержант, не желая быть застреленным лет, и сержант, не желая быть застреленным отпустил Лусию.

Она отползла в угол, незаметно подобрав с пола нож Катриэля.

Тем временем солдаты оправились от удара и вновь напали на Катриэля. Сержант же вцепился в Лусию, пытаясь вместе с нею покинуть таверну.

Однако на сей раз Лусия уже могла постоять за себя: не раздумывая, она всадила нож в живот ненавистного насильника.

Сержант издал дикий вопль и тяжело рухнул на пол. Кровь вовсю хлестала из его раны, и это привело в ужас двух других насильников. Не желая для себя участи, постигшей их командира, они обратились в бегство.

— Ну все, теперь самое худшее позади, — перевел дух Катриэль. — Лусия, успокойтесь. Я провожу вас до «Эсперансы».

— Нет! Не трогайте меня! Не прикасайтесь ко мне! — истерично закричала она. — Уберите свои грязные руки!

В этот момент в таверне появился Мариано, посланный Марией в помощь дочери.

— Что здесь происходит? — спросил он изумленно и строго, увидев растрепанную, в изодранном платье Лусию и склонившегося над ней Катриэля. — Я требую объяснений!

— Это не то, что вы себе вообразили, — ответил Катриэль.

Он рассказал, как все было в действительности, но Мариано ждал подтверждений от Лусии. А она — молчала!

— Лусия, прошу вас, ответьте, — обратился к ней Катриэль. — Неужели вы не понимаете, насколько это для меня важно?

— Я ничего не помню, — вымолвила она.

— Возможно, вы боитесь признаться в том,

— Что ранили сержанта? — предположил Катриэль

— Не бойтесь; я возьму это на себя. Вы только подтвердите, что я не обижал вас, а, наоборот, защищал.

— Да, все так и было, — нехотя выдавила из себя Лусия, глядя на Мариано. — А теперь, прошу вас, увезите меня отсюда к моему отцу, в Санта-Марию.

— Сейчас? Ночью? В таком виде? — попытался вразумить ее Мариано. — Сначала мы вернемся в «Эсперансу». Сеньора Мария там очень волнуется.

— И пусть! Я не желаю о ней даже слышать! Если вы не хотите мне помочь, я уеду одна! — впала в истерику Лусия.

Ее голос наконец узнал Августо. Слегка отворив дверь, он увидел, кто находился на нижнем этаже.

— Я ухожу, — сказал он Олинде. — Ты меня никогда не видела, мы с тобой не знакомы.

Выпрыгнув в окно, он вскоре вошел через дверь. Лусия тотчас же припала к нему, умоляя спасти ее от озверевших солдат, а также индейца.

И вновь Катриэлю пришлось доказывать, что он — защитник, а не насильник, но на сей раз ему очень помог Мариано,

Августо же, чувствующий свою вину, сказал, что сам сдаст куда следует раненого сержанта и пусть тот ответит за содеянное.

Наутро Мариано вернулся в «Эсперансу» один, без Лусии, которая уехала с Августо к отцу.

Мария, не спавшая всю ночь, была потрясена случившимся с ее дочерью.

— Какое счастье, что Катриэль подоспел вовремя, — заключила она, вызвав неистовый гнев Виктории.

— Как ты можешь такое говорить? — вскинулась она на Марию, — Да из-за этого индейца все наши беды! Если бы он не оклеветал Августо, Лусия сейчас была бы рядом с тобой и готовилась к свадьбе. Но тебе, похоже, этот дикарь ближе и роднее собственной дочери! Ты сама виновата, что Лусия бросила тебя, сбежав к отцу.

— Ты несправедлива ко мне, Виктория, — оправдывалась Мария. — Я только хочу уберечь Лусию от обмана.

Они еще долго говорили в том же духе, а Мариано и Камила, уединившись в гостиной, не смогли удерживать радости от встречи друг с другом.

— Я так тревожилась за тебя, — призналась Камила.

— Если бы ты знала, как приятно мне это слышать, — ответил он и в порыве счастья обнял ее.

Их губы приблизились настолько, что избежать поцелуя было невозможно.

Затем, опомнившись, Мариано стал извиняться за несдержанность, но Камила, улыбаясь, прервала его:

— Это был самый приятный момент в моей жизни.

— Правда? — обрадовался Мариано. — Значит, я теперь могу сказать, что люблю тебя? С первого взгляда, с первой минуты нашего знакомства я понял это, но не решался признаться.

Они поцеловались вновь, и в этот момент их увидела Виктория.

— Что вы себе позволяете, Хименес? — грозно произнесла она,

— Простите, сеньора, — смутился Мариано. — у меня не было дурных намерений. Я люблю вашу дочь и… прошу ее руки!

— Да как вы смеете?! — в ярости воскликнула Виктория. — Никогда! Слышите, никогда этому не бывать! Камила, собирай вещи, мы сейчас же уезжаем в Санта-Марию!

— А как же тетя? Мы не можем оставить ее одну, — возразила Камила.

— Это не твоя забота! — отрезала Виктория. — Пойдем!

Она едва ли не силой увела Камилу в ее спальню, но дочь и там продолжала спорить с матерью.

— Я не узнаю вас, мама, — говорила она. — Вы проявляете жестокость к тете, к Мариано, ко мне. Не хотите считаться с нашими чувствами. Ведь у меня — первая любовь! Я хотела рассказать вам об этом, чтоб мы вместе порадовались…

— Нечему тут радоваться! — прервала ее Виктория. — Какой-то жалкий адвокатишко выискался! Разве это подходящая партия для девушки из семейства Оласабль?

— Но я люблю его, мама! Мне не нужен никто другой, кроме Мариано. И я останусь здесь — с ним и с тетей, которой нужна моя помощь!

— Нет, ты уедешь! Именно потому, что он— здесь, я увезу тебя! Он и так уже воспользовался твоей неопытностью.

— Мама, о чем вы говорите? Это был всего лишь первый, чистый поцелуй. Я была счастлива!

— И у тебя хватает наглости говорить мне об этом с таким бесстыдством?

— Не вижу ничего зазорного в том, что полюбила Мариано, — с обидой произнесла Камила. — Наоборот, я рада тому, что оказалась способной на это чувство. Значит, то ужасное одиночество, на которое вы меня обрекли, не сделало черствым моего сердца!

— Но, к сожалению, и не сделало из тебя достойной девушки, — добавила Виктория.

Камила восприняла это как оскорбление.

— Вы не имеете права говорить мне это, — произнесла она с нажимом, вкладывая в свои слова особый смысл, о котором Виктория не могла даже подозревать, и потому не остановилась вовремя.

— Нет, имею! — продолжила она все в том же назидательном тоне. — Порядочная девушка не станет целовать мужчину втайне от семьи, даже если любит его!

— И это говорите мне вы?! — не сдержавшись, воскликнула Камила. — Вы, которую сотни мужчин целовали за деньги?!

Выпалив это, она тотчас же испугалась и стала просить Викторию о прощении, но та словно окаменела.

С трудом оправившись от удара, Виктория молча собрала дорожную сумку и уехала в Санта- Марию. Розалинда, содержательница малюсенькой таверны, изумилась, увидев пожаловавшую к ней бывшую подругу по борделю, а ныне знатную даму Викторию Оласабль.

— Какими судьбами? — расплылась она в радушной улыбке. — А я уж думала, что ты и знаться со мной не захочешь.

Вместо приветствия Виктория подошла к ней и отвесила пощечину.

— За что? — обиженно воскликнула Розалинда.

— За твой поганый язык! За предательство! — пояснила Виктория. — Ты не пожалела моей дочери, ранила ее хрупкую душу.

— Это какое-то недоразумение, — сказала Розалинда. — Я видела твою дочь лишь однажды, когда мы столкнулись в магазине. Давай разберемся во всем спокойно. Рассказывай по порядку, что произошло.

Она поставила перед Викторией бутылку виски, и так, за выпивкой, бывшие подруги пришли к выводу, что Камила попросту подслушала разговор Розалинды и ее приятельницы.

— Да, она тогда вышла из магазина, у нее случился приступ недомогания, — вспомнила Виктория. — Значит, еще не все потеряно. Обещай, что скажешь Камиле, будто вы говорили о какой- то другой Виктории, а вовсе не обо мне!

— Ради Бога, я всегда готова тебя подстраховать, — согласилась Розалинда,

Несколько успокоившись, Виктория осушила очередную рюмку и вдруг разоткровенничалась.

— Все эти годы я терпела унижения, мечтая только об одном: отомстить сестре, которая украла у меня все — родителей, дом, единственную в жизни любовь. И вот теперь моя мечта близка к осуществлению!

— А ты уверена, что никто не узнает правду? — с опаской спросила Розалинда.

— Теперь уверена. Я помирилась с сестрой завоевала доверие Гонсало, ее мужа… Тот еще мерзавец, строящий из себя джентльмена!. Я вернула все свое имущество. А кроме того, привязала к себе племянницу. Лусия любит меня гораздо больше, чем Марию!

— Значит ты добилась всего, чего хотела?

— Нет, — печально молвила Виктория. — Мне недостает Камилы, собственной дочери. И еще… Я жажду увидеть, как моя сестрица Мария проведет остаток жизни в аду! Совсем одна, в мире унижений, лишений и стыда! Точно так же, как это было со мной — по ее вине.

 

Глава 11

Вернувшись в Санта-Марию, Катриэль несколько дней провел в тоске и апатии. Все казалось ему бессмысленным — даже писательство и хлопоты по возвращению «Эсперансы».

— Но ведь это твой долг перед матерью, — напоминал ему Браулио. — Ты обещал ей. Неужели из-за какой-то легкомысленной девчонки ты нарушишь свою сыновнюю клятву?

— Мне не одолеть Линча, я раздавлен, — вяло отвечал Катриэль.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды не появился растерянный Пабло:

— Я не знаю, что делать. Синтия требует, чтоб я немедленно устроил встречу с князем Арчибальдо де ла Крус иначе она перестанет публиковать его сочинения.

— Передай ей, что князь умер, — мрачно пошутил Катриэль.

Пабло не понравилась такая шутка, и он спросил:

— А жить ты на что будешь? Нет, друг мой, давай вместе думать, как выпутаться из этой ситуации.

— Что же мне, самому нарядиться князем? Сюртук, очки, бутафорские усы и борода? — Катриэль высказал эту идею в шутку, но затем нашел ее не такой уж и бредовой: — А может, и вправду показаться на глаза сеньорите, успокоить ее и— «укатить в Европу»?

На следующий день он действительно заявился к Синтии в облике европейского аристократа и был ею тепло встречен. Однако тут случилось непредвиденное: дядя Синтии, депутат Байгоррия, представил князю своего гостя — Гонсало Линча!

В первый момент Катриэль решил, что разоблачение неизбежно, и, готовый к самому худшему, принял вызов судьбы.

Гонсало же, как ни странно, не узнал в собеседнике своего врага-индейца. Поговорив о литературе и земельной политике, они расстались, вполне довольные друг другом.

Этот случайный успех вдохновил Катриэля на новую дерзость: он задумал использовать свою маску для того, чтоб вернуть имение.

Браулио пришел в ужас от такого безумства, но Катриэля уже невозможно было переубедить.

— Я уговорю Гонсало продать мне Эсперансу, предложив за это такую сумму, перед которой он не устоит.

— Но у тебя же нет денег! — изумился Браулио.

— А они мне и не потребуются. Я всего лишь доведу дело до стадии покупки, чтоб увидеть, какими документами на «Эсперансу» располагает

сеньор Линч. Это поможет мне лучше подготовиться к судебному процессу.

— Но ты и так сможешь увидеть эти документы в суде, как истец, — возразил Браулио.

— Нет, я должен знать все до того, как начну судиться с Линчем. Этот негодяй мог состряпать фальшивое завещание в свою пользу, и тогда мой иск будет заведомо обречен. А если такого завещания нет — мы еще поборемся!

— И все равно я не понимаю… — вынужден был признать Браулио.

— Ну представь, что мой адвокат затребует эти документы через суд. Тогда Гонсало непременно что-нибудь предпримет, коварства и находчивости ему не занимать. А перед князем ему незачем суетиться. Он будет счастлив всучить этому богачу «Эсперансу», из-за которой возможны юридические споры. Ведь Линч думает, что Айлен жива, и не исключает с ее стороны судебной тяжбы.

— Значит, ты под видом князя получишь документы и отнесешь их доктору Асурдую?

— Да.

— Ох, опасную игру ты затеял, — вздохнул Браулио. — Не нравится мне все это. Я боюсь за тебя.

— Не бойся, — уверенно заявил Катриэль. — Лучше поезжай в отель и сними для князя приличный номер.

— Мы переезжаем в отель?

— Нет, мы остаемся здесь. А туда переедет только князь.

Возвращение дочери и обрадовало Гонсало, и встревожило. Приятно было сознавать, что Лусия предпочла общество отца, но то, что она говорила о матери, не могло не беспокоить Гонсало. Неужели Мария и вправду переменилась настолько, что вдруг стала проявлять жестокость и своеволие? Изгнала Монтильо… Кстати, с ним Гонсало решил поговорить сам и либо снять все подозрения, либо уличить лжеца в подлом вранье. Ведь не могла же Мария обвинить Августо просто так, не имея на то никаких оснований!

Но вскоре приехала Виктория и прямо заявила, что Мария сошла с ума.

— Я оставила там Камилу с риском для ее жизни, так как Мария непредсказуема. Не знаешь, чего от нее ждать. Лусия рассказала тебе о том несчастном случае с пистолетом? Она вдруг бросилась заслонять собой индейца, испугала меня, и я нечаянно выстрелила… В то же время об Августо она несла явный бред.

— Ты в этом уверена?

— Конечно! И советую тебе не тянуть со свадьбой. Лусия и Августо любят друг друга. А Мария… Мне тяжело это говорить, но ее надо отправить в какую-нибудь лечебницу. Я затем и приехала. Мария нуждается в помощи психиатра, а мы ничем ей не сумеем помочь.

— Неужели она действительно так тяжело больна? — встревожился Гонсало.

— Поезжай туда и сам все увидишь. Но прежде подумай о своей дочери. Надо назначить день помолвки и не допустить, чтоб Мария своим безумием скомпрометировала Лусию и всех нас.

Она собиралась и дальше нагнетать страсти, но тут вошла Доминга и доложила о приходе лейтенанта Монтильо.

Гонсало несколько удивило его появление в неурочный час. Он не мог предположить, что это — упреждающий маневр лейтенанта.

Августо пришлось проявить немалую изворотливость по возвращении в Санта-Марию. Генералу он сказал, что не сумел догнать циркачей- заговорщиков — они пересекли границу и укрылись в стане индейцев. Генерал огорчился, но не стал упрекать лейтенанта, ведь на службе всякое бывает.

Довольный тем, что авантюра сошла ему с рук, Августо теперь вознамерился обелить себя в глазах семейства Линч, для чего придумал весьма хитроумный ход.

— Я пришел поговорить с вами откровенно, по-мужски, — заявил он Гонсало. — А потом, если вы сочтете нужным, можете прогнать меня. Я соглашусь с вашим решением.

— Нельзя ли ближе к делу? — раздраженно прервал его Гонсало.

— Да. Я постараюсь быть кратким. Суть в том, что сеньора Мария обвиняла меня не напрасно.

И он поведал Гонсало байку о том, как давно, в ранней юности, познакомился со смазливой циркачкой, влюбился в нее без памяти, а она, развратная и корыстная, лишь использовала его для забавы. С тех пор прошло достаточно много времени, Августо забыл свою первую страсть, встретил истинную любовь — Лусию, но цирк «Олимпико» вновь встал на его пути.

— Когда я получил задание изловить цирка- чей-заговорщиков, то счел своим долгом доложить генералу о давнем знакомстве с Милагрос— во избежание возможного шантажа. Но эта наглая девица вместе с индейцем побывала в Эсперансе и, узнав, что я намереваюсь жениться на Лусии, настроила против меня сеньору Марию. Однако я клянусь вам, что та юношеская страсть к циркачке — далеко в прошлом…

Гонсало счел объяснения Августо убедительными и сказал, что перед помолвкой хотел бы познакомиться с его родителями.

— Сегодня же напишу им письмо, они приедут — пообещал Августо.

После внезапного отъезда Виктории Мария попыталась выяснить у Камилы, что произошло, но та лишь ответила сквозь слезы:

— Я сказала ей то, о чем должна была молчать. Теперь мама никогда меня не простит!

Однако Мария не могла видеть, как мучается племянница, и все-таки уговорила ее открыться, облегчить душу.

Когда же Камила рассказала все, что знала о прошлом своей матери, Мария в это не поверила.

— Может, те женщины говорили о ком-то другом? — высказала она предположение.

— Нет, если бы это была не моя мать, то она бы не уехала так поспешно, — возразила Камила. — Ей просто нечего было мне ответить.

— Что ж, раз так, то мне придется добавить и этот позор ко всем тяготам, которые твоя мать вынесла из-за меня, — сказала Мария. — В любом случае моя любовь к Виктории не уменьшится. Но сейчас мы сделаем вот что: поедем в Санта- Марию, отыщем эту Августину Флорес и прямо спросим ее обо всем. Я не допущу, чтоб такое ужасное сомнение и дальше терзало твою душу. Мы сделаем это ради твоей матери, ради восстановления доверия между вами.

Однако в Санта-Марии им не пришлось долго разыскивать Августину Флорес, о которой было известно только то, что она — владелица небольшой таверны. Камила и Мария объехали едва ли не весь город, прежде чем в одном из питейных заведений не наткнулись на Розалинду. Камила узнала ее сразу.

— Вы Августина Флорес? — спросила она, и сердце Розалинды оборвалось: она тоже узнала в этой сеньорите дочь Виктории.

— Нет! Нет! — отрицательно замотала головой Розалинда.

— Но так вас представила моя мать, Виктория Оласабль. Вы ведь с ней знакомы?

Помня о просьбе Виктории, Розалинда на мгновение задумалась, как ей лучше поступить.

— Помогите нам, — обратилась к ней с просьбой Мария. — Моя племянница имеет право знать правду о своей матери, чтоб помочь ей избавиться от груза прошлого.

— Так вы — сестра Виктории? — заинтересованно взглянула на нее Розалинда.

— Да. Скажите, она действительно работала в … публичном доме?

Розалинда наконец сообразила, как выкрутиться из этой непростой ситуации.

— Больше не могу от вас скрывать, — сказала она. — Виктория и в самом деле работала здесь. Прачкой! День и ночь гнула спину, стирая грязное белье, чтоб заработать деньги на ваше, сеньорита, воспитание и образование. Она хотела, чтоб вы росли, не догадываясь, как трудно ей приходится. Потому и отдала вас в пансион, подальше от грязи, в которой сама вынуждена была находиться.

— Бедная моя мамочка! — воскликнула Камила, вытирая слезы.

— Но вся эта грязь не приставала к Виктории, — продолжила Розалинда. — Ни один мужчина не посмел к ней прикоснуться! Всем было очевидно, что она — женщина иного круга, с которой судьба обошлась так жестоко.

— Спасибо вам! — горячо поблагодарила ее Камила. — Я была несправедлива к маме, обидела ее. Тетя, поедемте к ней поскорее, может. Она сумеет меня простить.

— Конечно же она простит тебя, дитя, — высказала свое мнение Розалинда, тоже не удержавшись от слез.

Мария и Камила вернулись домой в тот момент, когда там проходил званый ужин. Среди гостей был князь Арчибальдо де ла Круус, Синтия, Августо и Эрнесто Сантьяго, который с недавних пор откровенно ухаживал за Викторией.

Она же поначалу отнеслась к нему холодно, помня, что он является опекуном Мариано. Однако Сантьяго все же удалось постепенно растопить лед в душе Виктории — она не без удовольствия стала проводить с ним вечера вне дома. А когда заметила, что это почему-то злит Гонсало, то и вовсе решила использовать неожиданного поклонника в своих далеко идущих целях.

— Уж не ревнуешь ли ты меня? — спросила она однажды Гонсало, и тот, застигнутый врасплох, стал лепетать в свое оправдание нечто невразумительное.

Виктория, внутренне торжествуя, заговорила об одиночестве и о том, что с Эрнесто она впервые за много лет почувствовала себя женщиной.

— Ты достойна лучшего мужчины, нежели он! — заявил Гонсало.

А на следующий день попросил своего давнего друга поубавить пыл в отношении Виктории.

— Но у меня самые серьезные намерения, — ответил Сантьяго. — Я действительно влюбился в Викторию и даже готов распрощаться со своей холостяцкой жизнью.

— Не стану скрывать, что я не в восторге от твоих намерений, — огорчил его Гонсало.

«Да он попросту ревнует меня к ней!» — понял Сантьяго, но отступаться от Виктории вовсе не собирался.

И вот сейчас он сидел за столом рядом со своей возлюбленной и слушал ее вдохновенный рассказ об «Эсперансе», которой вдруг заинтересовался князь.

— Да-да, — подхватил этот заезжий европеец, — из всех поместий в округе ваше мне показалось самым лучшим. Я даже… хотел бы его купить и согласен на любую цену.

Гонсало отнесся к предложению князя с интересом, но их разговор прервался из-за приезда Камилы и Марии.

Озадаченный, неожиданным появлением жены, Гонсало с некоторой опаской пошел ей навстречу.

— Рад твоему возвращению. Позволь представить тебе нашего гостя — князя Арчибальдо Де ла Крус.

Мария лишь слегка кивнула головой на приветствие князя и, сухо поприветствовав остальных, направилась в свою комнату.

— Извините, я устала с дороги. Мне надо переодеться.

Ее излишне сдержанный тон смутил гостей, принявший это на свой счет Августо тотчас же поспешил откланяться.

— Нет, не уходите, — остановил его Гонсало. — всe в порядке, Мария сейчас спустится к нам.

Камила, улучив момент, подошла к матери и, взяв ее за руку, взмолилась:

— Мамочка, я заблуждалась. Простите меня!

— Пусть Бог тебя простит, а я не смогу этого сделать, — жестко ответила Виктория.

— Нет, мама, не отталкивайте меня! Я была у Розалинды, и она все объяснила. Я виновата, что так плохо думала о вас.

Виктория, вздрогнувшая при имени Розалинды и приготовившаяся к самому худшему, облегчен¬но вздохнула: давняя подруга ее не подвела!

— Успокойся, — ласково обратилась она к дочери. — Я люблю тебя и прощаю. Ошибку может допустить каждый. Ну-ка, приободрись! Не надо, чтоб гости видели твои слезы.

В гостиной тем временем продолжалась оживленная беседа, но обеспокоенный Гонсало все же решил заглянуть к жене и поторопить ее.

— Ты еще не переоделась? Это неуважение к гостям!

Мария ответила, что не станет даже из приличия играть роль супруги Гонсало Линча.

— Ах, вот как? — вскипел он. — Ладно, тебе наплевать на меня. Но вспомни хотя бы о Лусии. Что подумает о нас Августо?

— Именно ради нее я туда и не иду!

— Значит, ты нарочно делаешь так, чтоб Августо ушел и наша дочь страдала? Хочешь выдать ее замуж за другого, нелюбимого, и пусть она повторит твою судьбу? Да-да, не смотри на меня удивленно: я все знаю о твоей любви к сержанту Муньису! Тебе мало собственного горького опыта ты собираешься убить любовь Лусии к Августо?

— Нет, я не способна убить любовь, — устало молвила Мария. — Ты прав, мне следует выйти к гостям.

Она сдержала слово и вскоре появилась в гостиной. Синтия подвела к ней Катриэля, сообщив:

— Вы знаете, князь хочет купить ваше поместье «Эсперанса».

— Этому не бывать! — жестко ответила Мария. — «Эсперанса» не продается.

Вечер был скомкан. Гости вскоре разошлись.

А Гонсало и Виктория вдвоем принялись вразумлять Марию.

— Мы оба заботимся о том, чтоб в нашем доме были мир и согласие. А ты только все разрушаешь! — в сердцах говорила Виктория.

— Да как же мне согласиться с тем, что вы хотите отдать мою дочь в руки лицемера, охотника за приданым? — возражала Мария. — Как я могу молчать, когда вы намереваетесь продать дорогую моему сердцу «Эсперансу»?

— Не волнуйся, никто ее не собирается продавать, — сказала Виктория. — Я сама этого не допущу.

— Ты действительно против того, чтоб мы рассмотрели предложение князя? — спросил ее Гонсало, когда они вышли из комнаты Марии.

— Должна же я была как-то ее успокоить, — ответила она. — Марию сейчас лучше не раздражать — она в таком состоянии, что способна на все. Нам следует быть с нею поосторожнее.

— Виктория, ты — удивительная женщина! — восхищенно молвил Гонсало. — Мудрая, тонкая… По сути, ты и есть настоящая хозяйка этого дома!

— То есть, ты хочешь сказать, экономка? — на лице Виктории появилась отчетливая гримаса печали. — А я, честно признаться, надеялась на большее с твоей стороны!

Она метнула на Гонсало такой волнующий, влекущий взгляд, что у него закружилась голова и кровь ударила ему в виски.

— Что ты имела в виду, Виктория? — вымолвил он, задыхаясь от сладостного предчувствия.

Но она, не ответив ему, проскользнула в свою спальню и закрыла дверь на защелку.

— Виктория, открой! Я хочу услышать твой ответ! — настаивал Гонсало.

— Нет, я и так сказала слишком много, нe сдержалась. Теперь мне придется вообще уехать из этого дома.

Она умело вела свою игру, все больше раскаляя Гонсало. Он не унимался: требовал впустить его, говорил, что сам едва сдерживается и настало время им наконец объясниться…

Вдоволь натешившись, Виктория отворила дверь и тотчас оказалась в жарких объятиях Гонсало.

— Я полюбила тебя с первой же встречи, — беззастенчиво врала она. — И очень завидовала Марии, когда ты выбрал ее, а не меня. Вы поженились, и жизнь потеряла для меня смысл. Я хотела с нею расстаться, но ты — именно ты! — спас меня, вернул к жизни…

— Виктория, как я был слеп!

— Я не хотела мешать вашему счастью и бежала из дома. Скрывалась много лет. Надеялась тебя забыть. Но сейчас, рядом с тобой, мое чувство вспыхнуло вновь! Ты был и навсегда останешься мужчиной всей моей жизни!

Гонсало, опьяненный этим признанием, осыпал ее страстными поцелуями, но Виктория вновь заявила, что теперь не имеет права оставаться с ним под одной крышей.

И тогда она услышала то, к чему стремилась:

— Я люблю тебя! Подожди немного, и все устроится. Марии действительно требуется лечение… Я найду для нее хорошую больницу… Мы с тобой обязательно будем счастливы!

Новый приступ страсти нахлынул на Гонсало, но Виктория опять решительно высвободилась из его рук, прошептав томно, обессилено:

— Не сейчас, не здесь! Нас могут увидеть, Мария может заглянуть. Приходи завтра на конюшню!.

 

Глава 12

Мария не поверила заверениям сестры и наутро поехала к Катриэлю — чтоб он начал тяжбу, пока Гонсало еще не успел продать имение.

Каково же было ее изумление, когда в доме Катриэля она застала… князя!

— Не ожидала от вас такой прыти, — сказала ему Мария. — Вы разузнали, что у моего мужа— сомнительные права на «Эсперансу», и зашли с другой стороны? Решили уговорить другого, законного владельца?

Она так распалилась, что Катриэль не смог и дальше ломать комедию.

— Вы не узнаете меня? Ведь я — Катриэль.

Затем он посвятил ее в свой план, и, вернувшись домой, Мария, ко всеобщему удивлению, заявила, что согласна на продажу «Эсперансы».

— Я же говорила: она не в своем уме! — шепнула Виктория Гонсало.

А Камила, уединившись с Марией, стала умолять ее отказаться от прежнего решения.

— Теперь, после вашего согласия, они уж точно продадут «Эсперансу». А я ее так полюбила! К тому же она по праву принадлежит Асунсьон и Катриэлю. Незадолго до нашего отъезда из имения я нашла старый мамин дневник. И в нем сегодня обнаружила письма Асунсьон, где она пишет дедушке, что посылает деньги на обустройство «Эсперансы». Может, стоит отдать их Катриэлю?

— Да, моя девочка, мы отдадим их Катриэлю! — обрадовалась Мария. — Ты умеешь хранить тайну, поэтому я скажу тебе, что Катриэль и князь — одно лицо!

Ознакомившись с письмами Асунсьон, адвокат Асурдуй пришел к выводу, что настала пора объявить о ее кончине и пустить в ход оставленное ею завещание. Вот только надо подождать, пока Катриэль получит документы от Гонсало, и — можно будет начинать судебный процесс.

Склонить Линча к продаже имения Катриэлю всячески помогала Синтия, у которой тут был свой интерес: она страстно влюбилась в князя и надеялась, что он в конце концов ответит на ее чувства взаимностью.

Но открыть их Катриэлю она решила еще до того, как он поселится в «Эсперансе» и они станут видеться гораздо реже.

Однажды, пригласив князя на ужин и угостив его хорошим вином, Синтия сказала:

— Впервые мне захотелось поговорить с вами когда я прочитала рассказ о любви белого юноши к индианке. Я тогда сама влюбилась в вашего героя. А потом, уже познакомившись с вами поняла, что этот персонаж был частью вас.

Ее откровения взволновали Катриэля, он невольно потянулся к ней, взял за руку. Синтия приблизилась к нему в ответном порыве, губы ее коснулись губ Катриэля. В тот же миг его пронзила острая боль — вспомнилась Милагрос. — но он поспешил изгнать это болезненное воспоминание из своего сердца, прошептав:

— Целуй меня. Синтия, целуй!

Очнулся он через несколько минут, когда до него вновь стал доходить смысл произнесенных Синтией слов:

— Моя жизнь принадлежит вам, князь. Возьмите ее!

— Нет, я не могу, не должен, не имею права. — быстро заговорил он. — Прости меня, Синтия.

Ее приговор настиг его уже у двери:

— Никогда больше не смейте показываться мне на глаза'!

Дома он со стыдом признался Браулио:

— Я заигрался в обман, зашел слишком далеко! В моих руках находилась честь достойной женщины, и я чуть было не воспользовался ей. Вел себя, как самый пошлый негодяй…

Наутро он пошел к Синтии и сорвав с себе накладные усы и бороду, открыл перед нею свое истинное лицо.

А Синтия, к удивлению Катриэля, все поняла и все ему простила:

— Вполне возможно, я не позволила бы Катриэлю даже дотронуться до края моей одежды. Мне тоже свойственны предубеждения. Но теперь я знаю тебя и люблю. И мне абсолютно все равно, какое у тебя имя, какой титул… Я помогу тебе вернуть имение и буду терпеливо ждать, когда ты окончательно забудешь ту циркачку, разбившую тебе сердце.

Домой Катриэль вернулся почти счастливый.

— Мне стало легче дышать! — сообщил он Браулио. — А скоро я и вовсе избавлюсь от этой личины — князя Арчибальдо де ла Крус. И должен найти силы для того, чтоб жить под своим именем.

— Дай-то Бог, — молвил Браулио, тяжело вздохнув.

Катриэль понял, что его старый верный друг подумал в тот момент о Милагрос, и согласился с ним: действительно, где взять силы, чтобы забыть ее, не вспоминать о ней ежесекундно?

Катриэль гнал от себя мысли о Милагрос, потому что в его воображении она давно уже была женой Анибала. Он даже не предполагал, какие чудовищные мытарства довелось ей пережить за это время.

Упрятав Хуансито в приют, Анибал заявил, что не скажет, где находится мальчик, пока не получит в жены Милагрос. Это требование показалось жестоким даже Ларе, всегда принимавшей сторону Анибала, и она предложила Милагрос свою помощь:

— Скажи, что ты согласна переспать с ним этой ночью, а вместо тебя к нему приду я.

— Но он же тебя попросту прогонит!

— Нет. Его надо перед тем хорошенько напоить, и он не заметит подмены. А я надену парик и твое платье.

Так они и поступили. Анибал действительно не обнаружил обмана и заснул счастливым. Но утром, не увидев Милагрос в своей постели, позвал ее к себе, надеясь продолжить любовные утехи.

Она, естественно, стала отпираться, спрашивать, где Хуансито, чем обозлила Анибала. Он вновь отказался говорить о Хуансито, и порочный круг замкнулся.

Милагрос поняла, что обманом ей ничего не добиться, а как вернуть братишку, она не знала.

В то же время Анибал грубо обидел Лapy, сказав, что в постели она — ничто по сравнению с Милагрос. Лapa не смогла этого стерпеть и открыла ему всю правду о вчерашней «брачной» ночи.

В бешенстве Анибал бросился с ножом на Милагрос, но ее попытались защитить друзья. И смертельный удар, предназначавшийся девушке, принял на себя цирковой силач Антонито.

Жандармы увезли Анибала в тюрьму, и там он стал симулировать помешательство. Твердил, будто он — ребенок, и звал на помощь отца. У Милагрос сердце разрывалось от жалости, когда во время свиданий Анибал сквозь решетки протягивал к ней руки и плакал: «Где мама? Где отец? Почему они ко мне не приходят?»

Она беспощадно казнила себя за то, что надеялась обмануть Анибала, но лишь довела его до совершения преступления и безумия. Потом ей стало страшно оттого, что она также обманула Катриэля, и неизвестно, что могло стать с ним, ранимым и незащищенным, если даже такой крепкий человек, как Анибал, сломался.

Милагрос решила разыскать Катриэля и начала свой поиск с дома Энрике и Росауры.

— Возможно, вы знаете, куда уехал Катриэль? — спросила она у хозяев, и те ответили: «В Санта-Марию».

Но они не могли отпустить Милагрос, не попросив прощения за поведение Августо. В свою очередь Милагрос рассказала им, как достойно вел себя Августо в их последнюю встречу, чем, безусловно, порадовала его родителей.

— Заходи к нам почаще, — приветливо улыбнулась ей на прощание Росаура. — Мы будем рады тебя видеть, и ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь.

Поблагодарив приветливых хозяев, Милагрос направилась в тюрьму к Анибалу, не предполагая, что помощь Энрике и Росауры потребуется очень скоро.

Подойдя к окошку камеры, она увидела, как Анибал передавал другому заключенному деньги и записку, говоря при этом:

— Сегодня же, как только тебя выпустят отсюда, пойди по этому адресу и передай деньги директору приюта. Скажи, что у меня случилась неприятность, но скоро я сам приду и внесу остальные деньги. Пусть он не волнуется и продолжает заботиться о моем братишке.

Милагрос была потрясена услышанным. Значит, Анибал притворяется невменяемым, а сам замышляет побег!

— Я все слышала, — крикнула она ему. — Больше тебе не удастся меня дурачить!

В этот момент надзиратели отворили дверь выпуская сокамерника Анибала на свободу, и Милагрос тотчас же последовала за ним.

— Дайте мне ту записку с адресом приюта, — сказала она ему, выйдя за тюремные ворота. — я сестра Анибала и сама заберу мальчика. А деньги можете оставить себе.

— Деньги? Какие деньги? — плутовато взглянул на нее недавний заключенный.

— Я все видела, — пояснила Милагрос, — и мне ничего от вас не надо, кроме адреса.

Мужчина посмотрел на нее оценивающе и предложил:

— Поедем со мной в одно местечко. Там и поговорим.

Милагрос ничего не оставалось, как согласиться на его предложение. А он привез ее в таверну, которая фактически была тайным публичным домом. Заказал вина, заставил Милагрос выпить вместе с ним — отдавать записку он не торопился.

— Где тебе удалось отловить такую пташку? — спросила владелица заведения, отозвав гостя в сторону.

— Что, хороша? — расплылся он в самодовольной ухмылке. — Могу продать, если сойдемся в цене.

— Думаю, сойдемся, — уверенно заявила мадам, зная, что этот бродяга дорого не возьмет.

Милагрос же вынуждена была сидеть с ним за столом до тех пор, пока он, напившись, не отключился и она не вытащила у него из кармана записку с адресом.

Теперь уже можно было уходить, однако тут вступила в дело мадам:

— Попей чайку на дорожку, успокойся. Ты такая взволнованная.

Милагрос из вежливости отхлебнула несколько глотков, но этого оказалось достаточно, чтобы у нее закружилась голова и все поплыло перед глазами, в чай было подмешано сильнодействующее наркотическое вещество.

Ноги Милагрос отяжелели, она не могла сдвинуться с места.;

На ее беду, в таверну как раз пожаловал капитан Родригес, завсегдатай этого заведения, и жадно впился глазами в Милагрос.

Мадам услужливо засуетилась перед влиятельным клиентом:

— К сожалению, она сегодня ни на что не годна — сейчас заснет и проспит до утра. Но завтра…

— Завтра я собираюсь увезти ваших девочек к себе в форт, чтоб немного развлекли солдат. А эту красотку подготовьте лично для меня.

Так Милагрос очутилась в форте капитана Родригеса, став его пленницей.

Однако брать ее силой Родригес не хотел, а потому запер строптивую девчонку в чулане, без пищи и воды, надеясь, что вскоре с нее спадет спесь.

В бессильном отчаянии Милагрос кричала, била кулаками в дверь, но никто не смел ослушаться капитана и помочь несчастной девушке, хотя ей сочувствовали даже солдаты. Лишь Сегунда, местная кухарка, не выдержала — тайком принесла Милагрос поесть и попить.

— Спасибо, вы так добры ко мне. Может, сообщите моим друзьям, где я? — попросила Милагрос, понимая, что это единственная возможность спастись. — Их зовут Росаура и Энрике Муньис. Они живут в Арройо-Секо.

— Я их прекрасно знаю! — обрадовалась Сегунда. — Капитан Муньис прежде командовал этим фортом. Конечно, я помогу тебе.

Она послала к Энрике своего сына-подростка, и тот подробно описал ситуацию, в какой оказалась Милагрос.

Теперь Энрике надо было подумать, как ее вызволить. Ведь Родригес так просто не расстанется со своей добычей. Он даже может пустить в ход вооруженных солдат.

— Тут нужна какая-то хитрость, — молвила Росаура, давно уже научившаяся понимать мужа без слов.

— Да, ты права, — согласился Энрике. — Может, нам стоит прибегнуть к помощи циркачей?

— По-моему, это выход! — поддержала его Росаура.

Не мешкая ни секунды, они отправились в цирк, где все были обеспокоены исчезновением Милагрос.

На разработку операции ушло совсем немного времени, и вот уже Росаура, одетая в траурное платье, предстала перед капитаном Родригесом.

— Энрике умер, — произнесла она с печалью в голосе, — а я не знаю, как теперь жить. Может, возьмете меня кухаркой, по старой памяти?

Родригес выразил ей свое соболезнование и сказал, что более искусной стряпухи не встречал за всю жизнь.

— Можете хоть сейчас идти на кухню, — предложил он любезно. — Мы с вашим супругом не были друзьями, но к вам я всегда относился с большим уважением.

— Неужели это правда, что сеньор Энрике умер? — встретила ее на кухне встревоженная Сегунда. — Мой сын говорил, будто сам его видел.

— Нет, не волнуйся. Слава Богу, Энрике жив! шепотом ответила ей Росаура. — И скоро прибудет сюда с циркачами. Так что предупреди Милагрос.

Цирковой фургон, подъехавший к форту, был остановлен солдатами.

— Здесь не положено находиться посторонним — строго произнес Родригес.

— Но мы бежим от индейцев, — пояснил Каньете. — Часть наших товарищей погибла… А мы уже три дня ничего не ели. Накормите нас, пожалуйста. В благодарность мы устроим для вас отличное представление. Правда, от всей труппы нас осталось немного. Это владелец нашего цирка, сеньор Мигель, — указал он на за¬гримированного Энрике, — этот молодой парень — жонглер, акробат, фокусник. Словом, мастер на все руки. Ну а я — клоун. Уверяю вас, вы получите огромное удовольствие от представления.

Родригес, посомневавшись, все же впустил их в форт.

Пока гости обедали и готовились к представлению, Милагрос, предупрежденная Сегундой, заявила, что хочет видеть Родригеса.

— Я больше не могу сидеть здесь, — сказала она ему. — Согласна на все, только выпустите меня отсюда.

— Вот так-то лучше, — одобрительно усмехнулся капитан. — Сейчас мы выпьем доброго вина, посмотрим выступление циркачей, и я покажу тебе, на что способен в постели. Ты поймешь, что зря отталкивала меня до сих пор.

Спустя некоторое время он сидел рядом с Милагрос и громко хохотал после каждой репризы Каньете. Здесь же располагалось и все доблестное воинство Родригеса. А Росаура и Сегунда только успевали наполнять их бокалы вином, в которое было подсыпано снотворное.

Когда Родригес и солдаты один за другим уснули, Каньете и Россо закончили свое выступление.

Уже находясь в фургоне, по дороге в Арройо-Секо, Милагрос рассказала о записке Анибала, из-за которой она попала в такую передрягу.

— Не плачь, все худшее позади, — сказал ей Энрике. — Мы сразу же поедем в приют и заберем твоего брата.

Так Милагрос нашла Хуансито, но ее злоключения на этом не кончились, потому что Анибал бежал из тюрьмы.

В цирке он появился как раз в тот момент, когда Милагрос прощалась со своими друзьями, собираясь ехать в Санта-Марию, к Катриэлю.

— Хуансито поживет пока у Энрике и Росауры, так будет надежнее, — пояснила она. — А потом мы заберем его. Я уверена, что Катриэль все поймет и простит меня…

— Зато я тебя никогда не прощу! — прозвучал из темноты грозный голос Анибала.

Милагрос сжалась от испуга, но к Анибалу тотчас же бросились два жандарма, устроившие здесь засаду.

— Мы знали, что ты придешь сюда, голубчик! — молвил один из них.

Анибал бросился наутек.

Жандармы открыли стрельбу, однако им помешала Лара самоотверженно устремившаяся под пули.

— Боже, она мертва. Я убил ее! — вскрикнул потрясенный жандарм, и его голос докатился до беглеца.

«Милагрос! Она погибла! Это я убил ее!» — повторял про себя Анибал, размазывая по щекам горькие, запоздалые слезы.

Пустившиеся за ним вдогонку жандармы на следующий день нашли мертвеца, изъеденного хищными зверями, и, решив, что это тело Анибала, похоронили его на холме у дороги.

Милагрос поплакала над нелепой жизнью и смертью названого брата и отправилась в путь.

Она ехала в Санта-Марию, к своему любимому, незабвенному Катриэлю.

 

Глава 13

После той, первой, ночи с Викторией Гонсало даже внешне преобразился: глаза его то сверкали затаенной страстью, то становились мечтательными, томными. С его лица теперь почти не сходила озорная, чуть плутоватая улыбка. Он словно помолодел в одночасье.

Разумеется, это не могло укрыться от внимательных глаз Марии. А понаблюдав за мужем еще некоторое время, она догадалась и о причине такой метаморфозы.

Сделать это было не так уж и трудно, поскольку Гонсало и Виктория все время держались вместе, часто перешептывались и одаривали друг друга многозначительными взглядами.

Нельзя сказать, что в Марии заговорила ревность — как мужчина Гонсало ее не волновал даже в молодости, а уж теперь и подавно. Нет, это была не ревность и не обида — на мужа ли, на сестру.

