Колокольчик в тайге

Глебов Николай Александрович

Устинов Григорий Андреевич

Дементьев Анатолий Иванович

Красин Владимир Константинович

Шпаковский Феликс Витольдович

Большинство авторов, чьи рассказы вошли в книгу «Колокольчик в тайге», хорошо известны уральским ребятам.

Рассказы этого сборника — о природе, об отношении человека к ней.

Книга рассчитана на детей среднего возраста.

 

#img_1.jpeg

 

Н. А. Глебов

 

#img_2.jpeg

 

КОЛОКОЛЬЧИК В ТАЙГЕ

© Челябинское областное государственное издательство, 1949 г.

Старый лесообъездчик Кузьма Миронович Черкасов, или, как его звали колхозники, Мироныч, в начале июля отправился верхом в свой обычный объезд.

Ехал он просекой. Пригретый полуденными лучами солнца, старик дремал. Над лошадью кружились назойливые пауты и комары. Жара не спадала. Мироныч мерно покачивался в седле, изредка бросая взгляд на окружающую местность.

«Скоро, однако, перевал», — подумал он и, подстегнув коня, поехал быстрее.

Его плотная фигура замелькала в частом осиннике. Проехав густой пихтач, лесник поднялся на перевал. С его вершины виднелись затянутые легкой дымкой тумана горы Миньяра. Внизу лентой извивалась река. Дальше шла чернь, необъятные леса, таежная глухомань Южного Урала.

«Сходить надо попромышлять: может, козел или зайчишка набежит». — Закинув ружье за спину, лесник стал спускаться вниз. Засаду он устроил на опушке леса. Впереди лежала гладкая елань, покрытая розовым мытником и яркими огоньками пестроцвета. Мироныч ждал, терпеливо прислушиваясь к шорохам леса.

Солнце клонилось к закату. Лесник уже хотел выйти из засады, как вдруг его внимание привлек маленький, рыжеватый зверек, который вышел из высокой травы и, раскачиваясь на слабых ногах, направился прямо на Мироныча. Это был дикий козленок, мать которого, очевидно, погибла. Раздумывать было некогда. Мироныч, точно медведь, вывалился из сосняка на поляну. Козленок неуклюже запрыгал в обратную сторону и скрылся в траве. Лесник остановился. «Ишь ты, какой хитрый, спрятался, поди, думает: поищи-ка, Мироныч, меня. Нет, ты меня, брат, не проведешь», — и, подперев бока, он что есть силы крикнул: «Эй!». Испуганный козленок подпрыгнул вверх и вновь заковылял к опушке леса. В два-три прыжка Мироныч настиг добычу и, схватив дрожавшего от страха козленка, прижал его к груди.

— Да не брыкайся ты, глупыш! Все равно не вырвешься! Ведь съедят тебя волки в лесу, — поглаживая его рыжую, блестящую шкурку, ласково заговорил лесник. — Вот привезу тебя домой и живи. Играй с моими внуками. Ребятишки будут рады.

Связав ноги козленка тонким ремешком, Мироныч поднялся с ним на перевал и, оседлав лошадь, тронулся в обратный путь. Домой он приехал в сумерки, постучал в окно и громко сказал:

— Кто первый выйдет, тому и находка.

На крыльцо стремглав выскочили мальчик и девочка.

— Я первый, — протягивая руки к козленку, крикнул десятилетний Степанко.

— Нет, я, — теребила деда внучка Ксюша.

— Дарю обоим, — старик развязал ремешки, которыми были спутаны ноги козленка, и передал его детям.

— Несите в избу.

— Бабушка, посмотри, что дедушка поймал! — радостный Степанко опустил козленка на пол. Тот торопливо заковылял под лавку и прижался в угол.

— Да на что ты его привез? — притворно сердито проворчала бабушка.

Мироныч усмехнулся.

— Тебе, Петровна, поиграть.

— Ему все смех, — обиделась на шутку жена лесника. Но, увидев радостные лица ребят, тотчас смягчилась.

— Поди, козленок голодный, Ксюша, — обратилась она к внучке. — Принеси-ка из сенок молоко: надо его покормить.

Блюдце с молоком поставили на пол.

— Вытаскивай его, Степанко. — Козленок упирался и к молоку не шел. Девочка ткнула мордочку зверенка в блюдце. Облизывая губы, пленник не спускал с людей настороженных глаз.

— Дедушка, а дедушка, почему у него курдючок беленький? — спросила Ксюша старика.

— А чтоб охотникам стрелять было ловчее, — усмехнулся Мироныч.

— Степа, посмотри-ка, мордочка у него, как у ягненка, а ушки, точно у зайца. Какой хорошенький! — тараторила девочка. — Я ему кошомку подстелю, чтобы спать мягче было.

— Нужна ему твоя кошомка, — важно ответил Степанко, — лучше травы свежей нарвать. Это ведь не котенок.

Козленок постепенно привыкал к новой обстановке и к ребятам. Спал он во дворе вместе с лохматой собакой по кличке Колобок, которого первые дни боялся больше всех. Днем дети выпускали его за ограду и, спрятавшись в высокой траве, следили за своим новым другом. Потеряв из виду детей, козленок вытягивал шею и беспокойно вертел головой, затем высоко подпрыгивал над травой и, заметив девочку, стрелой мчался к ней.

— Вася, Васенька, — слышалось с другой стороны. Вновь прыжок, и козленок бежал к Степанку.

За три месяца козленок окреп и вырос. К Миронычу он относился доверчиво и был очень дружен с ребятами.

Однажды, гуляя по лесу, дети потеряли Ваську из виду. Долго звали они его, искали в кустах, но козленок не показывался.

— Неужели, сбежал? — с тревогой проговорил Степанко.

— А может, он уже дома? — высказала предположение Ксюша.

— Как же, дожидайся, он ведь не домашний козел, а дикий.

— Ну, что из этого, — вступилась за своего друга девочка. — Ведь он уже привык к нам.

— Привык-то привык, а может и удрать.

Опустив головы, ребята направились к дому.

Вдруг до их слуха донесся лай, и вскоре на полянку выбежал козленок, вокруг которого, радостно визжа, прыгала собака.

— Ну, вот, — вздохнула с облегчением Ксюша, — а ты говоришь — удрал. Он просто заигрался с Колобком. Вася, Васенька, — позвала она козла. Тот, мотнув головой, боднул собачонку и побежал навстречу своим друзьям.

…Наступил сентябрь. Кузьма Миронович отвез ребят в соседнее село в школу. Накануне отъезда Степанко, пошептавшись с сестрой, заявил деду:

— Ваську берегите до нашего приезда.

— А еще какой наказ будет? — улыбнулся дед. Степанко переглянулся с Ксюшей.

— Дедушка, мы просим тебя, чтобы он не потерялся, привяжи ему на шею колокольчик. У тебя есть колокольчик, мы видели его в сундуке.

— Вот пострелята! Да как вы его углядели?

— Пожалуйста, дедушка, разреши, — Ксюша обняла старика за шею.

— Тот колокольчик у меня заветный, — покачал головой Мироныч, — валдайский, с малиновым звоном. Давно храню я его. Сорок лет тому назад служил я у челябинского купца Степанова в ямщиках. Развозил товары и приказчиков по ярмаркам. Когда в лютую стужу сидел на облучке, одна была отрада — малиновый звон колокольчика. Плохо жилось в то время нашему брату, ямщику, — дед задумался. — Ну, ладно, — тряхнул он головой, — так и быть, привязывайте. — Старик закряхтел и, поднявшись с лавки, шагнул к сундучку.

— Ну, а если Васька убежит в тайгу, тогда как? — наклоняясь над сундучком, шутливо ворчал Мироныч.

— Не убежит, — уверенно ответил Степанко.

— Да ты что, в самом деле думаешь одевать колокольчик? — удивленно спросила Петровна и, увидев, что дед разворачивает тряпицу, в которой позвякивало, всплеснула руками.

— Ну, чего расшумелась? Внуки ведь просят, — отмахнулся от жены Мироныч.

В тот же миг в избе раздался нежный звон. Лицо старика просветлело. Приблизив колокольчик к уху, он долго прислушивался к его звуку. Ребята замерли.

— Динь-динь, — казалось, пела какая-то птица. Старик вздохнул.

— Слышал я как-то про этот колокольчик песню. — И, подмигнув внучатам, Мироныч запел дребезжащим голосом:

…Однозвучно гремит колокольчик, И дорога пылится вдали…

— Ну, пошли к Ваське, — сказал дед, поднимаясь с лавки. — Ксюша, ты так привязывай колокольчик, чтобы не звенел. А Степанко будет держать нашего рысака за уши.

Васька стоял тихо. Когда дед подал команду «отпускай», козел отпрянул. Услышав незнакомый ему звук меди, сделал огромный прыжок и, перемахнув через забор, исчез в лесу.

— Только и видели, — развел руками дед. — Был Васька да сплыл. Будет носиться теперь по тайге, как угорелый, и звенеть колокольчиком, птицу и зверя пугать. Ну, теперь, ребятки, собирайтесь в школу. Авось, вернется наш беглец.

Минуло немало времени, а Васька все не приходил. Как-то ночью, проснувшись от лая собаки, Мироныч с фонарем вышел на крыльцо и стал прислушиваться к осеннему шуму леса. Ему показалось, что где-то вдалеке звенел колокольчик. Ночь была темной. Холодный ветер шумел верхушками деревьев, бросая на землю водяную пыль, буйными вихрями кружился над тайгой.

— Наверно, померещилось, — подумал старик.

— Динь-динь, — вдруг отчетливо и близко раздался знакомый звук.

— Вася, Васенька! — подал голос Мироныч. Козел вышел на свет и, гордо подняв голову, насторожился.

Лесник открыл калитку и почмокал губами. Тихо звеня колокольчиком, беглец сделал несколько шагов и остановился.

— Иди, иди, дурачок, — ласково звал старик, пытаясь схватить козла за уши, но Васька отпрянул и исчез в темноте ночи.

— Динь-динь, — послышался прощальный звон, быстро пропавший в шуме ветра.

Сказочно красив в зимнем наряде густой таежный лес. Вся в белом особенно хороша и стройна красавица-пихта. Опустив нижние ветки до самой земли, спит под снеговым покровом черемуха. Лихо одев набекрень пушистые береты, стоят молодые пни. Ночь. Мириадами изумрудов блестит снег. Точно волшебные замки, высятся над тайгой причудливые скалы далеких гор. Торжественно молчалива в такие ночи тайга. Но порой ее безмолвие нарушает несущийся откуда-то тихий звон.

— Динь-динь, — кажется, бродит по лесу какой-то невидимый музыкант, наигрывая свою несложную мелодию.

— Динь-динь.

Утопая в рыхлом снегу, из лесу на поляну вышел горный козел. Повел ушами. Услышав хруст падающих от тяжести снега ветвей, замер. Снова тихо. Облитый лунным светом, с гордо поднятой головой, изредка тихо позванивая колокольчиком, стоит горный козел.

Его чудесную музыку слушают деревья и горы. Но вот зверь насторожился. Глубоко втянул в себя воздух. Почуяв невидимую опасность, тревожно запрядал ушами. Внизу, со стороны согры, раздался протяжный звук. Начинался он с высокой ноты и заканчивался зловещим у-у-а-а. То была волчья серенада. Она слышалась все ближе и ближе. Козел, затрепетав, большими скачками понесся через поляну. Тревожное динь-динь послышалось у подножия перевала, где когда-то его нашел Мироныч.

Быстрыми скачками Васька стал подниматься в гору. Он был уже на ее вершине, когда волки, перебежав поляну, потянулись по свежему следу. Возле подъема в гору они разделились на две стаи. Одна из них помчалась напрямик, вторая спешила в обход.

Вершина горы была увенчана гладкой скалой, у подножия которой находилась широкая расщелина. Козел перемахнул опасное место, и со скалы, как бы торжествуя, прозвенел колокольчик. Первая стая волков сгрудилась у подножия, не спуская жадных глаз с добычи. Вторая приближалась с противоположной стороны. Сомкнув кольцо, волки расположились вокруг отвесной скалы, на вершине которой, словно каменное изваяние, стоял горный козел.

Наступил рассвет. Потухла утренняя заря, и вершина горы, точно огромным прожектором, осветилась лучами восходящего солнца. Прозвучал гудок Миньярского завода. Васька увидел тонкую струйку дыма над жильем Мироныча. Там был его дом. Только там он может найти спасение от волков.

Распластав гибкое тело в воздухе, козел прыгнул со скалы. Падая, он зарылся в снег, но, тотчас же вскочив, помчался вниз. Волки ринулись за ним. Бежать было трудно. Расстояние между козлом и волками быстро уменьшалось. Васька сделал крутой поворот и густым лесом побежал к равнине. Бешеная гонка длилась долго. Козел начал слабеть. Замедлили свой бег и волки. Только один из них, видимо, вожак, упорно преследовал свою жертву и гнал ее к горной реке. Напрягая силы, Васька выбежал на берег, где образовалась большая наледь, запорошенная снегом. Не подозревая опасности, он сделал прыжок, покатился и упал.

В то же мгновение волк вцепился в шею козла. Спас Ваську толстый ременный ошейник, к которому был привязан колокольчик. Собрав остаток сил, козел сбросил с себя волка и перемахнул через речную протоку. Волк, ляская зубами, остался на берегу. Прыгать через воду он побоялся.

* * *

В тот день колхозный охотник Файзулла сидел в засаде в ожидании козлов. Место для укрытия он выбрал под старой сосной на опушке леса. Не спуская глаз с круглой, как тарелка, котловины высохшего озера, Файзулла мурлыкал под нос старинную песню, которую он часто слышал в детстве от матери:

В сыром ущелье вырос Голубой цветок. Увидит ли он солнце? В бедной землянке Родился сын. Увидит ли он счастье?

Жаль, что мать не дожила до новой жизни. Теперь Файзулла живет в большой, просторной избе, где так тепло и уютно. Он — лучший охотник колхоза и каждый год получает премию.

Вдруг острые глаза охотника заметили одинокого козла, оказавшегося на склоне противоположной от него горы. Козел медленно спускался на равнину и шел прямо на охотника. Файзулла взвел курок. Добыча приближалась, но вместе с ней рос и необычный для тайги звук — динь-динь, и Файзулла напрягал слух. Динь-динь. Сомнений нет: звенел колокольчик. Но откуда он взялся? Тракт был далеко, километров за пятнадцать.

«Нет, тут что-то неладно, — пронеслось в голове охотника. — В глухой тайге и вдруг колокольчик?» — Файзулла дернул себя за ухо. Не ослышался ли? «Динь-динь», — неслось с горы. «Обожду, однако, стрелять».

Козел спустился в котловину и остановился: ветер донес до него запах человека. Васька, раздувая ноздри, втягивал в себя морозный воздух. Прогремел выстрел. «Динь-динь!» — поднимая вихри снега, козел помчался в пихтач. Файзулла выскочил из засады. Не промахнулся ли? Так и есть! Добежав до места где стоял Васька, он увидел на снегу клок шерсти. Мимо. Охотник продул ружье и направился к лошади. Через час он сидел в избе Мироныча и, обжигаясь горячим чаем, рассказывал:

— Смотрю, козел идет. Только хотел стрелять, слышу — колокольчик. Оглянулся, что такое? Почты нет, лошадей не видать. Вот, думаю, оказия. А колокольчик все звенит. Дай, думаю, выстрелю…

Лесник живо повернулся к рассказчику.

— Убил? — спросил он тревожно.

— Нет, промах дал. Колокольчик попутал.

Мироныч вздохнул с облегчением.

— Да ведь это мой козел, Файзулла. Осенью ребята привязали ему колокольчик. Васька это.

— Какой Васька?

— Да мой козел.

— Еман?

— Да нет, не домашний, а дикий козел жил у меня с лета. Маленьким поймал его около перевала.

— Вот беда-то, пропал теперь козел! — хлопнул себя по колену Файзулла.

— Придет, — ответил уверенно лесник. — Пошатается и явится.

Охотник покачал головой:

— Однако, едва ли придет, зверь он лесной, воля ему нужна.

В апреле на лесных полянах появились первые пятна черной земли. Днем яркое солнце пригревало снежные горы, и вниз текли шумные ручьи. Но ночи по-прежнему были морозными. Настала гололедица — самый опасный враг всех животных. Тогда Васька пришел на заимку. Он сильно похудел. Ноги его были в крови. Не обращая внимания на собаку, козел покорно стоял возле калитки, как бы дожидаясь, когда ее откроет хозяин. Первой его увидела из окна Петровна.

— Иди, открывай ворота, бродяга твой явился. Должно, еле живой.

Лесник без шапки выскочил во двор и торопливо открыл калитку.

— Вася, Васенька, — поманил он козла. Тот стоял не двигаясь, тревожно поводя ушами.

Оставив калитку открытой, Мироныч поспешно влез на крышу и сбросил оттуда охапку сена.

— Ну, теперь я тебя, миляга, поймаю. Теперь я тебя перехитрю, — раструсив немного сена по дороге в сарай, он положил туда охапку и спрятался за угол. Козел неуверенно перешагнул порог калитки и, подбирая корм, вошел в сарай. Мироныч поспешно захлопнул за ним дверь.

Утром он снял с присмиревшего Васьки колокольчик и сказал:

— Будет, побаловались. А колокольчик-то почистить надо. — Старик поднес его к уху. «Динь-динь», — лицо Мироныча расплылось в улыбке.

— Отдыхай теперь, рысак, пока хозяева возвратятся.

Ребята приехали в мае. Из избы встречать внуков вышли Мироныч и Петровна.

Ксюша и Степанко, поцеловав бабушку и деда, побежали к Ваське, бродившему в это время по двору. Козел шарахнулся в сторону, топнул ногой.

— Ишь, сердится на тебя, почему, дескать, не поцеловал его, — ухмыльнулся дед.

Мальчик осторожно приблизился к своему другу и обнял его за шею.

— Вася, Васенька.

Козел не спеша боднул Степанка, как бы говоря: вот тебе за то, что долго не приезжал.

 

КОРКЫБАС И МОНКУЛЕЙ

© Издательство «Красный Курган», 1954 г.

Бедна растительностью полупустыня Курай. Лишь низкорослый чий да редкий полынник виднеются на ее низинах, и там охотно пасутся верблюды. В поисках добычи кружится над песками стервятник. Его огромные крылья черной тенью скользят по равнине. Завидев его, ныряют в глубокие норы толстые суслики; прячутся, зарываясь в песок, тушканчики; в страхе пищат маленькие серенькие мышки. Но вот зоркие глаза степного пирата заметили зверя. Он бежал, пригибаясь к пескам, и порой было трудно его отличить от серых камней, видневшихся отовсюду.

Это была манула — дикая кошка полупустыни, гроза больших и маленьких зверей. Заметив опасность, она метнулась к ближнему камню и замерла. Ее желтые глаза сузились — она приготовилась к защите. Крылатый хищник покружился, взмыл вверх и, сложив крылья, камнем бросился вниз. По телу кошки пробежал трепет. В один миг она оказалась на другой стороне камня. Птица заметила ее маневр и, выпустив на лету когти, ринулась на добычу. Манула сгорбилась и, когда когти стервятника коснулись ее пышного меха, она припала к земле — в когтях степного хищника оказался лишь клок ее шерсти. Подпрыгнув, кошка вцепилась острыми зубами в правое крыло птицы, раздался хруст костей, и орел перешел от нападения к защите. Он ударил здоровым крылом свирепую манулу и попытался взлететь, но кошка обрушилась на птицу. Полетели пух, перья, — и через несколько секунд стервятник был мертв. Победа мануле обошлась дорого. Огромная рана на животе заставила ее прилечь на горячий песок. Пролежав неподвижно несколько минут, манула поползла к своей норе. Добравшись до нее с трудом, кошка призывно мяукнула. Вскоре из расщелины камней выползли два котенка и, увидев мать, стали ласкаться к ней. Манула нежно облизала своих детенышей и, положив на передние лапы круглую, как шар, голову с маленькими стоячими ушками, затихла. Вечернее солнце пряталось за горы и, бросив прощальные лучи на равнину, скрылось за Башкаусом.

Поиграв недалеко от норы, котята вернулись к матери и, сунув свои носы в похолодевшее тело манулы, попятились. Котята почувствовали, что с матерью случилось что-то страшное, непонятное им. Ночь загнала осиротевших детенышей в нору.

Утром, в поисках отбившегося от стада верблюда, из междугорья в Курай выехал верхом старый пастух Батал. Солнце стояло уже высоко и немилосердно жгло. Было слышно, как свистели суслики, и порой над барханами проносились небольшие стайки птичек. Проезжая мимо камней, старик увидел кошку и легко соскочил с коня.

— Беркут распорол ей живот, — промолвил он, перевернув манулу на спину. — И котята, должно быть, есть. — Старый Батал внимательно осмотрел нору и завалил песком запасные выходы.

«На обратном пути надо заехать», — подумал он.

Через час после отъезда из норы показалась маленькая круглая головка, за ней вторая. Усевшись возле расщелины, котята беспокойно повели ушами: они почуяли незнакомый для них запах человека. Осторожно обойдя его следы, маленькие манулы напали на след мыши, который тонкой строчкой шел по песку. Манулы удалялись по следу в степь все дальше и дальше от норы, но неожиданно увидели какое-то большое двугорбое чудовище, которое, вытянув шею, неслось по равнине прямо на них. Следом за ним с криком, от которого в страхе замерли их сердца, мчался всадник. Котята прижались к земле.

Разбрасывая ногами песок, чудовище пронеслось мимо, но сидевший на лошади человек спрыгнул с седла и, стягивая на ходу с бритой головы малахай, направился к котятам. Видя, что котята бросились врассыпную, пытаясь спрятаться за камни, Батал улыбнулся.

— Ишь, какие храбрые, — промолвил он.

Настигнув самого маленького котенка, пастух поспешно сунул его в шапку. Второй мчался что есть духу к спасительной норе. Котенок был уже недалеко от ее входа, как вдруг почувствовал, что повис в воздухе, и, отчаянно царапаясь, укусил старика за руку. Батал шлепнул его по голове, и он притих.

Через час пастух был в своей юрте.

— Нашел верблюда? — встретила его вопросом жена, старая Зайнагарад.

— Пригнал, — весело ответил Батал. — Верблюда нашел и еще кое-что, — заявил он таинственно. Приложив малахай к уху, он лукаво промолвил: — Шевелятся. Уй, какие страшные, боюсь показывать.

— А что у тебя там, дедушка? — Мальчик и девочка, сидевшие на кошме, бросились к деду.

— Уй, шибко боюсь, кусаются.

— Да показывай скорей, — тормошили они деда.

— Погодите, — добродушно улыбаясь, Батал приоткрыл край шапки.

— Котенок! — воскликнули радостно ребята.

— Где ты его, дедушка, взял?

— В степи. — Пока старик рассказывал о гибели манулы, из малахая высунулась голова котенка и уставилась любопытными глазами на девочку, потом показался более крупный котенок. Сложив передние лапки на опушку шапки, они дружно замяукали.

— Покормить их надо, — сказала бабушка Зайнагарад. — Асыл, — обратилась она к внучке, — налей в блюдце молока.

Девочка торопливо подошла к кувшину и, наполнив до краев блюдце, поставила его возле деда. Батал вытащил из малахая котенка. Манул, сердито урча, прилагал все усилия, чтобы укусить его за руку. Передавая его внуку Джанпасу, дед сказал:

— Бери осторожнее, этот сердитый и смелый, настоящий Коркыбас.

