После перерыва я заметил сочувственные взгляды, которыми публика теперь пронизывала меня насквозь. Вероятно, мои ощущения обострились под воздействием лекарств. Я произнес ключевые слова, заронив в их души надежду. Теперь им казалось, что они сумеют освободить меня от ответственности за мой поступок, и в их лицах сквозило нетерпение. Они были готовы переступить через труп моей жертвы, лишь бы разрешить дело в мою пользу.

Они ошибались во мне, чем вынуждали меня снова и снова разочаровывать их. Пока они, наконец, не осознают, что понимать здесь нечего, я — убийца, самый обаятельный, расчетливый и коварный, поскольку намеренно не даю своему поступку какого-либо объяснения. Я использую все свои козыри, пока игра не кончена и мое преступление не превратилось в газетную пыль.

Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Они не имеют права судить мое безумие, в котором убийство стало лишь кратким мигом просветления. Я слишком старательно навязывал себе нормы их жизни. С этим я вырос, жил.

— Мы вернемся к вашей предыстории позже, когда допросим свидетелей, — сказала судья Штелльмайер. — Сейчас же я предлагаю вам совершить скачок в другом направлении.

Я кивнул, хотя ненавидел скакать и прыгать. Боялся приземления, оно никогда не получалось мягким. К счастью, я не депрессивный тип.

— Насколько близко вы знали Рольфа Лентца? — поинтересовалась она.

Я ждал данного вопроса с тех самых пор, как в голове у меня застрял образ человека в красной куртке. Шок сменился облегчением, будто Рольф Лентц, наконец, начал отстреливаться.

— Я не был знаком с ним, даже имени его не слышал. Впервые увидел его в ночь убийства, — ответил я.

Сказал ли я это или только подумал? Судя по шуму в зале, мои слова до них дошли.

— Как умер Рольф Лентц? — спросила Штелльмайер с напором, но спокойно.

Удар ниже пояса. Я недооценил ее.

— Я его застрелил.

— Вы хотели его смерти?

— Да, конечно.

И сам испугался этого «конечно». Публика шумела. Имей такую возможность, они забросали бы меня камнями. Настроение мое улучшилось.

— Вы должны нам все объяснить, — продолжила Штелльмайер.

Она взглянула на психиатра. Тот дремал, словно хотел заработать свой гонорар с еще меньшими усилиями, наблюдая за мной во сне. Не сдержавшись, я оглянулся на студента в черной водолазке. Тот что-то писал, склонившись над листком бумаги. Все шло не так, как мне хотелось. Прокурор с шумом втянул воздух. Он один был здесь моим союзником, моим единомышленником. Это он готовил дорогу, по которой я собирался идти навстречу правде. Нам с ним предстояла тяжелая работа. Но мы должны были отстоять справедливость и добиться обвинительного приговора, вопреки настроению зала.

— Нечего объяснять, — пожал плечами я.

В моих словах прозвучал вызов. Это им не понравилось. Позади послышался ропот, заглушивший призывы Хельмута Хеля к порядку. В каждом его действии сквозило желание скорее со всем покончить и выйти на пенсию.

— Я полагаю, здесь есть что объяснять, — мягко возразила Штелльмайер.

Я скользнул взглядом по ярко-красным губам Илоны Шмидль и посмотрел влево. Мой храбрый защитник вжался в кресло и энергично вытирал пот со лба. Он сидел с разинутым ртом и застывшей гримасой удивления на лице, словно не желая, чтобы очередной сюрприз застал его врасплох. Я ободряюще подмигнул ему. Ну вот, теперь я видел их всех.

Я прикрыл глаза и мысленно приготовился к прыжку. Сейчас я слушал только слова судьи и свои собственные, которые эхом отдавались у меня внутри. Таким образом я пытался сохранить равновесие, одновременно нащупывая под ногами твердую почву.

— Соответствуют ли показания, данные вами следователю и полицейским, истине?

— Да.

— Интересующее нас событие произошло полгода назад. Если вы чего-то не сможете вспомнить, лучше честно в этом признаться, чем вводить нас в заблуждение.

— Я помню все.

— Когда у вас появилось оружие?

— Тринадцатого сентября прошлого года.

— То есть примерно за четыре недели до убийства.

— За четыре недели и пять дней, — уточнил я.

— Откуда оно у вас?

— Я купил его в оружейном магазине.

— У вас есть лицензия?

— Нет.

— Зачем вы приобрели оружие?

— Чтобы кого-нибудь убить.

Тишина, потом шум в зале.