Чувство, которое испытывала Мария, более всего было похоже на печальное изумление, недоумение. «Неужели это моя сестра, Виктория? — думала Мария. — Как же она переменилась, если оказалась способна на такое! Ведь ей хорошо известно, что из себя представляет Гонсало. Так как же можно было влюбиться в такого человека?!»

О том, что Виктория могла пойти на эту связь без любви, Мария даже мысли не допускала.

В свою очередь Виктория старалась выглядеть заботливой и ласковой, общаясь с сестрой. Но Мария уже научилась улавливать фальшь в ее словах и поступках, а потому чаще всего попросту уходила от подобных разговоров — ей было горько и стыдно за сестру.

Викторию же это не смущало. Наоборот, печаль и замкнутость Марии она использовала в своих интересах: стала говорить, что той надо бы отдохнуть, полечиться и вообще отойти от забот этого дома.

— Да, пожалуй, любое место было бы для меня лучше, чем этот дом, — задумчиво произнесла Мария. — Но здесь — моя дочь, я не могу ее оставить.

Упрямство, с каким Мария противилась браку Лусии, раздражало Викторию. Ей не терпелось поскорей дойти до заветной цели: спровадить Лусию из дома, выдав ее замуж, Марию отправить в монастырь, а лучше — в психбольницу, признав ее недееспособной, а затем дать пинка и Гонсало Линчу, который думает, что он уже завладел всем капиталом Оласаблей, если спит с единственной прямой наследницей — Викторией. Ох и посмеется же она в свое время над этим напыщенным подонком!

А пока — займется сестрой. Надо во что бы то ни стало отвести Марию к врачу — пусть даже обманом!

Вечером Виктория заглянула в спальню сестры и симулировала там острый сердечный приступ. Затем, якобы переведя дух, произнесла виновато:

— Прости, эта резкая боль всегда подступает внезапно…

Мария встревожилась:

— Это опасно! Так было у мамы. Ты должна обратиться к врачу.

— Да-да, я уже договорилась с ним на завтра.

— Если хочешь, я могу пойти с тобой, — предложила Мария, полностью оправдав расчет Виктории.

Когда же они пришли к врачу и он спросил у Виктории, что ее беспокоит, она ответила с циничной откровенностью:

— По правде говоря, ничего. А вот моя сестра… Я вынуждена была прибегнуть к обману, чтобы привести ее к вам. Она серьезно больна, но не сознает этого.

Естественно, Мария разволновалась, возмутившись выходкой сестры, и сказала, что никому не позволит так с собой обращаться. А Виктории только это и требовалось.

— Теперь вам все ясно, доктор? Вы же сами видите, насколько у нее расшатаны нервы. Ее надо лечить!

Мария решительно пошла к двери, гневно бросив Виктории:

— Сегодня ты перешла все границы. Я больше не желаю тебя видеть!

— Бедная моя сестра! — воскликнула Виктория, оставшись наедине с доктором. — Она лишилась рассудка! Возможно, ее надо полечить в какой-нибудь клинике?

Доктор, однако, так не считал и всего лишь прописал Марии успокоительные капли.

— Только будьте осторожны, не превышайте дозу, — предупредил он Викторию. — А то эффект может быть обратным.

Мария мчалась по улице едва ли не бегом, привлекая к себе изумленные взгляды прохожих.

— Что это с ней? Куда она несется? — спрашивали друг друга те, кто знал Марию.

Но ответа на этот вопрос не было и у нее самой. Она шла куда глаза глядят, потому что больше не хотела возвращаться домой. Не имела для этого сил!

Лишь дойдя до церкви, поняла, что это единственное место, где можно укрыться и попросить защиты.

Отец Орестес, выслушав Марию, помолился за нее, а потом стал уговаривать вернуться домой. Но она по-прежнему отказывалась туда идти и просила устроить ее куда-нибудь в монастырь.

А тем временем Виктория рассказала домашним, что случилось в больнице. Реакция у всех была разной. Лусия воскликнула: «Я же говорила вам, что она сошла с ума!» Потрясенная Камила сидела молча. Гонсало встревожился:

— Ее надо найти! Где она может быть?

— В церкви, — подсказала Камила. — После того, что мама с нею проделала, тетя может быть только в церкви.

— Ты, кажется, меня осуждаешь? — строго взглянула на нее Виктория. — А я всего лишь забочусь о здоровье Марии.

— Да, мама, вы правы, мне не по душе такая забота, — приняла вызов Камида.

Ссору между матерью и дочерью вовремя погасил Гонсало, попросив Камилу проводить его в ту церковь, где обычно бывает Мария.

Виктория тоже пошла вместе с ними и тайком сунула отцу Орестесу успокоительные капли:

— Дайте Марии, пусть выпьет. Из ваших рук она примет.

Домой Марию удалось увести лишь после того, как подействовали капли, которых Виктория не пожалела для сестры, утроив необходимую дозу.

Весь следующий день Мария проспала, а когда очнулась, Викторйя вновь подлила ей в чай лекарство.

Мария стала бредить, у нее начались галлюцинации.

Обеспокоенная ее состоянием, Камила решилась еще раз поговорить с матерью без обиняков:

— Мама, почему вы подвергаете тетю таким страданиям?

— Как ты смеешь со мной говорить в подобном тоне! — рассердилась Виктория. — Что ты вбила себе в голову? Я лишь даю Марии то лекарство, которое ей прописал врач.

— Но тетя была совершенно здоровой, а от этого лекарства она стала бредить! — стояла на своем Камила. — Простите меня, мама, но, по- моему, вы… вы мстите своей сестре!

— Я вижу, болезнь Марии заразительна: ты тоже бредишь.

— Дай Бог, чтоб я ошибалась, — сказала Камила. — В любом случае прошу вас, мама, — вспомните, что тетя — ваша сестра, которую вы когда-то горячо и нежно любили!

Милагрос постучалась в дом Катриэля как раз в тот момент, когда он — в образе князя — и Синтия собирались ехать к Линчам.

— Простите, мне нужно повидать Катриэля, — смущенно молвила она.

— Его нет дома, — ответил Браулио, бросив растерянный взгляд на хозяина: «Ну же, подскажи, как мне быть дальше!»

Тот, однако, предпочел спастись бегством:

— Очень жаль, что мы не застали Катриэля. Передайте ему привет, — сказал он Браулио. — Пойдем, Синтия!

— Это была она? Милагрос? — догадалась Синтия. — Я поняла все по твоему волнению. Ты любишь ее!

— Нет! Это совсем другое: во мне говорит только злость и обида.

— Но что ей от тебя нужно? Зачем она. приехала? — не унималась Синтия.

— Меня это не интересует. Я слышать о ней не хочу! — ответил Катриэль раздраженно.

Синтия украдкой вздохнула. Больше она не заводила речи о Милагрос, давая возможность Катриэлю хоть немного успокоиться перед важной беседой с Гонсало Линчем.

В тот вечер Гонсало наконец показал князю документы на «Эсперансу».

— Я не сомневаюсь, что тут все в порядке, — сказал тот, — но все же хотел бы, чтоб на эти бумаги взглянул мой адвокат. Поймите меня правильно.

— Очень хорошо вас понимаю, вы поступаете как всякий истинно деловой человк, — не стад возражать Гонсало.

Простившись с ним, Катриэль завез бумаги Асурдую. Синтия подождала его в экипаже.

— Поедем ко мне, — сказала, она. — Тебе не стоит сейчас спешить домой. И вообще — давай поженимся! Завтра же! Так ты гораздо быстрее сможешь забыть ее.

— Нет, Синтия, — твердо ответил Катриэль. — Ты не заслуживаешь того, чтобы я или кто-то другой женился на тебе без любви. Ты достойна лучшей участи — быть любимой и желанной!

Домой он возвращался в сильном волнении. Зачем к нему приходила Милагрос? Наверняка она сказала это Браулио. Может, у нее случилось какое-то несчастье, а он, Катриэль, оттолкнул ее, даже не выслушав..

Однако, войдя в дом он вновь увидел там Милагрос.

— Я уговорил ее дождаться тебя, — сообщил Браулио. — Она мне все рассказала, и, думаю, ты тоже сможешь понять ее.

— Я никогда не смогу понять того, что она сделала, — отрезал Катриэль.

— У меня не было выбора! — воскликнула Милагрос. — Анибал угрожал мне!

— А как же он тебя сейчас отпустил? Ему надоела его игрушка? — язвительно спросил Катриэль.

— Анибал мертв.

— Ах, вот в чем дело! Теперь понимаю: я должен утешить скорбящую вдову?

— Перестань, Катриэль! Анибал грозился убить тебя. Поэтому я так поступила.

— Значит, ты спасла меня? А я, по-твоему, не способен был постоять за нас обоих? Ты считаешь меня трусом, ничтожеством!

— Нет, Катриэль, нет! Я только хотела спасти тебя.

— Но в итоге сама убила меня, оборвала мою жизнь! Я никогда не смогу простить тебе той циничной лжи, того демонстративного поцелуя. Уходи, Милагрос, уходи!

Она вновь попыталась объяснить ему, что ни¬кого, кроме него, не любит и не любила, но Катриэль был непреклонен.

И Милагрос ушла, пообещав напоследок:

— Больше вы никогда обо мне не услышите, князь!

На следующий день «князь» и Синтия вновь были у Линчей.

— Ваши документы в полном порядке, — сказал князь Гонсало. — Я поручил своему адвокату подготовить купчую на «Эсперансу».

Партнеры пожали друг другу руки и подняли бокалы за успех предстоящей сделки.

Пока мужчины беседовали в кабинете гонсало, Виктория договорилась с Синтией, что та почитает стихи Камилы и, возможно, их опубликует. Камила отправилась в свою комнату за рукописью.

А Лусия пошла открывать дверь какому-то нежданному гостю, втайне надеясь, что это Августо.

Однако на пороге стояла… Милагрос.

— Здравствуйте, Лусия, — сказала она. — Я пришла поговорить с сеньорой Марией.

— Да как вам пришло такое в голову? — возмутилась Лусия. — Что вы о себе возомнили? Мама не намерена с вами разговаривать!

— И все же вы доложите ей обо мне, — вежливо попросила Милагрос.

— А я вам говорю: уходите отсюда! — в гневе закричала Лусия.

Этот крик услышали Гонсало и князь, вышедшие к тому времени в гостиную.

— Что здесь происходит? — пришел на помощь Лусии Гонсало.

— Эта бесстыжая посмела заявиться к нам в дом! — воскликнула Лусия, но Гонсало по-прежнему ничего не понимал, и тогда Виктория шепнула ему: «Это — Милагрос».

Князь тоже подошел поближе к двери, невольно сжимая кулаки.

— Ах, вот оно что! — молвил Гонсало. — Значит, вы и есть пресловутая Милагрос? Должен вас огорчить: мы не потерпим подобной женщины в нашем доме. Ваше присутствие для нас — оскорбительно! Так что уходите по-хорошему, пока я…

— Сеньор Линч, вам не кажется, что нельзя так обращаться с сеньорой? — вмешался, не сдержавшись, князь.

— Вы назвали сеньорой эту грязную девку? — отозвался недовольный Гонсало. — Очевидно, есть вещи, в которых вы, князь, плохо разбираетесь.

— Нет, я знаю одно: нельзя так оскорблять человека, тем более женщину!

— Позвольте моему зятю решать семейные вопросы так, как он считает нужным, — строго одернула князя Виктория.

А Лусия посоветовала отцу:

— Гоните ее в шею, папа!

Гонсало протянул руку к Милагрос, намереваясь вытолкать ее за дверь. Но князь заслонил собой Милагрос, перехватив руку Гонсало.

— Что вы себе позволяете?! — вскипел тот. — Возможно, вы тоже, с нею развлекались?

— Гонсало, успокойтесь, пожалуйста! — взмолилась Синтия, боясь, что Катриэль сейчас окончательно разоблачит себя.

— Нет, я не потерплю такой наглости! — ответил Гонсало и, обращаясь к князю, заявил:

— Извольте принять вызов! Встретимся завтра утром в парке. В качестве оружия предлагаю пистолеты.

— Согласен на ваши условия, — сказал князь, покидая гостиную.

Синтия и Милагрос последовали за ним.

— Клянусь, я убью его! — никак не мог прийти в себя Гонсало.

— Правильно, папа, убей его! — горячилась Лусия. — Ведь речь идет о чести нашей семьи.

— Как вы можете так спокойно говорить об убийстве?! — воскликнула ошеломленная Камила.

— Тебя это не касается, умолкни! — грубо одернул ее Гонсало.

Виктория не вступилась за дочь, но стала уговаривать Гонсало отказаться от дуэли:

— Ты не должен рисковать своею жизнью! Я боюсь за тебя.

Камила же поняла, что единственный человек, кто может предотвратить дуэль и тем самым уберечь Катриэля от гибели, — это Мария. Отправившись к ней в комнату, она принялась тормошить тетю, надеясь разбудить ее, привести в чувство.

Но Мария продолжала оставаться в глубоком забытьи, и тогда Камила решила, что надо спасать тетю, пока ее окончательно не довели до безумия или до смерти.

— Не понимаю, за что они меня так обидели? — произнесла Милагрос, оказавшись за дверью дома Линчей.

— Я думаю, тут постарался Августо Монтильо высказал предположение Катриэль. — Он клялся в любви Лусии, собираясь на ней жениться, и одновременно обхаживал тебя. А когда я рассказал об этом Марии, то он наверняка непожалел для тебя черной краски.

— Теперь понятно, — грустно молвила Милагрос— Спасибо тебе, Катриэль, что вступился за меня. Но очень тебя прошу: не дерись на дуэли, не рискуй жизнью. Принеси извинения Линчу, а я сейчас уйду навсегда.

Резко повернувшись, она быстро зашагала по улице.

— Подождите, мы вас проводим, — крикнула ей вслед Синтия, но Милагрос даже не обернулась.

А Катриэль уже понял, что не хочет еще раз потерять Милагрос, и, наскоро простившись с Синтией, побежал догонять свою возлюбленную.

В тот же вечер они решили, что больше никогда не расстанутся.

Браулио просиял от счастья, увидев Катриэля и Милагрос вместе. Но радость его схлынула тотчас же, как только он узнал о предстоящей Дуэли.

— Ничего, все обойдется, я уверен, — попытался успокоить его Катриэль. — Вы с Милагрос ждите меня здесь, дома, и я вернусь живым и невредимым.

Он поехал к доктору Асурдую, намереваясь взять его своим секундантом, а в это время к Милагрос нагрянула Синтия — с весьма хитроумным предложением.

— Мы обе любим Катриэля, — сказала она, — поэтому должны уберечь его от гибели. Я вижу лишь один выход: уговорить Гонсало Линча отказаться от дуэли. Но сделать это под силу только мне.

— Так почему ж вы не сделали этого до сих пор, если любите Катриэля? — спросила Милагрос.

— Я хотела прежде поговорить с вами. Пообещайте мне, что оставите Катриэля навсегда, и я сразу же поеду к Линчу.

Теперь ясно, насколько вам дорога жизнь Катриэля, — усмехнулась Милагрос. — Он нужен вам живым лишь в том случае, если откажется от меня.

— Что ж, не буду скрывать: мне нет резона сохранять его жизнь для вас.

— А не кажется ли вам, что это не в вашей власти — жить Катриэлю или умереть?

— Безусловно, дуэль есть дуэль. Там может случиться всякое. Но мы имеем возможность вообще избежать ее. Откажитесь от Катриэля! Что вы можете дать ему в своем цирке? Ему нужна другая женщина, потому что он предназначен для другой, более возвышенной жизни!

— Катриэлю видней, кто ему нужен. Что же касается дуэли, то меня она тоже пугает, но я должна уважать решения Катриэля и верить в него. Недавно я пошла на сделку с совестью ради его спасения, но это была ошибка, за которую он до сих пор расплачивается. Ведь завтрашняя дуэль — тоже следствие той моей ошибки. И я не намерена повторять ее дважды, — твердо произнесла Милагрос.

Синтия ушла ни с чем. Однако успокоиться она не могла и утром, примчавшись к месту дуэли, заявила Катриэлю:

— Твоя циркачка уехала. Вот записка от нее, можешь прочитать: «Прощай, Катриэль. Мужчины, которого я любила, больше не существует. Милагрос».

— Я не верю тебе, Синтия, — спокойно ответил он, — Милагрос не могла так поступить.

— Ты плохо ее знаешь. Она исчезла, бросила тебя. А я — с тобой! И сейчас уговорю Гонсало отказаться от дуэли. Только прежде ты должен пообещать мне, что мы прямо отсюда поедем в церковь и обвенчаемся.

Катриэль посмотрел на нее с глубоким сожалением: как он ошибался, видя в ней благородство, ум и великодушие.

Секунданты — Асурдуй и Сантьяго — пригласили соперников к барьеру.

— Стреляйте, я не боюсь смерти! — крикнул Гонсало, видя, что князь почему-то медлит. — Или вы трусите?

— Нет, дело в другом, — сказал Катриэль, сдирая с себя бороду и усы. — Прежде чем выстрелить, я хотел бы, чтоб вы узнали, с кем деретесь. Видите, я — индеец, Катриэль. Мне есть за что всадить в вас пулю, но я не стану этого Делать. Отныне вы будете жить по воле «жалкого и грязного индейца», каковым меня считаете. Думаю, это и будет для вас самым большим наказанием.

Сказав это, он отдал пистолет Асурдую и, поблагодарив того за помощь, быстро зашагал прочь.

— Проклятый индеец! Ты за это поплатишься! Я тебе отомщу! — в бессильной злобе твердил Гонсало.

Сантьяго посоветовал ему успокоиться и подумать, что рассказать домашним, а о чем умолчать, чтоб позор Гонсало не всплыл наружу.

— Предлагаю сказать, что это ты даровал жизнь князю. А об индейце вообще не следует упоминать.

Гонсало с ним согласился.

Лусия, Виктория и Камила с тревогой ждали возвращения Гонсало.

Наконец он приехал — излишне возбужденный, но без единой царапины.

Лусия бросилась на шею отцу:

— Ты убил его? Наша честь спасена?

— Твой отец He стал стрелять в князя, — поспешил сообщить Эрнесто, и у Камилы отлегло от сердца.

— Но почему, папа? — возмутилась Лусия. — Ты должен был его наказать!

— Самое большое наказание для мужчины— знать, что недруг сохранил ему жизнь, — пояснила Виктория, не подозревая, какой удар наносит по самолюбию Гонсало. — Князь не сможет оставаться в городе, когда станет известно о его позоре. А я постараюсь, чтоб об этом узнали все.

— Нет-нет, Виктория, не надо! — испугался Гонсало. — Я не хочу, чтоб мое имя трепали на каждом углу.

— Давайте лучше выпьем за то, что все хорошо кончилось, — попытался разрядить обстановку Эрнесто.

Они дружно выпили и налили еще, но тут к ним один за другим повалили гости.

Сначала прибыл Августо и Лусия пояснила, что сама вызвала его — на всякий случай, опасаясь печального исхода дуэли.

Затем пожаловала Синтия, которую уж точно никто не звал.

— Рада видеть вас живым, Гонсало! — заявила она с порога.

— Вообще-то я считал, что вы — подруга князя, — высказал свое удивление Гонсало.

— Вы говорите «князя»? — рассмеялась Синтия. — Значит, по-прежнему остаетесь в неведении, кем на самом деле является этот человек. Он обманул нас всех, чтобы достичь своей цели!

— Кто же он? — нетерпеливо спросила Виктория, и Синтия с удовольствием ответила ей:

— Катриэль, сын Асунсьон Оласабль!

— Я всегда подозревала, что он — не князь! — воскликнула Лусия. — Аристократы не ведут себя так.

— А мне теперь понятно, почему он нацелился на «Эсперансу», — сказала Виктория.

— Как жаль, что это открылось только сейчас! — вынужден был поддержать игру Гонсало.

Августо же заинтересовало совсем другое: при¬чина дуэли. Синтия охотно ему пояснила:

— Все произошло из-за циркачки Милагрос, которая посмела явиться в этот дом.

Щеки Августо залились краской.

— Клянусь, я тут ни при чем, — обратился он к Лусии.

Она ответила что здесь никто не подозревает Августо, потому что всем известно о связи Милагрос с индейцем.

— Я сделаю все, чтобы привлечь к ответу этого самозванца! — заявил Августо.

— Боюсь, что он со своей циркачкой уже сбежал из Санта-Марии, — подлила масла в огонь Синтия.

А Лусия молвила сокрушенно:

— И вы спасли ему жизнь, папа! Нашему заклятому врагу!..

— Ничего, я добуду его из-под земли! — заверил ее Августо.

Синтии больше нечего было делать в этом доме, и она поехала в редакцию, где сорвала свой гнев на Пабло:

— Вы уволены!

— За что? — изумился он.

— За князя, которого не существует в природе, за наглый обман.

— Объясните, я ничего не понимаю.

— Не надо притворяться. Ваш друг-индеец разоблачен, и отныне наша газета не опубликует ни строчки из его сочинений.

А Гонсало в тот же день получил еще один удар от Катриэля: его вызвали в суд и показали доку¬менты, представленные истцом. Гонсало понял, что ему придется распрощаться с «Эсперансой».

Не заезжая домой, он отправился к генералу и сделал следующее заявление:

— Думаю, вам известно, что моя супруга давно покровительствует сиротам и беспризорным молодым девушкам. Так вот, одну из этих девушек силой удерживает индеец Катриэль. Прошу изловить его и арестовать.

Генерал тотчас же поручил это сделать Рунесу.

Но когда гвардейцы прибыли на квартиру Катриэля, то уже не застали его там. Вместе с Милагрос он уехал в Арроцо-Секо, где они собирались сыграть свадьбу в кругу друзей — циркачей.

 

Глава 14

Марии с каждым днем становилось все хуже и хуже, и Камила больше не могла оставлять ее без помощи. О том, что творится в доме, она без утайки рассказала Мариано, которого Гонсало вызвал из «Эсперансы» для ведения судебной тяжбы.

— Если бы ты помог мне увезти тетю в монастырь, но так, чтоб об этом никто не догадался, — попросила его Камила.

Мариано предложил простой и дерзкий план, для осуществления которого, правда, требовалось участие Доминги.

Старая служанка, сама встревоженная состоянием Марии, охотно согласилась сыграть предложенную ей роль: устроила небольшой пожар на кухне, чем и отвлекла внимание всех обитателей дома.

Пока они гасили пламя, Мариано вынес на Руках Марию из спальни и в заранее подготовленной карете отвез ее в монастырь, к сестре Маргарите, которая обещала Камиле приютить несчастную сеньору Линч.

Исчезнование Марии потрясло Гонсало, встревожило Лусию.

— Как же она могла уйти, у нее же нет сил, — волновалась Лусия. — Не дай Бог, она упадет где- нибудь на улице.

— Не нагнетай страсти, — одернула ее Виктория. — Твой отец перевернет весь город, но отыщет Марию. Она не могла далеко уйти.

Говоря это, Виктория даже не скрывала своего раздражения и про себя думала: «Хороша же моя сестрица-тихоня! Выходит, она лишь притворялась, будто спит или бредит!»

Не найдя Марию вблизи дома, Гонсало прекратил поиски, не желая создавать излишний шум вокруг этой, в общем скандальной истории. Тем более сейчас, когда в доме Линией ждали важных гостей — родителей Августо.

Росаура и Энрике действительно приехали в Санта-Марию по вызову сына, однако впервые за долгую жизнь единства между ними не было. Росаура считала, что не должна благословлять сына на брак без любви, а Энрике советовал ей довериться выбору Августо.

И вот перед тем, как идти к Линчам, Августо выдержал неприятный разговор с матерью. Она наотрез отказалась встретиться с родителями не¬весты и умоляла сына не жениться на Лусии.

— Ты еще полюбишь, сынок! Другую девушку!

— Нет, мама, после Милагрос я вряд ли кого полюблю, — возразил Августо. — А Лусия меня любит, и я постараюсь быть ей хорошим мужем.

— Что ж, пусть будет так, — скрепя сердце согласилась Росаура. — Но в гости я все равно не пойду. Не смогу смотреть в глаза этой девушке, которую ты обманываешь. Надеюсь, ты меня простишь. Отец придет туда один и скажет, что я приболела.

— А кстати, где он? Почему не пришел вместе с тобой?

— Он ищет для нас комнату, — ответила Росаура, хотя знала, что Энрике поехал к Пабло Сандовалю.

Весь вечер у Линчей Августо провел как на иголках, ожидая появления отца, который непонятно почему опаздывал. Когда же стало ясно, что он не придет вовсе, Лусия очень расстроилась едва сдерживая слезы, сказала Августо:

— Значит, не только моя мама против нашего брака, но и твои родители не желают видеть меня своей невесткой.

— Нет, Лусия, это не так, — попытался успокоить ее Августо. — Я думаю, с ними случилось что-то непредвиденное.

Он не обманулся в своем предчувствии: неподалеку от дома Линчей его ожидала заплаканная Росаура.

— Сынок, умоляю, спаси отца! Его арестовали!

— Как? За что? — изумился Августо, и Росауре пришлось рассказать ему о связи Энрике с заговорщиками.

— Я попробую вызволить его из тюрьмы, — пообещал он, — но после этого ноги моей не будет в вашем доме! Вы обманули меня, предали!

— Сынок, не надо сейчас упрекать меня, — по¬просила Росаура. — Помоги отцу, а там посмотрим, как нам быть дальше.

Через два дня Августо устроил побег отцу а так же Пабло Сандовалю, на чьей квартире был задержан Энрике. А Элеонора Паркер, арестованная вместе с ними Умерла в тюрьме, не выдержав пыток.

— Все, я выполнил своей сыновний долг, — сказал родителям Августо, — но отныне наши дороги разошлись. Забудьте, что у вас есть сын, ибо мы с вами — по разные стороны баррикад…

Могла ли Маргарита помыслить, что когда — нибудь на ее руках окажется Мария Оласабль, некогда блистательная, а ныне — жалкая, беспомощная, как дитя. Очнувшись на следующий день в монастыре, она даже не могла вспомнить, как ее сюда привезли, и не понимала, где находится.

Маргарита ей все объяснила, заверив, что здесь она будет в безопасности и скоро поправится.

И действительно, Мария стала поправляться буквально на глазах: бред и галлюцинации отступили, осталась только непомерная слабость.

— Ничего, скоро и это пройдет, — успокаивала ее Маргарита.

— Да, я знаю, — соглашалась Мария. — Меня беспокоит не это недомогание, а судьба моей дочери.

— Со временем все наладится, вы увидите свою дочь.

— Нет, ей предстоит горькое разочарование…

Не в силах и дальше держать в себе эту душевную боль, Мария открылась Маргарите, рассказав и о своем несчастливом браке, и о том, что подобная участь ждет Лусию.

— Впрочем, не знаю, зачем я все это говорю, — спохватилась она. — Наверняка вам кажутся преувеличением мои материнские тревоги.

— Вы хотели сказать, что я не пойму вас, поскольку мне неведомо чувство материнства? — не удержалась от колкости Маргарита.

— Простите, я не хотела вас обидеть.

— Я тоже не хотела вас обидеть. Просто у меня была дочь! Но она умерла, едва родившись. Так Господь наказал меня за грехи, которые я до сих пор отмаливаю. А вам Он даровал дочь! Это надо ценить. Я была бы счаст¬лива тревожиться о ее судьбе, как вы, скучать по ней, если б она не умерла.

— Да, вы правы, ваше горе не идет ни в какое сравнение с моим, — сочувственно молвила Мария. — Господь был милостив ко мне, хотя я тоже взяла грех на душу: вышла замуж без любви и прожила всю жизнь рядом с жестоким, коварным человеком.

— А я, наоборот, расплачиваюсь за любовь к жестокому негодяю, который даже скрыл от меня, где находится могилка моей девочки.

В порыве откровенности Маргарита рассказала историю своей трагической любви, и Мария, сама того не ведая, произнесла фразу, ставшую поворотной в отношениях двух женщин:

— Поразительно! Такое ощущение, будто мы обе пострадали от одного и того же человека!

Потрясенная Маргарита помолчала несколько секунд, а затем вымолвила то, что уже не было смысла скрывать от Марии:

— А ведь так оно и есть. И вы, и я стали одного и того же мерзавца — Гонсало Линча.

Занятый вызволением отца, Августо несколько дней не появлялся в доме Линчей, а когда наконец пришиел туда, то был не слишком убедителен, объясняя причину своего отсутствия. Августо, а не лучше ли честно признаться, что ваши родители запретили вам со мной видеться и вы не захотели их ослушаться? — бросила вызов Лусия.

В ответ она, конечно же, надеялась услышать новые заверения в любви и увидеть готовность Августо пойти против родительской воли. Но он лишь сказал, что сам сделал выбор и родители тут ни при чем. То есть о любви не прозвучало и словечка, что больно задело Лусию.

Впервые она подумала о том, что мать, возможно, была права, не доверяя Августо. Действительно, так ли уж он ее любит? Недавно Лусия видела, как встретились после не слишком долгой разлуки Мариано и Камила, — их лица буквально светились счастьем! А вот Августо лишь улыбнулся Лусии, но глаза его при этом оставались холодными. Значит, нисколько по ней не соскучился…

— Эх, если бы рядом была мама! Лусия бы поделилась с нею своими сомнениями и наверняка получила бы какой-то мудрый совет. Но мамы нет, и больше поговорить об этом не с кем, поскольку и отец, и тетя Виктория очарованы лейтенантом и сочтут Лусию такой же сумасшедшей, как и ее мать.

Гонсало, видя, что дочь затосковала по матери, отправил гонца в «Эсперансу», но Марии там не оказалось. «Где же она может быть?» — ломал он голову и внезапно вспомнил, как в похожей ситуации Виктория попыталась укрыться в монастыре Успения Богородицы.

Гонсало решил проверить свою догадку, однако настоятельница монастыря ее не подтвердила.

— А почему это жена уважаемого человека должна скрываться от собственного мужа? — спросила его другая монахиня, в которой он с изумлением узнал Маргариту.

— Ты?.. Здесь?.. Не верю своим глазам!

— Да, я здесь, — ответила она, — чтобы молить Господа о прощении. А вот ты, похоже, не раскаиваешься в прошлых грехах и продолжаешь творить зло.

— Нет, Маргарита, я глубоко раскаялся, и, наверное, Бог простил меня, если дал мне возможность встретиться с тобой и попросить прощения за то горе, которое я тебе причинил. Прости меня, умоляю!

— Я рада бы тебя простить, — ответила Маргарита, — но, к сожалению, не верю ни одному твоему слову. Ты ищешь жену? Так вот, могу тебя заверить, что ее здесь нет. Уходи, пожалуйста, и больше никогда не напоминай мне о себе!

Гонсало вернулся из монастыря несолоно хлебавши, а дома его уже ждало письмо от Марии, в котором она сообщала, что уходит навсегда и просит ее не разыскивать.

— Ты этим огорчен? — с обидой в голосе спросила его Виктория. — А я думала, наоборот, обрадуешься, что у нас теперь развязаны руки. Мария сама устранилась от борьбы, а наш долг— создать нормальную семью и заботиться о дочерях. Не сомневаюсь, что Лусия нас поймет. С Камилой же все обстоит сложнее, но со временем я и ее уговорю, что так будет лучше всем, в том числе и Марии.

Она умела успокаивать Гонсало! В тот же вечер он собрал остатки семьи за столом и с легким сердцем объявил, что отныне о Марии можно не покоиться: она здорова и счастлива в своем единении.

— Но где она? Я могу к ней поехать? — взволнованно спросила Лусия.

— Увы, она не хочет никого из нас видеть и даже адреса не оставила, — развел руками Гонсало.

— Нет, не могу поверить, что мама нас бросила! — расплакалась Лусия! — Просто она ушла, потому что мы ее очень обидели.

Камила увела ее в спальню и намекнула, что догадывается, где может быть Мария.

— Я просто уверена, что скоро она подаст тебе знак и вы увидитесь! — говорила Камила, но Лусия лишь безутешно рыдала:

— Бедная моя мамочка! Прости меня, прости!..

Мариано Хименес оказался перед сложным нравственным выбором: Гонсало попросил его выкрасть письма Асунсьон, находящиеся в суде, а взамен пообещал всячески содействовать браку адвоката и Камилы.

— Я имею влияние на Викторию, — говорил Гонсало, — и сумею убедить ее в том, что вы— достойнейшая партия для Камилы. А если вам еще и удастся приумножить состояние нашей семьи…

— Значит, вы все же считаете, что «Эсперанса» по закону принадлежит не вам, но хотели бы получить ее в собственность? — уточнил Мариано.

— Видите ли, это вопрос спорный, кто на нее имел больше прав — мой тесть или его сестра. Но адвокат истца делает упор на эти письма, где указываются суммы перечисляемых Асунсьон денег. И судья, вполне вероятно, может решить дело в пользу ее наследника.

— Но как же я смогу изъять эти письма? Как вы это себе представляете? — недоумевал Мариано.

— Возьмете папку с документами на ознакомление, а вернете ее уже без тех писем.

— И меня сразу же обвинят в краже!

— Нет, вас только заподозрят, но доказать ничего не смогут, — возразил Гонсало. — У них ведь не будет свидетелей.

Мариано совершенно отчетливо понял, что никогда не сможет пойти на такое преступление, но решил усыпить бдительность Линча, чтобы тот не нашел для этой цели другого, более сговорчивого адвоката.

— Хорошо, я попытаюсь сделать все возможное, — пообещал он.

А спустя несколько дней состоялся суд, вынесший приговор в пользу Катриэля.

Разгневанный Гонсало прямо в зале суда заявил Мариано, что тот уволен и никогда не получит в жены Камилы.

Сантьяго же, узнав о случившемся, пришел к Гонсало и высказал недовольство его поступком.

Мариано не сделал ничего предосудительного, — защищал Эрнесто своего воспитанника. — Наоборот, он отстаивал закон и справедливость, а потому заслуживает всяческого уважения. За что же его разлучать с Камилой? Зачем ломать жизнь двум любящим молодым людям? Гонсало, взбешенный потерей «Эсперансы», выплеснул весь свой гнев на старого друга, грубо ему на дверь.

— Я уйду, — с достоинством ответил Эрнесто, — но прежде мне хотелось бы узнать: ты из¬гоняешь меня за то, что Мариано не совершил подлость, или за то, что я влюблен в Викторию?

Камила, слышавшая, как Гонсало обошелся с человеком, который заменил Мариано отца, не сдержалась и прямо заявила матери, что не может больше оставаться в этом доме, где правят ложь и насилие.

Виктория посоветовала ей выбирать выражения, но Камила уже не могла остановиться:

— Я не могу найти более мягкого определения тому, что вы сделали с тетей — травили ее, чуть было не свели в могилу. А как вы поступили с Асунсьон, с Катриэлем? Обманом отобрали у них имение! И теперь, когда Мариано помог восстановить справедливость, вы ополчились на него и его отца!

— Камила, прекрати! Я не позволю тебе говорить со мнойв таком тоне!

— Нет, мама, это я не позволю вам дурно говорить о Мариано и сеньоре Эрнесто!

— Ты зарвалась, девочка, — заключила Виктория — Отныне будешь сидеть дома, под моим присмотром, и я клянусь, что ты больше никогда не увидишь этого наглого адвокатишки!

— Если вы станете меня удерживать, то я убегу с Мариано и без вашего благословения! — в свою очередь пригрозила Камила.

Позже, проходя мимо кабинета Гонсало, она услышала, как он говорил Виктории:

— Не беспокойся: никуда она не убежит. Я найму надежных людей, и они отправят Марианоано туда, откуда никто еще не возвращался. То же самое сделают и с Катриэлем. А мы вновь получим «Эсперансу» — как его единственные родственники.

— «Боже мой! — ужаснулась Камила. — Он замышляет два убийства, а мама его спокойно слушает!..»

На следующий день она тайком встретилась с Мариано и попросила его хотя бы на время уехать из города.

— Я уеду только вместе с тобой! — ответил он. — Мы обвенчаемся, сеньор Эрнесто нас благословит…

— Нет, не говори ему ничего! За ним могут следить, чтоб выйти на тебя. Поезжай один, а я приеду к тебе, когда тетя полностью встанет на ноги. Пищи мне письма в монастырь Успения.

В последующие дни Виктория ужесточила надзор за дочерью, но тут выяснилось, что исчез Мариано, и Гонсало посоветовал свояченице снять запрет, чтоб разрядить атмосферу в семье.

Камила же, как только ей разрешили выходить из дома, поспешила в монастырь, к Марии:

— Тетя, это ужасно! Они вдвоем — моя мать и ваш муж! Они собираются уничтожить Катриэля, Мариано. Я не уверена, что и вы в безопасности. Ведь мама поила вас каким-то зельем, от которого вы едва не умерли. Она мстит вам, тетя!

— Нет, девочка моя, Виктория не способна творить зло, — попыталась успокоить ее Мария. — Просто она, к несчастью, влюбилась в Гонсало, он действительно способен на все. Я боюсь за Лусию! Мне надо увести ее оттуда любой ценой!

— Вам нелья там появляться, — твердо молвила Камила. — Вы помните мою маму доброй, благородной девушкой, а она с тех пор сильно изменилась. Лучше я поговорю с Лусией. Она тоскует без вас и будет счастлива с вами встретиться. Вдвоем вы и решите, как ей быть.

Мария вышла проводить племянницу до ворот монастыря, и тут они столкнулись с … Эрнесто Сантьяго.

— Что вам здесь нужно? Вы меня выслеживаете? Вас послал Гонсало? — подступила к нему с вопросами Мария.

— Нет, я не знал, что увижу вас здесь, — смутился Сантьяго. — Я пошел вслед за Камилой, полагая, что она обязательно где-нибудь встретиться с Мариано. Он исчез, и я ищу его.

— Если это правда, то прошу вас не говорить никому, что вы меня здесь видели, — сказала Мария. — Особенно Гонсало и Виктории.

— Можете на меня положиться, — пообещал Сантьяго. — Я вас не выдам. А вот тайну Гонсало мне больше незачем хранить, и я вам ее открою, раз уж мы тут встретились. Камила, оставь нас ненадолго с сеньорой Марией.

Камила отошла в сторону, а он продолжил:

— Речь идет о вашей дочери. Гонсало известно, что Лусия — не его дочь, а Энрике Муньиса.

— Вы в своем уме, Эрнесто? — возмущенно одернула его Мария.

— Простите, я понимаю, вам неприятно это слышать, но Гонсало такой человек, что теперь, когда вы расстались, он может выгнать Лусию из дома, лишить ее наследства и обще… Подумайте, как обезопасить свою дочь.

— Гонсало действительно жесток и непредсказуем, — согласилась Мария, — но откуда у вас такая уверенность, что Лусия — не его дочь? Вы можете объяснить подробнее?

— Да. Гонсало застал вас и Муньиса в пикантной ситуации на конюшне. В день помолвки Виктории. Он едва сдержался, чтобы не убить вас обоих, и тогда же примчался ко мне. Грозился отомстить вам, но потом поутих. В то время он любил вас, Мария.

— Но почему ж вы сказали мне об этом лишь сейчас, через двадцать лет?!

— Потому что Гонсало полюбил Лусию. Я думал, у вас наладились отношения…

— Теперь вы знаете, что это не так. И вообще все было не так.

Она хотела пояснить, кого видел тогда на конюшне Гонсало, но, вспомнив, что Эрнесто влюблен в Викторию, не стала этого делать.

Сантьяго ушел, попросив Камилу передать Мариано, что ждет его, любит и всегда готов ему помочь.

Мария же, потрясенная услышанным, едва держалась на ногах, и Камила помогла ей добраться до кельи сестры Маргариты.

Та посоветовала Марии не таиться, облегчить душу, тем более что здесь — ее самые верные, надежные друзья.

И Мария, обняв племянницу, сказала:

— Много лет назад, ясной ночью, твои родители предавались любви, а Гонсало увидел и решил, что это не Виктория, а я. То была единственная ночь, когда твоя мама и Энрике оказались вместе…

— Энрике? Вы сказали «Энрике»? — встрепенулась Камила. — Человек, о котором вы говорили мне, что он был вашей единственной любовью?

— Да, твой отец — Энрике Муньис, с которым мы любили друг друга так, что готовы были убежать на край света, но нам не удалось этого сделать.

— А как же моя мама? При чем тут она? — спросила Камила, и Мария рассказала ей всю правду.

Маргарита же почти не слышала ее, думая совсем о другом: почему Гонсало так любит Лусию, если уверен, что это не его дочь?

Смутная догадка закралась в душу Маргариты, и она спросила у Марии, когда именно родилась Лусия. Оказалось на следующий день после рождения и смерти другой девочки — дочери Маргариты.

Женщины подумали об одном и том же, но не решились произнести этого вслух.

— Да, все выглядит действительно странно, — молвила после некоторой паузы Мария. — Почему Гонсало ни разу не упрекнул меня за все эти годы? Ведь он такой гордый и мстительный! А может?.. Может? он уже отомстил за мое мнимое предательство, и мне только надо понять,

в чем заключалась его месть?

— Я знаю, что надо сделать! — вдруг осенило Маргариту. — Мы должны отыскать Бенито Рамиреса — тень Гонсало. Ему наверняка известно все.

— Да, мы сначала найдем этого негодяя, а потом — моего отца! — подытожила Камила, добавив менее решительно: —Если он, конечно, жив.

— Энрике жив, — успокоила ее Мария. — Виктория от меня это скрыла, но проговорилась Доминге. А та рассказала мне.

— Значит, я обязательно с ним встречусь! — уверенно заявила Камила.

 

Глава 15

Цирк «Олимпико» готовился к празднику, каких здесь не бывало уже давно. Шатер искрился гирляндами, повсюду стояли корзины с цветами, а с наступлением темноты предполагалось устроить сказочный фейерверк.

Вот только со священником вышла заминка. Во-первых, не всякий священник захочет венчать новобрачных в цирке, а во-вторых, жених-то — индеец!

— Но он же носит крест, — напомнила всем Хуана. — И значит — христианин!

— Я никогда не считал себя христианином, — пояснил Катриэль. — А крест ношу как память о моей матери. Но в нем кроется еще какая-то загадка, которую я пока не смог разгадать.

— Ты думаешь, такого объяснения будет достаточно для священника? — спросил Хуансито, обеспокоенный тем, что венчание может не состояться.

— Я поговорю с ним, и, надеюсь, он меня поймет.

— Не надо ничего усложнять! — высказала свое мнение Милагрос. — Пригласим судью, чтобы соблюсти формальность. А в остальном — пусть нас венчает сама Любовь!

Однако Каньете все же удалось найти священника, который с удовольствием обвенчал такую красивую пару.

Затем на новобрачных посыпались подарки и здравицы. Зазвучала музыка. Хуана украдкой всплакнула, но ее вовремя одернул Каньете, пригласив на танец.

С наступлением темноты зажглись огни фейерверка.

Милагрос и Катриэль уединились, чтобы помечтать о том, как счастливо они будут жить в «Эсперансе» — растить хлеб, воспитывать детей …

Катриэль еще не знал о решении суда, но был уверен, что непременно получит «Эсперансу» в свое владение.

