У молодости на заре Стихом владели мы искусно, Поскольку были мы за ре- Волюционное искусство. Я лез на дерево судьбы По веткам мыслей и поступков. Против меня были рабы Буржуазных предрассудков. От их учебы и возни Уйти, найти свое ученье… Вот так небывализм возник, Литературное теченье. А счастья нет, есть только мысль, Которая всему итог. И если ты поэт, стремись К зарифмованью сильных строк. И вероятно, что тогда Я сильных строк сложил немало; Но педагогская среда Моих стихов не понимала. Оставить должен был ученье, Хотя и так его оставил. Я исключен как исключенье Во имя их дурацких правил! Итак, плохи мои дела, Была учебы карта бита. Но Рита у меня была, Рита, Рита, Рита… Студенты хуже школьников Готовились к зачетам, А мы всю ночь в Сокольниках… Зачеты нам за чертом! Зимой метель как мельница, А летом тишь да гладь. Конечно, разумеется, Впрочем, надо полагать… Все было просто и легко, Когда плескалась водки масса. От нас то время далеко, Как от Земли до Марса. В то время не был домовой Прописан в книге домовой, Сидел в трубе он дымовой И слушал ветра вой… Я сочинил стихи о том, Что день готовит мне вчерашний. Потом уединился в дом, Каменный и трехэтажный. Его ломать не надо при Реконструкции столицы. Хоть этажей в нем только три, — Но шесть, когда в глазах двоится. Безынститутье как пробел, И должен отыграться я… Тогда Асеев, как Флобер, Мне дал рекомендацию. Литературный институт! Его не посещаю разве я?.. А годы бурные идут, Огромные, как Азия. Сразится Азия со всеми Под предводительством Москвы, И в день весенний и осенний Войска пойдут через мосты. Я почему-то в это верю: Настанут лучшие года. Шумят зеленые деревья, Течет студеная вода. Вода срывается с вершин И устремляется в кувшин. В Поэтограде так же вот Работает винопровод!

Хотя играл огнями город, но Ночь темна, снег бел и светел. Она спросила: — Вам не холодно? — Была зима. Шатался ветер. Была зима. Я поднял ворот, но Мог бы спрятаться за доски. Она сказала — Вам не холодно? — А было холодно чертовски.

В силу установленных привычек Я играю сыгранную роль: Прометей — изобретатель спичек, А отнюдь не спичечный король. Прометей — не генерал, а гений… Но к фортунным и иным дарам По дороге признанной и древней Мы идем, взбираясь по горам. Даже если есть стезя иная, О фортунных и иных дарах То и дело нам напоминает Кошелек, набитый как дурак! У него в руках искусства залежь, Радость жизни, вечная весна… А восторжествует новизна лишь, Неосознанная новизна! Славен, кто выламывает двери И сквозь них врывается в миры, Кто силен, умен и откровенен, Любит труд, искусство и пиры. А не тот, кто жизнь ведет монаха, У кого одна и та же лень… Тяжела ты, шапка Мономаха, Без тебя, однако, тяжелей! Повседневно-будничная праздность Невозможным сделала успех. В результате появилась разность Всех МОГЛИ и УПУСТИЛИ всех. И тогда, упрямы, как решенье, Может быть, самих себя рабы, Испугались мы не поражения, А того, что не было борьбы!

Пусть ошибочно это открытие, Сообщаю новую весть. На творителей и вторителей Мир разделен весь. И творители проторяют Неизведанные пути, А вторители повторяют, Ибо надо куда-то идти…

С женщиной какой-нибудь такой, Очень замечательно хорошей, Хорошо, обняв ее рукой, Целу ночь лежать на ложе. Звездами заерзается высь, И, постигнув неба откровенье, Ты воскликнешь: — О, остановись! — Но не остановится мгновенье!

Когда я шел и думал: ИЛИ — ИЛИ, Глухонемые шли со мною рядом, Глухонемые шли и говорили, А я не знал, я рад или не рад им. Один из них читал стихи руками, А два других руками их ругали; Но, как глухонемой глухонемых, Я не способен был услышать их. Вот так вокруг бушует жизнь иная, А может быть, не жизнь, а болтовня, И я, поэт Глазков, не принимаю Людей, не принимающих меня. Пусть пламя опирается на уголь И старый отменяется режим, Они всегда бряцают лженаукой, Ну а искусство ненавистно им!

Мудрецы и поэты чудят и чудили. Чудотворцы они, как на них ни смотри. И, не ставя во грош дважды два — четыре. Приближаются к формуле: дважды два — три. Но таких человеков немного в мире, Большинству их заумных идей не понять. Большинство, переоценивая дважды два — четыре. Приближаются к формуле: дважды два — пять!

Ночь Евья, Ночь Адамья. Кочевья Не отдам я. Табун Пасем. Табу На всем!

Люди едут, бегут авто, И не знаю я, почему Все, что делаю я, не то: И не то, и не путь к тому. Если карты, то будут биты, Если шахматы — будет мат. Пусть к победам пути закрыты, Я нисколько не виноват!

Путь-дорога Без итога Хвалится длиной. Скоро вечер, Он не вечен, Ибо под луной. Или прямо, или криво, Или наугад Все пути ведут не к Риму, А в Поэтоград!

Эти все события, которые Летописи хартии хранят, Во любом учебнике истории Те найдут, которые хотят. У поэтов есть своя история, Началась она у тополей, Где простой пастух, свирель настроя, Воспевал идиллию полей. Он не знал, что за работу плату Всякий должен получать мастак, Что противники матриархата Говорили: «Мать твою растак…» Что друг друга невзлюбили люди И вооружились до зубов, Что огромная эпоха будет Эрою свободных и рабов. Но уже прошла эпоха эта, Тот певец древнее, чем Гомер, Мыслят современные поэты Образами радужных химер.

Я хороший, против правды не попрете, И фортуна будет за меня, Ибо очень долго была против, А должно все в мире заменяться. Хочу, чтоб людям повезло, Чтоб гиря горя мало весила, Чтоб стукнуть лодкой о весло — И людям стало сразу весело. Вижу город я, где нет для ближнего Никаких таких лишений лютых И совсем ничего лишнего Ни в вещах, ни в словах, ни в людях. Там весь мир пополам не расколот И поэты не знают преград. Вы не верите в этот город, Вы не верите в Поэтоград. Вы наденете платье цвета Черного бутылочного стекла, И пойдете на край света, И себе не найдете угла. Все Вам будет враждебно и чуждо, Потому что Вы их умней, Где нет мысли, не может быть чувства, Бросьте их и отдайтесь мне. Эти сволочи Вас заманили В логово их мелочей. Вы за меня ИЛИ За сволочей? Приходите ко мне. Занавесим окно    (для рифмы) шторой. И будем пить За такую дружбу, меж нами которой Нет и не может быть. За такую дружбу, где т а йны нет, Чтобы было нам хорошо… Славлю время, которое настанет, А не то, какое прошло.    Что прошло, исчезает,    О грядущем моля.    Лучше тема чужая,    Чем тема моя.    Оттого, что вначале    Я ее потерял,    Буду спать с ней ночами    В полусне бытия. Сплю. Во сне залезаю на крышу. Как Суворов, иду вперед. А когда просыпаюсь, то слышу: Какой-то дурак «Катюшу» поет. Ударяю дурня кирпичом, — Он мой противник, — говорю я ей. — Пронзи меня мосфильмовским мечом Иль будь моей! Я Николай Чудотворец, Император страниц, Хочу не кому-нибудь вторить, А истину установить.

И к высотам любым пойдя, Чтоб спуститься к любым глубинам, Я бродил по любым путям, А любил бродить по любимым. Любил и синь, и ширь, и глубь морей, Любил скрещение рапир, И в жизни не было моей Всего того, что я любил. Тогда любовь моя пропала, Как в синем море корабли. Прекрасно сказано у Павла По поводу такой любви. — Если пророк, и верой своею Передвинуть горы сумею, А любви не имею, То я ничто.

Прихожу я к монахам, Говорю как поэт: Вы, ничтожные, как Монако, Знайте, что бога нет. А потом прихожу к атеистам, Говорю как пророк: Там, н а небе мглистом, Есть господь бог.

Не я живу в великом времени, А времена в моих строках, И тем не менее Я оставался в дураках. Что мне ждать еще? Успеха ли? Мне не до смеха ли? Ехали Ухари Морею-сушею. Эхо ли? Ухо ли? Слышало? Слушаю. Н а небо просишься, Страх в лице. Спрячь его. Выдумай прозвище Самого зрячего. Что ж ты надеешься? Что ж тебе хочется? Выдумай день еще. Ночь придет. Кончится.

