Левин не хотел садиться обедать один, ждал жену с работы, но ее все не было. «Стоит за чем-нибудь в очереди», — решил он, отправился на кухню, чистить картошку было лень, и он поставил на плиту кастрюлю с водой, чтоб сварить макароны.

В дверь позвонили. У жены были свои ключи, поэтому спросил:

— Кто?

— Это Марк, Ефим Захарович.

— Входи, сосед, — Левин распахнул дверь. — Ты, кстати, будем обедать. Мне одному неохота, скучно. Выпьем по пятьдесят граммов. Макароны любишь? Откроем кильку в маринаде. Есть борщ и котлеты… Проходи, садись.

— Спасибо, Ефим Захарович, я только что отобедал.

— Экий ты торопливый. Ира тебя, смотрю, обихаживает, вон животик наметился. Она хорошая девочка.

— Этой девочке уже под сорок, — засмеялся Костюкович.

— Но я-то помню ее школьницей… Ты ко мне или к Виталику?

— К вам. За советом. У меня неприятность.

— Какого рода?

— Умер больной. Мать написала жалобу в прокуратуру, мол, халатность, ошибка в диагнозе, невнимание и прочее. Хотя и делал все, что мог, поверьте. У него был тяжелейшие инсульт. Молодой парень, спортсмен. Даже если бы он выжил, а шансов там почти не было, то это «почти» означало, что он остался бы полным инвалидом: паралич, отсутствие речи, все это необратимо… Меня вызывали в прокуратуру.

— В какую?

— Шевченковского района. Следователь Думич.

— Этого не знаю. Наверное, новенький, из молодых… Что ты ему сказал?

— То, что и вам сейчас. Делал все, что нужно в этих случаях, все, что мог: капельницы, инъекции. Он прожил двое суток с небольшим и умер не приходя в сознание.

— История болезни есть?

— Конечно. Но следователю этого мало.

— Почему?

— В жалобе сказано, что я ошибся в диагнозе.

— А вскрытие?

— Подтвердило мой диагноз.

— Так в чем же дело? Надо снять копию с протокола вскрытия.

— Протокол потеряли, — Костюкович уклонился от подробностей на тему исчезновения протокола.

— Это хуже, — Левин задумался. — Тебя, конечно, потаскают, нервы потреплют. Тут еще многое будет зависеть от того, какую позицию займет руководство больницы: главврач, начмед. У тебя как с ними?

— С начмедом нормально. С главным похуже, он вообще дерьмо. Едва ли станет меня защищать, скорее отдаст на съедение.

— А зав патологоанатомическим отделением как?

— Она подтвердила мой диагноз. Вскрывала она.

— Это важно.

Костюкович хотел было сказать, что это ничего не меняет, поскольку «они любовники», как сказано в жалобе на имя главврача, и подтвердить диагноз теперь нечем — все похищено, но передумал.

— Я написал объяснение в прокуратуру, хотел вам показать, — он достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

Пока Левин читал, Костюкович размышлял: «Сказать ему или нет, что обе жалобы, конечно, инспирированы, что написаны, как он уверен, не матерью Зимина? Но где у него доказательства? Он не имеет права назвать тех, кого подозревает, они легко отопрутся: скажут, что у них нет и не было оснований обвинять Костюковича, что они испытывают к нему только уважение и дружеское расположение, недавно даже обедать его приглашали в гриль-бар». «А разве не так?» — «Приглашали с расчетом». — «С какой стати, зачем!» — «Да, нам не очень приятно, что после смерти нашего товарища Марк Григорьевич все еще копается в этом. Это верно. Да и мать Зимина недовольна этим. Вот и вся наша корысть. Тут любезнейший Марк Григорьевич загнул…»

— Ну что ж, бумага составлена нормально. Пусть этот Думич и возится: доказательств, что ты невиновен, нет, кроме твоих слов, но и у жалобщика, как я понимаю, тоже одни слова. Есть категория дел особенно ненавистных следователям: заказные убийства, дела об изнасиловании и подобные твоему. Работы сейчас в прокуратурах по горло: захлебываются, есть дела покруче, которые надо разматывать немедленно, в срок, а с твоим можно и погодить, не горит. Вот так оно и будет, увидишь. В данном случае время — твой союзник. Так что относи следователю эту писульку, не нервничай, работай спокойно, чтоб у тебя опять кто-нибудь не помер, — сказал Левин.

— Спасибо, Ефим Захарович.

— Пожалуйста, доктор. Кстати, у меня к тебе есть тоже профессиональный вопрос, — Левин вышел в другую комнату и вернулся, держа в руке небольшой зеленый туб, который Михальченко на пару дней взял в информационном отделе «Фармации». — Какое-то лекарство, показывал жене, но она с таким не сталкивалась. Посмотри и растолкуй мне, аннотация внутри.

Костюкович открыл туб, в котором оказались маленькие таблетки, там же аннотация, он развернул листок.

— Это довольно мощный препарат. Сейчас такой только за валюту купишь, — он вложил листок на место, закрыл туб. — Решили попринимать? Кто порекомендовал? В связи с чем?

— Объясни мне подробней, с чем это едят?

— Мы в невропатологии редко этим пользуемся. Но вообще в клинической практике он применяется довольно широко; оказывает стимулирующее влияние на синтез белка в организме.

— А конкретней?

— Стимулирует вес, улучшает общее состояние, при заболеваниях, когда организм истощен, назначают в предоперационном и послеоперационном периодах. Пользуются им в гинекологии и в кардиологии. В общем, это препарат широкого спектра.

— Значит, не наркотик?

— Нет, нет… Вы можете дать мне его на один день, хочу показать коллегам в больнице? Похоже, это — новинка.