Доктор Асурдуй ехал на свадьбу Катриэля с радостным сообщением6 они выиграли суд у Линча!

До Арройо-Секо оставалось ехать не более двух часов, но адвокат все же решил перекусиь в придорожной таверне и дать небольшую передышку лошадям.

Вскоре туда же вошли трое мужчин, сразу привлекшие внимание Асурдуя. Поначалу он не смог сказать, что именно его насторожило в их внешности или поведении. Но затем, приглядевшись внимательнее, понял: военная выправка! Да, мужчины были в штатской одежде, но вели себя как некое воинское подразделение, и среди них был явный командир, к которому двое других обращались строго-подчинительно, едва ли не становясь перед ним на вытяжку. Речь их была по-военному четкой и звучной, хотя они и старались говорить тихо.

Сомнений больше не оставалось: это — переодетые жандармы и, вполне вероятно, они преследуют его, Асурдуя. На всякий случай он сунул руку в карман, где лежал заряженный пистолет, и стал прислушиваться к их разговору.

Они же говорили о том, как бесшумно схватить Катриэля, чтоб циркачи ничего не заметили и не вступились за него.

Асурдуй рассчитался с хозяйкой таверны и поспешил в дорогу — ему надо было во что бы то ни стало опередить жандармов.

Однако тут случилось непредвиденное: в экипаже сломалась ось, колесо отвалилось. Арройо-Секо было уже совсем близко, и Асурдуй пошел туда пешком, не дожидаясь когда кучер починит экипаж.

Еще издали он увидел огни фейерверка — значит свадьба в самом разгаре. В тот же миг за его спиной послышался стук копыт — это приближались жандармы.

Понимая, что ему не удастся предупредить Катрэля, Асурдуй сам вышел им навстречу и сделал два точных выстрела. А затем, уже смертельно раненый, выстрелил в командира — Фунеса.

Спустя час бездыханные тела всех четверых обнаружили Энрике, Росаура и Пабло, тайком пробравшиеся из Санта-Марии в Арройо-Секо.

Под покровом ночи они похоронили своего друга и соратника, помянув его в скорбном узком кругу.

А утром Пабло нашел среди бумаг погибшего постановление суда о том, что законным владельцем «Эсперансы» является Катриэль.

Энрике отправился в цирк, чтобы сообщить две новости — печальную и радостную, но счастливые молодожены уже уехали в «Эсперансу», так и не узнав, от какой опасности уберег их доктор Асурдуй, заплатив за это собственной жизнью.

Понимая, что Бенито можно спровоцировать на откровенность только хитростью, Маргарита предложила довольно рискованный план, согласно которому важна роль отводилась Камиле. Девушка должна была пойти в излюбленную таверну Бенито, подсесть к нему и якобы случайно проговориться, что ей известно, где скрывается Мария Линч-Оласабль. Бенито наверняка захочет услужить своему господину и — клюнет на приманку.

Со все более нарастающей тревогой обе женщины ждали возвращения Камилы из таверны, и наконец она появилась — вместе с Бенито.

Увидев, что его и самом деле не обманули, он сразу же строго заговорил с Марией:

— Сеньора, я должен отвести вас домой. У меня есть указание вашего мужа.

— Это невозможно, — вступила Маргарита, прикрывая лицо платком. — Сеньора Линч тяжело больна и не в силах передвигаться. Возможно, ей осталось жить всего несколько часов.

В подтверждение этих слов Маргариты Мария слабым голосом вымолвила: «Скажите Гонсало… Я не хочу его видеть» и лишилась чувств.

Беното подхватил падающую Марию, уложил на кровать.

— Дайте мне какой-нибудь плащ или одеяло, — бросил он Маргарите. — Я заверну ее и унесу домой.

— Нет. Она доверилась нам, и мы за нее в ответе, — уперлась Маргарита.

— Тогда я уведомлю сеньора Линча, — пригрозил Бенито, и Мария, на мгновение очнувшись, взмолилась:

— Не делайте этого, прошу вас. Гонсало будет счастлив отравить мои последние дни.

Затем глаза ее закрылись, она опять впала в забытье. Маргарита сказала, что позовет врача, а за умирающей попросила присмотреть Бенито.

— Нет, я все же унесу тебя домой, живую или мертвую! — злорадно произнес он, пытаясь завернуть Марию в простыню. — Полагаю, Гонсало будет даже приятней увидеть тебя мертвой.

Мария вновь очнулась:

— Нет, не трогайте меня! Я хочу умереть в мире…

Бенито рассмеялся:

— И это вы называете «в мире»? Умереть на руках человека, которого всю жизнь презирали, смотрели на него, как на гадкого червя? Нет, я не упущу возможности отомстить вам за высокомерие!

— Для меня уже не имеет значения ваша месть, — промолвила, словно в бреду, Мария. — Слава Богу, я сумела дать моей дочери семью и отца … Гонсало так и не узнал, что Лусия — не его дочь…

Услышав это, Бенито стал хохотать:

— И вы думаете, дон Линч этого не знал? Полагаете, что обманули его? А не хотите ли услышать на смертном одре, что вы лелеяли и баловали вовсе не свою дочь?! Я сам подменил девочек, подсунув вам внебрачную дочь Гонсало!

— Вы лжете! — воскликнула Мария внезапно окрепшим голосом.

— Ага, проняло? — продолжал тешиться Бенито. — Нет, я говорю правду. Могу даже напомнить, как все было: Доминга ушла за врачом, но ее тюкнули по голове, а роды принимала повитуха Рамона. Я в это время держал наготове дочь проститутки, любовницы вашего супруга. А потом передал ее Рамоне и взамен взял вашу, только что родившуюся девочку.

— Что ты с нею сделал, убийца? — закричала Мария, которой больше не было нужды притвориться. — Где моя девочка?

— Этого я не знаю, но, даже если б знал, не сказал бы. Никогда не прощу вам этого фарса! Вы меня обманули, я открыл тайну. Только вы не учли, что с этой тайной нельзя оставаться в живых!

Он занес над Марией нож, но тут в комнату вбежала Маргарита. Сбросив с головы платок, она открыто встала перед Бенито:

— Ты не узнаешь меня, мерзавец? Я — Маргарита, мать той самой девочки, которую вы с Гонсало у меня украли. Может, меня ты тоже захочешь убить?

Ошеломленный Бенито на мгновение оцепенел, а потом произнес тихо, но страшно:

— Да, придется убрать вас двоих. Вы сами не оставили мне другого выхода.

И тут он услышал пронзительный крик Камилы: «Дядя Гонсало! Скорее! Сюда! Он хочет убить тетю!»

— Вам повезло, — процедил сквозь зубы Бенито и выпрыгнул в окно.

Мария и Маргарита плакали.

Камиле нечем было их утешить, и она ушла, сказав, что завтра приведет сюда Лусию.

Долгое отсутствие Камилы окончательно вывело из равновесия Викторию, полагавшую, что дочь сбежала с Мариано. И, когда Камила наконец пришла домой, мать вынесла ей суровый приговор:

— Я завтра же отдам тебя в монастырь, чтоб ты не путалась с этим адвокатишкой!

— Предпочту любое место этому дому! — ответила Камила и ушла на конюшню.

А там ее уже поджидал Мариано, не вынесший разлуки и пришедший повидать любимую.

Они припали друг к другу, и Мариано сказал, что больше не уйдет отсюда один, без Камилы.

— Да, теперь нам ничто не помешает быть вместе! — ответила она. — Завтра я отведу Лусию в монастырь, попрощаюсь с тетей, и мы с тобой обвенчаемся. А потом — найдем моего отца!

Однако на следующий день Виктория строго-настрого запретила дочери выходить из дома, и Лусия отправилась на свидание с матерью одна.

Разумеется, она не знала, что ее с волнением ждут сразу две матери!

Мария и Маргарита долго думали, открыть ей правду сейчас или немного погодя. В конце концов победила точка зрения Маргариты, сказавшей:

— Лусии сейчас и так трудно. Она горько разочаровалась в отце, которого любила, и только-только начал понимать тебя. Вам надо еще как следует сблизиться. А я буду счастлива уже тем, что увижу ее. Когда мы найдем твою дочь, ты меня поймешь.

— Только бы она была жива! — не удержалась от возгласа Мария.

— Сердце подсказывает мне, что это так и есть, — ответила Маргарита. — Ты вырастила мою дочь, а я не пожалею сил, чтобы найти твою.

Лусия, пришла в монастырь, со слезами бросилась к Марии:

— Мамочка, прости меня! Я так мучила тебя, обижала … Лишь теперь мне стало ясно, что ты во многом была права. И еще я понял, насколько люблю тебя!..

Они сидели обнявшись и впервые в жизни говорили как подруги. Лусия упрашивала мать вернуться домой, обещала всячески оберегать ее. Но Мария ответила, что должна уехать в длительное путешествие:

— Не могу тебе сейчас сказать, куда еду и зачем, но ты знай, что я люблю тебя и постараюсь возвратиться как можно скорее.

Затем она представила Лусии Маргариту:

— Доверяй ей во всем, как если бы она была твоей матерью. И запомни, что у нее ты всегда найдешь поддержку и защиту.

Маргарита трепетно обняла свою дочь, и ей стоило больших усилий сдержать подступившие слезы.

Тем временем Виктория оставила дочь под присмотром Гонсало и тоже направилась в монастырь Успения Богородицы — устраивать туда Камилу.

Для Мариано это стало своеобразным сигналом: он понял, что больше нельзя медлить ни секунды, а потому, тайком пробравшись на кухню, уговорил Домингу предупредить Камилу и отвлечь внимание Гонсало.

Старая служанка согласилась взять на душу и этот невинный грех.

Но, оказавшись наконец в объятиях Мариано, Камила сказала, что не может уехать, не повидав тетю и не простившись с ней.

Так они все сошлись в стенах монастыря — Мария, Виктория и их дочери.

Лусия еще не успела уйти, когда к Марии прибыли Камила и Мариано.

— Тетя, благословите нас, — попросила Камила.

Мария пожелала им счастья, Лусия поцеловала кузину, пообещав сохранить их побег в тайне.

Затем все, в том числе и Маргарита, вышли во двор — проводить влюбленных беглецов.

И тут столкнулись с Викторией, которая только что поговорила с настоятельницей и уже собиралась и уже собирались идти домой.

Нетрудно представить, какой гнев охватил ее при виде этой компании

— Камила рядом с ненавистным Мариано, да еще и наперсница Мария, и предательница Лусия!..

Словно разъяренная пантера, бросилась Виктория к дочери и, ухватив ее за руку, потащила Камилу обратно в монастырь. Но Мария преградила ей дорогу:

— Отпусти ее! Камила имеет право быть счастливой!

Виктория, не помня себя, закричала на сестру:

— Уйди, змея, воровка! Ты поломала мне жизнь, украла у меня все — родителей, дом, любимого человека, — а теперь добралась и до моей дочери! Ненавижу тебя, ненавижу!

— Наконец-то ты заговорила искренне, — с горечью произнесла Мария. — Я долго не хотела верить в то, что ты пытаешься меня извести. Думала, это все происки Гонсало. Но, видимо, жизнь тебя так ожесточила, что я больше не узнаю в этой злобной женщине мою сестру.

— Да, я переродилась, — подтвердила Виктория. — И в этом — твоя вина!

— Что ж, прости меня, если сможешь, — ответила Мария. — А насчет мести — ты можешь быть довольна: я должна признать, что живу в аду. Может, тебе хоть теперь станет немного легче…

Увлеченная открытой схваткой с сестрой, Виктория отпустила руку дочери, и Камила. Бросив на мать прощальный взгляд, полный горечи и любви, тихо удалилась с Мариано.

Лусия же, с ужасом наблюдая за матерью и теткой, сжала руку Маргариты и попросила:

— Умоляю вас, не отпускайте маму одну! Удержите ее здесь или поезжайте вместе с ней! Я за нее боюсь.

— Хорошо, доченька, хорошо, — ответила Маргарита. — Я не оставлю Марию, не волнуйся.

На следующий день она вместе с Марией собралась в дорогу. Но прежде чем отправиться на поиски повитухи Рамоны, Мария тайком встретилась с Домингой и рассказала ей о подмене детей.

— Простите меня, госпожа, — заплакала та. — Не уберегла я вашу малютку!

— Не надо плакать, Доминга, — сказала ей М ария. — Даст Бог, я найду ее. А ты береги Лусию. Только тебе могу ее доверить!

Весть о гибели Фунеса всколыхнула в Августо новый приступ ненависти к индейцу — более удачливому сопернику, которого выбрала Милагрос.

— Разрешите мне самому отправиться на поиски этого бандита и отомстить за гибель друга, — сказал он генералу, и тот одобрил рвение лейтенанта.

На сей раз Августо с чистым сердцем мог сказать Лусии правду — что отправляется на задание, а потому просит не волноваться, если его долго не будет.

Гонсало же вновь завел речь о предстоящей свадьбе, надеясь ее ускорить, и напомнил, что хотел бы познакомиться с родителями жениха.

— К сожалению, это теперь невозможно, — ответил Августо. — Потому что мой отец … умер. А мать … После смерти отца она слегла …

Гонсало посочувствовал будущему зятю, и на том они расстались.

Августо было известно о решении, суда, поэтому он сразу же направился в «Эсперансу», не сомневаясь, что найдет своего соперника именно там.

Катриэль и Милагрос действительно жили в «Эсперансе», наслаждаясь своим счастьем. Вместе с ними был и Хуансито, и, конечно же, верный Браулио.

Милагрос, никогда не имевшая собственного дома, никак не могла привыкнуть к тому, что теперь она здесь — хозяйка. А Хуансито и вовсе казалось, будто он попал в сказочную страну, где рядом с людьми вольготно живут лошади, коровы и маленькие пушистые жеребята.

Катриэль пригласил к себе своих друзей — индейцев, представил им жену и сказал, что они с Милагрос мечтают сделать эту землю цветущей для всех — независимо от расовой принадлежности.

С утра до вечера он работал не покладая рук, и рядом с ним все время находился Хуансито, стараясь перенять навыки земледельца. Катриэль очень привязался к мальчику и однажды отдал ему таинственный крест:

— Храни его как самое дорогое из моих воспоминаний, потому что и мое прошлое принадлежит тебе, сынок.

Милагрос очень растрогалась, услышав эти слова.

— Я благодарна тебе за то, что ты так любишь Хуансито, — сказала она, целуя Катриэля, — но моя мечта: иметь еще несколько ребятишек, похожих на тебя.

— Пусть мальчики будут похожи на меня, — согласился он, — а девочки — непременно на тебя!

Так они миловались в своем благодатном имении до той поры, пока солдаты, направляемые лейтенантом Монтильо, не напали на них у реки, во время рыбной ловли.

Августо отдал приказ: стрелять по индейцу, но Милагрос внезапно бросилась под пули, стремясь заслонить собою мужа.

Плот, на котором находились Милагрос и Катриэль, перевернулся, а их бездыханные тела тотчас же ушли под воду.

— Идиоты! — в бессильной злобе закричал Августо на своих подчиненных. — Вы убили ее!..

Затем он, боясь разрыдаться прямо на глазах у солдат, побежал в рощу и там, зарывшись лицом в траву, дал волю слезам. Губы его при этом почти беззвучно шевелились, беспрестанно повторяя одно и тоже: «Нет, это я убил ее! Я убил!..»

 

Глава 16

Анибал, тоже считающий себя повинным в смерти Милагрос, одиноко брел по бескрайней долине, стараясь держаться поближе к реке, чтобы не сбиться с пути и до захода солнца выйти к нужной деревне.

Если бы кто-нибудь из его прежних знакомых случайно встретился с ним на дороге, то мог бы и не узнать в этом понуром страннике некогда буйного Анибала: черная монашеская тога, смиренный взгляд.

Раскаявшийся грешник ныне обрел пристанище в монастыре и теперь, в качестве послушания, должен был идти от селения к селению, неся Слово Божье. За плечами у него висел темный, сурового полотна мешок с образками. Анибал раздавал их местным крестьянам, иногда получая в благодарность ломоть хлеба, кружку молока и место для ночлега.

Солнце близилось к закату. Анибал, отмахавший за долгий день немалое расстояние, присел на берегу, окунул в воду усталые ноги.

И тут его взору открылось то, что он поначалу принял за божественное видение: Милагрос! Она лежала на прибрежных камнях — живая! Только стонала от боли, и тело ее было покрыто кровоточащими ранами.

Анибал стал творить покаянную молитву, полагая, что Господь испытывает его этим видением. Но Милагрос вновь застонала, и он не удержался от того, чтобы приблизиться к ней, дотронуться до нее.

Когда же его пальцы явственно ощутили живую плоть, Анибал вскрикнул:

— Господи, благодарю тебя! Ты простил меня и сотворил это чудо!

Затем он перевязал раны Милагрос и понес ее на руках в селение.

Родители Августо тяжело переживали разрыв с сыном, и Энрике в конце концов не выдержал — отправился в Санта-Марию, несмотря на риск быть узнанным и схваченным жандармами.

Но идти в казарму он все же не решился, а пошел прямо к Линчам, надеясь там встретиться с Августо, а заодно и выполнить наконец свое обещание — представиться родителям невесты.

Гонсало же остолбенел, услышав, что перед ним — Энрике Муньис, давний любовник Марии, враг, который к тому же оказался еще и отцом Августо.

— Значит, вы не умерли, как я думал? — произнес он после некоторой паузы. — Вы живы и потеряли стыд настолько, что посмели переступить порог моего дома?

— Я пришел сюда только ради наших детей, — спокойно пояснил Энрике, но Гонсало разозлился пуще прежнего:

— Наших? Что вы имеете ввиду? Может, не исключаете возможности, что Лусия — ваша дочь, поскольку вы в свое время спали с Марией?

— Это неправда, и я не позволю вам оскорблять достойнейшую из женщин! — тоже разгневался Энрике.

— В этом нет нужды! Я сам способен постоять за честь собственной жены! — отрезал Гонсало, добавив: — Так же, впрочем, как и за честь собственной дочери. Ваш сын никогда не получит ее руки! Можете ему это передать. И покиньте, пожалуйста, этот дом. Нам больше не о чем разговаривать.

Выйдя на улицу, Энрике какое-то время постоял в растерянности, но неожиданно его окликнул Августо:

— Что вы здесь делаете?

Энрике рассказал о том, что случилось накануне и много лет назад, когда он был влюблен в Марию Оласабль.

— Почему вы скрывали это до сих пор? — спросил Августо.

— Росаура знает о моем прошлом, а тебе мы не говорили, потому что это не должно было помешать вашим отношениям с Лусией. К сожалению, сеньор Линч на сей счет иного мнения. И выходит, что я разрушил твои надеждына счастье.

Прости меня, сынок, если сможешь. Но самое главное — не отдаляйся от матери. Она очень переживает из-за нашего разрыва…

— Я написал ей письмо, — сказал Августо. — А насчет женитьбы на Лусии — не волнуйтесь. Я сам решил от нее отказаться, для чего и шел сюда. Но теперь в этом нет необходимости: сеньор Линч избавил меня от неприятного объяснения. Так что поезжайте спокойно домой, берегите маму. Я очень перед вами виноват, но надеюсь, когда-нибудь вы меня поймете и простите.

Он сдержанно, по-мужски, обнял отца и не оглядываясь пошел прочь.

А наутро Энрике из газет узнал, что его сын пытался застрелиться, но лишь ранил себя и сейчас находится в госпитале. Забыв о собственной безопасности, он помчался к раненому, однако и сослуживцам Августо не пришло в голову заподозрить в Энрике заговорщика.

Его проводили в палату, и он увидел сына с забинтованной головой и повязкой на глазах.

— Объясни, почему ты это сделал?! Я никому не скажу, даже твоей матери!

Августо не без усилия повернулся на голос отца.

— Это наказание за мою жестокость, за преступление, — сказал он. — Я убил Милагрос и твоего друга индейца. А теперь — хочу умереть.

Во время завтрака Гонсало завел непростой разговор с дочерью — в присутствии Виктории.

— За последние месяцы на мою долю выпало немало испытаний, но вы обе всегда были рядом со мной, за что я вам бесконечно благодарен.

Теперь мы должны еще более сблизиться и жить единой семьей. Тете, Лусия, сейчас особенно трудно, однако Виктория, на мой взгляд, вполне могла бы стать для тебя матерью, в которой ты нуждаешься.

— У меня есть мама! — вспыхнула Лусия. — Мне кажется неуместным говорить о какой-то замене.

— Ну, не горячись, давай поговорим спокойно, — более мягко молвил Гонсало, не ожидавший от дочери такой бурной реакции. — Я имел в виду лишь то, что тебе сейчас будет необходима поддержка если не матери, то женщины опытной, мудрой и любящей тебя.

— О чем вы, папа? — встревожилась Лусия, интуитивно предчувствуя беду. — Что-то случилось?

— Да, — не стал испытывать ее терпение Гонсало. — Должен тебя огорчить, но свадьбы с Августо не будет!

— Он бросил меня?!

— Нет, я сам отказал ему, узнав, что его отец — мой давнейший враг.

— Я не хочу этому верить! — воскликнула Лусия. — Мне все равно, кто отец Августо! Папа, если вы хоть немного любите меня, то не должны мешать моему счастью!

Гонсало, однако, был непреклонен в своем решении. Лусия зарыдала в голос, а Виктория попросила рассказать подробнее об этом «давнишнем враге». Но ответа на свой вопрос не получила.

А тут как раз вернулась с рынка молодая кухарка Луизела и брякнула:

— Лейтенант, жених сеньориты Лусии, застрелился!

Гонсало и Виктория оторопели, а Лусия гневно бросила отцу:

— Вот что вы наделали, папа!

Луизела тем временем объяснила, что Августо, в общем-то, жив, только тяжело ранен.

Лусия, не сказав никому ни слова, помчалась в казармы — искать своего возлюбленного.

В госпитале ей сообщили, что лейтенант потерял зрение и навсегда останется инвалидом, но это не могло остановить Лусию.

— Я люблю тебя и буду рядом с тобой всю жизнь! — заявила она Августо. — Мне стыдно за своего отца, который довел тебя до такого отчаяния.

Августо вынужден был объяснить, что это покушение никак не связано с Гонсало, и даже с ней — Лусией.

— Я очень виноват перед тобой, — признался он, — потому что никогда не был в тебя влюблен. Сеньора Мария это знала и неспроста противилась нашему браку…

— Теперь это не имеет значения! — прервала его Лусия. — Ты жив, я люблю тебя, и все худшее у нас позади.

— Ты не поняла меня, — вновь принялся объяснять Августо. — Я покушался на свою жизнь не из-за того, что не мог больше обманывать тебя, а потому, что совершил куда более тяжкое преступление. На мне — кровь невинного индейца и Милагрос, которую я действительно любил. Но теперь ее нет в живых…Я убил ее…

— Не надо так казнить себя, — сквозь слезы произнесла Лусия, продолжая успокаивать его. — Все это — в прошлом. Я помогу тебе начать жизнь заново. Уедем с тобой куда-нибудь…

— Нет, я не вправе принять от тебя такую жертву, — твердо ответил Августо. — Прости меня и — прощай. Завтра отец увезет меня в Арройо-Секо. Не знаю, смогу ли я жить с таким грузом вины, но ты, пожалуйста, не держи на меня зла…

Вернувшись домой, Лусия горько плакала, говоря Доминге:

— Я больше не могу оставаться в этом доме! Но не знаю, куда идти. Если бы мама была в городе!..

— Мы дождемся ее здесь, — гладя Лусию по волосам, отвечала Доминга. — Наберись терпения и жди!

Свои поиски Мария и Маргарита начали с известной в городе акушерки, которая некогда была подругой Рамоны. Однако эта женщина не видела Рамону много лет и ничего о ней не знала. Но, сочувствуя несчастным матерям, направила их в деревню, где когда-то жили родственники Рамоны.

Простая крестьянская семья встретила заезжих сеньор приветливо, только открывать тайну Рамоны не стала, и они, опечаленные, растерянные, ушли ни с чем.

— Видимо, нам ничего не остается, как вернуться обратно. К нашей Лусии, — грустно молвила Мария.

Но тут их догнала племянница Рамоны, молодая девушка, которую до глубины души тронуло горе Марии.

— Пойдемте, я отведу вас к одному старику. Думаю, он вам поможет, — сказала она.

После долгих уговоров и клятв сохранить все в тайне, чтобы не навредить Рамоне, женщины наконец получили ее адрес.

Маргарита, хорошо знавшая Рамону прежде, сразу же обрадовала Марию: «Это она!»

Рамона тоже узнала обеих сеньор, но из страха и осторожности заявила, что вообще никогда не жила в Санта-Марии, а потому не может быть причастна к той давней истории.

— Но ведь я же знаю тебя! — подступила к ней Маргарита. — По твоей вине я лишилась дочери, много лет считала ее умершей. Неужели в тебе нет сердца?!

Рамона продолжала стоять на своем: ничего не знаю, вы перепутали меня с кем-то.

— И ты можешь подтвердить это в суде? — вынуждена была прибегнуть к угрозе Маргарита.

— Да!

Но обе матери не могли уйти отсюда, не получив от Рамоны нужных им сведений, и когда она это поняла, то сдалась:

— Я расскажу вам все…

— Боже мой, Милагрос! — воскликнула Мария, дослушав рассказ Рамоны до конца. — Я сразу же полюбила эту девочку, еще не зная, что она — моя дочь! Поедем к ней, Маргарита! Она жива, и я ее знаю! Нам надо найти цирк «Олимпико».

Однако до цирка они добрались как раз в тот скорбный момент, когда Браулио, плача, рассказывал циркачам о гибели Милагрос и Катриэля.

Несчастная Мария упала без чувств. Браулио подхватил ее на руки, а Маграрита пояснила ему, что это — родная мать Милагрос.

На следующий день она увезла обезумевшую от горя Марию обратно в город.

А Браулио и Хуансито зашли к Росауре — сообщить ей печальную новость.

Росаура, вытерев слезы, попросила Браулио хотя бы ненадолго оставить мальчика у нее.

— Мне одиноко без Энрике, а Хуансито сейчас тем более нужна материнская ласка и участие.

— Я скоро приеду за тобой, — сказал на прощанье Браулио. — Ты теперь — единственный наследник «Эсперансы», и мы должны вести хозяйство так, как это делали Катриэль и Милагрос.

Энрике и Августо вернулись домой как нельзя вовремя: Росаура только что получила от сына письмо, в котором он сообщал о своем намерении уйти из жизни, и буквально рвала на себе волосы:

— Мама, я жив, жив! — закричал Августо, сразу же поняв, отчего она рыдает. — простите меня, мама!

Позже он объяснил ей, за какой грех поплатился зрением и карьерой военного. А узнав, что здесь же находится брат Милагрос, стал просить прощения у него:

— Я не сумел защитить ее!

— И потому ты стрелял в себя? — с просил Хуансито.

— Да. Но Господь не захотел взять мою жизнь, послав мне гораздо более суровое испытание. Теперь я должен жить с адом в душе.

Говоря это, Августо не знал, что Господь оказался милостив к нему: та, которую он оплакивалв своем горьком раскаянье, уже стояла на пороге его дома, опираясь на дверной косяк. Анибал же, привезший ее сюда, не захотел показываться на глаза Росауре и Энрике — только постучал в дверь и сразу же скрылся за углом.

— Ты жива!? — бросился навстречу сестре Хуансито.

Росаура помогла Милагрос войти в дом, уложила ее на топчане. Затем, волнуясь, обратилась к сыну:

— Августо, произошло чудо. Милагрос жива! Она здесь, в этой комнате!

Не имея возможности видеть, он дотронулся до руки Милагрос и, почувствовав ее тепло, воскликнул изумленно:

— Да, это она! Прости меня, Милагрос!

— А где Катриэль? — спросил Хуансито. — Он не придет сюда?

Вместо ответа Милагрос заплакала. Потом, утерев слезы, обняла братишку и сказал:

— Я молю Бога, чтоб река вынесла Катриэля к берегу, так же как меня, и чтоб ему помог какой-нибудь добрый человек.

Росаура была так ошеломлена воскрешением сына, а потом и Милагрос, что не сразу вспомнила о Марии:

— Энрике, я должна тебе еще кое-что сказать, — отвела она мужа в сторону. — Пути Господни неисповедимы… Здесь, в Арройо-Секо, была Мария Оласабль. Она лишь недавно узнала, что Милагрос — ее дочь! Судьба в который раз сводит наши семейства…

Затем они, уже вдвоем с Энрике, рассказали обо всем Милагрос, и она, еще не конца веря такому счастью, воскликнула:

— Лучшей матери для себя и пожелать не могла! Где она? Я хочу обнять ее как можно скорее.

— К сожалению, Марии сказали, что ты погибла, и она уехала, — огорчила ее Росаура.

— Если бы я могла хотя бы самостоятельно передвигаться, то поехала в Санта-Марию прямо сейчас! — сказала Милагрос.

— В этом нет нужды, — ответил Энрике. — Я сам съезжу туда и привезу Марию к тебе.

У Росауры больно сжалось сердце, но она не стала удерживать мужа, понимая, что это единственно правильное решение в данной ситуации.

 

Глава 17

Молитвы Милагрос были услышаны Господом: Катриэля действительно вынесла на своих водах река, а потом его, раненного, подобрал старик-отшельник, проживавший неподалеку в хижине.

Несколько дней Катриэль метался в жару, непрестанно повторяя имя Милагрос, и старик, не подозревавший, что речь идет о девушке, воспринимал буквальный смысл этого слова.

— Да, ты прав, сынок, надо надеяться на чудо, — говорил он, готовя травяные отвары и делая примочки к ранам.

Когда Катриэль впервые встал на ноги, ничто не могло его удержать в хижине — он отправился на поиски Милагрос, хотя был еще очень слаб и сам нуждался в лечении.

Пройти ему удалось совсем немного — незарубцевавшиеся раны кровоточили, голова кружилась, и в какой-то момент он упал без чувств прямо на пыльной дороге, под палящим полуденным солнцем.

Только к вечеру его случайно нашел Инти, который и увез старого друга в свое индейское поселение. А там Катриэля принялась выхаживать Лилен, вкладывая в это врачевание весь жар своего любящего сердца.

Когда к Катриэлю наконец вернулось сознание и он понял, что находится среди друзей-индейцев, то расценил это как указующий перст судьбы.

— Если я не умер и оказался здесь, значит, и должен отныне жить среди вас, — сказал он, к большой радости Лилен. — Мир белых людей отторг меня безжалостно, жестоко. За попытку обосноваться в нем я поплатился гибелью самых дорогих мне людей, — Айлен и Милагрос.

— Помолчи, ты еще очень слаб, — молвила Лилен, видя, как болезненная испарина густо проступила на его лбу.

Катриэль умолк и снова впал в забытье.

Но решение, принятое в этом горячечном, полубредовом состоянии, день ото дня только крепло в нем, приобретая черты конкретного плана действий.

— Я не хочу, чтобы прошлое когда-нибудь настигло меня даже случайно, — посвятил он в свой план Инти. — Поэтому прошу тебя: поезжай в Арройо-Секо, найди там цирк «Олимпико» и скажи моим прежним друзьям, что я погиб и ты сам меня похоронил. Пусть они поплачут и…забудут обо мне, не станут искать ни живого, ни мертвого.

Инти выполнил просьбу, хотя и не совсем понимая, зачем его другу все это нужно.

Циркачи, как и предсказывал Катриэль, не удержались от слез, а бородатая женщина Хуана и вовсе забилась в рыданиях.

Выполнив свою миссию, Инти поспешил проститься с этими добросердечными людьми, испытывая скверное чувство от того, что обманул их и заставил горевать.

А тем временем к цирку уже подходил Анибал, решивший покаяться перед своими коллегами и обрадовать их тем, что Милагрос — жива.

Циркачи же встретили его враждебно и настороженно, даже несмотря на то, что одет он был в монашеское платье.

— Напрасно ты устроил этот маскарад: мы не верим ни единому твоему слову, — сказал Каньете. — Если тебе удалось спасти Милагрос, то где же она? Почему ты не привез ее сюда?

Анибал сказал, что Милагрос находится в доме Энрике и они сами могут в этом убедиться.

— Ну да, мы пойдем туда, а ты в это время подожжешь фургоны, — бросил Каньете.

— Я сам пойду с вами! — возразил Анибал, и Хуана первой почувствовала в его словах искренность.

— Может, и вправду он раскаялся? — обратилась она к Каньете. — Пойдемте к нашей девочке! Только нам придется сообщить ей о гибели Катриэля.

— Откуда вам это известно? — встревожился Анибал.

Ему объяснили, и он вспомнил, что встретился наподалеку отсюда с молодым индейцем.

— Я разыщу его! — заявил Анибал. — Пусть покажет мне могилу Катриэля. Для Милагрос это очень важно.

И, не мешкая больше ни секунды, он направился в ту сторону, куда совсем недавно ускакал на лошади Инти.

В стан индейцев Анибалу удалось попасть только на следующий день, при этом он подошел к их костру никем не замеченным и сразу же увидел Катриэля, над которым хлопотала неутомимая Лилен.

— Ты жив?! — воскликнул Анибал, не в силах поверить в это чудо. — Хвала Всевышнему!

— Но Катриэль, тоже увидев перед собой воскресшего из мертвых злодея, превозмог слабость и поднялся ему навстречу:

— Я убью тебя!.. На сей раз тебе точно не удастся уйти от смерти!..

— Выслушай меня. Я пришел с миром, — попытался объяснить Анибал, но Катриэль уже держал в руках нож и неумолимо приближался с ним к противнику.

Анибал, не двигаясь с места, перекрестился. А Катриэль внезапно покачнулся и рухнул на землю без чувств.

— Зачем ты сказал в цирке, что он погиб? — гневно спросил Анибал у Инти. — Вместо того чтобы помочь ему, ты только навредил.

— Катриэль между тем подал признаки жизни, и Анибал тотчас же бросился к нему:

— Ты слышишь меня? Милагрос…

— Договорить ему не позволила Лилен. При имени Милагрос выдержка изменила ей, и она закричала пронзительно, громко, во весь голос:

— Уходите отсюда! Оставьте его!

— Катриэль же вновь потерял сознание, и Анибал решил больше не терять времени, а идти к Милагрос, чтобы появиться здесь уже вместе с нею.

— Когда он добрался до дома Энрике, дверь ему открыл Хуансито. Анибал протянул руки навстречу братишке, а тот, испугавшись, закричал:

— Нет! Нет! Не убивай меня, Анибал!..

Этого возгласа было достаточно, чтобы Августо на ощупь отыскал шпагу и двинулся на Анибала.

А тому ничего не оставалось, как защищаться — при помощи подвернувшегося под руку стула.

Хуансито, проскользнув между дерущимися, побежал в мастерскую, к Рамону:

— Там… Анибал! Он нас всех поубивает!..

Рамон схватил револьвер и, вбежав в комнату, выстрелил. Анибал упал.

Прибежавшая на шум Милагрос склонилась над ним, и он, умирая, прошептал:

— Катриэль…

Но выговорить следующее, очень важное для Милагрос слово у него уже недостало сил. Тайну Катриэля он унес с собой в могилу.

А Милагрос отныне предстояло оплакивать не только смерть мужа, но и эту нелепую гибель брата.

Будучи уверенным, что Катриэля и Милагрос нет в живых, Гонсало вновь обратился мыслями к «Эсперансе»: чуть позже она отойдет к нему по праву наследования, а пока надо установить там свой порядок и уже сейчас получать от имения доход.

В «Эсперансу» он намеревался поехать вместе с новой семьей — Лусией и Викторией, которую считал своей женой.

Однако дочь решительно отказалась от поездки, а вслед за ней и Виктория раздумала ехать, немало удивив и огорчив Гонсало.

— Я остаюсь здесь только затем, чтобы постепенно восстановить доверие Лусии к тебе, — пояснила она.

Гонсало не стал с ней спорить и отправился в «Эсперансу» один, разминувшись по дороге с Марией.

А Виктория, увидев сестру на пороге некогда общего для них дома, сразу же заявила:

— Ты напрасно надеешься найти здесь понимание и дружеское участие. Этот дом теперь для тебя — чужой! И было бы лучше для всех, если б ты ушла отсюда немедленно.

— Я пришла только потому, что здесь — моя дочь, — ответила Мария, нисколько не удивившись такому приему. — И уйду отсюда вместе с нею.

— И ты думаешь, она пойдет? Бросит отца, дом и последует за тобой неизвестно куда? — насмешливо спросила Виктория.

Мария не успела ей ответить, потому что Лусия, услышав голос матери, бросилась к ней с радостным возгласом:

— Мамочка! Ну наконец-то ты приехала!

Обняв Марию, она крепко прижалась к ней, говоря:

— Теперь мы с тобой никогда не расстанемся.

— Да, доченька, — подтвердила Мария. — Мы сейчас же с тобой уедем. Позови Домингу, пусть поможет нам собрать вещи.

— Вы хотите уехать без меня? — с обидой спросила вошедшая в гостиную Доминга.

— Нет, я просто не успела тебе этого предложить, — улыбнулась Мария. — Здравствуй, моя дорогая, моя добрая Доминга!

Виктория какое-то время оторопело смотрела на происходящее, не желая верить тому, что Лусия и Доминга с такой легкостью оставляют ее и уходят с Марией, у которой на сегодняшний день нет ничего — ни дома, ни денег.

— Лусия, опомнись! — в отчаянии обратилась она к племяннице. — Отец не простит тебя, и ты проведешь всю жизнь в нищете! Ты этого хочешь?

— Я хочу быть с мамой, — просто ответила Лусия.

На сборы ушло не слишком много времени, и вот уже Мария вместе с дочерью и старой нянькой направились к экипажу, в котором их с волнением ждала Маргарита.

Курс они взяли на дальнюю деревеньку, где, как им сказали, можно было купить какое-никакое жилье практически за бесценок.

Помня о своем недавнем посещении дома Линчей, Энрике допускал, что его могут вышвырнуть прямо с порога, не потрудившись позвать Марию. Поэтому он послал туда Пабло, который и выяснил у Виктории, что ее сестра и племянница навсегда уехали из этого дома в неизвестном направлении.

Энрике огорчился, но не растерялся.

— Что ж, будем искать, — сказал он. — Если Мария и Лусия перебрались жить в другое место, значит, при них наверняка имелся какой-нибудь багаж, а для этого они должны были нанять экипаж… Придется нам опросить всех местных извозчиков: возможно, кто-то из них вспомнит, куда отвез сеньору Линч.

В тот же день он отправил письмо Росауре, в котором сообщил, что поиски затягиваются, но он обязательно найдет Марию и привезет ее к Милагрос.

Это известие заставило Милагрос поторопиться с отъездом в «Эсперансу», где она собиралась вместе с Браулио и Хуансито устроить все так, как мечтал Катриэль.

— Нет, тебе еще рано уезжать туда, — решительно возразила Росаура. — Ты еще очень слаба, а работа на земле требует недюжинных сил. Да и мы привязались к тебе, к Хуансито…

— Это еще одна причина, по которой я должна уехать от вас как можно скорее, — вздохнула Милагрос. — Мы с Августо очень сблизились, подружились. Он много рассказал мне о маме, о Лусии, моей сестре… Господи, как все-таки приятно произносить эти слова: мама, сестра!

— Ну вот, и я говорю тебе о том же, — подхватила Росаура. — Поживи у нас еще какое-то время, пока полностью не поправишься. Хуансито здесь чувствует себя как дома, а мой сын буквально ожил рядом с тобой.

— Именно этого я и боюсь, — пояснила Милагрос. — Августо воспрянул духом, потому что надеется на ответное чувство с моей стороны. А я могу относиться к нему лишь как к другу. Поэтому и не хочу давать ему ложную надежду.

— Да, я понимаю, — вздохнула Росаура. — И все же подожди немного. Завтра приедет доктор, и пусть он скажет, можно ли тебе ехать в «Эсперансу».

На том и порешили.

Доктор же, внимательно осмотрев Милагрос, загадочно улыбнулся и выразился несколько витиевато:

— Вообще-то вы, на мой взгляд, совершенно здоровы, но я не уверен, что столь уединенное, даже глуховатое место, как «Эсперанса», наиболее подходит для рождение младенца…

Милагрос едва устояла на ногах, услышав такое заключение доктора. Она носит под сердцем ребенка своего незабвенного Катриэля, и, значит, он не умер! Его жизнь продолжится в этом, еще не родившемся малыше!

— Нет, доктор, вы не правы, — сказала она, просияв от счастья. — Этот ребенок просто обязан появиться на свет в своем родовом имении! Поэтому я отправляюсь туда завтра же!

Скучно стало в доме Росауры после отъезда Милагрос и Хуансито. Августо опять захандрил, стал молчаливым и замкнутым. Энрике регулярно слал письма, но поиски Марии уводили их с Пабло все дальше в глушь, и никто не мог предсказать, когда это путешествие закончится.

А тут еще из Санта-Марии прибыл молодой адвокат с женой, которым зачем-то понадобился Энрике. Росаура встревожилась: неужели этот симпатичный с виду молодой человек — переодетый жандарм? Впервые за все время она порадовалась тому, что Энрике сейчас далеко отсюда и не скоро вернется.

Однако загадочная парочка, не найдя здесь Энрике, и не подумала уезжать из Арройо-Секо. Наоборот — эти молодые люди сняли квартиру неподалеку от дома Росауры и периодически справлялись, не вернулся ли из поездки ее муж.

Однажды Росаура не выдержала и прямо спросила у Мариано и Камилы — а это были, конечно же, они, — что им нужно от Энрике.

— Это очень личное, деликатное дело, — попытался уйти от прямого ответа Мариано, и тогда Росауре пришлось выразиться еще более откровенно:

— Вы приехали сюда по секретному заданию губернатора?

Поняв, что она имеет в виду, Мариано смутился:

— Ну как вы могли такое о нас подумать? Мой отец был офицером, близким другом вашего мужа! Он погиб еще до моего рождения, но мама много рассказывала мне о нем и о его верном товарище Энрике Муньисе.

— Простите, в первый свой приход к нам вы, кажется, представились адвокатом Хименесом? — уточнила Росаура и, получив подтверждение, облегченно вздохнула: — Ну, слава Богу! Не сердитесь на меня. Я очень рада встрече с сыном Хименеса, которого пыталась спасти вот этими руками, но раны, к сожалению, были чересчур глубоки. Мы с Энрике похоронили его в нашем форте, недалеко отсюда. Я могу показать вам могилу…

Затем она рассказала им горькую историю своего сына, и Камила, поняв, что речь идет об Августо, предпочла избегать дальнейших встреч с Росаурой.

— Не будем травмировать эту приятную женщину раньше времени, — сказала она Мариано. — Ей и так вскоре предстоит узнать, что у ее мужа есть внебрачная дочь.

Энрике между тем задерживался в поездке, и Мариано, не привыкший сидеть без дела, стал работать управляющим в одном из окрестных имений. А Камила попыталась предложить свои сочинения местным газетам, но опять безуспешно: на женщин-писательниц и здесь смотрели косо.

И тогда она, вспомнив Катриэля, стала рассылать стихи и рассказы в различные издания, подписываясь не иначе как князь Арчибальдо де ла Крус!

