После перерыва я заметил сочувственные взгляды, которыми публика теперь пронизывала меня насквозь. Вероятно, мои ощущения обострились под воздействием лекарств. Я произнес ключевые слова, заронив в их души надежду. Теперь им казалось, что они сумеют освободить меня от ответственности за мой поступок, и в их лицах сквозило нетерпение. Они были готовы переступить через труп моей жертвы, лишь бы разрешить дело в мою пользу.
Они ошибались во мне, чем вынуждали меня снова и снова разочаровывать их. Пока они, наконец, не осознают, что понимать здесь нечего, я — убийца, самый обаятельный, расчетливый и коварный, поскольку намеренно не даю своему поступку какого-либо объяснения. Я использую все свои козыри, пока игра не кончена и мое преступление не превратилось в газетную пыль.
Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Они не имеют права судить мое безумие, в котором убийство стало лишь кратким мигом просветления. Я слишком старательно навязывал себе нормы их жизни. С этим я вырос, жил.
— Мы вернемся к вашей предыстории позже, когда допросим свидетелей, — сказала судья Штелльмайер. — Сейчас же я предлагаю вам совершить скачок в другом направлении.
Я кивнул, хотя ненавидел скакать и прыгать. Боялся приземления, оно никогда не получалось мягким. К счастью, я не депрессивный тип.
— Насколько близко вы знали Рольфа Лентца? — поинтересовалась она.
Я ждал данного вопроса с тех самых пор, как в голове у меня застрял образ человека в красной куртке. Шок сменился облегчением, будто Рольф Лентц, наконец, начал отстреливаться.
— Я не был знаком с ним, даже имени его не слышал. Впервые увидел его в ночь убийства, — ответил я.
Сказал ли я это или только подумал? Судя по шуму в зале, мои слова до них дошли.
— Как умер Рольф Лентц? — спросила Штелльмайер с напором, но спокойно.
Удар ниже пояса. Я недооценил ее.
— Я его застрелил.
— Вы хотели его смерти?
— Да, конечно.
И сам испугался этого «конечно». Публика шумела. Имей такую возможность, они забросали бы меня камнями. Настроение мое улучшилось.
— Вы должны нам все объяснить, — продолжила Штелльмайер.
Она взглянула на психиатра. Тот дремал, словно хотел заработать свой гонорар с еще меньшими усилиями, наблюдая за мной во сне. Не сдержавшись, я оглянулся на студента в черной водолазке. Тот что-то писал, склонившись над листком бумаги. Все шло не так, как мне хотелось. Прокурор с шумом втянул воздух. Он один был здесь моим союзником, моим единомышленником. Это он готовил дорогу, по которой я собирался идти навстречу правде. Нам с ним предстояла тяжелая работа. Но мы должны были отстоять справедливость и добиться обвинительного приговора, вопреки настроению зала.
— Нечего объяснять, — пожал плечами я.
В моих словах прозвучал вызов. Это им не понравилось. Позади послышался ропот, заглушивший призывы Хельмута Хеля к порядку. В каждом его действии сквозило желание скорее со всем покончить и выйти на пенсию.
— Я полагаю, здесь есть что объяснять, — мягко возразила Штелльмайер.
Я скользнул взглядом по ярко-красным губам Илоны Шмидль и посмотрел влево. Мой храбрый защитник вжался в кресло и энергично вытирал пот со лба. Он сидел с разинутым ртом и застывшей гримасой удивления на лице, словно не желая, чтобы очередной сюрприз застал его врасплох. Я ободряюще подмигнул ему. Ну вот, теперь я видел их всех.
Я прикрыл глаза и мысленно приготовился к прыжку. Сейчас я слушал только слова судьи и свои собственные, которые эхом отдавались у меня внутри. Таким образом я пытался сохранить равновесие, одновременно нащупывая под ногами твердую почву.
— Соответствуют ли показания, данные вами следователю и полицейским, истине?
— Да.
— Интересующее нас событие произошло полгода назад. Если вы чего-то не сможете вспомнить, лучше честно в этом признаться, чем вводить нас в заблуждение.
— Я помню все.
— Когда у вас появилось оружие?
— Тринадцатого сентября прошлого года.
— То есть примерно за четыре недели до убийства.
— За четыре недели и пять дней, — уточнил я.
— Откуда оно у вас?
— Я купил его в оружейном магазине.
— У вас есть лицензия?
— Нет.
— Зачем вы приобрели оружие?
— Чтобы кого-нибудь убить.
Тишина, потом шум в зале.
