Предполагаемый благодетель разоблачен

«Привет, Герольд, спасибо за твою вчерашнюю эсэмэску. Часы, проведенные с тобой, с Юлией и Мануэлем, доставили мне большое удовольствие. С вами мой вечер был бы наверняка веселей. Что ж, еще один урок жизни. Я надеюсь, мы скоро увидимся, может быть, выпьем кофе? Сердечно, Ребекка».

К сожалению, «Новое время» дало мне лишь час времени, чтобы провести это необычайно радостное утро понедельника в постели с моим мобильником, носителем хотя бы известия от Ребекки, раз уж не разговора с ней самой. Затем позвонила Клара Немец, и я по ошибке нажал кнопку «принять» вместо обычного по понедельникам «отказаться», чем безвозвратно испортил себе день.

– Алло, Герольд, ты уже читал «Люди сегодня»? – спросила она.

– Нет, с чего бы вдруг?

Это действительно было гротескное предположение, гораздо вероятнее я мог бы оказаться случайным свидетелем неожиданного солнечного затмения.

– Они представили нам спонсора.

– Кого-кого?

– Анонимного спонсора.

– Да что ты? И кто же он?

– Бертольд Хилле.

– Кто?

– Бертольд Хилле.

– Бертольд?

– Хилле, – сказала она.

Я попытался рассмеяться, но этот прикол даже мне показался слишком мрачным.

– Анонимным благодетелем явно был Бертольд Хилле, – повторила она.

В первый момент мне ничего не пришло в голову, по крайней мере, ничего приемлемого для моего мозга. Итак, на какое-то время я оказался в шокированном состоянии и поклялся себе выйти из него не раньше, чем окажусь в баре Золтана. Правда, путь до этого спасительного берега был еще очень долгим.

– Ты можешь зайти к нам в редакцию?

– Когда? – спросил я.

– Лучше всего сейчас.

– Это обязательно?

– Я думаю, это действительно необходимо, – ответила она.

* * *

Титульная страница газеты создавала видимость, что раскрыта одна из величайших загадок криминальной истории. Самый жирный из заголовков гласил: «Предполагаемый благодетель обнаружен». На мой взгляд, тут было налицо грубое противоречие, поскольку либо предполагалось, кто был благодетелем, либо обнаружилось, а то и другое вместе было возможно только в СМИ, а именно – в такой грязной газетенке, как «Люди сегодня». Под заголовком был размещен огромный портрет Бертольда с надменной ухмылкой и сигарой в руке. Фото было – сообразно природе оригинала – крайне непривлекательным, среди прочего и потому, что сделать его более привлекательным было невозможно. У Бертольда было одно из тех немногих лиц, которым пошло бы только на пользу, если прикрыть их черным прямоугольником; было бы хоть немного симпатичнее. Но, может, я был в этом не вполне объективен.

Остальная полоса состояла главным образом из тревожных обрывков слов, набранных жирным шрифтом:

«Люди сегодня» – эксклюзивно: эффект разорвавшейся бомбы в серии пожертвований.

Не что иное, как подарки для бедных грязными деньгами.

Лоббист играл роль Деда Мороза.

Группа PLUS вовлечена в финансовое мошенничество.

Журналист «Дня за днем» исполнял роль курьера с деньгами. (Тут они имели в виду меня).

Подробные материалы и разъяснение мотивов к скандалу с пожертвованиями – см. на стр. 2–8.

Естественно, я не вчитывался в детали, да это было и не так легко – извлечь немногие факты из этой трясины дешевых выкриков, но одно было ясно: против Бертольда Хилле действительно ведется уголовное расследование по подозрению в уклонении от налогов. В ходе розысков органы наткнулись на его тайный счет в Лихтенштейне, с которого за прошедшие месяцы то и дело списывались крупные денежные суммы, несколько раз они составляли ровно по десять тысяч евро. Кроме того, денежные потоки и соответствующие разоблачительные телефонные разговоры связывали Хилле и Акселя Миттерайнера, члена совета директоров торговой сети PLUS.

То есть, если верить «Людям сегодня», от упомянутых лиц несло за сто километров против ветра и явствовало, что серия благодеяний была сговором и махинацией дельцов и лоббистов.

