Прошла весна 1916 года. Наступал месяц малой жары - июнь. Кирик и Янька жили в избушке Яргольского ущелья. Изредка их навещал Темир с Мойноком, и каждый его приход был для ребят настоящим праздником. Однажды Темир пришел особенно радостный:
- На фронте солдаты не хотят воевать за царя. А у нас тоже новости! Теньгинский волостной старшина Сапок устраивает на днях конские состязания, заезд на пятнадцать верст. Соберутся лучшие борцы и наездники Алтая. Ждут из Бийска исправника. Сапок объявил народу, что первый наездник получит все, что попросит; второй - двух лошадей и десять овец; третий - лошадь и корову. Большой будет праздник!.. Я готовлю Буланого, - добавил Темир после минутного молчания.
Кирик знал небольшого сухопарого коня Темира с развитой грудью, тонкими жилистыми ногами и челкой, доходившей до темных, агатовых глаз.
Сдерживая охватившее его волнение, Кирик спросил:
- А кто поедет на Буланом?
- Ты, Кирик. Ведь, если Буланый придет первым и этот проклятый Сапок сдержит свое слово, ты будешь свободен от Зотникова.
Мальчики с радостным криком бросились к Темиру и повисли на нем, пытаясь свалить охотника на пол. Темир со смехом отбивался от расшалившихся ребят. Когда порыв радости прошел, Кирик спросил с тревогой:
- А если Буланый отстанет, тогда как?
- И тогда, Кирик, не все еще пропало, - усмехнулся Темир. - Не горюй! - успокаивающе добавил он, видя, что мальчик опустил голову. - На Буланого я надеюсь. Вот только одного боюсь: бай Аргымай, отец Сапока, привел, говорят, какого-то чужеземного коня. Народ рассказывает, что такого коня на Алтае еще не было… Однако, я пойду, - охотник поднялся.
- Темир, можно нам с Кириком сходить в Тюдралу, маму повидать? - спросил Янька.
- Сходите, только на глаза Зотникову и Чугунному не попадитесь.
Свистнув Мойнока, Темир легким, упругим шагом направился к лесу.
Кирик вздохнул.
- Может, Буланый вынесет, - прошептал он с надеждой.
На следующий день ребята отправились в Тюдралу. Обрадованная Степанида достала где-то муки и угостила их пирогами с рыбой.
Ребята погостили у нее три дня и собрались в обратный путь.
- Возвращайтесь скорее! В огороде у меня скоро огурцы поспеют! - крикнула она им вслед.
- Ладно, - пообещал Янька.
Степанида села к окну и задумалась. Отпускать Яньку ей не хотелось, но жалость к Кирику взяла верх. Женщина поникла головой.
«Если не отпустить Яньку, что станет с Кириком? В Тюдрале ему жить нельзя, в Мендур-Соконе тоже. У Зотникова - хуже каторги. Когда же все это кончится? Где выход?» - Не найдя ответа на свои мысли, Степанида вышла из избы и долго смотрела на дорогу, по которой ушли ребята.
Пройдя километров пять от села, Кирик и Янька свернули с дороги и стали подниматься вверх по ущелью Яргола. Место здесь было глухое и пользовалось недоброй славой.
Тропинка вилась по гребню горы и круто спускалась в небольшую ложбину. Взглянув вниз, ребята увидели человека, сидящего к ним спиной у костра.
Делбек хотел было залаять, но Кирик, зажав пасть собаки, оттащил ее в кусты. Широкая спина и длинные руки человека показались Кирику знакомыми. Притаившись в густой траве, приятели стали наблюдать за сидящим. Рядом с ним лежал топор. Недалеко паслась оседланная лошадь. Незнакомец подбросил хвороста в огонь и повернул лицо в сторону ребят.
Кирик чуть не вскрикнул от испуга. У костра сидел Иван Чугунный. Что ему здесь было нужно?
Теряясь в догадках, мальчики переглянулись и поползли обратно в гору.
«Только бы не залаял Делбек!» - думал Кирик, продолжая успокаивать собаку.
Выбравшись на гребень горы, друзья, прячась за деревья, побежали. Часа через два добрались до жилья.
- А ты не заметил, Кирик, жерди у костра?
- Да, видел. И жерди и отесанные колья.
- Зачем они Чугунному?
- Должно быть, Зотников что-то затевает. Неспроста Иван здесь. Надо посмотреть. Сходим завтра?
На следующий день, забравшись на противоположную скалу, они стали наблюдать за Чугунным.
Иван с остервенением вбивал колья в землю, огораживая небольшую площадку. Один конец ее упирался в скалу, второй вел к горе, постепенно суживаясь. Изгородь представляла собой треугольник с узким открытым пролетом по дну ущелья.
- Готовит загон дли лошадей, - догадался Кирик.
Янька молча кивнул головой.
