— Вот такие пироги, Иван Иванович, — пересказав все Михальченко, Левин ждал, что тот скажет.

— Слоеные пироги, Ефим Захарович. В минувшие времена считалось бы, что мы с вами размотали крупное хозяйственное дело. А по нынешним — оно заурядное.

— И заурядное, и старомодное, и не наше, слава Богу.

— Это верно, что старомодное. Сейчас пошло новое поколение таких фантазеров и виртуозов, что наша Алевтина Петровна выглядит рядом с ними мелким карманным щипаем. Сколько она вам предлагала? Миллион? Маловато! Те ребятки постыдились бы даже произносить такую цифру, чтоб не ронять своего достоинства, — сказал Михальченко.

— Так что, готовить отчет Чекирде? Представляешь себе его физиономию!

— Условия договора мы выполнили.

— Как-то они договорятся, у меня такое впечатление. А может, ошибаюсь. Когда-то котел, по-видимому, у них был общий, но потом Чекирда отплыл в самостоятельное плавание. Но мадам Деркач не страдает амнезией и не преминет намекнуть об этом Чекирде.

— Как фамилия этого с таможни, который работал на Деркач?

— Ягныш. Думаю, он не новичок, и она не единственная, кому он мог оказывать разнообразные услуги, — сказал Левин. — Должность у него такая нынче спрос большой… Чекирда полностью с нами рассчитался?

— Почти… Можете писать отчет ему…

Костюкович, согнувшись, втиснул руку между стеной и телевизором, пытался наощупь вставить в гнездо штекер дециметровой антенны.

— Ты понимаешь, что говоришь? — спросила сестра, продолжая разговор. Она стояла в дверном проеме и медленно вытирала кухонным полотенцем тарелку. — Ты уверен в этом?

— Абсолютно, теперь уже абсолютно. Погосов и они — тренер Гущин, Туровский и Алтунин не совмещаются: он доктор наук, человек талантливый, находится совершенно в ином социальном и интеллектуальном ряду, да и по возрасту… Слишком велика разница. Так что твое объяснение, что он компанейский и не разборчив, как ты говоришь, в выборе знакомых, тут не подходит. И тут скорее не он их нашел, а они его. А вот почему согласился — вопрос другой. Он любит деньги? Жаден, скуп?

— Он любит деньги, но только для того, чтоб их тратить. Да и то не на себя, а на других. Он одинок, семьи нет. Тряпками не интересуется. У него даже мебели приличной нет — книги на каких-то досках, которые он называет стеллажами. Знаю, что посылает деньги вдовой сестре в Армению, в Степанован.

— Ты даже такие подробности знаешь?

— Это не твое дело!

— Возможно.

— Я не пойму, зачем им Погосов? — спросила сестра. — Есть же готовые, апробированные, с разрешительным сертификатом Минздрава?

— А если Погосов делает специально для них что-нибудь покруче не серийно, а так сказать штучно, в небольших количествах? А может, отечественные, разрешенные почему-либо не устраивают их, а импортные патентованные именно для их целей не подходят, да и достать сейчас импортные очень сложно. Но мне ясно, что они прибегали к услугам Погосова.

— Что ж, у меня есть личные основания проверить это до конца, жестко сказала она и вышла…

Володя Покатило шел по длинному пустому коридору, несмотря на дневное время здесь было полутемно, свет падал лишь из дальнего торцового окна в конце коридора, где находились душевые кабины с общей раздевалкой. Его вызвал к себе Гущин, и Володя знал, зачем. Перед дверью остановился, услышав громкие голоса в кабинете. Оглядевшись, решил не входить, послушать.

— Ты хоть знаешь, что там наболтала твоя девка? — грозно спросил Гущин.

— Выложила все, — растерянно ответил Алтунин.

— А кто был при этом разговоре?

— Завотделением ее и Костюкович. Он и давил ее.

— Что теперь будет?