— Кого-нибудь?
— Все равно кого.
— Себя вы тоже относили к числу потенциальных жертв?
— Нет, я — это я. Я хотел убить другого.
— То есть вы не планировали самоубийство?
— Нет.
— Господин Хайгерер, вы не хотели покончить с собой, как ваш отец?
— Нет.
— Тем же способом, я имею в виду.
— Нет.
— Вы не хотели положить конец своей жизни?
Тишина, затем шум в зале. Я закрыл лицо ладонями.
— Господин Хайгерер, может, нам сделать перерыв?
— Нет, спасибо.
— Насколько хорошо вы знали бар, где все произошло?
— Достаточно хорошо. Готовясь к преступлению, я побывал там не менее двадцати раз.
— А раньше вы часто заходили в подобные заведения?
— Нет.
— Правда ли, что за последние десять лет вы ни разу не посетили ни бар, ни ресторан?
— Да.
— Почему же так вдруг?
— Я готовил убийство.
— Ваше самоубийство?
— Убийство, поверьте же мне, наконец.
— Как я могу поверить человеку, который замалчивает от меня правду?
— Никто не признается в убийстве, если он его не совершал.
В зале приглушенный шум, переходящий в ропот.
— Но ведь никто не совершает убийства просто так.
Тишина.
— Вам стыдно за то, что вы не смогли покончить с собой?
— Я спланировал убийство и совершил его.
— Зачем?
— Пожалуйста, не надо.
Тишина.
— Итак, вы готовили убийство несколько дней?
— Да.
— Каким образом?
— Я сидел в баре у Боба всегда за одним и тем же столиком в нише и наблюдал за входом. Выбрал место, чтобы линия выстрела была свободной и я хорошо мог видеть дверь, оставаясь при этом незаметным. Я сотни раз прокрутил в уме весь сценарий…
— Зачем?
— Для полной уверенности.
— В чем?
— В том, что все получится.
— А что должно было получиться?
— Убийство.
— Самоубийство?
— Убийство!
Последнее слово я прокричал, но тут же извинился.
— Давайте перейдем к событиям семнадцатого октября.
— Хорошо.
— Что это был за день?
— Суббота.
— Вы помните, какая стояла погода?
— Шел дождь.
— Довольно мрачно, не правда ли?
— Нисколько, я люблю дождь.
— В тот день вы не работали?
— Совершенно верно.
— И это была первая за долгое время суббота, когда вам не надо было на службу?
— Именно.
— Это выбивает из ритма, не так ли?
— Что вы имеете в виду?
— Выбивает из ритма повседневности. Словно проваливаешься в дыру. Появляется время, чтобы задуматься над собственной жизнью.
— Я так не считаю.
— Тогда что же?
— Человек или проваливается в дыру, или нет, от погоды ничего не зависит.
— И вы провалились?
— Нет.
Было бы уместно добавить, что вся моя жизнь — сплошная дыра.
— Итак, в тот день вы проснулись в своей квартире один…
— Человек всегда делает это в одиночку.
— Я имею в виду, что на постели рядом с вами никого не было.
— Я давно уже жил один.
— Почему?
— Потому что никого не было.
— Никого, после вашей подруги Делии?
— Да, госпожа судья.
— Завтра мы еще вернемся к данному вопросу.
В ее словах звучала угроза. У меня забилось сердце. В зале царила тишина.
— Что вы делали в то субботнее утро?
— Спал.
— А потом?
— Встал с постели.
— И?
— Стал готовиться.
— К чему?
— Моя подруга переезжала. Я договорился помочь ей перевезти вещи.
— Сначала помочь подруге с переездом, а затем убить незнакомого вам человека?
— Да.
— Довольно необычные планы на дождливый октябрьский выходной, вы не находите?
— Вероятно.
— И кто вам поверит, господин Хайгерер, как вы думаете?
— Вы, госпожа судья, суд, присяжные. Вы должны мне верить, потому что это правда.
По залу пролетел беспокойный шепот.
— Вашу подругу звали Александра?
— Да, ее больше нет.
Тишина, потом легкий шум. Я закрыл лицо ладонями.
— Может, имеет смысл сделать перерыв?
— Да, пожалуйста.
— Когда вы покинули свою подругу Александру в тот день?
— Около шести часов вечера. Уже стемнело.
— И чем занимались потом?
— Ждал в своей припаркованной машине.
— Ждали чего?
— Пока пройдет время.
— Вы чувствовали тяжесть на душе?
— Нет.
