В Мендур-Сокон мальчики прибыли на следующий день. Правда, они могли бы приехать и ночью, но Янька уговорил своего друга сделать остановку у речки, не доезжая до стойбища километров восемь.

- Что за нужда ехать в темноте, - говорил он. Привязав лошадей на прикол, ребята стали устраиваться на ночлег. Постелью им послужили потники, подушкой - седла. Утомленные ездой, они быстро уснули. Токшун оберегал сон своих юных хозяев. Из-за гор поднималась луна. Посеребрила спокойные воды реки и, осветив спавших Кирика и Яньку, лежавшую возле них собаку, лошадей на лугу, медленно поплыла по темному небосводу на Усть-Кан. В прибрежных кустах, недалеко от ребят, было слышно, как заверещал заяц, попавший в чьи-то крепкие зубы. Токшун приподнял голову и навострил уши. Снова тишина. В воде плеснула рыба и, сверкнув на миг серебристой чешуей, скрылась. Луна приближалась к Усть-Канскому хребту. Часа через два ее бледный диск спрятался за громадой гор и в долине стало темно.

Токшун задремал. Отдыхали и кони. Близился рассвет, от реки потянуло холодком. Где-то далеко-далеко, окрашивая вершины скал в розовые тона, поднималось солнце. Затем яркие лучи, как бы разгоняя полусумрак, забороздили по небу и, перекинувшись через гребень Усть-Кана, залили междугорье сверкающим теплом. Первым проснулся Янька. Приподнял голову от седла и, зевнув, потрогал Кирика.

- Вставай, уже утро!

Оседлав коней, ребята выехали по дороге на Мендур-Сокон.

Километра через три от места ночлега они заметили бежавшую к ним навстречу небольшую козулю. За ней гнались два волка. Ребята остановили лошадей, ожидая, что будет дальше. Токшун, вздыбив шерсть, выскочил вперед и тоже остановился. Козуля была молодая. Напрягая последние силы, она бежала уже вяло. Очевидно, волки гонялись за ней всю ночь, и она теряла силы. Инстинкт подсказал животному искать защиты у людей. Сделав слабый прыжок мимо Токшуна, козочка, прячась от волков, остановилась между двумя лошадьми. Было заметно, как бурно поднимались и опускались ее круглые бока и в кротких агатовых глазах застыл ужас. Завидев людей, волки метнулись в кустарник. Кирик и Янька сидели не шевелясь. Они боялись вспугнуть козочку, которая продолжала стоять, прижимаясь к лошади Яньки. По ее стройному телу пробегала дрожь. Кирик тихо грозил пальцем Токшуну, который, поводя глазами, замер на месте. Прошло несколько минут. Дыхание козочки становилось ровным, и, отдохнув, она стремительным прыжком выскочила на дорогу и помчалась в гору.

- Только и видели. Даже спасибо не сказала, - улыбнулся Янька. На душе у ребят было хорошо и отрадно: они спасли козочку от гибели.

- Поехали! - крикнул задорно Кирик, и, пришпорив лошадей, всадники, оставляя за собой клубы дорожной пыли, во весь карьер поскакали по долине.

Вдали показались первые аилы Мендур-Сокона. Кирика охватило волнение. Ведь здесь он не был около двух лет. Здесь скрывался он от Зотникова и Яжная. Здоров ли Темир, жив ли дедушка Мундус? Ребята въехали в предместье Мендур-Сокона. То, что увидели они, было необычно для старого алтайского стойбища. Ряд больших рубленых изб образовал широкую улицу, по сторонам которой виднелись общественные здания сельского магазина, избы-читальни, амбулатории и школы.

- Не узнать Мендур-Сокон, - оглядывая новые постройки, покачал головой Кирик. - Здесь стоял аил, а теперь - дом. А вот там, у подножья горы, был овечий загон, а сейчас - маслозавод, - показал он на выставленные для просушки фляги.

Аил Мундуса ребята нашли не скоро. Затерянный между новыми избами, он торчал на поляне, точно старый, никому не нужный гриб. Соскочив с коней, они заглянули в помещение. Там было пусто. Только в очаге тлели угли, и на полу виднелось несколько старых козьих шкур, служивших подстилкой.

