1. Тюленевская матрешка

Ленгвард Захарович проснулся, когда луч солнца хлестнул его по лицу. Больше суток его держали в кромешной тьме, в клетке, созданной из плоти и крови. Прутья образовывали сплетения мышц, покрытые влажной, ноздревато-пупырчатой кожей. Клетка была неудобная — и ног не вытянуть, и в полный рост не встать. Среди прочих новомудровских диковин то была особая гордость Тюленева. Он так и сказал пленнику. Сперва, правда, прокашлялся хохотом, но потом именно так и сказал:

— Эта клетка — моя особая гордость! Уверен, ты в состоянии понять мой юмор... но на всякий случай все-таки поясню. С момента рождения каждый из нас, людей, заточен в темницу собственного тела. Зачастую уродливую, как в твоем случае. Вот и сейчас ты заточен в мясе — так что ничего в твоей судьбе, ха-ха, особо не поменялось. Правда, можно сказать, что теперь к твоей прежней темнице из плоти добавилась новая темница из плоти. Таким образом, возникает резонный вопрос, которым я не премину тебя озадачить: ощущаешь ли ты себя матрешкой, Ленгвард Захарович? Или, быть может, согласно фрейдистам, ты, напротив, счастлив вернуться в утробу матери? Не торопись давать ответ прямо сейчас. Мы еще встретимся. Я еще загляну к тебе.

Кончив монолог, Хрен Тюленев снова зашелся злодейским смехом.

— Ты за все мне ответишь, щенок! — пригрозил пожилой ученый.

Первая встреча Ленгварда Захаровича с будущим плените-лем состоялась на банкете в честь открытия Мудрова. Старик в тот раз подумал с сочувствием, что Тюленев — слепой инвалид от рождения: «Надо же, какой дефект, не глаза — а бусинки, но ведь и с ними умудрился сделаться ученым, всем бедам назло. Героический пример всем нам!»

Понял свою ошибку только после того, как Хрен похвалил его фланелевую рубашку. Намекнув, что, разумеется, шелковую с кукурузой не поносишь. Причем высказал он это даже не как равный равному, хотя куда ему до Ленгварда Захаровича, а свысока. «Уши бы тебе оторвать, змееныш», — сказал на это заслуженный ученый одним лишь взглядом. «Хрен тебе», — также взглядом прогундосил Тюленев.

Но Ленгвард Захарович этого посыла просто не разглядел. Лупы у него с собой не было. А если бы и была, то из чувства такта, и просто физиологической неприязни, все равно не стал бы наводить ее на враждебные глазки.

Поймав Ленгварда Захаровича у куста сирени, упоительный звук повел его к своему источнику. Следуя лунатической походкой в заданном направлении, Ленгвард Захарович упал, разодрав коленку, но поднялся и продолжил путь. Потом, правда, снова споткнулся, упал и уже не поднялся. Потерял загипнотизированное сознание. Старые люди, они ведь часто падают на ровном месте.

Пришел в себя оттого, что кто-то лил ему на одежду уксус с трех сторон, гадко при этом хихикая.

Открыв глаза, увидел трех новоявленных Мудровских гопников, мочившихся на него яблочным уксусом. Это был именно яблочный уксус, не виноградный, причем девятипроцентный. И они им мочились из вполне обыденных писюнов. Будучи истинным ученым, Ленгвард Захарович первым делом озадачился, как это у них получается. Ведь не могло же такое случиться из-за того, что они уксуса много выпили или яблок объелись. Феномен, достойный всестороннего изучения.

И уже вторым делом Ленгвард Захарович обозвал их малолетними шакалами, по которым тюрьма давно плачет. Поток уксусной мочи мгновенно смолк.

— Жив, облезлый хрыч! — обрадовались гопники и, подхватив мокрого кукурузного старца, куда-то его поволокли.

Ленгвард Захарович, для своих лет сильный старик, пытался вырваться, но хватка у гопников была железная. Он, битый жизнью атеист, и представить себе не мог, куда они его тащат. Не мог, пока не увидел перед собой золоченые купола.

 

2. Штаб чудовищ

Это была Мудровская Православная церковь. Без учреждения, предназначенного для отправления духовных нужд, наукоград никак обойтись не мог. Еще планировалось возведение мечети, но к открытию не успели и отложили на неопределенный срок.

Теперь в здании храма божьего располагался главный дворец демонической власти — Хрена Тюленева и Тамары Цой. Пол в церкви почти отсутствовал, вместо него волновалась густая зеленая жижа. А в самом центре серел круглый остров бетонной суши.

