Юрий Зимин, не приходя в сознание, умер в субботу после полудня. Мать, все время не отходившая от его постели, на этот раз отлучилась на час: поехала домой за большой пуховой подушкой, чтоб заменить тощую больничную.

Ничего неожиданного в этой смерти для Костюковича не было, и все же умер его больной. Он не сомневался в своем диагнозе, только не успел понять, откуда у этого молодого атлета такая гипертония, обследовать его, как полагается, не удалось. Вспомнив, что в кармане пиджака лежит визитная карточка, которую дал Туровский, Костюкович позвонил на спортбазу.

— Да! Кто нужен? — отозвался хриплый бас.

— Пожалуйста, Туровского.

— Кто спрашивает?

— Скажите, доктор Костюкович.

— А в чем дело?

— Это я изложу Туровскому, — сдерживался Костюкович.

— Сейчас. Он в бассейне.

Ждать пришлось долго.

— Туровский слушает, — наконец раздался голос в трубке.

— Что это у вас за хам сидит у телефона?

Туровский хихикнул, а потом уважительно сказал:

— Это наш старший тренер… Что-нибудь случилось, Марк?

— Да. Зимин умер.

Туровский какое-то время молчал, затем, охрипнув вдруг, спросил:

— Когда это случилось?

— Два часа назад.

— Это ужасно! Ты даже не можешь понять, как это ужасно! — вырвалось у Туровского. — Такой инсульт?! — то ли усомнился, то ли в отчаянии произнес он, потом вдруг спросил: — Ты дома? Я перезвоню тебе минут через десять-пятнадцать. Нам надо посоветоваться и в коллективе, и с матерью, как быть.

— Хорошо, — сказал Костюкович.

Туровский позвонил через полчаса:

— Когда можно будет забрать тело?

— Сегодня и завтра — выходные. В понедельник я все оформлю, и после вскрытия, во второй половине дня, до пяти, можете приехать. А лучше во вторник. Я завтра опять дежурю ночь, заполню необходимые бумажки, а во вторник к десяти-одиннадцати утра все будет готово, — сказал Костюкович.

— Ладно, — как-то неуверенно произнес Туровский.

Следующее ночное дежурство было вне графика, у коллеги в Донецке сестра выходила замуж, попросил подменить. Отказывать не принято, самого подменяли не раз. Хотя дежурить в ночь с воскресенья на понедельник не любили: после субботних и воскресных лихих гуляний на пикниках, юбилеях, свадьбах, где ели и пили не в меру, не считаясь ни с возрастом, ни со здоровьем, «скорая» работала с особенной нагрузкой: инфаркты, инсульты, почечные колики, всякие перфорации, внезапные кровотечения, драки с тяжелыми травмами — вся больница стояла на ушах…

Не успел Костюкович закончить вечерний обход, как начался дурдом: в коридоре раздался крик и плач, за Костюковичем прибежала медсестра. Оказалось, умер лежавший с инсультом алкаш, хронический гипертоник, а голосила его жена, он умер при ней. Затем вызвали на срочную консультацию в травматологию; потом повторный инсульт выдала старушка — ветеран войны; через два часа инвалид-слепой, которого должны были завтра переводить в нейрохирургию по подозрению на опухоль, ковыляя в туалет, каким-то образом поскользнулся, упал и сломал руку. Еще через час, с промежутком в двадцать минут, привезли женщину — свеженький инсульт — и здоровенного мужика в гипертоническим кризом, острым нарушением мозгового кровообращения. И пошло-поехало. До пяти утра не то что прилечь, присесть, покурить не удавалось; бутерброды, которые Костюкович взял с собой, так и остались в кейсе, завернутые в фольгу…

Уже светало, когда он сел оформлять истории болезней, начав с неуспевшей обрасти бумажками анализов и исследований истории Юрия Зимина.

