Месяца через три, уставшие от сложнейших детективных расследований и напряженной дипломатической деятельности супруги Нир решили «отрешиться и воспарить».

Где? Где в наши дни можно найти:

а) рай в шалаше со всеми удобствами;

б) не очень дорого;

в) близко от дома, потому что тратить «день отъезда – день приезда» на стояние в аэропорту и перелеты, если у тебя всего три дня отпуска, глупо.

Вы думаете, что нет такого места? Ан нет! Есть! Синай! Вот решение проблемы. Знаменитый Синайский полуостров, на который из дома можно доехать за три часа на собственной машине, проштамповать заграничные паспорта в Табе у одетых во все белое египетских пограничников, и на обшарпанном местном «мерседесе» за два часа оказаться на золотых песках Дахаба.

Низенькие, квадратные, расписанные египетскими фресками прямоугольные коттеджи «Новотель» располагались полукругом на берегу естественной лагуны, которую кристальные воды Красного моря вымыли в чистейшем шелковом песке у подножия суровых Синайских гор.

Зеленые газончики, покрытые клумбочками с мелкими красными розами на тонких ножках, вымощенные камнем дорожки, просторная открытая столовая-терраса с видом на лагуну и окрестные скалы, бирюзовые бассейны, утыканные по краям разноцветными зонтиками от солнца, теннисные корты, гамаки, верховые прогулки, водные велосипеды… И – никого! Пусто, тихо и чисто! Что еще надо для счастья? Египетские пограничники не зря оделись во все белое – они охраняли вход в райские кущи с собственной лагуной.

Розовое, как грудь фламинго, экзотическое солнце неторопливо всходило над синими спокойными водами Красного моря, и они тут же блекли, как будто выцветали под его яркими, слепящими лучами.

Темная коса, полукругом отделяющая лагуну от плоской водной глади, светлела прямо на глазах, превращаясь в золотую, а потом – в лимонно-блеклую, тонкую, как серп луны.

Темная, таинственная лагуна начинала оживать, из колдовской, неподвижной и загадочной становилась сияющей синей, ультрамариновой, как на лубочных картинках, а потом вся окрашивалась в нежнейший бирюзовый цвет, того неправдоподобного оттенка, которым славятся изразцы на мечетях Бухары и Самарканда. Крошечные крабики, как по волшебству возникшие на золотом, плотном и влажном песке лагуны, подняли вверх миниатюрные лакированные клешни в языческом приветствии восходящему богу Ра-Солнца, и тут же, боком-боком, заторопились в сторону кромки воды.

Машка, безжалостно разбуженная ни свет ни заря и выволоченная на берег моря, чтобы полюбоваться восходом солнца, с визгом вздернула ноги на пластиковый шезлонг, где она было прикорнула в ожидании обещанного рассвета, когда прямо из-под ног, из невидимых песчаных норок, полезли крохотные лакированные чудовища.

Давид весело рассмеялся и по-крабьи, боком запрыгал к воде, жестами приглашая спутницу жизни последовать за ним. Но его благоверная боялась клешнястой ползающей нечисти и потому величественно вошла в воду только после того, как все опасные твари исчезли из поля видимости. Вошла – и обмерла.

Абсолютно прозрачная, чистейшая, теплая вода ласкала тело как шелк, как нежнейший пух, поднимаясь все выше и выше, от щиколоток до колен, до талии… и, наконец, закрыла грудь и плечи. Она тихо плескалась вокруг лица, гладила шею и подбородок, обволакивала тонкие, уже успевшие покрыться золотистым загаром руки и плечи, нежила каждую клеточку расслабившегося тела. Хотелось лечь на воду, как в упругий гамак, закрыть глаза, подставить лицо под легкий прохладный бриз и забыться. И пусть вода убаюкивает тебя, словно в колыбели, пусть несет далеко-далеко на своей бирюзовой поверхности, пусть…

Забыться не удалось. Разумеется, помешал дорогой супруг. Словно коварный Посейдон возник он из морской глади, по-дельфиньи отфыркиваясь, подхватил на руки, закружил, высоко поднял и швырнул в море, разбрызгивая соленую воду и нарушив всю прелесть одинокого покачивания на волнах. Обрушившись и глубоко погрузившись в синюю, пронизанную солнечными лучами водяную толщу, Машка огляделась по сторонам и чуть не завопила от ужаса, как при виде таракана на кухне: насколько хватало глаз, лагуна кишела рыбой. Разнообразной – от бурых неповоротливых бревен до мелких и юрких полупрозрачных особей. Самые любопытные, лобастые и толстые рыбы, неторопливо шевеля плавниками, подплывали почти вплотную к лицу, рассматривали, пытались что-то сказать и, не найдя слов, вздохнув, уплывали. Мелкие серебристые детки-рыбешки стаями резвились чуть поодаль, на мелководье, образуя сверкающие серебристые полотнища, изгибающиеся и переливающиеся, как северное сияние.

Машка залюбовалась феерическим зрелищем, вынырнула, набрала побольше воздуха и вновь погрузилась в бездонную синюю толщу воды, широко загребая руками, чтобы удержаться на одном месте и вдоволь насладиться невиданным шоу.

Давид тоже нырнул и в ультрамариновой глубине, пронизанной острыми золотыми солнечными лучами, его тело приобрело фантастический оранжево-коричневый оттенок. Крохотные пузырьки воздуха одели его сияющей серебристой тканью, при каждом движении они отрывались от тела и всплывали наверх, образуя шевелящийся столб газировки. Удивительное зрелище!

Наплававшись всласть, Машка подгребла поближе к берегу и обнаружила, что, несмотря на обилие народа в столовке вчера вечером, никто не пришел понежиться на берегу лагуны и что они с мужем совершенно одни на всем обозримом пространстве. Правда, где-то далеко-далеко под пальмами копошились в песке детишки, а над баскетбольной площадкой с гиком взлетал мяч, доказывая присутствие жизни в данном уголке обитаемой вселенной, но вокруг не было ни единой живой души. И тогда в голову забралась шальная мысль – потихоньку снять купальник и попробовать искупаться голышом – как это, а?

Ежесекундно по-воровски оглядываясь по сторонам, чтобы не прозевать случайного купальщика, озорница расстегнула застежку лифчика и освободила грудь. Та сразу же всплыла вверх, к поверхности воды, и шалунья, екнув, присела до шеи в воде. Присела и прислушалась к своим ощущениям. Это было нечто совершенно необычное – шелковая вода ласкала обнаженные груди, слегка покачивая их в такт прибоя вверх-вниз, вправо-влево… Вода приятно холодила тонкую чувствительную кожу, нежно щекотала обнаженные, мгновенно напрягшиеся тугие соски. Неслыханное возбуждение охватило молодую женщину. Прохладное, атласное прикосновение бесчувственной, индифферентной воды возбуждало больше, чем самые бурные ласки, самые страстные взгляды или слова. Оно волновало исподтишка, ненароком, без всякой задней мысли, наводя смутные воспоминания о чем-то сладострастном, запретном и, может быть, поэтому действовало гораздо сильнее, чем требовательная и жаждущая чужая плоть. Ученая доктор в первый раз живо осознала, насколько чувственность, эротика, заложена в нас самих, в подкорке и не является чем-то внешним, привнесенным партнером, обстоятельствами или обстановкой. Вот сейчас – бездушная, чуть солоноватая морская вода дотрагивается до тела – что ж тут такого? Но – о, великие боги! – как от этого шелкового прикосновения трепещет все тело, и дыхание становится прерывистым, как во время любовной неги, и истома заставляет закрыть глаза и отдаться несравненным, чарующим ощущениям, особенно, когда разум уверен, что никто не наблюдает сладострастного томления души и не воспользуется этим. Это было восхитительно, пленительно, заманчиво!..

