Рождественский вирус милосердия

В четверг, 22 декабря, в «0,0 промилле» – так сказать, согласно договоренностям – поступило, вероятно, последнее денежное пожертвование в десять тысяч евро. В конверте, кроме того, находилась газетная вырезка моего актуального репортажа в «Новом времени». Эту новость еще тепленькой сообщил мне Петер Зайберниг – сообщил с неутомимой радостью.

Не кто иной, как доктор «0,0» Уланд написал мне в связи с этим имейл, даже в какой-то мере с сердечной благодарностью. В конце он, конечно, не мог удержаться от замечания, что я в любое время могу к нему обратиться, и если у меня лично вдруг возникнет «какой-то вопрос», он будет рад помочь советом и делом. Меня так и тянуло тут же ответить ему благодарностью и приписать: «Я с радостью воспользуюсь вашим предложением и спрошу у вас, какой бы крем для лица с автозагаром вы мне порекомендовали».

Но я не стал этого делать и углубился в прочтение огромного количества почты, которую мне переправила Ангелина. Явно все придурки, которые отмалчивались одиннадцать с половиной месяцев, к Рождеству вдруг дико активизировались и решили проявить свою социальную совесть. Я понимаю, получив импульс от средств массовой информации, люди по всей стране испытывают потребность сделать что-то хорошее или как минимум одобрить хорошие поступки других. Поскольку к великому идеалу современности – анонимному благодетелю – было не подступиться, мне выпадала честь быть первым адресом, по которому можно было выгрузить всю сезонно ограниченную сердечность. Поскольку я тоже человек некрепко сшитый, я довольно быстро и сам подхватил этот рождественский вирус милосердия и погряз в том настроении, в каком религиозные люди раздумывают, не баллотироваться ли им на папский престол, не пойти ли по стопам Ганди или – для обладателей более мелких стоп – хотя бы путем святого Иакова.

Для ответа на вопрос одной читательницы мне пришлось в конце концов обратиться к помощи Гугла – и при этом я сделал одно поразительное открытие. В ходе поиска мне сразу же вывалилась масса материалов по теме «Куба»: Куба время путешествий, Куба климат, Куба погода февраль, Куба еда, Куба цены, Куба страна и люди, Куба достопримечательности, Куба туризм, Куба ночлег, Куба культура и музыка, а также другие комбинации с Кубой.

Поскольку сам я никогда не вводил в компьютер запрос насчет Кубы; поскольку я, признаться честно, еще не думал о Кубе; поскольку Куба у меня была вытеснена из мыслей в будущее, которое по-прежнему казалось мне ирреально далеким, это мог сделать только Мануэль.

Когда он вернулся из школы, я хотел заговорить с ним об этом. Вопрос уже практически вертелся у меня на языке, но мне хватило ума снова загнать его обратно в мозг, поняв, что я могу его сэкономить, а заодно и пощадить Мануэля. Ведь вопрос звучал бы: «Почему ты так интересуешься Кубой?» Но ответ я мог бы дать себе и сам: «Да, почему?» Или на жаргоне Мануэля: «А почему я не должен интересоваться Кубой?»

 

Гудрун в Кубинском кризисе

Ночью я терзался чем-то вроде мук совести. Во-первых, накануне вечером я забыл выпить на одно пиво меньше. Нет, я не то что забыл, а просто не имел желания напоминать себе об этом. Во-вторых, в принципе, я был вдвойне плохой отец, потому что ни для Флорентины, ни для Мануэля я не приготовил по рождественскому подарку – у меня совсем не было традиции покупки рождественских подарков, поскольку годами от меня их никто и не ждал – и правильно делал. Но среди ночи я вдруг почувствовал, что в этом году я, так сказать, созрел для рождественских подарков детям, при этом проблема состояла в том, что я почувствовал это в самый последний момент.