Вовлеченным в это мошенничество, как следовало из текста, оказался и Герольд Плассек, первый муж супруги промышленника. Тут же они разместили мое символическое фото, сделанное во время баскетбольного матча; на снимке я выставил перед собой ладони с десятью растопыренными пальцами – якобы защищая лицо. Подпись под снимком гласила: «Предполагаемый провозвестник счастья Плассек в разговоре с шеф-корреспондентом Либкнехтом был скорее скуп на слова.

А что же сказал Бертольд в ответ на обвинения? На запросы «Людей сегодня» получен ответ, что промышленник находится в деловой поездке в Дубаи и в настоящий момент не готов к комментариям».

Я пробежал глазами и заключение Либкнехта:

«УТРАТА ИЛЛЮЗИЙ. Это было как в сказке: беднейшие из бедных получают с невидимой руки огромные денежные подарки. 10.000 евро для бездомных, 10.000 евро для безнадзорных детей, 10.000 туда, 10.000 сюда. Чеченской семье дается возможность и дальше грезить о рае благополучия. Но тут час сказки миновал. Промышленник, на след которого вышли органы, не знает, куда девать свои черные деньги. Гигант оптовой торговли хочет спасти свою захиревшую бесплатную газету. Что делать? Заново изобретают доброго Деда Мороза. Ключевой фигурой в игре становится родственник промышленника, до сих пор ничем не проявивший себя журналист. Чтобы отвести подозрение от бесплатной газеты, большие спонсорские акции переносятся в левоальтернативную газету.

Еще не все загадки разгаданы, еще многие детали остаются под вопросом. И перед лицом закона неукоснительно действует презумпция невиновности. Но уже сейчас можно подвести отрезвляющий итог: добро в очередной раз оказалось расколдовано. Деньги грязные. И они правят миром».

 

Клара в растерянности, «Новое время» в осаде

– Герольд, вот о чем я хотела тебя спросить в первую очередь… Пожалуйста, не обижайся на меня, но мы должны это… Это просто надо прояснить… – мялась Клара.

– Ты хочешь сказать, знал ли я… Нет, у меня не было ни малейшей догадки обо всем этом, можешь мне поверить, – сказал я.

– Спасибо, – пролепетала она.

Она казалась очень расстроенной; на мой взгляд, ей следовало выпить шнапса, но до этого она должна была дойти сама. А то, в чем сейчас нуждался я, в обычные стаканы, пожалуй, и не разольешь.

– С Бертольдом никогда не было никаких разговоров. Откуда у него деньги, как он их наращивает, где они лежат, что он с ними делает – все это меня никогда не интересовало. Деньги меня никогда не интересовали. Бертольд меня никогда не интересовал. Он живет в другом мире, от которого меня тошнит. К сожалению, он живет там с моей бывшей женой. И с Флорентиной. Я уже рассказывал тебе про Флорентину? Это моя малышка. Ну, теперь она уже не такая и малышка…

Тут я предпочел замолчать, заметив, что мой голос больше не слушается меня. Только про маму сейчас не думать, или про Мануэля, или про Паевых, или про Ребекку, да и про Энгельбрехтов тоже, как они стояли у меня в дверях, с золотыми дукатами.

– Вот дерьмо, – выругался я.

Клара кивнула, она была совершенно того же мнения. Потом мы какое-то время просто сидели молча, потому что «дерьмо» стояло в воздухе само по себе и никто не нуждался в дальнейшем объяснении.

– Как ты думаешь, в этом деле действительно что-то есть? То есть можно ли ожидать чего-то такого от Бертольда Хилле? – спросила она наконец.

– От Бертольда Хилле можно ожидать чего угодно, – сказал я.

Хотя я не мог себе представить, чтобы он мог прийти к мысли назначить провозвестником счастья именно меня, разве что… разве что… разве что его попросила об этом Гудрун… Тут у меня в голове промелькнула недобрая мысль.

– Мне срочно надо переговорить с Гудрун, – я вскочил и бросился к двери.

– Стой, пока ты не ушел, скажи, пожалуйста, как нам реагировать. Что мы должны написать?

– Лучше всего правду, – пришло мне в голову.

– Очень хорошо. А что есть правда?

– Что мы ее не знаем, – сказал я.

Она смотрела на меня в отчаянии. Одно дело выдавать слухи за правду – для журналиста это было бы детской забавой. Но написать о правде, которую не знаешь, – это выходило далеко за пределы того, для чего предназначена журналистика. И это, к сожалению, относилось и к приличным газетам – таким, как «Новое время».