Она оглянулась, чтобы убедиться, что поблизости по-прежнему никого нет, а заодно – в поисках мужа. Увидела мелькнувшие в воздухе загорелые ноги – он нырял неподалеку, и, вдохновленная успехом предприятия, решила продолжить эксперимент. Медленно и осторожно, словно пробираясь в клетку к тигру, купальщица стянула плотные купальные трусики, спустила их до колен и прислушалась сама к себе. Вода струилась между ног, охлаждая и лаская запретное, уже пылающее огнем пространство, она захотела раздвинуть ноги, чтобы насладиться новизной впечатлений, но не смогла – мешала плотная ткань. Тогда она, решившись, отчаянным жестом сорвала купальник до конца и крепко зажала в руке, чтобы не уплыл, словно в дурацких кинокомедиях. Раздвинула освобожденные длинные ноги, взмахнула руками, будто взлетела, свободная и легкая как птица и, одурманенная радостью и счастьем, как ведьма в полете, широко загребла руками возбуждающую живую воду. Бесшабашный восторг закружил голову, замутил разум, она зажмурилась, всей поверхностью тела впитывая сатанинское ощущение бесконечной свободы действий в бесконечном пространстве, захлестнувшее ее. И тут же свобода пространства исчезла – молодая ведьма обнаружила себя в клетке из стальных рук и ног, обвивающих ее обнаженное тело. Алчный рот впился ей в губы, рискуя задушить купальщицу, потом – в розовые соски, вздувшиеся, твердые и упругие на розовых треугольничках незагорелой кожи. Холодная обжигающая вода вдруг хлынула в самое нутро вместе с могучим фаллосом, и ощущение полета сменилось совсем другим – знакомым, восхитительным, непередаваемым наслаждением слияния и единства. Знакомые вожделенные толчки вперед и внутрь сопровождались колебаниями упругой, прохладной воды, усиливающими возбуждение и одновременно охлаждающими плоть. Ритмичное колебание шелковистой воды вокруг, прохладной воды внутри, смягчающее неистовый пожар… Томление, нега, успокоение, нирвана… О-о-о! Как хорошо!..

Когда многорукий спрут ослабил железные объятия, а голова перестала кружиться настолько, что внешний мир приобрел более-менее знакомые очертания, милая парочка заметила нескольких наблюдателей, скромно расположившихся на бережку. Судя по отутюженной форме, они были частью доблестного персонала замечательной гостиницы, «гарантирующей каждому проживающему полную дискретность и поистине домашний уют». Разумеется, их наблюдение было вызвано лишь желанием убедиться, что все права туриста соблюдены, а так же заботой о безопасности купающихся. Они свободно расселись на шезлонгах, как в партере, и откровенно, с нескрываемым интересом наблюдали за телодвижениями любовников, изредка обмениваясь глубокомысленными комментариями и остроумными замечаниями о сути происходящего.

– Ну я им сейчас задам, – прошептал разъяренный Казанова и зашарил руками по воде в поисках плавок. К его нескрываемому изумлению, плавки бесследно исчезли в бесконечной синеве лагуны. Где они?! Какая рыба их сожрала?! Черт возьми, не растворились же они?! О господи, что же делать?!

Машка расхохоталась – такого беспомощного и глупого выражения лица она еще никогда не видела.

– Придется мне выйти первой и принести тебе полотенце, – отсмеявшись, предложила она, забираясь поглубже в воду и натягивая купальник.

Предложила и замялась – выходить из воды под бесстыдные, ощупывающие взоры наглой челяди совсем не хотелось.

– Не смей! Погоди! Сейчас они у меня сами убегут! – И Давид что-то зычно выкрикнул по-арабски.

В ту же секунду негодяев как ветром сдуло.

– Какое заклинание ты произнес, о, несравненный? – подивилась супруга, – я надеюсь, что-то не слишком забористое? Там, на берегу – дети…

– О нет! Я просто позвал начальника службы безопасности гостиницы.

Супруга в который раз подивилась находчивости несостоявшегося представителя ООН и отправилась за спасительным полотенцем.

* * *

На другой день было намечено Большое Путешествие на коралловые рифы. Разведка донесла, что там феноменальные подводные виды, не идущее ни в какое сравнение с чахлой, мертвой, плоской, глупой, наскучившей лагуной – так пел обольстительный турагент. А вот совсем неподалеку, всего-то в каком-нибудь часе езды – волшебная красота подводного царства, не обезображенного цивилизацией, и экзотика настоящего бедуинского стойбища времен Шелкового пути. Наши герои, конечно, клюнули на очаровывающие байки рекламного агента и, заплатив солидную сумму, вместе с десятком таких же легковерных идиотов с утра пораньше погрузились на пропыленный, порядком помятый и побитый джип.

Агент не соврал – ехали, вцепившись в трясущийся и разболтанный джип, ровно час. Через час джип сдох, уткнувшись разбитой мордой в глухую скалу. Народ в недоумении вылез и, разминая ноги, стал оглядываться по сторонам в поисках подмоги. И помощь пришла. Из-за глухой коричневатой скалы показалась серо-коричневая презрительная морда верблюда, за ней – другая, и вот уже караван в десять верблюдов, покачиваясь на длинных мосластых ногах, стоял перед незадачливым джипом. Похоже, что все было подстроено заранее.

Караван возглавлял маленький, юркий и чрезвычайно энергичный мальчишка лет десяти, не более. Зычными гортанными криками он посадил верблюдов на землю, живо съехал с шерстяного бока, как с горки, и на жуткой смеси английского с ивритом стал рассаживать потерпевших бедствие на верблюдов, уверяя, что только так они могут прибыть к месту своего назначения. Длинная бамбуковая палка для усмирения верблюдов так и мелькала в его руке, подбадривая сомневающихся туристов. Его длинная сероватая рубашка-галабия крутилась как волчок между обомлевшими от такого напора туристами, белые зубы и глаза ослепительно сверкали на почти черной свирепой физиономии. Клетчатая, будто шахматная доска, накидка-куфия сползла на одно ухо, обнажив грязно-коричневую шею и ухо, в котором блестела золотая серьга. Короче, через несколько минут джип был взят на абордаж, добыча навьючена на верблюдов, животные крепко-накрепко привязаны друг к другу, и мальчишка, победно воссев на вожака каравана и стукнув его палкой, повел свой пиратский корабль в надежную гавань. Шествие замыкал флегматичный парень постарше – равнодушно придерживая за спиной берданку времен Войны за независимость, он меланхолично покачивался в седле, наблюдая за плененными путешественниками. Шаг вправо, шаг влево…

– Что-то не нравится мне этот бедуинский набег… – Маша обернулась к своему супругу, чинно восседающему на следующем за ней верблюде. – Почему ты не протестовал, когда нас так нахально взяли в плен?

– Взяли в плен? – удивился безмятежный Гарун аль-Рашид. Верхом на верблюде он чувствовал себя так же покойно, как в рабочем кресле. – Почему? – Он извлек из кармана джинсов потрепанный листок бумаги подозрительного вида с кружевной арабской вязью. – Вот план экскурсии: поездка на джипе, потом на верблюде до бедуинского стойбища, там – отдых и купание, обед и возврат домой. Все по плану.

– Возврат домой – тоже на верблюде?!

– А как же! Другой транспорт здесь не ходит, дорогая! Метро еще не провели!

Шипение дикой кошки было ему ответом:

– Что же ты, негодяй, не сказал, что надо будет ехать на верблюде?! Я бы ни за что не согласилась!

– Вот потому и не сказал! – солнечно улыбнулся коварный халиф, и дальнейшее путешествие проходило в гробовом молчании.

Это была не дорога. Эта была узкая, извилистая, каменная тропа, вырубленная в высоченной скале, отвесно вздымающейся над Красным морем. Ширина тропы – один верблюд плюс одиннадцать сантиметров с каждой стороны. Караван из десяти привязанных друг к дружке верблюдов медленно, чуть покачиваясь, мирно шел над пропастью. Мелкие камешки вылетали из-под мозолистых раздвоенных копыт и, весело подпрыгивая по крутому склону, сыпались в синее бескрайнее небо. Куда? Маша не глядела – намертво вцепившись в переднюю луку седла обеими руками и обвив ее правой ногой, как учил поводырь, она крепко-накрепко закрыла глаза, чтобы ненароком не взглянуть вниз – в сияющую синевой бездну, в которой с писком носились ласточки. Верблюд – рослое животное, на него еще водружают что-то вроде высоких зимних санок с выступающей лукой спереди и сзади, так что высота получается порядочная – метра два с половиной, три, если не выше. Машка сидела на этой высоте, не огражденная ничем, без ремня безопасности, без подлокотников, справа – шершавая серо-коричневая скала, слева… Она боялась чихнуть, чтобы верблюд не испугался, боялась пошевелиться, чтобы он не потерял равновесия, боялась даже ругаться с мужем по поводу его коварства и безрассудного, глупого, никому не нужного экзотического путешествия. Впрочем, чуть скосив глаза назад, она увидела, что вид у негодяя тоже неважнецкий, что бравый султан бледен подозрительной меловой синевой, и испугалась, что у него на этой верхотуре закружится голова. Так они и ехали около получаса – зажмурившись и молясь.