На пятиминутке Костюкович сидел, помаргивая слипавшимися воспаленными глазами, его покачивало, готов был тут же в ординаторской растянуться на полу, но только бы вырубиться из яви, уплыть в глубину сна. Когда все разговоры шли уже к концу, неожиданно вошел главврач. У него была страсть делать такие неожиданные налеты в отделения и устраивать профилактические разносы, поскольку повод для этого в любом отделении можно было найти всегда. Длилась говорильня час; персонально Костюковича ничто, слава Богу, не касалось, слушал он громоподобные речи главного вполуха. Наконец, в начале двенадцатого все закончилось. Но тут позвонила начмед, Костюковича поймали уже в коридоре и вернули к телефону.

— Марк Григорьевич, где история умершего Зимина?

— Я после ночи, Варвара Андреевна, только сейчас освободился, собирался к вам, — сказал он.

— Давайте быстренько…

Он поднялся этажом выше.

— Садитесь, Марк Григорьевич, есть разговор, — сказала начмед, когда он вошел. — Как ночь была?

— Кошмар, — коротко ответил он, подавая ей бумаги.

— Приезжали за трупом Зимина, а у меня — ничего, где его история болезни? — она постучала по бумагам пальцем с коротко остриженным ногтем (еще недавно была хирургом, привычка так стричь ногти сохранилась). — Я сказала, что после трех все будет готово. Так что вот-вот… — взглянула на электрочасы, висевшие над дверью.

— Но вскрытия еще не было, — сказал Костюкович.

— Я тут выдержала осаду. Почитайте, — начмед протянула ему листок.

Это было заявление матери Зимина с категорическим требованием не производить вскрытия, а немедленно выдать ей тело сына.

— Но мы же не имеем права без вскрытия, — сказал Костюкович. — Тем более, если умирает молодой человек.

— Это я все знаю, — раздраженно произнесла начмед. — Но мать закатила такую истерику, стоял такой крик, отпаивали валерьянкой. Это длилось час. И я сдалась: сказала, что не буду возражать, решу, как только ознакомлюсь с историей болезни.

— Нет, Варвара Андреевна, я возражаю, — сказал Костюкович.

— Странно, — сказала она, зная, что обычно врачи не очень любят вскрытие, боясь, что не подтвердится их диагноз. — А что так, Марк Григорьевич?

— Это тот случай, когда хотелось бы знать причину такой дикой гипертонии у молодого здоровенного парня.

— Как хотите, — она недовольно пожала плечами, словно говоря: «У тебя что, других забот мало?»

— Попросите доктора Каширгову, чтоб вскрывали сейчас, — сказал он. Родственников Зимина поставим перед фактом, скажете, что произошло недоразумение, забыли предупредить патологоанатомов и кто-то из них произвел обычную плановую аутопсию. В крайнем случае подставляйте меня, мол, виноват лечащий врач, не знавший о вашем разрешении выдать тело. Пусть набрасываются на меня: но не думаю, что для матери это уже будет существенно.

— Что вы меня учите! Вы хотите аутопсию, чтоб было официально — будь по-вашему! Казалось бы, я должна требовать вскрытия, это мое право и обязанность, а получается вроде мы поменялись ролями, — недовольно произнесла начмед и позвонила в патологоанатомическое отделение. Трубку взяла заведующая — доктор Каширгова.

— Сажи Алимовна, тут у нас возникла коллизия, — сказала начмед. — В субботу умер больной доктора Костюковича, молодой парень, спортсмен. Труп у вас. Нужно срочно вскрыть. Доктор Костюкович сейчас принесет вам историю болезни, расскажет, в чем дело… Хорошо… Нет, он уверен, что диагнозы совпадут.

Закончив разговор, она обратилась к Костюковичу: — Идите, Марк Григорьевич, Сажи Алимовна ждет вас… И все-таки не возьму в толк, зачем вам эти сложности? В конце концов ответственность несу я, начмед, за то, что разрешила выдать тело без вскрытия. А вы мне не дали нарушить закон, хмыкнула она…

Устало спускаясь вниз, Костюкович понял, что до обеда вряд ли вырвется отсюда домой…