Мальчик взял манула на руки и сунул мордочкой в блюдце. Коркыбас фыркнул и попятился.

— А этого котенка назовем Монкулей, — продолжал Батал, поглаживая серебристую шкурку второго котенка.

Девочка была в восторге.

— Дедушка, ты мне подаришь его?

— Да, да, играй. Этот котенок ласковый, он скоро привыкнет к тебе.

Асыл поставила маленькую Монкулей к блюдцу и слегка наклонила ее голову. Котенок начал лакать. Коркыбас скосил глаза на сестру и, не устояв от соблазна, пополз к блюдцу. Вылизав все до капельки, котята попятились из людского круга. На ночь Коркыбас забился под сундук. Монкулей же доверчиво улеглась на постели девочки и, свернувшись в клубок, мурлыкая, закрыла глаза — уснула.

Ночью все проснулись от страшного грохота. Оказалось, Коркыбас забрался в самоварную трубу, вместе с нею свалился с полки и, весь испачканный сажей, в испуге метнулся на адыс (деревянная решетка, где коптится сыр) и опрокинулся вместе с ним на очаг. Мяукая, он заметался по юрте и, наконец, перепуганный спрятался вновь под сундук. Но где же Монкулей? Вскочив с постели, Асыл позвала Монкулей:

— Кыс-кыс-кыс!

Монкулей не показывалась. Девочка встряхнула одеяло, подушки, посмотрела за сундуком, заглянула под него и увидела лишь злобные глаза Коркыбаса. Монкулей нигде не было. Асыл заплакала. Старая Зайнагарад стала ее утешать.

— Спи, утром найдем.

— А если она убежала? — говорила она.

— Нет, не убежит: раз Коркыбас здесь, значит и Монкулей в юрте. Видимо, она забилась куда-нибудь от страха. Ведь ты сама видела, что наделал Коркыбас.

Девочка долго не могла уснуть. Ей было так жаль серебристую Монкулей с красивыми черными кольцами на хвосте!

Утром, когда дети еще спали, Зайнагарад и Батал принялись искать исчезнувшую Монкулей.

— Куда она девалась? — удивлялись старики.

Старый Батал, кряхтя, стал обуваться и вдруг почувствовал в сапоге что-то мягкое. Он поспешно выдернул ногу из голенища.

— Вот где она, беглянка! — воскликнул Батал и вытряхнул из сапога перепуганную Монкулей. Бабушка взяла котенка и положила к спящей Асыл. Но Монкулей не лежалось. Прыгая, как мячик, она добралась до дремавшей Асыл и стала играть ее косичками. Увлекшись игрой, котенок изо всей силы тянул Асыл за косы, сердито урчал. Быстро откинув одеяло, Асыл взяла его на руки и, прижав к груди, стала гладить спинку. Глаза девочки сияли. Чувствуя ласку, маленькая манула нежно замурлыкала и закрыла глаза.

Зато Коркыбас никак не привыкал к Джанпасу. Когда мальчик пытался извлечь его из-под сундука, манул фыркал, водил хвостом и угрожающе пел: — Ур-р-роо!

Прошло несколько дней. Коркыбас по-прежнему дичился людей и два раза оцарапал Джанпаса, пытавшегося взять его на руки. Но мальчик терпеливо сносил боль и ни разу не ударил его. Однажды Джанпас проснулся от чьего-то легкого прикосновения к щеке. Приоткрыв глаза, он увидел Коркыбаса. Котенок потерся о его щеку и улегся в ногах. Мальчик обрадовался. Это была его первая победа. Перед рассветом Коркыбас все же перебрался на свое излюбленное место под сундук. Совсем иначе вела себя Монкулей. Она не расставалась со своей хозяйкой и охотно забиралась на руки к старой Зайнагарад.

Второй месяц Асыл и Джанпас гостят у дедушки Батала. Сколько нового принесло им лето! Асыл собрала растения полупустыни для гербария. Правда, ей помог в этом Джанпас, который вместе с дедушкой выезжал в глубь Курая. И самое главное — они привезут домой редкий экземпляр дикой кошки. Все это интересно показать ребятам в школе. Вот только разрешит ли отец взять с собой манул? Этот вопрос волновал в одинаковой степени Асыл и Джанпаса.

Как-то Асыл сидела с Монкулей у юрты. К ней подошел Джанпас. Опустившись возле сестры, он спросил:

— Ты Монкулей с собой возьмешь?

— Да.

— Я не знаю, что делать с Коркыбасом. Он плохо привыкает к людям. Но я думаю, что добьюсь своего и мой Коркыбас станет ручным, — мальчик уверенно тряхнул головой. — А как ты думаешь, папа нам разрешит взять манул домой, в Кош-Агач? — спросил он после минуты раздумья.

— Не знаю, — ответила тихо девочка.

Приближался сентябрь. Дни становились короче. Коркыбас вырос. Крупнее стала и Монкулей. На ее пышной шкурке сильнее выступили проседь, темные полосы и выросли бачки. Оба они не уступали в ловкости и силе друг другу, но Монкулей доверчиво относилась к Асыл, а Коркыбас все еще недружелюбно поглядывал на Джанпаса и неохотно шел на зов.

В конце августа приехал, наконец, отец Джанпаса и Асыл. Увидев загорелых крепких детей, он обрадовался. — Придется вас на зиму здесь оставить, — сказал он, довольно улыбаясь.

— Что ты, папа, а со школой как? — ответил Джанпас. — Мы с Асыл давно тебя ждем. Коркыбас и Монкулей тоже хотят ехать в Кош-Агач.

— Кто такие? — не понял отец.

— Это два манула.

— Манулы? — отец с изумлением посмотрел на сына. — Как они попали к вам?

Мальчик подробно рассказал о находке котят в песках Курая и о жизни маленьких котят-манул в юрте деда.

— А ну-ка, показывайте свой зверинец, — обратился он к ребятам.

Джанпас поманил Коркыбаса, сидевшего на адысе. Манул спрыгнул неохотно, мальчик взял его на руки и пошел к отцу.

— Гладить нельзя, — предупредил он отца. — Он очень злой. — Увидев незнакомого человека, Коркыбас фыркнул и сразу же свирепо взъерошился.

— Ого, это редкий экземпляр дикой кошки. Надо взять его домой, — оживленно заговорил отец. — А у тебя что на руках, Асыл? — повернулся он к дочери.

— Монкулей.

— Да она, как домашняя. Погладить ее можно?

— Можно, если пальца не жаль, — усмехнулся сидевший на кошме Батал.

— Значит, тоже сердитая?

— Нет, папа, она ласковая, — убеждала Асыл.

— Хорошо, берем обоих. Двоим им будет веселее.

Довольные ребята бросились обнимать отца.

Когда все уселись в машину и шофер включил мотор, связанный по ногам Коркыбас сделал попытку соскочить с коленей Джанпаса и упал к его ногам.

Машина помчалась. Манул катался, точно шар, и на попытки людей взять его на руки злобно скалил зубы.

Испуганная Монкулей тесно прижалась к девочке.

Накинув старый мешок на Коркыбаса, отец Джанпаса попросил шофера остановить машину и перенести манула в ящик с инструментами. Всю дорогу в ящике раздавалось сердитое: — Мя-у-о-ор-р.

— А он там не задохнется? — беспокоился мальчик.

— Нет, в ящике есть отверстие.

Развязали Коркыбаса только дома. Почувствовав, что его ноги свободны, манул метнулся на шкаф. Свесив оттуда круглую голову, он злобно фыркнул. Манула забилась под большую кадку с фикусом и не вылезала оттуда даже на зов Асыл. Зато ночью, когда в доме все спали, Коркыбас и Монкулей долго бродили по комнатам, обнюхивая незнакомые предметы. Манулу заинтересовал блестящий, отливающий глянцем, черный ящик с открытой крышкой. Заглянув в его глубь, Монкулей увидела сложную сеть проводов и слегка тронула их лапой. Монкулей опустилась ниже, на клавиатуру рояля, и замерла от страха. Под ее ногами прозвучало басовито — динь! Манула подалась туловищем немного вперед и услышала более мягкое — динь! Объятая ужасом, она заметалась по клавишам — громовые звуки сопровождали каждое ее движение. Наконец, она спрыгнула на пол. Коркыбаса в комнате уже не было. Услышав «музыку» Монкулей, он в страхе метнулся на фикус и, сломав его, шлепнулся в кадку, вскочил, шмыгнул на кухню и загремел там посудой.

Проснувшись от шума, хозяева включили свет. То, что представилось глазам, заставило мать Джанпаса и Асыл всплеснуть руками. На полу лежал сломанный цветок, скатерть была сдернута со стола и на полу валялась разбитая пепельница. Ругая диких кошек, она стала приводить все в порядок.

Виновников разгрома нашли в печке, куда они забились в страхе.

На следующий день Асыл и Джанпас понесли своих питомцев товарищам.

Ребята тесным кольцом окружили Асыл и Джанпаса. Коркыбас грозно урчал и каждую минуту готов был нанести удар любопытному своей легкой, с острыми коготками лапкой. Монкулей же с любопытством рассматривала окружавших ее детей.

— Где вы достали таких кошечек?

— А почему у них растут бачки?

— А что они кушают?

— Отчего эта кошечка серебристая, а эта серая? — сыпались со всех сторон вопросы.

Асыл и Джанпас едва успевали отвечать.

На помощь им пришел учитель биологии. Увидев толпу ребят, он подошел, чтобы выяснить, что случилось. Каково же было его удивление, когда навстречу ему вышли двое школьников с маленькими манулами на руках.

— Петр Иванович, — обратился Джанпас к учителю. — Расскажите, пожалуйста, нам о манулах.

— Расскажите, расскажите, — подхватили ребята.

Петр Иванович улыбнулся.

— Что же, — сказал он, — охотно. Только где вы их достали?

— А это нам дедушка Батал подарил, — ответила Асыл. — Он привез из степи.

— Ну, что же, ребята, манулы, как видите, по своей величине едва превышают домашнюю кошку. Только шерсть у них густая и пышная, серовато-желтого цвета. Встречаются манулы в степях Средней Азии, от Закавказья и Туркмении до Тибета и Амура. Питаются манулы преимущественно мелкими грызунами и различными степными птицами. Несмотря на некоторый вред, приносимый дикими кошками, они все же полезны для сельского хозяйства, так как уничтожают очень много грызунов. Нападая на животных, дикая кошка вскакивает им на спину и старается перегрызть горло.

Если прыжок был неудачен, она не преследует убегающее животное, а ищет новую добычу. Обычная ее пища — мыши и мелкие птицы. Правда, есть случаи, когда они загрызают маленьких телят, оленей, косуль.

— А на людей они бросаются? — спросил звонкий голос.

— Нет, но надо быть с ней очень осторожным. Охотнику следует хорошенько прицеливаться, так как раненая манула смело бросается на человека. Она так глубоко вонзает в тело свои когти, что ее трудно оторвать; раны, нанесенные ею, долго не заживают.

— А собак она боится?

— Собак дикая кошка почти не боится. Когда собака приближается к ней, кошка вступает с ней в отчаянную борьбу. Она яростно царапается, старается попасть когтями ей в глаза, и борется до последних сил.

Интересный рассказ Петра Ивановича прервал беспокойный Коркыбас. Он стал грозно урчать и, царапаясь, пытался вырваться из рук Джанпаса. Пришлось Асыл и ее брату со своими питомцами вернуться домой.

Шли дни. Коркыбас постепенно привязывался к Джанпасу. Он признал мальчика своим хозяином и, кроме него, никого не хотел слушать. Стоило Джанпасу произнести: «Коркыбас», как манул был тут как тут. Но отец и мать могли звать его сколько угодно — он даже ухом не поводил. Спал он только в ногах мальчика и никого не подпускал к себе.

Однако во двор его еще не выпускали.

Монкулей же стала совсем домашней. Она, как собачонка, не отставала от девочки и нередко совершала с нею прогулки по двору. Однажды Асыл оставила манулу на крыльце, а сама ушла зачем-то в комнату. Вернувшись обратно, девочка не нашла кошки. Она обошла весь двор, но Монкулей не было. Чуть не плача, Асыл поднялась на крыльцо и уселась на ступеньки. Вскоре из-под навеса вышла Монкулей, держа в зубах задушенную курицу. Кошка выступала важно и, положив свою добычу у ног Асыл, нежно замурлыкала. С тех пор Монкулей на двор не выпускали.

— Представляю, что бы наделал Коркыбас, если бы он забрался в птичник, — сердито говорил отец дочери, когда та рассказала ему о проделке манулы, — он мог бы передушить всех кур. — Девочка чувствовала себя виноватой и молчала.

Наступила зима. Однажды во время зимних каникул отец Джанпаса заявил сыну:

— Недавно у меня был начальник отдела снабжения строительства. Жаловался, что крысы приносят большой вред продуктовому складу. Домашние кошки, которых впускали в склад, ничего не могут сделать с крысами. Хуже того, на днях нашли двух мертвых кошек. Крысы загрызли их. — Помолчав, отец добавил: — Я считаю, что Коркыбас и Монкулей справятся с грызунами.

У Джанпаса заныло сердце, он понял, что хотел сказать отец. Мальчику до слез было жаль расставаться с Коркыбасом, тем более теперь, когда он так привязался к нему. Но что делать — манулы нужны для охраны государственного добра.

— Хорошо, папа, — медленно промолвил он, — я скажу Асыл, и завтра отнесем манул в склад.

Отец с гордостью посмотрел на сына.

— Молодец!

Асыл проплакала целую ночь, но на следующий день, завернув Монкулей потеплее, вместе с Джанпасом направилась в контору строительства.

Начальник снабжения встретил их приветливо.

— Спасибо, ребята, — сказал он и повел их в склад. Он знал, что со стороны ребят это большая жертва, и не стал их ни о чем расспрашивать. Шагая по широкому двору, Джанпас спросил:

— А в складе нет больших отверстий? — Мальчик боялся, что манулы убегут.

— Нет. Не беспокойтесь, — успокоил их тот.

Вскоре они остановились возле длинного корпуса склада и, открыв дверь, вошли в помещение. Внутри склада было сумрачно. Ровными рядами лежали мешки и ящики с продуктами. Джанпас и Асыл выпустили кошек из рук и, не оглядываясь, вышли.

Коркыбас повел длинными усами и не спеша направился в глубь склада. Монкулей последовала за ним. Дверь закрылась. В складе стало темно. Манулы беспокойно обнюхивали незнакомые предметы. Вскоре их внимание привлек слабый писк. Из норы сначала показалась продолговатая голова, а затем и туловище крысы. Коркыбас и Монкулей навострили уши. Писк повторился. Из угла ему ответил второй, потом третий — крысы стали вылезать из нор. Коркыбас повел усами и припал к мешку. Монкулей также приготовилась к прыжку. Противный писк слышался отовсюду. Глаза манул сузились. И, когда крысы приблизились к месту, где лежали дикие кошки, Коркыбас выпрямился и пружинным броском метнулся в их гущу. За ним последовала Монкулей. Крысы бросились врассыпную. Схватив старого, с облезлой шерстью грызуна, Коркыбас стиснул его зубами и подбросил вверх, придавил туловищем второго и уцепился за третьего. Не отставала и Монкулей. Не давая опомниться, она давила крыс острыми зубами, рвала их когтями и, как бешеная, носилась по складу. Через несколько минут стало тихо. На полу валялось около десятка мертвых крыс. Коркыбас и Монкулей улеглись на мешках. Ночь прошла спокойно. Перед утром под полом послышалась оживленная возня, писк, беготня, и крысы стали вылезать отовсюду. Очевидно, они решили проучить кошек и вновь стать хозяевами склада. Собираясь по углам, крысы с опаской поглядывали на мешки, где лежали манулы. Вскоре плотной массой, издавая злобный писк, крысы двинулись на манул. Коркыбас поднялся на ноги и, играя хвостом, запел: «мя-у-о-о-р-р-р». Его желтые глаза загорелись недобрым огнем. Монкулей вздыбила шерсть и, вторя ему, запела свою грозную песню. Крысы, кусая передних за лапы, двигались к продуктам. Более смелые полезли на мешки. В воздухе промелькнули два гибких тела, и Коркыбас и Монкулей врезались в стаю крыс.

Утром, когда открыли склад, на полу были обнаружены десятки растерзанных крыс. Коркыбас и Монкулей не было видно. Как только загремел засов, они забрались на стропила и залегли в углу.

На пятый день охота за крысами для Коркыбаса и Монкулей закончилась. Больше писка не было слышно.

Работники склада не могли нахвалиться кошками и написали письмо в школу. В нем они благодарили пионеров Асыл и Джанпаса за помощь. Продуктовый склад был очищен от грызунов.

Через некоторое время Джанпас и Асыл передали манул в зоопарк.

 

КЫЗЫР

© Челябинское областное государственное издательство, 1949 г.

Это был странный теленок. На низких, но крепких ногах, с коротким туловищем, с покатой спиной, весь обросший черной густой шерстью, — всем своим видом он резко отличался от остальных питомцев колхозной фермы.

Родился он в горном Алтае в конце февраля. В те дни со стороны Курая дул холодный, пронизывающий ветер, и ледяное дыхание Белухи сковало местами Катунь.

Ферма, где родился черный теленок, была расположена в междугорье, которое, постепенно расширяясь, переходило в долину.

Окруженная со всех сторон горами, она была надежно защищена от ветров.

В телятнике было тепло и уютно. Мягкий свет висевшей над потолком лампы освещал клетки и сидевшую в углу возле печки старую доярку Куйрук.

Первые часы теленок спал, уткнувшись носом в мех. Перед утром он поднялся на ноги и, сунувшись в угол клетки, издал звук, похожий на хрюканье поросенка. Куйрук подошла к нему и погладила по спине: пора кормить.

Открыв клетку и подталкивая сзади теленка, доярка перешла с ним в другое отделение. При виде его с лежанки поднялась крупная корова. Вырвавшись из рук, теленок кинулся к матери и, припав к ее вымени, замотал хвостом.

Через некоторое время Куйрук отняла его от коровы и обтерла мордочку чистой тряпкой.

Обратно черный шел неохотно, упираясь, поворачивался всем корпусом и даже пытался боднуть женщину.

— Ишь, какой сердитый. Айда! Наелся — и спать, — ласково сказала доярка, втолкнув его за перегородку.

Черный теленок не унимался. Задрав хвост, он носился возле стенок, круто останавливался и, упираясь лбом в засовы, гремел ими на весь телятник.

— Кызыр-Торбок, — покачала головой женщина, — свирепый бык будет.

Утром колхозный счетовод записал в книгу, что теленок родился от пестрой Майки и монгольского яка по кличке Кара, то есть черный.

— Как назовем его, Куйрук? — обратился он к доярке.

— Кызыр, — коротко ответила та.

Весть о том, что Майка родила сарлыка (так называется по-алтайски помесь яка с местной коровой), быстро облетела колхоз. Первыми прибежали ребята. Кызыр в это время спал.

— Куйрук говорит, что он не мычит, а хрюкает, как поросенок, — разглядывая теленка, шепотом заявила брату маленькая Чечек.

— Неправда, — протянул тот недоверчиво, — все телята мычат. Верно, Куйрук? — спросил мальчик доярку.

— Нет. Этот теленок особенный. Через год вы увидите, у него вырастут хвост, как у лошади, большие рога и борода, как у козла. Это будет лучший верховой бык в нашем колхозе, — заявила гордо Куйрук и, спохватившись, поспешно сказала:

— А ну-ка идите отсюда. В приемник посторонним ходить нельзя.

Весной горы покрылись маральником и пестроцветом. В долине поднялись травы, выше, на склонах, зацвела акация и, чередуясь с черемухой, зазеленели кусты облепихи. Кызыр окреп и вырос. С широкой грудью, с короткой, но могучей шеей, покрытой длинной шерстью, которая густыми прядями свисала с боков, он перерос своих однолеток и стал признанным вожаком молодняка.

В жаркий день телята отдыхали в тени лиственниц или, забравшись в воду, лениво отмахивались хвостами от назойливых оводов. Сарлык же поднимался на скалы. Выбрав укромное место, он ложился на обрыве, свесив ноги в пропасть. Отсюда была видна вся долина: конусообразные, покрытые корой лиственниц аилы — летние жилища пастухов, — колхозные фермы, убегающий змейкой к Монголии Чуйский тракт. Не спуская глаз с молодого пастуха Баита, бык следил за каждым его движением. Точно выстрел, слышалось хлопанье бича. Телята неохотно выходили из воды.

Свесив бороду, сарлык ждет зова.

— Кызыр! — раздается снизу голос Баита. — Кызыр! — хлопнув бичом, пастух глазами ищет черного быка.

Сарлык поднимается со скалы и спускается в долину. Чем круче тропа, тем быстрее бежит бычок. И кажется Баиту, что с горы катится большой черный шар.

До позднего вечера водит Кызыр стадо. Не отставая, шагает за ними Баит — лучший колхозный пастух.

Приезжала в артель высокая, седая русская женщина. Энергичная, она живо интересовалась всей жизнью колхоза. Была и на ферме. Увидев Кызыра, спросила:

— Это от Кара и Майки?

«Удивительная у нее память, — подумал Баит. — Живет за 500 километров, а сарлыков Кошагача знает наперечет».

— Береги, Баит, черного, — сказала она ему. — Жаль только, что Кызыр не телочка. Ну ничего, нам и бычки нужны. — Оживившись, женщина продолжала: — Знаешь, Баит, а ведь интересная у нас с тобой работа. Ты подумай только: через несколько лет будем иметь породу коров, которая по жирности молока станет одной из лучших в мире. Разве не стоит для этого трудиться?

На прощанье она пожала руку пастуху.

Быстро промелькнуло лето. Поблекли цветы и травы. Сбросила свой пышный наряд лиственница. Печально шумели ветвями голые акации и клонились к земле кусты дикой розы. Лишь могучие кедры, точно бросая вызов осенней непогоде, гордо стояли в своей вечнозеленой красе. Откуда-то приползли туманы и, перевалившись через горы, серой пеленой повисли над долиной.

В те пасмурные дни, сбившись в тесную кучу, телята дрожали от холода и, жалобно мыча, поворачивали головы к теплой ферме.

Один лишь Кызыр по-прежнему чувствовал себя превосходно и подолгу бродил по горам. Однажды он наткнулся в кустарнике на медведя. Зверь был, видимо, молодой и силы сарлыка не знал. Поднявшись на задние лапы, он издал угрожающий рев. По могучему телу Кызыра пробежал чуть заметный трепет. Бык стоял, не двигаясь и не спуская настороженных глаз с противника. Медведь рявкнул вторично. И тут случилось то, что косолапый меньше всего ожидал.

Взметнув яростно копытом землю, сарлык ринулся на врага. Медведь едва успел увернуться от удара, и рога Кызыра врезались в корни кустарника. Сделав полукруг, бык вернулся к месту схватки, но косолапого уже не было. Кызыр в бешенстве начал ломать кустарник. Намотал на рога траву и, подняв голову, победно захрюкал.

Однажды сарлык рано утром вышел к воротам фермы и остановился в нерешительности. Долины, к которой он привык с лета, не было. Вместо нее лежала безжизненная равнина, и только кое-где виднелись согнувшиеся от тяжести снега кусты. Кызыр втянул в себя морозный воздух, но знакомого запаха трав так и не услышал.

Вскоре за спиной послышалось хлопанье бича и голос Баита:

— Эй, Кызыр, вперед! — Чуть тронув сарлыка концом кнута, пастух крикнул: «Вперед! Н-но!» — Бык неохотно вышел со двора, за ним потянулось и стадо. Баит вывел их на зимнее пастбище.