Через полчаса узкая тропа внезапно расширилась, и бездна снизу кончилась, перейдя в вытоптанный крошечный пятачок, среди вздымающихся гор. Свирепый командир остановил караван, приказал верблюдам лечь, а путникам – спешиться. «Мальчики – направо, девочки – налево». А куда – налево, черт, если кругом высоченные скалы?! Мужикам хорошо… «Девочки» выискали какую-то узкую щель между громадных валунов, и протискивались туда по одной, как тараканы, с писком и возмущением.

Маша подошла к Давиду, все еще бледному. Тот молча прижал ее к себе, отечески поцеловал в рыжую макушку. «Знал бы – не поехал!» – прошептал в веснушчатое ушко, как последнее прости. Супруги обнялись, постояли, потом Давид мягко, но решительно отстранил жену и пошел что-то выяснять по-арабски с проводником. Вернулся, ободряюще потрепал веснушчатую щечку:

– Все. Такого кошмара уже не будет. Дальше – узкая тропа, но не над пропастью.

И верно. Через каких-нибудь полчаса они расправили занемевшие ноги и спины перед невысокими, стоящими полукругом палатками. Все крохотные домики были построены из переплетенных соломенных щитов, точь-в-точь как домик Наф-Нафа, и сверху покрыты тяжелыми полотнищами, сотканными из верблюжьей шерсти. Огляделись. Оказалось, что стойбище расположено на полуострове, мысом врезающимся в Красное море, причем смертельный путь над пропастью был единственным перешейком, связывающим стойбище с Большой Землей. Впрочем, может быть, и не единственным – вдалеке Машка заметила давешний побитый джип, тщательно спрятанный за хозяйские соломенные вигвамы. Но разбираться уже не было сил. Умаявшиеся от мучительной езды на верблюде, туристы раскорякой разбрелись каждый по своей палатке и повалились на ковры и кошмы, устилающие плотно утрамбованную землю. В каждом домике были приготовлены ласты, трубки и маски для подводного плавания, но на них никто и не взглянул. Все. Хорошенького понемножку.

Но никто не умер. Не прошло и двадцати минут, как воскресшие путешественники, переодетые в купальники, шлепая устрашающих размеров ластами, направились к специально приготовленным сходням – прыгать вниз, в коралловый подводный рай. Наши герои тоже прогулялись, ополоснулись, смыли синайскую пыль и вернулись в родное бунгало – поваляться на песочке. Постепенно и другие путешественники повылезали на раскаленный песок – позагорать, погреться на солнышке после ледяной – аж +22°! – воды Красного незамерзающего моря. После привычных 28–30° в Средиземном – это просто Ледовитый океан!

Многие раскрепощенные девицы, пользуясь свободой от цивилизации, не стесняясь, скинули верхнюю часть купальников и разлеглись на соломенных циновках, подставив под солнечные лучи весьма аппетитные западные полушария. Нижняя часть купальников тоже не обременяла обилием ткани, так что, как выразился Казанова, знаток местных идиоматических выражений, «было чем промыть глаза». Худосочная Машка, поежившись, посмотрела на эту выставку обильной женской плоти и тяжко вздохнула – комплекс неполноценности, возникший еще в золотую пору полового созревания, вновь дал о себе знать. Ее маленькие груди, похожие на недозрелые лимоны, не шли ни в какое сравнение с памелами, дынями или персиками, с гордостью выставленными на всеобщее обозрение. Мужчины-бедуины, обслуживающие отдыхающих, сидели на корточках поодаль, рядом с хозяйскими палатками, в которых женщины готовили еду, со знанием дела рассматривали выставленный для обозрения товар и изредка зычно гаркали на маленьких девчонок, посмевших высунуть нос из женской палатки, чтобы попрыскать в кулачок, глядя на откровения европейской культуры.

Давид полюбовался на каменные черноусые изваяния, наблюдающие за отдыхающими, на шустрых девчонок, черными ящерками снующих между хозяйскими палатками, и вдруг негромко свистнул, как бы от изумления. Задремавшая было законная мегера приоткрыла один зеленый глаз – что? Ревниво проследила за приподнявшимся на локтях в позе крокодила супругом, уверенная, что он «промывает глаза» и обнаружил действительно что-то достойное внимания. Она ошиблась.

Внимание мужа было приковано к толстой пожилой бедуинке, неторопливо направлявшейся к отдыхающим. Она была одета в обычное длинное, до пят, черное платье, вышитое разноцветным крестиком, босая, голова покрыта темным тяжелым покрывалом, и Машка удивилась, чего вдруг благоверный так заинтересовался ею. Потом Машка разглядела необычный головной убор, нахлобученный поверх покрывала и представляющий собой что-то вроде корзинки с плоским дном, как зонтиком прикрывающей старуху.

Подойдя поближе к изнемогающим от непосильного отдыха туристам, старуха поставила на землю свою ношу, и Машка, приглядевшись, увидела, что это действительно невысокая корзинка, сплетенная из волокон финиковой пальмы – обычного местного материала для всевозможного плетения – циновок, корзин, ширм и прочей домашней утвари. Старуха села в тень от ближайшей тростниковой палатки, оценивающе оглядела размякших на солнышке туристов и, приподняв свою плоскую корзинку, встряхнула ее. Над невысокими коричневыми краями взлетели, блестя полированными боками, большие морские раковины. Взлетели, перевернулись в воздухе и опять шлепнулись в корзинку. Туристы тупо взирали на непонятный аттракцион.

– Что это? – Машка повернулась к знатоку местных обычаев.

– Гадалка, – живо откликнулся муж, уже поднимаясь на ноги с явным намерением воспользоваться предлагаемыми услугами. – Пойдем, гадание на раковинах – это может быть интересно! Это не часто встретишь!

Супруги подошли к местному оракулу, присели на землю, и Машка увидела, что широкая плоская корзина до половины была заполнена плотным морским песком. На нем живописной горкой лежали довольно большие разноцветные, отливающие перламутром раковины с причудливыми отростками – из тех, в которых слышится морской прибой.

Маша перевела взгляд на гадалку – такую же экзотичную, как и ее раковины. Были видны ее лицо и шея – наверное, она уже вышла из возраста, в котором скромные женщины закрывают себя целиком. Коричневое, как корица, морщинистое лицо было покрыто татуировкой – синие и зеленые узоры кружевом покрывали шею, подбородок и щеки, поднимались на прямой точеный нос, вились между черненых сурьмой бровей. Широкие ноздри были проколоты и увиты многочисленными золотыми серьгами, бесконечные золотые цепочки переливались на впалой груди, как на новогодней елке, пальцы были сплошь покрыты массивными золотыми кольцами с блестящими разноцветными камнями. Словом – цыганский восточный изыск во всей красе.

Единственным, что никак не соответствовало стандартному облику цыганки, были глаза. Они ошеломляли. Пронзительно голубые, яркие, драгоценными сапфирами они сияли на темном лице и, обведенные черной сурьмой, казались неправдоподобно сказочными, завораживающими. Контраст темной, почти черной кожи и светлых глаз был такой, что казалось, словно глаза покрыты бельмами, слепые, как у римских статуй. Жуткое ощущение! Машка тут же вспомнила взгляд Салмы, матери Хоснии, когда та выбегала из дверей банка, – тот же бьющий током пронзительный взгляд светло-голубых глаз на темном лице.