* * *

Рано утром мне пришла в голову поистине грандиозная идея – вероятно, самая грандиозная в этом году. СМИ бы в этом случае даже говорили об идее века, по аналогии с наводнением века, которое происходило через каждые два-три года. Правда, осуществление этой идеи было сопряжено с некоторыми трудностями, но первый барьер я взял сравнительно самостоятельно: я пошел в банк, где меня раз от разу привечали все дружелюбнее и где меня действительно ждали деньги. И их вполне хватило, чтобы воплотить мою грандиозную задумку в жизнь. После банка я отправился в туристическое бюро «Зима», мимо которого проходил тысячу раз – и всякий раз озадачивался, такое ли уж подходящее название для туристического бюро – «Зима», или, может, у них еще есть где-то филиал с названием «Лето», а если дела у этой турфирмы пойдут хорошо, то можно будет расшириться в направлении «Весны» или «Осени».

Как бы то ни было, в турбюро «Зима» все прошло без сучка и задоринки, так что теперь я мог позвонить Гудрун, чтобы беспощадно изложить ей действующую часть моей идеи века.

– У меня есть превосходный рождественский подарок для Флорентины, – сказал я.

– У тебя? Рождественский подарок?

– Да, для Флорентины.

– А именно? – спросила Гудрун.

– А именно: я лечу с ней на две недели на Кубу.

– Что? Ты летишь? С твоей-то аэрофобией?

– Да. На Кубу. С Флорентиной. На две недели. У меня уже билеты на руках.

Тут возникла пауза, необходимая для просачивания в мозг и соразмерная весу новости.

– Ты не шутишь? – спросила она.

– Я не шучу.

– Безумие, – сказала она.

– Да.

– И когда? Летом?

– Зимой, – ответил я.

– Следующей зимой?

– Этой зимой.

– Что? Сейчас, зимой?

– Да, именно, на каникулы, первые две недели февраля.

– Но каникулы длятся всего одну неделю, – произнесла она тем особым гудруновским жалобным тоном, которого я боялся и который представлял собой как бы первое крупное препятствие для моей подарочной идеи.

– Да, я знаю.

– Гери, как ты себе это представляешь?

– Я представляю себе это так, что она возьмет на одну неделю освобождение от школы.

– Гери, нельзя просто так взять освобождение от школы. Сейчас такие вещи не допускаются. Да и Флорентина не может себе это позволить, с ее-то плохими оценками.

– Придется ей себе это позволить, – настаивал я.

– Почему?

– Потому что билеты на Кубу уже куплены.

– Гери! Как ты можешь так поступать? – жалобно тянула она.

– Мне приходится. Таково было мое непреодолимое желание. И это подарок. Это, вообще-то, даже мой подарок, мой первый настоящий подарок для нее и для меня. Поездка на Кубу с папой.

Не мог же я ей сказать, что мне эта Куба была совершенно безразлична, но что для ее дочери сейчас самое время выпорхнуть из гнезда.

– Хорошо, но ведь не в учебное же время. Это безответственно, я не могу это допустить.

Под этим «безответственно» она, видимо, имела в виду меня лично, но в этом мне уже не переубедить ее в этой жизни.

– Пятнадцать лет ты упрекала меня, что я ничего не делаю для своего ребенка. Теперь я что-то сделал, и ты упрекаешь меня за то, что я сделал, – пошел я в контратаку.

Мое волнение было скорее наигранным, но оно сработало.

– Ах, Гери, – сказала она.

Препятствие было, считай, преодолено.

– А со школой я все улажу, – пообещал я.

– Как ты собираешься это улаживать?

– Я поговорю с ее учительницей.

– У нее много учительниц.

– Поговорю с самыми важными.

– Ах, Гери, – вздохнула она.

 

Превосходное семейное приключение

Ближе к вечеру мы встретились с Флорентиной в «Трайблозе». Я-то предлагал более подобающее поводу кафе «Моцарт» на Аргентиниерштрассе, но мне не удалось добиться своего. Она хотя и выглядела чрезвычайно помятой и уставшей – будто только что выбралась из контейнера со старым тряпьем, – волосы торчали во все стороны, но лицо было лишь слегка подштукатурено и казалось живее, чем в последний раз, а глаза широко распахнуты, и это означало, что у нее наконец открылись глаза на мир после того, как были преодолены отношения с этим Майком из семейства пасленовых.