— Да ничего не будет, — вступил в разговор Туровский. — В случае чего, скажем, что усомнились в официальных результатах вскрытия, мать Зимина, допустим, не поверила, а другого пути проверить у нас не было, нужны были стекла и на всякий случай блоки. Вот и все. Вернуть же на место уже не смогли: старшая лаборантка вышла из отпуска, и Анька возвратила ей ключи от архива, потому вынуждены были уничтожить, не успев воспользоваться, мол, не нашли патогистолога, который бы частным образом посмотрел все и открыл нам истину. И еще: испугались, что вернуть на место не можем, и уничтожили.

— Кто поверит в этот бред? — усмехнулся Гущин.

— А пусть докажут другое! У них ничего, никаких следов от Зимина не осталось. Ты же все забрал, Сева? — спросил Туровский.

— Все.

— Ну вот, видишь! Что ж, они эксгумацию проводить будут?! Да никогда! Не тот случай. Зимина не убили, а он умер в больнице. Какая тут может быть эксгумация?! Смехота!.. Хуже другое, — произнес Туровский, — Ягныша вызывал начальник таможни, допрашивал его насчет каких-то складов.

— Ты откуда знаешь? — спросил Гущин.

— Ягныш звонил мне.

— Ну и что?

— Назначено служебное расследование, — сказал Туровский.

— Ты предупреди его, чтоб не вякнул об этой коробке с «Фармации». Иначе не получит ни цента. Скажи, что реализация идет хорошо, осталось сбыть всего несколько упаковок, основные бабки уже у нас. А он бабки любит, в особенности «зеленые», так что должен помалкивать. Понял?

— Он боится, что могут выгнать с работы, — сказал Туровский.

— Найдет другую. Поможем.

— Жалко, человек нужный. Все-таки таможня! Ищи потом новое «окно».

— Найдем. Бабки все любят… А ты, Сева, гони свою девку в шею. Чтоб духу ее здесь не было! Понял? Найди кого поумнее.

— Хорошо, — еле слышно ответил Алтунин.

— Ты окончательно решил с Покатило?.. — спросил Туровский.

— Да. Застыл он. Вот график, посмотри. Никакого сдвига. Нельзя его брать на Европу. Провалит. Пусть съездит в Будапешт на Дунайский кубок. Утешится. Сейчас я ему окончательно объявлю.

— А кто вместо него? — спросил Алтунин.

— Есть, — ответил Гущин. — Нашел я одно «свежее мясо» в «Трудрезервах». Парню девятнадцать, но совершенно «чистый», клялся.

— Успеем подготовить? — спросил Алтунин.

— Успеем, успеем. Теперь успеем, — сказал Туровский. — Все есть…

Покатило понял, что разговор окончен. Надо было входить. И, постучав, подумал: «Ладно, сука, ты еще меня попомнишь! Я вам всем горячего сала за шкуру залью!..»

— Входите! — крикнул Гущин…

— Садитесь, Артур Сергеевич, — любезно сказал Левин, едва Чекирда прикрыл за собой дверь.

— Что слышно, Ефим Захарович? Как я понял из нашего телефонного разговора, есть новости.

— Все, что вы просили, все, что нам полагалось, мы сделали, а вот обрадовать вас нечем. Вот здесь все изложено, прочитайте, — Левин протянул собеседнику несколько машинописных страниц, сколотых скрепкой. — Это, так сказать, наш отчет…

По мере того, как Чекирда читал, лицо его как бы усыхало и серело, заметно дергался кадык, когда он нервно сглатывал слюну. И, наблюдая за ним, Левин философски думал: «К его лицу никто не прикасался, никакого физического насилия, а смотри, что с ним делается! Как это происходит в человеке за краткое мгновение? Что из мозга несется в мышцы человека, чтоб вдруг вызвать такие разительные перемены?! Жалко, конечно, его… Кто бы он ни был, все же хотел что-то производить, а не заниматься куплей-перепродажей… Интересно, что он предпримет?..»

— Сволочь! — только и сказал Чекирда, дочитав последнюю страничку и уставился Левину в глаза.

