Меня не оставляет желание побольше узнать о прошлом семьи. Отец молчит, он в своей позиции тверд как кремень. Несмотря на все мое любопытство, я не давлю на него и даже начинаю думать: он сделал правильно, что не позволил своим детям расти, неся на своих плечах тяжкое бремя войны. Нам он рассказывал только о своем детстве в Клеве и Неймейгене. Как выглядели раньше его родители, тетушка Роза и он сам, в каком они жили доме, я не имею ни малейшего представления. От прошлого нашей семьи не осталось никаких фотографий. Все утрачены, говорит отец.

Остается лишь искать тетушку Розу. Однако я не могу позволить себе просто позвонить ей. Ведь мой отец разорвал с Розой все связи. Опасаюсь, что и она тоже откажется раскрывать тайны столь долго замалчиваемого прошлого.

Но однажды я оказываюсь по служебным делам в финской столице и, неожиданно для себя, решаю поменять обратный билет с пятницы на вечер воскресенья, чтобы выехать домой из Стокгольма. В тот же вечер я отправляюсь морем в Стокгольм, где живет моя тетушка.

Рано утром мы приближаемся к красивейшему шведскому побережью. Корабль медленно скользит мимо многочисленных необитаемых островков, ловко лавируя между ними. Пять часов утра, я один стою на палубе. Море вокруг меня залито мягким и одновременно ярким светом, а солнце только начинает подниматься над пурпурным востоком в безоблачное голубое небо. На глади воды ни единой морщинки, и корабельные моторы потихоньку бормочут за моей спиной. Я иду на нос корабля, свешиваюсь вниз и смотрю, как водное полотно с легкими всплесками разрезается надвое. Корабль плывет быстро. Я долго остаюсь на палубе один, и мне кажется, что я один на всем белом свете. Однако, по мере того как мы приближаемся к Стокгольму, палуба заполняется народом. Швартуемся мы без приключений, в шесть утра я схожу на берег.

В шесть утра еще слишком рано звонить тетушке Розе. Я немного жду, пью кофе и звоню ей двумя часами позже. Она, сняв трубку, называет свое имя и, услышав голландскую речь, тут же переходит на родной язык. Я говорю ей, что нахожусь в стокгольмском порту, что очень хотел бы заехать к ней, чтобы порасспрашивать о прошлом. Она отказывается и без обиняков сообщает, что у нее нет желания приглашать меня в гости. Но я не тушуюсь и поясняю ей, что я приехал не от имени и не по поручению своего отца, а исключительно по собственной инициативе, отец даже не знает, что я в Стокгольме. Однако тетушка Роза непреклонна.

— Вот и оставайся со всеми своими благими намерениями торчать в стокгольмском порту в эту чертову рань!

Но когда я выпаливаю ей, что знаю про наше еврейское происхождение, она соглашается говорить со мной о прошлом и пытается за десять минут рассказать мне всю историю семьи. Ее как будто прорвало. Она тараторит без умолку.

Говорит страшно быстро. Я запоминаю очень мало из того, о чем она рассказывает. Да и сам ее тон, и вывод, который она делает напоследок, отнюдь не радуют. Теперь, считает она, я все знаю, она мне все сообщила, и, стало быть, ей тем более незачем приглашать меня к себе в гости. Выкладываю на стол свою последнюю карту: я здесь до вечера воскресенья и отсюда улетаю в Амстердам. А сейчас пойду искать отель и осматривать город.

В завершение своей тирады добавляю:

— Мой отец молчит. Вы единственная, кто хоть что-то может рассказать нам о прошлом, о том, как это было, как вы жили тогда. Завтра утром я снова позвоню вам с тем же вопросом. И если вы снова откажетесь со мной встречаться, я отнесусь с уважением к вашему решению, откланяюсь и пожелаю вам всего наилучшего!

Не дожидаясь ее ответа, вешаю трубку. На следующее утро в восемь утра — дольше я не могу ждать — я снова звоню ей. И уже через полчаса стою перед ее дверью.