Эта уловка имела успех: газеты, одна за другой, стали печатать произведения уже известного автора, прославившегося благодаря «Новостям Санта-Марии». К счастью, Синтия уже не могла помешать этим публикациям, поскольку к тому времени уехала в Европу, где старалась забыть о своей страстной неразделенной любви.

 

Глава 18

Поиски Марии затянулись оттого, что женщинам долго не удавалось найти жилье по их скромным деньгам и они вынуждены были ехать от селения к селению, пока наконец не обосновались на старом заброшенном ранчо.

Место, где они поселились, было тихим, уединенным, но это не пугало никого из них, даже Лусию, которая после всего пережитого больше не стремилась к светским развлечениям. Единственное, чего хотелось Лусии, — это быть рядом с матерью и заслужить ее прощения.

— Я только теперь поняла, как приятно жить на свете, когда любишь свою мать, — произнесла она Марии. — А отец делал все, чтобы вытравить во мне это чувство. И я, сама не понимая отчего, злилась, дерзила вам, была раздражительной.

— К счастью, все это — в прошлом, — ответила Мария. — Но печально то, что тебе еще предстоит узнать всю правду о жестокости твоего отца…

И она осторожно, исподволь стала подходить к самой трудной теме — истории рождения Лусии.

— Твой отец изменял мне с женщиной, которая очень его любила. И когда она родила девочку, Гонсало выкрал ребенка, а матери сказал, что ее дочь умерла. Этой женщиной была… наша Маргарита…

— Что же стало с той девочкой? — похолодев от ужаса, спросила Лусия.

— Он принес ее к нам в дом, когда у меня начались роды. И повитуха Рамона, бывшая с ним в сговоре, подала мне этого ребенка, как моего собственного. А я, не заподозрив подмены, прижала к себе девочку и назвала ее…

— Неужели Лусией?!

— Да, моя доченька, — подтвердила Мария. — Теперь ты знаешь, что твоя родная мать — не я, а Маргарита.

— Но это ужасно, мама! — воскликнула Лусия. — Нет, я не то хотела сказать… Маргарита — очень добрая, надежная… Я уважаю ее, и даже люблю… Только вас я люблю как свою единственную маму!

— Я тоже тебя люблю, — обняла ее Мария. — Но теперь у тебя есть сразу две мамы. Пойми это. Маргарита много страдала, двадцать лет оплакивала свою дочь…

— И отец все эти годы молчал?! Почему, мама? Почему он так жестоко с нами поступил? И куда подевал другого ребенка?.. Вашего, мама?..

Мария рассказала ей все и о Милагрос, и о ложных подозрениях Гонсало, и о своей несбывшейся любви к Энрике Муньису.

— Значит, Камила — его дочь? — сделала выводы Лусия. — А тетя Виктория не в первый раз отбирает у вас мужчину? Сначала — жениха, а теперь — и мужа!

— Нет, доченька, это не совсем так, — возразила Мария. — Виктория тоже любила Энрике… А потом она ожесточилась, и неудивительно, что они нашли общий язык с твоим отцом…

— Все, мама! — не выдержала Лусия. — Я больше не могу слышать о нем! Пойдемте лучше к… Маргарите. Мне трудно привыкнуть, что она — моя… мать, но я должна ее как-то утешить.

— Да, доченька, она это заслужила своей нелегкой праведной жизнью, — сказала Мария.

Потом они сидели рядом — все четверо, и Маргарита расказывала дочери, как в молодости поддалась безумной страсти, за которую пришлось так горько расплачиваться. Доминга то и дело утирала слезы, Лусия сочувственно кивала, а Мария с болью думала о том, что ей никогда не доведется вот так же поведать о своей жизни Милагрос.

Она не знала, что Энрике и Пабло уже подъезжают к их дому с самой желанной для нее вестью. Сколько раз оба они — Мария и Энрике — представляли в своих мечтах одну и ту же ситуацию: вот послышится тихий стук в дверь — и!…- Здравствуй, Мария! Это я! — скажет Энрике. А потом они бросятся в объятия друг к другу и больше никогда не расстанутся.

Энрике постучал в ее дверь через много лет, когда она уже и не надеялась на встречу. Но это случилось точно так же, как всегда бывало в мечтах.

— Здравствуй, Мария! — волнуясь, произнес он и невольно раскрыл руки для объятия.

— Энри-и-ке!.. — выдохнула она, словно разом сбрасывая с себя груз минувших лет. Затем пошла ему навстречу и припала к его широкой груди.

Лусия, Маргарита и Доминга замерли, боясь даже малейшим движением нарушить это выстраданное объятие двух уже немолодых людей.

— Я пришел к тебе с доброй вестью, — наконец смог вымолвить Энрике, чуть-чуть отстранив от себя Марию. — Твоя дочь, Милагрос, — жива! Она ждет тебя в моем доме, и мы с тобой поедем туда!

Мария, еще не успевшая оправиться от потрясения, вызванного появлением Энрике, едва удержалась на ногах. Лусия, заметив, что мать слегка пошатнулась, тотчас же подбежала к ней, и они с Энрике поддержали ее с двух сторон. Затем усадили на стул.

— Как она попала к тебе? Садись, рассказывай! — обратилась Мария к Энрике, сгорая от нетерпения.

— Мама, подожди, у нас еще один гость, — промолвила Лусия, заметив молодого человека; скромно стоявшего у двери и не отрывавшего восторженных глаз от молодой хозяйки. — Проходите, пожалуйста. Вы ведь устали с дороги, — приветливо улыбнулась она.

Энрике представил женщинам своего друга Пабло. А Мария, отдавая дань вежливости, представила гостям членов своего нынешнего семейства, тотчас же добавив:

— Ну теперь-то я могу услышать, что случилось с Милагрос?

— Да, — ответил Энрике. — Сейчас все расскажу, только позволю себе сделать комплимент вот этой симпатичной сеньоре: Доминга, вы нисколько не изменились с той поры, как я видел вас в последний раз!

— А вы из юноши превратились в солидного мужчину! — одарила его своей ослепительной улыбкой старая нянька.

— Да, много лет прошло, — согласился Энрике. — Твоя дочь, Мария, стала взрослой… Красавицей… Рана ее оказалась неглубокой…

Он подробно рассказал, как впервые увидел Милагрос, как они с Росаурой помогали ей искать брата, а потом отправили ее к Катриэлю.

— Может, ему тоже удалось спастись? — вставила Мария. — Ведь Господь милостив к Милагрос. Несмотря на все испытания, Он помог ей. Будем надеяться, что и Катриэль жив.

Затем Энрике продолжил рассказ, а Доминга принялась накрывать на стол: гости-то проголодались в дороге.

После ужина Мария сказала, что готова уже сейчас ехать к Милагрос. Лусия тотчас же встала рядом с ней:

— Я тоже поеду вместе с вами!

Но Энрике отговорил их выезжать из дома на ночь глядя.

— Во-первых, это небезопасно, а во-вторых, — он простодушно улыбнулся, — наши лошади устали, не говоря уже о нас с Пабло.

Поняв, что поездка откладывается, Лусия не удержалась и спросила Энрике об Августо. Он сказал, что сын поправляется. «Конечно, ведь рядом с ним — Милагрос! Его возлюбленная и моя… сестра! Господи, как все переплелось и запуталось в нашей жизни», — думала про себя Лусия.

А Энрике и Мария тем временем углубились в воспоминания. Марии тоже многое надо было рассказать ему — о причине своего замужества, о той злосчастной ночи, из-за которой Мария потеряла и дочь, и сестру.

— Мне стыдно вспоминать, как я повел себя с Викторией, — признался Энрике. — Этому не может быть прощения.

— Ты не прав, — мягко молвила Мария. — Господь давно послал тебе прощение в лице замечательной дочери — Камилы.

Теперь уже Энрике пришлось пережить потрясение: дочь! Оказывается, у него есть дочь, о существовании которой он и помыслить не мог!

— Я обязательно вас познакомлю! — пообещала Мария. — Камила уже заранее влюблена в тебя, и ты ее тоже полюбишь, я уверена.

Потом они говорили о многом другом — о своих несбывшихся мечтах и невозможности осуществить их теперь.

— Понимаешь, Росаура спасла меня, — объяснил Энрике. — И мы с нею прожили, в общем, хорошую жизнь.

— Да, молодость нельзя вернуть, — грустно молвила Мария. — У нас уже взрослые дети, мы должны думать о них.

Наутро Мария вместе с Энрике отправилась в Арройо-Секо, уговорив Лусию остаться с мамой Маргаритой и Домингой.

Пабло, которому, в общем-то, некуда было ехать, попросил разрешения задержаться здесь на какое-то время, чтобы помочь женщинам по хозяйству.

Мария и Маргарита переглянулись, без слов понимая друг друга. Обеим было ясно, что Пабло делает это из-за Лусии. «Ну что ж, может, оно и к лучшему», — одинаково рассудили обе матери, согласившись с предолжением Пабло.

Переступая вслед за Энрике порог его дома, Мария уже не думала, как встретится с Росаурой, — все мысли ее были о Милагрос. Поскорей бы увидеть родную девочку, обнять ее!.

Но Милагрос теперь жила в «Эсперансе», и Марии стоило большого труда не помчаться туда прямо сейчас, на ночь глядя, после утомительной поездки.

Как выяснилось, Августо тоже не было дома, он гостил в «Эсперансе». Прочитав удивление на лице Марии, Росаура пояснила, что Милагрос простила Августо и они даже подружились.

Затем она, как и подобает радушной хозяйке, пригласила Марию к столу. За ужином продожали говорить о детях, о жестоких превратностях судьбы, выпавших на их долю, но за всем этим чувствовалось скрытое напряжение и неловкость: Росаура не знала, с чем, с каким решением вернулся домой Энрике, а он мучительно соображал, как бы помягче и по тактичнее сообщить ей о своей внебрачной дочери.

Наконец такой момент наступил. Выйдя вслед за Росаурой на кухню, он обнял жену и сказал, что очень по ней соскучился. У Росауры сразу же отлегло от сердца: она слишком хорошо знала мужа и могла бы уловить малейшую фальшь в его голосе, если бы таковая прозвучала. Но Энрике говорил с нею искренне, значит, все в их жизни остается по-прежнему, несмотря на встречу с Марией.

— Прости, я должен сказать тебе еще нечто важное, — начал он, волнуясь, и радость Росауры тотчас же сменилась тревогой.

Речь, однако, шла о Камиле — дочери Энрике, о существовании которой он узнал только сейчас. Росаура облегченно вздохнула: все, что было в прошлом Энрике, она давно приняла, а сейчас ее беспокойство было связано только с их неопределенным будущим.

— Я, кажется, знаю твою дочь, — улыбнулась Росаура. — Очень приятная девушка. А ее муж — сын покойного Хименеса, твоего давнего друга.

Изумление отразилось на лице Энрике, но он не успел даже задать Росауре ни одного вопроса, так как в их дом вошли Мариано и Камила.

— Мы видели, что к вашим воротам подъехал экипаж, — пояснили они хором. — Вот и решились зайти… Не слишком поздно?

Вышедшая из соседней комнаты Мария нежно обняла племянницу, затем — Мариано.

— Рада видеть вас вместе. Надеюсь, вы счастливы?

— Да! — ответили они опять хором.

— Так вот ты какая — моя взрослая дочь! — подошел к Камиле Энрике. — Ну, давай знакомиться.

Понимая деликатность момента, все присутствующие потихоньку вышли. Мариано о чем-то говорил с Рамоном. А Росаура — с Марией. Этим двум женщинам тоже было что сказать друг другу.

— Господь решил вознаградить нас за наши страдания и боль, — молвила Мария, взяв Росауру за руку. — Я нашла свою дочь, а Энрике — свою. Спасибо вам за все — за вашу любовь, заботу и огромное мужество!

Росаура в ответ дружески сжала ее руку. «Все же удивительная штука — жизнь! — думала про себя Росаура. — В один вечер она подарила мне добрую подругу и милую ласковую дочку».

А Энрике тем временем, слушая Камилу, становился все более мрачным, оттого что не узнавал из ее рассказа прежней Виктории — доброй, открытой, самоотверженной.

— Это я виноват в том, что она стала такой, — сказал он. — Мы вдвоем поедем к ней. Я попрошу прощения у Виктории, помогу ей забыть печальное прошлое. Уверен, что ее сердце оттает. Ведь у нее такая замечательная дочь!

Но Камила решительно отвергла эту идею Энрике, пояснив:

— К сожалению, мама сама вычеркнула меня из своей жизни.

— Нет, не думай так плохо о матери, — стоял на своем Энрике. — Я уверен, что это лишь временная размолвка и когда-нибудь вы обязательно найдете общий язык.

— Спасибо… папа, — сказала ему, прощаясь, Камила. — Теперь мне будет намного легче жить на свете…

Утром следующего дня Мария отправилась в «Эсперансу», навстречу своей дорогой и уже горячо любимой дочери.

Камила поступила правильно, отказавшись ехать к матери, потому что Виктория в тот момент не поняла бы ее и вновь отвергла.

Одиночество, в котором она оказалась по собственной воле, отнюдь не радовало ее и не приносило никакого удовлетворения.

Гонсало, вернувшийся из «Эсперансы» ни с чем, все больше раздражал Викторию.

— Ты представляешь, эта самозванка Милагрос оказалась невероятно живучей! — возмущался он, нервно перемещаясь по кабинету из угла в угол. — Ее теперь там считают единственной законной хозяйкой. А жалкий холоп Браулио настолько обнаглел, что чуть ли не в шею вытолкал меня из имения!

— Помолчи, я больше не могу слышать о них, — оборвала его Виктория.

— А я не могу допустить, чтобы циркачка распоряжалась в «Эсперансе»! — заявил Гонсало.

Он, как всегда, надеялся свести счеты с Милагрос руками Бенито, но тот, к большому изумлению Линча, отказался от привычной работы.

— Тебе что, не нужны деньги? — язвительно спросил Гонсало.

— Нет, дело не в этом, — уклончиво ответил Бенито. — Просто я надумал уехать из Санта- Марии.

Он не стал объяснять, что решил вовремя унести ноги и тем самым сберечь ранее нажитый капитал. Обостренное чутье Бенито подсказывало ему, что губернатор вскоре лишится власти, а вместе с ним потеряет силу и Гонсало Линч.

Обстановка в городе, да и во всей стране действительно становилась все более взрывоопасной. Губернатор нервничал, а осторожный Байгоррия посоветовал Гонсало на всякий случай снять со счетов деньги, привести в порядок архив и даже уехать на время за границу.

Когда же Гонсало сказал об этом Виктории, она взорвалась:

— Да можешь катиться куда хочешь! Неужели ты всерьез полагал, что я тебя люблю? Нет, мне была нужна эта комедия лишь затем, чтобы разрушить твою семью и отобрать у тебя все!

— Ты с ума сошла! — не мог поверить ей Гонсало.

— То же самое ты говорил о Марии, — напомнила ему Виктория. — А она, в отличие от тебя, рассуждала абсолютно здраво.

— Значит, ты?.. Ты!.. — буквально захлебнулся он от гнева.

— Да, я всласть потешилась над тобой, — рассмеялась Виктория. — А теперь прошу убраться из моего дома! Ты мог претендовать на него, так же как и на капитал, нажитый моим отцом, пока был мужем Марии. Но теперь ты — никто!

Гонсало, затаив ненависть к Виктории, ушел из дома.

А она, оставшись совсем одна, все чаще стала находить утешение в бутылке.

Между тем Эрнесто Сантьяго не мог забыть Викторию и, узнав, что Гонсало поселился в отеле, сразу же поспешил к ней.

— Я думаю, мы можем составить отличную семью вместе с нашими детьми, — сказал он Виктории.

Но она приняла лишь первую часть его предложения: согласилась выйти за Эрнесто замуж, но даже слышать не хотела о Камиле и Мариано.

— Ничего, со временем все уладится, вы помиритесь, — оптимистично заявил Сантьяго, счастливый уже тем, что женится на Виктории.

Но в тот же день, когда она решила круто изменить свою судьбу, к ней в спальню тайком пробрался Гонсало и стал душить несчастную

Викторию. Руки его плотно вцепились в ее горло, и вскоре она перестала дышать.

Никем не замеченный, Гонсало покинул старый дом Оласаблей.

Теперь он мог спокойно обдумать, как расправиться с Милагрос, но тут в его руки попала провинциальная газета с публикацией князя де ла Крус.

— Проклятый индеец! — в ярости воскликнул Гонсало. — На сей раз я тебя уж точно убью!

И он немедленно отправился на поиски Катриэля.

А тот жил тихо в индейском племени, возделывал землю, мечтая выращивать на ней такие же урожаи, как на полях «Эсперансы». Индейцы, видя, как дружно поднимаются всходы, прониклись к нему еще большим уважением, чем прежде. И только Лилен в последнее время стала избегать его.

Однажды он прямо спросил ее, чем вызвана такая перемена, и девушка так же прямо ответила:

— Я поняла, что ты никогда не сможешь полюбить меня, а потому решила выйти замуж за Райми. Если мне не дано испытать счастье с любимым человеком, то я хотя бы исполню свой долг как женщина: подарю своему племени новых воинов, новых работников, которые будут трудиться на этой земле и охранять ее.

Катриэль безуспешно пытался убедить Лилен в том, что нельзя выходить замуж без любви, — девушка была тверда в своем решении. Тогда он откровенно поговорил с Райми, умоляя его отказаться от брака который никому не принесет счастья. Однако лишь нажил себе врага: Райми открыто пригрозил Катриэлю:

— Если ты попытаешься отнять у меня Лилен, я тебя убью!

И за этого жестокого человека она собирается замуж? И хочет родить от него детей?!

Думая о том, как ему поступить, как уберечь Лилен от необдуманного шага, Катриэль вспомнил древнюю индейскую истину: если человек запутался и не знает, что делать, то он должен подняться к истокам реки и прикоснуться к ее водам губами…

Несколько дней Катриэля не было в стойбище, и Лилен подумала, что он просто не захотел присутствовать на ее свадьбе.

Но он приехал! Успел как раз к тому моменту, когда вождь племени должен был объявить Райми и Лилен мужем и женой. На горячем, взмыленном коне он ворвался в свадебный круг и решительно обратился к Лилен:

— Я приехал, чтобы жениться на тебе!

 

Глава 19

Кто может описать чувства, что теснили сердце Марии, когда она с таким спокойным, а вернее, бесстрастным лицом сидела в карете, а лошади уносили ее к той, что оказалась ее дочерью? Все прошлое промелькнуло перед ее мысленным взором, и много в нем было горечи. Но теперь…Теперь все будет по-другому! Так хотела бы думать Мария, но не могла, потому что трудно прожитая жизнь подсказывала ей совсем другое…

Карета подъехала к такому знакомому дому «Эсперансы», однако никто не вышел ее встретить. Сердце Марии горестно сжалось, но тут же по ступенькам сбежала Милагрос и бросилась в ее объятия.

— Боже! Как же я сразу не поняла, что ты моя дочь? Родная, любимая, — твердила Мария, целуя мокрые от слез глаза и щеки Милагрос и смешивая с ее слезами свои.

Они прошли в дом и устроились на удобном старом диване в гостиной, где столькими секретами делились женщины семьи Оласабль. Смотрели друг на друга и плакали, но это были радостные, счастливые слезы. Как винила себя Мария за все, что пришлось испытать ее несчастной девочке!

— В чем же вы виноваты, мама? — успокаивала ее, целуя, Милагрос, которой было странно произносить это давно забытое слово.

— Теперь я буду баловать тебя, буду стелить тебе постель, готовить твои любимые кушанья, — шептала Мария, прижав к груди и баюкая Милагрос, словно желая вернуть ее в детство и потом не спеша растить счастливой и благополучной.

— Так вы останетесь жить со мной, правда, ведь, мамочка? — радостно спросила Милагрос.

И тут Мария вдруг очнулась от счастливых грез. А как же Лусия? Нельзя ее бросить на произвол судьбы. Трудно давалась Марии жизнь с непокорной своенравной девочкой, но она тоже ее дочь и сейчас как никогда нужна ей.

Милагрос мгновенно поняла, о чем задумалась мать, и тихо сказала:

— Но ведь и Лусия может жить с нами. Нам лучше быть всем вместе. И потом… Мамочка! … — Скоро появится тот, кого вы будете любить гораздо больше меня! Я ведь жду ребенка! Катриэля нет со мной, но он оставил мне залог нашей с ним любви.

И опять радость и боль смешались в сердце Марии. Что за горькая судьба у женщин из семьи Оласаблей! Но малыша они вырастят счастливым! Прежняя неукротимая энергия вспыхнула в ней, и она крепко-крепко обняла свою дочь. А Милагрос почувствовала, что она надежно защищена от невзгод мужественной и стойкой любовью матери.

Мария заботливо расспрашивала дочку о самочувствии, обо всем, что женщина может доверить только женщине, когда вдруг в гостиной появился Браулио. В руках он держал газету «Дель Соль», которую и протянул Милагрос. Она прочитала страничку, на которую ей показал Браулио, и побледнела: стихи князя де ла Круса! Что это значит? Неужели Катриэль оправился от ран в Арройо-Секо, где издается эта газета? Или кто-то воспользовался его псевдонимом? Если кто-то решил присвоить его псевдоним, то этот человек подвергает себя большой опасности: у ее мужа было так много врагов!

— Девочка моя, — сказала решительно Мария, — я вижу только один выход: мы немедленно должны отправиться в Арройо-Секо и узнать в редакции адрес князя!

Дорогой в Арройо-Секо Марией все сильнее овладевала тревога. Ей казалось, что ее с дочерью кто-то завлекает таким образом в ловушку. Но кто это мог быть, кроме Гонсало?

Редактор газеты был немало удивлен такому интересу к князю де ла Крусу: за сегодняшний день это был уже второй визит к нему — первым интересовался адресом князя мужчина, теперь две женщины! И редактор тут же дал адрес красивым дамам, которые сказали ему, что они с князем в родстве, вот только давно не виделись.

Подозрения Марии о ловушке укрепились, когда указанный им в редакции дом оказался пустым, никаких признаков присутствия князя де ла Круса не было. Обе женщины пребывали в недоумении и беспокойстве, как вдруг посреди пустынной улицы появилась мужская фигура. Мария не могла ошибиться — это был не кто иной, как Гонсало. Значит, дурное предчувствие не обмануло ее! Всеми силами она постаралась избежать опасной встречи, но ни встречи, ни крайне неприятной сцены избежать не удалось.

Увидев Марию вместе с ненавистной Милагрос, Гонсало впал в ярость. В том, что он заманивал их в ловушку, Мария ошиблась. Гонсало тоже искал Катриэля — проклятого индейца, которого твердо решил убить. А встреча с Марией была для него неожиданностью. И сколько бы ни твердила Мария, что Милагрос — ее родная дочь, что ночь с Энрике провела Виктория и что от Энрике у нее потом родилась Камила, Гонсало не верил ей.

— Обе, обе вы потаскухи! — кричал он. — И в скором времени от семьи Оласабль не останется и воспоминания. Я убью вас обеих! Викторию я убил первой, теперь твоя очередь!

— Убийца! — вне себя от горя бросила в лицо Гонсало обезумевшая Милагрос. Разве могла она назвать иначе человека, который при ее рождении желал ей только смерти, который обрек ее на множество несчастий, убил ее возлюбленного, а теперь еще и бесстыдно признается в убийстве Виктории?!

— Но я убью не только вас, но и проклятого индейца! — пригрозил Гонсало на прощание.

Кого он имел в виду? Ведь Катриэль уже мертв. Или жив? А Виктория? Может, Гонсало просто сошел с ума? Может, все, что он говорит, бред его расстроенного воображения?

Но слишком долго прожила Мария с этим человеком, чтобы не знать, как он упорен в осуществлении своих намерений и никогда не бросает слов на ветер…

Как когда-то Энрике, потеряв возлюбленную, искал смерти на поле боя, а не найдя ее, похоронил прошлую жизнь и женился на другой, так теперь Катриэль поставил крест на жизни среди белых и связал свою судьбу с Лилен. Брак с девушкой, которая любила его с самого детства, означал в его глазах и возвращение к родному племени, к родной земле. Катриэль считал, что не он, а сама судьба сделала этот выбор, умертвив Милагрос и забросив его сюда, к родным истокам. Как торопится человек прочитать начертанные судьбой письмена! Почему не хватает ему терпения дождаться следующего слова! И вот он оказывается слепым в своих предвидениях!

Но как бы там ни было, Катриэль уже дал обет вечной верности Лилен, а она стала надеяться, что их первенец зажжет в сердце Катриэля любовь и к ней тоже.

Уйдя из мира белых, Катриэль оставил в нем своих смертельных врагов, а в мире индейцев, связав свою судьбу с Лилен, он их нажил. Райми не скрывал ненависти к Катриэлю, правда, пока только от своего отца, В отце он надеялся отыскать союзника, так как считал, что оскорблена их родовая честь.

— Наша семья унижена! Катриэль нарушил наш закон, он враг и предатель. Он должен умереть!

Но мудрый старый индеец попытался умерить пыл своего сына:

— Лилен имела право выбора, а Катриэль не нарушил обычая, — осторожно возразил сыну старик. — И потом он сделал для нас много хорошего. Чувство благодарности за все племя должно превозмочь твою обиду.

Однако Райми не внял совету отца. Что ж, если племя поддерживает его врага, то он будет сражаться один!

Райми ехал на лошади по равнине и обдумывал план мести. Катриэль сейчас уехал куда-то с Лилен, и хорошо бы, если б он попал темной ночью в ловушку для дикого зверя, если бы упал с крутой тропы в пропасть, если бы его затоптала на равнине дикая лошадь! Никто не узнал бы тогда, что удачливым охотником, справившимся с опасным противником, был Райми. А Лилен вернулась бы обратно в стойбище. Кто лучше индианок знает все тропы и в лесу, и на равнине? И тогда он, Райми, вновь предъявит на нее свои права, напомнит о ее согласии рожать племени крепких и сильных воинов.

Но вскоре Лилен и Катриэль вернулись в стойбище вместе. Катриэль хорошо знал индейские законы и обычаи, а потому хотел, чтобы племя скрепило всеми положенными обрядами их брак с Лилен.

И вождь благословил союз Катриэля и Лилен. Все племя молилось об их благополучии, а потом плясало вокруг костров, отгоняя злых духов в ту ночь, когда боги должны были дать племени нового сильного воина.

Вернулась из царства смерти и Виктория. Вернулась благодаря стараниям Эрнесто Сантьяго. Открыв глаза, она увидела склонившееся к ней доброе встревоженное лицо Эрнесто. А куда исчезло искаженное ненавистью лицо Гонсало, который душил ее? Или оно привиделось ей в дурном сне, в ночном кошмаре? Сколько же всяких кошмаров пригрезилось ей в жизни! И сколько еще впереди? Виктория опять устало прикрыла глаза. Годами она жила надеждой на отмщение. Но месть оказалась не утоляющим напитком. Она не принесла ей ни покоя, ни радости. Мстя, Виктория чувствовала себя еще более поруганной и оскверненной. Интересно, что потребует Эрнесто за то, что вернул ее в этот ад? И вообще неплохо было бы подбодрить свои силы чем-нибудь крепким.

Эрнесто с радостью наблюдал, как краски возвращаются на бледное лицо Виктории. Он смотрел в ее темные, бездонные глаза, и ему так хотелось унять то страдание, которое читалось в них.

— Я думаю, что тебе пора принять лекарство, — шутливо предложил он, показывая ей на бутылку с джином и ища взглядом рюмки.

Виктория благодарно кивнула. Да, Сантьяго— настоящий друг, ей не в чем упрекнуть его. Сейчас она выпьет, и сосущая тревога смягчится, рассеется, все погрузится в мягкий обволакивающий туман. Ей, собственно, никогда не хотелось выходить из этого тумана. Только в нем она чувствовала себя хорошо…

Эрнесто закурил сигару, и Виктория, вздрогнув вновь, вспомнила Гонсало. Она боялась его. И будто услышав, разгадав ее мысли, Сантьяго предложил:

— Мне кажется, нам с тобой лучше немедленно покинуть этот город. И Гонсало, и губернатор— наши заклятые враги. Мы должны бежать отсюда!

— Куда? — апатично спросила Виктория.

— Конечно же к Камиле и Мариано!

— Неужели? — брови Виктории надменно поднялись.

— Да! — принялся горячо настаивать Эрнесто. — Пусть тебе кажется, что Мариано недостоин твоей Камилы, — хотя лично я так не считаю и считать не могу, но Камила — твоя дочь, и ты не можешь от нее отказаться. Сейчас самое благо¬приятное время для вашего примирения. И ты, и она нуждаетесь друг в друге.

Виктория смотрела на Эрнесто сумрачно и насмешливо. Ему до сих пор кажется, что кто-то нуждается друг в друге?! Джин уже подействовал, тревога отпустила ее, можно было опять плыть и плыть по течению.

— Хорошо, — сдался Эрнесто. — Если ты еще не готова к встрече с Камилой, едем в небольшое местечко неподалеку, где живут мои хорошие знакомые, там ты будешь в безопасности.

Виктория смотрела на него все тем же тяжелым насмешливым взглядом.

Уверяю, там тебе будет спокойно. Или ты сомневаешься в моей порядочности?

И тут Виктория начала хохотать. Этот доживший чуть ли не до седых волос человек сумел сохранить все свои иллюзии, весь свой идеализм! Он не мог не ставить ее в тупик. Неужели Эрнесто всерьез преисполнен тех чувств, о которых говорит так трогательно? С Гонсало ей было проще. Гонсало был откровенным негодяем, и она чувствовала себя вправе и на жестокость, и на ненависть, и на обман — на все! Но с Эрнесто… Виктория понимала, что он ждет, когда она доверится ему, когда откроет ему сердце. Но она потратила столько сил, чтобы не просто закрыть свое сердце, но замуровать его, превратить в камень, и что? — теперь из-за каких-то слов, из-за дурацких, ненадежных романтических чувств снять броню, расслабиться, рассиропиться и… Получить новый удар? Может быть, смертельный? Нет, ни за что!

— Хорошо, я согласна, едем! Признаюсь, что только сомнение в твоей порядочности удерживало меня от нашей совместной поездки. Но ты меня убедил! — сказала она с горьким сарказмом, понятным только ей, но уж никак не Эрнесто.

Он же недоуменно взглянул на Викторию и почтительно подал ей руку, на которую она оперлась с бесстрастным и холодным лицом великосветской дамы.

 

Глава 20

Как раскаивалась Камила в своем легкомыслии! Зачем? Зачем она поспешила с публикацией? Для чего решилась на дурацкий маскарад, надев мужское платье? Что будет, если кто-то из ее семьи увидит имя воскресшего князя де ла Круса?

Мариано всячески успокаивал жену.

— Подумай сама, — твердил он, — ну кто станет читать провинциальные газеты? Кому они нужны?

Но Камила чувствовала только мучительные угрызения совести. Ее честная совестливая натура не могла поддаться никаким доводам рассудка. Как ничтожен кажется рассудок по сравнению с укоряющим голосом совести! Наконец она нашла выход. Со свойственной ей решительностью вновь отправилась в редакцию, призналась в своей мистификации и попросила в следующем номере опубликовать опровержение.

— Ни за что! — отказался выслушавший ее с немалым удивлением редактор. — Стихи привлекли к себе большой интерес. Вы на пороге славы, я на пороге богатства. Нисколько не сомневаюсь, что тираж моей газеты вскоре увеличится. Только за сегодняшний день у меня были трое посетителей, интересовавшихся князем. Сначала пришел мужчина, потом две очень красивые дамы, и всем им я дал оставленный вами адрес.

Камила едва не застонала от ужаса и стыда. Адрес был ею взят наобум. Мало того что она доставила беспокойство незнакомым людям, так еще причинила боль своим близким. Вне всякого сомнения, одной из дам была Милагрос, которая искала своего Катриэля. Теперь у Камилы не оставалось иного выхода, как только ехать в «Эсперансу», чтобы повиниться перед несчастной Милагрос. И, недолго думая, она так и сделала. Если бы она знала, как была похожа на свою мать в юности, такую же пылкую, безоглядную, прямодушную!

Время шло, Камила не возвращалась, и Мариано стал беспокоиться. Прошел еще час, и он уже не находил себе места. Как повелось у них с некоторых пор, после обеда к ним зашел Энрике. Увидев Мариано в несвойственном ему беспокойстве и обнаружив отсутствие Камилы, стал расспрашивать, что же произошло. Поначалу Мариано не хотел ничего говорить, считая, что не вправе открывать секреты Камилы. Но какие секреты могут быть у дочери от отца? И он все рассказал Энрике. А для того не составило труда понять, куда отправилась Камила. Глядя на нее, он все время видел перед собой порывистую Викторию, и при мысли о теперешней Виктории боль опять и опять сжимала ему сердце.

— Ты найдешь свою жену в «Эсперансе», — сказал он Мариано. — И я отправлюсь туда вместе с тобой.

Росаура никогда не оспаривала решений мужа. С улыбкой простилась она со своим Энрике. Но с тех пор как в их жизни вновь появилась первая любовь Энрике Муньиса, на сердце у верной Росауры было всегда тяжело. Она хорошо знала благородство своего мужа, успела оценить и все достоинства много страдавшей и твердо державшейся в многочисленных несчастьях Марии, и теперь все отчетливее понимала, что решение их общей судьбы должна взять на себя. Понимала, но пока не могла…

Сейчас она была даже рада отъезду любимого мужа. Без него ей будет легче во всем разобраться, она соберется с силами и поймет, как следует поступить.

Энрике, скача в «Эсперансу» и беспокоясь о Камиле, не думал о Марии, но Мария была первой, кто встретил его в гостиной старого имения. Как мучительна была для обоих новая встреча! Но в обрушившемся на них потоке бед и несчастий она сверкнула солнечным лучом, который на миг ослепил их, погрузив в мрак забвения все остальное. И оба они вновь поняли, что их любовь не умирала ни на секунду, что разлука длиною в жизнь не истребила ее и она осталась такой же всепоглощающей и всесильной. Безмолвный миг встречи, глаза, погруженные в глаза, и — влюбленные вновь опустились на землю. Действительность властно вступила в свои права.

Камила с плачем бросилась на шею Мариано, сквозь рыдания рассказывая о смерти матери, такой страшной и неожиданной. Перед этим известием все померкло. Никто и не думал винить ее за мистификацию, за использование имени князя де ла Круса. Все три женщины были одинаково потрясены и как нельзя более нуждались в мужской поддержке.

Камила собиралась немедленно ехать на могилу матери в Санта-Марию. Мариано готов был сопровождать ее. Однако Энрике отговаривал их. Что-то подсказывало ему, что не стоит так уж торопиться в Санта-Марию. В любом случае поездку следовало отложить до следующего дня, потому что сегодня ехать было уже поздно…

Долгий вечер провели вместе Мария и Энрике. Невольно уста их слились в горячем поцелуе, и он был едва ли не слаще, чем в юности. Но тут же оба почувствовали горечь раскаяния. Между ними стояла верная и преданная Росаура, которую они не имели права и не хотели обмануть… Но чувствовать себя живыми, молодыми, счастливыми было так неожиданно, так непривычно… И как можно было отказаться от того, что ты так явственно и полно ощущаешь? Вот они и сидели, разговаривали, пытались что-то решить и тут же отказывались от решений. Наконец Энрике сказал:

— Давай позабудем обо всем и никаких решений принимать не станем. Мы просто вспомним нашу любовь, переживем ее вновь как чудесный, давно забытый сон. Сны причиняют боль лишь тем, кому снятся…

— Да, любовь моя, — отвечала ему всегда такая суровая, но вдруг ставшая нежной Мария, — да, решим, что происходящее — только сон. Незабываемый, благодатный сон…

К Росауре сон не шел. Жизнь без Энрике казалась ей безнадежной, смертельно пустой. Но еще тяжелее ей было бы теперь жить с Энрике, зная, как пусто и горько жить ему без Марии. Росаура с благодарностью вспоминала прожитые годы, так пусть и он будет благодарен ей. Она благодарила его за те узы, которыми он связал себя с нею, а Энрике пусть будет ей благодарен за свою свободу.

Покончить с собой — вот что решила Росаура. Так она освободит всех. И сама освободится от страданий. Ей уже виделось, как она торопится к реке, как вода принимает ее в холодные объятия…

А Энрике? Неужели он радостно примет от нее такой страшный подарок? Он же почувствует себя убийцей! Откажется от Марии и всю жизнь проведет, каясь в несовершенном грехе. Нет, своей смертью она не освободит его, а накажет. Отомстит за ту любовь, которая проснулась в нем помимо его воли. Как только могла прийти ей в голову такая ужасная, такая постыдная мысль? А что, если просто-напросто отправиться в «Эсперансу» и сказать Энрике: «Отныне ты свободен», а там что Бог даст?.. В любом случае длить их взаимную муку невозможно.

Росаура отправилась в путь затемно, и уже утром, пусть не очень ранним, приближалась к «Эсперансе». Но перед тем как войти в дом, она зашла в церковь, чтобы молитвой укрепить свою решимость. В полутемной церкви было только двое молящихся. В мужчине она узнала Энрике, а когда обернулась женщина, то узнала и Марию. Лица у обоих — спокойны, хотя было видно, что и они не спали в эту нелегкую ночь. Росаура поняла, какое решение приняли влюбленные, которых когда-то так безжалостно разлучила жизнь. И вдруг горячая волна любви к ним обоим затопила ее сердце, и ей стало легко сказать то, чего она так боялась. Она почувствовала счастье, оттого что может одарить счастьем любимого. И поняла: Бог благословил ее решение.

Как удивились Энрике и Мария, увидев Росауру. Еще больше удивились они, услышав, что она благославляет их на совместную жизнь.

Глаза Росауры, смотревшие на Энрике, как всегда светились добротой и любовью, но решение ее было непреклонным, — и Энрике это почувствовал.

Но вот что странно — счастливой сейчас выглядела Росаура, а Энрике с Марией чувствовали растерянность и смятение. Они не были готовы к такому неожиданному повороту судьбы. Сомнение и испуг читались на их лицах. Долгожданное счастье застает зачастую врасплох, и не ощущается как счастье…

Они вернулись в «Эсперансу» втроем и сообщили о неожиданно возникшем решении. В любящие сердца молодых закралась та же печаль, что томила и сердца старших. Ясным и безмятежным было только лицо Росауры. И Милагрос крепко-крепко обняла ее.

— Мы должны поехать и поговорить обо всем с Лусией, доченька, — начала Мария. — Мы еще ни в чем не уверены, жизнь покажет, как все сложится, но сейчас мы с Энрике будем вместе.

— А Росаура поживет у нас, — ответила ей с понимающей улыбкой Милагрос, — я очень нуждаюсь в ее помощи, и к тому же здесь Августо.

Мария с нежностью прижала к своей исстрадавшейся груди дочь, такую юную, но уже такую умудренную жизнью.

Камила тоже собиралась в дорогу. Они поедут вместе с любимой тетей. В Санта-Марии узнают, где похоронили Викторию, закажут мессу, а потом Мария с Энрике отправятся дальше.

Обе пары уже садились в экипаж, когда на дороге вдруг показался запыленный всадник. Слуга из дома Линчей прискакал сообщить в «Эсперансу», что Санта-Мария находится в руках повстанцев и тиран-губернатор сбежал из города.

Мария тут же стала уговаривать Камилу остаться. Ехать сейчас в Санта-Марию — безумие. Они сами разузнают все о Виктории и немедленно известят Камилу и Мариано. А им нужно вернуться в Арройо-Секо. Когда грядут большие перемены, лучше всего встречать их дома.

Мариано не мог не согласиться с Марией, и вместе им удалось отговорить Камилу от безрассудного решения.

Мария была охвачена беспокойством о Лусии. В стране, где началась гражданская война, в опасности каждый. С какой сердечной нежностью прощалась Мария с Росаурой — теперь ее Милагрос была в надежных руках, и у нее не было слов для благодарности, рядом с которой уживались и угрызения совести. Но за плечами Марии стояла теперь долгая жизнь, она знала, что счастье никогда не бывает безоблачным. И чувствовала, что ее боль за Росауру — тоже счастье.

Дорога Марии и Энрике обошлась без приключений. Но когда Мария увидела свой маленький домик с яркими цветами у крыльца, — их посадила Лусия и бережно ухаживала за ними, — сердце ее тревожно забилось. Как-то встретит Лусия перемену в ее судьбе?

Но дочка радостно выбежала навстречу матери и, увидев рядом с ней счастливого, смущенного Энрике, сразу все поняла. «Все правильно. Истинная любовь всегда торжествует!» — с удовлетворением отметила Лусия, подумав, конечно же, об Августо.

А потому, когда Пабло Сандоваль признался ей в любви и попросил стать его женой, она честно призналась, что не забыла еще лейтенанта Монтильо и продолжает надеяться на ответное чувство.

— Я тоже буду надеяться, — ответил ей Пабло.

Но недолго пришлось им всем наслаждаться покоем. Посланец генерала Хайме отыскал Энрике Муньиса в его укромном убежище. Генерал призывал к себе своего давнего друга и сторонника.

Мария и Энрике немедленно собрались в Санта-Марию.

 

Глава 21

Место, куда Эрнесто Сантьяго отвез Викторию, оказалось совсем не безопасным. Но разве мог он предположить, что Фортуна вмиг повернет свое колесо, и все, кто был наверху, окажутся внизу? Кому было дело до того, что его ближайший друг Гонсало Линч давно стал его главным врагом? Все знали только то, что Эрнесто Сантьяго был другом ненавистного Линча, и этого было достаточно, чтобы преследовать его с оружием в руках. Так, сам того не желая, Эрнесто стал причиной новых испытаний для Виктории. Дом, в котором они скрылись, был окружен, им предлагали немедленно сдаться и отправиться в тюрьму. Но Эрнесто предпочел отстреливаться. Виктория лихорадочно переодевалась в какое-то тряпье, собираясь бежать. Она уговаривала переодеться и Эрнесто, но он, окровавленный, упал, и тогда она бросилась бежать как безумная из этого пахнущего кровью и убийством дома. Никто не стал гнаться за женщиной в отрепьях, с искаженным от ужаса лицом и горящими безумными глазами.

В юности ее жизнь дотла сожгли индейцы, теперь — повстанцы. И тогда, и теперь были убиты люди, искренне преданные ей, поманившие ее возможностью новой жизни. Злой рок тяготел над ней. Виктория не сомневалась в этом. Она чувствовала горящую у себя на лбу каинову печать, когда измученная, голодная, в лохмотьях тащилась по дороге, мечтая лишь об одном — добраться до Санта-Марии и отыскать хоть какое-то убежище…

Но вот вдали показалась какая-то повозка. Виктория кинулась к ней, протягивая руки, умоляя взять ее. И тут же отшатнулась, увидев, что поводья держит в руках Гонсало.

