Через пару дней доктор Нир в обеденный перерыв пошла в университетскую столовку. Отделение банка, где работал супруг и благодетель, находилось на территории Беер-Шевского университета, через дорогу от медицинского центра, поэтому время от времени благоверные обедали вместе.

Июль в Беер-Шеве, столице каменной пустыни Негев, – это раскаленная сковородка, где температуру воздуха ощущаешь губами – как лоб больного, потому что собственные губы кажутся тебе холоднее, чем окружающая среда. Поэтому немногочисленные пешеходы передвигаются там быстро, короткими перебежками – как в лютый мороз. От кондиционера к кондиционеру.

Почти бегом поднимаясь по широким плоским ступеням отделения банка, Маша заметила узкую черную тень, незаметно выскользнувшую из стеклянных банковских дверей. Отделение было уже закрыто, поэтому первой ее мыслью было – грабители! Через секунду черная тень поравнялась с ней, и она разглядела длинное, до пят черное бедуинское платье, негнущееся от сплошь покрывающей его пестрой вышивки, и тяжелое черное покрывало, укутывающее голову и всю верхнюю часть тела. Когда женщина проходила мимо, черное покрывало на мгновение приподнялось от порыва обжигающего ветра, открывая нижнее белое, и Маша увидела смуглую щеку и ослепительно сверкнувшие на темном фоне лица голубые, как карбункул, глаза, тщательно подведенные сурьмой. Взгляд неестественно светлых глаз показался черным от силы злобы, с которой бедуинка метнула его в лицо незнакомой рыжей женщины. Метнула… и тут же скрылась под своим спасительным платком. Машка остановилась, пораженная молнией взгляда, и автоматически оглянулась вслед незнакомке. Но высокая, точеная фигура, которую не могло скрыть даже мешкообразное платье, уже исчезла, растворилась в знойном мареве. Маша постояла, дивясь пластике движений и грациозности этой дикой Венеры.

Она сразу же поняла, что видела Салму, и Давид подтвердил это:

– Ну как тебе эта пантера? Вы столкнулись нос к носу.

– Уф! И правда, пантера. Удивительная женщина. Как удар током получила. Как ты с ней разговариваешь?

– Я-то?.. Ничего, я с разными людьми работаю, привык. А вот как муж с ней управляется? Да и двум его другим женам, наверное, не сладко. Бедняжки!

– Ну как прошла встреча? – Говорят, что любопытство сгубило кошку. И женщину тоже, если верить такому неоспоримому источнику информации, как Библия.

– Погоди, – взмолился голодный муж, устремляясь к внутренней двери, ведущей в столовую, – дай поесть! А то я умру от голода в корчах, а это тебе невыгодно!

– Почему невыгодно? – Они быстро шли по коридору, следуя запахам шашлыков и жареной картошки. – Очень даже выгодно! Я получу колоссальную страховку.

– Да, но ты не узнаешь эту историю до конца! Вернее, узнаешь, но уже из полицейских сводок. А это не так интересно!

– Верно! – Они уже добежали до раздачи. – Дай, дорогой, я положу тебе этот антрекот… Кушай, птичка!..

Как приятно после сытного обеда выпить чашечку сладкого, крепкого кофе. Ты сидишь, дремотно раскинувшись в удобном кресле, баюкая сытый живот. Прохладный воздух из кондиционера мягко ворошит твои волосы, волшебный аромат кофе щекочет нос. Ты сидишь перед громадным – во всю стену – дымчатым стеклом, видишь, как снаружи раскаленный воздух дрожит, поднимаясь от белых плит песчаника в выцветшее небо. В его мареве расплываются гладкие стволы пальм и одинокие фигурки полуголых юношей и девушек, пробегающих из одного здания в другое быстро, как в свирепую метель.

Как приятно, разомлев после обеда, слушать детективную историю, прекрасно сознавая, что она закончится американским хеппи-эндом, потому что в наше время она не может закончиться по-другому. Конечно, она закончится «пиром на весь мир» и каким-нибудь бедуинским маршем Мендельсона, и молодые укатят на медовый месяц куда-нибудь на Гавайи или, наоборот, раскинут палатку на караванных путях Синайского полуострова. Кайф!

– Давид! Все закончится хорошо? – томно спросила Маша, не сомневаясь в ответе.