Посредине бетонного острова высились два трона. Один, розовый и изящный — цоевский, другой, массивный и золоченый — тюленевский.

Через зеленую жижу к острову от самого входа вел широкий, грубо сколоченный трап. Вспомните уже упоминавшуюся лупу, — так же и здесь: трап — это ручка, а само стекло — это остров, только пропорции немного другие.

Изнутри церковь освещалась испускаемым зеленой жижей сиянием. Выглядело почти также как в «штабе сопротивления», после того как Масякин изобрел своей ночник.

Когда старика тащили по трапу, ему чудилось, что жижа шепчет ему всякие ругательства. Но это был совсем другой голос. Не тот, что загипнотизировал его у сиреневого куста. Вдруг прямо рядом с ним вынырнул скелет чьей-то грудной клетки. Ленгвард Захарович сжал зубы. Здесь их и утопили — всех тех, кого заманили голосом.

— Бросить его в жижу? — спросил один из гопников, уложив Ленгварда Захаровича лицом вниз прямо у ног Тюленева и Цой. Чтобы не вырвался, демон больно завернул ему руку за спину и удерживал в таком положении.

— И не знаю, Степан, — капризничал Тюленев. — Вроде ведь известный ученый. Весь такой из себя недотрога. А ты-то как думаешь, дорогая?

— Бросайте, — равнодушно сказала Цой. — Озеру для роста нужна подпитка. Давно мы его не кормили. Не хочу, чтобы оно у нас похудело.

Гопники не двинулись с места.

— Бросайте же! — нетерпеливо потребовала Цой, но гопники вновь ничего не предприняли.

— Они не слушают твоих приказов, дорогая, — спокойно объяснил Тюленев. — Удивлен, что ты заметила это только сейчас. Дело в том, что демоны — монархисты от природы. Поэтому они чтят только одного царя, и царь этот — я, Кондуктор Второй!

Ленгвард Захарович не сводил глаз с золоченого монаршего кителя Хрена. Выглядел он нарядно и благородно, но с мордой владельца, оснащенной грандиозным овощным шнобелем, никак не сочетался.

— Что еще за шутки? — возмутилась Цой. — Ты же поклялся мне, что править мы будем вместе!

— Я не нарушил своей клятвы, милое создание. Но ты, видать, забыла историю про Кондуктора — повелителя чудовищ?

И теперь я царь, а черный троллейбус — это моя карета.

До этого Цой и в голову не приходило, что демоны слушают только Тюленева. Потому что как было дело? Предложит Цой, например, в ее логове расположить заколдованную игровую приставку с сюрпризом, а Тюленев и скажет, что да, нужна такая приставка. И все тут же исполнено. Захочет она, чтобы у выхода-входа на всякий случай посменно кто-то дежурил, с тем, чтобы впустить в город кого угодно, а выйти чтобы — шиш. Хрен кивнет шнобелем — и организована такая охрана. И только теперь она поняла, что все приказы проходят через его обязательное согласование, и выполняются только после этого.

Правда, тут же обрадовалась. Это ведь была ее недоработка, в самом деле. Нужно было с самого начала все прояснить. Гражданский муж вон какой галантный оказался. И виду не показал, что правит единолично. Никто ей не мешает проворачивать все, что нужно, пусть не напрямую, а через него.

— Давай я напомню тебе свою историю, — улыбнулся Хрен. — Расскажу ее и тебе, и этому, — здесь Тюленев пренебрежительно указал носом на Ленгварда Захаровича.

Цой уже слышала эту историю десятки раз, чаще всего после секса. Но она знала, что Хрену не терпится рассказать ее снова. Что он кайф получит от того, что ее расскажет. И не возражала, потому что от всего сердца хотела быть ему выдающейся женой-императрицей. Поддержкой и опорой.

В первую очередь Хрен стремился произвести впечатление на Ленгварда Захаровича, которому всегда очень завидовал. История у Тюленева была следующая.

 

3. Чертенок в трусах

Папа и мама Тюленева — Тюленевы-старшие — были зоологами. Причем каждый из них — не в первом поколении. Вдобавок их интеллигентская порода проявлялась не только на людях, но и дома, когда никто не видит. Дворян в их роду не было. Самых далеких предков, о которых было известно, отпустили из крепостного рабства за невиданные таланты и познания.

Квартира Тюленевых, а также дача, были полностью заставлены различными энциклопедиями, чучелами пингвинов, микроскопами и прочими атрибутами нормальной зоологической семьи.