Я звоню, и дверь мне открывает седовласая женщина с большими лучистыми глазами. Несмотря на возраст, она выглядит здоровой и крепкой. Это не хрупкая старушка. Она смотрит на меня с любопытством и с улыбкой протягивает мне руку. Это моя тетя Роза. Но когда я хочу зайти в дверь, она останавливает меня. Сперва я должен снять ботинки, говорит она, и выбрать себе тапочки из тех, что стоят в коридоре. В зеленых тапочках я вхожу в дом.

Это особенный день. Мы долго общаемся с тетушкой Розой, она показывает мне довоенные фотографии. В 1942 году она закопала их где-то в Ден-Босе и позже, при первой же возможности, выкопала из земли. Наконец-то я вижу лица своих бабушки и дедушки, других родственников. Я взволнован. Они смотрят на меня с улыбкой — элегантные, в красивой одежде. Они гуляют, сидят за столом, плавают по Рейну, отдыхают на курорте, я вижу их дома в Клеве и Неймейгене. Я вижу отца ребенком и в солдатской униформе на вокзале в Ден-Босе. Я задаю тысячу вопросов, и своим звонким голосом Роза рассказывает мне об исчезнувших жизнях. Образы моих бабушки и дедушки, других членов семьи возвращаются ко мне из забвения. Внезапно Роза останавливается, вынимает из альбома фотографию моих бабушки с дедушкой и отдает ее мне — “на память”. Рядом с ними ребенок, это мой отец.

— А его можешь отрезать, — указывая на него, говорит Роза.

Затем она встает, у нас пауза в беседе, приносит из кухни чайник. Мне кажется, что на стене среди картин и многочисленных фотографий висит кусок колючей проволоки. На мой немой вопрос Роза коротко отвечает:

— Сувенир из Аушвица…

За чаем она рассказывает о своей жизни. Мне хочется узнать как можно больше подробностей, я часто перебиваю ее вопросами, и у меня складывается впечатление, что она очень хорошо говорит и помнит множество мелочей. При всей серьезности темы, она то и дело шутит и рассказывает анекдоты, над которыми мы оба смеемся.

Несмотря на весь свой трагический жизненный опыт, Роза сумела сохранить жизнерадостность, страсть к музыке и танцу, живой интерес к людям и потрясающий оптимизм.

— Хоть я и давно живу в Швеции, я по-прежнему подписываю письма своим именем — Роза, — говорит она с улыбкой. — И все-таки есть небольшая разница. В букву “Р”, с которой начинается “Роза” или мое полное имя — “Розита”, я врисовываю улыбающуюся рожицу — она подсмеивается над жизнью. Тем самым я показываю язык всем тем, кто хотел меня сломать или проглотить живьем. Не дождетесь!

Рассказывая о своих погибших родителях, она замечает:

— С Элоном, моим мужем, я обрела новую семью. Шведы здесь очень чтут родственные связи. Когда я была молодой и жила в Неймейгене, я не держалась за семью, но теперь воспринимаю это совсем иначе.

И она с гордостью рассказывает о том, что одна из дочерей брата Элона названа в ее честь. Ее зовут Роза Нордстрем.

Время от времени мы устаем от разговоров, выходим на прогулку, заглядываем в какое-нибудь кафе или любуемся восхитительным видом на озеро Меларен. Глядя на его спокойные воды, Роза говорит:

— Я хочу, чтобы после моей смерти над этим озером развеяли мой прах…

Когда на город опускается вечер, мы спешим к метро, чтобы я успел доехать в аэропорт. Это конечная станция линии, которая идет вдоль моря — из центра города в пригород. Погода портится, на улицы опускается серый туман. По пути к метро мы продолжаем беседовать, но, поднявшись на перрон, замолкаем. Я захожу в вагон поезда, двери автоматически закрываются, а мы продолжаем смотреть друг на друга сквозь стекло. Серьезно, без улыбки. Поезд трогается, набирает скорость. Я вижу, как она стоит одна на перроне и машет мне на прощанье. Ее фигурка становится все меньше и меньше, а потом ее и вовсе поглощает туман.

Это был первый и последний раз, когда я видел ее, мою тетушку Розу…