– Я окончательно вычеркнула его из своей жизни, – сказала она.

– Как тебе это удалось? – спросил я.

– До меня дошло, что он полный лузер.

Это мне понравилось, и я хотел знать подробности.

– Как это до тебя дошло? – продолжал допытываться я.

– Его бросила Алекса.

– Ага. И потом?

– Ничего потом. Человек, которого бросает даже Алекса, может быть только полным лузером, – заключила она.

О’кей, и хотя это было не особо логичное умозаключение, главное то, что она больше не хочет о нем знать.

Вскоре я перешел к делу, выложил на стол два билета и объявил:

– Веселого Рождества, поездка состоится, твоя мама благословила.

Она вскрикнула так громко, что стаканы чуть не затанцевали пасадобль. Затем она наклонилась ко мне и долго ластилась. Даже прослезилась слегка.

– Надо же, мы и впрямь летим, – бормотала она сама себе и при этом победно сжимала кулаки.

– А как иначе, ведь мы так и договаривались, – небрежно сказал я.

– Да, но я не думала, что ты это всерьез и что правда так будет.

– Дело чести, – сказал я, хотя, признаться, такой вид чести только что открыл.

Так, и тут я очутился перед решающим препятствием на пути своей подарочной идеи века. И осторожно взял разбег.

– Слушай, Флорентина, а ты была бы не против, если бы… если бы мы… если бы мы взяли с собой еще одного человека?

– На Кубу?

– Да.

– Кого?

О’кей, ясно, вопрос был справедливый, все дело ведь, собственно, к нему и сводилось.

– Мануэля, – выдал я.

– Мануэля? Того малыша, который выполняет у тебя свои домашние задания?

В ее зелено-медно-янтарно-желтых глазах активировались крошечные элементы солнечной батареи.

– Да, именно этого Мануэля.

Теперь она ухмыльнулась, но посмотрела на меня как-то весьма испытующе.

– Но почему он должен поехать с нами?

– Ах, просто так, потому что он… действительно славный парень, и потому что он ужасно обрадуется, и потому что это… потому что все наверняка хорошо сложится, потому что мы втроем были бы хорошей командой, – заикался я.

– Ты что, хочешь меня сосватать? – спросила она.

Сосватать? Что за абсурдная мысль, он же еще ребенок, да и она, в принципе, тоже. Так или иначе, мне пришлось тут же включить аварийное торможение, соразмерное пронзительному звонку тревоги, и я сказал:

– Сейчас же и навеки выбрось это из головы.

– Почему? – спросила она, при этом ее кокетливая улыбка показалась мне совсем не детской, а зловеще взрослой и приводящей в бешенство.

– Потому что…

– Ну?

– Потому что он твой брат.

Я не собирался, скорее она вынудила меня, но что делать, теперь это было произнесено.

– Мой – кто?

– Твой брат.

– Мой брат?

– Твой родной брат по отцу.

– Мой родной брат по отцу?

– Мой сын.

– Твой – кто?

– Мой сын.

– Нет.

– Да.

– Ты шутишь.

– Я не шучу.

– У меня есть родной брат?

– Да.

– Нет.

– Да. И именно Мануэль.

– Мануэль?

Так мы пасовались еще некоторое время – туда и сюда, – пока ее удивление постепенно не улеглось. Тогда я рассказал ей всю историю. Временами у меня на глаза наворачивались слезы, такой уж я сентиментальный тип, что имело следствием то, что и у Флорентины выступали слезы, потому что она, в свою очередь, тоже такой человек, что плачет всякий раз, когда рядом плачет кто-нибудь другой, это у нее от меня.

После этого я выложил на стол третий билет на Кубу. Таким образом, семейное приключение Плассеков подошло к стартовой линии, вернее, к взлетной полосе. И мы заказали два глинтвейна – один с алкоголем, другой без, чтобы чокнуться за брата Флорентины.