В школьном кружке «Юный лесник» Тюленеву не было равных. На городских олимпиадах по биологии он неизменно показывал то класс, то суперкласс. Малолетний Тюленев шел по жизни, высоко подняв свой уже тогда чудовищный нос.

Подумаешь, наружность непривлекательная. Зато вся его дальнейшая судьба определена. И судьба эта не предвещала ничего плохого. Предвещала она только хорошее. Размышляя о том, для чего он живет и чего хочет добиться, младший Тюле-нев пришел к выводу, что неплохо было бы открыть какой-нибудь новый вид зверей. Без этого сложно сделаться по-настоящему легендарным зоологом. Но и эта мечта вскоре сбылась, уступив место новым, еще более амбициозным.

В соседней квартире проживала семья пролетариев Петровых. И что-то вдруг повадились они умирать один за другим. Каждую неделю рано утром к их дому приезжала машина скорой помощи и уезжала, груженая свежим трупом. Сначала бабушка, потом отец, потом мать, потом тетка — и так однажды остался один лишь мальчик Ваня, с которым Тюленев никогда не ладил.

Оставшись один, Ваня Петров поднял такой крик, что перебудил весь дом. Когда вошли в его квартиру, обнаружили мертвую тетку, старшую сестру матери, и мальчика, тыкающего пальцем в окно и вопящего:

— Он туда удрал, туда... Прямо в окно! Но я успел поранить его ножиком!

— Кто удрал?

— Чертик в клетчатых семейных трусах. Он жил в той старинной картине, которую папа нашел на помойке и принес домой. И каждую ночь сходил с картины, чтобы кого-нибудь удушить. Поспешите! Его еще можно поймать и добить.

Взрослые внимательно осмотрели картину. На ней был изображен пустой старинный стул в красивом интерьере. Какое-то классово чуждое искусство, упадничество и декаданс. Чертей же там точно никаких не было, и ничто не указывало на то, что когда-либо были.

Очевидцы подумали, что мальчик был шокирован смертью тетки-опекунши, и чертик ему привиделся. Ваню увезли в закрытое медицинское учреждение. Стали проводить на нем всякие опыты. Выяснять, не он ли всех убил, раз единственный выжил.

Ванюша не раз поколачивал Тюленева, хоть и был младше на полтора года. Так что его отъезд стал подарком судьбы. Следующим утром, когда Тюленев отправился выгуливать слизняка Гаврилу, фортуна преподнесла ему очередной сюрприз.

В траве за домом Тюленев обнаружил тот самый, никем еще не открытый вид. Это был маленький испуганный чертенок в клетчатых трусах. Тельце его было синевато-бледным, исхудавшим, а из спины торчал кухонный нож.

Юный зоолог взял беднягу на руки и отнес домой.

— Не убивай меня, — попросил чертик. — Я тебе пригожусь.

— Ты еще и разговаривать умеешь? — поразился ребенок.

— Я много чего умею. Но без картины я умру. Она висит в квартире Петровых. Если бы я только мог снова занять свой старинный стул в красивом интерьере. Я бы тогда излечился.

Той же ночью Тюленев по карнизу пробрался к окну покойной семьи Петровых. Форточка, через которую сбежал чертенок в трусах, все еще была открыта. Тюленев похитил картину и пакет шоколадных конфет, лежавший на самом видном месте. Мальчику Ване они все равно были уже не нужны. Конфеты оказались очень кстати, потому что чертенок в трусах был их большим любителем.

— Только ты не тяни, отнеси картину на какую-нибудь помойку, желательно подальше от твоего дома, — рекомендовал чертенок, попивая чаек с конфетами. — Я по природе хищник. Инстинкты могут взять надо мной верх, и тогда я не пощажу ни тебя, ни твоих родителей.

— И мы больше никогда не увидимся? — Тюленев чуть не плакал. Таких прекрасных зверушек, как черти, он никогда не встречал и боялся, что никогда не встретит.

— Еще как увидимся! Я тебя познакомлю с моим начальником — Кондуктором. Он суров, но справедлив. Он разъезжает в эффектном черном троллейбусе и является царем всех советских демонов.

Юный Хрен, безусловно, удивился. Советские демоны — и при этом царь? Но чертик терпеливо разъяснил, что у каждой эпохи есть свои демоны. Эпоха отмирает, и демоны дохнут вместе с ней. Печальный и естественный ход событий. Нынешние демоны называются советскими только потому, что живут в соответствующую эпоху. А так, на деле, они скорее антисоветские. Потому что убивают мирных тружеников.