Вскоре в жизни Кызыра произошло событие, которое решило его судьбу. Как-то выгнав стадо, Баит оставил сарлыка во дворе. Из дому вышел старый пастух Мундус и, приблизившись к Кызыру, которого держал за рога Баит, накинул на него седло. Почувствовав на спине посторонний предмет, сарлык брыкнул ногами, и седло слетело.

— Принеси недоуздок, — сказал Мундус Баиту. — Накинь еще раз седло и поторопись затянуть подпругу.

Юноша потрепал по спине своего любимца и, осторожно опустив седло на быка, ловким движением застегнул подпругу. Мундус вскочил в седло.

— Отпускай! — подал он команду.

Сарлык стоял не двигаясь. Это был плохой признак. Тронув его слегка ногами, Мундус в тот же миг почувствовал, как летит по воздуху. Распластавшись в мягком снегу, старик осоловело смотрел на своего помощника.

— Баит, был я на быке или не был?

— Нет, это тебе только показалось…

— А-а, — усмехнулся Мундус и кряхтя поднялся на ноги, — ну, а теперь ты покатайся…

Поймав Кызыра, молодой наездник быстро вскочил в седло и крикнул Мундусу:

— Открывай ворота!

Поднимая вихри снега, Кызыр вылетел со двора фермы и помчался к горам.

Баит точно слился с быком. Не выпуская повода из рук, он дал сарлыку полную волю.

В бешеном галопе они все дальше и дальше удалялись от фермы. Посмотрев вперед, Баит вдруг изменился в лице. С северного склона горы к ущелью, куда мчал его Кызыр, ползла снежная лавина. Начинался обвал.

«Удастся ли повернуть Кызыра?» — промелькнуло в голове юноши. Натянув повод, он с радостью почувствовал, что бык послушно выполняет его волю. Описывая полукруг, сарлык повернул от ущелья обратно к равнине. За спиной Баита послышался грохот и треск падающих деревьев. Снежная лава стремительно катилась вниз, сокрушая все на своем пути. Но Баит и Кызыр были уже вне опасности.

 

БЕЛОГРУДЫЙ ВОЛК

© Издательство «Красный Курган», 1954 г.

Историю белогрудого волка рассказал мне старый казах охотник Умар — житель одного из аулов, расположенных в среднем течении Уй.

— Это было в гражданскую войну.

В то время юрта пастуха Бисимбая стояла на пригорке небольшого озера. Кругом на десятки километров раскинулась Тургайская степь. Днем Бисимбай пас отару вблизи от аула, а к ночи приводил ее в загон. Охранялись овцы двумя свирепыми псами.

Несколько ночей подряд пастух не мог уснуть. С вечера и до утра собаки заливались неистовым лаем. По широкому загону метались испуганные овцы. Бисимбай не мог понять причину беспокойства животных. Если это был волк, то непонятно, почему он не трогал овец? Странным ему казалось и поведение молодой овчарки по кличке Гераш. Кидаясь в ночную темь вместе со старым волкодавом Бербасаром, она возвращалась к юрте перед рассветом и, завидев хозяина, виновато виляла хвостом.

Ружье Бисимбай держал наготове. Ясно было одно: где-то недалеко бродил зверь. Так продолжалось недели две. Неведомый ночной гость по-прежнему беспокоил овец и собак.

Однажды жена Бисимбая Галия вышла за водой к озеру. Спускаясь с пригорка, она в испуге уронила ведро и бросилась бежать к юрте.

— Каскыр!

На крик жены выскочил Бисимбай.

— Где?

Запыхавшись от бега, Галия показала рукой на берег.

Пастух, схватив ружье, кинулся к озеру.

Большой широколобый волк с белым пятном на груди, завидев человека, побежал рысью. Бисимбай выстрелил. И, когда рассеялся дым, он увидел, как зверь, сделав огромный прыжок в сторону, исчез в камышах.

— Шайтан! — пастух сбросил на землю свою засаленную тюбетейку и почесал затылок.

— Чтобы Бисимбай сделал промах? Эко, или мои глаза трахома съела, или пальцы засохли? Вот так стрелок! — ругал он себя.

— А, может быть, волка и не было? Пойду, однако, посмотрю. — Спустившись к берегу, он стал внимательно рассматривать следы. — Нет. Это не волк. Тот бегает трусцой, а у этого шаг крупный. А это что такое? Белый волос? — Подняв бережно волосок, Бисимбай присел на корточки.

— Откуда он взялся? — Захватив жидкую бородку в кулак, пастух задумался. Вдруг его осенила догадка. Вскочив на ноги, он побежал к юрте.

— Галия, ты действительно видела волка?

— Да, ростом он был с годовалого теленка. Вот такой, — женщина подняла руку до груди.

— Это, Галия, был не волк, а одичалая собака. То была настоящая собака с белым пятном на груди. Теперь я понимаю, почему она не трогала моих овец.

Весть о необыкновенном волке далеко разнеслась по Тургаю. Бисимбаю не верили, над ним смеялись.

— Съезжу, однако, к своим друзьям, потолкую о белогрудом, — сказал он однажды Галии.

Через час, приблизившись к урочищу, где стояло несколько юрт, он остановил коня возле одной из них и не спеша слез с лошади. Хозяева встретили его приветливо.

Напившись чаю, Бисимбай осторожно повел разговор о белогрудом волке.

— Если ты уверяешь, что это была собака, то как же ты не мог ее убить? Какой ты после этого стрелок? Нет, это был старый опытный волк.

Пастух упрямо твердил свое.

— Это одичалая собака, в ней сила барса, быстрота джейрана и ум шайтана. Вы говорите, что я плохой стрелок? Настоящий охотник стрелять собак никогда не будет, — гордо выпрямился Бисимбай.

— Но ведь ты стрелял?

— Хотя бы, — бросил он вызывающе, — я стрелял для того, чтобы пугнуть, — и, стараясь оправдать себя в глазах охотников, он заявил: — Если это был волк, то почему он не трогал моих овец?

— Когда лежка волка находится недалеко от отары, то он ее никогда не трогает, — ответил ему старый охотник Рустем.

— Значит, вы мне не верите?

— Нет.

Обиженный Бисимбай, не простившись с друзьями, уехал.

Кто был белогрудый? Волк или собака? Об этом знали только два человека. Один из них, старый чабан Жексамбай, жил недалеко от места, где впадает река Уй в Тобол, другой — хозяин белогрудого — юноша Абдурахмат томился в то время в Кустанайской тюрьме.

До ареста, скрываясь от белых, Абдурахмат жил у Жексамбая, полюбившего его, как сына. Летом, направившись в соседний аул, они наткнулись в балке на волчий выводок. Волчица была убита выстрелом Абдурахмата. Жексамбай прикончил всех волчат, за исключением одной маленькой самочки. Старик привез ее домой и посадил на цепь. Прошел год. Волчица постепенно стала привыкать к новой обстановке и к людям, а через некоторое время она принесла щенков. Лучшего из них, по кличке Казбек, Жексамбай подарил Абдурахмату.

Когда из станицы Звериноголовской в степь вышел карательный отряд хорунжего Пономарева, оставаться у Жексамбая стало опасным. И Абдурахмат, захватив с собой ружье и Казбека, направился вверх по реке Уй.

Юноша облюбовал себе для жилья старую заброшенную заимку, недалеко от Кочердыка. Казбек вырос в большую умную собаку. Это был редкий экземпляр степной овчарки с низко нависшим надлобьем, с развитыми челюстями и с большим белым пятном на широкой груди. На своих крепких жилистых ногах он легко догонял степную лисицу и мертвой хваткой валил волка на ходу.

Однажды Казбек в погоне за лисой забежал далеко от жилья и вернулся поздно вечером. Как обычно в таких случаях, поскреб дверь, ожидая, что хозяин впустит его в избу, но дверь не открылась. Казбек стал обнюхивать следы. У самых дверей услышал запах чьих-то незнакомых ног. А вот и следы Абдурахмата. Впереди и позади следов был виден отпечаток чьих-то ног. Метрах в десяти от заимки следы людей исчезли, и дальше в степь тянулись уже конские следы. Обнюхивая их, Казбек отдалялся все дальше и дальше от жилья.

Километра через два собака остановилась. Перед ней текла широкая Уй. Следы потерялись. Казбек побежал вдоль берега, но знакомого запаха копыт абдурахматовского коня не было слышно.

Пронизывающий осенний ветер гнал невидимые рокочущие волны. Набегая на берег, они торопливо скатывались мелкими струйками обратно в темную пучину вод. Через редкие разрывы тяжелых туч на миг выглядывала луна и, осветив пустынный берег и сидящую на нем одинокую собаку, скрывалась вновь.

Инстинкт подсказывал Казбеку, что с хозяином случилось что-то неладное. Задрав морду вверх, он протяжно завыл. Тоскливые звуки повисли над рекой и, подхваченные ветром, растаяли далеко в степи. Перед утром Казбек прибежал на заимку. Там по-прежнему было пусто. Свернувшись клубком около двери, он задремал. Часто, ворочаясь во сне, он жалобно скулил, изредка прислушиваясь к возне мышей в старой соломе. Пошел снег. Тоскливо стало в Тургайской степи. Одинокий пес бродил вокруг избы, ожидая хозяина. Абдурахмат не возвращался. Голод гнал Казбека в степь. Но, поймав зайца или другого зазевавшегося зверька, он вновь приходил к жилью.

Так прошла зима. Как-то ночью Казбек услышал вой волчицы. Шерсть его вздыбилась. Вой повторился. Собака стояла не двигаясь, изредка поворачивая голову то в сторону заимки, то по направлению звука. Инстинкт волка победил, и, задрав морду, Казбек завыл. Голос волчицы послышался ближе. Белогрудый бросился к ней. Волчица, как бы не замечая белогрудого, не торопясь, шла к зарослям кустарника. Неожиданно с противоположной стороны Казбек заметил мчавшегося во всю прыть матерого волка. Произошла короткая схватка. Страшные клыки белогрудого вонзились в шею волка, и тот повалился на снег. С видом победителя Казбек подошел к волчице.

Через несколько месяцев в глухой балке, сплошь заросшей кустарником, появились волчата. В те дни у белогрудого было много забот. Целыми сутками он охотился за мышами, сусликами и приносил их на дно балки. Волчата были прожорливы и часто дрались из-за добычи. Иногда из логова вылезала похудевшая волчица и, греясь на солнцепеке, смотрела на игру детенышей. Было их семь. Шесть из них походили на мать, седьмой — на белогрудого. Такой же широколобый, с едва заметным белым пятном на груди, он скоро перерос своих братьев и сестер. Когда отец приносил добычу, он пожирал ее первым. Злобные волчата гурьбой наваливались на коротконогого, но тот, разметав их, во всю прыть мчался к отцу. Казбек ласково лизал прижавшегося к нему любимца.

Волчата подрастали. Они уже рыскали по кустарнику, принюхиваясь к незнакомым предметам.

Стоял август. Над Тургайской степью трепетало знойное марево. Было слышно, как свистели суслики и проносились небольшие стайки скворцов. Над балкой стрекотали бойкие сороки и воровато смотрели на игравших костями волчат.

В один из таких дней Казбек, в поисках добычи, ушел далеко от своего логова и, заметив лису, погнался за ней. Прячась в высокой ковыльной траве, зверь начал петлять, взяв направление на старый курган. Обогнув солончаки, лиса зигзагами поднялась на бугор. Казбек, зная уловки зверя, гнал его без передышки. Лиса заметно замедлила бег. Ее пышный хвост волочился уже по земле. Добыча была близка. Неожиданно с противоположной стороны кургана показался молодой волк. Завидев его, лиса заметалась. Стараясь первым нагнать ее, белогрудый напряг все свои силы, но, когда он был уже совсем близко от лисы, незнакомый волк броском опередил Казбека и вцепился ей в горло. Белогрудый бросился на противника и вдруг замер. Перед ним стоял широколобый, его сын.

Казбек по-собачьи завилял хвостом и, высунув язык, улегся возле любимца, Покончив с лисой, они вместе спустились с пригорка. В двух километрах от места охоты волки наткнулись на конский след, который шел с запада на восток. Казбек обнюхал тропу и быстрыми скачками поднялся на возвышенность. Широколобый последовал за ним. Вскоре они увидели далеко в степи одинокую фигуру всадника. Белогрудый долго не спускал с него глаз, и только когда тот как бы растворился в трепетном воздухе степи, улегся на горячую землю и закрыл глаза. Что-то далекое, давно забытое промелькнуло в голове собаки. Вскочив на ноги, белогрудый бросился бежать по следу. Его нагнал широколобый и встал мордой к отцу, как бы спрашивая: что ты надумал? Казбек обнюхал сына и повернул обратно.

Однажды белогрудый заметил группу всадников. Почуяв опасность, он незаметно опустился в балку и с помощью своей подруги загнал волчат в густой кустарник. Люди приближались. Широколобый лежал, не спуская глаз с отца. Вскоре с восточной стороны балки послышалось легкое пофыркивание лошадей. Волчица, поднявшись на ноги, лязгнула зубами.

Всадники спешились. Чей-то густой бас произнес:

— Волчий выводок находится внизу балки.

— Почему ты так думаешь, Митрич? — спросил молодой голос.

— Примета есть. Если сороки кружатся на одном месте, значит есть падаль, а где падаль, там и волки. Чуешь запах?

В вечернем воздухе со дна балки несся противный запах волчьего логова.

— Оклад надо ставить, — продолжал бас, — а завтра на рассвете я попробую подвывать. Если ответят волки, значит, я не ошибся.

Вскоре длинная бечева, на которой болтались разные флажки, кольцом охватила логово зверей и сомкнулась возле стреноженных на ночь лошадей.

Ночь прошла тревожно. Когда встала утренняя заря, со стороны людей послышалось: у-у-у-о-о-о. Выл какой-то матерый волк. Волчата, не вытерпев, затявкали: гам, гам, гам, о-о и начали подвывать. Голос чужого волка начинался с высокой ноты и постепенно переходил на низкое: у-у-у-а-а. Ответила и волчица. По телу белогрудого пробежала дрожь. Волнение отца передалось широколобому. Усевшись на задние лапы, он затянул неумело: у-у-о-о-о, но, почувствовав зубы отца, взвизгнул от боли и замолчал. В предутреннем воздухе послышался голос человека:

— Ну и мастер же ты, Митрич, подвывать, у меня даже мурашки по коже забегали от твоего воя.

— Не впервые, — довольным тоном прогудел бас, — теперь не уйдут. Становись по местам!

Над степью поднялась оранжевая полоска света, а вслед за ней яркие лучи невидимого еще солнца полыхнули по небосклону. Волчица выбежала из кустов и, наткнувшись на флажки, метнулась в сторону.

Раздался выстрел. Второй. Высоко подпрыгнув, волчица упала. Детеныши заметались по кустарнику. Выстрелы участились.

Белогрудый припал к земле и, прячась в кустах, пополз к опасной бечеве. Подражая отцу, широколобый следовал за ним. Преодолевая страх, Казбек перемахнул через флажки. За ним пружинным броском оторвался от земли и широколобый. Вскоре их серые фигуры замелькали далеко в степи. В балке остались трупы матери-волчицы и ее шестерых детей.

На вторые сутки белогрудый с сыном устроили себе логово в прибрежных камышах, где и встретил белогрудого Бисимбай.

Надвигалась осень. Побурела трава. По Тургайской степи, гонимые ветром, стремительно неслись серые клубки «перекати-поле». На озерных плесах стаями собирались птицы. Над сумрачной землей низко плыли туманы, с серого и холодного неба доносился печальный крик журавлей. Длинными косяками на юг летели казарки. Образуя полукруг, тяжело махали крыльями дрофы, и в воздухе было слышно их дробное: кррр! кррр! Проносились стремительные чирки. Птичий гомон над озером не умолкал ни днем, ни ночью.

Белогрудый лежал в кустарнике, чутко прислушиваясь к осенним шорохам степи. Он ждал сына, который стал заметно чуждаться отца, пропадая по нескольку дней подряд. К этому времени широколобый вырос в крупного волка. Он обладал острым нюхом, зорким глазом и хитростью. Для домашних животных он стал настоящим бичом. Охота на овец у широколобого превращалась в буйное озорство. Он губил их целыми десятками. Вот и сегодня, загнав пугливых животных к озеру, он разбросал их трупы по всему берегу, а сам направился к отцу.

Перед утром выпал снег. Потом выглянуло солнце и вновь спряталось за тяжелую тучу.

В тот день к юрте Бисимбая подъехал старый казах. На высокой луке седла сидела большая птица.

— Рустем не был? — спросил он хозяина после обычного приветствия.

— Нет, — ответил тот.

— Охоту на белогрудого волка начнем с утра, — заявил гость. — Беркута кормить не надо, — сказал он сердито Галии, которая хотела подать орлу кусок мяса. — Чем голоднее, тем злее будет птица. С белогрудым надо покончить. Восемь овец в моей отаре зарезал.

— А у меня пять, — сообщил с порога входивший в юрту Рустем.

— А какой он из себя? — спросил Бисимбай старика.

— Большой волк, с белым пятном на груди. Так рассказывал мой сосед Нуриман, который видел его близко.

— Тот самый, которого ты встретила на берегу озера, — шепнул жене Бисимбай.

То, что приписывали Казбеку, было делом широколобого, который за последние дни участил свои набеги на овец.

Пообедав, казахи сели на коней и, захватив с собой беркута и короткие палки, выехали в степь. Обогнув озеро, старик отстегнул кольцо, к которому был прикреплен орел, и, сняв с него кожаный колпачок, подбросил птицу вверх. Описывая спирали, беркут поднимался все выше и выше. Не спуская с него глаз, медленно ехали охотники.

В это время с противоположной стороны озера показался новый всадник. Подъехав к юрте Бисимбая, он спросил Галию:

— Где хозяин?

— Уехали на охоту с беркутом ловить белогрудого волка.

— Бе-ло-грудого?! — протянул с изумлением незнакомец. — А давно он появился здесь?

— С зимы прошлого года. Такой огромный, с белым пятном на груди. Так он меня напугал, хотите, расскажу?..

Но гостя в юрте уже не было. Вскочив на коня, он помчался к месту, где кружил беркут.

— Сомнений нет, это Казбек. Наконец-то я его увижу, — шептал всадник, подгоняя коня. Это был Абдурахмат.

Степной орел продолжал кружиться, разыскивая добычу. Вдруг, сложив крылья, он комком упал на кустарники, из которых выскочили два волка. Один из них — широколобый — помчался к озерным камышам, а на втором, вцепившись в спину острыми когтями, сидел беркут.

Пытаясь сбросить с себя птицу, Казбек повалился на землю. Орел взлетел. Белогрудый помчался в степь. Тяжело махая крыльями, беркут снова настиг его. Началась ожесточенная борьба. Белогрудый падал на спину, вскакивал и вновь падал. Беркут не отставал. Остерегаясь зубов, он бил его острым клювом, рвал густую шерсть и, когда тот падал на землю, взмывал вверх.

Охотники были уже совсем близко. Вслед за ними с криком: «Стой! Стой!» — мчался Абдурахмат. Но в азарте погони они не слышали его голоса. Изнемогая от усталости и ударов клюва, белогрудый напрягал последние силы. Беркут тяжелой ношей сидел у него на спине. Сделав последнюю попытку сбросить орла, Казбек упал. В тот же миг его настигли люди. Сильный удар палкой оглушил белогрудого.

— Стой! — соскочив на ходу с коня, Абдурахмат растолкал охотников и наклонился к собаке.

— Казбек!

По телу белогрудого пробежала дрожь. Точно из тумана ему послышался голос хозяина.

— Казбек! — юноша прижал к груди голову своего друга.

Белогрудый сделал попытку подняться на передние лапы, но не смог и, ослабев, свалился на землю.

Прошло несколько дней. Раны, нанесенные орлом, быстро заживали. Старый Рустем, стараясь загладить свою вину перед Абдурахматом, привез лечебную мазь. Заботливый уход хозяина вернул Казбека к жизни. Вскоре собака и сама стала находить нужные ей целебные травы.

В конце сентября, захватив Казбека, Абдурахмат выехал на старую Кочердыкскую заимку.

— Я прошу тебя, Бисимбай, — сказал юноша своему другу на прощанье, — подъехать завтра ко мне и увести коня. Его нужно спрятать у Нуримана, что живет у устья реки Уй. Он тоже партизан. Когда настанет момент для выступления, пускай предупредит меня.

* * *

Партизанский отряд, в котором находился Абдурахмат, под натиском многочисленного и хорошо вооруженного противника отступил к Мыркайским камышам.

Заросли камыша были надежной защитой от пуль. Растянувшись вдоль берега огромного озера, они постепенно переходили в мелкий кустарник, теряясь в низине мелководной Уй. За ней шла безбрежная степь.

Белогвардейские части вместе с аллаш-ордынскими расположились на возвышенности. Отсюда им далеко была видна окружающая местность.

Стояли безветренные осенние дни. Казалось, ничто не нарушало спокойствия Мыркайских камышей. Тихо, точно переговариваясь между собой, качались пушистые метелки.

Командир партизанского отряда, молодой, сильный казах из Кустаная Омарбаев вызвал к себе Абдурахмата, который вместе с группой товарищей находился на восточном берегу озера и наблюдал за передвижением белогвардейских частей.

— Нам нужно пробиться к реке Уй, — сказал командир Абдурахмату. — Ты смелый разведчик, я на тебя надеюсь. Необходимо узнать расположение белых на восточном берегу озера, их численность. Осмотри хорошенько местность и возвращайся к утру. Помни, что от тебя зависит судьба всего отряда.

Простившись с командиром, Абдурахмат направился к заставе.

— Сегодня ухожу в разведку, — заявил он товарищам. — Если услышите выстрелы, значит, нужна помощь. С собой беру только Казбека.

Услышав свое имя, белогрудый вильнул хвостом.

Вечерние сумерки медленно окутывали камыши. На увале, где расположились белогвардейские части, зажглись костры, Абдурахмат выполз из камышей и, подняв голову от земли, прислушался. Невдалеке паслись казачьи кони, и в кустарниках были слышны голоса сидевших в засаде белогвардейцев.

«Только бы не заметили», — пронеслось в голове юноши. Смелый разведчик пополз дальше. За ним, неслышно припадая к траве, точно подкрадываясь к добыче, следовал Казбек. Миновав благополучно казачий секрет, Абдурахмат поднялся на ноги и зашагал по направлению к реке. Не доходя с полкилометра до нее, он заметил всадника, который, положив ружье на луку седла, медленно передвигался по направлению к белым.

«Дозорный! Но как его снять с седла? — рука Абдурахмата потянулась к ружью. — Нет, стрелять не годится. Этим можно вызвать тревогу, тогда все пропало». Но желание достать «языка» было сильно, и юноша, притаившись в кустах, стал дожидаться всадника.

Вскоре послышалась гортанная песня, и Абдурахмат узнал в незнакомце аллаш-ордынца — своего злейшего врага.

Остальные события промелькнули с быстротой молнии. Схватив одной рукой повод коня, Абдурахмат с силой дернул белогвардейца с седла. Падая, тот успел ухватиться за гриву, и испуганная лошадь взвилась на дыбы и сшибла юношу с ног. В тот же миг на круп коня, точно пантера, вскочил Казбек и вцепился зубами в аллаш-ордынца. Тот камнем свалился на землю.

— Алла, алла! — завопил он испуганной умолк под тяжестью навалившегося на него Абдурахмата. Лошадь исчезла в темноте.