Рядом с аилом стояла новая изба, возле нее женщина толкла в тяжелой деревянной ступе ячмень.

- Темир, наверное, живет здесь. - И, как бы в подтверждение их догадки, на крыльце, опираясь на палку, показался Мундус.

- Дедушка! - Кирик бросился к старику и припал к его груди.

- Карабарчик, опять прилетел в наши края, - волнуясь, сказал Мундус. - Спасибо, не забыл старика, пойдем в аил, нет, в избу, - раздумал он и, крикнув что-то по-алтайски женщине, посмотрел на Яньку.

- Это чей?

- Да ведь это Янька, сын Прокопия, помнишь?

- Помню, помню, - закивал головой Мундус, - только маленько забыл: память стала шибко плохой.

Придерживая старика, Кирик и Янька вошли с ним в просторную комнату, следом, не отставая, прыгнул Токшун.

- Ильгей! - крикнул Мундус в окно. - Поставь самовар. Гости у нас.

Оставив ступу, молодая алтайка вошла в дом и поздоровалась с ребятами.

- Ильгей, помнишь, я говорил тебе о Карабарчике, вот он. - Мундус похлопал Кирика по плечу. - А это его друг, Янька.

- Ребята, Ильгей - жена Темира, сам он скоро придет, ушел в лавку. - Мундус опустился на поставленный невесткой табурет. Кирик и Янька с любопытством стали оглядывать обстановку комнаты. В переднем углу, обрамленный свежими ветками пихты, висел портрет Ленина, ниже - ружье хозяина, на тумбочке лежало несколько книг. Пол блестел свежей краской, возле широкой русской печи в шкафчике стояла алюминиевая посуда. Во всем чувствовалась опрятность и чистота.

Опершись подбородком о палку, Мундус говорил:

- Один раз собрался умирать, да раздумал. Зачем умирать? Все теперь есть: хлеб, мясо, чегень, почет от людей; умирать неохота.

- А-а, Кирик, Янька! Здравствуйте, друзья, - раздался с порога радостный голос Темира. С сияющим лицом он пожал руки ребят. - Большие стали, настоящие парни, - любуясь гостями, произнес он. - И Токшун с вами, - увидев овчарку, повернулся к ней Темир. - Знаю эту собаку, умный пес. Жаль только - за зверем в тайге не пойдет. У ней другая повадка. Говорил мне Прокопий, будто Токшун может идти по следу врага несколько километров и найдет его.

- Он по крыше и лестнице лазит, как кошка, - поглаживая Токшуна, сказал Янька. - Посмотри, Темир, какие у него зубы, - раздвинув могучие челюсти овчарки, произнес он с гордостью. Зубы Токшуна блестели, как никель.

Охотник присел на корточки, рассматривая пасть овчарки.

- Да, пожалуй, плохому человеку от этих зубов не уйти, - поднимаясь, сказал он, - загрызет насмерть.

В избу вбежал Мойнок и, ласкаясь к хозяину, замахал хвостом. Увидев своего друга по Ярголу, Кирик весело поманил Мойнока к себе.

Услышав знакомый голос, лайка подбежала к Кирику. Но тут случилось неожиданное. Спокойно лежавший Токшун стремительно вскочил на ноги, и в тот же миг бедный Мойнок оказался у него под брюхом. Задрав лапы вверх, он покорно лежал на спине, как бы говоря: «Я же маленький, отпусти, я не драчун».

Янька скомандовал:

- Токшун! На место.

Овчарка улеглась в углу. Мойнок все еще лежал на спине, задрав лапы, и смотрел добрыми глазами то на Темира, то на ребят. Он все еще боялся Токшуна, казалось, он просил: «Выгоните, пожалуйста, эту собаку». Кирик подошел к Мойноку и погладил его пышный мех.

- Э, хорошие гости так не поступают, - шутливо сказал Темир и погрозил пальцем в сторону Токшуна. В избе послышалось предостерегающее рычание овчарки. Янька взял ее за поводок, вывел из комнаты, и привязал к крыльцу.