Прихватив оставшиеся конфеты, чертик попрощался с мальчиком и влез обратно в картину. На следующее утро Тю-ленев отнес картину на помойку, где ее тут же подобрал инженер Сидоров и, радостный, поволок в семью. Инженер Сидоров был очень хозяйственным и домовитым мужчиной. На службе ему прочили скорое повышение.

Встреча с кондуктором состоялась через пару недель. Тюленев к тому времени закончил первую общую тетрадь подробных описаний чертика. Примечательным было то, что мальчик сидел на остановке, где троллейбусы отродясь не ходили. Одни только автобусы. И тут подъехал этот черный красавец и открыл перед защитником чертей двери. Тюленев сразу понял, что к чему, и заскочил в него, не дожидаясь особого приглашения.

Там, в троллейбусе, были люди. Самые разные. В основном унылые, жалкие и взрослые, а некоторые так и вовсе старые. Между рядами кресел расхаживал развеселый кондуктор. Под собственный аккомпанемент на баяне он мастерски исполнял песню «мы едем-едем-едем в далекие края». И так звонко и радостно звучала эта песня, так контрастировала с кромешной безнадегой остальных пассажиров!

Кондуктор заметил Тюленева, перестал играть и подошел к нему.

— Ну, здравствуй, герой, — Кондуктор погладил мальчика по голове. — Вот мы и познакомились.

Они подружились. Встречались нечасто, в те моменты, когда Тюленев этого меньше всего ждал, — так того требовал демонический этикет. Катались по городу, ловили растерявших себя в этой жизни пролетариев, много разговаривали. Куда потом девались пассажиры, Тюленев не знал, но понимал, что больше их никто не увидит. Он из людей последний, кто их видит. Это было приятное чувство собственной исключительности.

— Я — как санитар леса, — объяснял Кондуктор. — Собираю бедолаг с горемыками, лишних на этой земле, и везу их в... ну, в общем везу. Куда — тебе знать не положено. На сей счет у нас жесткие нормативы. Повышенная степень секретности. Но я не всегда был таким. Когда-то, как и ты, был человеком. Демоны, они ведь по-разному приходят в профессию. Кто-то изначально был водяным, потом заболел и переродился в ванного. У всех своя история.

 

4. Гребаный постмодернизм!

Периодически демоны попадали в беду. Кто по собственной глупости, кто из-за козней людишек. Кондуктор просил Тюленева помочь, так, чтобы тихо, не привлекая внимания. И Тюленев помогал.

Всю дальнейшую жизнь он посвятил изучению потусторонних существ. Привык носить маску. Окружающие считали его перспективным зоологом. На самом же деле он был гениальным демонозоологом. Работать для этого нужно было вдвое больше, но Тюленев справлялся.

Крушение Советского Союза открыло перед Хреном выдающиеся перспективы. Он мог работать открыто, не боясь упреков в идеализме. Создать, как давно мечтал, кафедру демонозоологии в Ветеринарной Академии. Там можно было бы готовить профессиональных демоноветеринаров.

Ожидаемо было, что столь тотальная смена условий жизни автоматом изменит людские представления и страхи. Процесс этот, по уверениям Кондуктора, был естественным и необратимым: «Одна эпоха сменяет другую, как осень сменяет лето.

Но поросль потусторонних существ должна населять этот мир всегда. Это один из базовых законов организации жизни».

— Что-то не так, — сказал Кондуктор одним холодным осенним вечером. Выглядел он в последнее время не ахти. Хирел и загибался с каждым месяцем. — Старые монстры болеют. Исчезают. Новые если и появляются, то сплошь чахлые, нежизнеспособные... Если так пойдет дальше, скоро мы полностью вымрем, ничего после себя не оставив.

— Но почему так происходит? — поразился Тюленев. — Как же базовый закон организации жизни?

— Не знаю, — ответил Кондуктор. — Что-то очень серьезное изменилось в мозгах и душах людей. Может быть, это из-за тех продуктов, которые они едят. Сосиски и макароны. Рано или поздно это должно было привести к масштабным мутациям. А может быть, все дело в постмодернизме. Люди перестают нуждаться в нас, монстрах, потому что и без нас прекрасно обходятся. Они сами себе враги — разворовывают, уничтожают все подряд, и вредное, и святое. Это страшно. Это лишает смысла само наше существование. А сколько сейчас воцерковлен-ных.

