Когда Катрин проснулась, что-то в квартире было не так. Ей, конечно, сразу же вспомнился вчерашний кошмар с поцелуем. На этом ощущении невозможно было построить день, тем более рабочий, к тому же зимний, декабрьский, предрождественский день, седьмой перед сочельником и тридцатилетним юбилеем. Поэтому она решила даже не пытаться открывать глаза. Она сознательно постаралась впасть в бессознательное состояние агонии, при котором память отключается напрочь. Она чувствовала себя прикованной к постели, и любой врач, который хоть что-нибудь смыслил в психологии, подтвердил бы ее неспособность покинуть кровать в ближайшие дни.

Но что-то в квартире было не так. Катрин чувствовала какой-то непривычный запах. Анализировать этот запах она не могла, у нее не было на это сил. Она еще глубже забралась под одеяло и старалась ни о чем не думать, а когда ей лезли в голову мысли о Максе, она давила их подушкой. Еще ни один мужчина не наносил ей такой обиды! Ни разу в жизни она не испытывала такого глубокого разочарования от предмета своей влюбленности! Ни разу в жизни ее не отталкивали так грубо в момент полной открытости и отдачи… Целоваться он не может! У него, видите ли, аллергия на поцелуи! Аллергия… Аллергия… Аллергия… Козел!..

Но что-то в квартире было не так. В том числе и под одеялом. Неужели это ее дыхание? Откуда у нее вдруг взялся такой неприятный запах изо рта? Может, вчера вечером она заработала себе какое-нибудь психосоматическое расстройство? Может, у нее вдруг открылась астма? Она задержала дыхание и прислушалась к себе. Ей был отчетливо слышен какой-то звук, но он шел снаружи. Строители? Кровельщики? Снегоуборщики? Нет, звук был ближе. Он напоминал тихое, непрерывное землетрясение. Эпицентр этого «землетрясения», похоже, находился в комнате. Кровать дрожала.

Катрин была еще не готова к исследованию загадочного явления. Она еще была не в состоянии воспринимать знаки обыденности. Она плотно закрыла глаза, зажала уши ладонями и (тщетно) пыталась ни о чем не думать.

Что же это за клоун, у которого «аллергия на поцелуи»? Что это за извращенец? Как ее угораздило запасть на него? Почему ей понравился именно он? Почему из тысяч мужчин она подпустила к себе именно этого? Зачем она вообще ему понадобилась? Денег у нее не было. На поцелуи у него аллергия. То есть секс ему, получается, не нужен. Что же ему от нее понадобилось?

Катрин потянулась за подушкой, чтобы задушить эти мысли, и вдруг наткнулась рукой на какой-то предмет. Будильник? Книга? Пульт от телевизора? Нет, это было что-то другое, что-то более мягкое, бесформенное. Катрин почувствовала, как у нее заколотилось сердце. Она и забыла, что оно у нее еще есть. Она предпочла бы в будущем вообще обойтись без него. Но сейчас оно ей неожиданно понадобилось. Она была взволнована. В ее кровати происходило что-то странное.

Она высунула голову из-под одеяла, повернулась к обнаруженному предмету и чуть приоткрыла глаза. В ту же секунду из нескольких составляющих ее чувственного восприятия сложился некий образ — слишком быстро для истерического вопля, слишком медленно для инфаркта. Катрин тронула предмет. Он издал какой-то жутко визгливый звук. Это был «говорящий» пластмассовый сэндвич. Когда раздражитель находился на полпути к месту обработки в мозгу Катрин, на ее плечо что-то опустилось. Рука. Угловатая. Тонкая. Волосатая. Густоволосатая. В тот же момент в лицо ей повеяло теплом. А в нос ударил запах — гниловатый, как запах листвы из сточной канавы.

Катрин резко распахнула глаза и увидела некий бородато-волосатый лик. Курт! Он таращился на нее своими крупными искрящимися стекляшками кофейного цвета. Его морда ритмично терлась о простыню в нескольких миллиметрах от ее носа. Сняв языком с губы обильную порцию пенной слюны, он метнул несколько капель на подушку Катрин. Каждые две-три секунды из чрева Курта вырывался протяжный грозно-блаженный рык.