— Я с нею мало знаком, — увернулся Левин от комментариев, и, упреждая возможный вопрос Чекирды, спросил: — Что вы намерены делать?

— Обращусь в прокуратуру! — решительно сказал Чекирда.

— Деркач предполагала такой исход, но мне показалось, что она не очень, что ли, верит в это. Что-то она имеет в виду, — деликатно намекнул Левин.

— А мне теперь плевать! Мы разорены!

— Что ж, вам виднее.

— Я могу забрать это? — Чекирда указал на странички отчета.

— Разумеется. Это — ваш экземпляр… У вас есть к нам претензии, Артур Сергеевич?

— Нет, — резко ответил.

— Тогда, пожалуйста, зайдите к Михальченко, закруглите с ним все формальности… Я вам очень сочувствую, поверьте, — Левин провожал его до двери. — Для вас, конечно, это слабое утешение, но в нашем зарождающемся бизнесе подобных уродств будет немало, — от этой выспреной фразы Левину самому стало смешно, но он сохранил серьезное выражение лица. В конце концов, как-то надо было завершить разговор, и потому патетика была не худшим способом…

Ирина Костюкович не вошла, влетела в кабинет Погосова.

— Погос, это правда?

Он в этот момент что-то писал. Подняв тяжелую широколобую голову, удивленно посмотрел на нее, затем медленно спросил:

— Ты о чем, дорогая?

— Ана-бо-ли-ки! Ты обманул меня! Сказал, что это хоздоговорная тема. Выходит, и я, и кто-то еще готовили препарат, а ты испытывал его на людях! И не в клинических условиях! Значит, я соучастница?!

— Никакая ты не соучастница, — отложив ручку, спокойно произнес он.

— Но ведь я по твоей просьбе проверяла взвесь на трех группах животных и, получив хороший результат, тем самым благословила твои подпольные фокусы!

— Сядь, Ира, успокойся и выслушай. К этому анаболику я шел четырнадцать лет. Пять лет назад он был готов. То, что он на порядок выше отечественных аналогов и кое-каких зарубежных, я доказал. Я ведь не студент химфармфакультета. Все эти годы я стучался в двери фармкомитета бывшего минздрава, бывшего СССР. И постоянно получал от ворот поворот, отписки. Как же! Какой-то провинциальный завлаб фантазирует! А главное не в этом. Главное вот: у них в Москве, под боком, в лаборатории членкорра Звягинцева работали над аналогом. Я сделал это на два года раньше, и то, что сделал я, лучше, потому что я не пренебрег качеством наполнителя. Но одобрили препарат Звягинцева, своя рука — владыка. И в управлении по внедрению новых лекарственных препаратов утвердили звягинцевский. Я же остался с носом. Но я упрям, я продолжал работу, совершенствовал…

— А знаешь ли ты, что некто Зимин, пловец, из команды, которую тренируют твои приятели Гущин и Туровский, умер. А ведь он глотал твои анаболики!

— Он что, отравился ими? Да, и мой анаболик токсичен, как всякое лекарство, если его принимать в лошадиных дозах.

— Нет, он не отравился. Но он, видимо, принимал его длительно и действительно в лошадиных дозах. В результате — поражение стенок кровеносных сосудов, васкулит, тяжелый гипертонический криз, инсульт, — и смерть. Все, как видишь, в логической последовательности!

— Не может быть! Откуда ты знаешь?

— От брата. Зимин — его больной. Ты что, не знал, что Гущин, Туровский и этот дерьмец Алтунин скармливали Зимину твой анаболик?

— Знал, разумеется. Но они клялись, что дают его разумно.

— В результате их «разумного» погиб человек. Кто следующий после Зимина? Он глотал этот стероид, видимо, не один год.