Обратный путь смелого разведчика прошел без приключений. Узнав от пленника слабые участки расположения белогвардейских частей, партизанский отряд под покровом ночи благополучно вышел из Мыркайских камышей и, переправившись вброд через Уй, рассеялся по степи.

Обозленные неудачей, белогвардейцы обрушили свою месть на аулы.

Абдурахмат скрылся на Кочердыкской заимке.

В этот глухой угол Тургайской степи люди заглядывали редко и раньше. Только однажды Абдурахмат увидел на горизонте всадников и, зажав морду Казбека, пытавшегося залаять, затащил его в избу.

Настала зима. Степь уснула под снежным покровом. Изредка приезжал Бисимбай и привозил с собой продукты, сообщал новости.

Белочехи, а с ними и белое казачество, отступили от Челябинска к Петропавловску. Отдельные отряды их просочились и в Тургай. Бисимбай видел даже, как везли артиллерию. Он передал Абдурахмату, что его ждут в Александровку в январе.

Однажды, выглянув зачем-то из избы, юноша заметил длинную вереницу конников, двигавшихся по направлению к заимке. Куда спрятаться? Кругом голая степь. Взгляд Абдурахмата упал на сруб колодца. Юноша знал, что вода в нем вымерзла, и на дне лежал толстый слой льда. Бросившись к избе, он захватил там ружье с патронами, валявшуюся под нарами старую веревку и побежал к колодцу. Закрепив один конец веревки за верхний венец сруба, он стал спускаться вниз. Но тут случилось несчастье. Гнилая веревка не выдержала его тяжести, лопнула, и Абдурахмат упал на дно.

Сверху послышался тревожный лай Казбека. Пес метался вокруг колодца, скулил и порывался прыгнуть к хозяину. Только властный окрик Абдурахмата: «Нельзя!» — держал собаку наверху.

Конники, видимо, спешили и проехали мимо заимки.

Все попытки Абдурахмата выбраться из колодца были безуспешны. Обрывок веревки висел слишком высоко, а обледеневшие стенки сруба не имели ни одного, хотя бы маленького выступа.

Ночью разыгралась метель. Съежившись, Абдурахмат прислушивался к вою ветра. В колодце стало темно, как в могиле. Отверстие занесло снегом, буран наметал над срубом сугробы.

Прошло несколько томительных часов. Вдруг сверху послышалась какая-то возня и на голову Абдурахмата посыпался снег. Раздалось радостное повизгивание Казбека. Просунув морду через отверстие, белогрудый залаял, как бы вызывая хозяина наверх.

«Если Казбек прыгнет в колодец, то оба с мим мы окажемся в этой проклятой мышеловке. Тогда надежды на спасение не будет», — подумал Абдурахмат и крикнул: — Пошел! Пошел!

Казбек попятился и вылез из сугроба, наметанного возле колодца.

Буран утих. Скупое зимнее солнце осветило степь, занесенную снегом, заимку и лежащую недалеко от колодца собаку. Она прислушивалась к звукам, доносившимся из колодца: то прыгал, стараясь согреться, Абдурахмат.

Казбек поднялся и быстрыми скачками понесся в степь. Вскоре его серая фигура замелькала на увале и дальше, по направлению к устью реки, где была зимняя стоянка Бисимбая.

…Обессиленный Абдурахмат все еще сидел на дне колодца. В его мозгу, точно тяжелый жернов, ворочалась одна мысль: «Не уснуть бы, тогда смерть…»

И вдруг, когда юноша окончательно потерял способность сопротивляться усталости и сну, сверху свалился белогрудый и, радостно взвизгивая, завертелся возле хозяина.

Подоспевший Бисимбай вытащил полумертвого Абдурахмата из колодца.

Вечером, когда юноша пришел в себя, пастух рассказал:

— Перед утром слышу: собаки лают и кто-то скребет дверь землянки. Открыл, вижу — белогрудый. Ну, думаю, если Казбек прибежал один, значит, с хозяином случилось несчастье. Оседлал коня — и к тебе…

— А как же ты, — прервал его Абдурахмат, — узнал, что я в колодце? Ведь кругом все занесло снегом.

— Очень просто, — ответил пастух. — Как только я слез с коня, белогрудый не дал даже привязать лошадь. Вцепился зубами в мой бешмет и потащил к колодцу. Ну и собака! — закончил он, покачав головой.

Казбек, как бы понимая, что речь идет о нем, радостно вильнул хвостом и положил свою могучую голову на колени хозяина.

 

ПИП

В один из майских дней пятиклассники сельской школы Митя Паклин и Сережа Хлызов отправились на рыбалку. Озеро, где они ловили гольянов — мелкую, но вкусную рыбешку, — называлось Домашним. В нем по берегам обильно росли тальник, осока, а посредине лежала лабза, и там виднелся мелкий березняк, уродливый по форме, но богатый капокорнем.

Ребята уселись в старый, непригодный для плавания бат, миновали широкую гладь озерного плеса и, поминутно вычерпывая воду из продырявленного бата, пристали к кромке лабзы.

День был тихий, безветренный, весеннее солнце светило ярко, и от этого вода казалась зеркально чистой. Над ней с криком кружили чайки. От светлого бора, окружавшего озеро, доносился еле уловимый запах хвои.

В тот день клев был хороший, и в банках, наполненных наполовину водой, плескались десятка два гольянов. Ребята уже хотели ехать домой, как вдруг их внимание привлек маленький дикий утенок, который вынырнул из воды недалеко от них и, как бы испугавшись своей смелости, нырнул обратно и показался у кромки лабзы. Энергично работая лапками, скосив глаза на рыбаков, он исчез в камышах. Затем из зарослей послышалось «пип-пип» и умолкло.

— Давай поймаем утенка, — предложил Митя своему другу.

— Как же, поймаешь его, — протянул Сережа. — Лабза большая, гоняйся за ним… Не заметишь, как в окно попадешь.

— А почему он один, без утки? — спросил Митя и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Я думаю, что утенок потерял мать. Мне говорили, что утки в поисках лучшего корма переходят вместе с выводком на другие озера. А этот просто отстал.

— Не пропадет, — уверенно произнес Хлызов. — Здесь ему хватит еды. Завтра его опять увидим. Дальше плеса никуда не уплывет. Да и зачем ловить? Он еще маленький.

— Мы его подержим на руках и отпустим.

Сережа махнул рукой:

— Ну его. Пускай плавает. Ты вот лучше вычерпывай воду из бата. Видишь, сколько ее набежало. Как бы ко дну не пошел.

Утонуть ребята не боялись — оба были хорошие пловцы. Порыбачив еще некоторое время, они поплыли домой.

Наступил вечер. Плесо опустело. Вечерние лучи закатного солнца легли на озеро, окрасив его в полусумрачные тона.

Оставшись один, утенок долго искал мать, оглашая воздух жалобным «пип-пип».

Первую ночь он провел между двумя кочками, тесно стоявшими друг к другу. Теплая майская ночь была полна каких-то неясных звуков, таинственных шорохов, и только где-то посредине лабзы ухала выпь. Каждый раз, заслышав этот звук, утенок сильнее прижимался к кочке. Неслышно пролетела какая-то ночная птица; недалеко от Пипа, так будем называть утенка, проплыла ондатра. При виде ее хищной морды, глянцевой при бледном свете луны, спинки с длинным крысиным хвостом у Пипа замерло сердце от страха. Инстинкт подсказал Пипу не шевелиться.

Рассвет застал его у кромки лабзы, в зарослях осоки. Всходило солнце, посеребрило гладь плеса и бросило теплые лучи на ожившую от птичьего гомона лабзу. Пип стремительно гонялся за мошкарой, подпрыгивая, ловил ее на лету, и в это солнечное утро ночные страхи, казалось, прошли для него бесследно. Зоркие глаза Пипа заметили, как из переулка к берегу, переваливаясь на коротких лапах, важно шла толстая утка. За ней дружно бежала стайка таких же маленьких, как он, утят. Гнала их к озеру женщина. Достигнув берега, утка с ходу плюхнулась в воду, утята последовали за ней. Постояв на берегу, женщина ушла. Пип настороженно смотрел на своих собратьев, затем набрался смелости, подплыл к ним поближе. Прошло немного времени, и Пип вместе с домашними утятами уже спокойно плавал между кустами старого засохшего тальника.

Утка знала, что здесь ее питомцам не грозит опасность с воздуха. Коршуну легче достать добычу на чистой от зарослей воде. В кусты, где плавали утята, он не бросится с высоты — может напороться на острые сучки, и тогда ему гибель. Но этого не знали глупые утята, и они не слушались матери, выплывали на плесо. И вот случилось непоправимое. Пип вместе с тремя друзьями выплыл из кустов, не замечая опасности. В небе показался коршун. Утка издала тревожное «кряк!», но поздно: пока утята торопливо плыли к спасительным кустам, хищник камнем упал на одного из них и взмыл с доверчивым утенком вверх. Во время нападения коршуна Пип успел нырнуть и тем спасся от беды. Показываться из воды долго не смел. Увидев лодку с ребятами, он нырнул еще глубже и выплыл только у лабзы. Охваченная тревогой утка все еще продолжала кричать, созывая рассыпавшихся в тальнике утят. Но Пип на зов не поплыл. И только в полдень, когда солнце достигло своего зенита, Пип, видя, что утка с утятами плавает недалеко от него, присоединился к ним. Домашние утята вместе с Пипом вышли на берег и торопливо направились по переулку. Пип остался у воды, провожая глазами своих приятелей, торопливо семенивших за матерью. Покружил среди знакомого тальника и, скосив глаза на небо, нет ли там опасности, выбрался на чистую воду. Тут его и заметили ребята.

— Я ведь тебе говорил, что утенок никуда не денется с плеса, — давай приучим его к себе, — заговорил Сережа.

— Дикого утенка? — в голосе Мити послышалось недоверие.

— Что особенного? Мы будем прикармливать хлебом. У тебя крошки есть?

— Остались.

— Бросай их утенку.

Испугавшись резкого движения руки, бросившей хлебные крошки, Пип стремительно нырнул. Ребята отъехали недалеко от места рыбалки и стали наблюдать. Крошки лежали на дне, и Пип смело начал их подбирать.

Так продолжалось несколько дней. Пип уже проплывал со стайкой домашних утят мимо лодки с ребятами, но все еще продолжал остерегаться.

В июне, когда болотные кочки покрылись ярко-зеленой осокой, Пип в ожидании хлебных крошек начал уже один кружить недалеко от ребят. Радость юных рыболовов была безгранична.

— Ну вот, ты сомневался, что нельзя приучить дикого утенка. Смотри, он нас не боится, — говорил своему другу Сережа.

В один из солнечных июньских дней над плесом пролетела дикая утка. Пип проводил ее взглядом, приподнялся на лапках, похлопал крыльями и, не отрываясь от воды, пролетел вслед за ней метра два.

— Слаб еще, не может подняться на крыло, — наблюдая за утенком, заметил Митя и бросил в воду очередную порцию хлебных крошек. — Пип, Пип, — позвал он его.

Утенок приподнял головку и повернулся от лабзы на зов своих друзей. Он начал привыкать к своей кличке и каждый раз, когда раздавался зов, охотно выплывал из зарослей, но вплотную к лодке с ребятами по-прежнему не приближался.

В конце июня он увязался за домашними утятами и вылез из воды вместе с ними на сушу. Утка со своими питомцами направилась на обычную кормежку. Утята шли за ней гурьбой. В переулке, на полпути к дому, утка издала тревожный крик. Утята сбились в кучу. Из деревни, направляясь к озеру, бежало какое-то черное лохматое чудовище и, не обращая внимания на утят, остановилось недалеко от них, вынюхивая что-то в траве.

Послышалось успокоительное «кряк!» и, переваливаясь с ноги на ногу, утка пошла дальше. При виде собаки Пип присел от страха, но, видя, что утята спокойно идут за уткой, последовал за ними. Нырнув в подворотню, утка с разбега сунула нос в корытце с месивом. Глядя на своих приятелей, Пип тоже начал есть мятую картошку, перемешанную с отрубями и мелко нарубленной крапивой. Пища ему так понравилась, что он даже залез в корытце. Неожиданно над ним выросли чьи-то длинные ноги, раздалось хлопанье крыльев и оглушительное «ку-ка-ре-ку!». Тараща испуганные глаза, Пип бросился наутек со двора.

— Смотри, Пип бежит из переулка, — показывая Мите на дикого утенка, оживленно заговорил Сережа. — Должно, уходил с утятами на кормежку. Но почему он один?

— Испугался и дал стрекача, — улыбнулся Митя. И когда Пип выплыл на середину плеса, Паклин привычным движением бросил в его сторону крошки хлеба. Пип нырнул, подобрал свою добычу и безбоязненно проплыл под водой, где стояла лодка. Ребята не заметили, как он вынырнул на другой стороне. Долго искали глазами, и, только повернувшись к лабзе, они заметили Пипа, спокойно плавающего недалеко от них.

В начале осени Пип превратился в красивого селезня и начал сторониться домашних уток. Вечерами и рано утром он исчезал с плеса и только днем садился на его спокойную гладь, ожидая ребят. Так повторялось несколько раз.

Наступила ненастная пора. Побурела осока, пожелтели листья берегового тальника, и холодный ветер сбрасывал их в сумрачные волны озера. Обнажились деревья. По ночам было слышно, как гукали совы. Давно улетели скворцы и певчие птицы. Колхозники заканчивали полевые работы. В шум тракторов вливался иногда прощальный крик журавлей. Ночью и утром застывала вода у берегов, и только днем гонимые ветром озерные волны крошили слабый ледок.

Все чаще и чаще дикие утки сбивались в стаи, собираясь в далекий путь. С ними был и Пип.

В конце осени, Сережа Хлызов и Митя, сделав уроки, поехали на рыбалку. Они направили лодку к знакомой лабзе. Там гулял холодный, пронизывающий ветер, да и клев был плохой, и ребята начали свертывать удочки. Над головой пролетела стая уток. Вот одна из них отделилась от стаи, низко спустилась над плесом и, сделав как бы прощальный круг над ребятами, взмыла вверх.

— Пип!

Сережа с Митей долго смотрели вслед быстрокрылой птице. И когда та скрылась в сумрачной дали, ребята взялись за весла.

 

Г. А. Устинов

 

#img_21.jpeg

 

ПУШИНКА

© Южно-Уральское книжное издательство, 1967 г.

В ТЯЖЕЛУЮ ПОРУ

В тот год зима на Урале была суровой. От сильных морозов глухо потрескивали вековые миньярские леса.

Крепко спали в своих убежищах жирные барсуки, косматые медведи, колючие ежи. От стужи закопалась в снег боровая дичь: тетерева, глухари, рябчики.

Снег выпал глубокий. Он придавил кустарники, облепил деревья. Вечнозеленые сосны, ели и пихты стояли, словно в белых тулупах. А когда налетал «ветерок-северок», то начинал раздевать лесных великанов. Тогда сбитый снег с сухим шелестом осыпался вниз, хоронил следы зверей и птиц, скрывал тайны леса.

Огромные лоси проваливались в сугробах и, в поисках корма, с трудом бродили по чаще.

Холодно и голодно было многим зверям и птицам. И, кажется, только шустрые зайцы в белых шубах все так же легко бегали на кормежку в заросли тальника и осинника. Проскачут по полянке и отпечатаются за ними следы. Точь-в-точь как звездочки на погонах капитана: две спереди в ряд, а две сзади одна за другой. Ох и осторожны эти «капитаны»! Почему? Да потому, что врагов а лесу много. Чтобы не оставлять лишних следов, они чаще ходят по одному пути и протаптывают лапками плотные тропы. По такой заячьей дорожке школьник и без лыж пройдет, не провалится.

…В ту пору тяжелые дни переживала и белочка Пушинка. Вблизи речки Верхняя Биянка у нее было два гнезда — «гайна». В одном она находилась, а второе — запасное.

Пушинка жила в эту зиму не одна. Плотно прижавшись к ней, накрывшись пушистым хвостом, рядом лежала подружка. Обе в зимних шубках с голубовато-серой спинкой, белой грудкой и брюшком.

Из-за сильных морозов белки уже двое суток не выходили на кормежку.

…Яркие звезды на небосклоне последний раз подмигнули друг другу и погасли. Сиреневая дымка над лесными увалами порозовела. Рассветало…

Белки не спали, прислушиваясь к звукам леса. Пушинка услыхала легкий шелест от коготков поползня. Птичка прыгала по стволу дерева. Она выискивала в трещинах коры насекомых. Острый слух зверька уловил далекое постукивание пестрого дятла. Он долбил сосновую шишку, добывал из нее семена. А вот прошумели крылья краснобрового рябчика. Это петушок вылетел из снежной ямки на березу, чтобы покормиться ее сережками. Звуки леса подсказывали подружкам, что мороз ослабел.

Тогда Пушинка расчистила выход. Втащила в гнездо куски мха и лишайника, которыми оно было забито для утепления. Высунула усатую мордочку, осмотрелась. Потом вылезла наружу. С довольным урчанием за нею выскочила и вторая белка.

Усевшись на толстый сук, зверьки почесались и почистились. Умылись по-кошачьи. Затем подружки одна за другой перескочили на соседнюю елку.

Так, прыгая с дерева на дерево, осторожные белки ушли от гнезда метров на сто. На заснеженной земле они совсем не оставили следов своих лапок. Только кое-где с веток осыпались комочки снега, хвоинки, сор от коры и лишайников. Вот догадайся по ним, что здесь только что были пушистые зверьки!

Но вот и приметная старая пихта. Вершина у нее была разбита молнией. По стволу дерева подружки сбежали на снег. Длинными прыжками пошли к месту кормежки. Белки, как и зайцы, при беге задние ноги закидывают за передние. Скок! Скок!.. Серебристые снежинки зароились за ними. Между деревьями и на лесных полянках отпечатались следы: две крупные ямки от задних лапок — спереди, а две маленькие от передних — сзади.

Стоп!.. Пушинка задержалась у толстой ели. Она разгребла лапками снег и добралась до лежавшей здесь крупной шишки с семенами. Схватила добычу и вскочила на ветку. Огляделась. Потом зажала шишку в передних лапках и начала острыми резцами отрывать чешуйки одну за другой, вылущивать и поедать семена. Вскоре от шишки остался лишь стерженек. Пушинка бросила его и спрыгнула вниз. Принялась за новые поиски.

В это время вторая белка обнаружила в развилке молодой березы сухой гриб. Как он оказался здесь? Его заготовила впрок какая-то белка, возможно и она. Но зверьки часто забывают свои многочисленные летне-осенние кладовые.

Часа два кормились подружки. Наконец, побежали на отдых. За сытыми зверюшками следы на снегу печатались уже другие: прыжки короткие, задние лапки расставлены шире.

Пушистые грызуны не пошли в старое гнездо, где их начали беспокоить блохи. Они направились к запасному.

ВСТРЕЧА С РЫСЬЮ

Вдруг впереди послышалось резкое верещание зайца. Оно напоминало плач ребенка. С громким криком «Цок! Цок!» белки взбежали на сосны…

На полянку выскочила рысь. Она опустила на снег задушенного зайца и возбужденно огляделась…

Обитатели леса по-разному отнеслись к дневному разбою хищницы. Перепархивая с ветки на ветку, тревожно затринькали синицы. Резко вскрикнув, громко забарабанил по осине большой пестрый дятел. Воровато подлетела и уселась вблизи сойка. За ней — две сороки-белобоки. Эти всегда голодные птицы надоедливо трещали. Они радовались гибели зайца. Ведь от кровавого пира хищницы что-то перепадет и им…

Пушинка сердито фукнула. Сорвав сосновую шишку-пустышку, бросила ее в рысь. Потом вторую, третью… Одна шишка попала в разбойницу. Рысь вскинула голову с пушистыми бакенбардами. Злобно сверкнув кошачьими глазами, показала острые клыки, зашипела. А возмущенные белки продолжали кидаться шишками. Тогда хищница схватила тушку зайца и с глухим ворчаньем бросилась в сторону. Последний раз мелькнул ее короткий хвост с черным кончиком и скрылся в чаще. Вслед за зверем улетели сойки и сороки.

Белки успокоились и продолжали свой путь. Благополучно забравшись в запасное гнездо, они плотно заткнули вход кусочками мха. В лесу было больше двадцати градусов холода, а в убежище Пушинки — тепло.

ЗАБОТЛИВАЯ МАМА

…Середина февраля. Дни прибавились почти на три часа. Крепкие морозы прошли. Не было и больших буранов. Солнце поднималось все выше и выше, пригревало сильнее. Лес отряхнул с веток комья снега. Сосны, ели и пихты, сбросив белые тулупы, как бы помолодели. Стали свежее, зеленее.

Пришло веселое время. У белок начались игры. Подружка совсем покинула Пушинку. Большую часть дня наша белочка проводила теперь вдали от гнезда, играла с другими зверьками. Они то взапуски носились по снежной целине, то догоняли друг друга в вершинах могучих сосен. А то собирались стайкой и, тихо уркая, как бы о чем-то совещались. Но вот кто-то резко вскрикивал. И все зверьки опять мчались по лесу, распугивая синиц и других птичек-невеличек.

В первых числах марта игры закончились. Пушинка возвратилась к гнезду. Начала заботливо подправлять и утеплять его. Вскоре у зверька прошла весенняя линька шерсти. Шубка ее стала рыжей.

Двенадцатого апреля у Пушинки появились бельчата. Всего шесть. Каждый весил не больше восьми граммов. Они были совсем беспомощные, голые, слепые. На восьмой день кожица у них посинела, начала расти шерсть.

Пушинка оказалась заботливой мамой. Нежно уркая и прилизывая детишек, она часто кормила их своим молоком, чистила, устраивала поудобнее, обогревала от холода. И малыши росли. Через три недели у бельчат прорезались зубы. А на тринадцатый день от рождения открылись глаза. Вскоре бельчата осмелились выходить из гнезда на ветки родной ели.

Вот тут-то и пришли к Пушинке новые заботы и волнения. Один бельчонок-непоседа сорвался с ветки и упал на землю. А по лесу рыскают голодные лисицы, колонки, горностаи и другие хищники… Скорее, скорее на помощь! Пушинка сбежала вниз по стволу ели и в зубах принесла неудачника обратно к гнезду.

Но только белка устроила малыша, как над лесом раздался крик коршуна. Распластав мощные крылья, страшный и черный, он высматривал добычу. Вот почему пернатые замерли в страхе перед хищником, поспешили укрыться. В лесу наступила тревожная тишина.

Рискуя своей жизнью, Пушинка загнала и спрятала детвору в гнездо. Своим криком она предостерегала бельчат, подавала им сигнал, чтобы они затаились от врагов.

А время шло. Выросли и окрепли бельчата. Набрались ума-разума от заботливой мамы. С начала июня они уже перешли на самостоятельное питание молодыми побегами леса, насекомыми, ягодами, грибами. А в середине месяца оставили мать и разбежались по лесу искать свое счастье…

БЕГСТВО ОТ БЕСКОРМИЦЫ

Пушинка осталась одна. Ее летняя рыжая шубка иногда мелькала далеко от родного гнезда.

Еще с весны белку начала беспокоить какая-то тревога. В природе все шло не так, как прежде. Второгодние шишки хвойных деревьев оказались почему-то пустышками.