Где-то в отдалении его дратхааровский хвост так же ритмично колотил по краю кровати. Катрин знала, что так собаки ведут себя, когда им хорошо. Она остро почувствовала свою полную зависимость от ситуации и поняла, что не имеет ни ментальной способности, ни моральной готовности искать из нее выход. Она ничего не могла прибавить к этой утренней встрече. Курту было хорошо. Он лежал, распластавшись, как игральная карта, и вытянувшись, как длинный рожок для обуви, поперек ее двуспальной кровати на недавно еще белой, а теперь черно-бурой натяжной простыне. Он прекрасно себя чувствовал. Катрин порадовалась за него. Все про него забыли, и он решил извлечь максимальную пользу из своего бедственного положения.

Как ни странно, Курт первым покинул кровать. Он лучше ориентировался в новых условиях, чем Катрин. Поскольку он уже все равно стоял перед дверью в ванную, она решила загнать его под душ. С полом ничего не будет, а ей самой было уже на все наплевать. У нее все равно не было особых планов. Часы показывали полвосьмого, оставалось полчаса до начала работы. Первые офтальмологические пациенты уже, наверное, вслепую бродили вокруг клиники. Доктор Харлих уже наверняка пришел и готовился к своему ежеутреннему приветствию: «Доброе утро, прекрасная фройляйн! Желаю вам приятного первого рабочего дня последней, очень напряженной, предпраздничной рабочей недели. Сегодня ожидается тридцать пациентов. Если я вам зачем-нибудь понадоблюсь — звоните мне в любое время…»

А она торчит дома и купает какого-то шелудивого пса, с которым только что делила постель. Видели бы ее мать с отцом! Курт стоял в ванне, как заброшенный памятник павшим воинам, включив мигалку своего предупредительно-сигнального устройства — искрящиеся стекляшки кофейного цвета — и делая вид, что в любой момент может запретить подачу воды. Когда Катрин обтирала его, он рычал, как енот-полоскун, а когда расчесывала, трубил, как олень. Он показался ей на редкость живым, как будто наглотался возбуждающих таблеток.

Пока Катрин одевалась, Курт нервно ходил взад-вперед по прихожей. Несколько раз он с остервенением бросался на «говорящий» пластмассовый сэндвич, вонзал в него клыки и швырял в сторону. Сэндвич звонко ржал, но тут же замолкал, ударившись о стену. Курт застывал перед ним, словно окаменев, считал про себя до пяти (поскольку счет до десяти вряд еще успел освоить) и опять прыгал на «говорящий» кусок пластмассы. Если бы Катрин не знала, что Курт никогда бы не стал заниматься такой ерундой, она бы подумала, что он играет.

«Кстати, о собаках, — подумала Катрин. — Пора бы мне уже кое о чем задуматься. Например: как могло случиться, что этот пес переночевал у меня, а я ничего не заметила? Или еще интереснее: что теперь с ним делать? А это, собственно, моя проблема? Нет. Это проблема его хозяина, у которого аллергия на поцелуи. Могу я оставить собаку дома одну? Могу. Хочу я ее оставлять одну дома? Нет, не хочу».

Ей нравилось, что Курт у нее. Из него наверняка получится отличная амбулаторная собака. Пусть сопровождает ее в клинику. Пока он — ее собака. Эта мысль вызвала у нее приятное чувство ласковой мести. «Теперь он у меня на поводке, — подумала она. — Твой хозяин, этот козел, у которого аллергия на поцелуи!»

Макс провел бессонную ночь. Вечером, после своего позорного бегства из дома Катрин, он ощущал острую нехватку всего, что делает человека человеком. Меньше всего ему не хватало Курта, поэтому он и не заметил его отсутствия. Только войдя в квартиру и увидев кресло, под которым не лежал и не спал Курт, он понял, что где-то его забыл — то ли в парке, то ли (еще одна страшная мысль для его переполненного страшными мыслями мозга) на месте самого бесславного поражения из всех, что ему довелось потерпеть на поле любовной брани, то есть там, куда ему, в сущности, теперь была заказана дорога.

Полиция не находила никаких потерявшихся собак, пожарная служба и не думала их искать. «Скорую помощь» интересовали только бешеные собаки и их жертвы. Пять мейлов о пропаже Курта, отправленные им Катрин, бесследно канули в Интернет. С дюжину телефонных звонков на ее же номер тоже ушли в молчание мертвой линии, как вода в песок. Ни длинных, ни коротких гудков — ни звука. По-видимому, Катрин и Хуго Босс не хотели, чтобы им мешали. Уж тот-то, наверное, умел целоваться. Чем-то же он должен был ее привлечь, этот прилизанный тип?