Нет, в каиновой печати на лбу сомневаться больше не приходилось. Теперь надежным убежищем для Виктории может стать только дно, откуда уже нельзя упасть. И Виктория знала, куда ей следует идти. Пешком, рано или поздно, доберется она до подружки Розалинды, и та не прогонит ее. Кабаки нужны всегда. Всем солдатам на свете нужны вино и женщины…

С опасностью для жизни пробирался Гонсало в Санта-Марию. Он не верил, что пришел конец его могуществу. Ему казалось, он все сумеет повернуть, если только вовремя поспеет в город. Он не верил, что какие-то жалкие заговорщики могут справиться с всесильным губернатором, который самовластно распоряжался всеми землями и всеми людьми этого края. Необузданная сила всю жизнь была кумиром Гонсало. Он гордился тем, что свои прихоти губернатор осуществлял его руками и многое позволял ему.

Как только он узнал о перевороте, то сразу же стал искать себе лошадь. Но оказалось, что лошадей найти невозможно — все они поступили в распоряжение военных подразделений, которые перешли на сторону восставших. Более того, по всем дорогам рыскали отряды, которым было поручено ловить и доставлять в Санта-Марию, — а если были на то основания и расправляться на месте, — сторонников тирана-губернатора.

Гонсало попытался купить лошадь у пастуха, но тот отказал ему, ничуть не сочувствуя этому властному, нервному господину.

Ну что ж, еще не было случая, чтобы Гонсало Линч не добился того, к чему стремился. Быстрым шагом он шел по дороге, зорко поглядывая по сторонам. Что бы ни случилось, он все равно чувствовал себя хозяином здешних мест, все равно все в этом краю принадлежало ему. Поэтому, когда он увидел лошадь, запряженную в повозку, но без хозяина, то, ни секунды не колеблясь, взлетел на облучок и помчался во весь опор. Дорогой какая-то нищенка пыталась остановить его, прося помощи, но он едва обратил на нее внимание.

Возле города его остановил патруль. Солдат потребовал у него документы.

— Какие еще документы?! — возмущенно вскинулся Гонсало. — Я — сеньор Линч и прохожу всюду без пропусков и разрешений.

— Да неужели? — насмешливо сказал солдат. — Слезайте немедленно! Вы арестованы! Ваше имя в списке самых ярых пособников свергнутого тирана!

На секунду Гонсало потерял дар речи от негодования. Он не сомневался, что ослышался, что его принимают за кого-то другого, потому что Гонсало Линч не может подвергнуться аресту!

Немедленно отведите меня к генералу Арангурену, — потребовал он, решив, что имя командующего всеми военными силами Санта-Марии произведет должное впечатление.

Генерал Арангурен расстрелян вчера вечером, — так же насмешливо сообщил солдат и уже протянул руку, чтобы стащить Гонсало с повозки.

И тогда в ярости и отчаянии Гонсало выстрелил в солдата. Несчастный свалился. Путь был свободен. И Гонсало как бешеный помчался по обезлюдевшим улицам Санта-Марии. Он ворвался в свой дом, лихорадочно соображая, как ему действовать. Какие только планы не мелькали у него в голове, но все он отвергал как неосуществимые. Эх, если бы Бенито со своей шайкой был по-прежнему в его распоряжении! Тогда бы ему не пришлось так долго раздумывать!

Так ничего и не сообразив, Гонсало стал торопливо подниматься по лестнице к себе в кабинет, как вдруг с изумлением увидел на верхней площадке Энрике Муньиса и свою собственную жену Марию!

Большего бесстыдства, подлости и низости Гонсало и представить себе не мог. Он немедленно высказал Марии все, что думал о ее поведении, в самых грубых и площадных выражениях. Он и не собирался стесняться, застав в своем доме наглую шлюху.

Заслоняясь от потока брани, Мария невольно прикрыла лицо руками, а из глаз ее градом покатились слезы. Выступив вперед, Энрике заслонил ее.

— Замолчите, Линч! — властно приказал он. — Пришло время и вам ответить перед законом за все преступления.

— Каким еще законом? — чуть ли не завизжал Гонсало. — Ты способен только на убийство из-за угла, жалкий распутник, любитель чужих жен!

Энрике сжал кулаки, но не сдвинулся с места.

— Мария! Пожалуйста, пригласи сюда представителей законной власти, — попросил он, — пусть они придут за этой мразью поскорее. Моему терпению скоро наступит конец!

Прикрывая лицо руками, Мария торопливо сбежала с лестницы и исчезла за дверью.

— Кто посмеет арестовать меня? Меня?! Сеньора Линча, которого боится и уважает весь город? — орал Гонсало, подступив вплотную к Энрике и отвесив при последних словах ему пощечину.

Этого Энрике уже стерпеть не смог. Всю свою ненависть вложил он в ответный удар. Гонсало свалился с ног, но тут же поднялся и кинулся на Энрике.

В ту минуту, когда появилась Мария в сопровождении двух солдат, мужчины продолжали яростно драться.

— Драку прекратить! — скомандовал капитан. — Именем закона вы арестованы, Гонсало Линч. Вот ордер на ваш арест. У нас есть приказ доставить вас живым или мертвым!

— Живым я не дамся вам никогда! Да здравствует губернатор! Смерть заговорщикам! — крикнул Гонсало, прежде чем две пули прошили его грудь, и он мертвым свалился на пол.

Солдаты взяли покойника за ноги и потащили вон из дома.

Мария не могла сдержать рыданий. Энрике тихо тронул ее за плечо:

— Пойдем отсюда. Ты теперь свободна. Все это только справедливость. Он заплатил за свои грехи, за смерть Виктории.

Генерал Хайме пригласил Энрике Муньиса с тем, чтобы предложить ему пост в новом правительстве, но Энрике отказался. Слишком много крови он видел за свою жизнь и с годами научился ценить милосердие куда выше справедливости.

Весть о смерти Гонсало быстро распространилась по Санта-Марии. Виктории ее принесла Розалинда.

— Он погиб как герой, крича: «Да здравствует губернатор!» — прибавила она.

Виктория отхлебнула из стакана глоток джина и сумрачно усмехнулась такому героизму.

— Если Мария в городе, то она будет оплакивать и героя Гонсало. Кому как не мне знать, до чего у нее доброе сердце…

Виктория не ошиблась в одном: Мария действительно плакала. Ранним утром стояла она в церкви, перед иконой Девы Марии, молилась и каялась. Увидев падре Орестеса, бросилась к нему: душа ее жаждала исповеди. Мария чувство¬вала себя последней грешницей на земле.

Кто, как не она, довела до гибели свою сестру Викторию? И теперь даже не знает, где ее могила. Виновата она и в гибели Гонсало: сама привела солдат, которые расстреляли его у нее на глазах. Как будто бы мстила ему, как будто стремилась его убить…

Мария ни в чем не щадила себя. Даже в своем воссоединении с человеком, которого любила всю жизнь, видела еще один тяжкий грех. Но не могла отказаться от Энрике…

Падре Орестес слушал исповедь своей духовной дочери с тяжелым сердцем. Ему было жаль эту женщину, которая, исполняя человеческие законы, и в самом деле творила беду и умножала свои грехи.

— Милосердие Божие безгранично, уповай на него, дочь моя, — сказал он, — и да будет благословенна твоя новая жизнь, которая только для тебя начинается…

 

Глава 22

После того как судьба матери так неожиданно переменилась и она уехала вместе с Муньисом в Санта-Марию, Лусия почувствовала в доме странную пустоту. Ее пылкая натура не терпела бездействия. Она согласна была скорее расплачиваться за совершенные ошибки, чем не совершать их вовсе. И сейчас ей опять стало казаться, что наступила пора действовать. Раз она отказала Пабло, то должна завоевать Августо. А для этого ей нужно было поговорить по душам с Милагрос. Лусия уже не питала к ней вражды, наоборот, сочувствовала ее горю и считала, что может по¬мочь ей.

Словом, Лусия решила отправиться в «Эсперансу». А слово у нее, как и у ее отца, никогда не расходилось с делом.

Однако в «Эсперансе» ее ждал сюрприз. Лусия не думала, что Августо живет в доме Милагрос, и живет уже давно. А теперь с Августо и Милагрос поселилась и Росаура. Прочной, устоявшейся жизнью семейного гнезда пахнуло на Лусию, когда она вошла под крышу старинного господского

дома. Но покой и размеренность, какими веет от старинных усадеб, так обманчивы. Сочтя устоявшейся семейную жизнь Милагрос и Августо, Лусия ошиблась, но откуда ей было знать об этом?

Милагрос приняла свою новую сестру со всем свойственным ей добросердечием, но не утешила этим Лусию. Сердце Лусии искало другой любви, в которой ей было отказано.

Августо же прямо сказал Лусии, что, собираясь покончить с собой, он думал об одной Милагрос, а Лусия в его жизни никогда ничего не значила.

В свою очередь он чувствовал, что Милагрос относится к нему с доверием и дружелюбием. Но чем доброжелательней была к нему Милагрос, тем острей и больней ощущал Августо, как далеки ее чувства от любви. И страдал, мучительно страдал от того, что вместо жаркого огня любви его одаривают теплой дружбой.

Поэтому он и был так прям и честен с Лусией. Честность порой бывает ножом в руках истекающего кровью, с ее помощью он мстит за свое страдание.

У Лусии действительно не осталось больше иллюзий. Теперь она смотрела на Августо горьким и трезвым взглядом своей матери Марии, удивляясь, что не видела раньше, как он сух и безжалостен, и вместе с тем не могла не желать, чтобы он вдруг переменился, стал нежен и ласков по отношению к ней.

А Августо невольно казалось, что Милагрос должна оценить его честность и вознаградить ее. Но Милагрос ее и не заметила. Она была погружена в себя, свои думы о Катриэле, о своем будущем ребенке — продолжении Катриэля…

Возвращение Лусии домой было горьким отрезвлением. Только что благодаря чудесной истории любви матери она поверила в сказку, поверила в счастливое окончание собственной любви. Но это оказалось лишь иллюзией.

Дошла до Лусии и весть о гибели ее отца. Как бы ни относилась она к нему теперь, а все же ей было очень больно от этой утраты. И если с отъездом матери Лусия почувствовала пустоту, то теперь она явственно ощутила свое сиротство.

Домой Лусия вернулась повзрослевшей, печальной, и у Пабло защемило сердце: своенравный бутон не кололся больше, он сосредоточился на своей боли, готовясь разорвать оболочку и стать пышной трепетной розой…

Самому Пабло было нечего уже делать в этом маленьком домике, послужившем ему приютом в трудные времена. Бурно развернувшиеся события требовали его присутствия в Санта-Марии. Там было его место как журналиста, как писателя. Нежно простившись с Лусией, он уехал.

А Лусия почувствовала себя еще сиротливее. Теперь она лучше понимала Милагрос, винила себя за враждебное отношение к Катриэлю и сожалела, что не может попросить у него прощения.

Дни бежали за днями, складывались в месяцы, и обитатели «Эсперансы» наконец дождались того дня, когда Милагрос родила девочку. Старая Доминга держала на руках еще одну будущую женщину семейства Оласабль и умиленно смотрела на Милагрос, которая так напоминала ей юную Марию. Доминга сердцем чувствовала, как страдает Милагрос от того, что рядом с ней в этот радостный миг нет ее Катриэля.

— Уповай на Божью милость, девочка! — сказала ей старая негритянка. — Ты же видишь: Бог творит чудеса…

— Теперь я понимаю, Доминга, за что вас так любит моя мама, — со слезами на глазах отвечала ей Милагрос.

Малышку решили назвать Асунсьон — в честь той, которая была когда-то душой «Эсперансы». С любовью вспоминала Мария о своей необыкновенной тетушке и много рассказывала Милагрос о названой матери Катриэля.

Вся родня съехалась на крестины, все так радовались малышке, и только по лицу Камилы пробежало облачко грусти. Заметила его одна Росаура и так участливо взглянула на Камилу, что та не выдержала и призналась ей в своем горе:

— Мне бы так хотелось маленького! Но я никак не могу родить Мариано ни сына, ни дочери!

— Не огорчайся! Погоди! У вас еще будут дети, — принялась утешать ее Росаура. — А пока у тебя нет своих ребятишек, знаешь, что я посоветую? Устрой-ка ты школу для тех, что живут вокруг. И тебе будет польза, и им.

— Что за счастливая мысль! — обрадовалась Камила. — Да! Я все обдумаю! Что за чудесная мысль!

С доброй и мудрой улыбкой смотрела Росаура на пылкую юность, которая так отчаянно горюет, а потом так мгновенно воспламеняется совсем иным чувством.:.

После смерти Виктории Камила оказалась единственной наследницей дома Оласаблей в Санта-Марии, но переезжать в него не захотела. Дом был чужим ей, У них с Мариано была другая, своя дорога. Камила хотела передать его Марии, но та с ужасом отказалась вернуться в свое тягостное прошлое. Если этот дом и был для кого-то родным, то только для Лусии, сказала Мария.

Лусия же в тот период стояла перед выбором. Пабло написал ей, что стал главным редактором новой газеты в Санта-Марии. Одна его мечта исполнилась, и теперь он надеялся на исполнение другой мечты — самой заветной. Словом, он в который уже раз предложил Лусии выйти за него замуж.

Нельзя сказать, что верная любовь Пабло была безразлична Лусии, но не обманет ли она его, если вместо ответной любви предложит всего лишь благодарность? — вот что беспокоило девушку. Он ведь так красив, так талантлив, он заслуживает настоящего счастья!

И вот своевольная, непокорная Лусия пришла за советом к старшим: Марии, Маргарите и Энрике.

— Главное, быть честной перед самой собой, — сказал Лусии Энрике. — Если твое чувство к Августо выболело до конца и ты готова с радостью начать новую счастливую жизнь, то не цепляйся за прошлое, не заслоняй им будущее. Спроси себя откровенно, а затем доверься ответу, который даст твое сердце.

И Лусия, проведя не одну бессонную ночь, приняла решение — она ответила Пабло согласием. Теперь вся семья радостно поздравляла ее; Мария и Маргарита давно привязались к Пабло как к родному, а Энрике высоко ценил доброту и благородство давнего соратника.

— У нас у всех есть для тебя подарок, сестричка, — торжественно объявила Лусии Камила. — Вы с Пабло будете жить в Санта-Марии в своем собственном доме. Будь в нем, пожалуйста, счастлива за всю семью Оласабль!

Все целовали Лусию, поздравляли ее, потом целовали Камилу, и вдруг в гостиную вбежала встревоженная служанка. Она пошепталась о чем-то с Росаурой, а та — с Марией, и обе вышли из гостиной.

Наконец-то нашелся исчезнувший еще с утра Хуансито. Милагрос об этом до сих пор ничего не говорили, боясь, как бы у нее не пропало молоко. Но Августо услышал жалобные детские крики, позвал слуг и вместе с ними вынес из оврага бедняжку, который упал туда и, очевидно, сломал себе ногу. Теперь весь дом суетился вокруг мальчугана.

Мария осторожно сообщила Милагрос о несчастном случае.

— За доктором уже послали. Не тревожься, старшие дети часто ревнуют матерей к новорожденным. Будь с ним сейчас особенно ласкова, и он успокоится.

Когда Милагрос, выйдя из спальни, прижала к груди Хуансито, он почувствовал, что вознагражден за свои страдания. Мужественно терпел боль, пока доктор вправлял ему кость и накладывал на ногу лубок.

— Вот увидишь, я буду хорошим дядюшкой нашей малышке, — торжественно пообещал он Милагрос, и она, растрогавшись, улыбнулась.

Туча, которая чуть было не омрачила этот счастливый для всех день, рассеялась. А следующий снова звал к делам, заботам и хлопотам.

Все разъехались, и Милагрос, вновь оставшись наедине со своими думами, стала чувствовать вину за то, что окрестила малышку. Одобрил бы крещение Катриэль, который так дорожил своей связью с соплеменниками? И чем больше она думала, тем яснее понимала, что непременно должна отправиться в индейский поселок: во-первых, для того, чтобы друзья Катриэля знали, что его жизнь продолжилась в дочери, а во-вторых, чтобы девочку приняли в племя, исполнив над ней все необходимые в таких случаях индейские обряды.

Своими мыслями Милагрос поделилась с Росаурой, и та одобрила ее. Ранним утром обе женщины сели в небольшую коляску и отправились по направлению к стойбищу. На всякий случай они взяли с собой нескольких слуг, которые ехали по обе стороны экипажа, а к коляске Росаура прикрепила белый кусок полотна.

— Пусть все знают, что мы едем с миром, — объяснила она.

Мирным было утро и обещало такой же спокойный, мирный день. В небольшом домике, что стоял как раз на границе индейских земель, женщины немного передохнули и тронулись дальше. Вдруг лошади остановились как вкопанные. Поперек дороги неподвижно лежал индеец. Один из слуг спешился, вышла из коляски и Милагрос. Что же случилось с несчастным? — волновало всех. Индеец был мертв, лицо искажено болью, но крови не было.

Все встревожились. В индейском поселке что-то случилось. Стоит ли продолжать путь? Однако женщины мужественно преодолели свою тревогу и решили двинуться дальше. Но вскоре их догнал доктор, который вчера приезжал в «Эсперансу» лечить Хуансито.

— Немедленно поворачивайте обратно! — прокричал он, с изумлением узнав юную хозяйку «Эсперансы», — в стойбище страшная эпидемия. Мы делаем все, чтобы она не вышла за пределы индейских земель.

Росаура с Милагрос в ужасе повернули обратно. Они изо всех сил погоняли лошадей, торопясь выбраться из зараженной зоны. И вдруг Милагрос почувствовала головокружение, тошноту. С каждой минутой ей становилось все хуже и хуже. Сомнений не было — она заразилась от мертвого индейца.

Едва они добрались до имения, Милагрос стала умолять Росауру унести Асунсьон.

— Главное, спасти девочку, — твердила она как в лихорадке.

Росаура разделяла ее тревогу. Поручив Милагрос заботам Браулио и Хуансито, она взяла малышку на руки и сказала:

— Мы с маленькой поедем за врачом для Милагрос

 

Глава 23

В селение индейцев пришла беда: неведомая болезнь косила людей, смерть что ни день собирала обильную жатву. И, как всегда в час испытаний, люди роптали. В беде индейцы обвиняли Катриэля — чужак разгневал богов и навлек на племя несчастье. Если принести чужака в жертву богам, они умилостивятся. Так считало в племени большинство.

С грустью смотрел Катриэль на своих испуганных и разгневанных соплеменников. Он съездил в город, привез лекарства, хотел помочь им, но они увидели в его помощи посягательство на волю богов и жаждали не избавления от болезни, а его смерти.

Лилен вот-вот должна была родить и, ожидая крошечное существо, которое окончательно породнит его с племенем, Катриэль чувствовал себя почти счастливым. Но вот новый взрыв ненависти! Новый, потому что точно так же ненавидел его Райми. Чтобы отомстить Катриэлю, он даже попытался убить беременную Лилен. И тогда Катриэлю пришлось совершить правосудие — он убил Райми, как взбесившуюся от ненависти собаку. И племя оправдало его. Но теперь оно жаждало смерти Катриэля.

Лилен, которая тоже занемогла и металась в жару у них в вигваме, он успел дать лекарство, несмотря на то, что ее братья запрещали ему это.

— Я не хочу умирать, спаси меня, Катриэль, — шептала Лилен.

После лекарства ей стало легче, и она заснула. Но никто не хотел верить в целительную силу лекарства, все верили в целительную силу кровавой жертвы…

Старейшина позвал Катриэля к себе в вигвам.

— На этот раз я не согласен с решением моего племени и ни в чем тебя не виню, потому что помню, как в давние времена белая женщина по имени Асунсьон принесла нам лекарство и спасла от гибели наших детей. Племя готово было растерзать ее, но дети выздоровели, и все образумилось. Я не виню тебя, но судьбу твою будут решать старейшины. И если боги потребуют твоей жизни, тебе придется умереть. Я всего лишь человек, и не мне нарушать волю богов.

Катриэль кивнул, он тоже полагался на волю богов. Раз он принял закон индейцев, то должен чтить и волю богов. Боги же должны знать, что он не хотел их прогневать.

Катриэль сидел под стражей, а старейшины, куря трубки, решали его судьбу. Одни из них предлагали изгнать Катриэля, другие настаивали на его смерти. Смерти Катриэля требовал и отец Райми. Он не сомневался, что боги мстят за убийство лучшего индейского воина.

Последнее слово оставалось за Великим Духом — если Священный Цветок будет по-прежнему пламенеть как кровь, Катриэль останется жить; если же почернеет, то мрак смерти покроет и взор Катриэля.

Со спокойной душой ждал Катриэль решения Великого Духа, и вот перед ним появилась Маки — главная жрица и прорицательница племени.

— Твоя жизнь закончена, Катриэль, — сумрачно проговорила она, — цветок почернел. Великий Дух произнес свое последнее слово.

Неожиданным было это решение для Катриэля, но и тут он не потерял своего мужества.

— Боги знают, что я не виновен, — отвечал он, — пусть они простят тех, кто хотел моей смерти.

И Маки начала готовиться к обряду жертвоприношения.

— Боги наших отцов! — молилась она. — Пусть священные слезы, которые я проливаю над виновным, смоют все грехи, что он совершил! Возьмите к себе дух этого грешника, и пусть ветер отнесет его как можно дальше, чтобы он никогда не вернулся к нам, чтобы в нашем селение никогда больше не рождался индеец, от которого отказывается все племя…

И тут произошло небывалое. Молитву жрицы прервал женский крик:

— Во имя богов, остановитесь! Не совершайте страшного преступления!

Кричала почитаемая всем племенем Элумея. И к ее словам не могли не прислушаться. Племя застыло, застыла и Маки с поднятыми руками. А Элумея продолжала:

— Выздоровела Лилен, выздоровела Эйла, я давала им снадобье Катриэля. Я нарушила наши священные законы и готова умереть!

Гневным стало лицо Маки, она опустила руки и грозно произнесла:

— И ты нарушила наш закон? Принесите священный цветок Анандей!

Все племя благоговейно замерло, ибо не часто случалось лицезреть священный цветок. И вынесли цветок. И он пламенел будто кровь.

— Ты спасен, Катриэль! — выдохнула Лилен и, бросившись к любимому мужу, встала с ним рядом. Оба прикоснулись к мрачной завесе смерти, и оба остались жить.

— Я знал, что богам не за что карать меня, — сказал Катриэль, — покарать меня могли только люди! Поэтому мне кажется, Лилен, что нам с тобой больше нет здесь места. Мы должны покинуть родное селение.

И они медленно пошли к своему вигваму, и все племя молча смотрело им вслед.

Лилен прижалась к Катриэлю, по ее смуглым щекам текли и текли слезы.

— Тебе больно? Я причинил тебе боль своим решением? — нежно спросил ее Катриэль. — Я ведь обещал, что мы никогда не покинем нашего племени!

Больно мне было тогда, когда я думала, что расстанусь с тобой навсегда. Но тогда я не плакала, — отвечала Лилен:

— Племя не доверяет мне больше, и я не хочу, чтобы любое новое несчастье — голод, ураган, засуха — стало моей виной, — продолжал Катриэль. — У нас скоро родится ребенок, как он будет расти, если никто не доверяет его отцу?

— Я все понимаю и пойду за тобой, куда ты захочешь.

Они собрали немного вещей и двинулись в путь. Опять Катриэль был изгоем, его не приняла жизнь белых, но и индейское племя отвергло его. Однако он не отчаивался, он чувствовал себя в силах жить одиночкой, обеспечивая хлеб своей жене и детям.

Он привел Лилен к небольшому домику на границе, разделяющей земли двух народов — индейцев и белых.

— Этот домик когда-то построила моя мать Айлен, собираясь мирно жить в нем со своим мужем, — сказал Катриэль. — Теперь он послужит ее сыну.

Но недолог был покой Катриэля: этой же ночью у Лилен начались родовые схватки. Бедная женщина пережила за последние дни столько смертельных тревог, болезнь так ослабила ее силы, что Катриэль, едва взглянув на посиневшие губы и покрытый испариной лоб, стал опасаться за жизнь Лилен и ребенка.

К счастью, подоспел Инти, который чувствовал себя виноватым за то, что в трудную минуту оставил Катриэля, поддался общей панике. Увидев, в каком состоянии находится его сестра, он бросился за помощью. Лилен же собрала последние силы, и скоро раздался пронзительный плач ребенка. Катриэль отрезал пуповину и взял на руки новорожденную дочь.

— Лилен, — окликнул он жену, — мы назовем ее Айлен в честь моей матери.

Но Лилен его уже не услышала. Душа ее отлетела к тем богам, которые оставили жить ее мужа.

Инти со старой повитухой-индианкой могли помочь Катриэлю только в совершении похоронного обряда.

— Пока пои девочку водой, — сказала ему повитуха, — а завтра я найду ту, которая станет ей матерью.

И Катриэль остался один. Он простился с Лилен— ее унесли, чтобы похоронить там, где она родилась. Другой матери для своей дочери Катриэль не хотел. Смотрел на крошечное, беспомощное, но такое требовательное существо, и слезы наворачивались у него на глаза. Он чувствовал, что каплю за каплей готов отдать всю свою жизнь, только бы выжила его маленькая Айлен…

С отчаянием и какой-то странной надеждой в душе сидел Катриэль, прижимая к груди теплый комочек, сидел в оцепенении, будто ожидая чего-то.

И где-то в середине ночи, когда обычно уже никого не ждут, кто-то постучал к нему в дверь.

Катриэль открыл. Бродячие актеры, увидев огонек, попросились на ночлег. И сердце Катриэля сжалось еще больнее — бродячий цирк, незабвенная Милагрос…

Новые знакомые представились: Амансио, Мануэла. У Мануэлы на руках лежал младенец. Не без любопытства посмотрела она на пищащий сверток Катриэля. Он рассказал обо всем, и Мануэла, передав мужу своего малыша, взяла на руки чужого и стала кормить его Катриэль смотрел в сторону. Из глаз его текли слезы.

На единственной в доме кровати спала Мануэла с двумя младенцами, а мужчины проговорили до рассвета, ждать которого было не так уж и долго.

Многое рассказал о себе Катриэль, многого не рассказывал. Ему все казалось, что он видит странный и долгий сон, а может быть, смотрит какую-то очень запутанную пьесу. Он почти не удивился, когда узнал, что Амансио и Мануэла — новые владельцы цирка «Олимпико», но актеры они не цирковые, а театральные. Да, он ничему не удивился: в странной пьесе его жизни бродячий театр, возможно, и является самым подходящим для него местом.

— А почему бы вам не отправиться с нами? — предложил ему Амансио. Он сразу почувствовал, что Катриэль — человек необычный, незаурядный. — Кроме того, в театре всегда так много работы…

— Спасибо, — поблагодарил Катриэль. — Я и сам подумывал к вам попроситься…

На следующее утро фургоны со скрипом двинулись дальше, домик, так и не ставший никому надежным приютом, опять опустел.

 

Глава 24

Перемены влекут за собой перемены. На венчание Лусии и Пабло вновь собралась вся семья. Не поехал на свадьбу только Августо. Браулио упрекнул его:

— Приехали бы да поздравили, все приятнее, чем так-то…

— Нет, Браулио, ты не прав, — не согласился Августо. — Зачем омрачать радостное событие? Лучший подарок для Лусии — это мое отсутствие, отсутствие навсегда. Я для нее — прошлое, и лучше его не тревожить…

Все остальные любовались сияющей красотой невесты и видным красавцем-женихом, когда их венчал падре Орестес, а потом растрогались до слез, услышав проникновенное пастырское напутствие молодым.

Свадебный ужин был в доме Оласаблей, куда вместе с Лусией приехала и Маргарита. Пабло были очень приятны родственники Лусии, но особой симпатией он проникся к Камиле. Он уже читал ее стихи, ценил своеобычный талант и сразу же предложил ей место редактора у себя в газете. Камила обещала подумать о заманчивом предложении.

С тех пор прошло уже чуть ли не две недели, а Камила все никак не могла дать ответа. Мариано был против, считая, что она не сможет ездить на работу так далеко, а Камила?.. Она вдруг загорелась переездом в Санта-Марию. Жить они смогли бы в доме Асунсьон, работала бы в газете, и… Камила занялась бы организацией школы! Мысль о школе стала ее любимой мыслью. Она уже все продумала, и теперь ей не терпелось приняться за дело. С какой благодарностью вспоминала она Росауру. Если бы Камила только знала, что Росаура…

Росаура выбилась из сил. Воистину этот день был днем бед и несчастий. Она успела проехать только полпути до селения, где надеялась разыскать доктора, как у коляски отскочило колесо. Росаура ругала себя за то, что пустилась в путь одна, не взяв с собой никого в помощь. Но что толку укорять себя за сделанное? Нужно думать о Милагрос, о малышке… Положив девочку на траву, она распрягла лошадей, решив, что поедет дальше верхом. Но лошади оказались норовистыми. Они не слушались Росауры. Пока она привязывала к себе малышку, чтобы освободить руки, лошади повернули и ускакали обратно в имение. Росауре ничего не оставалось, как возвращаться пешком. Вечерело. Росаура торопливо зашагала по дороге и в потемках сбилась с пути…

Проблуждав неведомо сколько с малышкой на руках, она привалилась без сил к дереву, моля Бога об одном: чтобы он позаботился о ребенке…

Между тем Милагрос стало легче: скорее всего, она перегрелась. Росаура же с доктором все не возвращалась. А когда лошади прибежали одни, в имении поняли, что случилось несчастье.

— Немедленно на поиски! — скомандовал Браулио.

Милагрос первая села в экипаж, отговорить ее оказалось невозможно.

Когда они наткнулись на сломанную коляску, то поняли, что произошло. Но где же теперь искать Росауру?

— Будем прочесывать окрестности! — решил Браулио.

Не в силах терпеть муки ожидания, сел на лошадь и Августо, уговорив одного из слуг поехать с ним вслед за Браулио с Милагрос.

— До каких же пор мне быть обузой?! — роптал дорогой Августо. — Неужели я ни на что не годен? Неужели не в силах помочь ни матери, ни любимой женщине?

Вдруг Милагрос услышала захлебывающийся детский плач. И этот отчаянный плач был для нее самой сладкой музыкой, он говорил о том, что ее Асунсьон жива, что они все-таки отыскали Росауру.

Да, они нашли Росауру, но она уже не дышала. Ночь в лесу с отчаянно плакавшей малышкой оказалась не по силам бедному сердцу Росауры, от отчаяния и сострадания оно разорвалось.

Взяв на руки спасенную дочь, Милагрос опустилась на колени перед мертвой Росаурой, поцеловала ее и поклялась:

— Ценой своей жизни вы спасли мне дочь, и я не пощажу своей, чтобы помочь вашему сыну!..

Возвращаясь, Браулио с Милагрос повстречали Августо. Узнав о смерти матери, он словно бы обезумел. Зачем ему жить, калеке?! С силой вонзил он шпоры в бока своей лошади, и она понесла неведомо куда слепого всадника. А затем сбросила его…

В «Эсперансу» привезли живую Асунсьон, мертвую Росауру и едва дышавшего Августо.

Милагрос поняла, что и Августо вот-вот уйдет вслед за Росаурой, что он не хочет больше жить, ведь однажды он уже пытался покончить с собой… И, помня свою клятву Росауре, самоотверженно принялась его выхаживать.

Августо пришел в сознание, приоткрыл глаза, и — о, чудо! — понял, что к нему вернулось зрение. Он замер, не в силах поверить своему счастью, и вдруг услышал голос Милагрос.

— Хуансито, — говорила она, — теперь мы с тобой семья Августо, и я буду его глазами.

Августо вновь опустил веки. Он решил, что не стоит пока делиться своей радостью с Милагрос. А Милагрос была счастлива, что Августо пришел в себя. Она знала, что в ее силах отогнать от него призрак смерти. «Он будет жить, вот увидите, Росаура, будет жить», — мысленно произнесла она, а вслух добавила:

— Я согласна стать твоей женой, Августо.

Он жадно припал к ее руке.

На похороны Росауры приехали Энрике с Марией. Останься он с Росаурой, она была бы жива, невольно думалось Энрике.

Узнав же, что вскоре предстоит еще одна свадьба, Мария и Энрике не обрадовались: кому как не им была известна пагубность подобных решений.

— Доченька, заботься об Августо, но зачем выходить за него замуж? Поверь, гораздо достойнее остаться вдовой любимого человека, чем выйти снова замуж из одной только жалости, — уговаривала ее Мария.

— Я поклялась Росауре, когда мы нашли ее мертвой, — тихо ответила Милагрос.

— Будь она жива, она никогда бы не благословила ваш брак. Уж я-то знаю, — горько сказал Энрике.

Обостренным материнским чутьем Мария угадывала в Августо себялюбца-вымогателя, из тех, что готовы на все, лишь бы добиться желаемого.

Разве сейчас не вымогал он у Милагрос сострадание, чтобы заполучить ее в жены? Именно потому, что Мария винила себя в гибели Росауры и Виктории, она стремилась уберечь от неверного шага дочь. Но неужели за ее эгоизм должна расплатиться Милагрос, став добровольной жертвой такого же обуреваемого страстями себялюбца?

— Росаура не могла не дорожить жизнью Августо, и он будет жить, — твердо отвечала Милагрос. — Может, я и не буду так уж несчастлива. Ведь счастлива же Лусия.

Лусия была в самом деле счастлива. Каждый день она открывала все новые достоинства в своем муже, и месяц, последовавший за свадьбой, был для нее действительно медовым. С нетерпением ждала Лусия и Камилу с Мариано, которые наконец решились переехать в Санта-Марию. Ей хотелось как-то загладить свое прежнее отношение к Камиле, которая отнеслась к ней с таким великодушием.

А Камила наконец нашла довод, который убедил Мариано в необходимости переезда

— Гонсало больше нет. А Эрнесто? Что с ним? Разве я не вижу, что ты постоянно думаешь о нем? Мы разузнаем все и о твоем отце, и о маме.

И Мариано сдался.

В той отчаянной перестрелке Эрнесто, к счастью, не погиб. А когда оправился от раны, узнал, что уже не числится в списке врагов нового режима. Он так долго прожил за границей и так недавно вернулся, что и не мог быть ярым приверженцем старого, не мог участвовать и в махинациях Гонсало Линча, так что, сняв с него все обвинения, новое правительство его оправдало.

Теперь главным делом Сантьяго стало отыскать Викторию. Всюду, где только мог, он осторожно наводил справки, но ничего не узнал. Он тосковал, страдал; мучился. Объездил все окрестные города. Виктория стала не отпускающим его наваждением.

Возвращаясь из очередной бесплодной поездки, Эрнесто заглянул в маленькую таверну на окраине, чтобы пропустить стаканчик и подкрепиться, как вдруг за одним из столиков увидел Викторию. Увидел, но не поверил своим глазам. Что она здесь делает? Одета небрежно, однако с той претензией на дешевую роскошь, какая отличает женщин определенного разряда. Что за дурацкий маскарад!

— Виктория? Вы? — воскликнул Эрнесто.

— Боже мой! Жив? — И на миг глаза Виктории радостно вспыхнули, но тут же голова ее надменно откинулась, и на губах заиграла такая знакомая полупрезрительная, полунасмешливая улыбка.

Эрнесто почтительно поцеловал ей руку.

— Что вы здесь делаете? Что за маскарад?

— Маскарад? Я здесь работаю, — все с той же улыбкой ответила Виктория, — и иногда даже получаю удовольствие от работы.

Но Эрнесто словно бы и не услышал вызывающего ответа. На его лице было написано такое неподдельное счастье, что Виктории расхотелось издеваться и над ним, и над собой. А если не издеваться, то что? Растрогаться?

— Виктория, — говорил между тем Эрнесто. — Вы, наверное, не знаете, что мне вернули конфискованное имущество и даже дали разрешение купить дом. А если у меня будет дом, то мне нужна жена и хозяйка. Я не ищу святую, мне нужна любимая.

Виктория нахмурила брови.

— А мне кажется, что сейчас не время и не место шутить, Эрнесто! Лучше расскажите, как вы остались в живых?

— Благодаря железному здоровью. Но я вовсе не шучу, я действительно не могу жить без вас, Виктория! Я разыскивал вас повсюду, и могу вам рассказать…

— Не надо! И прошу вас, оставьте меня! Я для всех умерла. И пока не собираюсь воскресать!

— Не оставлю! Я тоже умру для всех, и потом мы воскреснем вместе!

Виктория раздраженно отмахнулась — ей не до пустой болтовни. Что может понять прекрасный Эрнесто в ее трагедии, из которой нет никакого исхода? Когда-то она надеялась на сладость мести, но теперь знала, что месть горька и унизительна. А значит, ее ненависть, ее боль останутся неутоленными. В газетной хронике она прочитала о свадьбе Лусии Линч-Оласабль. Вполне может быть, что на свадьбе была и Камила… Пусть. Молодым она не хотела мешать. Мучило, доводило ее до исступления другое. То, что она узнала от бородатой Хуаны и старика Каньете. Циркачи совсем недавно стали выступать у них в таверне, веселя народ. Виктория не одобряла этой затеи Розалинды, но что поделаешь? — выручка сразу увеличилась А самих циркачей она терпеть не могла, точно так же как и Милагрос, которая расположилась теперь в их любимой «Эсперансе»! Хуана и Каньете поддерживали отношения с Милагрос, получали от нее письма, и Виктория узнала, что ее сестра Мария, которой она желала одних только бед, наслаждается счастьем с Энрике Муньисом! Подумать только! С Энрике! При одной мысли об этом на глазах Виктории, которая давно разучилась плакать, закипали слезы.

— Судьба просто глумится надо мной! Глумится! — повторяла она, едва сдерживая рыдания.

И отныне она приказала всем, в том числе и Эрнесто, называть ее Марией. — Пусть хотя бы имя, ненавистное имя, будет затоптано в грязь!

Мариано с Камилой довольно быстро обжили заброшенный дом.

— Я и не знала, что он такой большой! — радостно сказала Камила. — Здесь мы откроем мою школу!

В ответ на недоуменный взгляд Мариано она рассказала о своей мечте. Мариано не возражал. Его восхищала бьющая через край энергия Камилы.

Вскоре у Камилы не было ни одной свободной минутки — школа, газета. Посмотрев на первых учеников, которых стали приводить к ней мамы после объявления о школе для малышей, Камила поняла, что ей надо приготовить еще и комнату для сна и для игр, иначе ее ученики ничему не научатся.

Мариано пришлось на несколько дней уехать в Арройо-Секо, чтобы завершить там все дела. Было ясно, больше они туда не вернутся. По дороге он не мог не заехать в «Эсперансу» и узнал о случившихся там несчастьях — о смерти Росауры, о лежащем при смерти Августо.

Печальные новости он немедленно сообщил Камиле телеграфом. И Камила, вся в слезах, поспешила к Лусии, считая, что не имеет права оставить ее в неведении относительно судьбы Августо.

Как только Камила ушла, Лусия тут же принялась собираться в «Эсперансу».

— Я должна быть с Августо, — твердила она. — Я должна успеть с ним попрощаться!

Пабло помрачнел. Он и не думал, что поспешность Лусии, ее тревога так больно отзовутся в его сердце.

— Неужели ты заметишь мое отсутствие? — с внезапной язвительностью спросила Лусия. — Ведь с тобой останется Камила! Я только и слышу, какая она талантливая и замечательная. Теперь тебя и не вытащишь из редакции!

Пабло остолбенел. Такого он не ждал. Он мог объяснить внезапный выпад Лусии только старинным афоризмом о том, что лучшая защита— нападение. Значит, чувства Лусии к Августо еще глубже, чем ему представлялось!.

Маргарита попыталась утихомирить разбушевавшиеся страсти, отговорить дочку от поездки.

— Лусия, ты же понимаешь, что ничем не поможешь Августо. Твое место здесь, рядом с мужем. Вы не должны разлучаться, и ничто не должно вторгаться в вашу жизнь!

— Мамочка! В нашу жизнь уже вторглась Камила. Он только о ней и говорит! Я же почти не вижу его! — со слезами на глазах принялась жаловаться Лусия

— Мне кажется, ты все драматизируешь, деточка! — принялась успокаивать дочку Маргарита. — Придумай и себе занятие в газете!

Советы давать легко, а вот что поделаешь с чувствами? Лусия и Пабло враждебно смотрели друг на друга, и каждый чувствовал себя обиженным, и каждый чувствовал себя правым

 

Глава 25

Как ни скромно собирались Милагрос и Августо отпраздновать свою помолвку, но все-таки нужно было сделать кое-какие покупки.

После трагических событий в «Эсперансе» Мария и Энрике продали свой маленький домик и вместе с Домингой переселились к Милагрос. Мария чувствовала, как нуждается дочь в ее помощи, и с радостью была готова помогать ей растить внучку.

В «Эсперансе» Мария вновь оказалась в стране своего детства. Росаура покоилась на том же мирном сельском кладбище, где и ее родители, и Мария, сидя возле их могил, горько плакала о Виктории, о которой они так ничего и не сумели узнать.

Ни Мария, ни Энрике не одобряли будущей свадьбы. Августо чувствовал это и очень нервничал. Печальна и серьезна была и Милагрос, но Августо твердил ей:

— Я уверен, мы будем счастливы, и придет день, когда у тебя на лице вновь расцветет улыбка. Тогда Мария с отцом убедятся, что к тебе вернулась радость жизни! Они поймут, что прошлое отошло в область преданий, а мы идем в счастливое будущее. Поймут, что мы правы…

Милагрос слушала его, но не улыбалась. О каком счастье говорит Августо? О счастье каждый день исполнять свой долг? Она была готова исполнять его. Но ночами ей стали сниться странные сны. Вот уже дважды ей снился Анибал в монашеской одежде, он смотрел на нее, и губы его шептали:

— Катриэль жив! Катриэль жив!

Милагрос просыпалась в холодном поту. — Что

они значили, эти сны? Если все от Бога, то зачем Он их посылает?

Милагрос никому не говорила о своем смятении, продолжая понемногу готовиться к свадьбе. И вот, взяв с собой список покупок, они с Марией в один прекрасный день отправились в Арройо-Секо.

Увидев расклеенные афиши «Представление театра «Олимпико», Милагрос вопросительно посмотрела на Марию.

— Хочешь пойти? — спросила Мария. — Пойдем! Конечно!

Она понимала, что Милагрос идет в театр на встречу со своим прошлым, и надеялась, а вдруг всколыхнувшиеся воспоминания убедят ее дочку в ненужности этой нелепой свадьбы? Как-никак в цирковом прошлом был не только Августо, но и Катриэль…

Занавес раздвинулся, и что же? Милагрос смотрела и не понимала, кто мог узнать их историю с Катриэлем? Это была пьеса о ее, Милагрос, любви.

Юная циркачка и индеец полюбили друг друга — встретились две души, и любовь их была так прекрасна, так чиста и так совершенна, что показалась многим опасной. Зло поднялось на добро и свет, влюбленных разлучили…

Милагрос была так потрясена представлением, что ей и в голову не пришло поинтересоваться, кто же автор пьесы. Она восприняла это как очередной знак судьбы. Судьба опять напоминала ей о Катриэле. Но зачем? Она ведь и без того не забывает о нем ни на секунду!