Молодые гранки лесного ореха-лещины покрылись темными пятнами и урожая не обещали. Пушинка любила нарядные майские ели и сосны, усыпанные цветущими темно-красными шишечками, как полыхающими свечами. А нынче они не цвели и стояли грустные-грустные… Почему так? Пушинка, как и другие белки, не объясняла этих явлений и перемен в природе. Но они чувствовали надвигающуюся страшную беду — зимнюю бескормицу. Инстинкт не обманывал зверьков.

Однажды Пушинка особенно заволновалась. После кормежки она не пошла к своему гнезду, а побежала от речки Верхней Биянки на восток… Так началась опасная, полная приключений перекочевка в новые районы, поиск урожайных хвойных лесов.

Белка прыгала весь день. Временами она задерживалась, чтобы затаиться и спастись от многочисленных врагов: хищных птиц и зверьков, людей, собак. А иногда вдруг начинала собирать и прятать впрок разные грибы. Потом она бросала это занятие. Снова устремлялась вперед, все дальше и дальше от родных мест.

Как-то Пушинка заметила, что она не одна. Вместе с ней кочевали на восток и другие белки. Зверьки скопились огромной массой и бежали по прямому направлению: через леса, поля, поселки, хребты и скалы.

…На уральское синегорье опустились сумерки. В лесных кварталах замолкли звонкие птичьи голоса, пилы и топоры лесорубов, рычащие лесовозы. Собрались в промысловые избушки усталые кротоловы. Над высокими папоротниками потянуло прохладой и сыростью. Поднялись с лежанок и пошли на водопой чуткие лоси и косули. У каменной гряды заухал филин-пугач. А вдали, на небосводе все шире разгорался отсвет заводских печей и синие вспышки электросварок.

Белки забрались на ночлег в густые ветки деревьев. Пушинка дремала, прислушиваясь к шорохам ночного леса. Порой ее маленькое мускулистое тело вздрагивало от усталости и переживаний дня. То вспоминалось, как она оборвалась с кручи и лишь каким-то чудом успела зацепиться за корень сосны. То появлялась хищная пасть колонка, который напал на белок в чаще бурелома…

Но вот на востоке небо начало светить. Потом загорелось пурпуром. Беличий народ зашевелился. Зашумела листва и трава. С рассветом масса кочующих зверьков устремилась дальше.

ВПЛАВЬ ЧЕРЕЗ ЮРЮЗАНЬ

Скок! Скок!.. К полудню добежали до левого берега Юрюзани. Река горная. Течет здесь быстро. На перекатах журчит и плещется, а над глубокими омутами завивает воронки.

Белки скопились на берегу, не решались на опасную переправу. Но задние нетерпеливо напирали на передних, толкали их в холодную воду. И зверьки запрыгали в речку. Они прижались друг к другу и поплыли. Высоко, как флаги, подняли над собой пушистые хвосты. Вся Юрюзань покрылась этими удивительными вздрагивающими флажками…

И, словно поджидая их, к реке со всех сторон слетались коршуны, канюки, вороны, крупные чайки. Хищники кричали, с налета клевали пловцов. Быстрое течение уже несло трупики захлебнувшихся зверьков. Торжествующие птицы на лету выхватывали их из воды, относили на прибрежные деревья и скалы.

Не затянули Пушинку в пучину страшные водовороты, не схватили хищные птицы. Благополучно осилила она водную преграду. Выбралась на берег. Отряхнувшись, она еще раз посмотрела на коварную речку и побежала с подружками дальше на восток.

НОЧЬ В РЫБАЦКОЙ ВЕРШЕ

Вскоре неудержимая лавина белок появилась в поселке Большая Лука. В деревне всполошились. Беглянки прыгали по прямой через улицы, огороды, дворы. Они удивили людей, ожесточили собак и кошек, навели панику на кур.

Огромная лохматая собака бросилась на Пушинку. Ловко увернувшись от врага, белочка забралась на чердак одного дома. Это заметили двое ребят. Они притащили и подставили лестницу. Тихо поднялись наверх. Пушистый хвост беглянки свешивался через щель крыши у трубы. Ребятишки начали держать совет.

— Подпрыгни и схвати ее за хвост, — шепотом предложил товарищу маленький курносый мальчишка.

— Да-а-а… она зубами тяпнет! Лови ты, — опасливо ответил длинный и худенький, который был в картузе.

— Эх ты, боишься! А еще рассказывал, что недавно в кустах на старого барсука набежал, не струсил. Вру-у-у-ша! — с укоризной и горячо прошептал маленький. — Я бы поймал, да мне не достать, высоко сидит.

Пристыженный другом, мальчик задумался. Потом решительно подкрался к трубе…

Усталая Пушинка спокойно отдыхала. С высокой крыши ей видно было, как ее подружки еще бежали по деревне. А передние уже скрылись в лесу за околицей. Вдруг она почувствовала, как кто-то схватил ее за хвост и потащил в щель. Испуганно заверещав, беглянка изогнулась и вцепилась зубами в руку врага.

— Ай-я-яй! — заголосил длинный мальчишка и запрыгал.

А маленький не растерялся. Он быстро сдернул с головы товарища картуз, накрыл им зверька. Потом сжал и потянул к себе. Обессиленная, задыхающаяся Пушинка не выдержала, отцепилась…

Радостный крик ребят разнесся по чердаку. Еще бы! Теперь у них будет жить настоящая рыжая белка. Любой пацан в деревне позавидует. А что она такая кусачая — это ерунда. Привыкнет!

— Больно руку-то? — участливо спросил маленький товарища, когда спускались по лестнице во двор.

— Ноет…

— А ты подержи ее в воде. Потом тряпкой завяжи. Я знаю. Меня раз Настасьин кот кусал…

Ребята решили завтра же смастерить клетку. А на ночь посадили пленницу в старую рыбацкую вершу, сплетенную из прутьев тальника. Горловицу ловушки заткнули тряпками и палками. Вершу поставили во дворе на крыше низенького погребка.

До самых сумерек мальчишки бегали и собирали корм для белочки. Они набросали в вершу орехов лещины, сосновых шишек без семян, хлеба, даже листьев капусты и вареной картошки… Но зверек ничего не брал, а все прыгал и прыгал в тесной ловушке. Искал выхода на свободу.

…Ночью Пушинка успокоилась, но не спала. Множество новых звуков и запахов настораживало ее. В деревне играли на гармошке и пели. Лаяли собаки и визгливо кричали дерущиеся кошки. Где-то совсем близко пыхтела корова, и от хлева несло терпким запахом навоза и пота.

Только на рассвете белка погрызла орехов и начала пробовать «на зубок» прутья верши. Тальниковая загородка легко поддавалась острым резцам зверька. И когда горластый петух затянул утреннюю песню, пленница выбралась из заточения.

К вечеру она догнала подруг. Оставив позади всех слабых и больных, крепкая Пушинка запрыгала в головной партии.

В НОВЫХ ЛЕСАХ

Наконец белки достигли речки Большой Киолим. Здесь сосны и пихты были покрыты шишками с семенами. Бескормица зверькам больше не угрожала!

С чего начинать новую жизнь? Пушинка начала строить гнездо. На пихте. Там, где ветки образовали развилку, метрах в девяти от земли. Сначала смастерила из веток основание убежища. Затем бока и, наконец, верх. Постройка, как и прежние, имела форму неправильного шара. В гнездо зверек натаскал мягкого висячего лишайника и мха. Строительство гайна заняло пять дней. И все это время белочка, подбирая и поднося в зубах материал, беспрерывно сновала с земли на пихту и обратно…

Но вот незаметно подошла и осень. Тяжелые глухари стали прилетать на осины. Кормились листьями, тронутыми холодными утренниками. Вскоре береза, черемуха, осина и другие лиственные деревья покрылись золотом и румянцем. Начался листопад. Краснобровые хохлатые рябчики начали звонко пересвистываться и табуниться. Шурша опавшими листьями, они бегали по земле, кормились зрелой брусникой и поздней костяникой. Торопитесь, курочки и петушки! Ведь зимой в лесу вы ничего не найдете, кроме грубых древесных почек и березовых сережек.

Пришло время осенней линьки. Рыжую шубку Пушинка постепенно сменила на зимнюю — голубовато-серую с серебристым отливом на спинке. Кисточки на ушах и волосы на хвосте достигли полного роста. По всему телу вырос густой теплый подшерсток.

Вскоре выпал снег. Начались холода. Лес стал тихим, таинственным. От Большого Киолима поднимались клубы пара. Вода речки в заснеженных берегах казалась черной, густой, тяжелой, как свинец.

Охотники вышли на промысел куницы и других пушных зверьков. Они удивились тому, что в этот сезон так много белок. Не знали, что еще летом часть белок перекочевала сюда из неурожайных миньярских лесов.

В лесу раздавались то выстрелы, то звонкие голоса собак. Четвероногие помощники острым чутьем находили затаившихся зверьков и «облаивали» их. Звали к себе хозяев с ружьями. О-о-о!.. Вскоре все обитатели леса стали бояться встречи с этими людьми. Ведь они носили черные палки, из которых вылетали огонь и дым, гром и смерть…

НА КРАЮ ГИБЕЛИ

Как-то перед заходом солнца Пушинка закончила кормежку. Забравшись на толстую сосну, начала чиститься. Клейкая смолка от шишек часто налипала на волоски губ и щек и приносила зверьку немало хлопот.

Вдруг белочка услышала легкий шум. Увидела, как лесная куница, ее опасный враг, перескочила на сосну с соседнего дерем. Куница бежала к ней по суку. Сердце Пушинки сжалось от испуга, затем часто и тревожно забилось… В ужасе она кинулась вверх по стволу. Но темно-бурая хищница с оранжевым пятном на горле бросилась вслед. Ловкая Пушинка увертывалась, но надолго ли? Ведь она слабее куницы. Хищница вот-вот нагонит и схватит ее…

В это время под сосной раздался собачий лай. Оставив погоню за белкой, испуганная куница выскочила на голый сук. Она хотела перескочить на соседнее дерево и удрать. Но…

— Трах-х-х! — гулко раскатился по лесу выстрел.

Сбитая дробью хищница оборвалась и упала вниз. Здесь ее ловко подхватила собака.

Пушинка метнулась к стволу сосны. Она спешила укрыться от людей со страшными черными палками. Но…

— Бум-м! — бухнуло второе ружье.

Дробь скосила верхние ветки и хвою, которые посыпались на зверька. Белка почувствовала в правом ушке острую боль. Проскочив в густую крону, она затаилась. Вытянулась и плотно прижалась к ветке.

— В кого это ты? — удивленно спросил внизу пожилой охотник молодого.

— В белку! Второпях-то не попал, ушла на вершину.

— Ну и оставь ее. Невидаль какая! Полно их нынче в лесу. Теперь она стреляная, не покажется.

— А я обушком по сосне стукну, она и выскочит, — сказал молодой пожилому.

— Оставь, говорю! Уже смеркается, когда до избушки на ночлег доберемся? И так запоздали с этой хитрюгой-куницей. Давай закурим и пошли.

Охотники внизу закурили. А Пушинка, с залитым кровью ушком, сидела в кроне тихо, боясь шевельнуться.

…Выпал большой снег. Собаки-лайки проваливались в сугробах по уши и не шли в лес. Охота с ружьем стала малодобычливой и тяжелой. Тогда охотники-промысловики начали ставить капканы и ловушки с приманками.

КОВАРНАЯ ЛОВУШКА

Однажды в пасмурный день Пушинка пробегала по берегу речки. Вскочив на заснеженную валежину, она заметила новый для нее предмет. Любопытство задержало ее. Что это такое?

На колышках лежала сосновая плаха. А над ней, поднявшись одним концом вверх, стояла такая же вторая. На нижней плахе заманчиво расположились ядреные еловые шишки и красные ягоды рябины.

Какой, соблазн! Сердце лакомки радостно забилось… Белка осмотрелась вокруг, прислушалась. Тихо в лесу. Только на ближнем дереве шуршат коготки серенькой пищухи. Тогда Пушинка доверчиво прыгнула в коварную ловушку, чтобы схватить шишку. Но в этот момент в зарослях мелколесья с веток обрушился снег… Опасность!

Скорее!

Зверек, только слегка коснувшись плашки, испуганно проскочил дальше к земле. Но как ни слабо было прикосновение, как ни быстр прыжок, плашка захлопнулась и придавила беличий хвост.

Долго верещала и билась Пушинка. Она царапала и кусала сосновую чурку, но бесполезно. Плашка крепко держала добычу… Наконец, утомившись, Пушинка прижалась усатой мордочкой к ловушке и затихла.

Прошел час, может быть второй. Приглядевшись, Пушинка заметила, что снег у ловушки был притоптан. Затем старательно замаскирован. А дальше, среди кустов, виднелась лыжня. О-о-о! Белочка хорошо знала, что это следы человека. Значит, здесь ходит ее враг? Она опять сделала попытку немедленно освободиться, убежать. Но молчаливая плашка по-прежнему не отпускала ее.

И тут острый слух Пушинки уловил далекий скрип снега. Кто-то приближался по лыжне.

ПЛЕН

Старый охотник Яков Васильевич Топорин делал обход по лыжне. Осматривал поставленные им капканы и плашки. Шел он не торопясь. Ничто не ускользало от его опытных глаз. И хотя мороз был несильный, на седеющей русой бороде и усах висели сосульки.

Когда Яков Васильевич приблизился к ловушке у речки, то удивился: как белка могла попасть в плашку хвостом, а не корпусом? Бывают же чудеса в лесу!

При появлении человека белка опять заверещала и забилась. Охотник подошел вплотную и долго смотрел на нее. Жалко ему стало красивого пушистого зверька. Другое дело, когда добыча уже не живая, а тут…

— Как же ты, пушистая, ухитрилась хвостом в плашку попасть? — тихо сказал Яков Васильевич. — Почитай полсотни лет зверя промышляю, а такого не случалось. От людей, правда, слыхал, но ведь они разное гуторят… Ну что ж, Пушинка, собирайся. Пойдем гостить в деревню до весны. Нельзя тебя сейчас в лесу оставлять. Видать, ты лакомка большая, не устоишь против новой приманки! Бывает такой соблазн и у нас, людей.

Охотник принес белку домой, смастерил ей проволочную клетку. А насчет корма для зверька — не беспокоился. Он хорошо знал, что ему требуется. В сарае был запас семенных еловых и сосновых шишек. А у жены в сундучке лежал мешочек с ядреными орехами лещины, да в сенцах висели сушеные белые грибы. Выбирай, красавица, любое!

Как-то, осматривая Пушинку, он обнаружил на ее правом ушке маленькую круглую дырку.

— О-о-о! Стреляная ты, большую жизнь видела, — определил Яков Васильевич и задумался.

Он решил пометить зверька. Из коробки со всякой мелочью достал серебряную серьгу жены, пара от которой давно была потеряна. Вооружившись очками, долго трудился охотник. Наносил на серебро гравировку: год, название деревни, свои инициалы. Наконец, поймав белку, вставил серьгу в ее ушко.

— Дарья, посмотри-ка на нашу красотку! — крикнул он жене, — чем не лесная невеста!

Старушка в это время готовила корм для поросенка. Толкла в корыте вареную картошку и посыпала ее отрубями. Обтерев руки тряпкой и поправив на голове сбившийся платок, она подошла к клетке. Удивленно спросила:

— Для чего это?

— Хм… Пусть живет теперь с меткой, — ответил охотник с ухмылкой, — вот пройдет зима, я и выпущу белку на волю. А потом, если кто увидит или словит ее, мы узнаем, куда она ушла и сколько лет жила.

— Выдумщик ты, старый! Ну кто встретит твою белку в глухом лесу? Кто расскажет о ней? — рассмеялась Дарья. — Сходил бы да поправил лучше загородку в хлеву. Поросенок все время к корове лезет, а знаешь, какая она бодунья? Долго ли до греха…

— Я ей про дело говорю, а она… про загородку. Понимать надо, — недовольно проворчал Яков Васильевич.

…Недолго пришлось жить Пушинке у охотника. В новогодние каникулы приехал к нему погостить из Заозерья младший брат Кузьма с племянником Вовой. Вовка Топорин был рослым мальчуганом со светлыми вьющимися волосами и большими серыми глазами.

Мальчик любил дядю Яшу за доброту и рассказы об охотничьих приключениях и повадках разных зверей, птиц. Он мог часами слушать дядю, который всю жизнь провел в лесу среди животных.

Вове понравилась Пушинка. Он стал просить дядю подарить зверька. В конце концов охотник согласился, но сказал:

— Я дал себе зарок: весной выпустить белку на свободу. Обещаешь это сделать?

— Обещаю, дядя Яша. Честное пионерское! — твердо ответил Вова.

— Тогда бери, да хорошо ходи за ней. Всякое животное ласку понимает.

У РЕБЯТ С КРАСНЫМИ ГАЛСТУКАМИ

У Вовы Пушинке жилось сытно и спокойно. Но все же это была неволя. В ее маленькой головке частенько возникали смутные воспоминания: лесные просторы, заснеженные или зеленые сосны и ели, резвящиеся подружки, родное гайно, шустрые бельчата… То она подолгу сидела нахохлившись, то вдруг с тревожным цоканьем принималась прыгать по тесной клетке в поисках выхода.

Мальчик старался облегчить страдания Пушинки, развлечь ее, приручить. Спросив разрешение у родителей, он с помощью друзей построил в углу комнаты клетку-вольер. Здесь поместил настоящее старое беличье гайно, принесенное из леса. Устроил и колесо, в котором зверек мог прыгать и крутиться.

— Что еще сделать для тебя, Пушинка? Ну, почему молчишь? — ласково обращался Вовка к зверьку.

Мальчик наблюдал за жизнью белки, рассказывал о ней в кружке юннатов. Он проследил весеннюю линьку белки. Определил продолжительность ее сна. Время кормежки. Любимую пищу. Все свои наблюдения записывал в особую тетрадь.

Друзья помогали Вове обеспечить зверька кормом. Они приходили посмотреть на чудесную белочку с серьгой, полюбоваться ее ловкостью. И Пушинка вскоре привыкла к ребятам с красными галстуками. А к Вове она чувствовала привязанность. Отзывалась на кличку, охотно шла на руки, позволяла гладить себя. И мальчик все чаще с горечью думал о том, что скоро надо будет выполнить обещание дяде — выпустить белку в лес.

…Пришла звонкая, радостная весна. В доме выставили вторые рамы. Вова приоткрыл створку окна, и в комнату ворвался нагретый солнцем, дурманящий воздух. Он был напоен запахом лопающихся почек, прелых листьев. В саду, на тополе, у самого дома, возбужденно взмахивая крыльями, пел только что прилетевший скворец.

В субботу Вова зачитался книгой Мантейфеля «Рассказы натуралиста» и в воскресенье проспал дольше обычного. Быстро поднявшись, он раскрыл окно. В последний раз положил белке корм, сменил воду и, забыв закрыть дверцу клетки на крючок, побежал умываться.

— Скорее! Сегодня выпуск Пушинки! — шептал он.

НАПАДЕНИЕ МУСЬКИ И ПОБЕГ

Пушинка была обеспокоена. Почему ее хозяин так быстро ушел из комнаты, не приласкал, не взял на руки? Но все вокруг оставалось по-прежнему. Белка успокоилась и принялась за еду. Разгрызла орешек лещины, второй. А когда принялась за третий, дверца клетки тихо скрипнула и раскрылась.

Белка подошла к выходу, заглянула в комнату. Свободно, никакой сетки нет… Тогда она пробежалась по мягкому половичку и прыгнула на стол.

О-о-о!.. Сколько здесь новых для нее, интересных предметов! Проказница попробовала «на зубок» резиновый мячик, цветные карандаши. Опрокинула большую чернильницу, наследила грязными лапками на тетрадях и книгах хозяина…

Вдруг в комнату вбежала старая кошка Муська. Белка и раньше видела ее, но через железную сетку клетки. А сейчас препятствий между ними не было. Зеленые глаза Муськи хищно блеснули. Кошка прыгнула на стол, чтобы схватить и задушить рыжего зверька. Пушинка перескочила на занавеску, но Муська решительно полезла за ней. Началось соревнование в быстроте и ловкости…

С тревожным криком «Цок! Цок! Цок!» белка бросилась обратно на стол, затем на подоконник открытого окна. Кошка не отставала. Тогда Пушинка молниеносно выскочила в сад и рыженькой стрелкой вскинулась по стволу старого тополя до самой вершины.

Нервно подергивая кончиком хвоста, Муська с досадой топталась на подоконнике. Она поняла, что не сможет догнать шустрого зверька. Спрыгнув на пол, степенно пошла из комнаты.

А Пушинка осмотрелась вокруг и, спустившись с тополя, побежала садами и огородами к зеленеющему вдали хвойному лесу.

Она снова была на свободе!

ЛЕСНОЙ ПОЖАР

На второй день беглянка оказалась у речки Большая Вязовка. Место ей понравилось. Тихо и корм есть. Пушинка не стала строить веточное гнездо, а поселилась в дупле старой сосны.

…Уже отшумели весенние ключи и отцвели подснежники. В лесу все зеленело. Гнездились местные и прилетные птицы. Дни установились жаркие, сухие. Природа нуждалась в дожде, а его не было.

Однажды у берега расположились на отдых какие-то люди. Они вскипятили воду в чайнике, поели. Затем, оставив после себя пустые консервные банки и обрывки бумаги, ушли. А костер не затушили…

Язычки огня побежали по сухим прошлогодним листьям и лишайникам. Потом охватили большую валежину. Пожар расширился, окреп и ринулся по лесу.

Вскидывая вверх столбы искр, с треском рушились подгоревшие деревья. В жарком огне что-то клокотало и свистело, шипело и рвалось. Едкий дым огромными клубами поднимался в бездонную синеву неба, расходился и закрывал солнце. И от этого лес казался оранжевым.

Страх охватил все живое. У зверей и птиц началась паника. Ведь горели гнезда, места укрытий и кормежки! Часто взмахивая крыльями, пролетел огромный глухарь. Какая-то серенькая птичка трещала и билась над гнездом в шиповнике, пока огонь не опалил ее крылья. Полосатый бурундук вскочил на пень. Задней лапкой почесал за ушком. Затем пронзительно свистнул и бросился прочь. Белка-летяга, планируя с дерева на дерево сразу по сорок метров, проворно уходила от пожара. Пробежала косуля, за ней два зайца.

Паника охватила и Пушинку. Она побежала на юг. К вечеру очутилась у речки Крутихи. Здесь и заночевала.

Страшная это была ночь! Живя в клетке под защитой хозяина, белочка свыклась с тем, что ей никто не угрожает. А сейчас она осталась с природой один на один. Затаившись в ветках сосны, Пушинка нервно вздрагивала. Где-то совсем рядом сипло стонала сова. А среди ночи бесшумно пролетел к полянке огромный филин. И вскоре там заверещал заяц, схваченный пернатым хищником…

НА АРАКУЛЬСКОМ ШИХАНЕ

Коротка весенняя ночь. Вот и забрезжил рассвет. Ночные тени ушли на запад. Молочные туманы опустились на долину обильной росой. Гоняясь за бойкими гольянами, в речке заплескалась хищная норка. Лес окончательно стряхнул сонную дрему. Ясное утро встретил разноголосый хор птичьих голосов.

Пробегая по ольховнику, Пушинка спугнула с гнезда серого дрозда. Шумливая птица-непоседа! В гнезде лежали пестрые насиженные яйца. Голодная белка раскусила их и съела.

Вскоре, поднявшись на крону высокой лиственницы, Пушинка увидала гору с каменной грядой на вершине, а внизу озеро. Она поспешила к ним.