 

Сочельник у стойки

В субботу довольно скоро подступил вечер, и не только потому, что дням в это время года традиционно требуется не так много времени, чтобы состариться. Я тоже был сильно занят. В первой половине дня, например, прибирал квартиру – во всяком случае, добросовестно позаботился о том, чтобы всюду можно было свободно пройти.

В середине дня я по телефону пожелал Кларе Немец и всему «Новому времени» веселого Рождества, и мы обсудили детали посвященного мне редакционного праздника и моего официального вступления в должность. По этому случаю я спросил для верности, нормально ли будет, если на первые две недели февраля я возьму отпуск.

– Три недели работы – и после этого две недели отпуска? Да ты шутишь. – Она даже растерялась от такой наглости.

Мне пришлось клятвенно заверить ее, что такая ритмичность в моей работе – исключение и что дальше у меня в «Новом времени» все пойдет нормально.

Во второй половине дня я навестил, как практически всегда 24 декабря, маму. Наши с ней подарки носили, если не считать цветов, кофе и пирога, скорее вербальную природу: мы взаимно, очень убедительно и долго заверяли друг друга, что нам достались лучшие на свете мать и сын, после чего каждый из нас самокритично подвергал сомнению, так ли это на самом деле. Она на самом деле была лучшей матерью; на свой счет я, признаться, не был так уверен, но выбирать нам все равно было не из чего.

Когда стемнело, я неожиданно для себя начал испытывать некоторую нервозность, связанную с предстоящей встречей с мистером благодетелем. Этот человек подспудно занимал меня четыре месяца подряд и даже заново перестроил мою жизнь, пусть и невольно. Больше всего меня нервировало то, что мы забыли договориться о конкретном часе, хотя и условились о встрече поздно вечером. Еще до полудня я отправил ему имейл на сей счет, но так и не получил ответа. Мне оставалось лишь надеяться, что он не передумал.

* * *

В половине девятого я вошел в бар Золтана, это казалось мне достаточно рано для свидания вслепую в вечер сочельника. Я устроился на табурете – к счастью, еще никем не занятом – на дальнем конце барной стойки. С этим табуретом шутки были плохи, потому что у него не было спинки и он уже не раз под утро беспощадно ронял меня на пол. Но зато оттуда, из дальнего угла, открывался идеальный угол обозрения пивной.

Некоторые отказники Рождества уже заняли свои места. За столом у окна играли в карты, и оттуда исходило довольно сильное оживление. Большинство остальных производили впечатление скорее впавших в ступор или, вернее говоря, предавшихся созерцанию, выражая это по-рождественски, и были погружены либо в разговор, либо в себя, либо поглощены своим мобильником. С тех пор как эти аппараты вошли в обиход и стали задавать тон, а также вид всей общественной сцены, люди даже в абсолютном одиночестве и пустоте все еще казались занятыми на полную ставку.

Правда, я в своем поиске благодетеля мог сосредоточиться исключительно на одиноко стоящих или сидящих мужчинах, но среди них пока что не было никого, кто вызывал бы подозрение, что он и есть великий анонимный благодетель. Уже очень скоро я начал спрашивать себя, а каким я его вообще себе представляю. Конечно, он совсем не обязательно должен был явиться сюда в белом костюме с черным галстуком и в темных очках или в берете басков, но хотя он и заверил меня письменно, что абсолютно не будет бросаться в глаза, инстинктивно я все-таки ожидал, что он покажется мне нездешним, чужим, в чем-то экзотичным. Те же, что были здесь, все как один однозначно были здешние, а не какие-нибудь еще, если учесть особенность этого вечера.

– Веселого Рождества, Гери, рад тебя видеть, похоже, у тебя на сегодняшний вечер тоже не нашлось лучшего занятия, – приветствовал меня Золтан, хозяин заведения.