– Я очень надеюсь, – неожиданно серьезно и искренне ответил муж. Настолько серьезно, что разомлевшая жена очнулась от дремы и посмотрела в карие глаза над выступающими скулами. – Вообще то, что девушка-бедуинка попала в такую историю, это… Ты себе представить не можешь, во что это может вылиться, если не закончится хорошо. Мы обязаны сделать так, чтобы закончилось хорошо… Подумай! Ко всему прочему, он – американец, а арабы вечно вопят, что Америка поддерживает сионистов. А тут такая пикантная история – американец обесчестил арабскую девушку в Израиле! Неплохой заголовок для газет, верно? Ты представляешь, какой международный скандал можно раздуть!..

Давид помолчал, допил кофе, прищурился на тощего черного кота, который сидел в засаде под пальмой и думал, что его никто не видит. Кот охотился на воробьев, прыгающих с разинутыми от жары клювами на пустых столиках открытого кафе.

Давид подождал, пока кот прыгнет на воробьев, промажет и с обиженной мордой удалится обратно в пальмовую тень.

Потом продолжил:

– Салма взяла деньги и поблагодарила – как всегда, очень сдержанно. Посмотрела на меня загадочно и встала, собираясь уходить. Тут я спросил: «Салма, это для дочки?» Она застыла, как соляной столб, потом так же медленно, как встала, опустилась на стул и с трудом кивнула. По-моему, она не могла говорить. Это первый раз, когда она не могла говорить. Даже после падежа скота, когда погибло почти все их состояние, она не была так бледна.

Я говорю: «Что с дочкой?». Она смотрит и молчит. Я говорю: «Ты хочешь, чтобы я нашел его, того парня?». Она молчит, а глаза начинают гореть, как у кошки. Знаешь – зрачки сжимаются и расширяются… Страх! – Давид невольно поежился, словно ему вдруг стало холодно. – Я говорю: «Он хочет жениться на Хоснии и ищет тебя, чтобы посвататься. Я узнал это случайно. Он – мой друг, египтянин». Тут она начала молча вставать, все выше и выше, во весь рост, и наклоняется ко мне, как ведьма, а голубые глаза так и сверкают, аж побелели от огня. Я сижу, словно приколоченный к стулу, двинуться не могу, а она выжигает мне мозг белым бешеным взглядом и молчит, а кругом тихо, словно мне уши заложило, как под водой… Жуть! Так продолжалось несколько мгновений, потом она потупилась, погасила свое пламя, села и спокойно так говорит: «Спасибо, устаз! Я знала, что ты мне поможешь… В нашей семье передается легенда, что этот алмаз спасает от беды. Видишь – это действительно так!». Помолчала, повертела в длинных коричневых пальцах чек, который дал мне Ружди, и говорит: «Алмаз не только спасет от беды, он дает жизнь. Слава Аллаху!».

– Это она о беременности, – тихо заметила доктор.

– Я тоже так подумал, но – слава богу – не сказал. Потом из разговора выяснилось, что она ничего об этом не знает. Когда мать вцепилась в девушку мертвой хваткой, Хосния повинилась, что была с мужчиной, но про большее она не решилась сказать. Мать сама убила бы ее за честь семьи. Просто удушила бы. А так ее только заперли под домашний арест. Салма хотела ехать на юг Египта, где делают операции по восстановлению девственности, а потом срочно выдать дочку замуж, чтобы никто ничего не узнал… В этом смысле – кольцо дает жизнь, жизнь ее дочери. Теперь ситуация изменилась… Я уже позвонил дорогому другу и сказал, чтобы он срочно ехал сюда. Сейчас он по дороге в Беер-Шеву, чтобы поговорить с Салмой, а та, в свою очередь, подготовит дочку для разговора с отцом. Ты видишь, как все сложно! Тот убийственный взгляд, который ты видела, был адресован не тебе – Хоснии.

– Бедная девочка!

– Да, ей приходится не сладко. Но по бедуинским законам она виновата больше, чем мужчина. Ее обязанность – блюсти честь семьи, а она эту обязанность не выполнила. Обесчестив себя, она обесчестила семью. Ружди сейчас – единственный выход из положения. А потом, с благословения Аллаха, Хосния быстренько забеременеет от него, и все встанет на свои места… Какое счастье, что ты не отправила результат анализа!.. – Ангел-хранитель встал и взял поднос с грязными тарелками, чтобы отнести его в мойку. – Интересно, кого еще этот алмаз спас от беды?.. – Он озабоченно взглянул на часы. – Я побежал. Отделение откроется через пять минут, а еще через час сюда приедет профессор Халед. Мне надо его встретить и познакомить с будущей свекровью. Представляю себе его физиономию! Хи-хи! Так ему и надо!.. Чао! Увидимся дома! – Он чмокнул жену в щечку и исчез.