— Разве можно забыть его? — говорила она Браулио. — До конца своих дней я буду помнить о нем…

Браулио только покачивал головой. Он тоже не мог понять, для чего его хозяйке выходить замуж за калеку Августо. Нет, дело было не в слепоте, у Августо слепой калекой была его душа, и знали об этом даже слуги, они не хотели себе такого хозяина. Даже пьянчуга Франсиско, и тот пришел на днях и стал отпрашиваться в Арройо-Секо.

— Пойду поищу себе там работу! Не могу забыть Катриэля. А этому служить не хочу, — сказал он

И Браулио не стал его удерживать. Он и сам не хотел бы иметь дело с Августо, но тут были еще Мария, Милагрос, малышка, Хуансито — он не мог их бросить на произвол судьбы.

Лусия так и не приехала в «Эсперансу». Маргарита сумела отговорить ее. Кто как не Маргарита, вспоминая Гонсало, понимала, как пагубна ревность, и всеми силами пыталась затушить ее огонь, который разгорался все жарче, все неистовей в дочери.

Если совсем недавно Лусия была счастлива заботами о доме, о муже, то с приездом Камилы, похвалы которой она постоянно слышала от Пабло, все привычные женские занятия опостылели ей.

Видя, как дочь мечется по дому, не находя в нем покоя, Маргарита опять ей посоветовала:

— А почему бы тебе не попросить Пабло ка-кой-нибудь работы в газете?

— Да, я так и сделаю! — теперь Лусия радостно ухватилась за материнский совет.

Пабло был несказанно удивлен, когда услышал желание жены.

— Зачем тебе работать? Что хорошего ты нашла в нашем сумасшедшем доме? С чего вдруг решила, что работа в газете сделает тебя счастливой? — спрашивал он.

— Мне важно быть не просто твоей женой, а еще и другом, делить твои интересы, заботы, — настаивала Лусия.

— Но ты и так мне друг, или я ошибаюсь? — рассмеялся Пабло. — И все мои заботы делишь вместе со мной? Оставь свои фантазии, любовь моя! Разве не счастье жить в своем доме вместе с матерью и любящим мужем? Чего тебе надо больше?

Не надо было Пабло задавать этого вопроса. Ревнивое сердце Лусии сочло его для себя унижением.

— Я давно знаю, что ты любишь не меня, а мое тело, — гневно заговорила она. — Но если ты считаешь, что я шлюха, которой этого достаточно, ты ошибаешься!

— Бог знает, что ты говоришь! — воздел руки к небесам Пабло. — Опомнись! Ты для меня самое драгоценное в мире сокровище. И если хочешь работать со мной, то давай попробуем! Но все это совсем не так интересно, как тебе кажется!

Добившись своего, Лусия сразу остыла, но все-таки на всякий случай прибавила:

— Тебе же не кажется странным, что работает Камила?

— Но ведь Камила не моя жена, — отвечал Пабло. — Впрочем, я не уверен, что Мариано так уж доволен тем, что она работает.

И Пабло был совершенно прав. Мариано почти не видел Камилы дома. Вернее, когда она была дома, то возилась с ребятишками, а потом допоздна готовила какие-то материалы в газете. В общем, он чувствовал себя одиноким и заброшенным.

Ты не любишь меня, — как-то не выдержал и сказал Камиле Мариано. — И моя любовь тебе больше не нужна.

— Господи! Да ты единственный в мире мужчина, которого я люблю, — торопливо ответила Камила. — И я так тебе благодарна за то, что ты понимаешь меня, не ревнуешь, не запираешь в четырех стенах, как сделал бы любой другой муж в Санта-Марии. Неужели ты думаешь, что я не способна оценить такое чудо, как ты?

Мариано рассмеялся. Слова Камилы польстили ему, тем более что она сказала совершенную правду. На какое-то время он успокоился. Но вот беда! Сам он никак не мог найти себе работу, несмотря на то что считался прекрасным адвокатом: его близкое знакомство с Гонсало Линчем было не слишком выигрышной визитной карточкой. Память о Гонсало была еще свежа, и, куда бы Мариано ни обращался, ему всюду отвечали отказом.

И он вновь почувствовал себя обделенным. Поскольку Камилы вечерами не было дома, он стал заглядывать в таверны и сидеть там. И с каждым стаканом вина чувствовал себя все несчастнее и несчастнее.

— «Я для нее пожертвовал всем, — говорил он себе. — Бросил хорошее место, оставил город, где все меня уважали, и превратился в жалкую тряпку, о которую моя жена только и знает, что вытирает ноги».

Теперь он частенько являлся домой пьяным, и Камила стала приходить в отчаяние. Но не могла же она из-за прихоти Мариано бросить газету или школу, где дела пошли так хорошо. Нет, она никогда не бросит своих малышей, к которым так привязалась.

Камила нервничала, Пабло заметил это. Ему не составило труда догадаться, что ее огорчает.

— Признаюсь тебе откровенно, когда Лусия выразила желание работать у нас в газете, я на нее накричал, — сказал он. — Так что Мариано я понимаю. Ему кажется, что его любовь для тебя ничего не значит. Чувствует себя ненужным, оставленным. К тому же он никак не может устроиться на работу.

— Но я готова сделать все, чтобы помочь ему устроиться, — горячо сказала Камила.

— Знаешь, когда у мужчины неприятности с работой, он никогда не примет помощи от женщины, добившейся успеха, особенно если эта женщина — его жена, — с усмешкой сказал Пабло.

И Камила поняла, что не может не прислушаться к его мнению.

— Так что же мне делать? — в отчаянии спросила она. — Неужели нет никакого выхода

— Почему? — засмеялся Пабло. — Просто поисками работы для Мариано займусь я.

Камила благодарно посмотрела на Пабло— до чего же все-таки хорошо иметь верных, надежных друзей.

Деловых связей в городе у Пабло было не так уж много, и помочь Мариано сразу он не смог. Но не отчаивался и не спеша обдумывал, какие шаги ему предпринять. Естественно, что все свои действия он обсуждал с Камилой, и они нередко имели вид двух заговорщиков. Лусию, которая теперь часто бывала в редакции, их шушуканье только убедило в том, что подозрения ее справедливы.

Видя оживленное лицо Пабло, когда он обсуждал с Камилой какую-нибудь статью, Лусия приходила в отчаяние и все у нее валилось из рук. При других обстоятельствах она, может быть, и вошла бы в работу. Как-никак Гонсало Линч позаботился о том, чтобы его дочь получила хорошее образование, да и в уме, и в сметке природа ей не отказывала. Но ведь Лусию интересовала в редакции не работа, а Пабло, только Пабло, и поэтому она не слышала того, что ей говорили, прислушиваясь лишь к голосу мужа и Камилы. Читая статью, не понимала, о чем читает, тут же уходя в свои ревнивые мысли. Словом, работа у нее не ладилась, и Лусия сердилась еще больше, виня Пабло и в этом. А он все надеялся, что жена, убедившись в сложности работы, от нее откажется. Но Лусия не собиралась ни от чего отказываться, раз она убедилась совсем в другом — в том, что Пабло всерьез увлекся Камилой, и, значит, она во что бы то ни было должна была оставаться в редакции и следить за ними.

Ревнивые мысли не тревожили Мариано, он ревновал свою жену только к работе. И, не имея собственного дела, все больше опускался.

Когда он в очередной раз явился домой пьяным, его стала укорять их экономка, так как Камилы, естественно, еще не было дома:

— Сеньор Мариано, опомнитесь, здесь же как-никак дети, они приходят в школу! — увещевала она его.

— Здесь мой дом! — заплетающимся языком возразил он. — А никакая не школа!

И вдруг махнул рукой и прибавил:

— Не-ет, ты права, никакой это не мой дом. Тут школа. А мне тут нет места!

Проспавшись, он не забыл своих пьяных мыслей. На трезвую голову они показались ему еще справедливее. Целый год он прикидывал то так, то этак, но выходило одно — в этом доме ему места нет! И тогда он собрал свои вещи, дождался Камилу и сказал:

— Я уезжаю в Арройо-Секо. В твоем доме я стал пустым местом. Дом этот — твой, ты содержишь его на свои деньги, нашим домом он не стал. Так что прощай. Мне не нужны ни твои деньги, ни твое сострадание!

И Мариано вышел из дома, закрыв за собой дверь. Камила осталась стоять, не в силах сдвинуться с места. Чего-чего, а такой развязки она не ждала.

Узнав, что Мариано оставил Камилу и, похоже, навсегда, Лусия мрачно усмехнулась: уж кто-кто, а она знала причину его ухода! Ей хотелось вцепиться в обманщика Пабло и разорвать его на мелкие кусочки. Смешать с грязью! Сровнять с землей! Как он смеет так весело смеяться? Как

смеет быть счастливым и довольным? Он, который должен не спать ночей из-за своей нечистой совести!

Лусия жаловалась Маргарите, а та лишь вздыхала. Она верила в искренность Пабло, верила, что он любит ее дочь, ей не казалось, что он изменяет Лусии. Но с мужчинами случается всякое. Ее собственная судьба служила тому подтверждением. Поэтому она старалась как-то образумить Лусию.

— Учись быть терпеливой, дочка, — говорила она. — Иначе никогда не узнать тебе счастья. В семейной жизни главное — терпение…

Вечерами молилась за строптивую, своенравную Лусию и Мария. А потом просила прощения у своей любимой незабвенной сестры Виктории.

 

Глава 26

Чем больше узнавал Эрнесто Викторию, тем больше любил ее. Он видел в ее глазах неутолимую муку и хотел помочь ей. Надеялся, что его любовь рано или поздно успокоит эту мятущуюся душу, что Виктория позабудет пережитые незаслуженные страдания и, возможно, простит своих близких. Эрнесто догадывался, что главная боль Виктории — это ее близкие, которым она не могла простить свою не задавшуюся жизнь. Не прощала она ничего и себе. И поэтому жила будто в аду, кипя в котле распаленной гордыни и ненависти.

Но если Виктория поверит в его любовь? Поймет, что жизнь ничего не отняла у нее? Что она по-прежнему достойна уважения, и уважение это неподдельно? Неужели ей не станет легче?

Вот только как убедить ее в том, что любовь его — не пустые слова?

Между тем Виктория понемногу привыкла, что Эрнесто навещает ее каждый день. Разговоры с ним отвлекали ее от тягостных привычных мыслей. Невольно она поджидала его и радовалась той точности, с какой он появлялся всегда в один и тот же час со свежими новостями и неизменными признаниями в любви и преданности. Нет, он не занимал большого места в ее сердце, но исчезни он вдруг — Виктория почувствовала бы пустоту.

К приходу Эрнесто она стала невольно прихорашиваться и уже не старалась во что бы то ни стало к вечеру напиться.

Эрнесто оценил эти знаки привязанности. Они были для него важнее, чем признание в любви. Он любил Викторию и дорожил любой переменой к лучшему в ее тяжелом душевном состоянии.

Принарядилась Виктория и в этот вечер. И когда к ним в таверну ввалился пьяный солдат, она не обратила на него никакого внимания. Вместе с Розалиндой они были хозяйками таверны и других, интимных, услуг клиентам не оказывали. Хотя, может, вначале в пьяном беспамятстве она поднималась с кем-нибудь на второй этаж…

Но пьянчуга явно облюбовал Викторию. Не долго думая, он схватил ее за руку и потащил к лестнице. Виктория с яростью дикой кошки принялась вырываться из его железных объятий. А солдат только хохотал:

— Вот это, я понимаю, шлюха! Да такая кого хочешь раззадорит! Еще один удар, милашка, и мы с тобой повалимся прямо здесь!

Он получил удар и повалился, но совсем не так, как предполагал.

Разъяренный Эрнесто свернул ему половину челюсти и готов был продолжить свои упражнения. Рассвирепевший пьянчуга отпустил Викторию и кинулся на обидчика. Но ярость оказалась лучшим помощником, чем привычка драться: через пять минут пьяный солдат валялся за дверью таверны.

Виктория с удивлением смотрела на всегда такого холеного и вальяжного Эрнесто. Она и предположить не могла, что он когда-нибудь полезет в драку. И тем более не могла предположить, что в драке он победит. Но вот пожалуйста! Кто бы мог подумать?

А Эрнесто, все еще учащенно дыша, выставив вперед челюсть и явно не растратив всего пыла ненависти к негодяю, сидел за столом и искал глазами Викторию.

Она подошла к нему с кувшином самого лучшего вина.

— Благодарю вас, благородный избавитель! — сказала шутливо, но во взгляде ее была та мягкость, которой Эрнесто не видел уже давно.

— Ради дамы моего сердца готов на любой подвиг, — ответил он так искренне, несмотря на высокопарность фразы, что Виктория вдруг ему поверила.

Через несколько дней на предложение выйти за него замуж, а свое предложение он повторял регулярно, она сказала:

— Хорошо, Эрнесто, я, пожалуй, перееду к тебе.

— Но я говорю о женитьбе, — настаивал Эрнесто. — Я хочу, чтобы ты вошла в мой дом как жена.

— Мы с тобой взрослые люди и, по-моему, не нуждаемся ни в каких формальностях, — ответила ему Виктория.

— Но если женщина соглашается жить с мужчиной…

— Я думаю, ты догадываешься, Эрнесто, что я не девушка и, значит, речь не идет о чести, которую мне нужно будет спасать…

— Как хочешь, мое сокровище, но я надеюсь, что настанет день, когда ты все-таки примешь мое предложение, потому что мне все-таки кажется, что ты девушка — порывистая, не умудренная ни годами, ни опытом…

И, в общем, Эрнесто был прав. И в отношении юной души Виктории, по-прежнему живущей чувствами, которые не притупились, и в том, что Виктория ведь и в самом деле никогда не была замужем…

Розалинда была рада за подругу. Что и говорить, не место Виктории в их таверне. Розалинда и сама собиралась, поднакопив деньжонок, переехать в другой город и зажить тихой размеренной жизнью, найдя себе верного и надежного спутника.

— Поздравляю тебя, подружка! — искренне сказала она. — Ты вылетаешь первая, а я — следом! Очень рада твоему замужеству!

— На замужество я еще не решилась, — отвечала Виктория, — пока мы просто поживем вместе. У меня уже было столько разочарований в жизни, Что я боюсь на что-то надеяться. Да и привыкну ли я к дому, к Эрнесто? Хотя очень бы хотелось обрести в конце жизни тихую пристань и больше не покидать ее.

— Так оно и будет.

Разговаривая, обе женщины не переставали хлопотать. Розалинда решила устроить Виктории прощальную вечеринку — как-никак добрая половина жизни прошла вместе, а вернее, самая недобрая половина, как они обе надеялись.

Стол был украшен на славу. Сегодня таверна была открыта только для близких друзей. И оказалось, что у Виктории, несмотря на ее желчный характер, друзей в этом бедном квартале множество. Бедняки хорошо разбираются во всякого рода невзгодах, и озлобленность никогда не заслонит от них доброго сердца.

Всем хотелось сказать Эрнесто и Виктории что-то приятное, пожелать долгих и счастливых лет жизни. Сначала народу было много, потом потихоньку все разошлись, и осталось только несколько человек. Вот и Виктория с Эрнесто поднялись, собираясь попрощаться.

Розалинда произнесла последний прощальный тост, и тут вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился тот самый пьяный солдат. Только на этот раз он был пьян не в дымину, а лишь слегка под хмельком. Поэтому выстрел, который тут же прогремел, попал прямо в цель — в сердце Эрнесто.

Дым рассеялся, убийца скрылся. А на руках Виктории лежал истекающий кровью друг, который любил ее и хотел спасти.

— Не покидай меня, Эрнесто, молю тебя, не покидай! — рыдала Виктория — уже не прежняя насмешливая гордячка, а нежная, любящая Виктория. — Ты мне так нужен!

— Ты самая мужественная на свете женщина, Виктория. Ты храбрее многих мужчин, — слабеющим голосом отвечал ей Эрнесто. — Вот увидишь, ты справишься и без меня. Непременно справишься, поверь! Я так хотел быть с тобой, я так люблю тебя! Но справишься ты и без меня!…

— Кроме тебя, у меня нет никого больше в жизни, — рыдала в отчаянии Виктория.

— Неправда, — возразил Саньяго, — у тебя есть дочь, и не забудь, что муж Камилы — мой приемный любимый сын. Они счастливы. Помирись с ними и расскажи обо мне… Скажи Мариано, что я любил его как родного сына…

Эрнесто говорил все тише и тише и наконец умолк навсегда. Окаменела с ним рядом и Виктория. Она даже не слышала, что Розалинда сказала ей:

— Убийцу арестовали.

И вновь почувствовала Виктория у себя на лбу печать отвержения. И возроптала:

— За что же, Господи, Ты отнимаешь у меня всех любивших меня? Сначала отнял у меня мать, потом отобрал любовь Энрике, единственного мужчины, которого я в своей жизни любила! Потом Ты убил Адальберто, единственного друга, который полюбил моего сына как своего! Но Ты его тоже у меня отнял. Проклятые индейцы сожгли моего мальчика, и я даже не могла обнять в последний раз его крошечное тельце, не могла похоронить его!.. Со смертью сына жизнь потеряла для меня всякий смысл. А теперь Ты отнял у меня и Эрнесто! Клянусь тебе, Господи, что не буду больше искать себе лучшей судьбы. Виктория Оласабль до конца своих дней останется пропащей!.

 

Глава 27

Услышав, что театр «Олимпико» раскроет свой шатер в Арройо-Секо, Катриэль испугался. Пол¬городка были его друзьями. Все придут на представление. Как он мог так безоглядно открыть свою тайну? Посмотрев его пьесу, все поймут, что он жив. Как ни любил он своих друзей, но не хотел встречаться ни с кем из них. Рано или поздно он мог бы вернуться к ним как индеец. Но вернуться как изгой, которого жизнь не хотела принимать, — он не хотел. И не потому, что желал себе иной, лучшей участи. А потому, что смирился с участью изгоя.

Он попытался отговорить Амансио и Мануэлу от представлений в Арройо-Секо, но не смог.

— Что за беда, если ты и увидишь кого-то из знакомых в зрительном зале? Они же тебя не увидят! А твою историю нам мог кто-то и рассказать. Ты сам говоришь, что тебя знали многие, — убеждала его Мануэла.

И Катриэль не стал настаивать. Ведь Мануэла столько сделала для него, для его дочки. Она заменила Айлен мать, заботится о ней, кормит ее. Его дочь выжила только благодаря заботам Мануэлы. Да и достойно ли потакать собственным страхам? Будь что будет!

И вот теперь, оказавшись в Арройо-Секо, Катриэль бродил по городу и вспоминал. Поток воспоминаний уносил его все дальше и дальше, и он не мог уже отличить прошлого от настоящего, таким живым и ярким являлось ему прошлое.

Он вспоминал дом Рамона, Энрике, Росауру, и ему казалось, что вот сейчас из-за поворота выйдет его Милагрос. Откуда ему было знать, что он и увидел бы свою Милагрос, если бы не ушел из театра бродить по городу. Она ведь была не только на представлении, но зашла в театр, желая уточнить, когда начнется спектакль и, увидев Мануэлу с крошкой Айлен на руках, восхитилась хорошенькой девочкой.

— Дочка нашего друга, — объяснила посетительнице Мануэла, — мать скончалась при родах.

— А у моей девочки погиб отец, — сказала Милагрос Мануэле.

Но откуда было знать об этом Катриэлю? Он бродил по городу, заблудившись в лабиринтах прошлого и даже не ища из них выхода…

Милагрос с Марией вернулись в «Эсперансу», а в Арройо-Секо поехал Энрике. На его долю досталась покупка вина и деликатесов. Остановиться он собирался у старого друга Рамона и приглашал с собой Августо. Но Августо предпочел остаться с Милагрос. Он видел, до чего взволнованной вернулась она из города, хотел узнать причину ее волнения и успокоить. В тревоге Милагрос он чувствовал что-то враждебное себе и не хотел оставлять ее наедине с тяжелыми думами, которые кто его знает куда могут завести.

Августо ехать отказался, зато с Энрике попросился Хуансито. И Энрике с удовольствием взял с собой мальчугана, к которому успел привязаться. С ноги Хуансито уже сняли лубок, но бегать ему еще запрещали, и он очень скучал, сидя дома.

Едва приехав в Арройо-Секо, они тоже увидели афиши «Олимпико».

Вот куда мы с тобой пойдем, — пообещал Энрике Хуансито. — Твой старый цирк превратился в театр.

Теперь Энрике понял, отчего такой взволнованной вернулась Милагрос — она не могла не побывать на представлении!

Но сначала Энрике отправился к старому другу Рамону.

— Хорошо, что ты приехал повидаться, — встретил его Рамон, — я ведь продаю свою гостиничку. Содержать ее у меня нет сил. Так что скоро подамся куда-нибудь из Арройо-Секо. Вот только куда, еще не решил…

Когда Катриэль взглянул из-за кулис в зрительный зал, то увидел сидящих в первом ряду Энрике и Хуансито. Сердце у него тревожно забилось. Что-то будет? Ведь, бродя по городу, он встретился еще и с Франсиско, работником из «Эсперансы», попросил его никому ничего не говорить, но..

Мариано собирался вернуться в Арройо-Секо, но не вернулся, потому что перед отъездом зашел в таверну пропустить стаканчик. Пропустил один, потом другой. И кончилось тем, что он пил и пил, переходя из таверны в таверну, просыпаясь в постели незнакомых женщин и понимая, что пути назад к Камиле у него нет.

А затем пил снова. И когда на окраине города загорелась больница, он, хоть и под винными парами, прибежал на пожар чуть ли не первым. Он искал себе в огне смерти. Хоть умереть по-человечески, если вконец загубил свою жизнь! И он кидался в самые опасные места, совершал настоящие чудеса, спасая от гибели тех несчастных, которых никто уже не надеялся спасти.

Верные своему журналистскому долгу, Пабло и Камила приехали на пожар, когда он был в самом разгаре. Узнав в редакции, что они на пожаре, вслед за ними также помчалась Лусия. И увидела, да, увидела собственными глазами, как Пабло обнимал Камилу на фоне огненного зарева. Больше никаких доказательств ей не нужно было.

Камила и Пабло тем временем включились в спасательные работы, и только к утру, когда опасность уже миновала, стали собирать материал для репортажа, расспрашивать, кто же больше всех отличился.

Все работники больницы единодушно указали на почерневшего от сажи мужчину, который едва держался на ногах от усталости.

— Всего несколько слов, — стали уговаривать его Камила и Пабло. — Назовите свое имя…

И тут Камила осеклась, узнав Мариано. С не¬вольным рыданием бросилась она к нему на шею:

— Господи! Нашелся! Я же искала тебя повсюду и не могла найти…

Но Мариано с какой-то странной, полубезумной улыбкой отстранил ее:

— Не прикасайся ко мне…

Его тут же подхватила под руку накрашенная разбитная девица.

— Конечно, ты пойдешь не с ней, а со мной, красавчик! Поработал, настало время повеселиться! Ты же не забыл, как славно мы с тобой веселились, правда?

И Мариано на глазах окаменевшей, растерянной Камилы ушел вместе с приставшей к нему нарумяненной кралей.

— Я понимаю, почему Мариано ударился во все тяжкие, — объявила, подходя к Пабло и Камиле, Лусия. — Хоть у продажной женщины, но он получает любовь, в какой ему отказала жена! Я сама видела, как вы обнимались здесь, на пожаре! — прибавила она с гневом и болью.

— Опомнись, Лусия, что ты говоришь? — изумился Пабло, недоуменно глядя то на жену, то на Камилу.

— Да! Да! Вы только подходили к горящей больнице, но и тут не могли удержаться, чтобы не обняться! Хватит! Я тоже ухожу от тебя, как Мариано. Наслаждайтесь своим преступным счастьем, изменники!

И Лусия уже бежала от них бегом.

— Это когда я чуть не подвернула ногу, а ты меня поддержал, — сообразила Камила.

— Выходит, Лусия считает, что мы влюблены друг в друга. Так вот из-за чего она воспылала такой страстью к работе! — наконец сообразил Пабло. — О Господи! Что же делать?

— Знаешь, что? — встрепенулась Камила. — Как это ни смешно, но в отношении Мариано и меня она в чем-то права. Прошу тебя, найди его и привези к нам домой. Тебе это будет удобнее сделать, чем мне. А я тем временем поеду к тебе и поговорю с Лусией. Постараюсь убедить ее, что она ошибается.

— Помогай тебе Бог, — со вздохом сказал Пабло, направляясь в ближайшую таверну.

Приехав, Камила застала Лусию собирающей чемодан. Маргарита стояла рядом, пытаясь отговорить дочь от необдуманного поступка.

— Поговори для начала с Пабло! Что бы ни случилось, вы должны все решать вместе, — внушала она дочери, но Лусия не слушала ее.

Увидев Камилу, она онемела от возмущения: — что нужно здесь этой бесстыжей воровке? Что еще она хочет украсть?

Зато Маргарита, едва взглянув Камиле в глаза, убедилась что была права, когда ни в чем не винила Пабло, и, удержав рванувшуюся к двери Лусию, сказала:

— Если ты во всем винишь Камилу, выслушай ее. Она неспроста пришла к тебе.

Лусия застыла с надменным лицом, а Камила устало и тихо проговорила:

— Сестричка, поверь, ни твой муж, ни я ни в чем не провинились перед тобой. Пабло любит только тебя. А я люблю своего Мариано, — рыдание прервало ее слова, но она справилась с собой и договорила, — что бы он ни творил, как бы ни поступал! Если ты сейчас покинешь этот дом, он опустеет навсегда. Пожалей своего Пабло, он в отчаянии!

Лусия стояла опустив глаза, но, взглянув на Маргариту, Камила поняла, что и у нее, и у Пабло здесь есть союзник и адвокат. Затем, попрощавшись, ушла.

Маргарита не торопилась с уговорами. Сказанное Камилой должно было дойти до сердца Лусии. Когда пришел Пабло, она оставила их одних. Пабло бросился к жене, обнял ее.

— Я люблю тебя, одну тебя, без тебя я умру, моя любовь, мое сокровище, — шептал он, пытаясь ее поцеловать.

Но Лусия упрямо отворачивалась от него.

— Уходи! Уходи! — твердила она.

И когда он в отчаянии бросился к двери, внезапно кинулась за ним:

— Нет! Не уходи! Я люблю тебя!

И впервые после долгих дней прильнула без ревнивых мыслей к груди того, из-за которого так страдала.

Пабло выполнил свое обещание и привез Мариано домой. Он даже дождался возвращения Камилы и передал его с рук на руки Камила бросилась к Мариано. Она во всем винила себя.

— Это я, я довела тебя до этого ужаса, — твердила она. — Прости меня, прости! Я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты поверил в мою любовь. Не уходи больше! Я все поняла. Ты будешь счастлив в нашем доме.

И Мариано упал на колени перед своей Камилой, пряча слезы в складках ее платья.

На следующий вечер Камила с Мариано приехали к Пабло и Лусии.

— Мне придется отказаться от работы в газете, Пабло! — сразу же начала Камила. — У меня ведь и в школе много забот. А раз вопрос ставится так — работа или муж, то я выбираю мужа. Без Мариано я не могу даже писать. Мы с ним так нужны друг другу!

— Мне жаль, Камила, потерять такого сотрудника, — ответил Пабло. — Но я тебя понимаю и не смею удерживать. Однако надеюсь на тебя в качестве автора. Как автор ты ведь можешь работать и дома!

— На автора ты можешь рассчитывать! — смеясь, ответила Камила.

— А ты, если можешь, прости меня, сестричка, — тихо сказала Лусия, и ее просьба была самым дорогим для Камилы подарком.

 

Глава 28

Убедившись, что Катриэль жив, Франсиско понял: в руках у него ключ к сундуку с деньгами. И он собирался немедленно отпереть его, чтобы золото потекло к нему рекой. Он ведь видел, как Августо держится за хозяйку, вцепился в нее прямо мертвой хваткой, а значит, ни в чем не откажет и ему, Франсиско!

Возлюбленная Франсиско, Хасинта, оказалась куда боязливее его. Когда он рассказал ей о своей удаче, она тут же сказала:

— Бери как можно больше, и — смываемся!

— Вот еще! — самодовольно отозвался Франсиско. — У меня в запасе не одна тайна, на которую Августо не пожалеет монет. Нам с тобой некуда торопиться. Выжмем его как лимон, а потом уж решим, что делать.

— Смываться! — стояла на своем Хасинта. — И решать нечего!

— Ладно, пока поживи в укромном уголке в Арройо-Секо, где тебя никто не знает. А когда придет пора действовать, я дам тебе знать. Имей в виду, Августо не так-то прост. И чтобы он не надумал со мной расправиться, пусть знает, что где-то затаился еще кое-кто, кто всегда сможет раскрыть опасные для него тайны нежелательным лицам. Поняла меня?

— Поняла.

На этом влюбленные расстались, и Франсиско отправился в «Эсперансу», страшно довольный своей поездкой в Арройо-Секо.

Хозяева «Эсперансы» скромно праздновали помолвку. Мария с Энрике тоже решили пожениться, и хотели это сделать даже до свадьбы молодых, тем самым как бы отдаляя срок их свадьбы. На помолвке счастливым выглядел один Августо, всем остальным было скорее не по себе. Но Августо не сомневался, что сумеет сделать счастливой и Милагрос. Он решил после свадьбы сообщить ей о чуде — что стал чуть-чуть видеть. День за днем зрение его будет улучшаться, и Милагрос почувствует себя его спасительницей. А час его окончательного прозрения станет ее торжеством. Что может быть крепче уз между спасительницей и спасенным? Августо одолеет призрак Катриэля, и с годами Милагрос забудет о нем!

Когда Августо после ужина вышел подышать свежим воздухом, то один из работников, Франсиско, кажется, попросил его подойти к конюшням: ему есть что сказать хозяину.

Августо понравилось, что тот назвал его хозяином, и он не стал отказывать пастуху в необычной просьбе. Прихватив фонарь, Августо отправился к конюшням.

Увидев в потемках приближающийся свет фонаря, Франсиско злорадно рассмеялся: он давно подозревал, что Августо только притворяется слепым. Теперь он в этом убедился, так что главную свою тайну он оставил про запас и начал с той, что проще.

— Слепцам не нужны фонари, — начал он без обиняков. — Я хотел бы сообщить сеньоре Милагрос, что она выходит замуж за обманщика, но решил сначала потолковать с вами.

Удар был нанесен слишком неожиданно, и Августо растерялся, больше того, он спасовал.

— Сколько ты хочешь? — спросил он, сразу же попав в капкан, поставленный Франсиско.

Тот назвал сумму, и Августо, чувствуя себя страшно униженным, пообещал заплатить.

— И ты исчезнешь! — потребовал он.

— На несколько дней, — усмехнулся Франсиско.

Когда франсиско сказал, что опять уезжает в Арройо-Секо, Браулио был возмущен самоуправством Августо. Он еще и хозяином не стал, а уже распоряжается работниками. Как он смел отпустить Франсиско, не посоветовавшись с управляющим! Никто не мешал Франсиско искать себе работу в Арройо-Секо, но он вернулся и Браулио поручил ему стадо бычков. На кого он их бросает? Раз нанялся, значит, должен работать, а не шляться где попало!

Однако поразмыслив, Браулио решил, что Франсиско ему нагло соврал: во-первых, Августо никогда не вмешивался в хозяйственные дела, а во-вторых, сам Франсиско терпеть не мог Августо. Так с чего же вдруг такая дружба? Но на всякий случай спросил Августо, позволил ли он Франсиско отлучиться на несколько дней?

— Да, да, — кивнул тот, — он ведь, кажется, болен.

— Болен, потому что второй день не расстается с бутылкой, — буркнул Браулио. — Прошу вас, сеньор Августо, впредь советуйтесь со мной, когда задумаете кого-нибудь отпускать, иначе конец нашему хозяйству!

— Нечего мне давать указания! — вспыхнул Августо, понимая правоту Браулио, а тот почувствовал: нашла коса на камень.

Не будь у истории с Франсиско такой дурной подоплеки, Августо никогда бы не стал ссориться с Браулио, но сейчас был вынужден защищать шантажиста. И, защищая подлеца и негодяя, всерьез разозлился на Браулио.

А почему бы нам с тобой не уехать в Санта-Марию, — предложил Августо Милагрос. — Я бы так хотел, чтобы мы обвенчались в главном соборе!

— Господи, Августо! Какой еще главный собор? — удивилась Милагрос. — И в Санта-Марию мне совсем не хочется. Там никто из моей семьи не был счастлив

— А мы бы поехали дальше, — продолжал настаивать Августо, — поехали бы в свадебное путешествие по Европе. Разве тебе не хочется посмотреть мир и рассказать мне о нем?

Милагрос вздохнула.

— А чем тебе не по нраву наша милая «Эсперанса»? — спросила она

— Видишь ли, в «Эсперансе» продолжает оставаться Катриэль: и для тебя, и для Браулио, и для всех остальных. Вдалеке нам с тобой будет легче начать семейную жизнь, а вернувшись, я буду чувствовать себя намного уверенней.

Милагрос не могла не признать: в чем-то Августо прав, но ей показалось, что претендует он на слишком многое. Вправе ли он претендовать на место Катриэля в ее жизни? Ведь она ни разу не говорила, что любит его… И потом, он думает только о себе, а у нее…

— Ты забываешь, что малышке Асунсьон еще рано путешествовать — сказала она коротко.

Августо и вправду как-то позабыл о малышке. На миг ему стало неловко, но от своих планов он не собирался отказываться, их только следовало продумать как можно основательнее.

Увидев вернувшегося Франсиско, Августо сам подошел к нему.

— Я дам тебе еще небольшую сумму денег, но требую, чтобы ты навсегда уехал из «Эсперансы». Мне не хотелось бы ссориться из-за тебя…

— Со старой лисой Браулио! — закончил Франсиско. — Лисой, что втерлась в доверие ко всем здешним дамочкам. Имейте в виду, пока Браулио верховодит в «Эсперансе», вам тут не быть хозяином. Он всегда вас поставит на место!

Августо опять вспыхнул, Франсиско наступил ему на больную мозоль.

— Не твое дело! — грубо оборвал он наглеца.

— Почему не мое? Будь я на месте Браулио, вы заправляли бы имением как хотели. Выгоните его взашей, и у вас будет самый преданный управляющий. А я вам за это подарю еще один секрет, который в десять тысяч раз важнее первого. И который не должна ни за что и никогда узнать ваша будущая жена Милагрос…

Сердце Августо учащенно забилось. Франсиско бы так не нагличал, если бы и вправду не знал чего-то важного, но что он знает? Что?!

— Ну, прогоняете Браулио? — хамовато засмеялся Франсиско. — Или я иду к сеньоре Милагрос…

— Погоди! Не в один же день…

— Пусть будет в два, — с издевкой отозвался Франсиско. — Жду вас, хозяин, у конюшни завтра вечером с хорошими новостями, а иначе не бывать вашей свадьбе!

Весело насвистывая, Франсиско удалился. Он съездил в Арройо-Секо — предупредить Хасинту, что скоро она станет женой управляющего и до конца своих дней будет кататься как сыр в масле в поместье «Эсперанса». Хасинта не поверила Франсиско. Женское чутье подсказывало ей, что лучше бы им получить еще солидную сумму денег и навсегда исчезнуть из «Эсперансы». Усидеть в Арройо-Секо она не могла и приехала в имение, надеясь во что бы то ни стало отговорить Франсиско от опасного шага.

Хасинта оказалась права. Трудно было упрекнуть Августо в отсутствии мужества и решительности. Как- никак он был солдатом

Но для начала он все-таки решил сделать попытку избавиться от Браулио. Отношения у них не складывались, рядом с ним Августо в самом деле не чувствовал себя хозяином, и в этом негодяи Франсиско был прав. Вот только стоит ли брать себе в подручные негодяев? Свяжешься, не развяжешься — так говорят в народе…

Может, относительно путешествия ты и права, — начал Августо новую атаку на Милагрос. — Но ведь ты не можешь отрицать, что в «Эсперансе» я постоянно чувствую себя в гостях у Катриэля. Может быть, ты все-таки дашь мне возможность почувствовать себя здесь хозяином? А для этого я вижу только один способ — сменить управляющего! — резко закончил он.

— Сменить Браулио? — уточнила Милагрос.

— Именно, — подтвердил Августо.

Как неделикатно повел себя Августо, думала про себя Милагрос. Как вообще он смеет выяснять отношения с погибшим Катриэлем, память о котором навсегда останется для нее святыней! И как рвется стать хозяином и распоряжаться! Может, скоро он станет приказывать и ей? Неужели она ошиблась, считая его любовь бескорыстной? Может, очень скоро он примется мстить ей за перенесенные страдания? Что за будущее она готовит своей дочери, связав себя в минуту тяжелого потрясения клятвой?

Браулио был доверенным лицом Асунсьон, названой матери Катриэля, вместе с ней растил его. Будь Браулио даже впавшим в детство безумцем, я бы никогда с ним не рассталась. Но он мудрый и опытный управляющий, и все, что у нас есть, мы имеем благодаря ему. Мне кажется, ты, как мужчина, должен отделять дело от собственных капризов и прихотей. И потом, ты ведь знаешь, что женишься на вдове. У меня есть прошлое, есть дочь, и тебе придется с этим считаться.

Пока Милагрос выговаривала все это, лицо ее было холодным и отчужденным. Августо готов был упасть перед ней на колени и просить прощения. Он и сам думал так и был во всем с нею согласен, но не мог не сделать последней попытки уладить дело с Франсиско миром. Теперь у него оставался только один выход. И он знал какой.

Вечером Милагрос невольно пожаловалась Марии на Августо.

— Его будто подменили, — говорила она. — Можно подумать, что главное для него стать хозяином в «Эсперансе» и всем распоряжаться…

— Не подменили, он такой и есть, — печально отозвалась Мария. — Может, ты еще подумаешь, моя девочка, прежде чем решиться на окончательный шаг?

И услышала все тот же ответ:

— Я уже решила окончательно.

 

Глава 29

Театр Амансио снимался с места, готовясь ехать в Санта-Марию. И тут Катриэль взбунтовался: в Санта-Марию он не поедет! Что, нет других городов на свете? Почему нужно непременно ехать туда, где его знает каждая собака?!

— Не волнуйся, — убеждал его Амансио. — Подумай, сколько перемен произошло с той поры, как ты жил там. И потом, ты же не выступаешь! Твоя пьеса пользуется небывалым успехом. Санта-Мария — самый близкий у нас на пути крупный город. Мы не можем не заехать туда.

Но уговорить Катриэля было невозможно. Он будто помешался, не слышал ни единого слова из того, что говорили ему Мануэла и Амансио. Они уже были в пути, но Катриэль все просил свернуть и объехать Санта-Марию.

Может, друзья и пошли бы ему навстречу, видя его болезненное состояние… Но вмешалась судьба, и Катриэль уже сам погонял лошадей, торопясь в Санта-Марию. Дело в том, что у маленькой Айлен поднялась температура. Глазки у нее закатились, горячая, неподвижная лежала она на коленях у Мануэлы, и та настороженно ловила ее дыхание.

Катриэль, погоняя лошадей, молился про себя:

— «Господи! Пощади ее! Она — единственное, что у меня осталось. Ради нее я готов на все. Не отнимай ее у меня. Господи!»

Амансио как мог ободрял Катриэля:

— Не впадай в панику. И поверь, у меня есть дар предвидения. Еще родители замечали: сбывалось все, что я говорил. Так вот, в Санта-Марии случится что-то такое, что совершенно изменит твою жизнь. Изменит в хорошую сторону, а не в плохую.

Но до предсказаний ли было Катриэлю? Он спешил, чтобы как можно скорее показать врачу свою крошку Айлен.

— «Если она умрет, то и мне не жить», — твердил он про себя.

Потом Катриэль метался по Санта-Марии, разыскивая доктора. Он бы отправился прямо в больницу, но больница на днях сгорела. И все-таки он отыскал доктора. Старый доктор Падин осмотрел малышку. Если бы он только знал, что держит на руках внучку Виктории Оласабль, которая когда-то так самоотверженно спасала его больницу для бедняков.

Старый мудрый доктор не стал говорить взволнованному отцу, что надежды на спасение очень мало, его дело было бороться за жизнь малышки и надеяться до последнего.

Он оставил Катриэля с дочкой у себя и всю ночь делал припарки, капал капли, давал микстуру, внимательно следя за температурой и дыханием. К утру должен был наступить кризис. Если не дать погаснуть теплящемуся огоньку жизни в эту ночь, к утру он разгорится и смерть отступит. Кризис наступил. Маленькое тельце покрылось испариной, дыхание выровнялось.

— Ваша дочь проживет не меньше ста лет, — улыбаясь, сказал седенький доктор. — Жаль, что я не увижу ее детей и внуков…

Он прописал рецепт, рассказал, как ухаживать за девочкой, и отпустил Катриэля. А тот был так счастлив, идя ранним утром по Санта-Марии, что забыл все свои опасения. Санта-Мария стала для него лучшим на свете городом!

Придя в театр, счастливый Катриэль написал для Амансио объявление о спектакле, которое тот понес в газету.

Объявление принял сам Пабло Сандоваль. Его привлекло название театра

— Мы были знакомы с прежними владельцами «Олимпико». Меня заинтересовала ваша пьеса, расскажите о ней поподробнее.

Выслушав рассказ Амансио, Пабло торопливо стал задавать вопросы:

— Кто автор пьесы? Откуда появилась эта история?

Амансио отвечал осторожно и дипломатично:

— История старая, цирковая. Кто-то из бывшей труппы рассказал ее кому-то из наших, а мы уж все вместе сочинили пьесу.

— Потрясающе. Никогда бы не подумал, что сочинение пьес — коллективное творчество!

Амансио вежливо улыбнулся и попрощался.

Пабло позвал Лусию. В последнее время она стала его правой рукой в редакции — толковая, расторопная, сообразительная, с точной деловой хваткой. Конечно, они были совершенно разные с Камилой, у Камилы — творческий полет, у Лусии— задатки директора крупного концерна. Пабло очень гордился своей женой и без конца хвалил ее, а Лусия расцветала от каждой похвалы.

Она мгновенно прибежала на зов мужа, и Пабло рассказал ей о пьесе и бродячем театре.

— Мне она напоминает историю Милагрос и Катриэля, — сказала Лусия и вдруг побелела, явно теряя сознание.

Пабло уже ругал себя: зачем он хотел проверить свое впечатление? Но неужели раскаяние так сильно в Лусии? Как-то она повинилась перед ним за то, что когда-то преследовала его друга Катриэля.

Пабло принес жене воды, дал понюхать нашатыря, и Лусия пришла в себя.

— Неужели прошлое имеет над тобой такую власть? — спросил он с ревнивой ноткой в голосе, имея в виду Августо.

— Не прошлое, а будущее, родной, — ответила Лусия. — Я хотела прежде удостовериться, а потом уж порадовать тебя. Но теперь могу сказать точно: у нас будет малыш!

Пабло поднял и закружил в восторге свою жену: счастливее него не было человека на свете!

— Вечером идем к Камиле и Мариано! Нам есть чем с ними поделиться. И непременно надо посмотреть спектакль! Мы должны поближе познакомиться с этим театром. В память о наших друзьях и близких!