— Но только на один день, Марк. Мне срочно надо вернуть. Это приятель достал себе, попросил, чтоб я показал жене, она все-таки опытный провизор.

— Чем он болен, ваш приятель?

— Перенес инфаркт.

— Пусть с лечащим врачом тоже посоветуется, — заметил Костюкович. Препарат сильный…

Вернувшись к себе, Костюкович еще раз прочитал черновую копию своей объяснительной записки, исправил несколько фраз, сделав их пригодными для прокуратуры, открыл пишущую машинку и начал печатать. Через какое-то время вошла сестра.

— Я затеяла маленькую постирушку, дай мне твои грязные сорочки. Я воротники постираю вручную, — сказала она.

— Брось ты мучить руки, сунь в машину, ничего с этими сорочками не сделается… Возьми, они в правом шкафу, все на одной вешалке.

— Ты, конечно, крупный специалист прачечных наук, но не лезь в бабские дела… Что это? Где ты взял? — она указала на зеленый туб, стоявший на письменном столе.

— У Ефима Захаровича. Это западногерманский. Хочу показать ребятам в больнице.

— Чем он интересен?

— Посмотри, по сколько он миллиграммов! Такого я еще не встречал!.. Умеют немцы делать!

— Я видела на днях такой же у Погоса.

— Тоже достал? Ну, ему сам Бог велел, это, кажется, его хобби?

В другой комнате зазвонил телефон. Ирина вышла, затем крикнула оттуда:

— Марик, тебя! Нежный женский голосок, обрадуешься.

— Марк? Здравствуйте. Это Каширгова, — услышал он, взяв трубку.

— Вы же на курсах в Киеве, Сажи!

— Я приехала на субботу и воскресенье. Есть неотложные дела по дому… Тут, говорят, кое-какие новости появились за время моего отсутствия? Я позвонила коллеге из отделения, чтоб узнать, как там у них дела, а он мне и выложил: кража из архива, главный вызывал его и допрашивал о наших с вами отношениях. Что вообще произошло? Если вы свободны, подъезжайте ко мне, поговорим.

— Кое-что произошло. Но лучше, если мы встретимся где-нибудь в городе, — сказал он.

— Давайте тогда в сквере напротив агентства «Аэрофлота». Это мне удобней всего, близко от дома. Когда вы сможете?

— Минут через двадцать.

— Договорились, — она положила трубку.

Он обрадовался этому звонку, тому, что увидит Сажи, что сможет ей все рассказать и посоветоваться.

Сидя в сквере на скамье, он ждал ее появления из переулка, всматривался в его глубину. Ему хотелось увидеть ее еще издали и наблюдать, как она идет. Но Сажи появилась с другой стороны, неожиданно, и когда она возникла перед ним, Костюкович даже растерялся. Он подвинулся на скамье, как бы предлагая ей сесть.

— Здравствуйте, Марк. Так что произошло? — сразу спросила она.

Он подробно пересказал ей жалобу матери Зимина, разговор с главврачом, наконец, о вызове в прокуратуру.

— Значит, мы с вами любовники? Что же, вы человек интересный, вполне могли бы занять это место в моей жизни, как, надеюсь, и я была бы достойна занять это место в вашей, — усмехнулась Сажи. — Так что молва ни вас, ни меня не оскорбила. Что же касается остального, тут посерьезней… А вам не приходило в голову, что жалоба Зиминой в прокуратуру — это продолжение одного действа: сперва кража из архива, жалоба главному, наконец, в прокуратуру. Нарастающее давление, кто-то спешит поставить точку, добить кого-то из нас — вас или меня?

— Нет, Сажи, тут последовательность иная, я высчитал: сперва жалобы, обе, а уж затем кража. Но против кого все это — против вас или против меня? Или бьют так, чтоб по обеим мишеням?

— Сейчас мы на это не ответим, копаться, чтобы защититься по одиночке, тоже бессмысленно. Нужно у этого человека или у этих людей выбить козыри.

— Каким образом?

— Есть такая возможность, Марк. По просьбе кафедры я всегда даю им по одному блоку из каждого органа, когда интересный, необычный случай. Они там делают учебные стекла для студентов.

— А у вас в отделении знают об этом?

— Знает старшая лаборантка. Обычно я звоню на кафедру, и от них кто-нибудь приходит и забирает у нее. Но в этот раз я относила сама — шла на кафедру и захватила с собой. Так что если я заимею стекла, восстановить протокол вскрытия и патогистологический диагноз довольно просто. И никакого пробела в моем архиве не будет. Но сегодня суббота, завтра воскресенье и после полудня я улечу. Можно, конечно, попросить на кафедре у их заведующей лабораторией Зиночки, чтоб мне сделали срезы с моих же блоков, забрать эти кусочки к себе и у меня же окрасить, сделать стекла. Но, во-первых, опять же сегодня и завтра выходные дни, разве что только профессор Сивак там, еще кто-то из патологоанатомов да студенты; во-вторых, делать стекла у меня — рискованно: тот, кто совершил хищение из архива, полагаю, следит за дальнейшим развитием события в моем отделении, и сделать скрытно стекла у меня в лаборатории будет нелегко. Тут есть серьезный риск.

— Я попробую это провернуть на кафедре, — сказал Костюкович.

— Каким образом?

— Во-первых, у меня хорошие отношения с их заведующей лабораторией, поскольку я там довольно частый гость, и она знает, что я с профессором Сиваком над чем-то вместе работаем. Мне только нужно знать регистрационный номер стекол.

— Это я определю по журналу. Сегодня же вечером поеду в отделение. Ключи от архива у меня есть. Вечером вы будете дома?

— Да.

— Я вам позвоню и сообщу номер, — она поднялась первой. — Побегу, дел полно…