 

Гудрун отделяет личное от делового

Гудрун как будто ждала меня, хотя уже тринадцать лет я больше не являлся без предупреждения ни на ее порог, ни в ее жизнь. У нее были зареванные глаза, а сцена нашего приветствия напомнила мне о тех ужасных временах, когда мы жаркими объятиями пытались преодолеть крах наших любовных отношений – словно изнуренные боксеры, которые ищут спасения в клинче, поскольку сейчас грядет нокаут.

Правда, я тут же успокоился, поскольку почувствовал, что Гудрун не могла подложить мне такую свинью, какую я было заподозрил: будто она повелела своему помещику сделать из меня звезду журналистики и подсунуть мне под маской милосердного благодеяния его грязные деньги, чтобы в доме Хилле я больше не выступал в роли просителя и чтобы дочурке Флорентине не пришлось всю жизнь страдать оттого, что ей достались гены спившегося неудачника. Нет, Гудрун не могла меня так унизить.

– Хочешь виски? – спросила она, видимо потому, что сама его хотела.

– Да, с удовольствием, я ведь так и так еще не завтракал, – ответил я.

Подобные замечания она никогда не находила веселыми и в менее удручающих ситуациях, потому мы и не подходили друг другу. Не только потому, но и потому тоже.

Налив порядочную взрослую порцию, чтобы я какое-то время был занят самим собой, она приступила к пространному монологу.

– Герольд, поверь, я ничего про это не знала, на меня это все обрушилось как гром среди ясного неба. Я чувствую себя захваченной врасплох – так же, как и ты. Сегодня рано утром мне позвонил папа и все рассказал. Он обо всем узнал от старого Кунца. У них там тоже, естественно, черт знает что творится. Я думала, свихнусь, когда услышала, что напечатано в «Людях сегодня». Разумеется, я тут же попыталась связаться с Бертольдом, но попадаю только в его голосовую почту, это сводит меня с ума. Он по делам в Дубаи, то есть, я думаю, он как раз сидит в самолете на Франкфурт. Возможно, он еще даже не знает о том, что его ждет. Его хватит удар, когда он узнает…

– То есть ты не думаешь, что он как-то замешан в спонсорском деле?

– Нет. Это невозможно. Этого не может быть. Бертольд – не тот человек, кто делает такие вещи, – ответила она.

– А счет в Лихтенштейне? И крупные суммы, которые он с него снимал? Что, Бертольд не тот человек, кто делает такие вещи? – спросил я.

– Это наверняка не имело ничего общего с пожертвованиями.

– Собственно, это не мое дело, но для чего один-единственный человек снимает так много денег? Для чего они ему? Он что, хочет купить остров? Или собирается построить египетскую пирамиду?

– Послушай, Герольд. Меня никогда не занимали такие вещи. Мы всегда строго отделяли одно от другого – личное и деловое. Свои профессиональные операции он всегда совершал в одиночку и держал это при себе. Он не хотел грузить этим меня и семью.

– Весьма чутко с его стороны.

– Он всегда говорил, что такая уж у него работа, что он одной ногой автоматически стоит вне закона, что бы он ни делал. Все это – вопрос истолкования.

– Отличная работа, – сказал я.

– Это и есть цена.

– Цена чего?

Это был рискованный вопрос, ибо с Гудрун станется: она могла бы принудительно протащить меня с экскурсией по всем помещениям, где были собраны трофеи благосостояния – от китайского платяного шкафа – через жизненно необходимый электрический подогреватель тарелок – и до отмеченного антверпенской дизайнерской премией держателя для туалетной бумаги. Только сами рулоны туалетной бумаги были на удивление нормальными. Но она промолчала и еще подлила мне виски.

 

Проблемы, алкоголь и кофе

Когда я вернулся домой, Мануэль еще не ушел. А я боялся встретиться с ним. И он действительно скорчил мне более дружелюбную, чем обычно, рожу, задрав себе кончик носа. К счастью, я воспринял действительность довольно смутно.

– Где ты был? – спросил он.

– У Гудрун, бывшей жены.

– Ты пьян.

– Не говори такие страшные вещи, мне и без того плохо.

– Всякий раз, когда у тебя проблемы, ты пьешь алкоголь.

– Почем тебе знать, какие у меня были бы проблемы, если бы я не пил алкоголь, – сказал я.

– Совсем не смешно, – заметил он.

Теперь он не на шутку рассердился.

– Мне очень жаль, Мануэль, но у меня был плохой день.

– Ты думаешь, мой день был лучше? У меня в классе теперь все считают, что ты мошенник и врун.