— Кого-нибудь?

— Все равно кого.

— Себя вы тоже относили к числу потенциальных жертв?

— Нет, я — это я. Я хотел убить другого.

— То есть вы не планировали самоубийство?

— Нет.

— Господин Хайгерер, вы не хотели покончить с собой, как ваш отец?

— Нет.

— Тем же способом, я имею в виду.

— Нет.

— Вы не хотели положить конец своей жизни?

Тишина, затем шум в зале. Я закрыл лицо ладонями.

— Господин Хайгерер, может, нам сделать перерыв?

— Нет, спасибо.

— Насколько хорошо вы знали бар, где все произошло?

— Достаточно хорошо. Готовясь к преступлению, я побывал там не менее двадцати раз.

— А раньше вы часто заходили в подобные заведения?

— Нет.

— Правда ли, что за последние десять лет вы ни разу не посетили ни бар, ни ресторан?

— Да.

— Почему же так вдруг?

— Я готовил убийство.

— Ваше самоубийство?

— Убийство, поверьте же мне, наконец.

— Как я могу поверить человеку, который замалчивает от меня правду?

— Никто не признается в убийстве, если он его не совершал.

В зале приглушенный шум, переходящий в ропот.

— Но ведь никто не совершает убийства просто так.

Тишина.

— Вам стыдно за то, что вы не смогли покончить с собой?

— Я спланировал убийство и совершил его.

— Зачем?

— Пожалуйста, не надо.

Тишина.

— Итак, вы готовили убийство несколько дней?

— Да.

— Каким образом?

— Я сидел в баре у Боба всегда за одним и тем же столиком в нише и наблюдал за входом. Выбрал место, чтобы линия выстрела была свободной и я хорошо мог видеть дверь, оставаясь при этом незаметным. Я сотни раз прокрутил в уме весь сценарий…

— Зачем?

— Для полной уверенности.

— В чем?

— В том, что все получится.

— А что должно было получиться?

— Убийство.

— Самоубийство?

— Убийство!

Последнее слово я прокричал, но тут же извинился.

— Давайте перейдем к событиям семнадцатого октября.

— Хорошо.

— Что это был за день?

— Суббота.

— Вы помните, какая стояла погода?

— Шел дождь.

— Довольно мрачно, не правда ли?

— Нисколько, я люблю дождь.

— В тот день вы не работали?

— Совершенно верно.

— И это была первая за долгое время суббота, когда вам не надо было на службу?

— Именно.

— Это выбивает из ритма, не так ли?

— Что вы имеете в виду?

— Выбивает из ритма повседневности. Словно проваливаешься в дыру. Появляется время, чтобы задуматься над собственной жизнью.

— Я так не считаю.

— Тогда что же?

— Человек или проваливается в дыру, или нет, от погоды ничего не зависит.

— И вы провалились?

— Нет.

Было бы уместно добавить, что вся моя жизнь — сплошная дыра.

— Итак, в тот день вы проснулись в своей квартире один…

— Человек всегда делает это в одиночку.

— Я имею в виду, что на постели рядом с вами никого не было.

— Я давно уже жил один.

— Почему?

— Потому что никого не было.

— Никого, после вашей подруги Делии?

— Да, госпожа судья.

— Завтра мы еще вернемся к данному вопросу.

В ее словах звучала угроза. У меня забилось сердце. В зале царила тишина.

— Что вы делали в то субботнее утро?

— Спал.

— А потом?

— Встал с постели.

— И?

— Стал готовиться.

— К чему?

— Моя подруга переезжала. Я договорился помочь ей перевезти вещи.

— Сначала помочь подруге с переездом, а затем убить незнакомого вам человека?

— Да.

— Довольно необычные планы на дождливый октябрьский выходной, вы не находите?

— Вероятно.

— И кто вам поверит, господин Хайгерер, как вы думаете?

— Вы, госпожа судья, суд, присяжные. Вы должны мне верить, потому что это правда.

По залу пролетел беспокойный шепот.

— Вашу подругу звали Александра?

— Да, ее больше нет.

Тишина, потом легкий шум. Я закрыл лицо ладонями.

— Может, имеет смысл сделать перерыв?

— Да, пожалуйста.

— Когда вы покинули свою подругу Александру в тот день?

— Около шести часов вечера. Уже стемнело.

— И чем занимались потом?

— Ждал в своей припаркованной машине.

— Ждали чего?

— Пока пройдет время.

— Вы чувствовали тяжесть на душе?

— Нет.