* * *

Давид вернулся домой поздним вечером. Мертвый от усталости. Любящая жена, естественно, не спала – дожидалась супруга, как и положено преданной подруге жизни. Встала с постели. Налила мужу крепкий сладкий чай с финиковым медом, села рядом, дожидаясь, пока он отдохнет с дороги и напьется. Спросила, как прошла встреча. Собственно, любопытство и было основной причиной столь примерного домостроевского поведения.

Кот, сердито тряся круглой башкой, мутноглазый спросонья, потянулся и подошел – из преданности. Сел в сторонке, чтобы не мешать, и стал внимательно слушать, не перебивая и не задавая ненужных вопросов.

– Все хорошо… – Миротворец удовлетворенно кивнул и отхлебнул чай. – Поговорили. Завтра я с Ружди еду к ним домой в Рахат – официально просить руки. Салма объяснит дочери, кто к ней сватается, чтобы, когда отец спросит ее, не натворила глупостей. Девица с норовом, всего можно ожидать… Слышь! – Давид нервно хохотнул от усталости. – Оказывается, именно сейчас к Хоснии сватается двоюродный брат. Представь себе, Салма уже настроились на свадьбу, а тут выясняется, что невеста порченная! Такой маленький «упс»! Слава богу, что кто-то настучал на девицу до свадьбы, а не после!.. Конечно, отцу ничего не сказали, но как Салма этот удар пережила – одному богу известно… Ну ладно, теперь все обойдется. Я думаю, что отец примет это предложение, хотя уверен не на сто процентов.

– Почему? – Леденцовые глаза слипались, но не узнать развязку детектива было невозможно.

– Потому, что для отца предпочтительнее бедуин из своего поселка. Он не захочет отпускать любимую дочь за тридевять земель в какую-то нечестивую Америку. Но мы для него – египтяне, арабы, ученые люди… Это почет семье. Хорошо, что он меня знает и уважает, я ведь исполняю роль друга жениха. Так что, думаю, что он согласится. Салма тоже обещала поддержку.

– Еще бы! И что дальше?

– Дальше? Если он примет предложение, то через неделю назначим официальное обручение, а еще через неделю – свадьбу. Сама знаешь, нам время дорого. Мешкать нечего. – Давид залпом допил чай и сладко потянулся, расстегивая мокрую рубашку. Вот странно! Видно, и на дипломатической работе устаешь!

– Обручение? Зачем? Почему не сразу свадьба? – Дотошная доктор хотела разобраться во всем до конца.

– Потому что таков закон. Потому, что во время обручения жених приносит подарки семье и невесте. Семье – верблюдов, а невесте – золото, – терпеливо объяснил знаток местных обычаев. – Верблюды остаются в семье, а невесту вместе с ее золотом жених уводит в свой дом.

– Откуда у американца верблюды? Ты хочешь сказать, что он приведет настоящих живых верблюдов?! Мохнатых, плюющихся и лягающихся?! И сколько?

– Десять-пятнадцать, в зависимости от богатства семьи невесты. Но, думаю, что Ружди заплатит долларами. Сейчас это более актуально.

– Сколько? – искренне заинтересовалась верная женушка.

Кот тоже навострил уши, как будто это имело к нему какое-то отношение.

– Ишь, какая ты любопытная! Несколько десятков тысяч. Невеста – дорогое дело!.. – Давид насмешливо взглянул на внезапно проснувшуюся жену. – Что, прогадала? Надо было выходить замуж за бедуина, была бы сейчас вся обвешана золотом, как индийский божок!

Машка сидела напротив мужа, подперев щеку кулачком, и думала, до чего она, коренная петербуржка, дожила – сидит и совершенно серьезно обсуждает с мужем, сколько верблюдов стоит невеста…

– Да, кстати. Кольцо при таком раскладе возвращается Салме, и этим мы еще раз спасаем ее… – Засыпающий муж нетвердыми шагами направился в спальню.

– Почему – спасаем?