Гадалка вонзила свой магический взор в подошедшую парочку, внимательно осмотрела смазливого парня, свободно присевшего перед ней, а потом – рыжеволосую красотку, поежившуюся под ее взглядом. На руках обоих – обручальные кольца, значит – супружеская пара. У парня на левом мизинце необычное кольцо, украшенное полосатым «джазом», очень интересно, откуда оно? Оно явно арабского происхождения. Парень – араб? Непохоже, держится по-европейски, но внешностью египтянин. Девушка – явно русская, но цепочка на груди такая странная, такая знакомая, с арабской надписью… Где-то я такую видела, хотя девушка незнакомая?.. Ну хорошо, нужно работать. Интересно, почему они подошли – из простого любопытства или на самом деле есть проблемы? Что они хотят знать?

Гадалка привычным движением собрала топорщащиеся раковины в невысокую горку, подкинула их, и они упали на песок в корзине, цепляясь длинными отростками и образуя причудливый рисунок. Машка залюбовалась радужными переливами перламутра, но неожиданно низкий, хрипловатый голос вернул ее к действительности:

– Брось монету на раковины! – Старуха довольно сносно говорила на иврите, только жесткие горловые звуки выдавали арабский акцент.

– Монету? – Маша оглянулась на спутника. – У меня нет денег!

Давид растерялся, пошарил в набрюшной сумке и вытащил стошекелевую купюру. Глаза гадалки жадно загорелись, но она отрицательно качнула головой, покрытой черным платком:

– Нужна монета.

– Ну так дай нам какую-нибудь монету, а я потом заплачу тебе! – Давид повертел перед ее глазами шуршащей бумажкой.

– Нет! Иначе не сработает! Нужна ее монета, из ее рук! – настаивала гадалка, хотя у нее слюнки текли при виде лакомого кусочка. Но она была честной гадалкой и не могла нарушить вековой ритуал.

– Но у меня действительно ничего нет! – Машка оглядела свое голое тело, лишь частично прикрытое купальником, и вспомнила Зощенковскую «Баню» – «кругом живот да ноги». Что тут поделаешь?.. Руки ее, бесцельно блуждающие по груди, натолкнулись на старинную золотую цепочку, которую она привыкла считать частью собственного тела. – Вот! Единственная монета! Подходит?

Старуха протянула руку, но девушка быстро отпрыгнула:

– Нет! Только для гадания! Я не отдам ее тебе!

– Да! Монета только для раковины! Мы расплатимся бумажными деньгами, – тут же вступился Давид, повторив фразу по-арабски, чтобы старуха поняла до конца и не устроила потом скандал. Это было не безопасно.

– Кайс! – подтвердила гадалка, как-то странно взглянув на арабского еврея, и продолжила: – Давай монету. Бросай на раковины! С цепочкой тоже сойдет!

Машка, помедлив, вопросительно взглянула на супруга, и, получив его одобрение, сняла с шеи цепочку и, свернув ее в кольцо, бросила внутрь корзины, в полной уверенности, что семейную реликвию она видит в последний раз в жизни.

Цепочка, развернувшись и блеснув на солнце, змейкой упала на песок, а тяжелая старинная монета попала в большую розовую раковину, прямо в ее середину, казалось, облитую блестящим атласом. Старуха, очень довольная, живо подхватила выбранную таким образом раковину, огладила ее, что-то зашептала внутрь, как будто спрашивала, потом приложила к уху – точь-в-точь, как мобильный телефон. Послушала, опять спросила, и опять приложила к морщинистому уху, которое специально выпростала из-под платка. Послушала, и недоумение вдруг разлилось по старому лицу. Подозрительно поглядела на рыжеволосую хозяйку монеты, потом с сомнением – на раковину, и опять поднесла к коричневому уху первобытный мобильник.

– Что? – не выдержал Давид. – Что она говорит?

– Раковина говорит, – сама себе не веря, медленно выговорила ворожея, – что у владелицы монеты родится потомок султана и пророка! И что он уже в пути!

Немая сцена.

Когда первый шок прошел, Давид слегка отодвинулся от жены и начал прокурорским тоном:

– Ну-с! Когда начинаем бракоразводный процесс?

– Дурак! – мгновенно окрысилась любящая супруга. – Нашел чему верить!

– Нет! – обиделась гадалка. – Раковины говорят правду. Не надо смеяться! – Она зло сверкнула глазами на разбитного парня и прибавила: – Я сама не понимаю, но раковина сказала именно это. Потомок султана и пророка!

– Вроде, после Мухаммеда пророков больше не будет, – заметил знаток Корана.

– Она не сказала – пророк! Она сказала – потомок пророка!.. Смотри, твоя жена – рыжая! Может, она ведет свой род от Пророка?

– Она – из России! Половина России – рыжие. И не из-за Мухаммеда, клянусь его бородой! – патетически воскликнул возмущенный Давид.

Почему-то это глупое открытие задело его за живое. Он еще раз скептически оглядел жену. Жена как жена. Что в ней может быть особенного? Ну рыжая. Ну худая как щепка. Ну похожа на фрески из пирамид. Словом – жена. Тоже мне – мать султана!

Гадалка между тем внимательно изучала раковину – источник необъяснимых сведений. Очень, очень странно! Всегда все было просто и понятно! Что же случилось сейчас? Не повреждена ли она? Не вселился ли в нее шайтан? Аллах всемогущий, до сих пор раковины говорили правду, одну только правду, ничего, кроме правды! Что это с ней стряслось?..

А может, не с ней? Может, дело в монете? Может, это она – обманщица? Где она?

Старуха наклонилась, и извлекла из песка золотую змейку. Поднесла к глазам, изучая мельчайшие подробности. Странно. Откуда такая у русской девушки? Тяжелые звенья жирного старинного золота, литые, такие она видела только в сундуке своей свекрови. И монета – маленькая, но тоже тяжелая, со странным рисунком. Старуха прищурила голубые проницательные глаза: по кругу надпись как будто по-арабски, и внутри тоже – арабский. Жаль, что не прочесть – уж очень мелко написано. Где-то она видела такую, и вроде бы – недавно… Где?

– Тут написано по-арабски… – Жилистой рукой она протянула монету Давиду. – У тебя, сынок, глаза молодые, может, разберешь?

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! – отчеканил Давид, как в школе перед уроком. Он тысячу раз пытался прочесть загадочную надпись дома, и давно выучил ее наизусть. – Монета арабская, это мы знаем. А вот в середине что-то странное, написано по-арабски, а прочесть не могу – язык не тот… Господи, бабушка, что с вами?!

Старуха вдруг подскочила на месте, будто ее ужалила змея, и, забыв про раковины, бросилась с криком в дальнюю палатку. Супруги с недоумением глядели ей в след.

– Скорпион? – предположил ошарашенный муж, оглядывая песок. – Сошла с ума?

– Забыла суп на плите, – объяснила жена. – Сейчас выключит и вернется.

И точно. Старуха, довольная и умиротворенная, вновь показалась в проеме палатки. Но не одна. Она важно прошествовала на прежнее место, вслед за ней шли две высокие темные фигуры. Как охрана в супербоевиках. У Давида нехорошо екнуло сердце. У мужчины, закутанного, как все бедуины, в длинную галабию и клетчатую куфию, было видно только лицо с черной как смоль бородой, и он казался вылитым разбойником из арабских сказок. Вторая фигура была женской, и наш храбрый турист облегченно вздохнул.

Женщина, закутанная в бесконечные накидки, казалась черным столбом без лица и рук, лишь круглый, выпуклый как мячик живот, нарушал монотонность фигуры. Давид всмотрелся в приближающихся людей, и ему показалось, что они ему чем-то знакомы. Он поморщился. Бедуин-бандит и его беременная жена? Не может быть! Но было что-то знакомое в походке, пропорции тел, где-то в закоулках памяти отпечатался похожий образ, и Давид, напряженно вглядывающийся в приближающиеся фигуры, вдруг изумленно ахнул – Ружди и Хосния! Ну конечно! Ружди – как две капли воды похожий на своего отца в ювелирной лавке, и его беременная жена!