С чудным именем Глазкова Я родился в пьянваре, Нету месяца такого Ни в каком календаре.

Раскрывает — ну и пусть! — Пропасть пасть; Но поэту там, где Русь, Не пропасть. Там, где Волга и Москва В бездне, — в ней, Где берутся нарасхват Песни дней. Где огромный трудный путь Каменист, Но придешь когда-нибудь В коммунизм. Но придешь, и это факт, Только здесь, А заклятый всякий враг Всюду есть. Он под грохотом побед Выбрал тишь, Только ты его, поэт, Победишь. Победишь ты или нет, — Подождем, А пока что ты, поэт, Побежден. Побежден самый хороший поэт, — Я поэт этот, Я свернул с колеи побед, По которым к победам едут. Горло сдавили какие-то пальцы В тот или этот год; Но пускай народ ошибается, — Все равно прекрасен народ. Он взмахнет богатырской палицей, А тобой, поэт, не воспет; Но пускай поэт ошибается, — Все равно прекрасен поэт. Пусть поэзию довели До сведенья на нет враги ее, А велик ли поэт? Да, велик, У него ошибки великие. В наши дни ошибаться боятся, Но писатели не кассиры; Не мешайте им ошибаться, Потому что в ошибках сила. И не слушайте всякую бездарь, А читайте мои стихи. Перед вами работы бездна, Фарисеи и простаки. Вы, которые не взяли Кораблей на абордаж, Но в страницы книг вонзали Красно-синий карандаш. Созерцатели и судьи, Люди славы и культуры, Бросьте это и рисуйте На меня карикатуры. Я, как вы, не мыслю здраво И не значусь статус-кво… Перед вами слава, слава, Но посмотрим, кто кого? Слава — шкура барабана, Каждый колоти в нее, А история покажет, Кто дегенеративнее!

Ибо мир, захлебнувшись уставами, Словно лыжник, слетающий с лыж. Истину глаголят уста мои, — Имеющий уши, услышь! Произойдет такая битва, Когда решится ИЛИ — ИЛИ… Потом война была убита И труп ее валялся в мире. Поминай войну как звали, И столетий через семь, Если б люди воевали, Их бы не было совсем. Будет что через столько лет, Бог весть, Но сегодня на вкус и на цвет Товарищи есть. Мы увидим алмазы небес, Бриллианты высот, Но сегодня силен бес, Людьми, что вениками, трясет. Не только сегодня, но и вчера Почти что все было бездарно отстало; Хоть новую эру страна начала, Но новая эра еще не настала. На складах картофель сгнивал и зерно, Пречерствый сухарь голодающий грыз, И не было хлеба, картофеля, но Я все равно любил коммунизм. На собраньях старательно переливали из Пустого в пустое. Вопросы ставились На повестку дня. Комсомольцы старились, А я все равно любил коммунизм. В искусстве безвкусью платили дань, Повылезло много бездарных подлиз. Меня не печатали. Печатали дрянь. Но я все равно любил коммунизм. За что не печатали? Чему был так рад? Что заприметил вдали? Коммунизм, по-моему, — Поэтоград, Где все люди богатыри. Там откровенность необыкновенная — Взаимопонимания основа. На уровне такого Откровения, Которое осмысливает слово. Простое слово фактов и имен, Неподчиненных логике грошей. В такой стране у времени времен Ни заключенных нет, ни сторожей. Дома домов столицами столиц Превращены в развалины развалин, Чтоб крики криков раздались Воззваньями воззваний. Огни огней знаменами знамен Стихи стихов зажгли в моей душе, Чтоб я стоял у времени времен На самом стоэтажном этаже.

Был легковерен и юн я. Сбило меня с путей 22 июня, Очень недобрый день. Жизнь захлебнулась в событьях. Общих для всей страны, И никогда не забыть их, Первых минут войны.

Никто не мог сказать заранее, Что потечет назло векам История страны Германии От штюрмеров к штурмовикам. Остервенелые убийцы Несут пожарища и виселицы; Но люди будут веселиться — И в этом высшая бессмыслица! Вьюга. Смерть. Снега от крови ржавы. Ночь. Пурга. Не видно звезд-свечей. Вот она, Советская держава, Недоступная для сволочей. Хотя ругаться и не надо, Но все прощается в бою. Кидая в танк свою гранату, Боец сказал — Растанк твою! На суше, в воздухе и н а море, Где корабли идут ко дну, Ведет великая страна моя Отечественную войну. Моей России дан недаром Громить врага священный дар, И сокрушительным ударом Она ответит на удар. Может быть, он того и не хочет, Может быть, он к тому не готов, Но мне кажется, что обязательно кончит Самоубийством Гитлер Адольф. Гитлер убьет самого себя, Явятся дни ины, Станет девятое сентября Последней датой войны!

Господи! Вступися за Советы, Сохрани страну от высших рас, Потому что все твои заветы Нарушает Гитлер чаще нас. Оглуши фашистов нашей глушью, А мелькнула чтобы новизна, Порази врагов таким оружьем, Враг которого еще не знал!

— Непорочная дева, Ты меня награди, Чтоб за правое дело Орден был на груди! — Орденами не в силе Грудь украсить твою, Но спасенье России Я тебе подарю!

Народ моего поколенья Охвачен великой войной, И море ему по колено, Болото ему с головой. Невзгоды над ним понависли, И не улыбалась заря, А лучшие чувства и мысли Сегодня теряются зря. Огромное счастье далеко, И мне не дается оно. Моя удалая дорога Меня привела в районо.

Живу в деревне, и в глуши, И в ссылке, и в изгнании, И той деревне не нужны Мои стихи и знания, Которых путь не очень ровен: Не приведет меня в рай он. Я, как покойник, замурован В черным-Чернухинский район. А ты иди среди пожарищ В неотвоеванную даль. Мой современник и товарищ, Иди и Запад побеждай! И в воду, и в ог о нь иди, Чтоб не кончался путь, Чтобы в спасенном городе Сказать чего-нибудь. Он был в огне и в холоде, Но в результате битв В освобожденном городе Товарищ говорит: — Мы будем в Полтаве и в Крыму, Под Киевом будем мы биться. Чуден Днепр, когда по нему Плывут убитые фрицы! И жить будем, и гулять будем На земле, что временно немцу отдана, А смерть придет… Да не придет она!

Тем, кто пройдет леса и горы, Конечно, будет веселей, А я неполной средней школы Стал педагогом во селе. Самому себе ни к чему отвечать, Отвечаю, ответить чтобы, Никого не хочу ничему поучать, Никакой не хочу учебы. И в селе ничего не хочу изменять. Все равно ничего не получится, Ибо умный научится и без меня, А дурак ничему не научится.

Пусть ложная скромность сказать не велит, Мы все говорить вольны. Я не был на фронте, но я инвалид Отечественной войны. Печальнее мне не придумать итога… Что толку, что стал я умней? За эти три года моя дорога В тупик зашла и на мель. Но мель не мель, и тупик не тупик, И есть для меня места, И голову не размозжу о бык Какого-нибудь моста. И сколько бы ни было всех тех ран, Дороги мои верны… Я не был на фронте, но я ветеран Отечественной войны!

Что было, то было, а было эдак: В столицу Москва езда. Медленнее, чем мне надо, едут Товарные поезда. А впереди по пути леса, и Леса, и опять… снега. Я на тамбуре замерзаю, Пропадает моя нога. Без сна и без отдыха несколько дней я… Была бы лучше весна… А на полустанках еще холоднее Без отдыха и без сна. И бесполезно на что-нибудь злиться: Тому труднее, кто гонит немца; Однако лишь в том вагоне счастливцы, В котором печка имеется… В котором начальник дымит дым-д ы мой, Ему говорят: — Хлеба, водки не надо ли? Только пусти нас, отец родимый! — А отец посылает к той самой матери… Начальник вообще воплощенная честность: Кто-то вынимает бумажник потрепанный: — Не желаешь ли денег, родимый отец наш? — А отец и бумажник к матери……. Однако к теплу неизведанный путь есть. Я все что угодно готов упростить. — За пятьдесят анекдотов пустишь? — И мне отвечают: — Придется пустить! И поезд сразу прибавил ходу, И снега для меня что трава. От анекдота и к анекдоту Веду я свои слова. Приехал — в метро устремился с вокзала Оттуда в заброшенный дом. Когда я приехал, Москва мне сказала: — Ты мог бы приехать потом!..