Примерно в это же время Камила сидела на чердаке и, заливаясь слезами, читала дневники Виктории, на которые наткнулась совершенно случайно — когда-то, ремонтируя дом, Мануэль многие старые вещи свез в заброшенный дом Асунсьон, и корзину с бумагами тоже. Только сейчас Камила узнавала свою мать. Как они были похожи! Порывистая, прямодушная, деятельная Виктория! И талант у Камилы тоже в мать. Виктория была, безусловно, одарена литературным талантом — как живы все ее зарисовки домашней жизни, как хорошо схвачены характеры!

Прижимая к груди пожелтевшие, пахнущие пылью тетради, Камила наконец спустилась вниз и положила найденную драгоценность к себе на бюро. Потом она возилась со своими любимыми малышами, а в голове у нее бились и пульсировали строки рождающегося стихотворения: «Как цветок без воды, умирала вдали от тебя… Слово нежности было живительной влагой…» Жгучее раскаяние захлестывало Камилу: как она могла оставить свою мать в беспросветной бездне отчаяния? Теперь она понимала и ее высокомерие, и ее вспыльчивость: израненная душа всеми силами защищалась от болезненных прикосновений окружающих! Как она, ее дочь, смела судить ее?! Воплем отчаяния кончалось стихотворение, Камила просила прощения за то, что оставила свою мать одну в страшный смертный час.

К вечеру пришли Пабло и Лусия с новостями. Одна была замечательная, вторая — тревожащая, будоражащая.

— Я согласна с Пабло, здесь есть какая- то тайна, — тут же заговорила Камила, услышав про пьесу. Ее буйная фантазия мгновенно заработала. — Мы посмотрим спектакль и многое поймем. А что, если Катриэль?.. — Представляете?

Все на секунду замолчали, представив себе, что будет, если Катриэль жив…

— Нет, не будем предвосхищать, загадывать, — тут же оборвала сама себя Камила. — Можно сказать одно — нам есть чего ждать от будущего. — И они с Лусией понимающе улыбнулись друг другу. — А я сегодняшний день провела в прошлом… — И Камила прочитала свое стихотворение.

— Потрясающе! — воскликнули Лусия и Пабло в один голос.

— Мы напечатаем его завтра же на первой полосе с посвящением Виктории Оласабль. Может быть, оно поможет нам получить какие-то сведения о ее кончине, — пообещал Пабло.

— Или хотя бы о могиле, — прибавила Камила. — Мне так не хватает моей любимой мамочки.

— А мне отца, — грустно сказал Мариано.

И все невольно загрустили, вспомнив тех, кто ушел от них навсегда

Что удивительного, если после убийства Эрнесто Виктория запила? И окончательно махнула на себя рукой. Ей было все равно, кто с ней, что с ней. Розалинда и не пыталась ей ничего сказать, как-то ее утешить. У нее и для самой себя не было слов утешения.

Рассеять сгустившийся вокруг Виктории мрак пыталась одна бородатая Хуана. Она позабыла о былой неприязни, и, жалея Викторию, все пыталась найти слова ободрения, которые нашли бы отклик в сердце несчастной.

— В жизни никогда нельзя отчаиваться, — твердила она. — Придет миг, и ваша жизнь будет совсем другой. Нужно только поймать этот миг. Поверьте, жизнь совсем не так ужасна и безнадежна, как вам сейчас кажется!

Но что могло перемениться в жизни Виктории? Ничего! — так она считала и опрокидывала очередной стакан джина.

Однако пришел день, когда, просматривая с утра газеты — давняя глупая привычка! — Виктория наткнулась на стихотворение, посвященное ей Камилой.

Она читала и перечитывала его, а слезы текли и текли…Боже, почему ее сердце забыло, как сладостна материнская любовь? Почему роптала она на Господа? Ведь на самом дне, в грязи и смраде, Он протянул к ней руку спасения, вложив в нее семя новой жизни! Почему же она ничего не поняла? Почему не стала жить ради дочери? Почему обрекла ее на сиротскую, лишенную материнской заботы жизнь? Почему избрала путь ненависти, а не любви?

Виктория плакала возрождающими душу слезами покаяния. Она увидела в себе корень своих собственных бед. А с собой человек способен сладить. Да, конечно, он должен ежечасно просить помощи у Господа, но справиться с собой человек может. До тех пор, пока он винит в своих бедах мир, борьба его бессмысленна и непродуктивна.

«Скосишь ли всю траву, выкорчуешь ли все леса, скроешь ли все горы, которые застят тебе свет? Но ты сам — обозримое для себя поле, и если попросишь, то тебе дадут силы возделать его». Вот что поняла, горько плача, Виктория, и в ее выжженном ненавистью сердце вспыхнул новый огонь любви.

Вспомнила она и слова Хуаны, и поняла, что настал для нее тот самый миг перемен, который она не должна упустить ни за что на свете. Но могла ли она представить себе, какой будет эта перемена? Могла ли вообще надеяться на нее? Однако перемена произошла. Воистину, пути Господни неисповедимы.

— Я поеду к своей дочери, Розалинда, — сказала Виктория давней товарке. — Я очень нужна ей. А еще мне обязательно надо передать Мариано последние слова Эрнесто…

И у нее в ушах зазвучал его слабеющий голос: — «Ты справишься и без меня, Виктория, ты справишься и без меня…»

 

Глава 30

Франсиско страшно разозлился на Хасинту: какого черта она заявилась в «Эсперансу»? Немедленно обратно! В безопасное место! Он решил даже проводить ее, чтобы быть уверенным, что она добралась благополучно.

А дорогой расхвастался:

— Денег у нас теперь куры не клюют! А кончатся, всегда под боком Августо, даст, сколько понадобится. Так что заживем как у Христа за пазухой!

Августо, который незаметно следовал за ними, надеясь выведать, за какой же такой секрет Франсиско рассчитывает получить у него место управляющего, скрипнул от ярости зубами: ну и мразь! Но напрасно они надеются взять его голыми руками! Не та-то он прост, Августо!

Франсиско прятал Хасинту на маленьком постоялом дворе, неподалеку от Арройо-Секо. Место было тихое, уединенное, что и было Августо на руку. Он решил, что немедленно сведет счеты с этими проходимцами.

Едва Франсиско с Хасинтой вошли к себе в комнату, как сразу же вслед за ними вошел Августо и плотно закрыл за собой дверь. Франсиско побелел как мел. Он понял, что, пожалуй, Хасинта была права, когда настаивала на дальнем путешествии.

Августо вытащил нож, хоть и не собирался марать руки об это отродье, его надо было припугнуть как следует.

— Клянусь, мы немедленно уедем отсюда, — залепетал Франсиско, глядя в побелевшие от ярости глаза Августо.

— Значит, мозгляк Августо будет набивать твой зоб монетами, пока ты не лопнешь, так, по-твоему? — угрожающе проговорил Августо, сгребая мощной рукой Франсиско.

Тут уж ему не надо было разыгрывать из себя беспомощного калеку, тут уж он вволю мог потешаться над негодяем, который задумал его скрутить!

— А ну давай сюда деньги, которые получил! — рявкнул Августо.

— Сжальтесь над нами, — заголосила Хасинта. — Клянусь, мы уедем и вы никогда о нас больше не услышите! Не трогайте нас. Пощадите! Отпустите его, сеньор!

— А если отпущу, что получу взамен? Что этот негодяй хотел открыть Милагрос? Ну, говори! — И Августо приставил к горлу дрожащего Франсиско нож.

— Что Катриэль не умер, что он жив, — зачастила Хасинта.

Рука Августо невольно сжала нож еще крепче. Воскрес его смертельный враг, и он сделает все, чтобы вновь закопать его в землю!

— А ну выкладывай, что тебе известно, — процедил он.

Так Августо узнал про бродячий театр «Олимпико», с которым вместе кочует Катриэль.

Катриэль был обречен, но обречены были и эти двое. Слишком много они знали и были слишком продажны, чтобы и дальше гулять по свету с подобной тайной! Речь шла о счастье с Милагрос, и Августо был безжалостен. Сначала он прикончил Хасинту, потом Франсиско. Поглядев на них, усмехнулся и сказал:

— Извините, но я сделал все, что мог, и вынужден вас покинуть. Предстоит слишком много дел! И как закономерно выглядит ваш конец: у вас появилось много денег, вас решили ограбить, вы сопротивлялись, и вас прикончили…

Весть о смерти Франсиско и Хасинты принесла в «Эсперансу» Ресуррексьон, она первая прочитала в газете о страшном ограблении, что произошло на маленьком постоялом дворе неподалеку от Арройо-Секо.

Милагрос и Мария невольно вздрогнули. Вздрогнул и Августо, но постарался взять себя в руки. Что ему до други? Он боролся за свое счастье, а оно зависело от его самообладания, твердости, выдержки.

Когда виноват и не хочешь или не можешь сказать правду, полуправда звучит всегда искренней и удается лучше откровенной лжи.

— Я виноват в их гибели! — внезапно сказал Августо. — Я уволил Франсиско и дал ему денег. Эти деньги их и сгубили!

Признавшись публично в своем злодеянии, Августо облегчил себе душу и вдобавок вернул расположение окружающих, так как его совестливость показалась всем достойной и уважения, и сострадания. Милагрос опять смотрела на него с былым сочувствием. Августо уже не возвращался к разговорам о том, кто в имении главный, и Милагрос увидела в этом добрый знак и подтверждение его любви. Да, Августо был человеком не во всем доброкачественным, но умел признавать свои ошибки и не настаивать на них, так считала Милагрос и видела в этом благую основу их будущего союза.

Между тем приближался день, назначенный Марией и Энрике для своей свадьбы. Они послали приглашения Камиле с Мариано и Лусии с Пабло и с нетерпением ожидали прибытия своих взрослых детей.

Дорогой в «Эсперансу» взрослые дети обсуждали только что увиденный спектакль. Они были потрясены им. И не сомневались, что душераздирающая история о растоптанной прекрасной любви — крик отчаявшегося человека, с которым безжалостно обошлись и люди, и судьба.

— В некоторых сценах среди врагов Милагрос и Катриэля я узнавала себя, — призналась Лусия. — Я была так жестока к ним и поступала ничуть не лучше своего бессердечного отца. Теперь я так раскаиваюсь…

— Знаешь, каждый из нас, вольно или невольно, словом, взглядом или собственным равнодушием был причастен к их трагедии и ее печальному концу. Мне почему-то кажется, что и автор из раскаявшихся, и поэтому мы должны уважать его право на инкогнито. Наше уважение будет знаком признательности за его талантливое произведение, — сказала Камила, как бы призывая всех больше не искать разгадки возникшей тайны.

Однако сам Катриэль, уже был готов к тому, чтобы выйти из-за кулис, пусть не на авансцену, но на свет Божий. Виня себя в смерти Милагрос, он как бы разделил с нею смерть — умер для прошлой жизни, для всех друзей. Но видя их взволнованные после спектакля лица, он понял, что продолжает жить в их сердцах, что друзья по-прежнему болеют и страдают за него, и ему показалось нелепой жестокостью продолжать скрываться и дальше. Он поделился своими мыслями с Амансио, и тот горячо поддержал его.

— Мне показалось, что Пабло Сандоваль очень озабочен твоей судьбой, — подтвердил он. — И я уверен, он будет счастлив, когда ты появишься перед ним живым и невредимым.

— Знаешь, я сделаю это даже не столько ради себя или Пабло, сколько ради Айлен, — задумчиво продолжал Катриэль. — Моя жизнь кончена, но ее только начинается, и я хотел бы, чтобы вокруг моей дочери было как можно больше любящих людей.

— Ты прав, и я очень рад от тебя это слышать.

Катриэль решился и поехал к Пабло, но не застал его. Ему сказали, что сеньор Сандоваль уехал на несколько дней.

Что ж, Катриэль готов был ждать и дольше. «Главное, что я решил больше не скрываться, что устал от жизни изгоя, что готов снова жить, хоть и не ради себя, но ради дочери», — думал Катриэль, возвращаясь из редакции в театр.

Тот же ответ: «Она уехала на несколько дней» получила и Виктория, когда, узнав в редакции адрес Камилы, пришла в такой знакомый и все таки уже чужой дом Асунсьон.

Но Виктория не удовольствовалась пустым «уехала», она настояла, чтобы ей сказали куда. Выяснилось, что молодые хозяева отправились в театр «Олимпико», а потом поедут в имение «Эсперанса».

Виктория заторопилась в театр — спектакль уже кончился. Она наняла коляску и распорядилась: «В «Эсперансу»!» Но неудачи преследовали ее: дорогой коляска сломалась, и Виктории ничего не оставалось, как проделать остаток пути пешком. Хорошо еще, что дорогу она знала как свои пять пальцев: сколько раз, бывало, скакала по ней на любимой лошадке!..

Едва завидев освещенные окна такого знакомого, такого родного дома, Виктория чуть не расплакалась. Нервы у нее были натянуты до предела. Да и как могло быть иначе, если она вступала в новую жизнь, твердо решив зачеркнуть постыдное и мучительное прошлое и раскрыть объятия своим близким? Но сначала она хотела видеть только дочь. Свою Камилу!..

Оглядев свое измятое пыльное платье, Виктория направилась к черному ходу. Кому как не ей было знать все ходы и выходы родного дома?! На кухне, как и в былые времена, хлопотала Доминга. Только дочего постарела, бедняжка! Стала совсем седой!

— Доминга! — окликнула она. — Это я, Виктория! Я вернулась.

Суеверная негритянка быстро-быстро закрестилась: что за напасть на нее. Что ни день, чудятся покойники! Видно, никому из них не лежится! Вчера Гонсало, сегодня Виктория.

— Завтра, завтра отслужим по вас мессу, и успокойтесь, — пообещала она привидению.

— Ох, Доминга, ты такая же суеверная, как в детстве, когда я таскала у тебя из кухни горячий хлеб, — невольно улыбнулась Виктория.

— Господи! Да неужели такое возможно? — просияв, воскликнула старая негритянка и бросилась обнимать свою любимицу.

— Дай мне умыться, переодеться и позови ко мне Камилу. Я пока никому не хочу сообщать о своем о своем возвращении, кроме нее.

Доминга заколыхалась по кухне, налила в таз теплой воды, принесла чистое платье, а потом отправилась наверх в гостиную. Выведя Камилу в коридор, она прошептала ей о вернувшейся Виктории. Камила еще под впечатлением только что свершившейся брачной церемонии, соединившей ее отца и любимую тетю Марию, взволнованная, растревоженная, заплакала, с сожалением глядя на старую негритянку, которая окончательно повредилась в уме, смешав прошлое и настоящее.

— Вот увидишь, завтра все станет на свои места, — стала утешать она старуху, — я и сама не знаю, что явь, а что сон. Лучше принеси-ка нам всем прохладительное! Я думаю, всем нужно отвлечься и успокоиться.

Домигна вернулась на кухню, раздумывая, увидит она там Викторию или нет? Посвежевшая, в чистом платье Виктория сидела за столом и смотрела на дверь тревожно блестевшими глазами.

— Камила твоя решила, что старуха вконец спятила, — принялась причитать Доминга. — Мне тут на днях Гонсало привиделся, вот она и решила, что у меня что ни день — новый покойник!

— Ну хорошо, тогда я сама к ним поднимусь, — решительно сказала Виктория. И Доминга заторопилась впереди нее с криком:

— Виктория! Виктория вернулась!

В гостиной все невольно привстали со своих мест, недоумевая, перешептываясь, но на пороге действительно появилась Виктория, живая Виктория. И все бросились к ней с восклицаниями, объятиями, поцелуями …

Однако чаша страданий бедной Виктории не была испита до конца. Ко многому готовила она себя, со многим справилась, но, услышав, что Мария и Энрике только что стали мужем и женой, невольно побледнела, почувствовав ту же боль, что и тогда в парке, когда сестра и генерал ее мечты смотрели друг на друга, не отрывая глаз.

«Этого я не перенесу, нет, не перенесу, — твердила Виктория про себя, — мне было бы легче, если бы я увидела его мертвым!»

И глаза ее все время невольно искали Энрике, а не Камилу, к которой она ехала, единственную, кого хотела видеть …

— Наверное, мне лучше пойти отдохнуть, — наконец решила Виктория, поглядев на Милагрос совсем уж недобрым взглядом, тем самым, камим смотрела на всех она прежняя, всех ненавидящая…

И Милагрос невольно сжалась под этим взглядом. «Да она же просто испепелить меня хочет, — подумала она. — Мне и под одной крышей быть с ней страшно!»

А Виктория поднялась в ту комнату, которую по старой памяти считала своей. Поднялась с мыслью, что должна наконец поквитаться с обманщицей судьбой. Вся ее жизнь была одним сплошным грехом. Почему же не совершить и еще один? Последний?

В гостиной все жалели Викторию, но с какой-то невольной опаской. Слишком уж чувствовалось, что ее страшная и неведомая жизнь сделала ее способной на все: не жалея себя, она не пожалеет и других.

— Как испугал меня взгляд Виктории, которым она смотрела на тебя, — невольно сказала мужу Мария.

— Оставь. Чего пугаться? Сейчас я пойду и поговорю с ней, — ответил Энрике.

— Знаешь, лучше я сама с ней поговорю, — отвечала Мария. — Моя вина. Что она так изменилась. Я хочу попросить у нее прощения.

— Я тоже, — тихо сказал Энрике.

— Да, мы очень перед ней виноваты, — признала Мария, и глаза ее наполнились слезами. — И если она опять будет мстить нам, мы будем знать, что месть ее справедлива.

Мысль об убийстве витала в воздухе, заряжая его тревогой.

Бедная Виктория! Да, она решилась и на убийство. Решилась убить себя. Убить, раз не в силах совладать со своими чувствами, раз опять боль, обида и негодование разрывали ей сердце. Раз снова забыла о дочери и чувствует себя смертельно оскорбленной, попранной женщиной!..

И может быть, рука ее и взяла бы револьвер, который она с некоторого времени всегда носила с собой, но тут вошла Мария, бросилась к ней, обняла ее колени и стала молить о прощении.

— Моя мечта исполнилась, — говорила она, — но еще ни секунды я не была счастлива! И никогда не буду, если вновь не стану единой душой, единым сердцем с моей Викторией. Я казнила себя, казню и буду казнить за все, что ты пережила по моей вине!

Если бы слова исцеляли, то они пролились бы бальзамом на раны Виктории, но слова — всегда только слова. И как же трудно, как мучительно трудно было Виктории справиться со своей невыносимой обидой и вымолвить: я тебя простила. Все ее существо бунтовало против прощения. И она сидела, не в силах ничего сказать.

— Виктория, у тебя от любимого есть ребенок. Наша с ним любовь останется бесплодной. Ты все равно богаче меня, так прости же меня, ты видишь как я мучаюсь!

— Моего сына, ребенка Энрике, — сожгли индейцы, — глухо ответила Виктория.

— А Камила? — с испугом спросила Мария.

— Я сама не знаю, кто ее отец, — так же глухо ответила Виктория.

И Мария зарыдала, обнимая Викторию, и повторяя:

— Если не можешь, не прощай меня! Но знай одно, ты для меня всегда самая близкая, самая любимая, ты — моя сестра, мы во всем сестры. И если ты свою жизнь прожила в аду, то я жила в аду, который многим казался раем.

И она рассказала историю своей Милагрос, рассказала, как унижал, как издевался над ней Гонсало, как долго разрывала ей сердце Лусия.

И слушая Марию, заплакала Виктория, потому что в стране страданий не меряют, чья мука больше, а сострадают друг другу, и Виктория обняла свою сестру, и сама попросила у нее прощения, ведь когда ее сжигала ненависть, она сама не ведала, что творила.

Две сестры сидели обнявшись, сидели тихо-тихо. Наслаждаясь неизмеримым покоем любви, который снизошел на них.

Дверь осторожно приоткрылась, и в нее проскользнула Камила.

— Можно к вам? — спросила она, понимая, что ее ждут, и Виктория открыла ей свои объятия.

— А папе можно? — спросила она.

— Ты имеешь в виду Энрике? — спросила Виктория.

— Конечно, — счастливо засмеялась Камила.

— У тебя есть только мать, доченька. Имени твоего отца я не знаю. А наш с Энрике сын погиб в огне. Прости, но пусть больше нигде и никогда не будет обманов и фальши.

Камила застыла потрясенная, готовая плакать, но тут вошел Энрике и крепко обнял ее.

— Я все слышал, Виктория, но я привык считать Камилу своей дочкой. Я всегда мечтал о дочке. У меня был сын Августо и дочка Камила, я принял ее в свое сердце вместе с тобой. И вот мы теперь все вместе, неотделимо, неотторжимо.

Виктория встала, слезы текли по ее щекам. Энрике поцеловал ей руку, а она поцеловала его в склоненную голову.

Они спустились в гостиную, и Виктория уже совсем другими глазами смотрела на Милагрос, полюбовалась крошкой Асунсьон, потом притянула к себе и Хуасито. Ее сын тоже стал бы таким же хорошеньким мальчуганом с живыми смышлеными глазками… Но что это? На шее Хуансито она увидела распятие, которое оставил ей Энрике, которое она надела на своего Адальберто.

— Откуда? — только и спросила Виктория.

— Катриэль носил его с самого младенчества, — ответила Милагрос, — а потом подарил Хуансито.

— Катриэль? — переспросила Виктория, и у нее в голове мелькнула страшная догадка. Неужели? И его воспитала Асунсьон? Воспитала ее сына, которого она потом так преследовала, ослепленная дикой ненасытной ненавистью? А ведь он всегда ей напоминал кого-то… Только кого, она никак не могла понять. А теперь поняла — Энрике Муньиса, генерала ее мечты!

«Господи! Сотвори чудо! Сделай так, чтобы он был жив! Чтобы я могла попросить у него прощения, — молилась про себя Виктория. — Ты отнял у меня всех, кто любил меня и хотел спасти. Так сотвори же чудо в знак того, что мне не закрыт путь к спасению! Сделай так, чтобы мой сын был жив!»

И Господь сотворил чудо.

Огненные слова загорелись над распятием в гостиной и гласили: «КАТРИЭЛЬ ЖИВ».

Вспыхнули эти слова на стене или только в мозгу Виктории — кто знает? Виктория поняла одно: завтра она отправится искать Катриэля, чтобы прижать его к груди и попросить прощения. Потому что она знала: Бог не гневается на нее, он благословил ее детьми.

 

Глава 31

Утром Мария зашла в спальню к Виктории, но не нашла там сестры. Комната выглядела так, будто никто в ней и не ночевал.

— Пойду — ка узнаю, какая из лошадок унесла от нас сестричку Викторию, — сказала себе Мария, спускаясь вниз.

Заглянув в конюшню, она недосчиталась Красотки, чуткой и нервной кобылки.

— Ну что ж, — вздохнула она. — Будем ждать, когда Виктория вернется к нам насовсем.

Виктория выехала на рассвете и держала путь к индейским землям. Она должна была убедиться, что не ошиблась в своей догадке. Прошло столько лет, а ехала она будто все по тем же полям, и лошадь ее точно так же, как в те незапамятные дни юности, перешла вброд речку …

Виктория впервые думала без ненависти о тех людях, которых ненавидела так долго. А что, если они приняли к себе и растили ее сына? Как смела она питать к ним ненависть и преследовать их?

Индейцы встретили белую женщину настороженно. Им не за что было любить белых, которые приносили им только несчастья. Они обступили лошадь белой женщины и ждали, что она скажет.

— Я ищу индейца по имени Катриэль, — сказала Виктория.

— Его нет среди нас, — ответил один из индейцев. — Мы думаем, что нет его и в живых.

Виктория думала иначе, но не стала спорить. Ей нужно было выяснить тайну рождения Катриэля.

— Кто из вас помнит, как появился Катриэль в вашем племени? — спросила Виктория. — Он носил крест, который я повесила на грудь своему сыну. Мой сын исчез. Мой дом сгорел. Я вернулась на пепелище.

— Слезь с коня, женщина, и пойдем со мной, — пригласил Викторию старый касик, — я расскажу тебе все, что помню.

Он усадил Викторию на шкуру возле очага в вигваме и рассказал:

— Мальчика держала в объятиях Науиль, которая ходила кормить ваших детей, детей белых. Мальчик был в рубашке, а под рубашкой у него был крест, тот самый, о котором ты сказала. Мы не сняли крест с Катриэля, чтобы он никогда не забывал об измене Науиль, которую мы считали его матерью. Да, Науиль изменила своему народу, она ушла к белым. Но Катриэлю мы не ставили в вину ее измены, он вырос настоящим воином и всегда помогал своему племени. Но теперь он ушел от нас.

— Куда же? — спросила в нетерпении Виктория, последние ее сомнения развеялись будто дым.

— Инти тебе расскажет. Он видел Катриэля последним.

Так Виктория узнала, в каком отчаянии был Катриэль, уверившись, что потерял Милагрос. Как он похоронил себя для белых и вернулся к своему племени. Как женился на Лилеен и потерял ее, оставшись с новорожденной дочкой.

— Он ушел с шатрами «Олимпико», — сказал Инти. — Он стал странником без роду без племени.

Виктория поблагодарила молодого индейца. Теперь она знала, почему ее дочь с зятем отправились на спектакль театра «Олимпико» — им тоже была небезразлична судьба Катриэля. Но зачем ей чужое имя — Катриэль? Когда они встретятся, она назовет его Адальберто; ее незабвенный друг заслужил, чтобы память о нем не исчезла!

Скорей, скорей в Санта-Марию!

После семейного праздника в Санта-Марию вместе с Пабло и Лусией отправились и Августо с Милагрос. Милагрос надеялась, что Августо отказался от мысли о путешествии, но нет, — он только о нем и твердил. Но причина была уже другая.

— Ты не представляешь, — говорил Августо, — как тяжело на меня подействовала скоропалительная женитьба отца! Мама только недавно умерла, его женитьба мне кажется кощунством. Я не могу с ней примириться. Помоги мне! Давай уедем!

Что могла возразить на это Милагрос? Ведь Августо упрекал ее мать и, упрекая, не щадил и Милагрос. Не щадил и малышку Асунсьон. Он опять думал только о себе и своих переживаниях. Ах, если бы Августо попробовал справиться с собой! Ведь Милагрос чувствовала — им не нужно, нет, не нужно уезжать в Европу!

С тяжелым сердцем ехала она в Санта-Марию, и, когда Лусия с Августо отправились в порт узнавать, когда в ближайшее время отплывает корабль в Европу, пошла помолиться в церковь. Она молилась о том, чтобы Бог помог ей найти верное решение, найти и осуществить его.

У выхода из церкви она встретилась с Мануэлой. Женщины узнали друг друга, обрадовались, разговорились.

— А мы только что окрестили нашего сынишку Хосе, — сказала Мануэла, — на радостях я даже сумку здесь забыла, пришлось вернуться. А у нас в театре скоро премьера, приходите! Чудо что за пьеса. Вас ведь интересуют индейцы? Так она про необыкновенную судьбу индейского мальчика …

И сердце Милагрос сжалось — знак! Опять знак!

Катриэль написал новую пьесу и посвятил ее Асунсьон, своей матери. В его жизни была загадка, которую он пока так и не мог разрешить. Рассказывая Мануэле о своей жизни, он упомянул, что писал под псевдонимом князя де ла Круус.

— А почему такой странный псевдоним? — заинтересовалась Мануэла. — Князь Крест?

— Дело в том, что, сколько я себя помню, на шее у меня висел крест. Моя мать-индианка велела мне никогда с ним не расставаться, потому что он поможет мне вспомнить … Но что? Она погибла и не успела рассказать мне его историю. А я на всю жизнь остался «индейцем с крестом», князем да ла Крусом.

Катриэль вот уже несколько раз заходил в редакцию и никак не мог застать Пабло. Зато он твердо сказал Мануэле и Амансио, что дальше с ними не пойдет, останется в Санта-Марии и будет растить дочь.

Мануэла, которая очень привязалась к малышке Айлен, вопросительно посмотрела на мужа.

— Может, пора и нам расстаться с кочевой жизнью? Сын как-никак подрастает. А пьесы Катриэля пользуются таким успехом!..

— Подумаем, — отвечал Амансио. — ну что? Убедился, что у меня дар предвиденья и мои слова сбываются? — спросил он Катриэля.

— Убедился, — отвечал Катриэль с улыбкой и отправился расклеивать по городу афиши с сообщением о новой пьесе:

«Премьера театра «Олимпико»!!!

Августо не терпелось уехать самому и увезти Милагрос. Но порт его не порадовал — пассажирское судно отплывало в Европу только через неделю.

Увидев отразившееся на лице Августо разочарование служащий предложил:

— А почему бы вам не отправится в Северную Америку? Торговое судно отплывает туда сегодня, и места еще есть…

Августо поблагодарил, и они с Лусией пустились в обратный путь. Он бы отправился и в Северную Америку … Но как объяснить Милагрос подобную спешку? В общем, следовало все хорошенько обдумать, и Августо попросил Лусию отвести его в таверну неподалеку от дома.

— Не беспокойся, до дома потом я и сам доберусь, — пообещал он. — Спасибо тебе, Лусия, ты так добра ко мне …

Августо уселся за столик и исподтишка оглядел полупустой зал таверны. И вдруг его будто ударило электрическим током — в углу сидел Катриэль! Августо узнал его, он не мог ошибиться. Что ж, следовало сосредоточиться и решить, как действовать дальше. Продолжая разыгрывать слепого, Августо попросил принести ему стаканчик вина. Пусть Катриэль сам узнает своего смертельного врага, и в зависимости от его поведения будет действовать и Августо.

Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут к Августо привязался пьяный гаучо.

— Здесь что, таверна или дом для убогих? — орал он. — Мотай отсюда, слепой крот! Или я тебе голову отверчу!

И он уже угрожающе поднес кулак к самому лицу Августо, и тому стоило большого труда продолжать разыгрывать слепого, а не съездить зарвавшемуся негодяю по уху. Но Августо не пожалел о своей сдержанности, потому что со своего места поднялся Катриэль и медленно произнес:

— А ну отойди, оставь человека в покое или будешь иметь дело со мной.

Угроза только раззадорила захмелевшего забияку, и он занес руку, чтобы отвесить Августо хорошую оплеуху, но Катриэль поймал его за руку и заломил за спину. Гаучо лягнул Катриэля, но тот поймал и ногу, и вынес беспомощного коротышку за дверь.

— Попробуй только заявиться обратно, хуже будет, — пригрозил он.

Августо встал и громко произнес:

— Меня зовут Августо Монтильо, сердечно благодарю вас за помощь и прошу выпить со мной стаканчик джина. Хочу сказать, что ваш голос … он напоминает мне голос моего давнего врага. Я ненавидел его, но человек он был достойный, храбрый и благородный.

Катриэль охотно сел за столик ослепшего Августо. И он не питал уже никакой злобы к своему когда-то заклятому врагу. Жизнь уже наказала Августо, Милагрос умерла, из-за чего им было воевать? Катриэль выслушал рассказ Августо о том, как живется слепцам среди зрячих, и посочувствовал ему.

— А повстречай вы сейчас своего злейшего врага, — спросил Катриэль, — что бы вы стали делать?

— Попросил бы прощения. И снисхождения. Мы ведь враждовали всерьез. Откуда ему знать, что я изменился. Жаль, что мы никогда не встретимся, ведь мой враг, который мог бы стать моим другом, погиб …

— Нет, Августо, я жив, с тобой рядом сидит Катриэль. Погибла несчастная Милагрос, на свою беду, я пережил ее.

— Когда я услышал о ее смерти, — глухо сказал Августо, — я был так потрясен, что оставил военную службу. А зрение я потерял во время восстания: попав под обстрел.

— А как поживают твои родители? — осведомился Катриэль. — Они были так добры ко мне!

— Спасибо за память, у них все в порядке, — не моргнув глазом, отвечал Августо.

В нескольких словах Катриэль, поведал Августо свою историю, а Августо сообщил Катриэлю, что Мариано женился на Камиле, а Пабло Сандоваль на Лусии Линч.

— Пабло был моим лучшим другом, — вздохнул Катриэль, — и я бы очень хотел с ним повидаться. Наша с вами встреча кажется мне знаменательной. Тяжкий груз прошлого становится сразу легче, когда видишь, что врагов больше нет. Я простил всех и надеюсь, что и меня простили.

— А почему бы нам не отправиться к Пабло немедленно? — спросил Августо.

— Я уже несколько раз заходил к нему в редакцию, — ответил Катриэль, — но никак не могу застать.

— И не застанете. Большую часть дня они с Лусией проводят в порту, в конторе Гонсало Линча, проводят его дела в порядок. Ну что? Берем извозчика и едем!

Августо распорядился, куда их везти, и они сели в карету. Порт Августо знал неплохо, особенно ту часть, где находились заброшенные склады …

Виктория благополучно добралась до Санта-Марии и тут же поспешила в театр «Олимпико». В театре никого не оказалось, все ушли крестить маленького Хосе. Виктория побывала и в церкви, но увидела только падре Орестеса, который обласкал возродившуюся к жизни Викторию и благословил ее.

— Ты найдешь своего сына, — пообещал он ей. — Возвращайся в театр. Вы очень скоро встретитесь.

Вернувшись, Виктория застала в театре Мануэлу, и та попросила ее подождать Катриэля — он должен скоро вернуться, пошел за какими-то покупками.

— Это его дочь, — показала на Айлен Мануэла, — а жена умерла родами.

Виктория взяла на руки свою внучку. Так с внучкой на руках она и смотрела репетицию новой пьесы Катриэля, которую он посвятил своей матери, как объяснила ей Мануэла. Виктория невольно вздрогнула. Но потом поняла.

«Адальберто посвятил пьесу нашей любимой Асунсьон. Но как бы мне хотелось, чтобы такие же слова он когда-нибудь сказал и мне. Чтобы мой сын меня понял. Чтобы простил меня», — думала она.

Катриэля все не было, и Виктория решила, что непременно встретит его на одной из улиц, простилась с Мануэлой и ушла.

Она шла не спеша, поглядывая по сторонам, и вдруг увидела: Катриэль! Он садился в карету!

— В порт! — услышала она приказ и не медля ни секунды поехала следом. Ей не терпелось все рассказать своему сыну, обнять его и попросить у него прощения.

Карета Катриэля остановилась возле старых портовых складов, Виктория поспешно расплатилась с извозчиком, боясь одного: как бы не потерять из виду Катриэля и его спутника. Она чуть ли не бежала за ними, как вдруг два полупьяных матроса загородили ей дорогу. Виктория научилась справляться с любыми наглецами, подхватила железяку, замахнулась и — свобода! Но на это у нее ушло еще несколько драгоценных минут. Ничего! Она опять бежит среди мрачных пустых складов, пытаясь понять, куда могли пойти или свернуть Адальберто с приятелем.

Вскрик, похожий на стон, привлек ее внимание.

— Катриэль! Катриэль! — закричала она. — Где ты?

 

Глава 32

— Я убью тебя как бешеную собаку, — пообещал Августо и обрушил на голову Катриэля здоровенную дубину.

Катриэль даже не успел удивиться, обернуться, он рухнул как подкошенный, издав что-то вроде вскрика или стона.

И сразу же женский голос прокричал:

— Катриэль! Где ты?

— Виктория! — мгновенно узнал Августо и поспешил скрыться, опасаясь, как бы его не узнали.

Но первым на лежащего у дверей Катриэля наткнулись два подгулявших матроса.

— Это что еще за пьянчуга? — удивились они. — Возьмем-ка его на корабль. Проснется и будет нам палубу драить! Юнг-то не хватает!

Довольные своей сообразительностью и везением, матросы взяли Катриэля за руки и за ноги ей и поволокли на корабль.

— Куда? Куда вы его тащите? — кинулась к ним в отчаянии Виктория.

— Как куда? На «Эдуарда II»! Он к нам нанялся, да вот маленечко перепил, — отвечали ей со смехом матросы.

— Давай и ты с нами, красотка! Славно повеселимся в дороге!

Чувствуя, что дело тут нечисто, Виктория бросилась узнавать, когда отплывает «Эдуард II». В кассе ей ответили: через два часа, билеты пока есть.

Билеты-то были, да у Виктории не было денег на билет. Ну да ничего! Нет у нее, есть у родни. И Виктория тут же помчалась в старинный особняк Оласаблей, где теперь жила Лусия с мужем. На извозчика ей еще хватило.

Но как назло в доме не было никого, кроме Хуансито. Ждать Виктория не могла. Она решительно отправилась в кабинет, обшарила бюро, взломала потайной ящик и выгребла все, что там было. Жаль, что было там совсем немного, поэтому пришлось захватить и старинные золотые часики.

Скажи Милагрос, что мне нужна помощь, пусть немедленно едет в порт! — бросила она на ходу насмерть перепуганному ее вторжением Хуансито и снова помчалась в порт.

— Ворвалась как безумная, — рассказывал Хуансито Милагрос. — Что-то делала в кабинете. Просила тебя немедленно приехать в порт.

Обнаружив в кабинете сломанное бюро, Милагрос согласилась с Хуансито: Виктория окончательно повредилась в уме, значит, в порт нужно было ехать срочно! И хотя эта женщина причинила ей много зла, Милагрос не хотела платить ей злом за зло. Августо она так и не нашла. Хозяин таверны, где его оставила Лусия, объяснил ей, что он повстречал своего старинного приятеля и они отправились в порт. — Что Августо тянет в порт, она могла понять, но что там делать Виктории?

Хуансито вцепился в Милагрос, твердя: — нет! Больше я не останусь один! Нет! Ни за что!

Милагрос застыла в растерянности, но тут, на ее счастье, вернулся Августо.

— Побудь с Хуансито, — попросила Милагрос, — а я съезжу в порт. Там что-то с Викторией. А потом ты расскажешь все, что узнал.

— Не смей никуда ездить! — вскинулся Августо. — Какое тебе дело до сумасшедшей, которая только и знает, что всем вредит. Почем ты знаешь, что это не ловушка?

— Не будем спорить, Августо! Дорога каждая минута! Я понимаю, что Виктория больна, и очень давно. Только больные люди делают зло другим. Но я же здоровая. Я ее не боюсь и хочу помочь.

Что мог поделать Августо? Только стараться, чтобы Милагрос ни за что не узнала правды, потому что она никогда не поймет его и не простит…

В кассе порта Милагрос сказали, что описанная ею дама действительно взяла билет на корабль «Эдуард II», заплатив за него старинными золотыми часиками, поскольку денег у нее не хватило. Корабль только что отчалил.

Поступок Виктории говорил о полном безумии, но поделать уже ничего было нельзя, и Милагрос вернулась домой, моля Бога, чтобы Он вернул несчастной разум и она вернулась в лоно семьи.

В доме все было в порядке, и Милагрос вздохнула с облегчением. Хуансито не стал говорить сестре, что Августо куда-то уходил. Мальчик понимал, что волнений и беспокойства у любимой сестры сегодня в избытке.

Вздохнул с облегчением и Августо, узнав о неудачной поездке Милагрос. Отъезд Виктории был ему на руку.

— Милагрос! Прошу! Не будем откладывать нашей свадьбы, — заговорил он. — Лично я не вижу причины откладывать наше с тобой обоюдное решение.

Причина была одна: все существо Милагрос противилось этой свадьбе, но эта причина не казалась ей уважительной. Может, если их повенчают, ей станет легче? А так она постоянно чего-то ждет… Будто что-то должно случиться и все изменить… После венчания ждать ей будет нечего!

— Хорошо, — согласилась она. — Не будем откладывать. Пойдем завтра в церковь и поговорим с падре Орестесом.

Катриэль очнулся и попытался встать, но не смог. Слишком сильно качало. Он решил полежать еще немного с закрытыми глазами, чтобы качка прекратилась. Крепкий удар, ничего не скажешь. А от верной смерти спас его женский голос, который звал: «Катриэль! Катриэль!» А потом он провалился в темноту. Но теперь вроде бы пришел в себя, хотя и не совсем. Качает, даже когда лежишь с закрытыми глазами. Ну ничего, еще немного, и качка прекратится. Жаль что Августо по-прежнему гложет ненависть. Он поверил ему потому, что сам действительно изменился и даже теперь не испытывает ненависти к Августо. Пожалуй, что жалеет. Ненависть иссушает, и он устал от нее и в себе, и в других…

Качка не прекращалась, и Катриэль снова попытался подняться. На этот раз ему удалось сесть, он огляделся. Пол ходил под ним ходуном, и Катриэль понял, что дело не в голове. Куда же он попал?

— Очухался? — спросил незнакомый грубый голос и, подняв глаза, Катриэль увидел полупьяного кривоногого человека в матросской форме. Он стоял и тоже покачивался. «Я на корабле! — догадался Катриэль. — Только как я сюда попал? И как же моя маленькая Айлен?»

— Ну давай, подписывай контракт, — и матрос протянул Катриэлю бумагу. — Ты что, забыл? Ты же зафрахтовался на наш корабль. И правильно сделал. Будешь себе драить палубу и каждый месяц денежки в карман складывать. Так что можешь себя поздравить с выгодной сделкой.

Сознание Катриэль терял, но мозги у него не отшибло. Он прекрасно помнил, что не пил и ни о каких кораблях речи не было. Продать его на корабль мог только Августо. Но тогда бы от него не требовали подписывать контракт.

— Вы ответите перед законом за то, что пытаетесь принудить меня силой подписывать какие-то контракты. За то, что против моей воли приволокли меня на корабль! Я немедленно обращусь к капитану, и он заставит отвечать вас или ответит перед законом сам! — Катриэль говорил уверенно и резко, и матрос, похоже, струхнул, не ожидая такого сопротивления.

— Он еще и рассуждает! — раздался другой, но такой же грубый голос, и рядом с первым появился второй матрос. — Он нам еще и капитаном грозит! Заруби себе на носу, ты тут сгниешь, о тебе и знать никто не будет. Шутка сказать, два месяца в море! Да от тебя и костей не останется! Так что давай по-доброму, переходи на морской харч и живи себе. Или через неделю мы тебя рыбам скормим. Выбирай!

— Рыбам! — резко ответил Катриэль. Он понял, что попал в нешуточную переделку и если сдрейфит, то никогда отсюда не выберется. Сдрейфить должны были эти негодяи.

— Раз не понимаешь по-хорошему, может, поймешь по-плохому, — ухмыльнулся второй и как следует наподдал Катриэлю.

Катриэль не остался в долгу, но матросов было двое, и после очередного удара он опять потерял сознание.

— Пусть полежит подумает, — сказали матросы и ушли.

Едва попав на корабль, Виктория столкнулась с двумя матросами, которые приставали к ней в порту и потом волокли Адальберто.

— Ты все-таки решила проехаться с нами, красотка? — задал вопрос один из них, загородив ей проход.

— Еще одно слово, и пристрелю, — в бешенстве процедила Виктория, берясь за сумочку, и матросы расступились.

— Серьезная дамочка, — покачали они головой ей вслед.

Виктория заперлась в каюте, привела себя в порядок, и вскоре скучающая светская дама с рассеянным любопытством прогуливалась по палубе. Пассажиров на корабле было совсем немного. Несколько семейств, коммерсанты, чиновники.

Виктория смотрела, как все меньше и меньше становится Санта-Мария, и соображала, что же ей делать. Катриэля наверняка где-то заперли, вероятнее всего в трюме. Значит, с наступлением сумерек она должна пробраться туда. А до этого ей необходимо выяснить, где находится ведущий в трюм люк.