— Они пользовались не только моим, везли и другие стероиды из-за границы. Но мой препарат давал лучший эффект. Я долго работал над наполнителем. Традиционно считается, что наполнитель — это для объема, чтоб человеку легче было проглотить 3–5 миллиграммов препарата. А мне важно было создать такой наполнитель, чтоб он не только придавал форму порошку — в виде таблетки или капсулы, — но и быстрее растворял стероид в организме, снижал кислотность, а главное — быстро выводился из организма. Та взвесь, которую ты испытывала на трех группах животных, — это будет совершенно новый наполнитель. Они предпочитали мой анаболик еще и потому, что зарубежные новинки стоят безумно дорого, за все надо валюту. А я им обходился дешевле… Вот тебе вся правда.

— Не знаю, чем все это кончится для тебя, если узнает руководство института. Да и вообще… Это же додуматься надо: устроить частную лабораторию под институтской крышей! Они много платили тебе?

— Много, но я платил и тем, кто помогал мне здесь. Вот только тебе не уплатил, — усмехнулся он.

— Хватит паясничать!.. Кто еще с тобой работал?

— Фамилии тебе не нужны. Семь человек.

— И ты — восьмой?

— Нет, я первый. А работали со мной биолог, токсиколог, морфолог и другие профессионалы.

— И все из института? Из нашего?

— Нет, разумеется, из других институтов тоже.

— Целая лаборатория! Остановись, Погос, остановись!

— Скоро остановлюсь: я уже не Погос, а погост. Здесь, — он потер ладонью свой огромный лоб, — уже началось торможение, Ира. Жизнь вошла в плотные слои атмосферы, не за горами склероз.

— Пей больше! — она махнула рукой и быстро вышла…

— Ты был прав, — сказала сестра. — Погос снабжал их своим анаболиком.

— Ты говорила с ним? — спросил Костюкович.

— Да.

— Как он объясняет свое участие? Как выглядел?

— В общем жалко… Это что, уголовно наказуемо?

— Не знаю.

Зазвонил телефон. Костюкович снял трубку:

— Слушаю… Да, Володя… Ко мне? Сейчас? По какому случаю? Что ж, зайдите… Гайдамацкая двенадцать, квартира шесть… — Положив трубку, Костюкович сказал сестре: — Ко мне сейчас придет один пловец, Володя Покатило, приятель Зимина. Хочет о чем-то срочно поговорить.

— Я буду мешать?

— Ну что ты!..

Покатило явился минут через пятнадцать.

— Быстро вы, — сказал Костюкович, открыв дверь.

— Меня знакомый подвез.

— Проходите.

— Вы один дома? — спросил Покатило, когда вошли в комнату.

— И сестра. Она у себя. Но у меня от нее секретов нет, — ответил Костюкович, гадая, что привело парня.

— Ну хорошо, — Покатило сел. — Доктор, вы точно знаете, от чего умер Юра Зимин?

— Я-то знаю. Точно знаю.

— От чего?

— У него был тяжелый васкулит, приведший к инсульту.

— Что такое васкулит?

— Поражение стенок кровеносных сосудов.

— А отчего оно бывает?

— Причин может быть много. Но тебя интересует, наверное, почему это случилось у Зимина?

— Да.

— Он принимал анаболические стероиды.

— Это что, опасно? Они ядовитые?

— Это очень хорошее лекарство, Володя. Но если его принимать длительно и в неумеренных дозах, стероиды из лечебных препаратов превращаются в убийц, — старался попроще объяснить Костюкович. — Почему тебя это заинтересовало вдруг?

— Больно они суетились в этой истории.

— Кто?

— Гущин, Туровский, Алтунин… У нас кто хорошо плавает? Тот, у кого в кармане аптека.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы ведь, доктор, сидим на допингах. Вы что, не знали этого?

— Я понял, что анаболические стероиды Зимин принимал, как допинг.

— С чего вы поняли?

— Один умный человек объяснил.

— Спортсмен?

— Нет, профессор… У Зимина был бурсит.

— Я знаю. На локте. Не заживал почему-то.

— А потому же: у того, кто долго принимает стероиды, травмы очень плохо заживают. Случается, годами. У Зимина даже свищ образовался… Ты тоже сидишь на допинг-препаратах? — Костюкович в упор посмотрел на Покатило.