У меня квартира умерла, Запылились комнаты и кресла… Появились если бы дрова, Моментально бы она воскресла. Можно жить в квартире хорошо, Но, конечно, не сейчас, а после: Я стихи пишу карандашом, А чернила взяли да замерзли. Можно забыть на вокзале зал И тысячи прочих комнат; Но квартиру, в которой замерзал, На экваторе приятно вспомнить. На экваторе, под небом иным, Через много лет, а пока Я курю, и в небо уходит дым, Потому что нет потолка! Когда я потерпел аварию И испытал все беды, То филантропы мне давали… Хорошие… советы. Но в апреле, когда начал таять снег, Когда дни наступили весенние, Отыскался на свете один человек, Помогавший мне больше, чем все они! Этот друг ежедневно мне жизнь спасал, Никакой не прося награды; Но и этот товарищ, который я сам, Не сумел мне помочь, как мне надо! Почему до сих пор сам себе я спецкор, Но как автор не принят страною? Может быть, потому, что ненужным стал спор, Не законченный перед войною. Война все искусства в архив позапрятала; Но стихи, они от строки до строки Существуют помимо воли автора, А может быть, даже и вопреки!

Ощущаю мир во всем величии, Обобщаю даже пустяки. Как поэты, полон безразличия Ко всему тому, что не стихи. Лез всю жизнь в богатыри да в гении, Небывалые стихи творя. Я без бочки Диогена диогеннее: Сам себя нашел без фонаря. Знаю: души всех людей в ушибах, Не хватает хлеба и вина. Даже я отрекся от ошибок — Вот какие нынче времена. Знаю я, что ничего нет должного… Что стихи? В стихах одни слова. Мне бы кисть великого художника: Карточки тогда бы рисовал. Продовольственные или хлебные, Р — 4 или литер Б. Мысли удивительно нелепые Так и лезут в голову ко мне. Я на мир взираю из-под столика, Век двадцатый — век необычайный. Чем столетье интересней для историка, Тем для современника печальней!

А вот и чайник закипел, Эмалированный, сиреневый, И он отвлек меня от дел, И он напомнил мне сирены вой. Все это было, было, было: Во тьме ночей необычайных Сирена выла, выла, выла… И не напоминала чайник!

Знаю я, что скоро корни Пустит вглубь олива мира. Смотрят люди с колокольни, Той, которая квартира. Хороши пути окольны, Да по ним идти три года. Смотрят люди с колокольни, Той, которая работа. Впрочем, люди беспокойны: Не у всех ума палата. Смотрят люди с колокольни, Той, которая зарплата. Я в комнате смотрю на раму И потемневшее стекло. Вдруг возникает панорама. И ослепительно светло. Пусть холодно и ветер дует, Столица Родины Москва Салютует Доблестным войскам. Раздаются могучие залпы, Воздавая героям хвалу. Если фронт устремился на Запад, Не беда, что мне трудно в тылу! В эти дни всех гуманнее Неустанное слово «вперед!»… Близок день: протаранит Германию Гениальный советский народ!

Современная война Отгремела в городах И меня толкнула на Размышленья о годах. Тех, которые ушли Ото всех, Тех, которые прошли Без утех. Тех, которые Бога бред. Я писал историю Этих лет.

Счастлив, кто врага разит, Совсем не страшась контратак. От ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ До БЫЛ РАЗБИТ ВРАГ Легла пятилетка войны. Ее за четыре года Выполнили сыны Трудового народа! Победа как никогда близка: Даже время не кажется длинным. Наши доблестные войска Встали в очередь за Берлином!

Помню день недобрый объявленья Немцем не объявленной войны, И висели всюду объявленья… Закричали про войну они. Точно так же радио играло, Было много всяческих людей… Танки шли весь день и утром рано. Я сказал тогда: — Недобрый день.

Торчат от радуги концы, Как пара дуг, как пара хорд, И вот на пристани Ловцы Остановился пароход. Ловцы чего? А счастья нет. Правы и те и эти; Подобно теням на стене Проходит все на свете.

Отчасти сходна жизнь моя С плывущей по воде иголкой. И горькуировался я: Эвакуировался в Горький.

Но все случается над Волгой, И вот, со злости и от зла, Бомбили немцы город Горький В ноябрь 4-го числа. Как будто огненные нитки, Шли пули красною чертой, Зазря бабахали зенитки, Не попадая ни во что. Летели самолеты в дали, И немцы, горе-мастаки, Бомбили, но не попадали В великолепный мост Оки. Итак, они бомбили воду, И бомбы падали, тоня; Но зарево автозавода Уже слилось с закатом дня. Все то прошло легко и быстро, Но не забудется оно: Страх, горечь, злоба, любопытство Смешались и слились в одно. Трамваев не было в помине. Мы шли пешком. Хотелось мне Позаменять дома в Берлине Развалинами из камней. А между тем, когда темнело И надвигалась ночь как бред, Мы, как один, бросали дело И уходили на обед. Никогда не надо повторяться, Никогда не надо возвращаться, Никогда не надо догонять, Никогда не надо ждать. Однако жду и час и два я, Хотя жданье трудней, чем труд. Официантки — как трамваи: Когда их ждут, то не идут.

И этот год, в который голодал, Теперь я называю Сорок скверным, Ну а стихи по разным городам Я рассылал друзьям, хорошим, верным. А письма шли, как все тогда, не скоро, Но находили горьковский мой адрес. Стихи полузабытого Глазкова Читались, почитались, не печатались.

Судьба судьбы командует судьбою, Неповиновенья не терпя. Ты можешь пропадать — и черт с тобою, Твоей судьбе теперь не до тебя. Ей очень холодно. Дрожишь, дружище, А тут еще бессмысленный обед ищи, Но на войну поехать не решишься И от войны не убежишь в убежище.

Зачем вся жизнь моя игра — Я это не кумекаю. Я видел сон: река текла, Глубокая, но мелкая, Тогда поплыл я по волне, Но не пловец, а странник, И чудный берег плыл ко мне В каких-то белых зданьях. Он плыл, до дна его пока Я не достал руками, И тут закончилась река И началась другая. Я стал ее переплывать, Однако сон пришлось прервать. Проснулся я. Была весна. Вода как таковая; И я отыскивал для сна У Волги толкованье. Одна река суть — я поэт, Судьба моя такая, Другой реки пока что нет, Но будет и другая. Погибну ль средь ее воды ли я? Подлунный мир хоть стар, да нов. Среди воды торчит флотилия Полузатопленных домов…

Многое кажется глупым. Очереди за булкой. Царствие нищих духом. Мы промышляем курнуть. Огнеупорные губы Курят окурок окурка, Чтобы не верилось слухам И разлетучилась нудь.

Я не боюсь души растрат, Хоть знаю — это хлам; Но хорошо, что Герострат Спалил Дианий храм. И хорошо, что солнце жжет, А стих предельно сжат, И хорошо, что колос желт Накануне жатв. И хорошо, что будет хлеб, Когда его сберут, И хорошо, что были нэп, И Вавилон, и Брут. Да славятся мои друзья, Я ибо их поэт, Иные знамя водрузят Над полюсом побед. Иные сгинут просто так, Но вспомню и о них, Чтоб всех их обессмертить как Героев книг моих. Пусть не печатают того, Кто прозу дней затмил, Материков и островов Я завоюю мир. Я сам себе корежил жизнь, Валяя дурака; От моря лжи до поля ржи Дорога далека. Но жизнь моя такое что, В какой тупик зашла? Она не то, не то, не то, Чем быть должна. Жаль дней, которые минут, Бесследьем разозля, И гибнут тысячи минут, Который раз зазря. Жду, как дурак, отрадну весть, Которую-нибудь, И время, лучшее, что есть, Расходую на путь. На небе громоздятся там Для снега облака, А я иду по всем местам, Дорога далека. Не знаю как — наверно, так Идет путевый тракт: Леса похожи на спектакль, А поле на антракт. А телеграфные столбы Идут куда-то вдаль, Прошедшее жалеть стал бы, Да ничего не жаль. Я к цели не пришел еще, Идти надо века: Дорога — это хорошо, Дорога далека.