- Загонит чужих лошадей и будут ставить свое тавро. Воры! - Кирик с возмущением плюнул.
Ребята вернулись к избушке.
Назавтра, захватив ружье и Делбека, мальчики с утра заняли наблюдательный пост на гребне горы. Зотниковский работник был не один: на привязи стояли три оседланные лошади. Вскоре показался Чугунный. Он нес на плечах походную кузницу. За ним шагал алтаец. Приглядевшись к нему, Кирик узнал Яжная. Лица третьего не было видно. Но, когда он подошел к изгороди, ребята узнали своего злейшего врага - Евстигнея.
- Отсюда кони не уйдут. Надо только гнать их без передышки. Где сейчас табун? - обратился он к Яжнаю.
- Чей?
Евстигней выругался.
- Да не все ли нам равно, чей? Лишь бы были кони, а тавро поставить мы сумеем… Так ведь, Ваня? - спросил он своего подручного.
- Правильно. Наше клеймо - наши и кони, - ухмыльнулся Чугунный и стал налаживать кузницу: нагреб из костра углей в горн и, присоединив мех, нажал ногой на педаль треноги.
Рассыпаясь веером, полетели искры. Чугунный сунул в угли железное тавро. Раскалив докрасна, приложил его к свежеотесанной жерди. Вынул из мешка второе тавро и, проделав с ним то же самое, спрятал оба тавра у лиственницы, забросав их травой.
Вскочив на коней, все трое скрылись из виду.
Подождав немного, Кирик и Янька поспешно спустились с горы и подошли к изгороди.
На одной из жердей крупными буквами было выжжено «Е» и «З» - тавро Евстигнея Зотникова; ниже стояла буква «Я» - знак Яжная.
Друзья молча посмотрели друг на друга.
- Понял? - после короткого молчания спросил Кирик. - Они сейчас ищут по тайге табун алтайских лошадей и пригонят его сюда для таврежки.
- Вот грабители! - воскликнул Янька.
- Мы вот что сейчас сделаем! - глаза Кирика заблестели. - Спрячем оба клейма.
Ребята разгребли траву, вытащили железные тавра, забросили их в кустарник и снова спрятались за скалой.
Огороженная площадка была видна, как на ладони. Ждать пришлось долго. Наконец, послышался топот приближающихся лошадей, и табун голов в пятнадцать стремительно влетел на площадку и заметался по загону. Не отставая, следом за табуном на рыжем жеребце вихрем пронесся Евстигней, и, спрыгнув на ходу с лошади, кинулся к пролету, и задернул жерди. Табун оказался в ловушке.
На взмыленных конях примчались Яжнай и Чугунный. Хлопая бичами, они сгрудили табун посередине загона. Это были молодые - до двух-трех лет, - сытые, не знавшие узды, полудикие кони. Их вожак храпел, бил копытами землю и злобно скалил зубы на суетившихся людей.
Кирик вздрогнул. Ему показалось, что табунный вожак - жеребец Темира: та же буланая масть, та же длинная челка и грива. Заныло сердце.
Яжнай размотал один конец аркана и набросил его на ближайшую лошадь. Брыкаясь, конь то поднимался на дыбы, то падал на землю, но чем сильнее он бился, тем туже стягивала веревка его шею.
- Неси тавро! - крикнул Евстигней Ивану.
Топая, как медведь, Иван направился к, лиственнице. Пошарил рукой в траве и раскрыл в изумлении глаза. Тавра не было.
- Ну, что ты там возишься? - крикнул Зотников.
- Тавров нет, - прохрипел Чугунный простуженным голосом.
- Как нет? Обоих? - встревоженный Зотников подошел к Ивану.
- Обоих, - подтвердил тот и заскреб затылок.
- Что за оказия! - пробормотал Зотников и оглянулся воровски. - Яжнай, пойди-ка сюда! Тавра пропали.
Яжнай испуганно уставился своим единственным глазом на Зотникова.
- Ну просто диво берет, кто мог быть! Ежели алтайцы, то они бы разворотили загородку. - Евстигней трусливо оглянулся и зашагал по поляне. - Остается, пожалуй, одно: ехать в Тюдралу и заказывать новое тавро.
- А с лошадьми как? - спросил Чугунный.
- Ты оставайся здесь, карауль. К утру вернемся, - ответил хозяин.
Евстигней и Яжнай уехали. Сумрак сгущался. В ложбине стало темно. Иван развел костер и, изредка поглядывая на притихших лошадей, начал дремать.
Кирик зашептал на ухо Яньке:
- Надо выпустить из загона лошадей.
- А Чугунный?
- Подойдем к нему с двух сторон: ты с ружьем зайдешь с загона, а мы с Делбеком станем у пролета. Ты стреляй, а я сниму жердь и натравлю на лошадей собаку. Чугунный подумает, что на него напали беглые, ну и даст тягу.