Те тоже замерли, пытливо вглядываясь в знакомые лица, не понимая, как врач и банкир могли очутиться среди пастушеского стойбища. Вгляделись, поняли, узнали… Господи, какая встреча! Какая радость! Как вы здесь очутились?.. Охи, ахи, объятия, поцелуи…

Старуха сидела, как громом пораженная, переводя выпученные сверкающие глаза с одного лица на другое. Они что – знакомы?! Похоже, эта встреча потрясла ее гораздо сильнее, чем пророчество раковины.

Через несколько минут приветствий и расспросов все встало на свои места. Благополучно забеременевшую Хоснию мать услала к бабушке на Синай. Вместе с мужем, разумеется, тем более что изучение Синайского диалекта входило в планы его научной работы. Хосния, округлившаяся и счастливая, погладила вполне заметный животик, и все радостно засмеялись – каждому из присутствующих был понятен этот жест и все переживания, связанные с ним.

Бабушка важно сидела над своими раковинами, благосклонно слушая сбивчивый, живой гомон молодежи. Кайс! Такой и должна быть молодежь – веселой и беззаботной!

Поуспокоились и продолжили разговоры уже в палатке гостеприимных хозяев, попивая обжигающий приторно-сладкий крепчайший чай «крокодил» из крохотных, как наперсток, чашечек. Вместо сахара – финиковый мед. Совсем как дома. Болтали, вспоминали знакомство с Ружди на Мертвом море, знакомство с Хоснией в лаборатории генетического центра…

– Кстати, о генетике, – оживился Давид. – Вы вот не знаете, с кем сидите! Позвольте представить, – он шутовски поклонился в сторону жены, – будущая мать султана и пророка!

– Что? – нахмурился Ружди и огладил бороду. Он, как правоверный мусульманин, не принимал такие шутки. – Что ты несешь? Чай слишком крепкий, да?

– Чай тут ни при чем. Это сказали раковины. – Кивок в сторону бабушки, степенно восседающей на вышитых верблюжьих кошмах.

– Что?!

– Ах, да, именно за этим я тебя и позвала, сынок, – встрепенулась ворожея и в двух словах объяснила суть дела. Все зачарованно слушали. – Раковины никогда не лгали и не ошибались. Я думаю, что дело в монете. Ты ведь ученый, сынок, прочти, что на ней написано…

Давид протянул закутанному в галабию кочевнику семейное сокровище. Так странно было отождествлять бандита, обросшего угольной бородой, с красавцем-профессором, всегда излучающим шарм и блистающим голливудским лоском…

Тот взял украшение, повертел в руках, взвесил на ладони тяжелую цепь, прищурился, стараясь разглядеть тонко выбитый текст. Потом встал, порылся в каких-то кофрах, играющих в палатке роль шкафов, извлек на божий свет лупу и опять уставился на монету.

Потом судорожно зашарил на груди под рубашкой, и Машка невольно подумала, что здесь, в палатке, наверное, полно насекомых. Ей сразу же тоже захотелось почесаться, но воспитанная доктор силой воли победила зуд.

– Вот она! – удивленно произнес профессор, расстегивая ворот галабии и показывая всем цепочку с золотой монетой у себя на груди, затерянную в черной шерсти. – Она здесь, у меня. Откуда же взялась эта?

– Эта – Машина! – в один голос вскричали Давид и Хосния.

В домашней обстановке бывшая студентка скинула тяжелое черное покрывало и осталась только в легком, полупрозрачном белом платке. Маша первый раз увидела тяжелые, завязанные в высокий узел черные волосы, и подивилась, какие они длинные и блестящие.

– Но они абсолютно одинаковые! – возразил профессор. В каждой руке у него блестели цепочки, и все могли убедиться в их идентичности. – Я уже видел эту цепочку у Маши там, возле Мертвого моря, но думал, что они просто похожи немного… А они совершенно одинаковые! Абсолютно! Этого не может быть!

– Объясни толком, что ты увидел, – попросил Давид. – Что там написано. Ты смог прочесть?

– Я смог прочесть это еще десять лет назад! Когда научился читать! Эти монеты абсолютно тождественны! И обе они – из дворца Гаруна аль-Рашида!

– Прости, какого дворца?.. Из «Тысячи и одной ночи»? В голливудской постановке?.. По-моему, чай действительно слишком крепкий, – заметил Давид, проницательно поглядывая на завравшегося профессора.

– Не веришь? Вот, смотри! Здесь, по кругу надпись… – Темный палец ткнул в золотой диск.

– Знаю! Сам прочел. Первая сура Корана.

– А здесь? В центре?

– Не знаю, в том-то все дело! Написано арабскими буквами, но я не понимаю – что!

– Правильно, что не понимаешь! – восхитился профессор, словно получил верный ответ от нерадивого ученика. – Не понимаешь, потому что написано по-персидски, и не просто на фарси, а на том языке, который использовали в восьмом веке. Смотри, – он начал читать: – «Харун Главный…». Это монета Гаруна аль-Рашида, знаменитейшего из султанов Абассидского Халифата! Он основал Багдадский университет и библиотеку, прославился мудростью и добродетелью. Прозвище «Справедливый» дано ему отцом, аль Мадхи, при восшествии на престол. Жил 43 года – с 766 по 809 год нашей эры, причем, что интересно, взошел на престол в возрасте 20 лет и правил 23 года. И чем правил – Абассидским Халифатом, простирающимся от Китая до Атлантического океана! Не шутка! Столица – Багдад, как документально зафиксировано в сказках «Тысячи и одной ночи». Аллах всемогущий! – Он передал цепочку Маше. – Откуда она у вас?

– Из дома, из Санкт-Петербурга, – ничего не понимающая Маша пожала прямыми плечами. – Передается от отца к сыну уж не знаю сколько поколений. У меня нет брата, и папа передал ее мне… Я даже не знаю, как она появилась в семье.

Ружди задумчиво смотрел на нее агатовыми восточными глазами, мерцавшими над черной короткой бородой.

– Санкт-Петербург? Далековато… Хм… Полагаю, что тут возможны несколько вариантов… – Профессор в галабии встал и, раздумывая, стал качаться на носках, как всегда делал, даже во время лекции. – Во-первых, цепочку с монетой могли купить ваши предки у каких-нибудь купцов с Востока, а потом передавать по наследству, как золотой предмет. Во-вторых, ее могли купить как сувенир – например, в Самарканде или Бухаре, у какого-нибудь незадачливого торговца, не представляя ее истинной ценности. А в-третьих… – Ученый замер перед владелицей цепочки, значительно поднял указующий перст и стал поразительно похож на Учителя в медресе. – Очень может быть, что эта монета действительно досталась вам от предков, живших на территории Арабского Халифата, например, в Египте.

– Это – скорее всего, – подтвердил уверенный в своих предположениях Давид. – Маша – истинная египтянка, посмотрите только на ее фигуру! Я уж не говорю о темпераменте!

Супруга зарделась, а воспитанный профессор сделал вид, что не слышал последнего замечания.

– Еврейские семьи путешествовали из Северной Африки и из Палестины, которая в то время, кстати сказать, тоже входила в Халифат, на север. Через Балканы, в северную и центральную Европу – современные Польшу, Венгрию, Румынию, а оттуда – в Россию, где и оседали…

– Верно, – оживилась Машка. Такой экзотический вариант ей очень нравился. – Папа мне всегда говорил, что наша семья – выходцы из Германии.

– Ну вот видите! Так что вполне возможно, что в вашем роду есть египетские корни. Мало того, – бандит-бедуин озорно улыбнулся улыбкой Омара Шерифа, – может быть, мы родственники! Мне доподлинно известно, что наша семья никогда не уезжала из Египта – как жили в Александрии сотни лет, так и продолжают жить. И все они, от отца до глубоких предков, были золотых дел мастерами. Ты помнишь? – Он живо обернулся к однокласснику. – Ты помнишь отцовскую лавку?

– Вот там был бы рай для тебя, дорогая! – Давид нежно обнял жену. – Сколько украшений. И каких! То кольцо с алмазом – детская игрушка!