По палубе прошел капитан, приветствуя своих пассажиров, и Виктория задала ему несколько вопросов: какие товары обычно перевозит «Эдуард II»? Где они их размещают? Где размещаются матросы? Каков распорядок жизни на корабле? Достаточно ли у них продовольствия?

Капитан с удовольствием удовлетворил любопытство приятной пассажирки. После разговора Виктория решила, что Адальберто находится где-то в носовой части трюма. И убедилась в своей правоте, увидев, как из люка вылезают ее недруги матросы, явно чем-то недовольные. Они и на нее только злобно покосились, не решаясь больше заговаривать с дамой, которая прогуливается по палубе с капитаном…

Теперь Виктории оставалось только дождаться сумерек, и она удалилась в свою каюту.

Когда Катриэль очнулся во второй раз, над ним склонялось женское лицо. И хотя качало по-прежнему, он решил, что бредит или видит сон, потому что женщина явно напоминала Викторию и при этом шептала:

— Я твоя мать… Я твоя мать..

Ну могло ли быть что-нибудь бредовее? Катриэль вновь закрыл глаза, пытаясь избавиться от досадного видения.

Но женщина не исчезла, она теребила его за плечо, повторяя:

— Вставай, Адальберто! Обопрись на меня и пойдем! Мы должны выбраться отсюда.

Тут Катриэль был согласен с видением — выбраться отсюда было необходимо, поэтому он не стал выяснять, во сне он видит Викторию или наяву, и попытался встать на ноги. С большим трудом ему это удалось, и, опираясь на незнакомку, он добрался до лестницы. С невероятными усилиями преодолели они и лестницу, потом, очевидно, какое-то время пробирались по палубе и, наконец, оказались в каюте. И тут Катриэль вновь потерял сознание.

Окончательно он пришел в себя, когда было совсем светло, и совершенно ясно увидел сидящую возле него Викторию.

— Вы в сговоре с Августо, — проговорил он. — Вы поймали меня в ловушку. Но для чего? И куда хотите меня увезти?

— Выслушай меня, Катриэль, и если, выслушав, ты меня простишь, то станешь моим Адальберто, за которого я мстила всем на свете индейцам и тебе в том числе.

Честно говоря, у Катриэля не было другого выхода, и он, покорившись своей участи, стал слушать рассказ Виктории.

Мало-помалу ее рассказ увлек и растрогал его. Раскрывалась загадка «индейца с крестом». Перед глазами Катриэля замелькали картины из его прошлой жизни, они сменялись картинами из жизни Виктории, трагическими и печальными. Вот у него появилась сестра Камила. Она росла одиноко, вдали от матери, в монастыре… Виктория ничего не скрывала от своего взрослого сына. Пусть он станет ее судьей. Пусть помилует или казнит. Он один имел право судить ее…

Когда она кончила свой рассказ, плакали они оба.

— Странно очнуться совершенно в ином мире и узнать, что у тебя живы отец и мать, — задумчиво сказал Катриэль. — Вы ведь не будете меня торопить? Мне нужно как-то осмыслить все происходящее, привыкнуть к нему… Пока передо мной готовая книга, которую я когда-нибудь напишу. Сжиться со всем куда труднее. Как вы не могли простить индейцам моей смерти, так я не могу простить белым моей Милагрос. Я до сих пор оплакиваю ее…

— Но твоя Милагрос жива, Адальберто! — воскликнула Виктория. — Она мне и рассказала, что ты всегда носил это распятие, а потом подарил его Хуансито. Она родила тебе дочь и назвала ее Асунсьон. Вместе с твоей Милагрос живет и твой отец, Энрике Муньис, который женился на моей сестре Марии…

Услышав о Милагрос, о дочери, Катриэль едва опять не лишился сознания, так велико было его потрясение.

— Узнай уж всю правду до конца, — продолжала Виктория. — Сейчас твоя Милагрос из жалости и сострадания собралась выйти замуж за слепого Августо, который, потеряв свою мать, остался беспомощным калекой…

Услышав о калеке Августо, Катриэль тут же пришел в себя.

— Теперь разгадана и вторая тайна. Тайна ненависти Августо. Теперь я понимаю, почему он хотел убить меня. Но имейте в виду, он обманывает вас всех. Он совсем не слеп. Он только выдает себя за слепого.

— Адальберто! Мы должны как можно скорее вернуться в Санта-Марию! Мы не должны допустить этой свадьбы!

— Боже! Милагрос! Свадьба! Моя крошка Айлен! Представляю себе, как тревожится Мануэла! Что же нам делать, мама?

«Мама»! Он назвал ее «мамой»! Он был ее ребенком и нуждался в материнской помощи!

— Как только ты немного окрепнешь, Адальберто, — быстро сказала Виктория, — мы найдем выход. Я уверена, что можно сойти на ближайшей стоянке и сесть на обратный корабль. Вот и все!

Виктория говорила очень решительно, чувствуя себя всемогущей, — если даже не предполагалось никакой стоянки, она упросит капитана высадить их с сыном в ближайшем порту!

 

Глава 33

Милагрос поговорила с падре Орестесом о венчании, и он охотно согласился обвенчать их с Августо, но не раньше чем через две недели. Венчание слишком серьезное таинство, и к нему нужно подготовиться всерьез.

Августо рвал и метал, но про себя. Что он мог возразить старичку священнику? Но ждать целых две недели?! Катриэль того и гляди мог опять появиться на их горизонте… Августо не мог этого допустить, он нанял двух верных людей и поручил им всеми правдами и неправдами разыскать Катриэля. А рызыскав, убить.

Августо знал, что уснет спокойно только тогда, когда будет знать, что Катриэль спит вечным сном.

На душе у Милагрос становилось все тревожнее. Она будто видела рядом с собой Катриэля, будто чувствовала его прикосновение и невольно отшатывалась, когда к ней подходил Августо.

— Слепец, несчастный слепец, несмотря на вернувшееся к нему зрение! Как он мог домогаться женщины, которая возненавидит его после первой же супружеской ночи? Которая инстинктивно отворачивается от его поцелуев? Которая, и обвенчавшись, никогда не станет его женой?

Маргарита прекрасно видела, сколько страданий сулит безнадежный брак Милагрос, и пыталась образумить ее, но та упорно твердила: «Я поклялась мертвой Росауре, и я выполню свой долг во что бы то ни стало!»

И Маргарита молилась за двух безумных слепцов, готовых устроить друг другу ад, но верящих, что хотят взаимного блага.

Наемные убийцы начали по совету Августо свои поиски с порта, и вскоре им удалось узнать, что мертвецки пьяный Катриэль отплыл на «Эдуарде II» в Северную Америку. Так рассказывали очевидцы, которые видели, как его несли на корабль. Имени его они не знали, но цвет волос, одежда — все сходилось точка в точку.

— Ну что ж, тем лучше, — усмехнулся про себя Августо, он-то знал, отчего так опьянел Катриэль. И тут же отдал новое распоряжение. — Негодяй может появиться в любую секунду. Один из вас караулит его в порту. Другой охраняет дом.

Августо не отменил своего приказа и тогда, когда разнеслась весть о гибели «Эдуарда II», который попал в шторм и сел на мель, где его и разбило. Про себя Августо ликовал, но предпочел принять меры предосторожности, ведь однажды Катриэль уже спасся от верной гибели…

Вся семья оплакивала гибель безумной Виктории. Энрике даже предложил перенести свадьбу, считая неудобным праздновать ее в дни траура, но Августо и слышать не хотел об отсрочке.

В последнее время он вновь огорчал своего приемного отца, вновь вел себя как малодушный себялюбец. Энрике настаивал, чтобы сын открыл Милагрос правду об атаке на «Эсперансу» — открыл, что он был во главе отряда. Но Августо отказался наотрез. Прошлое должно оставаться прошлым — так он считал. И если его не тревожить, оно никогда не даст о себе знать!

Но Августо ошибался: по его следам уже шел местный полицейский, расследовавший дело об убийстве Франсиско и Хасинты. Он побывал уже и у Браулио и долго расспрашивал его об убитых работниках, и у Августо, все больше убеждаясь, что дело тут нечисто. Недаром хозяин постоялого двора слышал, как громко они ссорились…

Амансио и Мануэла места не находили от беспокойства. Они понимали, что с Катриэлем произошло несчастье, но продолжали ждать его. Они не могли смириться с тем, что их друг останется в прошлом, предпочитая с надеждой смотреть в будущее.

— Мы работаем над его пьесой, и он непременно увидит ее на сцене, — твердила Мануэла. — Айлен давно нам как родная дочка, но я уверена, она дождется своего отца!

Любящее сердце Мануэлы не ошибалось, как не ошибалось и любящее сердце Милагрос: Катриэль был жив, постоянно думая о своих двух дочках и любимой жене.

Как только Катриэлю стало лучше, Виктория отправилась к капитану, чтобы узнать, в каком из ближайших портов собирается бросить якорь его судно.

— Вынужден вас огорчить, сударыня, — отвечал капитан, — но на судне обнаружено опасное заразное заболевание. Мы на карантине, и в течение двух ближайших недель ни один пассажир не имеет права покинуть судно. Советую вам как можно реже выходить из каюты, хотя больных мы надежно изолировали.

И опять Виктория с Катриэлем почувствовали, что судьба поймала их в ловушку. Они метались по каюте, отчаиваясь и негодуя, и волны бурно негодовали вместе с ними. Они вздымались все выше и выше, гневно швыряя корабль, который стал казаться утлой скорлупкой, грозя разбить его, чтобы высвободить тех, кто так страдал на нем.

Вдруг раздался страшный треск, и корабль сел на мель. Матросы проверяли, велика ли пробоина, пассажиры метались в панике, и только двое из них сохраняли хладнокровие и присутствие духа. Воспользовавшись суетой, Катриэль и Виктория сняли шлюпку, спустили ее на воду, и… прощай «Эдуард II»!

Они сделали это, потому что видели впереди берег и не сомневались, что вскоре доберутся до него. И действительно, спустя часа два нос лодки ткнулся в песок. Мать и сын радостно обнялись.

В потемках приветливо светилось окошко небольшого домика. Потерпевшие постучались в него, прося пищи, тепла и крова — они промокли до костей и дрожали от холода. Рыбак охотно приютил их до утра, а наутро дал лошадей.

— Только лошадок-то мне вернете! — сказал он на прощание.

Они мчались как ветер, мчались, потому что их окрыляла надежда и подгоняло нетерпение. Сейчас! Сейчас рухнет последний обман! Сейчас Катриэль обнимет свою Милагрос и увидит свою дочь.

— Нет, — дочерей. Одну и вторую! Господи! Да бывает ли такое счастье?!

— Вы дали мне вторую жизнь, мама! — крикнул Виктории ее Адальберто, и она почувствовала себя на седьмом небе.

На взмыленных конях подлетели они к дому Оласаблей.

— Милагрос должна быть еще в Санта-Марии, сынок, — говорила Виктория. — Но если вдруг уже уехала, мы немедленно скачем в «Эсперансу»!

Когда они соскочили с взмыленных коней и вошли в такой знакомый Виктории дом, она невольно ожидала увидеть старую Домингу, но появилась молоденькая незнакомая горничная и сказала:

— Господа уехали на венчание сеньора Августо и сеньоры Милагрос.

Виктория и Катриэль в ужасе переглянулись. Но Церковь неподалеку. Скорее туда! Бегом!

— Мы успеем! Успеем! — твердила на бегу, задыхаясь, Виктория.

В горячке счастливых надежд Катриэль совсем забыл об Августо, зато Августо не позабыл о нем. Миг, и на Катриэля сзади набросились два бандита. Они тут же повалили его и приставили к горлу нож.

— Скажите хотя бы, за что убиваете? — спросил Катриэль, оттягивая время, соображая, как же с ними справиться.

— Убить индейца всегда дело доброе, но за твою голову нам неплохо заплатит благородный сеньор Августо Монтильо! — глумясь, воскликнул один из них.

И тут же получил по голове удар палкой. Виктория отыскала ее у ближайшего забора и обрушила на голову негодяю. Тот свалился, а со вторым Катриэль справился и сам.

— Успеем! Успеем! — твердила Виктория.

Бегущих Катриэля и Викторию увидел Амансио и бросился за ними вслед. Он понял, что случилось что-то необыкновенно важное.

— Айлен жива, здорова! — крикнул он. — Ждем тебя с нетерпением.

Катриэль благодарно ему кивнул.

Бандиты вскоре пришли в себя и бросились вдогонку за Катриэлем. Теперь покончить с проклятым индейцем было делом чести.

— Придушим обоих! — грозились они на бегу.

На перекрестке они разделились, один побежал к театру, другой к церкви.

Виктория с Катриэлем уже поднимались по ступенькам храма, как вдруг Виктория заметила появившегося откуда-то сбоку бандита с занесенным ножом, который сейчас вонзится в спину ее Адальберто, и она заслонила сына собственным телом.

Катриэль обернулся и увидел убегающего бандита и сползающую по ступенькам вниз, прикрывающую рану на груди Викторию. Он бросился к ней.

— В церковь! Скорее в церковь! — повторяла она. — Я дождусь тебя вместе с Милагрос! Вместе с Милагрос! Скорей!

— Я позабочусь о ней, Катриэль! — крикнул подбегающий Амансио. — Торопись!

И Катриэль ринулся в церковь.

 

Глава 34

В белом платье, с венком на голове стояла Милагрос у алтаря, и глаза ее были полны слез. Вчера они с мамой навестили могилу Асунсьон, и теперь она опять была полна мыслей о Катриэле и ничего не могла с собой поделать.

Но Катриэля первым увидел Августо. Увидел как раз тогда, когда священник приготовился благословить их, объявив мужем и женой. Катриэль появился в боковом проходе и шел, освещенный падающим из двери солнцем, прямо к алтарю.

Августо вздронул, лицо его исказилось, и изумленная Милагрос невольно перевела глаза туда, куда смотрел Августо. Да, именно так, — смотрел! Но, увидев Катриэля, она забыла и о чуде, свершившемся с Августо. Сон это или явь? Неужели ее Катриэль? И она бросилась ему навстречу и прильнула к его груди, смеясь и плача от радости.

— Любимая моя, любимая! Теперь нас не разлучит никто и никогда! — прошептал он, крепко обнимая ее. — А сейчас поспешим к Виктории, она там на ступеньках… Ее жизнь в опасности!

— Что, сестра здесь? — встрепенулась Мария.

Милагрос и Катриэль уже стояли в тесном кругу изумленных, недоумевающих и улыбающихся друзей и родственников. Но Катриэль торопливо увлек всех к выходу.

Заторопился с ними и падре Орестес. Похоже, что ему придется совершать сегодня не венчание, а принимать исповедь и давать последнее причастие…

В церкви остался один Августо. Он стоял в полумраке, глядя на косые лучи солнца, падающие из окон. Они казались ему ножами, что тянутся к нему, и он отодвигался все глубже и глубже во мрак, к противоположному боковому входу. Потом он повернулся и торопливо вышел. За дверью его уже ждали жандармы.

— Пойдемте с нами, — сказал ему сержант. — От обвинения в убийстве вас спасала только слепота. Но раз вы видите и к тому же скрывали это, мы вынуждены вас задержать до выяснения всех обстоятельств.

Когда Августо вели мимо толпы родственников, что окружала лежащую в тени деревьев Викторию, он не мог удержаться и крикнул:

— Отец! Спасите меня! Это все ложь!

Энрике встрепенулся: что? Что там с Августо?

— Почему с ним жандармы?

Мариано тут же откликнулся:

— Сейчас я поеду с ними и все выясню. Не беспокойтесь! Я сделаю все: и возможное, и необходимое.

— Я поеду с тобой, — немедленно решил Энрике.

А невозможное нужно было делать для Виктории. Приехавший врач не обнадежил их. Да и сама Виктория чувствовала, что умирает.

— Не трогайте меня, я попрощаюсь со всеми вами и умру счастливая, — сказала она после перевязки.

— Нет, мама, нет, — возразил Катриэль. — Я сейчас же отвезу вас в больницу! Я не дам вам умереть! Вы будете счастливо жить с нами — со мной, с Милагрос, с вашими внучками!

— Прости меня, доченька, — заливаясь слезами, говорила Виктория Милагрос. — Я была так несправедлива к тебе, я причинила тебе столько зла! Если можешь, прости меня, прости!..

— Вы вернули мне любимого мужа, и в сердце у меня одна благодарность, — отвечала, тоже заливаясь слезами, Милагрос.

— Ангел, Ангел, — шептала Виктория, любуясь своей невесткой, и тут силы оставили ее, и она потеряла сознание.

В полицейском управлении Мариано поговорил со следователем и вернулся к Энрике очень сумрачным.

— Обвинение предъявлено очень серьезное, — сказал он. — Августо обвиняют в убийстве одного крестьянина и его жены. Хозяин постоялого двоpa, где жила жена этого крестьянина, не раз видел, как Августо ссорился с ее мужем. В день убийства он видел удаляющегося от постоялого двора Августо. Когда выяснилось, что Августо только притворялся слепым, последние сомнения отпали.

Энрико понурил голову.

— В первый раз, — сказал он, — я благодарю Бога за то, что Росаура умерла. Иначе бы ее золотое сердце разорвалось сегодня, И я знаю, кто был убит, это Франсиско, работник «Эсперансы», и его жена Хасинта. Он все чего-то вымогал у Августо… Могу я повидать своего сына?

— Да, можете, — сказал Мариано. — Судья дал мне разрешение, и я вас провожу.

Сторож впустил Энрике в тюрьму, потом в камеру и прикрыл за ним дверь. За те полчаса, что они с Мариано шли до тюрьмы, Энрике постарел на десять лет.

Августо сидел сгорбившись, свесив между колен руки, глядя в пол. На секунду он вскинул голову, узнал Энрике и вновь потупился.

— Отец, — начал он тихо.

Но Энрике, прижав его голову к своей груди, остановил его:

— Не надо оправдываться, сынок.

— А что надо? — с возмущением и горечью выкрикнул Августо. — Я не мог! Не мог ее потерять!

— Ты все равно потерял ее. А если говорить правду, то никогда и не находил. Ведь Милагрос не любила тебя, и все мы были против вашей женитьбы. Ты спросил меня, что надо? Я отвечу: надо пить свое горе терпеливо, до самого дна, и на дне может найтись твое счастье. А сейчас ты знай одно: ты не одинок. Я по-прежнему с тобой и по-прежнему люблю тебя, но свое горе ты должен выпить сам. Здесь тебе никто не в помощь.

И поцеловав на прощание своего несчастного сына, с состраданием и горем в сердце Энрике вышел.

Виктория очнулась в больнице, возле нее сидела Мария и держала ее за руку.

— Крепись, сестричка, — ласково сказала Мария. — Женщины из семьи Оласабль просто так не сдаются!

— Я дождусь Энрике, чтобы сказать ему, что наш сын жив. Это я обещаю, а дальше…

— Дальше ты дождешься сына с невесткой и внучками, потом дождешься их первого причастия, потом свадьбы, потом правнуков…

Виктория невольно улыбнулась той долгой череде лет, какую ей сулила Мария.

Но первым к ней пришел ее Адальберто. За это время Катриэль и Милагрос успели сходить в театр и забрать там Айлен.

Мануэла поплакала и от радости, и от горя, что расстается с любимицей.

— Я как только ее увидела, поняла, как она мне пришлась по сердцу, — сказала Милагрос, прижимая к себе Айлен.

Катриэль уже держал на руках Асунсьон и не мог налюбоваться на своих двух девочек, на свою Милагрос.

— А теперь мы в больницу! — сказал он Мануэле и Амансио. — Малышки должны придать нашей маме желания жить!

Виктории и вправду хотелось жить, глядя на своих дорогих внучек. Так же Умиленно смотрела на малышек и Мария. Подумать только! У них с Викторией теперь общие внучки. И с Викторией, и с Энрике.

— Айлен и Асунсьон будут дружить, как вы, наши дорогие бабушки, — с улыбкой сказала Милагрос.

— Но они будут гораздо счастливее нас, — в один голос ответили обе бабушки, которые сидели обнявшись и тихо любовались своими детьми.

Теперь сестры видели, как похож Катриэль-Адальберто на Энрике в молодости, а Милагрос— вылитая Мария…

— А вот Асунсьон, мне кажется, точь-в-точь бабушка Виктория, — сказала опять Милагрос.

И Виктория согласилась: действительно, что-то есть.

Вскоре пришел и Энрике, опечаленный, постаревший! Он рассказал о судьбе Августо. И все невольно примолкли, сострадая несчастному, который навлек на себя столько бед. Никому уже не хотелось его винить в тех страданиях, которые из-за него претерпели. Здесь все были в чем-то виноваты, и поэтому умели прощать…

— Он искупит свою вину, — сказала Мария.

— Он творил зло потому, что не хотел смириться со своей судьбой, — сказал Катриэль.

— Энрике! — окликнула капитана Виктория и показала на Катриэля. — Посмотри на него, это наш с тобой сын!

Энрике Муньис с Катриэлем застыли, глядя друг на друга, веря и не веря, а потом бросились друг другу в объятия.

Теперь Катриэлю осталось только обнять свою дорогую сестру Камилу, и я умру счастливая, — прошептала Виктория.

Лишь мятущаяся душа узнает беспредельность покоя, когда он наконец снисходит на нее. Каждая струнка исстрадавшейся души Виктории дышала сейчас покоем, и он казался ей благодатным покоем смерти. Но в свой смертный час она чувствовала себя счастливее, чем за всю прожитую жизнь, и была благодарна судьбе за то, что она дает ей отойти так легко и беспечально.

Но печалились ее близкие, теряя только что обретенного родного человека. И всеми силами старались удержать ее. Катриэлю, пережившему столько потерь, нестерпимо было думать еще об одной.

Камила молила о долгих днях для Виктории, чтобы наконец насладиться полнотой обоюдной любви.

Мария мечтала, что они поживут еще с сестрой вместе, наслаждаясь таким же безмятежным закатом, каким был и рассвет их жизни, совсем не предвещавший столько мучительных бурь…

Много дней находилась Виктория между жизнью и смертью, но все-таки жизнь взяла свое, и она пошла на поправку.

Наконец настал день, когда врач сказал Катриэлю:

— Лучшее лекарство для вашей мамы — деревенский воздух!

И благодатная «Эсперанса» открыла свои зеленые объятия девочкам, которых когда-то она взрастила и которые, поседев, возвращались к ней навсегда.

 

Глава 35

Для Катриэля и Милагрос «Эсперанса» была счастливым будущим, для Марии и Виктории— счастливым прошлым. Счастливым и несчастливым одновременно.

День клонился к вечеру. Мария с Домингой хлопотали, занимаясь ужином. Около них вертелись две малышки и тянули то одну, то другую за юбки, умильно выпрашивая печенье, печь которое была такая мастерица Доминга.

Дверь открылась, и в просторную деревенскую кухню, где в будние дни вся семья и завтракала, и обедала, и ужинала за большим столом, вошли Милагрос с Катриэлем и Энрике. Они только что обошли с Браулио все хозяйство и обсуждали предстоящие работы. Увидев родителей, девочки с радостным криком бросились к ним.

— А где мама? — спросил Катриэль.

— Как всегда, на любимой лошадке! Поехала, кажется, к реке. Поезжай, позови ее. Скоро ужинать! — отозвалась Мария.

Виктория сидела у одинокого креста, что затерялся среди бескрайних полей.

— Ах, Адальберто, — говорила она, — сколько времени прошло с того грустного серого дня, когда я тебя потеряла, когда я потеряла все… А сегодня я пришла сказать тебе, что малыш, которому ты помог родиться, снова рядом со мной. И он будет любить тебя так же, как всегда любила тебя я…

Катриэль, увидев издалека Викторию, спешился и подошел к ней. Он давно знал эту одинокую могилу, но не знал, чья она.

— Здесь лежит мой друг Адальберто Гутьеррес, — ответила Виктория на немой вопрос сына. — Он помог тебе появиться на свет, он дал тебе имя, он спас мне жизнь ценой своей жизни. Скажи ему спасибо, сынок, и носи его имя с честью. Он был очень достойным человеком.

И Катриэль-Адальберто поклонился тому, кто так хотел заменить ему отца…

Многое вспомнилось Виктории, и многое рассказала она своему сыну.

В доме их ждали к ужину, но не дождались.

— Я, кажется, знаю, где они, — сказала Мария.

— Они вспоминают того, кто был и нам с то¬бой верным другом, — со вздохом сказал Энрике.

— Им так нужно побыть вдвоем, — прибавила Мария.

Через несколько дней Катриэль-Адальберто и Милагрос, взяв с собой Айлен и Асунсьон, поехали в индейскую деревню. Даже узнав, что по рождению он белый, Катриэль не отказался от народа, с которым породнился. Он продолжал считать себя сыном индейского племени и хотел, чтобы его дочь Айлен сохранила связь с родом его матери. Милагрос была одного мнения с мужем. Она не питала неприязни к той, что была женой Катриэля, подарила ему дочь и умерла. Познакомившись с Инти, она искренне почувствовала к нему симпатию. Своим спокойным достоинством и благородством он невольно напомнил ей Катриэля.

— В нашем доме мы всегда будем чтить память вашей сестры, — сказала ему Милагрос, — и наш дом всегда будет открыт для вас. Моя маленькая Айлен никогда не забудет свою маму, обещаю вам!

— У вас золотое сердце, Милагрос, — ответил ей растроганный Инти, — у моей сестры было точно такое же.

Благосклонно принял Катриэля с женой и вождь племени. Раз уж белые поселились на здешних землях, так пусть уж лучше роднятся с индейцами, чем воюют с ними. Рожать детей лучше, чем убивать. Так считал старый и мудрый вождь, который много воевал на своем веку, чьи сыновья стали могучими воинами и погибли, чьи внуки подрастали, и он хотел поглядеть и на правнуков.

— Я запишу наши индейские предания и легенды, — сказал Катриэль Милагрос, когда они возвращались из селения. — Земля, на которой поселились белые, помнит их. И для того, чтобы жить на ней счастливо, каждый должен их знать.

Закатное солнце золотило бескрайние прерии. Древняя эта земля приняла в свое лоно разных детей человеческих: и красных, и черных, и желтых, и белых. Она давала им кров и пищу для того, чтобы они породнились и создали новую расу, жизнестойкую и жизнелюбивую, помнящую разных богов, и поэтому терпимую и терпеливую…

— Доминга! Ты куда? — окликнула Мария старую служанку, которая поставила супницу на хрустящую скатерть и пошла к двери. Вся семья сидела в большой столовой за воскресным столом. — Ты же сидишь с нами, Доминга! Ты давно член нашей семьи, и мы не будем обедать без тебя! Хватит тебе сидеть одной на кухне!

— Ты заменила нам мать, Доминга, — поддержала сестру Виктория. — А для наших внучек ты — бабушка. Пришел наш черед заботиться о тебе, — и первой она налила суп старой Доминге.

Вечером Доминга поила Браулио чаем на кухне и говорила:

— Я стала старая, Браулио. Для меня настало то время, когда все хвори обрушиваются разом. Но я прожила хорошую жизнь. Вырастила своих девочек — Марию с Викторией. И ты, если что, заботься о них. Смотри, чтобы не случилось чего плохого! Заботься и о них, и о Милагрос, и о детках…

— Что это ты, Доминга? Как будто умирать собралась? — похлопав по руке старую приятельницу, засмеялся Браулио.

— Все под Богом ходим, — отвечала старуха. — А тебе я вот что скажу: женись, Браулио! Тебе сейчас самое время жениться. Вон как Паулина на тебя заглядывается! Не заставляй девушку томиться. Таких, как она, днем с огнем поискать.

Быстрая и проворная смуглянка Паулина была по душе и Браулио, но он считал себя слишком старым для женитьбы. Слова Доминги смутили его: — неужели и вправду заглядывается? Но Доминге можно было верить — она знала про все сердечные дела во всей округе.

Однако отвечать Доминге он не стал, только отпил еще глоток крепкого душистого чая.

— Хорошо бы построить здесь часовенку, — сказала Мария, когда они с Викторией и двумя малышками добрались до кладбища.

И сестры подошли к могиле Хуана и Амалии, на которой не были так давно. Обитатели «Эсперансы» не оставили ее в забвении — все вокруг было убрано, цвели цветы.

— Мама, папа, дорога оказалась очень длинной и трудной, но мы вернулись. Мы снова здесь, как обещали, мы опять вместе, — говорила Мария.

— Да, мы вместе и счастливы, — подхватила Виктория, — а это наши внучки.

— Они — залог нашей крепкой и счастливой семьи, — продолжала Мария, — и мы клянемся…

— …что всегда будем любящими сестрами, — закончила Виктория.

Подошел Энрике и обнял сестер за плечи.

— Пойдем поговорим и с Росаурой, — тихо сказала Мария, и все втроем они медленно пошли по дорожке, а маленькие девочки, смеясь и шаля, бежали впереди.

Эпилог

Прошло еще десять лет. В «Эсперансе» готовились встречать Рождество. Ждали Лусию с Пабло и с детьми, ждали Камилу с Мариано. Вся семья обещала быть в сборе, и поэтому у Марии с Викторией было особенно много хлопот. С грустью вспоминали они свою Домингу, ее сладкие булочки с корицей, румяную индейку, шоколадный торт. Вместе с хозяйками суетилась и Паулина, ставшая вместо Доминги их правой рукой, и если ее муж, Браулио, был душой всего имения, то она была душой дома.

Милагрос с Адальберто поехали в Санта-Марию за покупками и должны были вот-вот вернуться. Дети, а их было уже четверо, с нетерпением ждали их.

— Что же привезут папа с мамой? — гадали они.

— Всяких сладостей для рождественского ужина, — отвечали бабушки, — но сейчас вы их все равно не получите. А если будете плохо себя вести, Санта Клаус не принесет вам подарков.

Крошка Росаура обиженно надула губки, а потом протянула пухлую ручонку к Виктории:

— Ну, тогда дай еще изюмчика, бабушка.

— Только поделись с Анибалом, — предупредила Виктория и щедро оделила любимицу изюмом.

— А большие дети ведь еще не знакомы с нашим Мартином, — с улыбкой проговорила Мария. — Выходит, что мы с Энрике приготовили им сюрприз.

Мартин, годовалый малыш, был самым младшим обитателем «Эсперансы». Он остался сиротой, и друг Энрике, генерал Хайме, вез его в монастырский приют, но дорожные обстоятельства вынудили генерала оставить малыша на неделю в имении. Стоило Марии взять Мартина на руки, как она поняла: нет, она не отдаст erо в приют. Он будет их с Энрике сыном. Заботы о малыше осветили жизнь Марии новым светом — «Женщины Оласабль в первую очередь матери, потом хозяйки, а уж потом жены» — так про них говорили, и так оно было на самом деле. Однако Энрике долго не соглашался усыновить Мартина. С болью он вспоминал о своем приемном сыне Августо и опасался повторить печальный опыт. Дни шли, малыш прогостил в имении больше месяца, и когда генерал Хайме наконец приехал за ним, то Энрике понял, что не в силах расстаться с мальчиком. Так на склоне дней Энрике с Марией вновь почувствовали себя родителями.

У крыльца остановилась коляска. Хлопнула дверь, и в кухню вошли Милагрос и Адальберто — Катриэль. Дети с радостными воплями бросились к ним — они не виделись несколько дней и успели соскучиться.

— На Рождество обещаем вам чудесный сюрприз, — весело сказала Милагрос. — Представляете, дорогие бабушки, из Европы вернулись наконец Амансио с Мануэлой. Хосе так вырос, и ему не терпится повидаться с Айлен и с Асунсьон.

Девочки запрыгали, захлопав в ладоши.

— В Европе их театр пользовался большим успехом, — продолжала Милагрос, — но они соскучились и вернулись уже навсегда. Амансио уже купил театр в Санта-Марии, и на Рождество они приедут к нам с сюрпризом!

— Какие еще новости вы привезли? — стали спрашивать Мария с Викторией.

— Новостей целая охапка, одна лучше другой, — рассмеялся Адальберте, — но сейчас вы их не получите, дорогие бабушки, их преподнесут вам вместе с подарками от Санта-Клауса!

— Ну хоть каких-нибудь, ну самых неинтересных, — стали просить бабушки.

— А нам чего-нибудь вкусненького, ну из того, что самое невкусное, — стали просить дети.

— Хорошо, — сдались родители, и дети получили по большому прозрачному леденцу.

— А вам мы сначала передадим всевозможные приветы: во-первых, от сеньора судьи Мариано Хименеса, во-вторых, от сеньоры поэтессы Камилы Хименес. У нее вышла книжка стихов, и она привезет ее вам в подарок. Ее школа для бедных будет скоро лицеем имени Росауры Муньис!

Бабушки захлопали в ладоши — молодец Камила!

— В-третьих, — продолжала Милагрос, — вам кланяется юный адвокат Хуансито, он тоже собирается осчастливить нас своим приездом на Рождество, в-четвертых, сеньор Пабло Сандоваль и его жена Лусия. Женская газета сеньоры Лусии пользуется большим успехом. Она стала едва ли не популярнее газеты ее мужа.

Но Пабло не конкурирует с женой, — вмешался в разговор Адальберто, — он по-прежнему без памяти влюблен в нее и сам читает по утрам только ее газету.

Все невольно рассмеялись.

— Я надеюсь, что он привезет нам несколько номеров, — сказала Виктория.

— Непременно, иначе что он будет здесь читать? — рассмеялась Милагрос.

— Как это что? — возмутился Адальберто. — Да он с утра и до ночи будет читать мою книгу!

И он вытащил из кармана небольшой изящный томик, который тут же передал в руки Виктории.

— Как я счастлива! Поздравляю тебя, сынок, — сказала она, с наслаждением вдыхая запах свежей типографской краски. — Вот и вышла твоя «Маленькая англичанка»! А давно ли она была лишь исписанными листками, которых становилось все больше и больше?

— Дай-ка и мне посмотреть, — попросила Мария и, открыв первую страницу, прочитала: «Посвящается мисс Элеоноре Паркер».

— Какая чудесная была женщина, — растроганно сказал вошедший в кухню Энрике. — Поздравляю тебя, сынок. Мы все очень многим ей обязаны. Для всех нас она была настоящей учительницей.

И в ушах его зазвучал голос мисс Паркер: «Мой отец был рыбаком и говорил мне: будь как море, дочка, никогда не прекращай борьбу. А перед смертью, глядя на меня своими синими как море глазами, сказал: и если в борьбе против несправедливости, ненависти и зла тебе придется расстаться с жизнью, уходи спокойно, как я, с чувством собственного достоинства и улыбкой на губах…»

Так она и умерла, их учительница, мисс Паркер, и Энрике невольно поник головой.

— Ну вот, все приветы и кончились, и новости тоже, — говорила между тем Милагрос.

— Значит, на Рождество ни одного сюрприза? — разочарованно протянули бабушки.

— Почему же? На Рождество вас ждет один, но очень большой сюрприз.

Сюрпризы в канун Рождества начались с утра, потому что приехали Амансио с Мануэлой и Хосе и привезли с собой что-то огромное и очень длинное.

Сверток внесли в большую гостиную и закрыли ее. Милагрос, пошептавшись с Мануэлой, объявила детям, что гостиную откроют только вечером. Зато все взрослые просто не выходили из гостиной. Дети сгорали от любопытства, Паулине стоило больших трудов удержать их от вторжения. Только угроза, что Санта Клаус не принесет им подарков, образумливала стайку непосед.

— Это Рождество мы будем встречать по-европейски, — объявила Мануэла, снимая со свертка веревки.

В свертке оказалась елка, и все с наслаждением вдохнули чудесный смолистый запах.

— Мы украсим ее, повесим всевозможные сладости, а под елку положим для всех подарки.

— Представляете, как изумятся и обрадуются ребятишки! — продолжала Мануэла.

Но и взрослые обрадовались, как дети. — Так, наверное, встречали Рождество мои родители в своей далекой Испании, — сказала Мария, всплеснув руками. — Пойдем, Виктория, пороемся в наших шкатулках, поищем украшения.

Бабушки завязали на елке разноцветные банты, повесили свои длинные бусы, а потом стали развешивать марципановых зверюшек, пряничных человечков, орехи и апельсины, и вышла не елка, а настоящее чудо! — аппетитная, ароматная.

Когда в гостиную вошли приехавшие Камила и Мариано, они восторженно ахнули.

— Точно такую же мы нарядим моим деткам в школе! — закричала Камила.

Потом она прижалась к матери, словно чувствуя себя маленькой девочкой, притянула к себе за руку любимую тетушку Марию и, обняв обеих, тихо сказала:

— Скоро и я вам подарю внучку или внучонка. Это и есть мой рождественский сюрприз.

Сестры бросились целовать Камилу. Столько лет у них с Мариано не было детей! Как переживала бедняжка Камила! Она окружила себя чужими ребятишками, любила их, радовалась, но порой говорила с невольным вздохом:

— Что ж, такова моя судьба: у меня рождаются стихи, а не дети.

Но она всегда чувствовала, как обрадовался бы ребенку Мариано, каким бы он был чудесным отцом. Мариано никогда не упрекал ее, обожал и восхищался как в юности, не было горечи и в его обращении «с племянниками, но Камила чувствовала, что в душе мужа может забить необыкновенный источник радости и открыть его может только ребенок. И вот она родит ему долгожданного малыша! Невольно на глазах Камилы заблестели слезы. Невольно повлажнели глаза сестер. И все три женщины крепко-крепко обнялись.

— Пойдем, ты полюбуешься на нашего с Энрике Мартина, — шепнула Мария и повела Камилу в детскую.

Но страсть к путешествиям увлекла Мартина в кухню, он оползал ее всю, обнаружил в углу запасы изюма и колотых орехов, уселся и стал не спеша подкрепляться то одним, то другим. За этим занятием и застали его три взволнованные женщины, которые успели уже обежать весь дом. Шурша юбками, они кинулись к нему, подхватили несколько перепуганного малыша и покрыли страстными поцелуями.

Вскоре приехали и Лусия с Пабло и с детьми. Снова объятия, восклицания, поцелуи. Старшие девочки уселись поболтать, малыши затеяли возню.

Женщины накрывали на стол, мужчины беседовали и курили, и все вдыхали аппетитный запах жарящейся индейки.

— Как жаль, что с нами нет мамы Маргариты, — с невольным вздохом сказала Лусия, и каждый припомнил что-то свое, хорошее и доброе, про эту достойную женщину, которая окончила свои дни в кругу любящей семьи, окруженная заботой детей и привязанностью внуков.

Но вот наконец все готово. Взрослые распахнули двери гостиной, и дети застыли перед невиданным зрелищем: удивительное дерево протягивало к ним свои пушистые ветки, полные чудесных плодов.

— Пусть таким же щедрым будет для нас весь будущий год! — пожелал с доброй улыбкой Энрике.

Мария села за пианино и заиграла рождественский псалом, который она разучила с детьми, но запели все: и дети и взрослые, славя пришествие на землю Бога любви.

— Ну а теперь за стол! Все успели страшно проголодаться! — пригласила всех Виктория еще звенящим от слез голосом, и все чинно и торжественно двинулись к праздничному столу.

Рассевшись, все поглядели друг на друга — вот она, одна большая семья, вместе с Браулио и Паулиной одна большая семья. И, как всегда за рождественским столом, одно место пустовало — место для путника, для несчастного, которому не повезло и он оказался в рождественскую ночь в пути без крова и пищи. Был несчастный и в их семье, но если его не было с ними под их общим кровом, то никто не изгонял его из своего сердца. О нем помнили, ему сострадали.

И когда все подняли бокалы, поздравляя друг друга со счастливым Рождеством, раздался стук дверь. Открывать ее бросились все. На пороге стоял высокий почти седой мужчина.

— Августо! Сынок! — первым узнал его и бросился к нему Энрике.

— Входи, Августо, мы рады тебе и все вместе поздравляем тебя с Рождеством, — присоединился к отцу и Адальберто-Катриэль.

Женщины молчали, но, глядя на их ласковые растроганные лица, полные доброжелательности и привета, Августо понял, что путь страдания и искупления окончен и он наконец в кругу любящей семьи. С глухим рыданием припал он к груди Энрике и будто маленький мальчик пролепетал:

— Простите меня!

Круг сомкнулся, пустота в нем восполнилась, он был вновь неделим и неразрывен — живой, подвижный, меняющийся круг семьи…

А когда все поужинали и дети порадовались своим подаркам, все опять уселись вокруг стола, чтобы исполнить старинный обряд — обряд зажигания свечей.

Первую свечу зажег Адальберто-Катриэль за красивейшую в мире женщину — Милагрос.

Вторую зажгла Милагрос за лучшего из мужчин — Адальберто-Катриэля.

И все вместе они зажгли свечу за своих матерей — лучших в мире, любимых, любящих и заботливых.

К трем свечам присоединилась четвертая— Милагрос зажгла ее за своих братьев — старшего Анибала и младшего Хуансито. И все вспомнили того, кто творил много зла, но раскаялся и ушел в мир иной. А потом пожелали долгого и счастливого пути другому, младшему брату.

Загорелась пятая свеча — Катриэль зажег ее за Камилу: счастья тебе, сестренка! Да не оскудевает в нас с тобой ток жизни и дуновение творчества!

Шестую свечу Катриэль зажег за человека, которого выбрал бы себе в отцы, если бы он не был ему отцом, и все растроганно посмотрели на Энрике, пожелав ему счастья и благоденствия.

— В эту ночь прощения и милосердия, — сказала Милагрос, — я зажгу свечу за человека, которому так и не открылся истинный свет любви, но мы вспоминаем его с любовью и состраданием, я зажигаю свечу за нашего с тобой отца, Лусия, — и она зажгла свечу за Гонсало. И еще одна свеча загорелась за тех, кого нет, но кто всегда жив в сердце, и все вспомнили Асунсьон.

— Ты страдала и жертвовала молча, чтобы не ранить тех, кого любила, — сказала Мария. — Ты посвятила жизнь тому, во что верила, и пусть недолгое время, но была счастлива. Жизнь подарила тебе сына, но мы все чувствуем себя твоими детьми.

Загорелась свеча и за тех, что не пожалели своего счастья и своей жизни для их общего счастья, — за Росауру и Лилен.

Загорелась свеча и за Мануэля, который сам казнил себя за жестокость к дочери.

Загорелась свеча и за Энкарнасьон, помнили ее только Виктория и Мария, но свет ее любви горел в них и согревал и детей и внуков.

Последнюю свечу Милагрос зажгла за Августо, желая ему долгой жизни, которая умудрит его и наполнит сердце сладостью прощать и быть прощенным.

Двенадцать свечей горело на столе, и старые и молодые сидели, глядя на них и вспоминая всех тех, кто дарил им счастье и веселье, кто болел и страдал за них, кто любил и заботился, — вспоминали корни и ветви дерева, которое зовется семьей. Вспоминали все ветви семейного дерева — и больные, и отсохшие, потому что семья устроена так, что, когда отсыхает одна ветвь, на другой расцветает цветок.

И вспоминая, постигали простую истину: семья жива только не иссякающей силой прощения…