Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением седьмой городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон, пришла старшая медсестра, потом бухгалтер объединенной бухгалтерии. Никак не удавалось начать разговор. Был понедельник. Только что окончилась "пятиминутка", длившаяся около часа, а Левин по неопытности пришел к девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец, в кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата, закурила и, выпустив сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:
– Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я вас слушаю… А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?
– Нет, – Левин не знал, кто такие Панчишины.
– Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.
– Встречались. И не раз. По делу о криминальном аборте. Гинеколог Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.
– Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!
– Слава Богу, нет. Все проще, – и он сказал: – Семнадцатого апреля больной Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года рождения, проходил ВКК, закрывал бюллетень. Талон у него на семнадцать часов. Хотелось бы уточнить, был ли он действительно в этот день на ВКК и, если возможно, время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?
– Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?
– Иегупов Антон Сергеевич.
Она записала.
– А чем он болел? – спросила.
– Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.
– Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.
– Я понимаю.
– Как мне с вами потом связаться?
– По телефону, – и Левин назвал номер. – Фамилия моя Левин.
Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась и вмяла красивыми пальцами окурок в пепельницу…
В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету, Левин направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже раздавались короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их "уазика" на месте нет. Значит, Михальченко куда-то укатил…
Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.
"Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты, – посетовал он мысленно. – А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже не в первый раз!" Письмо было от секретаря Анерта.
"Уважаемый господин Левин!
До отъезда в Канаду господин Анерт приготовил для Вас документы. Несколько задержались с ними, поскольку переводчик был в отпуске. Посылаю Вам их ксерокопии.
С уважением К. Больц"…
Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства…
Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.
"…Советник доктор Клеффер, уехавший в Вену несколько лет назад, как в воду канул. Два или три раза я заходил к нему в бюро, но там какие-то новые люди, они ничего о нем сообщить не могли. В квартире, которую он занимал, тоже живут другие, домовладелец сообщил, что контракт с господином Клеффером истек. Все эти годы у меня было много работы, новое время, новые люди, и о советнике Клеффере я постепенно забыл.
Однако вчера он вдруг объявился. Позвонили из больницы Громберга, попросили, чтоб я приехал: меня срочно хочет видеть советник, доктор Клеффер. Я поехал. Пока я шел с лечащим врачом по длинному коридору, он сообщил, что Клеффер смертельно болен, у него рак легкого, протянет в лучшем случае месяц. Мы вошли в палату и врач оставил нас вдвоем. Палата одноместная. Клеффер лежал у окна. Он показался невероятно исхудавшим, почти древним стариком, кости лица, казалось, вот-вот прорвут истонченную серовато-восковую натянувшуюся кожу, выпирал огромный лоб костяного желтого цвета. И только живые умные глаза следили за моим лицом, как бы улавливая, какое впечатление произвел на меня его вид. Я присел на стул рядом с кроватью. Клеффер взял мою руку в сухую холодную ладонь, и я ощутил прикосновение мертвеца.
"Ты удивлен, как я тебя разыскал? По моей просьбе позвонили старшему лейтенанту Каммериху… Ты ведь с ним когда-то дружил… У него я узнал твой телефон… Слушай, Алоиз… Жить мне осталось месяц… Я должен выполнить обещание, которое когда-то дал тебе. Тем самым очистить и свою совесть… Мне тяжело говорить, задыхаюсь… – он выпустил мою руку, прикрыл глаза и какое-то время лежал, провалившись в беспамятство или заснув. Я даже испугался, не умер ли он. Но он пришел в себя и повторил: Мне тяжело говорить… Поэтому хочу успеть сказать тебе главное: Иегупов негодяй… Обыкновенный бандит… Не имей с ним никаких дел… Берегись его… Он и меня обманывал… Всех нас… Вот здесь в тумбочке книга… Прочитай… Остальное узнаешь из моего письма. Тебе перешлют его после моей смерти… Такова моя воля… Теперь уходи…" – И он снова впал в долгое забытье…
Я достал книгу из тумбочки. Называлась она "Расследование убийств. Методика. Рекомендации. Истории". Издана в "Рютте-Ферлаг" в 1927 году. В аннотации сказано: "Книга эта переведена с русского. Первое издание было осуществлено в Советской России издательством "Знамя труда". Затем автор, советский криминалист В. Агафонов, порвавший с ЧК, эмигрировал в Германию".
Взяв книгу, я последний раз взглянул на советника доктора Клеффера и ушел"…
Пожалуй, это была одна из самых полезных информаций, полученных Левиным от Анерта. В ней имелась ссылка на конкретный документ, на книгу. Фамилия автора – В. Агафонов – была Левину незнакома, хотя он знал имена и работы многих известных следователей-криминалистов двадцатых годов. Имя В. Агафонова скорее всего предали забвению однажды и навсегда по одной причине: он эмигрировал в Германию. Этого по тем временам было достаточно. Книгу, понимал Левин, искать в частных библиотеках своих коллег, пожалуй, бессмысленно. От криминалистов своего поколения, имей они ее, он хоть однажды бы да услышал фамилию автора. Скорее всего она может быть в двух библиотеках: университетской или Академии наук. Если она там есть, то, вероятней всего, в спецфондах. Сейчас попасть туда уже не проблема. А Анерта надо попросить поискать в бумагах его дяди письмо Клеффера, которое должно было быть вскрыто после его смерти, либо содержание письма в дневниковых записях за вторую половину 1928 года.