— Туровский мне балду гнал, мол, пей, это витамины. Название не говорил. Но я спер одну коробочку, показал знакомому аптекарю, там по-немецки написано на вкладыше, что это анаболик. Я и сказал себе: «Все, Володя, теперь ты допинговый мастер».

— Все спортсмены сидят на стероидных допингах?

— Зачем все? Тех, кого готовят для престижных соревнований, в общем лидеры. Многие олимпийцы, сборники.

— Значит, Гущин и Туровский…

— Они мужики крутые и деловые. К ним ездят тренеры из многих дальних городов. Гущин и Туровский снабжают их анаболиками. За валюту. Потому что и сами покупают на валюту за границей. У них там уже есть свои люди.

— Смотри, как поставлено! — удивился Костюкович.

— А вы думали!

— Володя, а на вас у Туровского медкарта заведена?

— А как же! На каждого. Он их не прячет. Но там вы ничего не найдете. Главное у него в блокнотике, все графики на нас, он таскает с собой этот блокнотик.

— И много они платят продавцам за допинговые анаболики?

— Наверное. Они в цене наркотиков. Но расходы окупаются: ведь выигрыш на престижных соревнованиях — это шмотки фирмовые, видики, музыкальные центры, магнитолы. Им много денег требуется: ведь надо золотить мохнатые лапы на самом верху.

— Но ведь есть допинг-контроль. Разве не ловят?

— Горит на этом в основном середняк. Наш Туровский такие графики лепит, что ко дню, когда могут взять пробы, организм уже чист. Во всяком случае у него и Гущина не было ни одного прокола. Тут даже на денек ошибиться нельзя — влетишь! Почему они не пускали меня в Будапешт на Кубок Дуная? Потому что готовили на Европу, собирались кормить «химией», но по графику, так, чтобы к началу Европы я уже был «чистый». А в Будапеште соревнования раньше, получалось, что был бы самый разгар моего сидения на «химии», значит, мог сгореть, случись в Будапеште допингконтроль. Теперь, когда они решили, что на Европу я не тяну, «химию» мне не дают, могу, значит, валить в Будапешт, я уже не опасен. А они знают мои возможности, знают, что в Будапеште я и без «химии» справлюсь. Там сильных соперников не будет. До сборной я ведь был вообще «чистый». Одно из условий, чтоб стать сборником — быть «чистым».

Костюкович слушал, как завороженный. Перед ним открывался незнакомый мир жестоких страстей, обо всем этом он слышал, читал прежде лишь то, что только зыбило поверхность, и не подозревал об омутах и глубине.

— А что у вас делает Алтунин? — спросил Костюкович.

— Это — «шестерка»! Но пару раз он им здорово услужил: смог подменить пробирки с анализом мочи Юры Зимина во время допингконтроля. А еще он мастер с помощью катетера «выкачивать» мочу спортсмена, а «закачивать» чистую, донорскую. Все — за пять минут в раздевалке, и — пожалуйста, берите на допингконтроль! Еще он помогает сбывать анаболики, которые они привозят из-за кордона. Гоняет по всему СНГ. У него крепкие связи.

— А если Гущин, Туровский, Алтунин попадутся? Рискуют же!

— Им есть ради чего рисковать: бесплатный могучий харч с черной икрой, спортодежда лучших мировых фирм, опять же поездки за кордон. Все, что везется оттуда — фирмовое, потом толкается здесь за «зеленые». А если уж крепко влетят, их пожурят для вида, на какое-то время могут турнуть, могут Гущина звания «заслуженного» лишить. Но потом все равно поднимут со дна, потому что они нужны тем, кто на самой главной верхотуре в спорткомитетах, в министерстве, кто прежде в ЦК дул в эти паруса: ведь те киты тоже хотят жрать икру, ездить с командами на самые престижные соревнования, строить дачи, одеваться в фирмовое. Им бо-о-ольшие бабки нужны! И берут они «на лапу» густо.