Мы обменялись парой незначительных фраз, при которых мне – по моему мнению – прекрасно удалось скрыть, что я здесь кого-то поджидаю, прежде чем я, хотя и запоздало, отказался заказывать мое первое пиво, но зато, признаться честно, быстро заказал второе и третье. Мне нужно было следить лишь за тем, чтобы вовремя остановиться, чтобы завтра я мог подробно рассказать Мануэлю о пережитом во время встречи. Кроме того, мне предстояло первое празднество с моим маленьким семейством – увеличенным на Йохена – и вручение сыну рождественского подарка – поездки на Кубу. Я, что называется, катился из одного спектакля прямо в другой.

Мой взгляд был устремлен в основном на входную дверь, при этом я, естественно, напрягался всякий раз, когда дверь открывалась. Но когда входящий показывался целиком, он тут же отсеивался, потому что в нем не было ничего особенного, что отличало бы его от остальных не-анонимных не-благодетелей.

Короткое время я подозревал одного посетителя – мужчину лет пятидесяти с бородой и лысиной, – поскольку он, войдя, долго озирался, как будто ожидая, что с ним кто-то заговорит. Но когда я двинулся к нему и уже хотел непринужденно сказать: «Добрый вечер», как он повернулся и вышел вон.

До полуночи оставался всего какой-то час, когда мобильник в кармане завибрировал. Эсэмэска оказалась верным средством от моей прогрессирующей сонливости, поскольку она была от Ребекки:

«Дорогой Герольд, я надеюсь, у тебя был хороший сочельник. У меня в кругу семьи и самых близких друзей в Зальцбурге было очень весело, но я хочу снова в Вену, где мы, надеюсь, скоро увидимся. Пока, и приятных праздничных дней, твоя Ребекка».

Это можно было интерпретировать и так, и эдак, но я был в таком настроении, что склонялся принять эту эсэмэску за объяснение в любви или как минимум за приступ рождественской тоски по мне. И поэтому решил ответить ей чем-нибудь особенно сердечным, как только здесь все закончится.

 

Жертвовать – ужасно огромное удовольствие

После полуночи я понемногу начал смиряться с тем, что благодетель жестко кинул меня на моем же кожаном барном табурете. Я еще раз оглядел лица всех присутствующих гостей, частями интенсивно расцвеченных иллюминацией, которые, правда, различал не слишком отчетливо, но достаточно для того, чтобы знать со всей определенностью: искомого человека среди них не было, насколько я разбирался в людях, пусть и в несколько помутненном состоянии.

Может быть, он давно мне написал и объяснил, почему не смог или не захотел прийти. Итак, я снова выгреб из кармана мобильник, открыл почтовый ящик – и там и впрямь нашлось во входящих свежее, несколько минут назад поступившее сообщение.

«Господин Плассек, мне очень жаль, что не сложилось, но я так и знал, поэтому заранее подготовил текст, который теперь и отправляю вам. Тогда вы сможете рассказать вашему сыну хоть что-то об анонимном инвесторе.

Я обыкновенный человек, такой же, как и вы, господин Плассек. У меня есть работа, хотя и тяжелая, но доставляющая мне удовольствие. К сожалению, в настоящий момент у меня нет времени завести семью, но нельзя же иметь все сразу. Я не миллионер, но у меня есть (были) сбережения, потому что я не успевал тратить все мои деньги. Я мог себе позволить все, что хотел, а в личном самолете нужды не испытывал. Не покупал также ни акции, ни золотые слитки, не тот я человек, не Дональд Дак. Для меня деньги существуют, чтобы их тратить, а не копить. То, что мне нужно на будущее, я снова заработаю, тут мне можно не бояться. Так я сейчас думаю. И вы меня хорошо поймете, потому что вы сами так же думаете, я это знаю.

Когда в сентябре поступил первый денежный дар в 10.000 в пользу бездомных, все так радовались, что я подумал: дай-ка и я это сделаю, это хорошее дело, потому что есть много людей, которым действительно неотложно требуются деньги. Для меня это было увлекательно, как детектив, может, это вообще было самое большое мое приключение в жизни.