И Левин принялся печатать письмо в Мюнхен…
Ломбард наконец открылся. С силой толкнув тяжелые застекленные металлические двери, Михальченко вошел. В правом углу узкого темноватого помещения находилась конторка, за которой сидела пожилая худощавая женщина с хорошо уложенными и в меру подкрашенными светлыми волосами. Она подняла на него глаза.
– Вы заведующая? – поздоровавшись, коротко спросил Михальченко.
– Я. В чем дело?
– Вам звонил Якимович из Ленинского райотдела милиции? – сблефовал Михальченко.
– Нет.
– Моя фамилия Михальченко, – он достал красную книжечку удостоверения, махнул ею и тут же сунул в карман. – После семнадцатого апреля вам был сдан мужской плащ, пятидесятый размер. Темно-синий, импортный, на меховой подстежке. Она крепится на "молнии". От вас он был анонимно передан в комиссионный номер двенадцать. Мне необходимо знать: кем он был сдан и какого числа точно. Когда вы сможете поднять документы? – он говорил с напором, не давая возможности перебить себя.
– Рыться надо долго, – спокойно ответила заведующая.
– Я зайду через час.
– Лучше после перерыва. В перерыв я и поищу.
– Хорошо. В три я буду, – он вышел, уверенный, что его деловитая настырность впечатлила.
Два с половиной часа он скоротал, съездив в финотдел за какими-то бланками и выстояв очередь в сберкассе, чтоб уплатить по счетам за телефонные переговоры.
Ровно в три Михальченко вошел в ломбард. Заведующая сидела на том же месте, словно и не поднималась с него с момента ухода Михальченко.
– Как наши дела? – спросил он, подходя к конторке.
– По-моему, я нашла то, что вы просили. Восемнадцатого апреля такой плащ был сдан гражданкой Лынник. Вот данные по ее паспорту, – заведующая протянула листок бумаги.
"Лынник Ольга Викторовна, проживает по ул. Шевченко, 17, кв. 8", прочитал Михальченко.
– Почему же она не выкупила плащ своевременно? – спросил он.
– Вот этого я уже не знаю. Срок прошел, и мы его сдали для реализации через комиссионный.
– Сколько же она за него у вас получила?
– По минимуму, – и назвала цену.
– "Странно, – подумал Михальченко. – Новый импортный плащ! По нынешним ценам на барахолке и у фарцовщиков такой втрое дороже".
– Что еще? – спросила заведующая.
– Все! Спасибо! – Михальченко схватил бумажку так, словно заведующая могла передумать. – Все в порядке, – повеселел он. – Задал я вам хлопот!
Она равнодушно пожала плечами, ей было наплевать на реакцию этого здоровенного детины, внезапно перешедшего от нагловатого тона к благодарно-любезному.
Попрощавшись, он вышел, уселся в машину:
– Стасик, домой! Везем подарок Ефиму Захаровичу!
Но Левина в бюро Михальченко не застал.
"Сейчас мы установим возраст Ольги Викторовны Лынник и все остальное, – сказал он себе и взялся за телефонную трубку. – Хотя спрашивать о возрасте женщины неприлично, но в данном случае мы ведь не у нее будем спрашивать, а? Потом попросим участкового дополнить нам портрет Ольги Викторовны". – Он позвонил в справочное бюро УВД.
Через полчаса он уже знал, что Ольга Викторовна Лынник, 1962 года рождения, замужем, работает барменшей в гриль-баре "Голубой день". Михальченко отправился туда. Он помнил этот гриль-бар в пятнадцати километрах от города, в зоне отдыха в старом сосновом бору с прудами, когда в субботу и воскресенье горожане ездили отдыхать автобусами и электричками – в эти дни въезд в зону отдыха частному автотранспорту был запрещен. В бору располагалось несколько пионерских лагерей, реабилитационное отделение для перенесших инфаркт. Заведение общепита "Голубой день", сооруженное из сборных древесно-стружечных плит, работало только летом. Сегодня, в будни, сюда можно было ехать машиной.
– Налево, по просеке, – сказал Михальченко шоферу. – Бывал здесь?
– Нет, – ответил Стасик.
– Вон флигелек. Подваливай к нему.
Народу в единственном зальчике оказалось немного. Быстро оглядевшись, Михальченко увидел за стойкой бара молодого парня в белом халате, наливавшего в мензурку из коньячной бутылки. Слева от него за стеклом вращались на трех вертелах бройлеры.
– Что будете заказывать? – подошла официантка.