Каменная гряда, или шихан, обрываясь к озеру стеной более пятидесяти метров высотой, напоминала неприступный древний замок. Отсюда на десятки километров открывался чудесный вид на уральское синегорье. Здесь кругом рос густой лес, кустарники, ягодники. А под горой серебрилось озеро Аракуль. Глубокие синие воды его бороздили лодки рыболовов и отдыхающих.

Здесь-то на сосне и поселилась Пушинка. Опять несколько дней ушло у нее на строительство гайна — шаровидного веточного гнезда.

Отсюда белка частенько слышала, как за озером у белых домиков, то призывно играл пионерский горн, то дробно бил барабан. Но эти далекие звуки не пугали зверька. Белка вскоре привыкла к ним!

ОПЯТЬ КРАСНЫЕ ГАЛСТУКИ

В теплый июньский день отряд пионеров поднимался на шихан, чтобы полюбоваться просторами родного Урала. Среди ребят были и заозерцы: Вова Топорин, Костя Бурцев и Леня Хаустов.

Ребята шли гуськом. Растянулись по тропе длинной цепочкой. Идущие в голове отряда иногда останавливались и поджидали отставших. Тогда по лесу разносились звуки горна или барабанный бой.

Пушинка сидела на ветке и чистилась. Заметив людей с красными галстуками и без страшных черных палок, она не испугалась. Только перескочила на сучок сосны повыше и наблюдала. Вдруг один из ребят крикнул:

— Белка!.. Смотрите, вон на сосне сидит!

Отряд остановился. При слове «белка» у Вовы Топорина до боли сжалось сердце: он вспомнил о Пушинке. Мальчик сошел с тропы и направился к сосне. И чем ближе подходил он к дереву, тем все больше глаза его округлялись от удивления… Он разглядел у зверька серебряную серьгу в ушке. Пораженный встречей закричал:

— Ребята, это же моя белочка с серьгой! Пушинка! Пушиночка… Как ты сюда попала?

Пионеры подбежали к Вове.

— Она… — в один голос подтвердили и Костя и Леня. — Вот это встреча!

А Вова, ласково подзывая белку, тихо подходил к ней все ближе и ближе. Мальчику так хотелось подержать зверька в руках, погладить по рыжей шубке.

С доверчивым урканьем белка топталась на сучке, прислушивалась к знакомому голосу и словам. Ласковый маленький человек с красным галстуком уже совсем близко… уж не прыгнуть ли ему на плечо, как было раньше, не пощекотать ли его щеку своими усиками?

— Пушинка! Пушиночка!.. — продолжал звать такой близкий голос.

И вдруг!.. Надо же случиться такому. В этот решающий момент встречи над лесом показался коршун. Его хищный крик разнесся над лесом, отозвался сотнями голосов в скалах шихана.

Пушинка вздрогнула, проворно проскочила по стволу сосны вверх и затаилась в густой кроне.

— Кыш ты, разбойник! Кыш! — возмущенно закричали ребята и замахали руками. Коршун вскинулся вверх, но продолжал кружить над лесом. Видимо, заметил какую-то добычу.

Вова еще пытался подозвать Пушинку, но испуганная белка больше не показывалась.

А на тропе послышался звонкий голос вожатого. Затрубил горн, забил барабан. Пионеры пошли дальше. Побывав на шихане, отряд спустился с горы в Каганскую курью. По береговой тропе ребята в этот день обошли все озеро кругом. Не легкий путь.

Успокоившаяся Пушинка поджидала ребят с красными галстуками, но они не вернулись к сосне. Изредка слышалось, как горн играл все дальше и дальше. А вечером знакомые ей звуки раздались уже за озером. Там, где белели домики лагеря.

Пушинка теперь знала, где живут ребята с красными галстуками…

УРАГАН

Наступили тяжелые дни. Над Уралом разбушевалась непогода. Ураганный ветер со стороны озера ломал у шихана сухостойные деревья, свирепо завывал в скалах. Высокие волны шумно накатывались на подножье горы. Обдавали пеной и брызгами прибрежные камни, деревья и кустарники. Рев прибоя был слышен и на каменной гряде. В это время ни одна лодка не появлялась на озере. Не доносился заливистый горн и бой барабана от белых домиков. Все люди укрылись по домам.

Несколько раз с оглушительным громом и ослепительной молнией обрушивались ливни. По всем лощинам неслись грязные потоки воды.

Трудно пришлось и птицам и зверям. Почти все голодали. Многие погибли.

От непогоды Пушинка сразу же укрылась в гайно. Ветер сильно раскачивал сучья и ветви сосны, укачивал белку. И она дремала, словно малый ребенок в люльке.

Рядом с ее сосной стояла старая осина. Она не выдержала урагана и с грохотом свалилась на землю. Падая, она сломала сучья и ветви сосны с гнездом Пушинки.

Сильный треск и толчок разбудили белку. Из входного отверстия она проворно выбралась наружу и оказалась под дождем. Пушинка заметалась в поисках укрытия. Кинулась под валежину, наскочила на колючего фыркающего ежа… Выскочила и увидела на березе маленькое дупло, сделанное дятлом. Бросилась туда, забралась по стволу. Но только сунулась в спасительное дупло, как получила в нос сильный удар клювом и услышала какое-то шипение. Дупло оказалось занятым вертишейкой. Она и клюнула зверька в нос. Испуганно свалившись на землю, Пушинка побежала к скалам. Наконец, промокшая, забралась в расщелину, где и провела двое суток.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ДРУЗЬЯМ

Настрадавшаяся в эти дни Пушинка утолила голод, почистилась. Забежала взглянуть на свое гнездо, которое лежало в черничнике. Потом вскочила на ветку и долго сидела не шелохнувшись. Словно решала: строить ли новое убежище, или искать счастье в другом участке леса?

И тут до ее слуха донеслись далекие переливы пионерского горна… Белка вздрогнула и проворно взбежала на старую лиственницу. Прислушалась. Горн опять заиграл там, где белые домики. Он словно звал ее…

Пушинка нервно топталась на ветке и уркала. Что-то привычное и близкое потянуло ее туда, на озеро. Но вот горн затих и по лесу рассыпалась дробь барабана.

Тогда белка решилась. Прыгая от дерева к дереву, побежала к берегу озера. Потом свернула влево и пошла в обход водоема. И словно кто подгонял ее: скорее, скорее!.. По какому-то мостику она переправилась через речку и увидала между деревьями белые домики. Там ходили и бегали ребята с красными галстуками. Пушинка пробежала лесом подальше и на сосне обнаружила скворечник. Заглянула внутрь — не занято. Тогда она забралась в это надежное убежище, как в дупло. Высунув мордочку, стала наблюдать.

Так она терпеливо просидела до вечера. Но вот жизнь в лагере начала затихать.

Пушинка выскочила из скворечника и начала кормиться. Нашла семенные сосновые шишки, грибы, поймала двух крупных кузнечиков. Покончив с кормежкой, уже в сумерках, начала по-хозяйски устраиваться на новом месте. Выбросила из скворечника старые птичьи гнезда, соломинки и перья. Взамен натаскала мягкого мха и лишайника.

Ночь прошла спокойно. Утомившаяся белка спала крепко.

…Утром, после линейки и завтрака, группа пионеров пошла в лес для сбора растений для гербария. Проходя возле сосны, наблюдательный Костя Бурцев сказал:

— Кто-то поселился в старом скворечнике. Смотрите, все птичьи гнезда выброшены!

Товарищи не успели ответить ему, как с соседнего дерева быстро проскочила белка и юркнула в скворечник. Зверек выставил головку из летка и с любопытством смотрел на ребят. Серебряная серьга покачивалась в его ушке…

— Вот чудо-юдо! Ведь это опять Пушинка! Неужели после урагана она перебралась сюда? Но ведь это невероятно, на сказку похоже! — возбужденно заговорили Костя и Леня.

— Тише вы, не кричите так громко, — сказал Вова Топорин ребятам и начал ласково подзывать белку к себе.

Пушинка, услышав его голос, вылезла из скворечника. Затем перескочила на ветку пониже. В следующий момент она прыгнула и оказалась на плече своего друга…

Ребята только ахнули.

А Вова нежно положил руку на зверька, ласково прижимал его к щеке и гладил. Маленькое тельце Пушинки вздрагивало мелкой дрожью. Что это, испуг от решительного поступка или радость встречи?

…Этим и закончились приключения и скитания Пушинки по Уралу. Она окончательно поселилась в скворечнике у пионерского лагеря. Когда ребята обедали на открытой веранде, белка аккуратно появлялась среди них. Не стеснялась запрыгнуть на любой стол и взять косточки от компота или специально приготовленные для нее орехи. Ведь она была общей любимицей!

Как-то Леня сказал друзьям:

— Вот и конец смены подходит. Послезавтра прощальный костер… Тяжело с Пушинкой расставаться. Как она будет зимовать здесь?

— Сторож и завхоз любят ее. Будут зимой подкармливать. А летом опять встретимся, — ответил Костя.

— А что, если в новогодние каникулы прибежать сюда на лыжах и принести ей еду? Согласны? — с улыбкой предложил Вова.

— Правильно! Здорово получится! Притащим орехов, сушеных грибов, ядреных шишек, — согласились друзья.

Ребята помолчали.

— Вов, а ты написал дяде о том, что Пушинка живет при лагере? — спросил Костя.

— Написал. Дядя Яша очень рад будет. Он всегда верил, что помеченная им белка бесследно не потеряется в лесу. Он верит в дружбу и привязанность животных к человеку.

— Если человек ласково обращается с ними, — добавил Костя.

— Да, ласково обращается, — согласился Вова.

 

А. И. Дементьев

 

#img_27.jpeg

 

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗАЙЧИШКИ

1

Малыш — это зайчонок. Он появился на свет всего несколько часов назад и теперь сидит тихо-тихо, скрытый пышным кустом. Большие уши плотно прижаты к спине и зайчонок даже вблизи похож на замшелый округлый камень, каких в лесу разбросано немало. Выдают его только темные бусинки глаз: они влажно поблескивают.

Под кустом зеленый полумрак. Откуда-то временами налетает слабый ветер, играет листьями на деревьях, покачивает головками ярких цветов, над которыми с жужжанием вьются золотистые пчелы. Горячие солнечные лучи, пробив плотное сплетение веток, упали на спину Малыша. Ему хорошо. Слегка волнистая короткая шерстка уже подсохла и распушилась. Зайчонок чуть приподнимается на лапках и поворачивается, подставляя солнечным лучам то один бок, то другой.

В старом лесу не умолкая поют птицы. Иногда они пролетают совсем близко, и зайчонок в страхе плотнее прижимается к земле. Но птицы не обращают на Малыша никакого внимания. Они заняты делами: ловят бабочек и мошек, хватают с веток толстых гусениц и летят с ними к гнездам, где сидят вечно голодные птенцы.

Прямо перед зайчонком опустилась на ветку небольшая птица в желто-зеленом наряде с черным галстучком. Удивленно цвиркнула и замерла. Может быть, она испугалась Малыша не меньше, чем он ее. Большая синица, а это была она, первой пришла в себя. Испустив короткую бойкую трель, синица независимо поглядела вокруг и перепорхнула на соседнюю ветку. В следующую минуту она уже забыла о зайчонке, потому что ее внимание привлекла зеленая гусеница, грызущая сочный лист. Синица мигом оказалась возле гусеницы, ловко ухватила ее клювом и скрылась с добычей в направлении своего гнезда.

Едва улетела синица, как неподалеку громко затрещали сухие ветки. Не разбирая дороги, по лесу шел огромный бурый зверь на высоких ногах. Вот он остановился вблизи Малыша, скусил ветку, покрытую нежными листьями, пожевал и, шумно вздохнув, отправился дальше. Одна из его больших ног опустилась рядом с зайчонком и тут же поднялась, оставив глубокую вмятину в мягкой влажной земле. Если бы старый лось случайно наступил на Малыша, бедный зайчонок не успел бы и пискнуть… К счастью, все обошлось благополучно. Ломая молодую поросль, бурая громадина скрылась за деревьями. Треск веток постепенно затих в глубине леса.

Малыш не убежал из-под куста. Он не знает, что двигаться ему сейчас нельзя, потому что тогда на земле останется невидимый, но пахучий след, по которому его быстро найдет рыжая пронырливая лиса или другой хищный зверь. Но через многие поколения предков передалось ему важное правило защиты: не надо двигаться. Только так ты убережешь себя от многих врагов, только так ты выживешь.

И зайчонок не двигается, греется в лучах ласкового солнца и посматривает по сторонам. Лишь чуть подрагивают прижатые к спине большие уши.

2

Так, не двигаясь, ничем не выдавая себя, Малыш просидел под кустом смородины до вечера.

Но голод все сильнее давал себя чувствовать, и зайчонок начал потихоньку переступать с лапки на лапку, шевелить ушами, оглядываться по сторонам, словно ожидая кого-то.

И когда поблизости послышался легкий, как вздох, шорох, Малыш повернулся на этот звук, приподнялся, поводя вздрагивающими ушами.

Зайчиха появилась внезапно, словно из-под земли. Тотчас в разных местах на лужайке зашевелилась трава и мягкими прыжками к зайчихе подкатились несколько серых комочков. Зайчата не знали, их эта мать или чужая, да это было и неважно. Каждый хотел есть и спешил, отталкивая других, ткнуться мордочкой в теплое мягкое брюшко зайчихи.

Малыш сосал торопливо, жадно. Но вспугнутая каким-то шумом, зайчиха исчезла так же внезапно, как и появилась. Серые комочки раскатились в стороны и затаились. Малыш опять остался один. Теперь он был сыт и ему захотелось спать.

Ночь прошла для него спокойно, если не считать резких криков каких-то птиц и зверей, порой нарушавших сонную тишину старого леса.

А утром снова показалось солнце. Оно обогрело и приласкало продрогшего зайчонка. Весь этот и следующий день Малыш тоже просидел под своим кустом. Есть он не хотел: молока, полученного ночью, хватит надолго, ведь заячье молоко очень питательно.

На четвертый день, когда Малыш снова почувствовал голод, его отыскала другая зайчиха и вволю накормила теплым молоком. Ее тоже не интересовало, чей попался зайчонок — свой или чужой, раз встретился, значит, надо накормить. Такое уж правило у всех зайчих. Оно помогает выжить и вырасти их детенышам.

3

Прошло несколько дней. Малыш немного подрос и окреп. Он больше не пугался каждого шороха, каждого крика лесной птицы или зверя. Зайчонок уже знал, что веселой любопытной синицы можно не опасаться. Она все время ловит разных мошек, гусениц и червячков и с добычей летит к дуплу, откуда слышится многоголосый писк голодных птенцов. Покормив их, желто-зеленая птичка садится на ветку около дупла и поет задорную песенку, а потом снова охотится за насекомыми. Увидев где-нибудь под кустиком Малыша, синица приветствует его коротким и радостным:

— Пинь-пинь, чиррр…

Иногда вместе с нею прилетала другая синица, и они прыгали по веткам около зайчонка, разглядывая его со всех сторон и тихо переговариваясь между собой.

Знал Малыш и о том, что ничего худого не сделает ему часто пробегавший по лужайке еж. Серый зверек иногда подбегал к Малышу, обнюхивал его острой мордочкой, а потом, сопя и похрюкивая, исчезал в густой траве.

Один раз мимо Малыша прополз, извиваясь, крупный, с блестящей чешуей, уж. Он был так поглощен преследованием лягушонка, что даже не взглянул на Малыша. А в полдень, когда всю лужайку заливали горячие солнечные лучи, появлялись большие стрекозы со стеклянными крылышками и сердитые мохнатые шмели. Они кружили над цветами, куда-то улетали и возвращались снова.

Все было бы хорошо, но время от времени зайчонок чувствовал голод и начинал нетерпеливо вертеться, ожидая зайчиху. Едва она показывалась, как он со всех ног бросался к ней.

А потом зайчихи перестали появляться: время кормления детенышей кончилось. Малыш не ел уже три дня и, не выдержав голода, схватил травинку, щекотавшую ему нос, оторвал ее, начал жевать и… проглотил. Травинка оказалась кисло-сладкой и понравилась зайчонку. Он съел еще одну, еще; и постепенно выел вокруг себя маленькую плешину. Трава и листья попадались разные: сладковатые, горькие, кислые.

Тихонько прыгая, Малыш обследовал лужайку, на которой провел первые дни своей жизни, а затем отважился забраться и подальше.

Зайцы не умеют ходить, они прыгают. Прыжок получается у них потому, что передние лапы намного короче задних. При быстром беге зверек заносит длинные задние ноги вперед передних, отталкивается ими, и получается большой скачок.

Первые прыжки Малыша были неуверенными. Но силы прибывали, умение приходило, и скоро он уже мог преодолевать значительные расстояния.

4

Мир, открывшийся перед Малышом, оказался огромным. У зайчонка все вызывало интерес. Оставив родную лужайку, он попал в густой осинник. В нем было темно и сыро, пахло прелой листвой и грибами — раздвигая землю упругими шляпками, они поднимались — коричневые, красные, белые. Малыш сделал несколько прыжков и остановился. Он увидел крупную рыжеватую, в пестринках, птицу, за которой бежало около десятка желто-серых пушистых птенцов. Глухарка негромко квохтала, подзывая отстающих.

Зайчонок погнался за одним из птенцов. Настичь его ничего не стоило. Забежав вперед, он остановился перед маленьким созданием, намереваясь получше разглядеть его. Но птенец припал к земле и… исчез. Озадаченный Малыш протянул лапку к тому месту, где только что был птенец. В это время послышалось громкое квохтанье и на Малыша налетела разгневанная с распущенными перьями мать — глухарка. Удар ее жесткого крыла пришелся, к счастью, по концу лапы, но все же причинил боль.

Зайчонок тряхнул ушами и поскакал прочь от глухариного выводка, потеряв всякий интерес к птенцам.

Осинник скоро кончился. За ним тянулся неглубокий извилистый овраг, по дну которого струился ручей. Малыш легко его перепрыгнул, выбрался из оврага и присел передохнуть. Впереди расстилалась прогалина с густой травой, среди которой кое-где проглядывали синие и белые головки цветов, а дальше сплошной стеной вставали темно-зеленые хмурые ели.

Малыш поскакал туда. Ему хотелось узнать, а что там, за этими высокими елями.

Старые замшелые ели опустили широкие колючие ветки к самой земле. Прыгать среди них было трудно и зайчонок остановился. В это время он увидел шустрого рыжего зверька. Подняв длинный пушистый хвост, тот прыгал почти так же, как и сам Малыш. Это была белка. Она искала грибы, чтобы наколоть их на острые сучки и высушить — делала запасы на зиму. Вот, разворошив хвойную подстилку, белка сорвала боровичок и направилась с ним к ближайшему дереву. Тут-то и преградил ей дорогу зайчонок. Он приподнялся на задних лапках, приглашая белку поиграть с ним. Но, недовольно зацокав, белка бросила гриб и стрелой взлетела по стволу ели на толстую ветку. Малыш попробовал сделать то же самое, но у него не получилось: он упал на спину и некоторое время лежал так, не понимая, что же произошло. А белка, сердито цокая и подергивая пушистым хвостом, внимательно следила за ним с ветки. Она очень рассердилась на зайчонка, из-за которого ей пришлось бросить хороший гриб.

Покрутившись возле ели и поняв, что белка играть с ним не хочет, Малыш поскакал дальше. В ельнике было тихо и мрачно. Не слышалось веселого птичьего щебета, совсем не попадались цветы и бабочки. Колючие ветки елок то и дело хватали зайчонка за лапы, за длинные уши, хлестали по бокам. Малышу стало страшно, и он повернул назад. На прогалине он погонялся немного за стрекозами, пожевал сочной травы и попробовал воду в ручье. Она была очень холодной даже в такой жаркий день.

У ручья произошла еще одна встреча. Толстый зверь с узкой мордой и маленькими глазами, от которых шли черные продольные полоски, неожиданно вылез из темной ямы на склоне оврага и недовольно заворчал. Он был раз в пять больше Малыша. Презрительно оглядев зайчонка, барсук повернулся к нему задом и стал выгребать из норы накопившийся мусор. Большой чистюля, он приводил в порядок свое жилище.

У всех были дела, только Малыш не знал, чем заняться. Никто не хотел с ним играть, бегать и веселиться.

5

Зайчонок подрастал. Каждый день он узнавал что-нибудь новое. Мелких птиц, например, можно не бояться, они сами пугались Малыша, когда он случайно натыкался на них. А вот с теми, что покрупнее, надо быть осторожным. Однажды бурая птица с большими крыльями погналась за лесным голубем-горлинкой, на лету сбила его и унесла в когтях. Потом ястреб-перепелятник появлялся еще несколько раз и почти всегда убивал какую-нибудь птицу. В один из дней, когда он облетал охотничий участок, раздался звук, похожий на удар грома, хотя на небе не было туч. Пернатый разбойник перевернулся в воздухе и, теряя перья, упал в траву. Зайчонка так напугал громкий звук, раскатившийся по лесу, что он, прижав к спине уши, со всех ног поскакал подальше от страшного места.

Однажды ночью за Малышом погналась птица, та, что так часто и жутко ухала в глубине леса. Только проворство спасло насмерть перепуганного зайчонка: он успел юркнуть под раскидистый колючий куст. Кривые когти ночного хищника располоснули ухо Малышу. Злобно ухнув, филин покружил над кустом, в глубине которого забился зайчонок, и, поняв, что добыча ускользнула, полетел дальше. Малыш просидел под кустом до рассвета. Разорванное ухо у него потом так и не срослось.

Мыши, белки, ежи и лягушки, завидя зайчонка, всегда уступали ему дорогу. Скоро он привык к этим безобидным обитателям леса и перестал ими интересоваться. Случалось ему встречать и других зайчат. Иногда они устраивали веселые игры на лужайке: прыгали, кувыркались, гонялись друг за другом. Но вот кто-нибудь замечал опасность и подавал сигнал тревоги. Все мигом разбегались в разные стороны.

Лето близилось к концу. Днем Малыш обычно лежал где-нибудь в укромном месте, а когда закатывалось солнце и синие сумерки окутывали все вокруг, покидал свое укрытие. О еде зайчонок не заботился: ее вокруг было сколько угодно. После дождей из земли особенно дружно вылезали разные грибы. С веток свисали пахучие грозди черной смородины. Но ни грибы, ни ягоды зайчонку не нравились, он предпочитал им сочную траву или кору на молодых деревцах и кустах.

Как-то ночью Малыш увидел на лужайке целую ватагу зайчат. Они беззаботно резвились, и ему тоже захотелось поиграть. Никто не заметил, как подкралась лиса. Прижавшись брюхом к земле, она осторожно ползла от куста к кусту, замирала на месте и снова ползла. Лужайка была уже совсем близко, и лисица все сильнее чувствовала дразнящий запах зайчат. Она не удержалась и сглотнула слюну, предвкушая вкусный обед. Еще немного, еще… Стремительный прыжок рыжего зверя — и один из неосторожных зайчат, отчаянно вереща, забился в острых лисьих зубах.

Малыш кубарем скатился с пригорка и, не чуя под собой ног, помчался не разбирая дороги. Ему казалось, что лиса гонится по пятам и вот-вот его настигнет. Добежав до оврага, зайчонок перемахнул ручей и лишь тогда остановился перевести дух и прислушался. Погони не было.

6

Малыш долго отсиживался в гуще кустов и все прислушивался к звукам ночи. Он видел, как из своей норы выглянул потревоженный барсук. Толстяк повел длинным носом, ловя ночные запахи, обнюхал следы зайчонка и недовольно заворчал: бегают тут всякие, мешают спокойно отдыхать.