Долгин! Гвардии поэт! Мир устроен вверх ногами. Мы с тобой хотим побед Над заклятыми врагами. Как желаем, так и надо. Неприятности терпя, Я хочу Поэтограда Для себя и для тебя. Пусть среда не понимала, Хорошо нам будет очень. Знаем много, можем мало, Сможем мочь. Пусть я в комнате окнатой, — Завтра вырвусь на простор. Я писать могу как надо: Здорово. Я стихи могу слагать Про любовь и про вино. Если вздумаю солгать, Не удастся все равно. На поэтовом престоле я Пребываю весь свой век. Пусть подумает история, Что я был за человек. Но биография Глазкова Будет написана не скоро. А когда будет написана, Пусть восторжествует истина.       ИБО: Хоть я гений не такой, как Пушкин Или Омар Хайям, Но мне надоело стрелять из пушки, Из пушки по воробьям. Настало время подводить Итоги схоженных шагов, Кандидатуры отводить Неточно сложенных стихов. И меня будут издавать, Хоть это долго ждать, Я ж убедился, что давать Приятнее, чем брать. Мне надо быть друзей добрей, А я в долги залез, И нужен миллион рублей Почти что позарез. В деньгах нуждаюсь больше, Чем в отпущении грехов, И материальной пользы Не вижу от стихов. Но их писать не брошу Ни за каким трудом, А перейду на прозу Когда-нибудь потом. Живу в своей квартире Тем, что пилю дрова. Арбат, 44, Квартира 22. А смысл не в этом: Москва, Арбат. Мой путь неведом, А не обратн. Приди, Победа, Явись скорей. Пойду по этой Стране моей. Смешна до слез нудь Институтских наук. Чтоб не замерзнуть, Пойду на юг. Дороги дальны. Лес есть, река, Постигну тайны Тогда стиха. Любовну лодку Разбив о быт, Глушу я водку, Людьми забыт. Но водки мало, Почти что нет. Жена пропала. А я поэт. Так ей и надо, Моей жене. Поэтограда Лишь надо мне. Там наш обычай У всех в сердцах. Мы станем притчей Во языцах. Мне много смысла Давно дано. Я разучился Писать дрянно. Мне жалко тех, кто чужою тенью За вознаграждение быть готов, А мне хорошо, ибо каждый день я Открываю новых китов. О чем писать стихов громаду? С кем поэту бороться? Кого спасать? Не эдак вопрос ставить надо. Вопрос я ставлю: о чем не писать? Я весь век свой желаю опередить, Что не всякий сумеет сделать, И себя попытаюсь определить, Но так, чтобы не опред е лить. Я самый безответственный работник, Люблю стихов своих многообразье. Писать стихи — это, должно быть, подвиг. А бросить их писать — не подвиг разве? Век живу и век учусь, Так поэтом и помру; Но стихи мои не чушь, Хоть похожи на игру. Хорошо пойти пошляться По дороге жизненной, Но в пути не опошляться, Порывая с истиной. Кто-то говорил подобно, Спорили о термине. Разузнать про все подробно Не хватает времени. Мне некогда. Я очень занят, Рожден бездельником я дельным. А люди этого не знают В своем незнанье беспредельном. Руби, топор, пили, пила, По правилам науки, А люди мира как Пилат — И умывают руки. Надену зимнее пальто, Когда растают льды, И скажут мне: — Это не то. — И скажут: — Ты не ты. Я всей планеты слышу мнения. Хочу, конечно, чтоб оне Как можно были обомнейнее, — А мнения не обо мне. И, не имея водки к ужину, Но шествуя своим путем, Я чувствую, как незаслуженно Я всей планетой обойден. Рукой судьбы могила вырыта Для поэтических потерь, И все то, что необщепринято, — То не печатают теперь. Меня рассудит кто с мерзавцами? Найти такого где судью? Тогда погнался я за зайцами — Примерно сразу десятью. Пожал совсем не то, что сеял я, Не потому, что ум мой мал; Но убежало зайцев семеро, А трех я тоже не поймал. Все же удачный выпал номер: В рулетке счастья покружив, Я угорел, но я не помер, И очень рад, что очень жив. Я знаю: радоваться рано, Немногие взяты высоты, Но жизнь прекрасна, несмотря на Всевозможные невзгоды. Позабыл и позабросил книги, Сам не знаю, где моя звезда. На базарах нищие владыки Щеголяют именем Христа. Карточки мне не хватает хлебной, Горе мне, что не могу помочь им; Но живем мы в век великолепный Очень.

Об Отечественной войне До Отечественной войны Не писал. Виноват вдвойне, Что не чуял своей вины. За Отечественную войну Об Отечественной войне Мои были стихи в плену, Рукописно бродя по стране. Ко всему привыкая средь бурь, Треволнений и пустяков, Я в быту разделил судьбу Настоящих стихов. Жить не могу, как мне надо, Дни моей жизни несолнечны, Немцы во всем виноваты, Сволочи. Враг совершал такие преступленья, Что всяк из нас мечту отмстить вынашивал. Мы ждали наступленья наступленья На всех фронтах, и непременно нашего. Я очень ждал желанного момента, И вот пришла она, пора победная. Ну а стихи — как звонкая монета: Серебряная, золотая, медная. На первый взгляд, мои стихи безделки, Или для смысла здравого дики. Мне ж все равно, ибо на эти деньги Я жизни всей своей купил деньки. Стихи? Пустяк, должно быть, это сущий. Стихи, но можно обойтись и без… Я ж божьей милостью поэт. Стих наш насущный — Молю у господа я — дай нам днесь. Осознал на пользу самому себе, Что люблю свой век, свой день, свой час я, Надо только помогать судьбе — И тогда возможным станет счастье.

Моих товарищей подразделенья Победно гонят фрицкие войска; Но ежели не побывать в деревне, Нельзя сказать, зачем нужна Москва. Что есть Москва, о том не сожалею, Всегда, когда в Москву приеду, рад; Но и Москва не Рио-де-Жанейро И, к сожаленью, не Поэтоград. Поэтоград еще не взят, Но люди разные снуют, Ракеты красные висят — И что ни вечер, то салют. Красноармейские части Борются с немцами лютыми — И измеряется счастье Как таковое салютами. Будет мир на Земшаре, Войною войну истребя. Чтоб немцы задрожали 9-го… сентября. Мрак сиз, Пропади. Марксизм, Победи. Кому вниз — Перейди, Коммунизм Впереди. Поэтоград еще не взят, Но будет взят Поэтоград,    ==ИБО Поступают ежечасно С фронта радостные вести; Многоградусное счастье Лет наступит через двести. И тебя зачислят в книгу Небывалых стихотворцев, И меня причислят к лику Николаев Чудотворцев.

В хаосе буреломном, В хаосе переломном Не описать пером нам, Что было до войны. Триумфальные арки Вились как р а дуг а , Благоухали фиалки Лучше, чем труп врага.

Кульчицкий приходил тогда… Он мне ответил на Мой вопрос — как и когда Закончится война. К папиросе поднеся огниво, Закурил, подумал, дал ответ: — Пить мы будем мюнхенское пиво… А война продлится десять лет. Но меня убьют в войну такую… — Призадумался на время тут, А потом, бессмысленно ликуя, Радостно воскликнул: — Всех убьют!

Всех ли, не всех, но не меньше, чем сотня Событий проходит, и все не к добру; Но если я не умру сегодня, То я никогда, никогда не умру! На фронте дела обстояли хреново, И стало поэтам не до стихов. Поэзия! Сильные руки хромого! Я вечный твой раб — сумасшедший Глазков. Я знал, что меня ожидают невзгоды, И был убежден, что война не к добру; Но если меня не убьют в эти годы, То я никогда, никогда не умру! Себе задавал я вопрос, на который Ответит одно окончанье войны: Зачем я поэт, а не строю моторы Самолетам Советской страны? Стихами не очень поможешь пехоте, Как ими за Родину ни воюй. Москва отступает. Я на пароходе По шлюзам, Оке — и на Волгу. В июль. То значит — от Москвы отказ Во имя самого простого, И я шатался на откос Смотреть на волжские просторы. Луна на дереве висела, Ей было весело висеть; Она, как рыба, там блестела, И было дерево, как сеть. Когда простирается к хатам Закат непомерной длины, Встает луна над закатом, Как будто закат от луны. Как будто закат от закрытия Своеобразного мира Писателя Первой гильдии, Поэта огромной лиры.

Сам не знаю, братцы, Что с чего берется, Надоело драться, Драться и бороться. А за дело браться, Может, и охота, Да наскучил панцирь Нео-Дон Кихота. И у нас в двадцатом Не найду дворца там, Не порежу шпагой Бурдюков с малагой. Не пойду мечети Покорять мечом, Ибо даже черти Нынче нипочем. Ибо надо всеми Довлеет суета, Ибо даже время Нынче как вода. Освобождение Европы Хотелось бы увидеть всем, А мне хотелось — немцев чтобы На свете не было совсем. Чтоб говорили все по-русски, Как Маяковский и Глазков; Но я отвлекся от погрузки Березовых и прочих дров. Но наконец обед, где первых два И три вторых, а иногда одно. Когда горят холодные дрова, То в комнате становится тепло. На лекциях мне было холодней, Чем на улице во время непогоды, И я на институт не тратил дней В такие фантастические годы. В столовой проводил я дни свои, Где весь обед не стоил больше трешки, И тратил сороковку на аи, Не покупая килограмм картошки.