– Одного красавчика, только пополам, два салатика, помидоры резать не надо, целиком. Бутылочку минеральной.
– Водку, коньяк?
– Кофе. Два.
Михальченко вышел, позвал Стасика.
– Навернем по курочке. Садись.
– Я уже позавтракал, спасибо, Иван Иванович, – деликатно отказался шофер.
– Я тоже завтракал. Но от такой еды в наши дни грех отказываться, втолкнем.
Официантка принесла воду, салаты и исходившего вкусным паром цыпленка.
– Что это Оли не видно? – спросил ее Михальченко, кивнув на стойку бара.
– В отпуске.
– Жаль. Я ее земляк.
– Из Богдановки?
– Вот ехали мимо, я в командировку, думал повидать. А когда она должна вернуться?
– Ей выходить с понедельника.
– Поехала позагорать? Ну, правильно. Красивой женщине да еще хороший загар… В Сочи, конечно?
– Нет, в Коктебель.
– Что это в такую глухомань?
– Она уже несколько лет ездит туда с Леней Локотком. Он на сезон, она приезжает к нему на месяц.
– Тогда другое дело. Я тебя, Стасик, обязательно с Олей познакомлю, повернулся Михальченко к шоферу. – Ты же у нас холостяк.
– Зато Оля замужем, – засмеялась официантка.
– Все-таки за Леню вышла, – воскликнул Михальченко.
– Нет. Она за Володю вышла. А Леня – старая любовь. Только между нами, сболтнула я.
– Дело житейское. Но я – молчок, – улыбаясь, Михальченко приложил палец к губам. "Вот, где ты, Локоток, выплыл!" – вспомнил он рассказ Виктора Вялова о парне, сдававшем иногда квартиру.
– Я вас где-то видела, – не торопилась отходить официантка, пока они разрывали руками горячее куриное мясо и поливали его острой приправой, отложив совершенно тупые ножи.
– Бывал я здесь, бывал, – мечтательно вздохнул Михальченко. Проездом.
– Приятного аппетита, – официантка наконец отошла.
– Рубай, – подмигнул Михальченко Стасику. – Потратились мы не зря, хоть и Олю не застали.
– Она действительно красивая, Иван Иванович?
– В глаза ее не видел.
– Ну, вы даете!
– Что поделать, Стасик. У каждой профессии есть свои издержки…
Поев, выпив водянистый кофе, оставив щедрые чаевые разговорчивой официантке, они вышли.
– Куда теперь? – спросил шофер.
– В город. На сегодня хватит впечатлений, – Михальченко, вытерев бумажной салфеткой жирные пальцы и губы, швырнул ее в траву.
Было без десяти шесть, когда в комнату к Левину вошел веселый Михальченко:
– Воды! – закричал он, хватая сифон и наливая полный стакан.
– Что это тебя так уморило? – спросил Левин.
Выпив залпом, шумно выдохнув, Михальченко поставил стакан.
– Объелся жареным бройлером, соус к нему очень острый.
– Где это тебя угощали и за что?
– В гриль-баре "Голубой день", где работает барменшей Оля Лынник. А угощал я сам себя. Дороговато, но вкусно, – перестав вышагивать по комнате, он уселся в кресло напротив Левина.
– А кто такая Оля Лынник? Сомнительные знакомства заводишь, Иван.
– Это дама, которая сдала в ломбард плащ Тюнена, но выкупать его почему-то не стала, и он был продан через комиссионный.
– Ты виделся с нею?
– Нет. Она в отпуске, укатила с хахалем в Коктебель. При живом-то муже! В понедельник выходит на работу. Это первое блюдо. А на второе кое-что погуще: ее хахаль – Леонид Локоток. Малый мутный. Когда-то фарцовал по-крупному. Вроде завязал. Осторожный, ведет себя тихо. Но иногда, на время отъездов, сдает квартиру. По надежным рекомендациям.
– Почему ты уверен, что эта Оля сдала именно тот плащ, который мы ищем.
– Я видел его у Кукина.
– Таких плащей может быть тысячи.
– Есть кое-что и на десерт, Ефим Захарович. Эту штуку Кукин обнаружил в плаще, – Михальченко положил перед Левиным картонку, обернутую целлофаном.
– Да, адрес Тюнена, – повертев картонку, сказал Левин.
– Только не пойму, что за формула на ней.
– Формула? – задумался Левин, потирая пальцем по поверхности целлофана, словно таким манером хотел нащупать ответ. – Это, Иван, похоже на группу крови владельца картонки. Некоторым поликлиники ставят штамп в паспорт, а многие пожилые и больные люди носят вот такие бумажки на всякий случай… Что ж, ты сегодня заслужил бройлера. Я готов оплатить тебе половину его стоимости.
– Что будем делать?
– Ждать, – когда эта Лынник вернется из отпуска. Она нам очень нужна. Проведем опознание плаща, хотя особой нужды в этом уже нет, – Левин показал на картонку. – Она подтвердила, чей это плащ.