— А потом?
— Скорее воодушевление.
— Отчего?
— Я думал об убийстве.
— Что именно?
Я не ответил. В зале стало тихо.
— Где лежало ваше оружие?
— В кармане куртки.
— Все время?
— Да, я засунул его в вязаную перчатку.
— Зачем?
— Таким образом я его спрятал.
— Когда вы появились в баре?
— Около десяти часов. Я был в числе первых посетителей.
— Что бы вы делали, если бы ваш столик оказался занят?
— На всякий случай я его зарезервировал.
— Что произошло позднее?
— Я пил блауэр цвайгельт.
— Много выпили?
— Этого я вам сказать не могу.
— Один бокал или около литра?
— Около литра.
— Много.
— Я нервничал.
— После такого количества алкоголя вам могла прийти в голову любая глупость.
— Самые большие глупости приходят в голову трезвым, полагаю.
— Вы хотели, чтобы это придало вам смелости?
— Очевидно.
— Для чего?
— Чтобы совершить убийство.
Тут по залу снова пробежал шепот.
— Ну, а потом что произошло?
— Я положил пистолет на стол.
— Зачем?
— Чтобы привести его в нужное положение.
— Что вы имеете в виду?
— Повернуть дулом к входной двери.
— Вы не пытались повернуть его дулом к себе?
— Нет.
— Может кто-нибудь подтвердить ваши слова?
— Нет. Этого никто не видел.
— Чего именно никто не видел, того, как вы поворачивали пистолет дулом к себе?
— Я повернул его дулом к входной двери.
Последнюю фразу я прокричал и тут же извинился.
— Дальше.
— Я положил палец на курок и приготовился ждать.
— Чего?
— Пока кто-нибудь войдет.
— Кто именно?
— Моя жертва.
— Кто должен был стать вашей жертвой?
— Кто-нибудь.
— А если бы вошел ребенок?
— Дети не посещают подобных заведений.
— А если беременная женщина?
— К Бобу ходят только мужчины, именно поэтому я и выбрал его бар, чтобы совершить убийство.
— Вы часто повторяете слово «убийство» без необходимости. Зачем?
— Просто называю вещи своими именами.
— Мне кажется, будто вы произносите это слово с гордостью.
— Я не горжусь тем, что совершил убийство.
— Самоубийство у вас не получилось, но кое-что вы смогли, так?
Я потер глаза кулаками.
— В самый последний момент вы инстинктивно отвернули дуло от себя, но выстрел все-таки прозвучал, и пуля попала в только что вошедшего мужчину?
— Нет! — закричал я.
— А что, если баллистическая экспертиза допускает вращательное движение оружия на момент выстрела?
— Значит, она ошибается!
— Пожалуйста, не кричите.
— Извините.
В зале поднялся шум, и я зажал уши руками.
Судья объявила перерыв на десять минут.
Я остался на скамье подсудимых. Охранники поддерживали меня с двух сторон. Адвокат положил мне на плечо руку. Я чуть заметно вздрогнул, потому что не хотел обидеть его. Тогда он убрал руку, ведь он был хороший человек.
И тут я уставился на мою обувь. Она была из моей прошлой жизни. Для моей прошлой жизни. Выходные ботинки. Черная, матово блестящая кожа, широкий мысок. Около четырех лет назад я купил их в магазине. Мерил. Смешно! Стоял солнечный день. Понедельник, я уже закончил работу. Через пару недель после ухода Делии. Они мне сразу понравились. «Я беру их», — сказал я продавщице. Наверное, даже рассмеялся. Мне было весело. «Без коробки, пожалуйста», — попросил я. «Возьмете что-нибудь из средств для ухода за обувью?» — предложила она. «Нет, спасибо», — ответил я. Так я купил ботинки. Смешно!
— Продолжим, господин Хайгерер?
— Да, госпожа судья.
— Итак, вы нацелились на входную дверь?
— Совершенно верно.
— И что вы увидели там?
— Как открылась дверь.
— И?
— И кто-то вошел.
— Кто-то?
— Да, кто-то.
— И?
— Я начал считать: «один-два-три-четыре-пять».
— Зачем?
— Потому что я знал, что через пять секунд вошедший будет находиться на линии визирования. Я наблюдал это уже сотни раз.
— И?
— На счете «пять» я спустил курок.
— Не глядя?
— Я поднял голову, после того как выстрелил.
— Почему?
— Не выдержал.
— А ранее?
— Видел его лишь мельком.
— Что же вы видели?