Как бы то ни было, Максу не оставалось ничего другого, как совершить хождение в Каноссу, то есть отправиться в парк Эстерхази на поиски несчастного пса, ставшего жертвой любовной трагедии, который, скорее всего, зарылся где-нибудь в снег, ушел на заслуженный отдых и который, во всяком случае, вряд ли сильно переживал по поводу того, что его потеряли. Макс уже всем телом ощущал, как это по-зимнему освежающее ночное шествие отвлекает его от вчерашнего фиаско с поцелуем. Лучше его исходное (или безысходное) положение в настоящий момент стать не могло, и от этого оно становилось еще хуже. У него появилось такое чувство, как будто он отбывал справедливое наказание за свое дебильно-инфантильное поведение. И это наказание в виде совершенно бессмысленного прочесывания кустов в три часа ночи было сродни самоочищению.

Поскольку в парке за это время нигде ничего не шевельнулось (то есть Курт мог быть где угодно), Макс медленно направил свои стопы к исходной точке своего провала. Он описал пять кругов вокруг дома Катрин, трижды звонил в квартиру по домофону.

Несколько раз, задрав голову ко второму этажу, он кричал сдавленным голосом:

— Куррррт!..

По звучанию это напоминало отрыжку полузамерзшей серой цапли. Но даже стократно усиленный, этот звук ничего бы не изменил: скорее можно разбудить покойников на кладбище, чем Курта в квартире на втором этаже, если источник звука находится на улице.

Когда Макс проснулся в обед, ему было что рассказать. И он даже знал кому: Пауле. Он была лучшей и популярнейшей из всех известных ему толковательниц снов.

— Ну как все прошло? — спросила она по телефону.

— Честно говоря, не совсем так, как мне хотелось… — ответил Макс.

К счастью, выяснилось, что вечером у нее будет время зайти к нему, чтобы вникнуть в детали.

— Паула, мне срочно нужна твоя помощь! — сказал Макс.

— Приятно это слышать, — ответила Паула невозмутимо.

На самом деле слышать это ей было гораздо приятнее, чем она могла признаться.

Так, одно дело сделано. Теперь срочно к Катрин. Телефон клиники у него был. Он уже даже знал, что ей скажет. Он все еще находился под впечатлением своего сна. Услышав в трубке ее голос, он даже не почувствовал волнения.

— Привет, это я, Макс. Ты случайно не находила у себя Курта? Я не мог забыть его у тебя? Катрин, поверь мне, я всю ночь пытался…

Стоп. Что это было?.. Вот опять, тот же звук. И еще раз, и еще… Звук повторялся и повторялся.

— Катрин!

— Я слушаю, — казенным голосом ответила она.

— Что это у вас там за шум?

— Твой Курт! — ответила она резко.

— Это же собачий лай! — возразил Макс.

— Это Курт! — ответила она с легким нажимом.

— Он у тебя? — удивился Макс.

— Как видишь. Пока. Но время его визита заканчивается, — ответила она с еще большим нажимом.

— С каких это пор он лает? — спросил Макс, не веря своим ушам.

— С тех пор как затеял в приемной игру с моими пациентами. Кладет им на колени свой обслюнявленный пластмассовый сэндвич и ждет, когда те бросят его в коридор. И горе тому, кто отказывается это сделать! Твой Курт ревет, как реактивный истребитель-перехватчик… Никто уже не решается отказываться. — В ее голосе теперь звучало раздражение. — И если сейчас заявится мой шеф и увидит все это, мне придется отправляться на поиски новой работы. — Раздражение в голосе усиливалось. — Нет, это не мне придется отправляться на поиски новой работы. Это тебе с Куртом придется отправляться на поиски новой работы для меня! А теперь будь так любезен, забери отсюда свою собаку, иначе в приемной скоро не останется ни одного пациента! — В ее голосе уже звучала угроза.

Макс немедленно поспешил в клинику.

Встреча с Катрин в обеденный перерыв получилась короткой. Макс был от нее в восторге (не от встречи, а от Катрин), но это, к сожалению, уже не имело абсолютно никакого значения. Курт изменился до неузнаваемости. Макс и рад был бы не узнать его, но эта собака однозначно была Куртом, и Курт узнал своего хозяина. Он прыгал вокруг него, лизал его в лицо. Потом показал ему свой «говорящий» сэндвич и недвусмысленно дал понять, что с этой штуковиной нужно делать, чтобы он перестал лаять. Видеть Курта стоящим было равносильно оптическому обману, легкомысленной игре неких природных сил. Его лай был, с одной стороны, нереальным событием, с другой — достаточно реальным, чтобы его можно было выдержать дольше десяти секунд.