Ребята спустились с горы. Кирик пополз к лошадям, а Янька с ружьем наготове осторожно направился к дремавшему у костра Ивану.
Прошло несколько минут. Раздался выстрел.
В тот же миг упала жердь и послышался свист.
Мимо ошалевшего от страха Ивана пронесся в темноте с громким лаем лохматый Делбек.
Лошади стояли тесной кучей, не двигаясь, с опаской поглядывали на незнакомую собаку. Напуганные вторым выстрелом, они шарахнулись на середину загона и, описав полукруг, помчались через открытый пролет в ночную темь Верхнего Яргола.
Чугунного у костра уже не было. Он бежал что есть духу и, запнувшись о какую-то корягу, упал в траву. Там и пролежал до рассвета.
Утром рассказывал Евстигнею:
- Как вы уехали, с вечера было тихо. Ночью слышу над головой: бах! Я не оробел. Вскочил. Слышу, упала жердь. Потом поднялся крик, шум, и опять - бах! Их, наверно, было человек десять. Что делать? Одному не совладать, ну и подался в лес…
Зотников сгреб бороду в большой кулак и переглянулся с Яжнаем.
- М-да, - промычал неопределенно заимщик. - Изгородь, колья надо убрать, кузницу отвезти домой.
Вскочив на лошадь, он подал Яжнаю знак следовать за собой.
* * *
Теньгинский волостной старшина Сапок Кульджинов устраивал праздник. На берегу реки, что протекала ниже стойбища, горели костры. Сапок не жалел баранов на угощение гостей. Из Онгудая прибыл полицейский пристав Огарков с тремя стражниками.
Приехал Евстигней Зотников со Степкой и Чугунным. Прискакал нарядно одетый Яжнай. Ожидали приезда бийского исправника Кайдалова.
Высланные на Чуйскую дорогу дозорные сообщили старшине, что исправник в сопровождении небольшого конвоя казаков спускается с перевала.
В двухэтажном доме, где помещалась волостная управа, засуетились. Вытащили цветные, украшенные причудливым монгольским орнаментом большие кошмы и разостлали от ворот к дому.
Простой народ толпился тесной кучей недалеко от управы. За пригорком показалась пыль.
- Дорогу! Дорогу! - размахивая нагайкой, кричал передний казак.
Показалась мягкая рессорная коляска, в которой сидел тучный исправник.
Пристав вытянулся в струнку. Сапок склонил перед гостем голову и сказал подобострастно:
- Пусть будет покрыто травой место, где ты ночуешь, пусть будет праздничным место, куда ты приходишь! Прошу в дом.
Из уважения к богатому хозяину Кайдалов приветствовал его по-алтайски и, не снимая лайковой перчатки, подал руку.
- Ну, как у тебя дела, Фрол Кузьмич? - повернулся он к приставу.
- Во вверенном мне участке все благополучно! - отрапортовал тот.
- А вот алтайцы жалуются, что кто-то коней у них таврит… Как они, эти самые конокрады, по-вашему называются? - обратился он к старшине.
- Урчылар, - ответил тот в смущении.
Стоявший рядом Яжнай побледнел и посмотрел в сторону Евстигнея. Зотников опустил глаза.
- Ну, так вот, - продолжал исправник, - этих самых урчыларов, как попадут, немедленно в бийский острог отправляй.
- Слушаю-с, ваше высокоблагородие! Будет исполнено! - козырнул Огарков.
- Ну, веди, хозяин, в дом, - обратился Кайдалов к Сапоку. - Посмотрю на праздник - и дальше в путь.
Несмотря на свою дородность, бай торопливо засеменил на кривых ногах к крутой лестнице дома.
Неожиданно дорогу знатному гостю преградил горбатый Кичиней и упал перед ним на колени:
- Я - Кичиней из Мендур-Сокона. У меня было три жеребенка. Теперь их нет. Чем буду жить?
- О чем он говорит? - брезгливо обратился Кайдалов к сопровождавшему его переводчику.
- Он говорит, что у него было три жеребенка, а теперь их нет.
- Ну!… - сдвинул брови исправник.
С мольбой в голосе Кичиней продолжал:
- Я видел одного из них в табуне Яжная. Жеребенок мой, но тавро чужое.
- Чье? - нетерпеливо спросил Кайдалов.
- Ваше высокоблагородие, разрешите доложить! - Пристав вытянулся перед исправником. - Этот алтаец не в своем уме. - И, повернувшись к Кичинею, крикнул: - Клевета!
Сапок снял шапку, опушенную мехом выдры, и поклонился Кайдалову.
- Да, этот человек не в своем уме, - указал он на Кичинея.
- А-а!.. - протянул неопределенно исправник и кивнул головой казаку.
Тот оттащил жалобщика в сторону.
- Мой мухортый конь, мой мухортый конь! - И, обхватив голову руками, Кичиней затянул нараспев: - Кокый корон!