Писатель рукопись посеял, Но не успел ее издать, Она валялась средь Расеи И начала произрастать. Поднялся рукописи колос Над сорняковой пустотой. Людей громада раскололась В признанье рукописи той. Одни кричали — это хлеб, И надо им засеять степи, Другие — что поэт нелеп И ничего не смыслит в хлебе.

Как угодно можно считать, А приговор эпохи — это приговор эпохи, А сейчас я стану читать Свои монологи… Мои читатели, меня они не Простят и обвинят вдвойне За то, что я могу писать о Нине, Когда нельзя писать не о войне.

Народ великий и воинственный Сражается на всех фронтах, А я великий и единственный, И хорошо, что это так. Был снег и дождь, и снег с дождем, И ветер выл в трубе. От армии освобожден Я по статье 3-б. Вздымался над закатом дым, И было как пожар, Когда я шел ко всем святым И не соображал. Я предпочел игру в бои Всамделишным боям. Я сочиняю рубайи, Как и Омар Хайям. От нищеты страны моей богатой, От нищеты идя к каким-то далям, Мы все шуты одной стены плакатной, И все жиды, поскольку ожидаем. Из-за патриотизма и азарта, За то, что путь России непрестан, Я полюбил Россию послезавтра, Которая всех лучше будет стран.

А хорошо хотеть и сметь, Переиначить статус-кво, Пока решат поэт и смерть Вопрос извечный — кто кого. И, как славяне по порогам Сквозь Днепр и море шли в Царьград, Так я иду, чтоб стать пророком, И не ищу иных наград. И не могу сменить на оды Пути стихов от зла к добру. Поэтом своего народа Я сделался — и не умру.

И я не мог предотвратить Своей судьбы, и не Надоело мне твердить Все время обо мне. Как будто в мире нету битв. Мир и война не вяжутся. А если кто-нибудь убит, То это только кажется.

Не верьте мне, я лгу и лгал, Не ставя правду ни во грош, На сотни миллионов га Моя расположилась ложь. Я ничего не забывал, Постигнув самое оно. За первой встречной на бульвар Я пойду. Мне все равно. Постигнув самое оно, Я верю буквам и словам… Вы знаете, как я люблю Вас; но Не верьте мне: я верю Вам. А вот по-латыни земля будет terra, А aqua, к примеру, всего лишь вода. Я видел латынь. Но какое мне дело. Я более важные вещи видал. И мне безразлично; что ветер, что витер. И где б он ни выл, хоть в степи, хоть в степе. Хоть мне не поверят. — Ты, — скажут, — не видел, А просто прикован к двухсложной стопе. А мне не поверят — и я не поверю. К двухсложной стопе я совсем не прикован. Пойду, про себя сочиняя поверья, А ихним не стану молиться иконам. Я не гегельянец, Но я генийльянец. Николай Чудотворец, Император страниц.

Болтовня овладела массами, Языки сорвались с цепей. Никому ничего не рассказывай: Сплетня движется, как репей! Ты к согласию самому лучшему, Сохраняя молчанье, придешь… Верь словам этим мудрым и Тютчеву: У него есть стихи про то ж!

Было очень много неудач, Срывов, промахов, помех и сплетен… Все же улыбайся, а не плачь, Радуйся, что мы живем на свете! Пусть на нас работают года На ведущей в бесконечность трассе!.. Ты великолепно молода, И не старься, никогда не старься! Отряхни пыль мелочных забот, Не тони в их повседневной сумме. Тот, кто глуп и немощен, лишь тот Льнет к житейскому благоразумью! Иногда бывает тяжко нам: Радость и любовь не в изобилье! Мы устали от упрямых мам, Тех, что молодость свою забыли! Ставит много всяческих преград Трезвое и злое поколенье… Перед ним не встанем на колени, А достроим свой Поэтоград! Надо выпить, чтобы было в дым, Чтобы мне написать Про это. Это чтоб настоящая ты Для меня бы была, как победа. Чтоб врагов обуяла злость, А глупцы приходили в ярость, Чтоб смешалось и все слилось То, что прежде разъединялось. Чтоб, как прежде, среди рабов К их мечтам не искал дороги я, Чтобы вера, вино, любовь Составляли одну трилогию. Чтоб любовь, сочетаясь с истиной, Завсегда проходила всл е д нам, Ибо жизнь без любви бессмысленна, Потому что любовь бессмертна.

Мы, египтянские рабы, Таскали каменные глыбы, А лучше, если б мы грибы Сбирали и ловили рыбу. Но там, где Нил — он был хорош, — Светясь своим пространством водным, — Не ставили нас ни во грош, Молясь светилам и животным. Чтоб надоевший фараон Мог схорониться в пирамиде, Нас был почти что миллион, Граниты воздвигали мы те. Смешались краски государств, Все были армии разбиты… От Древних, Средних, Новых царств Одни остались пирамиды. Былую мощь не утвердить… Но знатокам архитектуры Никак не надоест твердить: — То памятник былой культуры… Мы, египтянские рабы, Не разбираемся в культуре; Но говорим без похвальбы: — То памятники только дури!

Мы зрители — Поэты и мыслители. Победы завоеваны не мной. Но нет за мною никакой Вины: Я все забыл и ничего не помню! Я единица, разделенная на ноль Волной войны, И нет ее огромней! Пускай противоречье легче Того, когда все мысли — братья, А все-таки противоречье Не противоречит правде. Я ничего не забывал. Войска ползли по карте стрелочками… Я б отдал войны за бульвар С раскрашенными девочками! К беде ведет войны дорожка. Войну, как хочешь, обэкрань, Она — бессмысленная роскошь, Дорогостоящая дрянь… Теки, вода, ты, ветер, дуй, Поэт — пиши стихотворенья. Возникла мировая дурь С секунды первой сотворенья. А почему она возникла И губит наше поколенье? А почему стальные иглы Не шьют сосновые поленья? А почему винт гайки уже, А у велосипеда руль? А почему?.. Все потому же Возникла мировая дурь! Времени массу, труда и учебы — Разве это не глупо? — Безжалостно тратить, чтобы Людей превращать в трупы? К тому же это напрасный труд: Люди и без того умрут! А я в военном деле нуль, И покорен строкою, Однако мировая дурь Мне не дает покою. Мои пороки и достоинства В моих стихах найдет любой. Важнее объяснить устройство Всеобщей дури мировой! Есть дурь. Есть разум. Открывая, Он сокращает много бед. Но дурь вмешалась мировая, И происходит все во вред. — Взлечу, — мечтает разум, — выше Орлов, — и самолет готов; А вышло: Разрушенье городов. И так во всем, кроме стихов; Но так устроен свет, Что гибнет из-за пустяков И суеты сует. Живет не тужит Дурь мировая! Ей разум служит, Ее не признавая. А изменяясь, все течет, Воспламеняясь, все горит, И мудрецы на кой-то черт Изобретают динамит. Когда пройдет войны волна, Другой поэт довольно мило Расскажет, что была война, Которая происходила!

Историк отметит те лет а , Когда на Россию нахлынули немцы. Историк — исследователь, дилетант, А мы — современники и туземцы. Как будто любят по сто жен нас, Такая вот усталость. Душевная опустошенность, Похожая на старость. И надо всем довлеет рынок, Как в древности когда-то. Бегут слова, я раб игры их, Они бегут, как даты. Все начали ворочать тыщами И в то же время стали нищими. Нас дурь заела мировая; Она как язва моровая!.. Когда простого черного хлеба Не хватает населению, То все равно, какое небо — Оранжевое ли, сиреневое. Впрочем, небо устало гневаться, Солнце тоже устало жариться, Только наши и немцы Взаимно уничтожаются, На радость сатаны На фронте умирая, А стоимость войны — Цена земного рая!

Возникло самое оно, И сгинула война, И глушат славное вино На берегу Вина. Необычайно мирова Небесная лазурь, И напечатаны слова, Понятно, без цензур.