— Откуда вы подробности эти знаете, Володя? — спросил терпеливо слушавший Костюкович, хотя кое-что из того, что сейчас рассказывал пловец, не было ни для кого уже секретом, но он не прерывал парня, давал ему выговориться.

— Давно верчусь в этом казане… Насмотрелся, наслушался от олимпийцев, от сборников, в раздевалках, в душевых… В них только и разговору — про все это да про «химию»… Вот она наша «аптечная» сила, он извлек из кармана знакомую Костюковичу зеленую колбочку из легкого металлического сплава, свинтил пробку и высыпал на ладонь маленькие таблетки.

— Это дал вам Туровский?

— Да. Если вам нужно, возьмите. Не хочу рядом с Юркой Зиминым лежать! Туровский, правда, потребует, чтоб я вернул, скажу, что потерял. Пошел он… Это новинка.

— Я знаю, — сказал Костюкович.

— Откуда?

— В справочнике лекарственных средств еще не значится. А где они взяли этот анаболик, Володя?

— У них есть на таможне свой человек, какой-то Ягныш. С его помощью как-то достали… То, что я рассказал вам, доктор, держите в секрете, пока не вернусь из Будапешта.

— А потом?

— Потом делайте, что хотите.

— Они же вас выгонят, Володя.

— Плевать. Уйду. Я уже решил!

— Куда? Чем станете заниматься?

— Пойду на курсы автослесарей, устроюсь куда-нибудь на сервисную. Дам бабки — возьмут. Там тоже можно хорошо жить, правда, вкалывать придется. Ну, вот, все, доктор, — он встал. — Заговорил я вас.

— Ничего, Володя, спасибо…

После ухода Покатило Костюкович минут десять что-то обдумывал, затем крикнул сестре:

— Ира, я поднимусь ненадолго к Левиным.

— Хорошо. Захлопни дверь и возьми ключ, — отозвалась сестра из другой комнаты…

На звонок открыл сын Левина Виталик.

— Отец дома? — спросил Костюкович.

— Дома. Заходи.

Левин сидел в старой полосатой пижаме, в тапочках на босу ногу и вырезал что-то из бумаги, на столе перед ним лежало еще несколько листков и стоял пузырек с клеем.

— Садись, Марк, — поверх очков глянул Левин на Костюковича.

— Чем это вы заняты? — спросил Костюкович.

— Виталик купил Сашке модельки самолетов, а клеить поручено мне. Но моего интеллекта что-то на это не хватает. Либо я дурак, либо инструкция дурацкая, а внук требует, — он отложил ножницы, снял очки. — Чем кончилась история с жалобой на тебя? Был в прокуратуре?

— Да. Обошлось, все в порядке.

— Ну и слава Богу.

— Ефим Захарович, если можно доказать, что тренер и врач команды пичкали спортсмена допинговым препаратом, в результате — поражение стенок кровеносных сосудов, а в итоге — смерть от инсульта, скажите, это подсудное дело?

— В общем-то, конечно. Разумеется, сперва следствие, нужны очень веские доказательства… Что они давали спортсмену, какой допинг?

— Анаболический стероид. Это хорошее лекарство, если в умеренных дозах и определенный срок, оговоренный врачами, — Костюкович рассказал все, что приключилось с Зиминым и о своем касательстве к этому. — Я хочу обратиться в прокуратуру. Как вы считаете?

— Это, разумеется, твое право и, если говорить красиво, твой врачебный долг. Негодяев, конечно, полезно бы проучить, чтоб другим неповадно было. Но… Понимаешь, Марк, не любят следователи такие дела, Левин поскреб щеку.

— Почему? Тут все ясно!

— Кому? Тебе? Тут много косвенного, нужны солидные экспертные заключения, возня большая. Да и прецедентов таких я что-то не слышал. Боюсь, что и результата не даст. Милиция и прокуратура будут нос воротить. Тянуть резину. Да и ты выглядишь тут, вроде как лицо заинтересованное и в ином смысле: жалобы на тебя были, что смортсмен этот умер по твоей вине. И хотя жалобы закрыты, как полная чушь, адвокат противной стороны не преминет представить тебя, как мстителя обидчика. Вот какая картина может получиться. Ты ведь даже не знаешь, какой анаболик они давали.