- Токшун еще не ознакомился, он понимает каждое движение. Когда ему грозит незнакомый человек, он считает обидой для себя, поэтому и рычит.

Ильгей внесла кипящий самовар. За чаем Мундус говорил сыну:

- Ребята будут жить у меня.

- Отвыкли они, отец, от аила, - резонно заметил Темир.

После того, как была построена изба, Мундус, несмотря на горячие уговоры сына жить вместе, наотрез отказался идти в избу и жил в аиле.

Только в сильные морозы он перебирался на печь и лежал там целыми днями, грея старые кости. Но, как только солнце начинало греть по-весеннему, Мундус опять перебирался в свое старое жилье.

- Родился в аиле и умирать там буду, - отвечал он обычно сыну, когда тот упрашивал его пожить еще с месяц в избе.

Когда Кирик вместе с Мундусом перешагнул порог аила, на него нахлынули воспоминания.

Вот здесь, в углу, прикрытый овчинами, он спал крепким сном после того, как нашел его Темир в тайге. Сидя у ярко горевшего костра, он длинные ночи напролет слушал чудесные сказки Мундуса. Злой зимний ветер рвется через тонкие стенки аила, колышет пламя очока, сердито воет в щелях утлого жилья и, взметая яростно сугробы снега, в дикой пляске кружится в ущельях. Под напев свирепого бурана слышится мерный голос Мундуса…

«На солнечной стороне остроконечной горы, на берегу молочно-белого озера жил-был мальчик… У него было круглое луноподобное лицо и блестящие, как звезды, глаза, он никогда не плакал…» Как ручеек, журчит чудесная сказка старика о счастливом мальчике. Буран утихает, старый Мундус подбрасывает хворост в огонь, тысячи искр летят в дымоход. Закрыв шубой Карабарчика, Мундус продолжает свою сказку:

«…Он был маленького роста, поэтому, когда шел, в траве его не было видно. Он сделал из шкурок двух белок просторную хорошую шубу и из одной лапки дикого козла удобные сапоги…»

Карабарчик засыпал, сквозь сладкую дремоту доносился голос Мундуса:

«…Когда шел по траве, его не было видно…»

Хорошо быть таким маленьким-маленьким и спрятаться в траве от злой Варвары и Зотникова.

Окинув взглядом знакомую обстановку аила, Кирик вздохнул и опустился рядом с Мундусом возле очока. Пришли Янька и Темир. В дверь аила просунулась круглая, с плутоватыми глазами голова Бакаша.

- Эзен!

- Заходи, Бакаш, смелее, - сказал Темир мальчику.

Возле жилья послышалось шарканье чьих-то старческих ног, и, нащупав дверь, в аил вошел слепой Барамай.

- Эзен!

Явился охотник Амат, и вокруг костра стало людно.

Ильгей внесла кожаный мешок с чегенем и чашки. Старики закурили длинные черемуховые трубки. Молчание прервал слепой Барамай.

- Слышал, Карабарчик прилетел, - начал он и, затянувшись, передал трубку соседу. Незрячие глаза Барамая, как бы разыскивая Кирика, блуждали по аилу.

- Первый раз он был у нас в год великих перемен. Черные вороны Кара-корума пытались закрыть своими погаными крыльями солнце, но сожгли их. Карабарчик всегда будет гонцом радости.

- Мундус, возьми топшур, спой песню о новой жизни.

Кирик подал старику инструмент. В аиле зазвучали струны топшура, и Мундус начал речитативом:

Струны топшура умолкли. Ильгей налила гостям чегеня. Барамай, поднимая чашку, повернулся к Кирику:

- Мы, старые люди Мендур-Сокона, приветствуем тебя, как сына нашего народа. Приветствуем и твоего русского друга. Пусть будет теплой постель, пусть будет полным горящими углями ваш очаг - так говорит алтайская пословица.

И Кирик понял: навсегда исчезли страдания детских лет, перед ним открылась новая, большая страница из чудесной книги Алтын-судур.