– Ну, это не совсем так, – засмущался потомок ювелира, привыкший считать родным домом пещеру Аладдина. Он застенчиво улыбнулся, потом опять перешел на привычный научный тон: – Вполне возможно предположить, что обе цепочки вышли из одних рук, настолько они похожи. И если дать волю фантазии – поскольку документов у нас нет, – то почему бы не допустить, что мы – родственники по крови. Как? Представьте себе двух братьев, получивших в наследство от отца две одинаковые цепочки в восьмом веке. Один остается продолжить отцовское дело в Александрии, а другой безумно влюбляется в красавицу-еврейку и уезжает с ней в далекую Палестину, а потом и дальше, не подозревая, что его потомки найдут себя в заснеженной России…

– Сказка, – почему-то вздохнув, мечтательно проговорила Маша. – Ну что ж, дорогой брат, я принимаю вашу версию! Господи, всю жизнь я мечтала о старшем брате!

Высокий бородатый бедуин протянул руки, обнял новоявленную рыжую русскую сестру, и они по-братски расцеловались под восхищенные аплодисменты присутствующих.

– А не может быть так, что вы оба – потомки самого султана? – предположил Давид. Все-таки пророчество о рождении потомка султана прочно засело у него в голове и не давало покоя.

– Или мы, или ты! – весело рассмеялся Ружди. – Твой сын тоже может быть потомком. Ты забыл о себе? Ну-ка, выкладывай, какие у тебя корни?

– Сам знаешь, что никаких, – пробормотал уязвленный Давид. – Чего тут рассказывать – родился в Александрии, вместе же выросли! Помнишь, как за тутовыми ягодами лазали и как обоих пороли за испачканные рубашки… Какие же тут корни?

– При чем тут рубашки! Вспоминай, у вас, часом, не передается семейная реликвия? Какой-нибудь старинный кинжал или сабля висит на стене? Одежда или книга, гравюра или просто предание?

– Да нет… – Давид подумал, пожал плечами, вспомнил тесную квартирку родителей с белеными стенами, телевизор, покрытый кружевной салфеточкой. – Какие там реликвии… Бедны были, как церковные крысы… Только вот это отцовское кольцо…

– Какое кольцо?! – подпрыгнул профессор. – Ну-ка, давай его сюда!

Давид, пожав плечами, стянул с мизинца серебряное кольцо, подаренное отцом на свадьбу, и передал ученому другу. Тот со знанием дела осмотрел ювелирное украшение и присвистнул:

– Джаз! Полосатый! Настоящий!

Машка моргнула:

– Почему – джаз?

Ученый поднял голову и тупо посмотрел на нее:

– Какой джаз? О чем вы говорите?

– Это не я. Это вы сказали «джаз». Сейчас, когда смотрели на кольцо.

– А! Это – не джаз! То есть – «джаз», арабское название камня, который греки называют ониксом, а евреи – халцедоном. Сейчас его еще называют агатом. Полупрозрачные полосатые породы, из которых в древности вырезали камеи, амулеты и печати. Очень красивые, потому что резчики использовали разные по цвету слои камня, чтобы получить выпуклое изображение.

Машка кивнула. Перед глазами возник небольшой уютный зал Зимнего дворца, украшенный позолотой и бордовыми драпировками, с небольшими круглыми столами-витринами на толстых резных ногах. Под массивными пирамидальными крышками на бархатных подушках рядком лежали удивительной красоты брошки, кулоны, перстни, табакерки, все – украшенные камеями. Отдельно красовалась огромная «Камея Гонзаго» – одинокая, как звезда, гордая и знаменитая…

Потомок династии золотых дел мастеров опять вооружился лупой, но теперь он рассматривал не уникальный камень, а его оправу. Переплетающиеся, почерневшие от времени цветы и листья чрезвычайно заинтересовали его, и он колдовал над затейливым узором, как над головоломкой. Откинул с плеч болтающиеся концы черно-белой клетчатой куфии, чтобы они не мешали смотреть, еще ниже наклонился над истонченной за века оправой. Наконец смуглое лицо осветилось голливудской белоснежной улыбкой, и он горделиво посмотрел на заинтригованных зрителей – точь-в-точь, как разгадыватель кроссвордов хвастается окружающим, сообщая об очередной победе:

– Ну-с, смотрите, это не просто перстень! Он с секретом!

– Каким? – простодушно удивился Давид. Ни о каком секрете никогда никто не говорил. Да и какой секрет может быть у простого перстня?

– Смотри! – Ружди поднес кольцо к самому носу владельца. – Что ты видишь? Белый полупрозрачный камень с голубоватыми разводами. Так?

– Так! – Давид чувствовал себя совершенным идиотом.

– А сейчас? – Тонкие ученые пальцы сделали какое-то неуловимое движение, как будто вывернули камень наизнанку, и потрясенным зрителям открылась его оборотная сторона – полупрозрачная белая поверхность, с выпуклой синей арабеской.

– Мать честная!

Сочетание матовой алебастровой поверхности и изящного ультрамаринового рисунка было настолько красивым, что зрители ахнули от восхищения. Ажурная серебряная оправа подчеркивала изысканную простоту и благородство кольца.

Вновь была извлечена лупа, и арабист погрузился в изучение сложного тонкого рисунка. Насмотрелся, насытился и отвалился, удовлетворенный, как вампир.

Всезнающим взглядом чекиста смерил владельца сокровища:

– Ну что, ты до сих пор будешь утверждать, что не имеешь к Абассидам никакого отношения?

Банковский служащий только моргал и прижимал к груди бледные лапки уличенного во всех смертных грехах.

– Это – печать Гаруна аль-Рашида. Не простая! Не государственная! Гораздо более значимая! – Следователь сделал паузу, подчеркивая значимость своих слов. – Личная печать, вырезанная на ониксе и спрятанная в перстне. Спрятанная, что говорит об особой функции этой печати. Какой? Это мы узнаем у специалистов, но само обнаружение этого сокровища… – Профессор развел руками, показывая, что у него нет слов. – Разумеется, подлинность ее надо установить официально, но я лично в этом не сомневаюсь.

Народ безмолвствовал.

Тогда ученый арабист изволил обратить внимание на молчащую аудиторию и тут же выяснил, что почтеннейшая публика крайне невежественна, а потому не только ничего не понимает, но даже позволяет себе сомневаться в правильности научных выводов.

Профессор Халед вздохнул и набрал в грудь побольше воздуха, как на семинаре:

– Повторяю, медленно и подробно. Во-первых – сам камень. Выбор его не случаен. Оникс, агат или джаз – это единственный минерал, с одной стороны, легко поддающийся обработке и вырезанию по нему, с другой стороны – достаточно твердый, чтобы использоваться для печатей и украшений. Поэтому еще со времен древних греков его использовали именно для этих целей. Кроме того, рисунок каждого камня – уникален, поэтому подделка невозможна. Кроме этого! Вы знаете, что по арабскому и еврейскому закону запрещены всякие изображения, поэтому в странах Востока особенно высоко ценились камни с природным рисунком, рисунком Аллаха. Причем, чтобы подчеркнуть красоту рисунка, древние арабские ювелиры резали камень поперек слоев, чтобы выявить все цветовое многообразие агата. Посмотрите на верхнюю часть печатки! Срез оникса идет поперек рисунка камня, а не вдоль слоев, как это делали в европейских странах. Поэтому я утверждаю, что камень обработан здесь, на Востоке. Это же подтверждает и цветочный орнамент оправы – единственный возможный на Востоке, потому что ислам запрещает изображения человека и животных. – Профессор обвел глазами аудиторию – все сидели, открывши рты. – Теперь посмотрите на внутреннюю сторону. Это – виньетка Гаруна аль-Рашида, его личная подпись, печать. У каждого султана и визиря была такая личная печать, как сейчас у врача или другого специалиста. Обратите внимание, как мудро поступил ювелир, когда выполнял требование заказчика – скромное внешне кольцо, не бросающиеся в глаза, но хранящее в себе тайну. Это удобно и практично – печать всегда под рукой в буквальном смысле, но не бросается в глаза. Простой человек, вор, ни за что не обратил бы внимания на этот белый оникс, теряющийся среди великолепия драгоценных колец халифа. Печать скрыта внутри простого перстня, чтобы никто не догадался о подлинной ценности кольца и не украл его. Чтобы использовать печать, то есть применить власть халифа в своих интересах, надо знать секрет, спрятанный в оправе кольца, открыть его… Ты, конечно, ничего не знал?