— Ты что, дала ему какие-нибудь таблетки?.. — осторожно спросил Макс.

— Нет, — ответила Катрин, — если кто-то из нас что-то кому-то и дает, так это он.

— Катрин… — начал Макс. — Вчерашний вечер…

— Давай не будем про вчерашний вечер, — прервала его Катрин и улыбнулась так, как улыбаются, когда пытаются сделать вид, что ничего страшного не произошло.

В сочетании с этой улыбкой ее слова прозвучали как: «Мы можем остаться просто друзьями». Именно это она, по-видимому, и хотела сказать.

— Сколько я тебе должен за Курта? — спросил Макс.

— Стоимость услуг химчистки, — ответила Катрин. — Он спал рядом со мной, в моей постели.

При этом она многозначительно посмотрела ему в глаза. Ее взгляд говорил: «На его месте мог бы быть ты, идиот!» Макс почувствовал себя так, как будто его подключили к мачте высокого напряжения. Он все отдал бы за то, чтобы она сейчас положила ему руки на шею и медленно провела по спине всеми десятью ногтями. Но это было возможно только во сне.

— Пока, — сказала она и протянула ему руку.

Он взял ее руку в обе ладони и нежно погладил. Их головы не сблизились при этом ни на миллиметр. Но взгляды на несколько секунд впились друг в друга. Макс чувствовал, что еще не все потеряно, что он должен бороться за нее. Он, правда, пока не знал, как это нужно делать. Но он знал, что должен начать все сначала.

Где-то на периферии сознания у него мелькнуло: «Она обладает магической силой: она оживила Курта».

Курт успокоился еще до прихода Паулы. Действие допинга, который он, судя по всему, получил у Катрин, кончилось. Он еще какое-то время походил взад-вперед по квартире — вероятно, чтобы посмотреть, что он тут вообще забыл и что мог делать здесь целых два года. Подкравшись сзади к своему хозяину, он неподвижно застыл на минуту и стоял так, пока тот не оглянулся и чуть не получил инфаркт от неожиданности. Кроме того, в этот вечер Курт впервые в истории их совместной жизни настоял на ночной трапезе — он до тех пор скреб лапой ящик стола, в котором хранился его «Вильдбойшель», пока тот не открылся. Но после еды (на этот раз он стоял перед своей миской в образцовой позе, как на съемках рекламного ролика о корме «Чаппи») он вернулся к своему прежнему образу жизни — лег под кресло и появлялся лишь изредка, чтобы до смерти напугать хозяина.

Одежда, украшения и макияж Паулы вполне соответствовали мистическому поводу ее визита — толкование сна: она выглядела как восточная знахарка. Вокруг ее больших темных глаз загадочно мерцали серебряные тени, на шее, на запястьях и щиколотках позвякивали толстые цепи с крупными сверкающими камнями всех оттенков красного. Обнаженный живот представлял взорам пупок, украшенный голубовато поблескивающим кольцом-пирсингом. Густые черные волосы были зачесаны назад и заплетены в длинную, до пояса, косу.

Паула была одной из тех женщин, которым не подходит ни один стул, ни один диван и ни одно кресло. Которые не знают, как им расположить ноги. Которые страдают оттого, что представители западной цивилизации отвыкли проводить свой досуг на полу. Она была одной из тех женщин, колени которых в сидячей позе всегда смотрят вверх и непременно оказываются на уровне плеч.

Когда она кое-как смирилась с необходимостью разместиться на оранжево-красном замшевом диване, немного утешенная освещением, состоящим исключительно из свеч, и запахом, распространяемым релаксационным чаем ее собственного производства, на семи степных травах, Макс получил разрешение приступить к делу.

Подробности драмы с поцелуем были изложены в течение нескольких минут. Паула восприняла случившееся как личное оскорбление и чувствовала себя человеком, советами которого демонстративно пренебрегли. Это ведь ее программа отсрочки поцелуя была совершенно идиотским образом сведена Максом ad absurdum. За Хуго Босса Младшего он мог не переживать, заявила она: тот уж точно не упустил своего шанса.

Что же касается его собственных шансов выстроить с Катрин какие-либо другие отношения, кроме чисто платонических, то она была настроена весьма скептически.

— Твое счастье, что у тебя есть собака, — сказала она. — Если тебе сейчас что-нибудь и может помочь, то только Курт.