Историк забудет, где, когда Двоятся события или троятся. Историк запомнит те года, Которые вовсе не повторятся. Когда-нибудь стихнут все грохоты битв, А мы соберемся во время пира И скажем: — Тогда было трудно быть, Но вспомнить легко обо всем, что было. И вспомнить легко, чего вовсе не было, И вспомнить легко, чего было мало, А было трудно: водки и хлеба Населению не хватало. Какбычегоневышлисты и прочие дурни В литературе заботились лишь об одном: Чтоб уровень стихов не превысил уровня Хлебных, продуктовых и прочих норм. Опять возвращаюсь все к той же теме, А имя ее — война. Все переменились и стали не т е мы: На фронте — потери, в тылу — потери, А перед войной все только хотели, Но плохо хотели, хотеть не умели. Хотеть научил поучительный опыт, И люди умеют, но только не могут… Все стали хорошими, все стали плохими, Должно быть, такими, Какими Должны быть. Война грохочется, Все еще ворочаясь, Мне очень хочется, Чтобы закончилась. Станет тогда эдем на планете, А не негодяев притон. Верую больше всего на свете В эти «тогда» и «потом». Иногда говорят: тогда понастроим, Будет черт знает что под окном; А чего мы хотим, рассказал про нас кто им? Нет! Мы прежде всего отдохнем! Хорошо немчуру опрокинуть за Одер И закончить военную нудь, А потом даже тот, кто совсем не работал, Должен прежде всего отдохнуть. Зверства немцев взвесят на каких весах? Не возникло таких гирь еще. И увидит мир обидный для мира Версаль Ради временного хорошо. А история периодическая Очень любит войны скелет, Будет третья империалистическая Через двадцать пять — двадцать семь лет. Между датами войн спокойно Подготовятся немцы к войне И затеют новую бойню С новым гитлером во главе. Из-за вечной мировой дури Будет третья мировая война; Гораздо гениальней сидеть на стуле И шандарахать что-нибудь из вина. Бывали горечь и обида И женщина, какую встретил. А жажда жизни — это идол? Нет! Так как идол — жажда смерти. Все мысли, и чувства, и страсти Мои пускай будут равны Такому огромному счастью, Которое после войны. Огромное счастье далеко И мне не дается оно. Наклонная плоскость полога, Но не пропаду все равно. Устроим в мире миров о , Товарищи Поэтограда, Переименовывать его, Переименовывать не надо. Там жил поэт Глазков в годах Сорок втором и сорок третьем И о Поэтогородах Бредил. Конгениален был он трохи. Но не воспел знамен кармин. Его стихов за эти крохи Бросать не надобно В камин. Он не печатался в журналах И денег в прессе не стяжал, И всякой всячины немало Он о себе воображал. А там, где огнива нива, Люди бегут вперед И погибают, ибо Смерть города берет.

А ветры годами Качают деревья, Шепча об Адаме И Еве. Китами Плывут облака; У них в чревах Ионы, А где-то в Китае Китайцев живут миллионы.

Я, впрочем, не прочь, Да и всякий любит Водку толочь Или воду в ступе. Не плюй в потолок Нейди на уступки… Ты много толок Всякой водки в ступке. А кто ты такой? Кому ты яму роешь? Кому, какой Пароход строишь? Плывет твой пароход, Куда ему охота, Ну а тебе доход Какой от парохода? Твои стихи потом Исчезнут на две трети. Подумав не о том, Я сам себе ответил, Что, мирозданье разглядя, Я осознал вполне, Что негодяй и разгильдяй — Бессмысленны в войне. Скажу себе: стихом займись За то, что ты затмил Перед тобою здравый смысл, Весь объективный мир. Задумывался в жизни каждый, На женский пляж взирая в щель, И я задумался однажды Над смыслом всяческих вещей. Что победитель торжествует, Чтоб в мире радость была б ы , Что победитель существует Для осмысления борьбы. Должны существовать все беды, Чтоб сокращать число побед, Звонок есть у велосипеда, Чтоб украшать велосипед. Порядки старые — для новых, Бродяги — чтоб бывать везде. Трамваи — те для остановок, Милицьонеры — чтоб свистеть. Я вижу мир как на ладони, А Гоцци лучше, чем Гольдони.

Если не по щучьему веленью, То тогда веленью по чьему Пропадает наше поколенье, Для чего, зачем и почему? Может быть, шатаясь по базарам, Где толпится всяческий народ, Я услышу новое о старом, А пойму совсем наоборот. Все прекрасно… Немо, Но в подводной этой тишине, Я услышал капитана Немо, Как потом услышат обо мне. Ничего такого не узнаешь. И мораль сей басни не ясна, Но восторжествует новизна лишь, — Слов моих неясных новизна.

Взгляд на вещи бывает разный, Я сжигаю свои корабли. Я сторонник пусть самой грязной, Но не чистой любви без любви. Сила страсти — за синей далью, Откровенно-правдивая ложь, Повседневное пропаданье, — Разумеется, ни за грош. Потому что они не пара, А весь мир хуже, чем нехорош. Всё поруганно и пропало, — Разумеется, ни за грош.

Вы кому-то, наверно, снитесь, Ночь раскинулась как синева, Антитезис, тезис и синтез — Вразумительные слова. Мне отнюдь не присуще злословье, Так же, как славословья обман, Антитезис Вы, предисловье И вступление, а не роман. Вы меня не поймете, не царь я И не узник, что под замком, Отрицание отрицанья — Есть такой мировой закон. Так сказать, на высшем этапе, Не приемлемом для рабов Предрассудков, — потребность в бабе Заключает в себе любовь.

Расскажу вам одну нелепость, Вы поймете меня до дна, Не придумал я, Вам и ей пусть Зарифмовка посвящена. Было так, что они не знали, Говоря о добре и зле, Чт о случится, но доказали, Будто нет любви на земле. Это можно сказать не каждой И гораздо лучше скрывать. А она их спросила: — Как же? Нет любви, есть одна кровать? Да, так, значит, вся жизнь — нелепость, Где все можно купить за рубли, Да? — И бросилась под троллейбус, Сожалея, что нет любви. А любовь ни смерить, ни взвесить, И ее, как правило, нет; Но она бывает раз в десять, А быть может, раз в двадцать лет. Точка зренья моя как поэта Такова, что любовь не судьба — В битвах жизни любовь лишь победа, А вся жизнь не победа — борьба.

Не моя, не любимая В ы вот Захотели хороших стихов, Но не сделали правильный вывод Из того, что отметил Глазков. Вы еще, так сказать, не жили, А хотите любви. Пусть так, А любовь эту Вы заслужили, Ту, которая не пустяк? Или омут мещанского счастья Означает весь рай земной? Или Вам не дано соглашаться, Потому что я умный, со мной? Или Вы не стремились в дали, Вам приятные издалека? Или мало Вы пропадали, Или ищете дурака? Или Вы не моя ученица, Или созданы не для труда, Но в любви, как во всем, — подчиниться, — И командовать можно тогда.

В твоей судьбе Все так неладно, Ты вещь в себе, Созданье Канта, И глушь и дичь Страны дым-дыма, Тебя постичь Необходимо.

Не ищу от стихов спасенья. Так и буду писать всегда. У меня все дни — воскресенья. И меня не заела среда. Сочиняю вечно стихи мои, Хотя жажду иного счастья, И рассказываю о Хихиморе, Чтоб к ней больше не возвращаться. Она смотрит куда-то гл а зами И покачивается, как челн, И ни в чувстве ее, ни в разуме Смысл всего, а черт знает в чем. Астрология и алхимия — Повседневные наши труды. Дорогая моя Хихимора, Все зависит от ерунды! Наши встречи зависят от случая… Я люблю ═ сочиняю стихи я… Ты из девочек самая лучшая, Ну а все остальные плохие!.. Впрочем, впадаю в ложь и я В процессе стихованья. Все девочки хорошие, Как говорила Фаня. Девочки скажут: выбирай нас, — Я легко поддамся внушению. Любовь — объективная реальность, Данная нам в ощущении!       Поэтому вечно я       Глазею на       Первую встречную:       Она или не она?        и думаю,       Когда иду,       Тогда про ту мою       И эту ту.       А в ночь угрюмую,       Когда темно,       Иду и думаю:       Что мне дано? Что дано? Причитанья причуд, Неоткрытых открытий высоты, Мысли, что мудрецы перечтут, А глупцы превратят в анекдоты… Что дано? Ничего не дано: Не дается оно, а берется. Надоело давным-давно, Что за все это надо бороться. Я тебя полюбил. Не веришь? Не верь. Но иного спасенья нет. Это очень просто: тушится дверь, На крючок запирается свет. Я, по всей вероятности, балагур… Обязательно будь моей, — И мы будем с тобою на берегу, На берегу морей. Черное море, Каспийское море — На географической карте России. И еще хорошо, что нас только двое, Я сильнее тебя, ты меня красивей. Пусть желанье мое исполнится, И, стихами отражена, Ты моя, если хочешь, любовница, Если вывески любишь — жена. Пусть желанье мое исполнится… Через несколько лет все равно Будет новое что-то и вспомнится, Как меня обмануло оно!