— А потом?

— Скорее воодушевление.

— Отчего?

— Я думал об убийстве.

— Что именно?

Я не ответил. В зале стало тихо.

— Где лежало ваше оружие?

— В кармане куртки.

— Все время?

— Да, я засунул его в вязаную перчатку.

— Зачем?

— Таким образом я его спрятал.

— Когда вы появились в баре?

— Около десяти часов. Я был в числе первых посетителей.

— Что бы вы делали, если бы ваш столик оказался занят?

— На всякий случай я его зарезервировал.

— Что произошло позднее?

— Я пил блауэр цвайгельт.

— Много выпили?

— Этого я вам сказать не могу.

— Один бокал или около литра?

— Около литра.

— Много.

— Я нервничал.

— После такого количества алкоголя вам могла прийти в голову любая глупость.

— Самые большие глупости приходят в голову трезвым, полагаю.

— Вы хотели, чтобы это придало вам смелости?

— Очевидно.

— Для чего?

— Чтобы совершить убийство.

Тут по залу снова пробежал шепот.

— Ну, а потом что произошло?

— Я положил пистолет на стол.

— Зачем?

— Чтобы привести его в нужное положение.

— Что вы имеете в виду?

— Повернуть дулом к входной двери.

— Вы не пытались повернуть его дулом к себе?

— Нет.

— Может кто-нибудь подтвердить ваши слова?

— Нет. Этого никто не видел.

— Чего именно никто не видел, того, как вы поворачивали пистолет дулом к себе?

— Я повернул его дулом к входной двери.

Последнюю фразу я прокричал и тут же извинился.

— Дальше.

— Я положил палец на курок и приготовился ждать.

— Чего?

— Пока кто-нибудь войдет.

— Кто именно?

— Моя жертва.

— Кто должен был стать вашей жертвой?

— Кто-нибудь.

— А если бы вошел ребенок?

— Дети не посещают подобных заведений.

— А если беременная женщина?

— К Бобу ходят только мужчины, именно поэтому я и выбрал его бар, чтобы совершить убийство.

— Вы часто повторяете слово «убийство» без необходимости. Зачем?

— Просто называю вещи своими именами.

— Мне кажется, будто вы произносите это слово с гордостью.

— Я не горжусь тем, что совершил убийство.

— Самоубийство у вас не получилось, но кое-что вы смогли, так?

Я потер глаза кулаками.

— В самый последний момент вы инстинктивно отвернули дуло от себя, но выстрел все-таки прозвучал, и пуля попала в только что вошедшего мужчину?

— Нет! — закричал я.

— А что, если баллистическая экспертиза допускает вращательное движение оружия на момент выстрела?

— Значит, она ошибается!

— Пожалуйста, не кричите.

— Извините.

В зале поднялся шум, и я зажал уши руками.

Судья объявила перерыв на десять минут.

Я остался на скамье подсудимых. Охранники поддерживали меня с двух сторон. Адвокат положил мне на плечо руку. Я чуть заметно вздрогнул, потому что не хотел обидеть его. Тогда он убрал руку, ведь он был хороший человек.

И тут я уставился на мою обувь. Она была из моей прошлой жизни. Для моей прошлой жизни. Выходные ботинки. Черная, матово блестящая кожа, широкий мысок. Около четырех лет назад я купил их в магазине. Мерил. Смешно! Стоял солнечный день. Понедельник, я уже закончил работу. Через пару недель после ухода Делии. Они мне сразу понравились. «Я беру их», — сказал я продавщице. Наверное, даже рассмеялся. Мне было весело. «Без коробки, пожалуйста», — попросил я. «Возьмете что-нибудь из средств для ухода за обувью?» — предложила она. «Нет, спасибо», — ответил я. Так я купил ботинки. Смешно!

— Продолжим, господин Хайгерер?

— Да, госпожа судья.

— Итак, вы нацелились на входную дверь?

— Совершенно верно.

— И что вы увидели там?

— Как открылась дверь.

— И?

— И кто-то вошел.

— Кто-то?

— Да, кто-то.

— И?

— Я начал считать: «один-два-три-четыре-пять».

— Зачем?

— Потому что я знал, что через пять секунд вошедший будет находиться на линии визирования. Я наблюдал это уже сотни раз.

— И?

— На счете «пять» я спустил курок.

— Не глядя?

— Я поднял голову, после того как выстрелил.

— Почему?

— Не выдержал.

— А ранее?

— Видел его лишь мельком.

— Что же вы видели?