— Темные мужские ботинки, голубые джинсы и красную куртку.
— А лицо?
— Не видел. На лицо падала тень.
— Тень?
— Да, тень.
Аннелизе Штелльмайер замолчала, потом что-то пробормотала, закрыв глаза.
— И что потом?
— Что именно вас интересует, госпожа судья?
— Как вы себя чувствовали?
— Плохо.
— Почему?
— Потому что я убил человека.
— Вместо того, чтобы убить себя?
— Пожалуйста, не надо, госпожа судья.
— И что вы делали? Вы сразу признались?
— Я хотел.
— И что?
— Мне было стыдно.
— Перед кем?
— Перед самим собой, инспектором Томеком. Мы давно знакомы, он мне не поверил.
— Почему же он вам не поверил?
— Потому что он знал меня другим.
— Вас все знали другим, господин Хайгерер. И теперь нам приходится заново привыкать к вам.
— Да, и в этом моя проблема, — согласился я.
В зале все стихло.
Судья закончила. Теперь пришел черед других задавать вопросы. Я отвечал не задумываясь. Так прошло несколько часов. Физически я чувствовал себя хорошо, то есть вообще не ощущал своего тела и действовал машинально. Иногда я смотрел на присяжных. Каждый раз, поднимая голову, я видел их испуганные лица. Их тронула моя история. Даже порнопродюсер как будто ею заинтересовался. Он нашел этот фильм захватывающим.
Я все еще надеялся на Зигфрида Реле. Он был моим человеком, потому что поверил мне. Он спросил, нет ли во мне подавленной агрессии. Я был вынужден его разочаровать, чему он, казалось, не удивился. Тогда он изменил формулировку:
— Скажите, откуда у вас странная идея фикс — убить человека?
Реле произнес это сурово, как того требовала ситуация. Он сжал кулаки и широко раскрыл глаза. На его висках надулись жилы. Почему я не такой, как он? Быть убийцей недостаточно, нужно хотя бы немного выглядеть соответствующим образом. Почему я не такой, как Реле?
— Да, это была идея фикс, — согласился я.
— И причину вы нам назвать не хотите.
— Нет.
— Значит, все-таки причина есть?
Коварный ход. Я задумался.
— Разумеется, все на свете имеет свою причину.
— И вы ее знаете?
Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.
— Да, — нерешительно кивнул я.
Я хотел бы оставить данный вопрос открытым, но дал на него определенный ответ. В зале поднялся шум. Пенсионер Хельмут Хель призвал публику к порядку.
— То есть вы не желаете нам ее открыть, — задумчиво промолвил Реле.
Он хотел, чтобы это прозвучало с сарказмом. Оскалился, чего ему делать не следовало: слишком много дырок зияло между зубами.
— Совершенно верно, — прошептал я.
— Просто так не хотите или же и на это имеется своя причина?
Реле встал и смотрел сейчас куда-то поверх моей головы. Он набрал в грудь воздуха и походил сейчас на оперного певца. Вот только голос подкачал.
— На все есть причины, — произнес я.
— Спасибо, вопросов больше не имею! — прокричал Реле.
В прошлой жизни я тысячи раз слышал эту фразу, когда готовил репортажи с судебных заседаний. Формула победителя. В кинофильмах она обозначала конец эпизода.
Тут разбудили профессора Бенедикта Райтхофера, чтобы он прокомментировал мой случай «неудачного самоубийства». И он сказал то, что от него хотели слышать. Его формулировка не оставляла лазеек для дальнейших уточнений, поэтому обе стороны остались довольны. По словам Райтхофера, внутреннюю агрессию в большинстве случаев установить гораздо труднее, чем ориентированную вовне. Мучительный стыд в результате неудавшегося самоубийства часто притупляет страх перед возможными последствиями уголовного преступления, вплоть до многолетнего тюремного заключения. Идентификация себя как убийцы в собственном смысле этого слова в данном случае может иметь для пациента толковательное значение и даже сыграть роль антидепрессанта, поскольку дает выход подавленному чувству стыда.
— Вот так, если хотите знать мое мнение, — осторожно добавил профессор.
Тем самым он напоминал, что его слова не имели здесь никакого юридического веса и звучали скорее как дополнение к основной, так сказать, программе. Заседательницу, напомнившую мне мать, от них еще больше потянуло в сон. Меня же вдруг охватил панический страх, который возникал каждый раз при мысли, что меня могут оправдать. Что я, убийца, буду делать там, на свободе? Покупать обувь? Мерить ботинки?