А вы лично всегда играли для меня при этом большую роль, без этого все не прошло бы так гладко. Если вы расскажете все это вашему мальчику, я буду рад, но больше, пожалуйста, никому. Обещаете?

В заключение скажу вам еще, почему я хотел, чтобы последний денежный дар был сделан в пользу алкоголиков: чтобы немножко успокоить мои угрызения совести и из-за вас, господин Плассек, дорогой Гери. Веселого Рождества».

«Немножко и из-за вас, господин Плассек, дорогой Гери». В таких ситуациях хочется, чтобы твоя голова была немного трезвее или, лучше сказать, яснее, но если я понял это послание верно, то человек, должно быть, знает меня очень хорошо, и его слова странным образом кажутся мне очень знакомыми. Кроме того, у меня вдруг возникло подозрение, что в этот вечер он на самом деле был здесь, в заведении, иначе бы он не написал, что так и знал, что наш разговор не состоится. Может, он не один час дожидался, когда я с ним заговорю, а я его попросту проглядел?

 

Час закрытия

Понятия не имею, сколько раз я еще заказывал себе пиво и сколько раз вдоль и поперек разбирал по кусочку и перечитывал заново этот имейл. В конце концов буквы стали расплываться у меня перед глазами.

Между тем помещение пивной покидали последние голоса, и я слышал у себя за спиной лишь звук отодвигаемых столов и звон убираемых стаканов. Бар Золтана стоял вплотную перед своим устрашающим часом закрытия.

– Ну, Гери, опять ты пустил у меня корни? – спросил хозяин и выставил на стойку по прощальному стаканчику шнапса для нас двоих.

– Извини, я просто ждал одного человека.

Это объяснение сорвалось с языка без особых проблем, только слово «извини» преодолевалось в такое время суток трудно.

– И что?

– Он не пришел.

– Похоже на то, – сказал Золтан.

– Или он был здесь, но я его не узнал.

– Ага, – сказал он. После этого прошло несколько минут или секунд. – И кто же это должен был прийти?

– Это… к сожалению, я не могу проболтаться, – признался я.

– А, вон как.

– Я ему обещал.

– Ага.

Золтан никогда не был многословным человеком.

– Я могу сказать только моему сыну Мануэлю.

– Хорошо, – ответил он.

– Но знаешь, в чем проблема, Золтан?

– Нет.

– Я не могу ему ничего сказать, потому что сам не знаю.

– Ага.

Возникла пауза, которой я воспользовался для того, чтобы прокрутить несколько заключительных оборотов мысли. Кроме того, я решил, что напился здесь в последний раз, причем действительно в самый последний. Я задолжал это и Мануэлю, и Флорентине, и Ребекке, и кому там еще.

– Золтан? – окликнул я.

– Да, Гери?

– А можно еще один шнапс?

– Гери, я думаю, уже хватит. Я ведь правда закрываюсь.

– Если я получу еще один шнапс, я тебе открою, я выдам тебе…

– Что ты мне выдашь?

– Тогда я выдам тебе, кого я сегодня ждал.

– Но это в самом деле последний на сегодня, – строго ответил он.

– Ты хочешь это знать?

– Не обязательно, Гери.

– Я все равно тебе скажу, просто чтобы ты знал.

– О’кей.

– Я ждал анонимного благодетеля.

– Ага.

– Благодетеля. Ты знаешь, кого я имею в виду, Золтан?

– Анонимного инвестора?

– Инвестора, верно, именно так он всегда и писал.

– В самом деле? – спросил Золтан.

– Да, в самом деле, инвестор, это практически было только его словечко. Все остальные говорили «благодетель», но он говорил «инвестор», как и ты.

– Такое совпадение, – сказал Золтан.

– Да, – подтвердил я.

– Можешь завтра рассказать об этом своему мальчику, – проговорил он.

– Да, я расскажу Мануэлю.

– Если еще будешь помнить об этом.

– Буду, я вспомню, это точно.