— Темные мужские ботинки, голубые джинсы и красную куртку.

— А лицо?

— Не видел. На лицо падала тень.

— Тень?

— Да, тень.

Аннелизе Штелльмайер замолчала, потом что-то пробормотала, закрыв глаза.

— И что потом?

— Что именно вас интересует, госпожа судья?

— Как вы себя чувствовали?

— Плохо.

— Почему?

— Потому что я убил человека.

— Вместо того, чтобы убить себя?

— Пожалуйста, не надо, госпожа судья.

— И что вы делали? Вы сразу признались?

— Я хотел.

— И что?

— Мне было стыдно.

— Перед кем?

— Перед самим собой, инспектором Томеком. Мы давно знакомы, он мне не поверил.

— Почему же он вам не поверил?

— Потому что он знал меня другим.

— Вас все знали другим, господин Хайгерер. И теперь нам приходится заново привыкать к вам.

— Да, и в этом моя проблема, — согласился я.

В зале все стихло.

Судья закончила. Теперь пришел черед других задавать вопросы. Я отвечал не задумываясь. Так прошло несколько часов. Физически я чувствовал себя хорошо, то есть вообще не ощущал своего тела и действовал машинально. Иногда я смотрел на присяжных. Каждый раз, поднимая голову, я видел их испуганные лица. Их тронула моя история. Даже порнопродюсер как будто ею заинтересовался. Он нашел этот фильм захватывающим.

Я все еще надеялся на Зигфрида Реле. Он был моим человеком, потому что поверил мне. Он спросил, нет ли во мне подавленной агрессии. Я был вынужден его разочаровать, чему он, казалось, не удивился. Тогда он изменил формулировку:

— Скажите, откуда у вас странная идея фикс — убить человека?

Реле произнес это сурово, как того требовала ситуация. Он сжал кулаки и широко раскрыл глаза. На его висках надулись жилы. Почему я не такой, как он? Быть убийцей недостаточно, нужно хотя бы немного выглядеть соответствующим образом. Почему я не такой, как Реле?

— Да, это была идея фикс, — согласился я.

— И причину вы нам назвать не хотите.

— Нет.

— Значит, все-таки причина есть?

Коварный ход. Я задумался.

— Разумеется, все на свете имеет свою причину.

— И вы ее знаете?

Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.

— Да, — нерешительно кивнул я.

Я хотел бы оставить данный вопрос открытым, но дал на него определенный ответ. В зале поднялся шум. Пенсионер Хельмут Хель призвал публику к порядку.

— То есть вы не желаете нам ее открыть, — задумчиво промолвил Реле.

Он хотел, чтобы это прозвучало с сарказмом. Оскалился, чего ему делать не следовало: слишком много дырок зияло между зубами.

— Совершенно верно, — прошептал я.

— Просто так не хотите или же и на это имеется своя причина?

Реле встал и смотрел сейчас куда-то поверх моей головы. Он набрал в грудь воздуха и походил сейчас на оперного певца. Вот только голос подкачал.

— На все есть причины, — произнес я.

— Спасибо, вопросов больше не имею! — прокричал Реле.

В прошлой жизни я тысячи раз слышал эту фразу, когда готовил репортажи с судебных заседаний. Формула победителя. В кинофильмах она обозначала конец эпизода.

Тут разбудили профессора Бенедикта Райтхофера, чтобы он прокомментировал мой случай «неудачного самоубийства». И он сказал то, что от него хотели слышать. Его формулировка не оставляла лазеек для дальнейших уточнений, поэтому обе стороны остались довольны. По словам Райтхофера, внутреннюю агрессию в большинстве случаев установить гораздо труднее, чем ориентированную вовне. Мучительный стыд в результате неудавшегося самоубийства часто притупляет страх перед возможными последствиями уголовного преступления, вплоть до многолетнего тюремного заключения. Идентификация себя как убийцы в собственном смысле этого слова в данном случае может иметь для пациента толковательное значение и даже сыграть роль антидепрессанта, поскольку дает выход подавленному чувству стыда.

— Вот так, если хотите знать мое мнение, — осторожно добавил профессор.

Тем самым он напоминал, что его слова не имели здесь никакого юридического веса и звучали скорее как дополнение к основной, так сказать, программе. Заседательницу, напомнившую мне мать, от них еще больше потянуло в сон. Меня же вдруг охватил панический страх, который возникал каждый раз при мысли, что меня могут оправдать. Что я, убийца, буду делать там, на свободе? Покупать обувь? Мерить ботинки?