Не знаю, в каком я раю очутюсь, Каких я морей водолаз; Но мы соберемся под знаменем чувств, Каких не бывало до нас! И взглянем с непризнанной высоты На мелочность бытия. Все очень ничтожно и мелко… А ты? Ты тоже ничтожна. А я? Я как-то неэдакно дни влачу; Но не унываю теперь. Как пьяницу тянет к поллитричу, Так тянет меня — к тебе ль?.. Ну а почему — ты не ведаешь — Не мне, а другим лафа? Нужна над тобой мне победа лишь, А все остальное слова. Ищи постоянного, верного, Умеющего приласкать; Такого, как я, откровенного, Тебе все равно не сыскать! Ищи деловитого, дельного, Не сбившегося с пути; Такого, как я, неподдельного, Тебе все равно не найти! Люблю тебя за то, что ты пустая; Но попусту не любят пустоту. Ребята так, бумажный змей пуская, Бессмысленную любят высоту. Ты не можешь хотеть и не хочешь мочь. Хорошо быть с тобой на «ты»… Я тебя люблю. Перед нами ночь Неосознанной темноты. Непохожа ночь на нож, Даже если нож неостр… Мост на берег был похож, Берег был похож на мост. И не ехали цыгане, Не мелькали огоньки, Только где-то под ногами Снегом скрытый лед Оки. Мост над речкой коромыслил, Ты на Третьем берегу… Я тогда о чем-то мыслил, Если вспомню — перелгу. Огромный город. Затемнение. Брожу. Гляжу туда, сюда. Из всех моих ты всех моейнее — И навсегда! Как только встретимся, останемся, Чтоб было хорошо вдвоем, И не расстанемся, и не состаримся, И не умрем!

Дорогая и самая лучшая, Настоящая, как Л. Ю. Б. Наши встречи зависят от случая, Но тебя я, конечно, люблю. Почему? Не ведаю. Люди в чувствах своих не вольны. Наши встречи явились победою В результате лишений войны. Были трудности и лишения, Стекла выбитые в окне, И имели они отношение Непосредственное ко мне… Впрочем, разве я обыватель, Я бродяга дорог и гор, И военный обозреватель, И себе самому спецкор. Почему меня тянет к людям? А на небе ни луны? Быть хочу я самым мудрым Мудрецом своей страны. Отдаюсь борьбе течений, Что идет в теченье лет. Гений я или не гений? Все равно мне это? Нет! Превзойду, что было раньше, Сочиню всехлучший том И стихом со всеми слажу, Ну а дальше? А потом? Ошарашу мир размахом Мысли, образов и тем. Буду крыть, как кроют матом, Только лучше. А зачем? Нет ответа, нет ответа, нет ответа. Есть война. Но и пьяный не от ветра Шатается. От вина. Так и я отдаюсь минутам, Но от вечности не отвык. Почему меня тянет к людям И отталкивает от книг? Книги лучше; но хуже путь их, А всего больше смысла в играх. В книгах то ищу, что в людях, В людях то ищу, что в книгах. И, слагая хороший и пьяный стих, Всюду, ни был где б я, Я искал для него популярности, Но в тебе я нашел тебя. Без тебя, до тебя нашел в вине Истину я; Но, как рыцари Средних годов, Доказать чтоб, что ты единственная, На турнирах сражаться готов! Хорошо, что ты мной открыта Среди всего, что даже не злит. Ты — чудн а я ч у дная Лида — Самая лучшая из Лид. И, как многие, слушая радио, Может быть, ты не хочешь и знать Про чудн у ю ч у дную Надю — Самую лучшую из Надь. Для того вставил Надино имя я, Ибо псевдопоэт какой В тех стихах, где одна любимая, Вставит имя любимой другой? Испугается. Не посмеет Дошагнуть до таких вершин. Не поймет лжепоэт, а смерит На затасканный свой аршин. Захочет увести ее В мирок своих страстей, В Бастилию или Кастилию, И никаких гвоздей! Что другой не придумает, выдумаю, И меня не угробят года. Я умею любить только Лиду мою, Не забуду ее никогда. Но тебе быть неверным могу я, То же чувство к тебе дробя, Иногда я целую другую, Потому что люблю тебя. Я тебя люблю и верю, Как последний шляхтич Польшу, И как Шерешевский Леру, Только лучше или больше. Я тебя люблю к верю, А не дурака валяю. И тебя себе теперь я Навеки доверяю… Но нет тебя, и ты далеко, А я живу, стихи творя. Куда ведет меня дорога — Моя дорога и твоя? Всё, что ничтожно, уничтожу В своих стихах, а ночь что негр, — Хороший образ. Ну и что же? А ничего: белеет снег. Он освещает ночью всех: Снежинки — светляки. Еще походит белый снег На белые стихи. А на мои стихи бел снег Нисколько не похож, Ибо растает он в веках. Растает. Ну и что ж? А мой стих что спирт, Речь — что хлеб, ржана. Не со мною спит Не моя жена. Прежде я скорбел, Проклиная быт, Видя сей пробел: Не со мною спит. Но явилась ты, И вопрос решен. Пролетят как дым Ласки прочих жен. Я весь мир куплю За свои грехи. Я тебя люблю ═ Я пишу стихи. Роль стихов исключительно эхова. Никогда я в стихах не робел. Ну а ты — от меня ты уехала, Так что в жизни моей пробел. Чтоб трудности дорог брать, Как говорится, с бою, Тебя я должен трогать И видеть пред собою. И в папиросном дыме Должна являться т ы мне. Ты редко являешься, я не рад, И нынешним днем недоволен. Стихи сочиняю про Поэтоград, Не то пацифист, не то воин. Может, я недоволен эрою, Той, которая надоела, И кричу ей: «Не надо, эра!» Что не надо? И что я делаю? Все, что есть, пропадает пропадом, Остается лишь чувство любви. Я годов занимаюсь проводом И сжигаю свои корабли. Все уходит куда-то, Себе самому втор я . Мира не агитатор, А развлекатор я . Я лучший после Маяковского Поэт эпохи, а она Глупее, чем жена Чайковского, Не понимает ни хрена… Она мне нравится как женщина, Хотя я знал, что только вещь она. Пришла пора, как ей подобные, Она смешалася с толпой. С собой увлек людской потоп ее, Когда я встретился с тобой. Все то же чувство, перелитое Из побрякушки только в меч. И увлечен теперь я Лидою. Пиши стихи, противоречь. Ступай, как говорят, навстречу Удаче и врагу. Согласен. Не противоречу. Желаю и могу. Не ходи меня; но я вернусь. Разлуки — пустяки. Смотри: я вовсе не ленюсь Писать тебе стихи. Не жди меня; но я вернусь. Разлука — ерунда. Сказать я только не берусь, Вернусь к тебе когда. Человек предполагает, А господь располагает, Если это совпадает, Человеку хорошо. А мне с тобой хорошо или скверно? Отчасти чудесно, и трудно отчасти, И, может быть, плохо; но завтра, наверно, И верно придет огромное счастье… Т а к плохо — значит, эдак здорово,— Так я предполагал вначале. И так и эдак лишь две стороны Одной и той медали. Любовь моя, быстрее рек теки, И мысль моя, в стихи сложись. Так надобно для диалектики, Которой имя наша жизнь. Ты для меня любви название, И смысл любви, и цель путей. Тебя любить — мое призвание, Как жить — призвание людей. Исход любви — не смерть, так старость. На время — стоит ли труда? Я помню: мы с тобой расстались И я побрел. Куда? Туда… Дорогая и самая милая! Все желания истребя, Буду вечно хотеть в мире мира я, Настоящих стихов и тебя.

Зимой я замерзаю от мороза, А на сугробах не растут цветы; Но я курю, и дым от папиросы, По-моему, красивее, чем ты. А если баба явится из дыма, То мне такая баба не нужна. Мне холодно, безумно и пустынно, А ты ко мне дороги не нашла.

У меня с тобою предисловье, Увертюра, старт, дебют, начало, Неблагоприятные условья Нам мешают видеться ночами. Чтоб за белых приняли ворон нас, Ты не хочешь, мне же все равно. Между нами недоговоренность, За договоренность пью вино. В дни, когда победу можно праздновать, Очень глупо временить года; Ты сказала мне: «Нельзя же сразу». Я сказал: «Нельзя же никогда!»

Если, в своих же стихах утоня, Так и останусь беспутным и путающим, Ты останешься для меня Воспоминаньем о будущем. Если в делах, как в любви, повезет, Так, что при жизни добиться сумею До непосмертных признаний — высот, Родина станет любимой моею. Ну а сейчас, в этот час или миг, В дни треволнений непреодолимых, Ты навсегда зачеркнула моих Всех предыдущих, когда-то любимых. Так им и надо.

Возле дома того водоем, Хорошо быть в доме твоем, И когда остаемся вдвоем, Каждый раз мы себя выдаем. Выдаем себя каждый раз, Только люди не ведают нас: Утонувшие в омуте фраз Ни ушей не имеют, ни глаз.