Убедившись, что вокруг тихо, Малыш наконец решился оставить кусты и выбраться на свою сторону. Он мягкими прыжками направился вдоль оврага. Но едва добежал до первых деревьев, как что-то внезапно схватило его за шею, больно сдавило и отбросило в сторону. Все это произошло так быстро, что Малыш не успел даже крикнуть. Он упал и, задыхаясь, судорожно забился, заскреб лапами твердую землю.

На этом, наверное, и закончилась бы нехитрая история нашего зайчонка, если бы рано утром его не увидели люди. Их было двое: старик и мальчик лет семи. Каждый из них держал в руках длинную палку и плетеную корзину, наполненную грибами.

Старик первый заметил Малыша и наклонился к нему.

— Ишь ты, сердешный, в петлю угодил… Васютка, поди-ка сюда, — позвал он внука. — Глянь, зайчишка.

— Где? Дедусь, покажи!

Мальчик вприпрыжку побежал к деду, размахивая корзинкой, из которой посыпались грибы.

— Да вот он. Только уже кончился.

Старик освободил Малыша от проволочной петли и взял на руки. Васютка прижался щекой к зайчонку и вдруг радостно воскликнул:

— Деда! Он живой! У него сердце колотится.

— Но-о? — старик тоже приложился ухом к пушистой шубке зверька. — Верно, стучит.

Малыш и в самом деле был еще жив. Петля, рассчитанная на взрослого зайца, не задушила его, а только сильно сдавила шею.

— Вот разбойники, понаставили петель, — бранился старый грибник, откручивая проволоку от ствола осинки. — Губят зверье, бессердечные люди. Ну, попадись только мне, душегуб.

— Кого это ты, деда, ругаешь? — полюбопытствовал внук.

— Браконьеров, — насупился дед. — Кого же еще? Из-за них, окаянных, в наших лесах все меньше и птицы, и зверя. Не жаль им народного добра. Петли ставить на зайцев давно законом запрещено, а тут — летом, когда и охота-то совсем недозволена. На мясо позарились. А много ли в такой зверюшке мяса? Кости да кожа.

Свернув проволоку в кольцо, старик перекрутил ее несколько раз, и, замахнувшись, забросил далеко в овраг.

— Деда, а с зайчонком чего делать будем?

— Как, чего? Раз он живой, отпустим с миром.

— А может, возьмем домой?

— Экий ты, право, несмышленый. Живая тварь лесная, как и человек, волю любит. Посади его в клетку — сгибнет. Не жалко?

— Жалко, — признался Васютка, но ему не хотелось так скоро расставаться с зайчонком. Он крепко прижимал его к груди одной рукой, а другой гладил, приговаривая:

— Заинька маленький, заинька рыженький…

Малыш испуганно дрожал. Старый грибник взял у внука зайчонка, бережно опустил на землю и весело скомандовал:

— А ну, косой, домо-о-ой… марш!

Окрик деда вывел зайчонка из оцепенения. Он прыгнул раз, другой и скрылся за деревьями.

— Вот так, — удовлетворенно сказал старик и ласково посмотрел на Васютку. — Береги лесную живность, внучек, она тебе завсегда добром отплатит. Однако нам и домой пора. Далеко мы ушли от деревни-то, да и грибов набрали довольно.

7

Как-то раз Малыш бежал по старой лесной дороге. По ней летом редко ездили, и она постепенно зарастала травой. Зато в зимнее время на этой дороге часто появлялись лошади, запряженные в сани. Колхозники из ближней деревни приезжали в лес за дровами и сеном, которое стояло на лужайках и полянах небольшими копешками. На автомашине по такой дороге не проехать: вся она в ямах, рытвинах, а местами даже заболочена — легко завязнуть.

Малыш бежал так, без всякой цели. Дорога вывела его на опушку леса. Здесь он остановился, приподнялся на задних лапах и осмотрелся. Перед ним расстилалось пшеничное поле. Ветер гулял по нему, пригибая к земле тугие колосья. Они упрямо поднимались и снова сгибались, отчего получался странный монотонный шум. За полем виднелась неровная темно-зеленая стена леса. Дорога огибала поле по краю и уходила туда.

Было заманчиво побывать в незнакомом лесу, и Малыш, не раздумывая, направился вдоль поля. Он легко прыгал, выбрасывая вперед головы длинные задние ноги, и с силой отталкивался ими. По обеим сторонам дороги мелькали красные шарики клевера, белые венчики ромашек, желтые звездочки лютиков. Иногда из-за куста бурьяна выбегали жаворонки. Серенькие птички пробовали бежать впереди зайчонка, но тот быстро настигал их. Не выдержав состязания в скорости, жаворонки поднимались в воздух. И тогда над полем разливалась звонкая песенка.

Внезапно на дорогу упала большая тень и заскользила рядом с Малышом. Он не знал, что это, такое, но инстинктивно почувствовал опасность и поскакал так быстро, как только мог. Тень не отставала. У зайцев так устроены глаза, что они прекрасно видят все впереди, и по бокам. А вот чтобы посмотреть вверх, для этого им надо остановиться, повернуть голову.

До леса было еще далеко, и Малыш делал отчаянные прыжки, чтобы скорее преодолеть открытое место. Там, среди деревьев и кустов, он сумеет надежно укрыться, там спасение. На какой-то миг Малыш замедлил бег. Тотчас послышался свист рассекаемого воздуха и молнией промелькнула буровато-серая птица. Ее длинные вытянутые лапы с кривыми когтями едва не вцепились в спину зайчонку.

Промахнувшись, ястреб-тетеревятник резко затормозил полет и, описав короткую дугу, издал торжествующий крик, уверенный, что добыча не уйдет.

И в самом деле, уйти зайчонку было некуда: место открытое. Он остановился, сжался в комок, беспомощно озираясь по сторонам.

А лес, спасительный лес, все еще был далеко. Поняв, что не успеет туда добежать, зайчонок в ужасе заметался на дороге. Нигде ни кустика, никакого укрытия. Снова раздался торжествующий клекот крылатого разбойника. На этот раз его вытянутые лапы с хищно изогнутыми когтями не промахнулись и вонзились в спину Малыша. От боли и страха зайчонок пронзительно заверещал.

Тяжело махая крыльями, ястреб оторвал зверька от земли и поднял в воздух. Но молодая птица не рассчитала своих сил. Добыча была явно не по ней. Низко над полем хищник потянул к лесу, к тому самому лесу, куда бежал зайчонок.

Малыш судорожно дергался и извивался в когтях ястреба, продолжая верещать. Крик его напоминал плач ребенка. Крупные и сильные пернатые хищники, поймав зайца или лисицу, обычно ломают ей спинной хребет, а затем уже несут в гнездо или в какое-нибудь укромное место. У молодого ястреба не хватало сил, чтобы прикончить зайчонка, а лететь ему с такой крупной добычей было тяжело. Он все чаще и беспорядочнее махал крыльями, но вместо того, чтобы подняться, все ниже и ниже опускался к земле.

Недалеко от леса ястреб с зайчонком упал на дорогу. На какую-то долю секунды птица, слегка ошеломленная падением, ослабила напряжение лап, когти ее разжались, и Малыш не преминул воспользоваться этим. Почувствовав землю, он рванулся и побежал к лесу. Только и на этот раз укрыться в нем ему не удалось. Обозленный ястреб не намеревался так легко упустить добычу. Он настиг зайчонка в нескольких метрах от первых деревьев. И тогда Малыш упал на спину, прижав к животу задние лапы. В следующую секунду он с силой выбросил их навстречу врагу. Маленькие, но острые когти полоснули по груди пернатого разбойника. Ястреб закричал и свалился рядом с Малышом. Из глубоких ран на его груди брызнула кровь.

Зайчонок поднялся и неровными мелкими прыжками заковылял к лесу. Кусты и густая трава надежно укрыли его.

8

После памятной встречи с ястребом прошло много дней. Отколосилась пшеница, и в поле вышли комбайны. Гул работающих машин с утра и до позднего вечера разносился далеко вокруг, залетая даже в самые глухие уголки леса. Малыш избегал появляться возле поля. Рокот моторов пугал его. В ненастные дни он мало бегал по лесу, больше отсиживаясь где-нибудь под густым кустом. А в последнее время дожди лили все чаще, иногда — и днем, и ночью.

В лесу стало серо, неприветливо. Давно умолкло веселое щебетание птиц. Некоторые из них уже улетели в теплые края. Поблекли и опустились венчики цветов. Над ними больше не кружились нарядные бабочки, не гудели мохнатые шмели. Высокая трава полегла, прикрыв уцелевшие грибы и ягоды. С севера налетал холодный ветер, раскачивал деревья, безжалостно срывал желтые и красные листья, устилая ими лесные тропинки.

Солнце реже выглядывало из-за серых косматых туч, низко стелившихся над лесом, и уже не в силах было согреть остывающую землю. Малышу теперь приходилось все чаще вместо сочной травы довольствоваться горьковатой корой осин.

Потом начались настоящие холода. К этому времени Малыш впервые стал линять. Рыжеватая шерсть, цепляясь за голые ветки кустов, вылезала целыми клочьями, а на ее месте появлялась белая. Зайчонок сделался пегим — местами у него еще сохранилась короткая летняя шерсть.

Конечно, Малыш не знал о том, что на черной земле его теперь легко заметить издалека. Но инстинкт заставлял зверька меньше бегать по лесу, чтобы не привлекать внимания пестрым нарядом. И он лежал весь день, если никто его не пугал. Только когда наступала ночь и на холодном небе вспыхивали первые звезды, зайчонок оставлял лежку, чтобы покормиться. Обгладывал кору на ближних деревьях да жевал жесткую и безвкусную траву. Едва появлялись первые признаки рассвета, Малыш торопился отыскать подходящее место и ложился там. Обычно это была ямка под вывороченным бурей деревом или густое сплетение кустов. В таком укрытии он чувствовал себя спокойно. К концу осени зайчонок стал совсем белым, только самые кончики длинных ушей остались черными.

Однажды ночью, когда северный ветер, дувший несколько дней подряд, наконец улегся, послышался легкий шорох. На землю, кружась, медленно падали крупные сверкающие снежные хлопья. И свершилось чудо! К утру все вокруг стало неузнаваемо: земля, кусты, деревья — все побелело. Снег лежал пышный, вспыхивая разноцветными огоньками в негреющих лучах бледного солнца.

Малышу, лежавшему в уютной ямке под корнями давно упавшего и сгнившего дерева, захотелось вскочить и пробежаться по лесу. Неподалеку на ветку опустились две сороки. Они затрещали, оглядываясь по сторонам и покачивая длинными хвостами. Даже зоркие глаза этих птиц не заметили белого зайца на белом снегу. Потрещав, сороки взлетели и, обгоняя одна другую, скрылись за деревьями.

Малыш вскочил и побежал весело, большими прыжками. За ним потянулась цепочка следов: две большие ямки впереди — от задних лап, две ямки поменьше и почти вместе позади — от передних. Если бы не черные кончики ушей, белый зверек был бы совсем не виден на снегу. Выдавали его не только кончики ушей, но и темные блестящие глаза. Никто не учил Малыша всем заячьим хитростям, но он сам, вдоволь набегавшись по мягкому снегу, перед тем как залечь, принялся старательно путать следы.

Сначала он сделал несколько «петель», то есть больших кругов, потом «двоек» — сдваивая следы, пробегая по ним в обратном направлении, а затем — «скидок» — больших прыжков со своего следа далеко в сторону, за кустик или бугорок. Сделав последнюю скидку, Малыш улегся в ямке за кустом, опутанным сухой травой. Теперь даже самый хитрый враг не скоро разберется в путанице его следов. Зайчонок повернулся мордочкой к своим следам и затих.

9

Враг, еще не знакомый и потому вдвойне опасный, вскоре появился в лесу. Это была желтая в черных пятнах собака. Изредка взлаивая, она не спеша бежала между деревьев, попутно обнюхивая встречные пни и коряги и зорко поглядывая вокруг.

У дороги собака наткнулась на следы Малыша. В ее темных глазах вспыхнул огонек охотничьего азарта. Залаяв, она помчалась по заячьему следу, все убыстряя свой бег. Теперь она лаяла, не умолкая ни на минуту. И ее басовитый, с легкой хрипотцой голос разносился далеко по заснеженному лесу.

Вскоре на старую дорогу вышел человек. В руках он держал ружье, а за спиной у него был приторочен уже добытый заяц. Увидев следы Малыша, охотник сбросил рукавицу и сунул два пальца в глубокую ямку следа.

— Малик еще горячий, — пробормотал он и подбодрил гончую криком:

— Ату его, Трубач, ату!

Трубача не надо было подгонять, но все же пес, услышав ободряющий голос хозяина, залаял еще азартнее и заливистее, он просто захлебывался лаем. А человек заметался у дороги, выбирая укрытие. Он прекрасно знал, что заяц, по следу которого бежит гончая собака, обычно ходит кругами. Поднятый лаем с лежки, зверек сначала дает стрекача, а потом бежит, огибая по кругу довольно большой участок леса и возвращается к своему следу. Здесь-то его и подкарауливает охотник, спрятавшийся за деревом с ружьем наготове.

Малыш спокойно дремал в своей ямке за кустами и пока еще не знал о надвигающейся опасности. Но вот чуткие уши уловили собачий лай и насторожились. Этот звук не был знаком зайчонку, но смутная тревога сразу охватила его. Он приподнялся и напружинился, готовый каждую секунду вскочить и бежать.

Трубач приближался. Он был породистой гончей, имел крепкие ноги и хорошо знал свое дело. Его лай слышался все громче в притихшем зимнем лесу. Прошло совсем немного времени, как на другом конце заснеженной поляны показалась и сама собака. Желто-черный зверь был отчетливо виден на голубоватом снегу. Чем-то гончая напомнила Малышу ту лисицу, которая однажды ночью подкралась к резвившимся зайцам и схватила одного из них. Малыш не выдержал. Высоким прыжком он поднялся с лежки и помчался по лесу, петляя среди деревьев. Только снежная пыль засверкала в морозном воздухе.

Сделав большой круг, зайчонок повернул к дороге, где его терпеливо поджидал охотник. По лаю Трубача человек безошибочно выбрал место и стоял, прижав к плечу приклад ружья. Малыш не видел охотника, укрывшегося за пышной, усыпанной снегом, елкой. Внезапно из-за елки сверкнула вспышка огня, показался сизоватый дым и громовой звук выстрела разорвал тишину. Сноп дроби хлестнул по кочке — рядом с зайчонком. Одна или две дробинки слегка царапнули его по боку. От неожиданности Малыш присел на задние лапы, круто затормозив бег. Но тут же огромным прыжком он перемахнул через кусты шиповника и понесся к оврагу. Сзади раздался второй, но безвредный выстрел, слышались голос человека и собачий лай.

Так быстро Малыш, наверное, еще не бегал никогда в своей жизни. Достигнув оврага, он кубарем скатился по обрывистой стенке на его дно, неподалеку от занесенной снегом норы барсука, перебежал по замерзшему ручью и выскочил на противоположный склон.

Усыпанные снегом ели стояли сплошной стеной, почти касаясь нижними широкими ветками земли. Малыш побежал вдоль оврага, надеясь найти просвет между деревьями, куда бы можно было юркнуть и спрятаться. Но всюду ели стояли плотно. Зайчонок повернул обратно и вихрем промчался мимо того места, где выскочил из оврага. Вскоре дорогу ему преградила береза. Она росла на самом склоне. Вешние воды подмыли ее корни, а ветры пригнули к земле. Дерево склонилось над оврагом, и будь оно немного длиннее, получился бы настоящий мост.

Не раздумывая, Малыш прыгнул на ствол березы, осторожно пошел по нему к вершине. Здесь, среди веток, он и затаился, совершенно слившись с белой корой дерева. Если враг заметит его, можно хорошим прыжком преодолеть оставшуюся часть оврага. А там кусты, они сразу надежно спрячут зайчонка.

Между тем опять послышался лай Трубача. Гончая бежала по следу вдоль оврага. Вот она остановилась, очевидно потеряв след в том месте, где зайчонок скатился к ручью. Тут внимание собаки привлекла нора барсука. Она кинулась к занесенному снегом входу и залаяла на иной лад: отрывисто и зло. Трубач, почувствовав запах другого зверя, забыл о заячьих следах.

Малыш, затаившийся на березе, хорошо видел своего врага. Собака остервенело разбрасывала лапами снег, скребла когтями мерзлую землю и продолжала лаять, призывая хозяина. Немного погодя, появился и он. Увидев барсучью нору, охотник в сердцах сплюнул и сердито сказал:

— Ну, чего ты, дурила, разошелся? Барсука нам не добыть, сейчас он глубоко под землей. А вот зайчишку-то упустил. Сколько избегали и зря. Надул тебя косоглазый… Ну да ладно, пойдем другого искать.

Трубач виновато завилял хвостом и запрыгал вокруг хозяина, заглядывая ему в глаза и словно говоря: найдем, обязательно найдем, только не гневайся.

Зимний день короток. Синие тени на снегу стали таять, быстро отгорела вечерняя заря и лес начал потихоньку окутывать ночной мрак. Где-то вдали умолк наконец и лай Трубача, который, видно, набрел на след еще одного зайца.

Малыш вернулся по стволу березы на склон оврага, спустился к ручью и выбрался на свою сторону. В осиннике он поглодал горькой коры и, сделав несколько двоек, петель и скидок, усталый залег под кустом.

Усыпанные снегом в торжественном безмолвии стояли деревья. В небе висел тонкий серп месяца, дрожали и лучились далекие звезды. В родном лесу снова было тихо и спокойно.

10

После особенно сильных морозов повалил густой снег. И сразу заметно потеплело. С каждым новым днем солнце теперь все дольше задерживалось на небе и пригревало сильнее. Кое-где на ветках повисли даже тонкие прозрачные сосульки. Когда налетал порыв ветра, они покачивались и мелодично позванивали.

В лес прилетели красивые хохлатые птицы — свиристели. Небольшими стайками они порхали с дерева на дерево, обирали мерзлые ягоды с тонкоствольных рябинок, боярышника и калины. При этом птицы все время тихо пересвистывались, и казалось, что это ветер играет на свирели.

В последние дни Малышом овладело незнакомое ему раньше чувство тоски. Он то и дело бегал по лесу в надежде встретить другого зайца. Пробовал даже звать, издавая короткий крик и барабаня лапками по стволу упавшего дерева, но никто не откликался на его призывы.

Как только наступал вечер, Малыш оставлял лежку и опять начинал поиски. В некоторых местах он наследил так густо, что получились глубокие тропки. С рассветом измученный Малыш выбирал подходящее место и ложился на весь день.

В эту ночь Малыш тоже долго бегал по лесу. Выскочив на дорогу и вытянувшись столбиком, зайчонок прислушался. Ни один подозрительный звук не коснулся его длинных ушей. Успокоенный, он нетерпеливо запрыгал по дороге. Днем здесь прошло несколько возов. Кое-где на снегу лежали клочки сена, упавшие с этих возов. Малыш остановился возле одного такого клочка, наскоро пожевал пахучее сено и побежал дальше.

В том месте, где дорога делала крутой поворот, он вдруг увидел зайца. Незнакомец неожиданно выскочил из-за кустов, собираясь, видимо, тоже полакомиться душистым сеном, но, встретив собрата, замер на месте.

В несколько прыжков Малыш оказался рядом. Приподнялся на задних лапках, радостно разглядывая незнакомца. Это была молодая зайчиха. Она перестала жевать сено и, недовольная, что ей помешали, отскочила в сторону. Зайчиха не очень обрадовалась встрече. Но все-таки она вернулась к остаткам сена, не собираясь уступать его Малышу. Он подбежал к ней, легонько тронул лапой, словно заверяя в своих добрых намерениях.

Зайчиха никак не отозвалась на это проявление миролюбия. Она спокойно доела сено и не спеша запрыгала по дороге в сторону поля, где когда-то у Малыша произошла памятная схватка с ястребом. Временами она оглядывалась, словно приглашая его бежать следом за ней. Малыш не раздумывал. Он легко догнал зайчиху и запрыгал рядом, всем своим видом выказывая радость, желание побегать вместе и порезвиться. Зайчиха не отгоняла его. Наверное, он ей понравился, иначе она могла бы дать ему шлепок, чтобы не надоедал, и ускакать прочь.

Так, обгоняя друг друга, они легко и весело прыгали по дороге, иногда останавливались, чтобы подобрать клочок сена, быстро его съедали и бежали дальше. Дорога вывела их на просторную лужайку. Со всех сторон ее окружали высокие, покрытые пышными шапками снега, деревья. Снег на лужайке, деревья, кусты — все искрилось и переливалось в лунном свете. Даже шубки Малыша и зайчихи тоже, казалось, излучали серебристое сияние.

Зайцы оставили дорогу и побежали по мягкому снегу через эту удивительно красивую лужайку, оставляя два идущих рядом следа.

 

В. К. Красин

 

#img_31.jpeg

 

ПУТЕШЕСТВЕННИК ПОНЕВОЛЕ

© Южно-Уральское книжное издательство, 1968 г.

Уж так случилось, что, вышагивая по болоту, журавленок попал в беду. Запутавшись в какой-то проволоке, он отчаянно бился, изо всех сил старался освободиться от сковывающих его пут. Но чем больше он рвался и махал своими еще неокрепшими крыльями, тем сильнее запутывался.

Журавленка подобрала женщина, она проходила в это время мимо болота. Через сутки он уже важно выступал по двору и, расталкивая уток, с жадностью набрасывался на еду, которую хозяйка выносила в деревянном корытце. Назвали журавленка Журашкой. Журашка оказался настолько прожорливым, что женщина уже не знала, как его прокормить. Хлеба он ел мало, но зато лягушат и рыбешку мог уничтожать в любом количестве. Ловить рыбу и лягушек для него не хватало ни сил, ни времени (сам же Журашка этого делать не умел, хотя поблизости было большое озеро). Продержав у себя журавленка недели две, женщина отдала его на соседний кордон.

Вначале наблюдатель заповедника, особенно его дети, были рады подарку. Все с удовольствием ухаживали за журавленком. Но уже первые дни показали, что прокормить такого обжору не так-то легко. Он готов был есть хоть целый день, и все ему было мало, и несмотря на то, что за день Журка проглатывал целые горы еды, вечером неизменно просил есть.

Своим попрошайничеством, беспрерывным нудным писком журавленок скоро надоел своему новому хозяину, и он решил от него избавиться. Но не тут-то было. Дважды пытался отвозить и оставлять его на озере наблюдатель, и дважды, когда он возвращался на кордон, Журашка уже был дома и снова, как ни в чем не бывало, путался под ногами, жалобно попискивая и требуя себе корма.

Наконец, выход был найден. Журашку поместили в мешок и отвезли на болото, которое находилось в нескольких километрах от дома.

Журашка не вернулся, но зато ровно через день появился на другом кордоне, Няшевском, который находился на южном берегу озера Миассово. Если учесть, что молодой журавленок еще не умел летать, то он совершил самый настоящий подвиг, отмерив за это время своими голенастыми ногами целых пять километров.

Появление Журашки на кордоне было встречено всеобщим ликованием. Скоро он стал любимцем геологов, палаточный лагерь которых раскинулся на берегу. Пищи теперь было вдоволь, так как о журавленке заботился целый коллектив.