— Это всего лишь поветрие, — успокаивал Тюленев. — Скоро оно пройдет. Им просто запрещали столько лет, а теперь они дорвались. Лучший способ сделать что-нибудь модным — объявить это вне закона, но чтобы санкции были не слишком жесткие.

Тюленев понимал, что Кондуктор прав по поводу церкви. Все больше в последнее время нарождалось попов-бесогонов. Некоторые из них были шарлатанами, другие же знали, с кем борются и как это нужно правильно делать.

Хрен был вынужден принять православие, чтобы сблизиться с ненавистниками демонов и уничтожить их структуру изнутри. Вскоре он возглавил соответствующий секретный отдел Русской Православной Церкви. В знании предмета и его истории с ним не мог сравниться ни один бесогон-самоучка, а других бесогонов просто не существовало. Традиции их подготовки были беспощадно разрушены большевиками, как вредоносные формы религиозного суеверия. Тюленев часто размышлял, что среди революционеров, пожалуй, тоже был какой-нибудь Тюленев. Вряд ли пустая случайность.

Вопреки тому, что на своем посту Хрен только вредил, потустороннему сообществу становилось все хуже.

Тяжело болел и Кондуктор.

— Ты делаешь для нас все, что можешь, — говорил он, призвав Тюленева незадолго до смерти. — Мало кто из людей был другом демонов в той степени, в которой стал ты. Мы собрали совет. Никто не против. Все хотят видеть тебя новым Кондуктором. Сам-то ты как? Не будешь самоотвод брать?

Какой самоотвод, когда он готов был подпрыгнуть до потолка от такой чести!

— Но стать полновластным царем советских демонов, — с трудом продолжал Кондуктор, — ты сможешь только тогда, когда сам станешь демоном...

— Но как мне им стать? — пронзительно вопрошал Тюле-нев. — Есть какой-то путь? Процедура? Инициация?

— Путь есть, но у каждого свой. Ты должен отыскать собственный. А раз ты человек науки, то и путь этот должен исходить от нее. Все по-разному приходят в профессию.

После смерти Кондуктора Тюленев продолжал верой и правдой служить демонам и дурить православных. Последнее было несложно. Всех недоброжелателей Хрена вскоре уничтожали демоны, обставляя все как несчастный случай. Какой поп на мерседесе разобьется, какой умрет от передозировки героина.

А потом на одной из научных конференций к Тюленеву подошла красавица корейской наружности.

— Тамара, — представилась она, и Тюленев понял, что влюбился с первого взгляда.

Жизнь его теперь была освещена не только миссией, но еще и любовью. Тамара Цой, ко всему прочему, и сама была ученым. Раньше она занималась изучением влияния почерка на судьбу человека, теперь же стала заниматься исследованием золотого уса. И растение это открывало перед демонами неожиданные перспективы.

Речь зашла о восстании. Демонам больше не надо было дохнуть при смене эпох, они обретали вечную жизнь. И все это благодаря усовой нефти — изобретению Тамары Цой. Ни меткая пуля, ни искренняя молитва отныне не могли ранить их и покалечить.

Благодаря этой же нефти Хрен обрел невиданные возможности, став с демонами одной зеленой крови. А значит, получил наконец право занять пост их царя, стать Кондуктором Вторым, причем единственно благодаря научной мысли. Кондуктор Первый, прозванный Справедливым, как в воду глядел.

 

5. Цоевое мясо

— Да как ты можешь вообще?! — завопила Тамара Цой, когда амбиции вновь взяли верх над здравым смыслом. — Это же моя нефть! Это же из нее мы сделали зеленое мясо, из которого состоят теперь твои почти исчезнувшие советские демоны! Это же моя зеленая усовая кровь течет по их зеленым усовым венам!

— Именно так, дорогая, — ответил Тюленев. — Я так и называю дарованное тобою мясо: цоевое мясо! Правда, отлично придумано? А, кроме того, не забывай, что теперь я и сам состою из него. После того, как я поменял свою кровь на усовый раствор, чтобы стать одной крови с моим народом... А у тебя другая кровь, моя ненаглядная, у тебя алая кровь. Заурядная алая кровь, так-то. С такой кровью невозможно править демонами.

— Да пошел ты, Хрен Тюлений! — закричала Цой.

— Не кипятись, не кипятись, — Тюленев обнял Цой за талию, успокоил ее поцелуями, от которых некрасивая кореянка сначала отпихивалась.