– Понятия не имел! – выдохнул потрясенный Давид.

– Вот! Видите! С течением времени секрет забылся, и если бы дед не показывал мне в детстве такие вот ювелирные игрушки с замочками, я бы тоже не знал. Так что оно – подлинное. Поздравляю! – Он отдал кольцо растерявшемуся владельцу. – Так что ты, скорее всего, – потомок великого султана. Вы согласны со мной, госпожа Шахразада?

– Не сомневаюсь! – мрачно ответила жена. – Теперь понятна твоя тяга к гарему, Казанова!

– Гарун аль-Рашид прославился не только гаремом, – усмехнулся арабист и присел на корточки, подоткнув галабию. – Он был выдающимся политиком и поддерживал дипломатические отношения с европейскими монархами. Всем известно, что он подарил Карлу Великому слона, который чудом, живой, достиг Франции, вместе с ключами от Иерусалима, благословением патриарха и другими реликвиями.

– И это тоже есть, – с чувством подтвердила благоверная. – Уж что-что, а дипломатическая жилка в Давиде просто-таки бьет ключом.

– О да! – улыбаясь, подтвердил Ружди, обнимая свою жену. – Если бы не ты… Мы тебе обязаны по гроб жизни… – Он вдруг расчувствовался, подозрительно шмыгнул носом и, обняв сидевшего напротив друга, ткнулся ему в плечо.

Длинные концы куфии скрыли от посторонних глаз подробности душещипательной сцены.

Давид сидел на кошмах и молчал, пытаясь осознать смысл познанного. Все это было странно, чертовски странно, но все действительно сходилось! Вдруг все его качества, все его привязанности, поступки, мечты, вся жизнь сложилась воедино, как кусочки разрозненной головоломки, и это удивляло больше всего. Другого объяснения не было! Все сходилось: и умение убеждать, и способность предвидеть последствия своих поступков, и умение вести дела, свои и чужие… да и любовь к прекрасному, в том числе – к прекрасному полу…

Он встал, обвел всех долгим, задумчивым взглядом, пробормотал: «Я должен подумать!» – и вышел из палатки на свет божий.

– Раковины никогда не ошибаются! – убежденно пробасила гадалка, ласково оглаживая свое сокровище в корзинке, словно новорожденных котят. – Как сказано, так и будет! Эль хаммед Алла! – Она подняла сложенные ковшиком руки.

Давид, просветленный, сунул голову внутрь палатки:

– И они говорят, что этот потомок уже в пути?

Бабушка торжественно наклонила голову:

– На все воля Аллаха! Благословенно имя его!

Ружди присвистнул:

– Эге! Вот здорово!

Хосния, тяжело перевалившись через бочок – круглый живот мешал ей, – подсела к Маше и нежно, по-сестрински, обняла ее:

– Когда?

Она подразумевала – когда роды, но молодая женщина поняла вопрос иначе – когда успели?

Рыжая красотка зарделась и недоуменно посмотрела на благоверного:

– Действительно, когда? В последнее время ты был так занят… Хм! Пожалуй, только вчера, в море… О боже!

– Но ведь невозможно узнать через сутки, – изумился будущий отец.

– Раковины всегда знают, – безапелляционно повторила старуха, качая мудрой головой.

Все замолчали, обдумывая случившиеся.

Вдруг ясная улыбка осветила веснушчатое лицо, и медная корона на голове качнулась:

– Выходит, мы все – дети знаменитого халифа? Может быть – дети Шахразады? Давид – прямой потомок, а мы с тобой, Ружди, – косвенные, не зря же нам дали монеты из ее дома.

– Очень может быть, – благосклонно согласился потомок великой сказительницы. – Хотя, по преданию, Шахразада рассказывала сказки царю Шахрияру, а не великому халифу. Не путайте, пожалуйста, вымышленного Шахрияра со знаменитым и реально жившим Гаруном аль-Рашидом. Кстати, имя Шахрияр, может быть, не имя, а титул или псевдоним, потому что «Шах» – это шах, царь, а «Рияр» – райский сад. То есть царя звали «Султан рая», что-то в этом роде, вымышленное имя.

– Кстати, а были ли у нее дети вообще? – вдруг заинтересовался пра-пра-правнук халифа. – Все-таки документально зафиксированы тысяча и одна ночь, которые царь провел с ней вместе. Это сколько же лет? – Банкир быстренько считал в уме. – Это ж больше двух лет!.. Два и семь десятых года! Не только же сказками развлекались, а? – Он вопросительно посмотрел на окружающих, ожидая подтверждения.

– Не только, – со знанием дела подтвердил разбойник-бедуин. – Тем паче, что закон запрещает мужчине воздержание. Помните? Шахрияр сначала возлежал с несравненной Шахразадой, кстати, в присутствии ее младшей сестры, а уж потом, удовлетворенный, наслаждался восхитительными рассказами. Соловья баснями не кормят, мои дорогие дамы! – Мужчины многозначительно посмотрели на современных Шахразад, а бабушка хихикнула. – Так что дети, конечно, были и у царя Шахрияра, и у Абассийского халифа, чему ты, мой милый, наглядное подтверждение.

– Погодите! Раковины сказали – потомок Пророка, то есть Мухаммеда, я правильно понимаю? А при чем тут Пророк? – вспомнила Маша и почесала в рыжей голове. По марксизму-ленинизму она имела пятерку, а вот ислам в школе не проходили…

– Это как раз просто, – охотно объяснил профессор Халед, – Гарун аль-Рашид принадлежал к династии Аббасидов, второй после Омейядов династии арабских халифов. Они же, в свою очередь, происходили от Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди Мухаммеда. Это – прямое родство. Так что кровь Пророка налицо.

– Раковины всегда все знают, – кивала головой мудрая бабушка.

* * *

Обратно вернулись, разумеется, на современнейшем профессорском «мерседесе» – с кондиционером, подушками, баром и прочими элементарными удобствами.

– Вы что – с ума сошли? – возмущался житель пустыни – Так рисковать на верблюжьей тропе?! Только отчаянные пацаны соглашаются проводить караван над сумасшедшей пропастью! Вы что, всерьез думаете, что те сто пятьдесят человек, что живут здесь постоянно, общаются с внешним миром через это ущелье Шайтана?..

Оказалось, что по другую сторону неприступной скалы, в которой была вырублена смертельная тропа, шло вполне сносное асфальтированное шоссе – узкое, извилистое и разбитое, но вполне пригодное даже для небольшого грузовичка, на котором бедуины привозили еду в стойбище и отвозили на базар выловленную рыбу и женские поделки.

Вернулись, они приняли душ и тут же прилегли на зеленом газончике перед коттеджем – отдохнуть от удивительных приключений и переварить в тишине и спокойствии сногсшибательную информацию, ливнем обрушившуюся на беззащитные неподготовленные головы.

Давид лежал на белом пластиковом шезлонге, глядел в синее, темнеющее небо с выступающими на нем мелкими капельками звезд, машинально поглаживал опаловое кольцо и думал, что он – потомок грозного халифа. Как странно. Как удивительно нести в себе эту информацию. Но – какую? Что мы знаем о нашем прошлом, о наших прадедах, об их характере, привычках, пороках, черт возьми? А ведь из этого происходят и наши характеры и свойства, а значит – наша жизнь и судьба, которую мы сами строим. Кто они – наши предки? Какую информацию от них мы передаем своим потомкам? Давид никогда не задумывался об этом, но теперь вся жизнь вдруг приобрела совсем другой смысл. И он не знал – какой, и как он будет жить дальше… Мелькнула мысль, что надо бы проделать генетические тесты, как-нибудь постараться подтвердить свое происхождение. Но важно ли это? Даже если окажется, что все эти Шахразадские сказки – просто выдумка озорника-профессора, все равно, я – человек, ответственный за ту информацию, которую передам потомкам. Господи, неужели уже можно говорить о потомках? Неужели я буду отцом?..