– Потому, что в любой момент муж может спросить ее, где кольцо. И ой-ва-вой, если она не предъявит семейную реликвию! – И.о. семейного ангела-хранителя протяжно зевнул, потянулся на хрустящих простынях. – Я устал. Теперь нужно звонить дорогому однокашнику и выцарапывать обратно кольцо. Об этом мы еще не беседовали. Не думаю, чтобы он легко пошел на попятный. Уж больно его кольцо приворожило. И что он в нем нашел?.. – Риторический вопрос сменился легким похрапыванием, но неуемная женушка все еще рассуждала:

– Нет, не говори… Я понимаю Ружди. Кольцо зачаровывает…

* * *

Давид проснулся посередине ночи – мокрый, задыхающийся, с пересохшим горлом и головной болью. Видимо, он очень устал и перенервничал за этот длинный день до такой степени, что не мог спать. Во сне в голову лезла всякая чушь: алмазные кольца, переливаясь радужными брызгами, разваливались на части и оказывались голубыми искрящимися глазами, с ненавистью сжигающими его в белом адском пламени. Бежевые и серые верблюды тыкались спесивыми мордами прямо в лицо, щекотали нос и губы, и Давид с омерзением отворачивался от вонючих волосатых, оттопыренных ноздрей. Но верблюды не унимались, тесным стадом лезли в сон, а один расположился прямо на голове, как меховая шапка, совершенно перекрыв доступ свежего воздуха, и вдобавок явно решил, что он трактор, и стал мелко трястись и тарахтеть. Давид не выдержал шума, духоты и тяжести навалившегося верблюда и проснулся.

Оказалось, что верблюд – настоящий. Меховой, тяжеленный и дребезжащий, как испорченный холодильник. С ненавистью Давид спихнул с головы обнаглевшую тушу, и верблюд тяжело спрыгнул на пол с обиженным мявом.

Проклятое животное! Совершенно обнаглело! Ночью прийти в супружескую спальню! Вот я тебя!.. – Мученик разлепил сонные глаза и, чуть было не споткнувшись в темноте о кота, пошлепал босиком на кухню напиться. Потом – в туалет. Придя в себя таким образом, вернулся в ночную спальню, в тихое сонное царство, наполненное вздохами, теплом, дыханием и покоем. Тихонько, стараясь не разбудить жену, пристроился сбоку, пока негодяй кот не забил тепленькое местечко. Протяжно вздохнул, натянул на себя свободный угол одеяла, закрыл глаза и честно попытался уснуть.

Но сон не приходил. То есть он приходил и тут же уходил, спугнутый голодным зверем, неожиданно, без всякой уважительной причины зашевелившимся между ног. Это было не к месту! Давид попытался отвлечься от настойчивого зова предков, но ничего не получилось. Узкая спина жены маячила перед ним в ночном мраке, переходя в четко выступающую округлость бедра. Упругая маленькая попка, как нарочно выставленная из-под одеяла и прикрытая лишь шелковистой тоненькой пижамкой, была видна, как нагая, и Давид не удержался и погладил ее – еле-еле, чтобы не разбудить. Прикосновение было настолько нежным и манящим, что возникла большая охота разбудить, но опытный муж знал, что ничего хорошего из этого не выйдет – Машка до смерти не любила, когда ее будили. Видимо, это был отголосок ненавидимых ночных дежурств, которые, слава богу, ушли в прошлое после замужества. Супруг знал, что будить нельзя, но зверь не только не подчинялся объективной реальности, но настойчиво требовал обратного.

Многострадальный муж не выдержал такого раздвоения личности. Осторожно, чтобы не спугнуть, он поцеловал мягкую теплую щечку жены и, к своему изумлению, увидел довольную сонную улыбку. Расхрабрившись, он перешел со щечки на тонкую шею, а потом – на тверденькую, напрягшуюся под его поцелуями грудь, и почувствовал, как жена глубоко вздохнула и повернулась к нему в ответ, словно подставляя все тело. Ободренный, он продолжил поцелуйный путь – крепкий розовый сосок, как бы невзначай выбившийся из-под расстегнувшейся розовой пижамки, темную ложбинку между грудями, бархатистый мягкий живот с круглым пупком посередине. Пупок в темноте напоминал маленькую улитку, и Давид, не задумываясь, сунул в нее язык и шаловливо защекотал внутри.