После этого Макс наконец рассказал ей свой сон:

Они сидели на оранжево-красном диване, он и эта женщина — Катрин. Конечно же, это была Катрин. Азиатские черты в ее внешности на этот раз явно преобладали. У нее были необыкновенно узкие, вытянутые книзу миндалевидные глаза. Во всяком случае, иногда, а потом опять становились нормальными, как это бывает в снах. Во сне внешность — понятие относительное. Как бы то ни было, Макс и Катрин слились в тесных объятиях. Катрин пахла кокосом. Нет, это был какой-то более сладкий запах, вроде ликера «Батида де коко», только не такой пошлый. Временами она вдруг оказывалась голой, и у нее были непомерно большие груди. (Паула осуждающе закатила глаза, что означало приблизительно: «О господи! Кому что, а вшивому — баня…»)

И она сказала — нет, едва слышно, томно прошептала ему: «Поцелуй меня, пожалуйста!» Эти слова Максу были хорошо знакомы. Он слышал их практически во всех своих кошмарах. Они, как правило, были критической точкой, в которой сон смыкался с реальностью и немедленно должен был быть прерван по причине угрожающей тошноты. Но в этот раз сон, как ни странно, продолжался. Языки соприкасались, и Макс в очередной раз ощутил эту в высшей мере чувствительную внутреннюю дрожь, головокружительную степень безумства между жгучим вожделением и спонтанным позывом к рвоте. Это состояние было точной копией его травматического опыта первого поцелуя с Катрин.

До боли знакомой была и причина злополучных процессов в его желудке, внезапное появление образа жирной Сиси со всеми его характерными запахами и вкусами. Новым было то, что этот образ во время поцелуя претерпел некие существенные изменения. Чем дольше длился поцелуй, тем быстрее жирная Сиси отдалялась от своего детского образа, тем старше она становилась. Да и у Макса появилось ощущение, что он уже гораздо легче переносит поцелуи.

Разумеется, тошнота время от времени перекрывала ему дыхание. Ему несколько раз приходилось мягко отстранять Катрин, выдворять ее язык из своей ротовой полости и глубоко дышать. Она относилась к этому с терпением и пониманием. Вернее, она, возможно, вообще не замечала, что у него какие-то технические проблемы.

После каждого краткого перерыва он с еще большей страстью принимался целовать ее. Он забыл про ее тело, закрыл глаза и сосредоточился исключительно на своих и ее губах и их тесном взаимодействии. Образ взрослеющей жирной Сиси становился все отчетливее, пока она наконец не очутилась вдруг рядом с ними на диване и не принялась наблюдать за ними. Ей, похоже, было столько же лет, сколько и Максу, она была пухленькой блондинкой, одетой хотя и несколько консервативно, но со вкусом. От нее исходил легкий запах фиалки и какого-то приятного крема для кожи.

— Она вступила в вашу любовную игру? — нетерпеливо спросила Паула и подперла подбородок коленом.

— Да нет! — ответил Макс. — Ты что, думаешь, мне снятся порносны?

— Неужели она не пыталась добиться от тебя, чтобы ты ее поцеловал? — разочарованно воскликнула Паула.

— Нет, она просто смотрела. Ей хотелось понаблюдать за мной.

— Ей хотелось посмотреть, как у тебя обстоит дело с поцелуями, — уточнила Паула.

— Совершенно верно, — согласился Макс.

— А дело обстояло хорошо, — продолжала Паула.

— Даже очень, — подтвердил Макс.

— И ты хочешь, чтобы я объяснила тебе почему.

— А ты можешь это объяснить?

— Конечно. Потому что жирная Сиси присутствовала при поцелуе. Потому что она была уже не жирная и не противная. Потому что она наглядно показала тебе преходящий характер твоего фантома. Потому что она помогла тебе преодолеть твою детскую психологическую травму.

— Все это попахивает Зигмундом Фрейдом, — заметил Макс.

— А ты думал, я все это выдумала? — возразила Паула. — Во всяком случае, я бы на твоем месте постаралась как можно скорее повидать ее.

— Катрин?

— Нет, жирную Сиси.

— Ты что, с ума сошла? Как я ее найду? Да и что я ей скажу? «Здравствуйте, мадам, меня зовут Макс. Каждый раз, когда я целуюсь, я вспоминаю про вас и меня начинает рвать. И так уже двадцать лет…» Смешно!

— Нет, ты несерьезный человек! Боюсь, что мне придется взять это в свои руки, — со скучающей миной произнесла Паула.

— Ты что, действительно хочешь этим заняться? — недоверчиво спросил Макс.