Он посмотрел на соседний шезлонг, где, по-кошачьи свернувшись в клубочек, задремала уставшая Маша. Медные кудри, отливающие красным в багровых лучах заката, прикрывают острые плечи, худые ноги согнуты в коленях, между ними просвечивает узкая полоска травы. Плоский тощий живот мерно вздымается и опадает при дыхании, длинные узкие руки прикрывают крошечную грудь. Неужели там, внутри, в такой знакомой и домашней Маше, живет кто-то еще? Кто-то маленький и неведомый, пугающий своей неизвестностью.

Давид всмотрелся в расслабленное дышащее тело… и вдруг увидел его совершенно другим взглядом. Вдруг оно показалось ему загадочным и запретным, как мамина деревянная шкатулка, в которой она хранила свои скромные сокровища – обручальное кольцо, бабушкины серьги, цепочку, подаренную на рождение первенца… Небогатые, но удивительно дорогие сердцу, потому что были связаны с любимыми людьми, счастливыми воспоминаниями давно прошедшего детства и юности. Шкатулка с драгоценностями – темная, потрескавшаяся от времени, невзрачная, но удивительная любовью и воспоминаниями, хранящимися в ней. И он вспомнил поразительные слова Сент-Экзюпери: «пустыня прекрасна, потому что в ней скрываются родники»… Любимые вещи как бы сияли через простые деревянные стенки, озаряя старое полированное дерево призрачным волшебным светом.

Давид вгляделся в спящее лицо жены. В этой невзрачной, такой знакомой, такой будничной оболочке теперь скрывался родник, родник новой жизни… И оболочка изменилась, она стала восхитительна, прекрасна и загадочна.

Как же я раньше не замечал?

Волна нежности захлестнула его. Это хрупкое тело – такое тонкое, беззащитное, скрывающее внутри тайну. И крохотный комочек жизни внутри – совершенно непостижимый, мяконький. Как же теперь обращаться с ней? Ведь он – внутри?..

…Дубина стоеросовая, раньше только и думал, как бы трахнуть, а теперь? Что делать теперь, чтобы не повредить его?.. Все странно и непонятно, но так ново и таинственно!..

Давид приподнялся на локте и зачарованно стал разглядывать спящую женщину так, как будто видел ее впервые. Собственно, он действительно видел ее впервые – не как суетливую домохозяйку, не как соблазнительную любовницу, не как болтливую и надоедливую женушку. Он смотрел на особый мир, вместилище других миров и продолжение прежних, смотрел как на цепочку, соединяющую Прошлое и Будущее. Маленький рыжий Космос, зябко поежившийся на жестком пластиковом шезлонге…

Внезапное беспокойство овладело им, тревога нарушила покой тихого вечера. Тысячи важнейших вопросов закрутились в воспаленном мозгу, и он не знал ответов на них. Как она родит – такие узкие бедра?.. Как она выкормит младенца – ведь у нее совсем не развита грудь?.. Женщины во время беременности такие нервные – хватит ли у меня терпения и выдержки? И как теперь любить ее? И хватит ли у меня любви для нее и для него?.. Как теперь жить?..

Внезапно он испугался. Испугался – и вспомнил собственные хвастливые слова: «Я никогда ничего не боюсь!».

И понял, что не боится только тот, кому нечего терять.

Бедняк.

Ему есть, что терять. Он – богач. У него – несметные богатства, как у Гаруна аль-Рашида. Поэтому он боится.

Теперь у него есть самое главное в мире сокровище, бесценное, которое он никогда и ни за что не отдаст – у него есть жена, ребенок и любовь. Самое большое богатство в мире.

Он встал, пошел в дом и принес легкое байковое одеяло. Укрыл спящую жену, и она улыбнулась во сне и вытянулась, и легко задышала.

Он сел рядом – охранять свое сокровище. Навсегда. На всю жизнь. Да будет так.

* * *

Как-то в нежаркий мартовский день семья Нир устроила пикник для семьи Халед. Просто так, без повода, как это часто случалось, когда профессорская семья прилетала в Израиль навестить своих бедуинских родственников.

Мужчины, громко переговариваясь и мешая друг другу, жарили шашлыки на чудовищном мангале, специально привезенном из Рахата. Рыжий кот-обжора, пристроившись поодаль, чтобы не опалить пышного меха, внимательно наблюдал за священным процессом. Женщины, удобно усевшись за накрытым столом, терпеливо ждали обещанное мясо и отгоняли ленивых мартовских мух от салатов и печеной на углях картошки.

Хосния, привычно одетая в мужскую рубашку с длинными рукавами, но без тяжелого головного платка, осторожно прислонила к плечу трехмесячную дочку и тихонько похлопывала ее по нежной спинке, ожидая, когда из малышки выйдет воздух после кормления.

Маша, округлившаяся и одомашненная, уже не похожая на таинственную богиню Изиду, озабоченно оглядела накрытый стол. О господи! Опять забыла поставить баночку с маринованными грибами! Она быстро встала, прошла в кухню и по пояс влезла в громадный холодильник. Извлекла на свет божий заветный клад, повернулась к мраморной стойке, чтобы переложить грибы в хрустальную миску, и мимоходом взглянула в окно. Взглянула – и остолбенела.

Две загадочных фигуры неслышно, как тати в нощи, пробирались вдоль кустов, ограждающих маленький садик, заботливо разбитый вокруг ее коттеджа. Фигуры были вооружены палками, задрапированы черными пиратскими плащами и практически невидимы в густой зелени подстриженных кустов. Крайне осторожно, не выдавая себя ни треском ветки под ногой, ни шевелением кустов, фигуры двигались по направлению к мужчинам, всецело поглощенным поджариванием мяса. Часть готовых к поеданию шашлыков и бараньих ребрышек, истекая жиром и бесподобным ароматом, уже покоилась на широкой металлической тарелке, стоящей поодаль на невысокой табуретке. Именно к этой тарелке и продвигались вооруженные грабители. Маша, затаив дыхание, наблюдала за их действиями.

Вот они подошли на максимально близкое расстояние и, оставаясь в спасительной тени, замерли, выжидая удобного момента для нападения. Вот задний потянулся к переднему, чтобы шепнуть что-то важное, видимо, план действий, и черный плащ, очень напоминающий бедуинский платок замужней женщины, сполз с головы и длинной тощей спины…

Маша увидела огненно-рыжую голову с карими, чуть удлиненными глазами, россыпь веснушек на коротком греческом носу и длинную тонкую шейку пятилетнего мальчишки. Его спутник обернулся, чтобы выслушать новое указание. Ярко-синие глаза топазами сверкнули на смуглом удлиненном лице, черные разлетающиеся брови удивленно приподнялись. Ясно, что новый план показался ему слишком смелым и рискованным, но он не возражал, хотя был старше и опытнее. Поднял красивую, горделиво посаженную голову, прищурил сапфировые глаза, опушенные черными ресницами, стараясь выискать брешь в обороне противника.

Кот, охраняющий мясные сокровища, заметил конкурентов и предупреждающе грозно зашипел. Он не собирался сдаваться без боя. Грабители опять зашептались, обсуждая неожиданное препятствие. Интересно, как они понимают друг друга? Один говорит на сложной смеси английского с арабским, другой – русского с ивритом. И прекрасно общаются! Может, если хочешь понять человека, совсем не обязательно знать языки?

Маша взяла хрустальную миску с грибами и, проходя на улицу мимо стола в гостиной, посмотрела на толстую раскрытую книгу в богатом переплете. Вверху страницы, под витиеватым узором из ветвей и листьев было выведено русскими буквами, стилизованными под арабскую вязь: «Тридцать седьмая ночь». Маша наклонилась над страницей:

«…И халиф Гарун аль-Рашид поднялся на ноги, и Джафар пошел перед ним. И отправились, изменив обличье, и, выйдя из дворца халифа, пошли по улицам, будучи в одежде купцов, и достигли ворот упомянутого сада…»

* * *