Поднял голову и поглядел на результат – никакого. Спящая красавица даже не шевельнулась. Ах, так! Сейчас выведем притворщиков на чистую воду! И он, оттянув резинку пижамных штанишек, провел ищущим языком ниже – к золотому шелковому треугольнику. Дальше длины языка не хватило, и он, оттопырив резинку одной рукой, храбро сунул другую внутрь – в заветное теплое пространство между сомкнутых худых бедер. Оно спало. По-детски мяконькое, невинно шелковистое, наивно сухое, как у целлулоидного пупсика.

Это было несправедливо! Он ожидал совсем другой реакции на труды праведные! Черт возьми! И что же теперь делать? Он вопросительно посмотрел на зверя, замершего в полной боевой готовности. Зверь как-то неопределенно шевельнулся, слово пожал плечами – мол, что ж, ничего не поделаешь, хотя я, ты видишь, готов… Сжалившись и над спящей женой, и над верным зверем, Давид вплотную прижался к сонной жениной спине и засунул кое-что между маленьких упругих ягодиц. Кое-что покорно затихло, удовлетворившись малым. Жена, не просыпаясь, тут же свернулась калачиком, подстраиваясь под изгиб тела мужа, как улитка в раковину. Давид ласково обнял узкое теплое тело, прижал к себе, отодвинул от носа щекочущую прядь волос и закрыл глаза. Спокойный детский сон мягким покрывалом накрыл супружескую чету, тихую мирную спальню, свернувшегося на коврике сторожевого кота. Спокойной ночи.

* * *

Прошло две недели, и в семейном альбоме появилась еще одна фотография – цветная, современная, но сказочно неправдоподобная, как из дворца Гаруна аль-Рашида или из Диснейленда.

На фоне роскошного, красного с черными разводами ковра, утопая в малиновых с золотом подушках, восседает молодой черноусый красавец-шейх. Его несколько портит голливудская улыбка от уха до уха – настоящий мужчина должен быть суров и мстителен, – но во всем остальном он неподражаем. Ослепительная белозубая улыбка и черные глаза сверкают из-под белоснежной куфии, и таким же чудным блеском переливаются белая шелковая галабия и белый шелковый халат «абая», отороченный широкой золотой тесьмой, по-барски наброшенный на одно плечо. Рядом расположился пожилой шейх – седые усы под белой куфией, могучее брюхо перепоясано широким черным кушаком, за ним грозно блестит оправленный в серебро кинжал чудовищных размеров. По правую руку от главы семейства его жены – черные каменные изваяния, лица наполовину прикрыты черными платками, видны только глаза и руки – грубые, мозолистые, крестьянские. И глаза крестьянские – с прищуром, защищающим от пыльного степного ветра, от палящего солнца, от пепла из кухонного очага. Только у одной глаза смелые, вызывающе голубые, смотрящие остро и ярко, как кольцо с алмазом, что победно светится на темной от работы и загара руке.

Рядом с женихом – молодой и похожий на него, не понять, то ли европеец, то ли азиат, довольный, умиротворенный. В европейском костюме, ворот рубашки свободно расстегнут, небольшие смуглые руки, не привыкшие к тяжелому труду, удобно лежат на коленях. Взгляд карих глаз над выступающими скулами – доброжелательный, спокойный, уверенный в себе и в происходящем. «Так должно было случиться, и так случилось!» Так сидят люди, удовлетворенные плодами рук своих.

В самом центре, оберегаемая молодым красавцем и грозным старым шейхом, экзотическим цветком белеет невеста – белая орхидея, покрытая золотом с головы до ног. Черные глаза победно сияют из-под длинных золотых висюлек, закрывающих лоб, щеки и шею невесты, смуглое лицо оттенено белой шелковой шапочкой. Золотой негнущейся вышивкой и длинными висюльками эта шапочка напоминает русскую кичку замужних женщин – такая же высокая и важная.

Вокруг, заполняя фон картины, расположились многочисленные сыновья женщин в черном, их братья, дядья, двоюродные, троюродные… Голова каждого покрыта клетчатой куфией, под ней грозно топорщатся усы, ниже – галабия, подпоясанная кушаком с громадным кинжалом. Фигуры до того одинаковые, что кажутся повторяющимся рисунком арабески, выполняющим рамку для центральной группы.

Милая семейная фотография. Пройдут годы, и она поблекнет и забудется, как и вся эта история местного масштаба.