— Знаю. Вот это. Узнаете? — Костюкович вынул из кармана зеленый маленький туб.

— Где ты его взял? — удивился Левин.

— Один спортсмен принес. Тренеру и врачу команды это досталось с помощью таможни. У них там есть свой человек. Некий Ягныш.

— Ягныш?! — подхватился Левин. — Это ты мне приятную новость принес! Ну-ка посиди, — он встал и, шаркая шлепанцами, подошел к телефону, завертел диск.

— Иван? Это я, — сказал Левин. — Чем занят?

— Пылесосю ковер, — отозвался Михальченко.

— Оторвись на минутку. Картонную коробку с «Фармации» помнишь? А Ягныша с таможни не забыл? Так вот это его рук дело на «Фармации».

— Чего это вы вдруг решили?

— А я, Иван, даже в клозете думаю. Вот и придумал. А если серьезно, есть у меня хороший сосед, он и надоумил. Сделай вот что, пожалуйста: ты начальника таможни Борового знаешь?

— Кима Петровича? Конечно, знаю!

— Позвони ему, может, он еще на работе, а нет — домой. Попроси, чтоб он выяснил по своим талмудам, у кого была изъята эта коробка. Скажи, что это в его интересах. Передай от меня привет. И перезвони потом мне.

— Добро…

Левин вернулся к Костюковичу.

— Слышал? — спросил он.

— Да, но ничего не понял, — ответил Костюкович.

— Некоторое время назад на таможне была конфискована картонная коробка с упаковками этих анаболиков, — указал он на зеленый туб. Поскольку именно это лекарство не значится в разрешительном перечне и реализации через аптечную сеть не подлежало, но должно было быть актировано, т. е. уничтожено в присутствии представителей объединения «Фармации», налоговых органов и таможни. Но за день или за два, не помню, коробка была похищена с одного из складов «Фармации»… Может, поужинаешь с нами? Выпьем по сто граммов. У меня есть спирт, настоянный на облепихе, еще с прошлого года.

— С удовольствием.

— Виталик, — позвал Левин сына. — Скажи маме, пусть поставит картошечку в мундирах, сварит сосиски, ты открой банку сайры и банку баклажан по-армянски. Хлеб в доме есть? Может, Иру позовем? — спросил он у Костюковича. Она давно у нас не была.

— У нее настроение плохое, не пойдет…

Минут через двадцать позвонил Михальченко:

— Ефим Захарович? Борового я поймал еще на работе. Он как раз собирался уходить. Немножко кочевряжился, мол, поздно уже, устал, жрать хочет. Но когда я ему сказал, что дело важное для них, а не для нас, да еще связано с Ягнышем, согласился. В общем коробка с лекарствами была задержана до выяснения у врача команды пловцов Туровского Олега Константиновича.

— Ясно, — сказал Левин. — Завтра утром я поеду к Боровому с подробностями насчет Ягныша. Пусть добивают его. Он и в этом деле был наводчиком. А шоферюга с «Фармации», который развозил в тот день лекарства с этого склада по аптекам, наверное, за хорошую взятку согласился упереть ящик для господ спортсменов… Теперь все в порядке. Будь здоров, прости, у меня гость…

— Коробку из-за границы вез Туровский, — сказал Левин Костюковичу. Остальное, надеюсь, ты понял…

Через полчаса они сели ужинать, все еще обсуждая происшедшее.

— Бардак, — сказал Костюкович, очищая кожуру от картофелины и дуя на пальцы.

— Бардак, — согласился Левин. — Причем плохой бардак. Но, к сожалению, это тот случай, когда бандершу не уволишь… Что ж, поехали! он поднес свою рюмку с разбавленным спиртом к рюмке Костюковича, чокнулся, выпил, крякнул. — Хорошо!..