Если нет света, значит, ты Ушла туда, где света нет, И пропадай мои мечты В твоем окне увидеть свет. И, темнотою ослепя, Окно смеется надо мной. Мне без тебя как без себя — И с горя я иду домой. Но дело не в этом, а только в том, Что отдых необходим И без тебя мне и дом не в дом, И «Беломор» не в дым.

Ни одной я женщины не имел И не ведал, когда найду. Это было на озере Селигер В тридцать пятом году. Тиховодная гладь, байдарка и прочее, Впрочем, молодость хуже, чем старость, А была очень умная лунная ночь, Но дураку досталась. Эта ночь сочетала прохладу и зной, Тишь, безлюдье, в байдарочном ложе я, И чудесная девушка вместе со мной, Изумительная, хорошая. А вокруг никого, кто б меня был сильней, Кто бы девушку мог увести, И я знал, что очень нравился ей, Потому что умел грести. А грести очень я хорошо умел, Но не ведал, что счастье так просто. А весло ощутило песчаную мель И необитаемый остров. Это ночь не моя, это ночь его, Того острова, где был привал. А вокруг никого, а я ничего, Даже и не поцеловал. И такие хорошие звезды висят, Вместе с девушкой на берегу я, Мне хотелось облапить ее и взять, Незабвенную, дорогую. Мне бы лучше не видеть ночью ее, А ходить одному по болотам, А вокруг никого, а я ничего — Вот каким я был идиотом.

Как-то не эдак прошел день, Пробило двенадцать часов. Ты сказала: «Жить лень», — И спутала карту слов. Иные слова сказать норовят, Чтоб показаться лучше, А я говорю, что сам виноват, Если тебе скучно. Как ты до жизни такой дошла, И в первый ли это раз? Но я утверждаю, что жизнь хороша От ихтиозавров до нас.

Живи со мной и не печалься, На все вопросы дам ответ. Ты помешать не можешь счастью, Которого, к несчастью, нет.

Я веду с тобою разумную речь, И за это меня прости, Ибо я даже дом твой готов поджечь, Чтоб тебя от огня спасти. У меня вообще необычный путь, Все такие пути свят ы ; Я тебя даже в воду готов толкнуть, Чтобы вытащить из воды.

Дни твои, наверно, прогорели И тобой, наверно, неосознанны: Помнишь, в Третьяковской галерее — Суриков — «Боярыня Морозова»?.. Правильна какая из религий? И раскол уже воспринят родиной. Нищий там, и у него вериги, Он старообрядец и юродивый. Он аскет. Ему не нужно бабы. Он некоронованный царь улицы. Сани прыгают через ухабы, — Он разут, раздет, но не простудится. У него горит святая вера. На костре святой той веры греется И с остервененьем изувера Лучше всех двумя перстами крестится. Что ему церковные реформы, Если даже цепь вериг не режется?.. Поезда отходят от платформы — Это ему даже не мерещится!.. На платформе мы. Над нами ночи черность, Прежде чем рассвет забрезжит розовый. У тебя такая ж обреченность, Как у той боярыни Морозовой. Милая, хорошая, не надо! Для чего нужны такие крайности? Я юродивый Поэтограда, Я заплачу для оригинальности… У меня костер нетленной веры, И на нем сгорают все грехи. Я поэт ненаступившей эры, Лучше всех пишу свои стихи.

Чтобы жизнь не была загадкой, Мне поверь и не противоречь. Слово — бог, и поэтому краткой Быть должна повседневная речь. Все равно, что ты мне сказала, Все равно, это все суета… Все равно, у какого вокзала Мы простимся с тобой навсегда. Мы во всем виноваты сами, Все минует, как дым папирос, Мы расстанемся недрузьями Ненадолго и невсерьез. Все равно оглушен я веками, Как не признанный веком поэт… Мы расстанемся не врагами, А туземцами разных планет!

Так всегда. Я раз сто болею. Выздоравливаю раз сто. А по случаю юбилея Шандарахнем «Абрау Дюрсо». Так всегда. Не за смерть упрямую. За любовь мою и твою. За такую хорошую самую. За любимую девочку пью! Так всегда. Как прошли звероящеры, Мы пройдем, и другие придут. За такие стихи настоящие, Что, как кости зверей, не умрут! А расскажут про то, как любили мы И какая была суета… И смешаются с прочими былями. Так всегда!

В начале века поэтам лафа, Поскольку Век молодой, А в конце не поэт диктует слова, А Лев Толстой с бородой. В середине века плохо поэтам И ничтожно число их побед, Только я сказать хочу не об этом, Ибо я рифмовал: поэтам — победам; Важно, сколько поэту лет. Мне исполнилось двадцать семь, Но если прибавить и вычесть, То это правильно не совсем, Потому что годов мне не больше, чем семь, И не меньше, чем двадцать тысяч. А если среднюю цифру взять И возраст века учесть, То в сорок пятом мне сорок пять, А в сорок шестом — сорок шесть.

             В. Хлебникову Земля, как в древности, лежала, Но я не так соображал: От Председателей Земшара Сбежал куда-то их Земшар. И погорельцами с пожара, Не ожидая новых весн, Мы очутились без Земшара, Как паровозы без колес.

Я скоро возвращусь к стихам от рынка И всякой прочей суеты сует. Есть комната, где лампа как фламинго, И выключатели, которым равных нет. Я с этой комнатой традициями связан, А расхождения, что были, ни при чем, И недоступные широким массам, Я все стихи той комнате прочел. Там ибо люди, для которых надо Писать поэмы о самом себе, Они родились для Поэтограда; А их судьба толкнула в ССП. Давно наскучили им те легенды, И надоел непризнанный Глазков, А все-таки мы все интеллигенты И ничего не значим без стихов.

До войны была стихотворная техника, Классические и лефовские традиции, А после войны все это для потех никак Не годится. Скажем, на собственный страх и риск Какой-нибудь поэтический пьяница От слова «ни зги» образует ни З г А люди даже не удивляются. Или к слову «мобилизация» Он не до, а после войны Придумает рифму МЫ БЫЛИ З А ЦАРЯ, — Демобилизованным хоть бы хны. Легко отделаться: люди — б…, Их греховность обширней всех литгрехов, И поэтому не для печати Лучше всего не писать стихов. Война все искусства в архив позапрятала, Но стихи — они от строки до строки Существуют помимо воли автора, А может быть, даже и вопреки!

Надоели те и эти оды, Надоели те и эти песни, Надоели очень идиоты, И шепчу: поэзия, воскресни! А поэзия не воскресает Ни в серьезном деле, ни в забавах, А стихи Глазкова искромсают И не напечатают вдобавок. Если напечатают, нескоро, Но без посторонних изменений; Очень трудно гению Глазкову, Потому что он всего лишь гений! Это очень мало. Надо дело Делать, а не порицать эпоху; Если жизнь еще не надоела, Благодарен не себе, а богу, Господу, что сотворил планеты, Дал нам объективные законы, Но, как все пророки и поэты, Я не верю в господа иконы. В г о спода церквей и архиереев, Где, как в армии, чины-тит у лы; Верить в церковь можно, лишь поверив В красоту ее архитектуры. Потому что сила жизни в вере, Но вернемся вновь к литературе. Говорю: Мадонна Рафаэля Лучше алюминиевой кастрюли. Ошибались люди. Мы простим их, Потому что люди только люди. Кажется, Рамсей, английские химик, Как-то сделал золото из ртути. Встало это золото дороже, Чем иные платина с алмазом. Мало было золота. Так что же? Гениально, но не нужно массам? Эти фразы очень мне знакомы И придуманы всеми хитр о ; Бога объективные законы Поважнее даже, чем метро!

Лучше грызть черную корку, Чем ничего не есть. И лучше курить махорку, Чем не курить день весь. Лучше любить абсолютно не ту, Чем одному спать, Но лучше, чем писать ерунду, Ничего не писать.

Что мне все дома, трамваи, Города, Если я не унываю Никогда? Но из дома, что из трюма — Кабака, Очень часто я смотрю на Облака. Облака плывут все белые Мною над. Хорошо мне, сам себе я Меценат. А стихи мои умометр Для ума, Славен тот, кто их запомнит — Все тома. В каждом томе, словно в доме Для стихов, Обитателей нет, кроме Как Глазков.

Как у речки берега, Локти расположены; В самом деле — чья рука На стол будет положена? Два приятеля-врага Действуют воинственно: В самом деле — чья рука Верх возьмет, как истина? Все исчезло. Их лишь двое. Положенье таково: Сила веры, сила воли, Сила силы — кто кого?