Ленгварду Захаровичу стало противно. Гопники же смотрели на своего правителя с подобострастием.

— И я обещаю тебе, — с придыханием зашептал Тюленев, взяв скуластую голову Тамары Цой в ладони. — Я торжественно обещаю тебе, что, как и договаривались, мы будем править вместе. Как ты, глупышка, могла подумать, что я тебя опрокину? Ну, скажи, как?

— Дурой была, — утирала сопли счастливая Цой.

— Вот именно, дурочка моя, — сказал Хрен Тюленев и снова принялся лизаться со своей царицей.

Ленгварду Захаровичу стало понятно, что теперь эти двое снова близки, и стали еще ближе, чем до этой случайной ссоры. Они прояснили возникшее между ними недопонимание, и это укрепило их семейную крепость.

— Я не хочу уничтожать этого старого пердуна, — сказал Хрен Тюленев, вновь переведя взгляд на Ленгварда Захаровича. — Что-то в нем есть. Пусть будет нашим домашним питомцем. Уродливым, строптивым, но таким при всем при этом экзотическим... Постройте барак для него! А я построю для него особую клетку. Клетку из человеческой плоти!

 

6.Гость

Вот так Ленгвард Захарович и оказался в своей темнице. В прочном кирпичном бараке, по соседству с его собственной клеткой, стояли еще две клетки из человеческой плоти. Пустые. С самого заселения туда он подумал, что это, скорее всего, неспроста, и именно здесь будет специальное место для пленников. Прямо как зверинец для лабораторных животных.

Сегодня ему привели, а вернее, приволокли соседа. Приказали соседней клетке из плоти открыться и закинули в нее пленника, от которого сильно несло яблочным уксусом.

Перед выходом гопники швырнули старику две бутылки: одну — двухлитровую с водой, другую — литровую с жидкой манной кашей. В клетке с пленником оставили тот же комплект провианта.

— Лампу хоть зажгите, изверги! — проворчал Ленгвард Захарович.

Гопники усмехнулись, плюнули ему в лицо, но все же зажгли слабую лампочку. Потом они ушли. Сразу же после этого Ленгвард Захарович придвинулся к своему сокамернику, чтобы получше его рассмотреть. Лоб у того был разбит, но грудь исправно поднималась и опускалась, значит, живой.

Спустя часов пять парень очнулся и застонал.

— Ленгвард Захарович! — сквозь прутья протянул руку кукурузный гегемон.

— Как? — удивился Валя. — Вы и есть Ленгвард Захарович? Сосед Масякина по лаборатории? Он мне столько о вас рассказывал.

— Именно так, — сказал Ленгвард Захарович. — А сам-то ты кто?

— Я его друг, меня зовут Вальтер. Но можете звать меня Валя.

— Он никогда о тебе не рассказывал. И, кстати, мужественное имя. Я бы на твоем месте не уменьшал бы его.

— Всю жизнь за еврея из-за него принимают.

— Если тебя это утешит, после войны с таким именем тоже многим жилось несладко. Но там уже за немцев принимали, что логичнее. Дремучий народ. Все ищут, к кому бы придраться. А имя твое означает «управлять людьми» или «вести людей», как-то так. У немцев все имена свирепые, если перевести: кто-то у них волк, кто-то орел, кто-то воин, кто-то шлем...

— Хорошо, что родители меня Шлемом не назвали. Могли бы. А у вас ведь тоже имя какое-то иностранное. Скандинавское?

— Какое там скандинавское. Обычное советское имя. Означает — Ленинская Гвардия. Меня так в детдоме назвали.

— Красивое.

— Что есть — то есть.

Валя поведал Ленгварду Захаровичу, как очутился в Муд-рове. Все по порядку, начиная с того момента, как Тамара Цой сделалась соседкой ПТУшника Костета. И до событий, которые произошли перед тем, как его вырубили, ударив головой о писсуар. И, конечно, о том, что с того света к Масякину приходила убиенная Настюха. Видимо, знала о том, что планируется, и хотела предупредить. Но он оказался несообразительный дурак.

Ленгвард Захарович выслушал историю, широко раскрыв выцветшие старческие глаза. И сам открыл Вале все, что ему известно о Мудровской катастрофе.

Пленники не подозревали, что каждое их слово жадно глотают притаившиеся в углу паукообразные близнецы — глаза-шпионы на лапках-ресничках. Когда оба заключенных выговорились, глаза дематериализовались и вновь материализовались в пристанище Тюленева и Цой — царя и царицы советских демонов.