– И ты тоже так считаешь? – спросил я.

– Нет, разумеется, нет. Но что от этого пользы, если все остальные думают иначе?

– Пусть думают что хотят, этого не изменишь, – сказал я.

– Ты никогда ничего не можешь изменить. И еще ни разу ничего не изменил. Тебе всегда все безразлично.

Когда он кричал, у него иногда прорывался высокий детский голос, как будто резали петушка.

– Нет, это неправда, что мне все безразлично, Мануэль, это не так.

– Тогда сделай что-нибудь, придумай, устрой, предприми!

– Что мне сделать? Есть ситуации, когда ничего не поделаешь, у человека связаны руки, и сейчас ситуация именно такая, – пробормотал я.

Тут он бросил в мою сторону едкий, презрительный взгляд, вскочил, собрал свои школьные принадлежности, натянул ботинки и куртку и вышел, хлопнув дверью.

* * *

Я отнюдь не гордился тем, что не придумал ничего лучшего, чем привычное, но дома я просто не мог находиться и переместился в бар Золтана. Мои собутыльники подгребли не сразу, а подтягивались по одному, и каждый выражал мне свое сочувствие.

– А что я тебе говорил? Вот на этом месте мы стояли, ты помнишь, и я тебе сказал, Гери, будь осторожен, это кто-то из твоего ближайшего окружения, причем тот, у кого есть деньжата. Это было ясно, – сказал Йози, кондитер.

– Денежки-то черные, оттого и засекреченность такая, – добавил Хорст, держатель тотализатора.

Я рассказал им о разговоре с Гудрун и о том, что она исключает участие Хилле во всех этих делах.

– Естественно, она будет его покрывать, – вставил Йози.

– С другой стороны, совсем не обязательно верить всему, что напечатано в какой-то грязной газетенке. У них вообще нет доказательств, это ведь только смутные предположения, а больше ничего, – возразил Франтишек, бронзовщик.

– Кроме того, у них вода уже к горлу подступила – из-за процесса против твоей бывшей газетенки, Гери. Если они проиграют, им, может, придется даже закрыться. Поэтому они состряпали более-менее складную историю, – сказал Арик, преподаватель профтехучилища.

– Так или иначе, зла они натворили. Дело с пожертвованиями доконали, больше ни одна душа не поверит в существование доброго самаритянина, – сказал Йози.

– Может, мне подослать домой к этому подлому писаке, этому Либкнехту, пару украинских мордоворотов? – спросил Хорст.

– Слушай, не будь таким простаком, – ответил Йози.

Тогда я рассказал им о том, что было для меня тяжелее всего: что Мануэль теперь держит меня за тотального неудачника и страшно зол за то, что я ничего не предпринял, – а что я могу сделать?

– Делать ты хоть так, хоть этак можешь только одно, – сказал Франтишек.

– Что? – спросил я.

Я ожидал, что он ответит: «Ждать, как будут развиваться события» – или что-то в этом роде.

– Писать, – ответил Франтишек.

– Я больше не напишу ни строчки, – заявил я. Или, может, просто слишком громко подумал, неважно.

– А ничего другого тебе больше не остается. Ты должен как можно скорее написать про какой-нибудь социальный проект и уповать только на то, что туда еще раз поступят десять тысяч евро, – произнес Франтишек.

– Он прав. Если не поступят десять тысяч евро, тогда действительно был замешан муж твоей бывшей. А если поступят – то тебе повезло, ты остаешься героем, спонсор жив, а мир еще не совсем пропащий, – сказал Йози.

– Точно. И твой мальчик снова сможет тобой гордиться, – довершил Арик.

Я как раз хотел взяться за свой стакан, но он, кажется, сам по себе подвергся странному процессу усадки, да еще и смене красок – или у меня так потемнело в глазах?

– Что это? – спросил я.

– Кофе, – ответил Золтан.

– А кто его заказывал?

– Это лишь доброжелательное предложение, – улыбнулся хозяин заведения.

– Шеф прав, пора понемногу трезветь. Завтра у тебя тяжелый рабочий день, – ухмыльнулся Хорст.

Йози засмеялся. Друзья тебе лишь те, кто остался после того, как откололись все, кого ты не заслужил.

– Мне еще одно пиво, – сказал Йози.

– Мне тоже, – поддакнул Франтишек.

– И мне, – дополнил Хорст.

– Мне тоже, – окончательно дорисовал картину Арик.