Журашка быстро обленился, не делая никаких попыток к поискам пропитания, готовое же угощение всегда глотал с удовольствием. Зная, что пища зачастую находится в карманах геологов, Журашка всовывал туда свой длинный и прожорливый клюв и немедленно очищал их содержимое. Однажды он настолько обнаглел, что попытался вытащить рыбу из кипящей ухи, которую варил в солдатском котелке один из горнорабочих. За свое безрассудство Журашка был жестоко наказан и долго тряс из стороны в сторону ошпаренным клювом, вызывая веселый смех геологов.

Прошло немного времени. Журка вырос и превратился в настоящего красавца-журавля. Но он по-прежнему беспрестанно путался под ногами и пищал, требуя себе пищу. Это всем надоело. Но здесь, как и на предыдущем кордоне, все попытки избавиться от журавля кончились неудачей. Геолог Миша отвозил Журашку на лодке на другую сторону озера, но где бы его ни высаживал, в лесу или на болоте, Журашка неизменно возвращался под дружный хохот геологов значительно раньше, чем Миша.

После нескольких бесплодных попыток избавиться от журавля геологами было единогласно решено: Журашку подкинуть на соседний кордон, что находился по другую сторону озера. Геологи шутили: мы, мол, с журавлем помучились достаточно, пусть и другим не обидно будет. Так и сделали.

Под покровом утреннего тумана, преодолев шестикилометровый водный путь, журавленка высадили на берег. На этот раз «операция» по высадке «десанта» прошла удачно. Заметив жилье и дымок, вившийся из трубы, Журашка смело зашагал к своему новому пристанищу.

Ровно через сутки после удачной высадки Журашки в управлении заповедника раздался телефонный звонок. Наблюдатель кордона Миассово докладывал, что им пойман журавль и что, пытаясь приручить его, он уже достиг некоторых успехов: журавль теперь никуда не улетает и даже берет корм из рук.

Уж кто-кто, а мы-то знали, что это за журавль, и даже предполагали, чем все это кончится. Но, не подав виду, мы ответили, чтобы журавля закольцевали и продолжали приручать, хотя прекрасно знали, что приручать-то его не нужно, он давным-давно привык к людям и жить без них не может.

Поведение Журашки, очевидно, оставалось прежним. Спустя несколько дней он появился у нас на центральной базе заповедника и был водворен в живой уголок детского сада. Там к этому времени уже жили морские свинки, зайчонок и еж.

Рослый и важный журавль стал гордостью ребятишек. Надо было только посмотреть на довольные рожицы детей, на их горящие от радости глаза, чтобы видеть, что Журашка пришелся им по душе.

Но радость детей была преждевременной. Аппетит нового жильца оказался таким, что содержание его стало им не под силу. Кроме того, оставлять Журашку в обществе детей стало небезопасно: он мог больно ущипнуть ребенка, а то и выклевать глаз.

Журавля принесли ко мне на квартиру. Прекрасно зная его нрав, я в тот же день переправил Журашку в живой уголок нашей подшефной школы. Занятия в ней начались, так как на дворе уже стоял сентябрь. Недолго пробыл Журашка в школе и снова был возвращен ко мне.

Выпускать его на волю я даже не делал попыток, так как был твердо уверен: он все равно вернется.

В воздухе чувствовалось приближение зимы. Начался обильный листопад. По утрам стало холодно. Иногда целыми днями моросил дождь.

В поведении Журашки появилось какое-то смутное беспокойство. Он все чаще засматривался на небо и, поджав под себя одну ногу, с тоской смотрел в беспредельную высь.

Однажды, гуляя возле дома, Журашка услышал протяжное курлыканье. Стая журавлей с прощальным криком летела на юг. Журашка заволновался. Наконец, решившись, он разбежался и, широко распахнув свои окрепшие крылья, взмыл вверх и полетел догонять улетающую стаю.

Догнал он ее или нет, не знаю. Очевидно, догнал, так как на сей раз Журашка не вернулся.

Вот так и окончились странствия Журашки.

А может быть, это было только начало?

 

НАЙДЕНЫШ

© Южно-Уральское книжное издательство, 1968 г.

Выбиваясь из последних сил, лосенок плыл по озеру. Тяжело дыша, он с трудом загребал уставшими ногами. Чувствовалось, что малыш не рассчитал своих сил. Да и где лосенку было их рассчитать, когда ему было не более трех недель от роду. Мы на своей лодке настигли лосенка на середине.

Вконец измученный, он не оказал никакого сопротивления, и мы без всякого труда вдвоем погрузили его в лодку. На левом боку у лосенка проступало светлое пятно, резко отличавшееся от остальной светло-шоколадной окраски.

Мокрый, худенький лосенок… Его била дрожь, он испуганно озирался по сторонам.

Мы внимательно осмотрелись. Матери-лосихи нигде не было. Что заставило малыша пуститься в такое рискованное путешествие — неизвестно. Посоветовавшись, мы стали грести к берегу, на котором находился кордон лесника.

Лосенка со всеми предосторожностями выгрузили на полянку. Но он был настолько слаб, что не мог даже стоять на ногах и валился на бок. Пришлось тащить его на руках до самого кордона. Найденыша, так мы решили назвать спасенного лосенка, поместили под навес и дали ему травы. Тотчас его окружили дети лесника и наперебой стали угощать лакомствами: кто совал корочку хлеба, кто пучок лукового пера.

Вечером, когда пригнали с пастбища корову, Найденышу дали парного молока. Почувствовав его запах, лосенок оживился. Но сколько потом дети ни предлагали ведерко с молоком, Найденыш, уткнувшись в него мордочкой, отказывался пить.

Тогда за кормление лосенка принялась жена лесника. Взяв мордочку Найденыша, она окунула ее в молоко и подставила палец. Посасывая его, малыш жадно стал втягивать в себя молоко. Когда же на дне ведерка не осталось ни одной капли, лосенок, тяжело дыша, удобно улегся и сразу же уснул.

Прошло недели две. Найденыш окончательно поправился. Теперь это было стройное молодое животное с лоснящейся шерстью. Людей он уже не боялся.

Мы не на шутку встревожились. А вдруг лосенок настолько привыкнет к людям, что, выпущенный на волю, снова потянется к ним и погибнет, затравленный деревенскими собаками.

Как ни жалко было расставаться с Найденышем, а выпустить его в лес, на волю, было необходимо.

…Прошло несколько лет. Как-то проверяя качество сена, которое мы ежегодно заготовляем для подкормки диких животных, я вышел к лесной поляне и замер в восхищении.

На опушке леса, что виднелась на противоположной стороне поляны, паслось лосиное семейство.

Неподалеку от него, запрокинув почти на спину свои могучие рога, лакомился осиновой корой красавец лось.

Что-то давно забытое, знакомое показалось мне в этом лесном великане. Присмотревшись внимательно, я увидел белое пятно на левом боку лося.

От волнения я переступил с ноги на ногу и хрустнул веткой. Найденыш резко повернул голову в мою сторону и, очевидно, подал сигнал, так как через минуту все лосиное семейство скрылось в осиннике. С тех пор прошло много времени, но почему-то всегда, встречая в лесу лося, я вспоминаю Найденыша и твердо верю, что новая встреча с ним обязательно будет.

 

ВЕРНОСТЬ

© Южно-Уральское книжное издательство, 1968 г.

К концу подходит сентябрь. Дни стоят тихие, ясные. Прозрачная синева воздуха позволяет далеко видеть четко выступающие дали. Хорошо в это время в лесу! Все деревья в осеннем наряде. Среди червонного золота берез нет-нет да и промелькнет яркий багрянец одинокой рябины, а там уже смотришь — и нежная трепещущая осина одна за одной начинает терять свои покрасневшие листья. Кажется, сам воздух источает тончайший аромат. Густо пахнет хвоей, прелыми листьями, грибами.

В это время молодые двухлетние лоси покидают своих родителей и также образуют свою семью.

Как-то уже в конце рабочего дня нам сообщили, что в районе одного из поселков городка к шоссейной дороге вышли два лося и несмотря на все попытки перейти ее, им это не удалось. Причем одно из животных вело себя настолько странно и необычно, что звонивший по телефону высказал предположение, что животное ранено. Мы тут же решили выехать на место происшествия.

Через сорок минут, поймав какую-то попутную машину, мы уже были на месте. К этому времени вокруг животных собралась целая толпа, стоял разноголосый говор, а любопытные все прибывали и прибывали. Всем хотелось посмотреть на неожиданных лесных пришельцев. Особенно в этом отношении усердствовали шоферы, остановившиеся машины которых грозили создать на дороге самую настоящую пробку.

В центре образовавшегося круга находилась лосиная семья. Старый рогач-самец беспрестанно то ложился, то вновь, как будто подброшенный пружиной, вскакивал на ноги и кидался в разные стороны, подчас не разбирая дороги. Животное при этом налетало на столбы, проволочную изгородь, на идущие поверху над землей трубы центрального отопления и другие препятствия. В каком-то немом и отчаянном исступлении лось бросался из стороны в сторону, жестоко бился, падал и снова вставал для того, чтобы при очередной попытке перейти дорогу в нужном ему направлении, удариться о препятствие и вновь оказаться поверженным на землю.

Лосиха все это время шла за рогачом и, казалось, совсем не обращала внимания на собравшихся. Часто останавливаясь, она с тоской смотрела в ту сторону, где через долину небольшой извилистой речушки темнел своей зеленой хвоей спасительный лес. Если бы она умела говорить! Она бы обязательно подсказала своему незадачливому спутнику, где нужно перейти дорогу, и он бы не бился в бесплодных попытках выбраться из этого мира чуждых ему звуков и запахов.

Наконец, ударившись о какую-то железобетонную опору, лось упал и больше уже не поднимался. Лосиха в последний раз подошла к нему, еще раз обнюхала и лишь только после этого, словно убедившись в его полной неподвижности, медленно повернулась и пошла размеренной рысью в сторону видневшегося леса. Люди с почтительностью расступились перед ней и снова сомкнули кольцо, подвинувшись вплотную к лежавшему лосю.

И лишь только тогда мы поняли причину странного поведения животного. Лось был слеп.

Впоследствии, когда мы попытались определить причину слепоты лося, было выяснено, что слепота произошла от ранения, так как под шкурой на лобной части перекатывались маленькие свинцовые дробинки.

Так от бездумного выстрела какого-то негодяя погиб могучий лось — краса и гордость наших лесов.

Все это время лосиха неотступно следовала за раненым и не покидала его до самого конца, пока еще у животного были силы. Длилось это, очевидно, не один день и даже не одну неделю. Сколько же нужно преданности, глубокой привязанности, чтобы вот так изо дня в день находиться рядом с обреченным животным, помогать ему, не отлучаясь от него ни на минуту!

Возвращались домой мы поздно. В лесу уже начало темнеть. Серая мгла пеленой покрывала кусты, тропинка становилась все менее заметной, и лишь только в небольших просветах были видны стволы отдельных деревьев.

Наконец и стволы и макушки деревьев слились в общую темную массу, над лесом опустилась ночь.

Осторожно переступая через валежины, мы с трудом находили все время терявшуюся тропку. Причудливо изогнутые сучья, обомшелые пни в сгустившихся сумерках кажутся сказочными чудовищами. Идешь и невольно думаешь, что какое-нибудь лесное чудище вот-вот схватит тебя. Чуткое ухо ловит ночные звуки леса. В наступившей тишине слышны малейшие шорохи.

Уже подходя к дому, мы услышали мощный, идущий с самых низов, глухой и протяжный стон. Трубил молодой лось. Через несколько минут призывный стон повторился вновь. И этот сильный, низкого тона звук долго еще стоял в воздухе. Наконец, когда лось протрубил в третий раз, в ответ ему прилетело короткое «о-у», а затем послышалось фырканье. На призыв лося отвечала лосиха.

Жизнь шла своим чередом.

 

ИЗ ИЛЬМЕНСКИХ ДНЕВНИКОВ

Над маленьким, затерянным в лесной глуши поселком Миассово — туманное мартовское утро. Тепло и сыро. Кругом застоявшаяся тишина, которая нарушается только трелью дятлов. Дятлов три, и все они по очереди выбивают дробь.

Первым начинает тот, что сидит на телефонном столбе. Ровно через десять секунд с болота ему вторит другой, а затем вступает третий, сидящий на сосне у лабораторного корпуса. И снова наступает тишина. Через какой-то промежуток времени все в той же последовательности повторяется.

Дятел на столбе, закончив свою очередную трель, прислушивается, красная шапка на его голове поворачивается из стороны в сторону, и он, как бы любуясь собой, ждет вступления своего соперника.

Пока я слушал этот своеобразный конкурс, очередность трелей лесных солистов не нарушалась, и лишь только один раз первый дятел опоздал с началом вступления, и дробь его прозвучала одновременно с дробью дятла, сидевшего на болоте.

Кстати, тут же рядом, около магазина, барабанил четвертый дятел и совершенно не реагировал на «серенады» соперников.

…Видавшая виды плоскодонка медленно скользит по старому заросшему пруду. Вода — что индийский чай. Кругом торфяные сплавины, поросшие осокой, рогозом и еще бог знает чем. На некоторых из них растут небольшие кусты ивняка, а кое-где уже укоренились березки, которые, как часовые, возвышаются в своих ярких зеленых одеждах над бурыми космами высохшей прошлогодней осоки.

Окна воды покрыты зарослями рдеста, тут же растет кубышка, кувшинка, ближе к берегу видны стреловидные листья водокраса, изредка встречается сусак.

Когда до берега осталось совсем немного, я увидел впереди плывущего ужа. Уж небольшой, это видно по маленькой голове и тонкой, чуть сероватой шейке, поднявшейся столбиком над водой.

Вначале ужонок меня не замечал и плыл, не меняя позы и направления, но стоило мне неосторожно плеснуть веслом, как он сжался и резко опустился вниз. Теперь над водой была только одна голова, которая беспрестанно сновала то в одну, то в другую сторону. Уж торопился уйти от настигающей его опасности.

Я сделал сильный гребок в надежде догнать несмышленыша и на какую-то долю секунды отвлекся от пловца. Когда же опомнился, то ужа не было. Затормозив лодку, я стал наблюдать, но сколько ни смотрел, ничего не видел. Наконец мое внимание привлекла одинокая камышинка, которая время от времени подрагивала, словно колеблемая чьей-то рукой.

Каково же было мое удивление, когда, подплыв ближе, я обнаружил свою пропажу. Ужонок, свернувшись кольцом вокруг камышинки, лежал, притаившись, на дне и, казалось, не подавал никаких признаков жизни.

«Вот тебе, — думаю, — несмышленыш!»

* * *

На берегу Гудковского пруда у самой дороги, в каких-то 20 метрах от кордона под большим плоским камнем гнездо белой трясогузки. Птичка сидит на гнезде, сидит настолько крепко, что не вылетает даже и тогда, когда под камень просовываешь руку, чтобы убрать в сторону стебли сухой травы, мешающие смотреть. При этом становится виден черный блестящий глаз, с интересом и, очевидно, не без страха рассматривающий непрошеного гостя. Прижавшись вплотную к гнезду, трясогузка застыла, как изваяние: ни звука, ни шороха.

Сколько же нужно силы, терпения, а если хотите, мужества, чтобы вот так в каких-то сантиметрах от протянутой руки человека высидеть на месте не шелохнувшись и не выдать себя ни единым движением! Это ли не храбрость! А может, это вера в доброту человека?

 

Ф. В. Шпаковский

 

#img_36.jpeg

 

ОТКРЫТИЕ

Леса наши, известное дело, чистые и глазу настежь распахнутые. Уж если березки, то стоят стеночкой, одна к другой подогнанные, словно нарочно кто-то их по росту да по стати подбирал. Осинки хоть и густо возьмутся друг подле дружки, а все же пройти можно свободно, разве только иногда ветку от лица отведешь. В таких ухоженных, здоровьем пышущих лесочках, вредным жукам-усачам делать нечего. Один, если где и заведется, так ему птицы вольного житья не дадут, поймают и вместе с усами-рогами детишкам в гнездо стащат.

А вот на болотах, сырых да вязких, похуже деревьям приходится. Особенно березонька-белостволка страдает. Растет она, а корни пьют гнилую воду. Только войдет красавица в силу, тело наберет — как тут-то беда нежданно прикинется. Болотная вода для многих деревьев — яд, для березы особенно, — и вянет, глохнет она незаметно. Года три-четыре минет, глядь — березка весной листья выбросила, а они у нее словно бы на лету усохли. Все лето стоит дерево зябкое, сиротливое. А на следующую весну даже листья выбросить нет сил. Умерла березка…

Много, много их по болоту стоит и, кажется, на тебя, нахмурясь, смотрят. Неловко бывает под такими взглядами. И я всегда, если прохожу, столкну старое дерево и про себя подумаю: «Ты свое отжила, сейчас никому не нужна, ложись, отдыхай!». Березки падают безропотно, точно только и ждут того.

Но один раз, будучи на охоте, сделал я для себя маленькое открытие и с тех пор больше старые деревья не роняю. Зашел я на болото и вижу — береза стоит.

Подошел, ударил по дереву ладонью. Береза дрогнула, но устояла, крепка еще в корню была. Хотел я плечом приналечь да вовремя вверх глянул. А там по всему стволу дятел дупел набил, и из каждой такой «квартиры», красноголовым плотником отстроенной, мною лесные жители «любовались». Кто с укоризной смотрел, кто с любопытством, а кто и вовсе со страхом.

На первом «этаже» белка из оконца выглядывала. Встретила мой взгляд, цокнула недовольно, выскочила из ухоронки и пошла макушки у деревьев считать. Вслед за белкой два воробья полетели, что этажом выше жили. Синица тоже тут была — всполошенно зазвенькала. А потом и сам дятелок — красный котелок решил, что со мной в прятки ему играть не след, и улетел за всеми.

Березы-то не умерли, оказывается! Если раньше они жили только для себя, то теперь для других всеми силами жить стараются.

 

РАДОСТЬ

Сереньким мартовским утром брел по лесу, и так мне одиноко и однообразно на душе стало! Зачем, думаю, сегодня пришел сюда. Ничего нового не встречу, ничему не удивлюсь: все те же вокруг голые, промерзшие, тысячу раз виденные осинки с березками, снег монотонно-белый — вот и весь пейзаж невеселый.

Но вскоре, как это часто в марте бывает, небо открылось, солнце заблестело, и птицы разговоры о весне завели. Сначала синица, по прозванью «большая», а на деле кроха, голос подала — такой звонкий, словно впрямь кто-то по наковальне молоточком бил! Не за голос ли назвали большой маленькую синичку?! Синице отозвались разудалым чириканьем полевые воробьи — зимогоры, и точь-в-точь камешки в большом решете встряхнули. Дятел по сухому суку клювом загремел, что палкой в пустую кадушку. И пошло, и пошло!..

А солнце улыбалось, а снег пушисто искрился!

Встряхнулся я. И уж, поверьте, не шел, а, казалось, летел на крыльях птичьей радости.

Вот зачем мы всегда и ходим в лес. За неожиданной радостью!

 

ОТДЫХ „БОЙЦОВ“

Весенняя охота нынче была запрещена. Дело это нужное и своевременное: ведь не секрет, что леса наши оскудели дичью, а число охотников, вооруженных ружьями новейших образцов, растет с каждым годом. Не надо большого мастерства для того, чтобы из такого оружия застрелить неосторожную в весенней радости птицу. Да и восторг от трофея, добытого выстрелами из-за куста, не ахти как велик…

И все-таки охотника, человека, стоящего близко к природе, тянет в весенний лес. Выкроишь время — выберешься в знакомые места (без ружья, конечно). И здесь память вернет тебя в прошлое: обязательно вспомнишь те маленькие неожиданности, которыми одарили тебя лес и люди, живущие в нем.

* * *

Мы отстояли тягу и мелким чернолесьем шли к дому.

— Хочешь бойцов на отдыхе посмотреть? — повернулся ко мне лесник.

— Каких бойцов?

Старик подмигнул таинственно:

— Завтра утром…

Ночь переломилась, когда мы вышли из дому. «Километров пять ходьбы-то, должны ко времени поспеть», — прикинул старик. Вел он меня ему одному известной дорогой, и в темноте я только по запахам угадывал, где мы идем: горько запахло осиновым соком — значит, старую вырубку переходим, поросшую дробным осинником; пресный запах стерни послышался — краем непаханого поля идем. В гору поднялись, канифолью напахнуло — в сосняк вошли…

На востоке небо налилось брусничным цветом. «Как раз поспеем», — еще раз успокоил себя лесник. Свернули вправо, продрались сквозь густой чапыжник, опять шли.

Где-то внизу послышалось глухое воркование. Я прислушался: гулькала вода. «Прибыли, — шепнул старик, — разряжай ружье». Уловив мое молчаливое недоумение, улыбнулся: «Разряжай, разряжай, плоха на тебя надежда».

Мы крадучись прошли еще немного вдоль берега и присели в корнях старой сосны. «Ну-ка, посмотрим», — весело шепнул лесник и, раздвинув кусты, посмотрел куда-то вниз. Выглянул и я.

Берег, густо поросший по краю хвойным подседом, круто обрывался.

Длинные, гибкие лесины лежали, вытянувшись по склону. Кружит по веснам здесь буйное водопенье, бьет в берег, вымывает из-под корней землю, и деревья, потеряв опору, падают с обрыва, окуная в поток свои мохнатые кроны.

— Нету пока, — прервал мои размышления старик, — ну, да будут скоро, никуда не денутся.

Я знал чудачества милого деда и потому не спрашивал, кто будет и когда будет, а уселся поудобнее и стал ждать.

Тогда в четвертый раз я встречал весну вместе с этим чудесным человеком, и к моему приезду готовил он каждый раз маленький сюрприз, чтобы порадовать меня еще одной лесной неожиданностью.

Что-то глухо упало внизу, видно, ком земли сорвался со склона. «Один есть!» — повернулся старик ко мне. Через несколько минут еще упало. «Смотри теперь», — шепнул лесник. Я осторожно отвел ветки. Внизу, у самой воды, где обрыв переходил в небольшую площадку, разгуливали… два глухаря. Спокойные, важные птицы ходили по площадке и что-то склевывали с земли.

— Вишь ты, — дед защекотал бородой мне ухо, — отпели, отзоревали, да и сюда прибыли отдохнуть, камешков поклевать. Для них место тут самое ладное: тихо, спокойно и «мухи не кусают». А стрелять-то я не стреляю тут… из-за куста, неловко как-то.

Еще один мошник со звоном опустился на землю. И сейчас же набычился, насупился, раскрыл веер хвоста и полез на соперника, не успел, видно, за утро истратить свой задор. Один петух боя не принял — улетел, а другой сразу же бросился навстречу, и клубок перьев покатился по земле. Шум, хлопанье крыльев и даже какое-то тяжелое пыхтенье. «Кыш вы, нашли место драться», — не выдержал старик и столкнул вниз комок земли. Комок покатился и ударил одного драчуна в бок. Тот неловко подпрыгнул, взлетел и исчез в кустах. Второй, в пылу драки не заметивший нас, стал было оправлять перья, но старик ударил в ладоши — и глухаря только видели. Стало тихо. Только вода продолжала ворковать.

Стайка уток протянула над речкой. Где-то за перелеском забормотал тетерев.

— Ну, вот и посмотрел на отдыхающих бойцов, — смеялся лесник. — Скажи, а руки чесались?

— Верно, — признался я, — только вот стрелять, пожалуй, и в самом деле неудобно.

— Да, потом дичь доставать плохо, — хитро щурился старик.

— Нет, не то, не по-охотничьи стрелять в спину «бойцам на отдыхе», — засмеялся и я.

— А-а, тогда пойдем, попробуем по-охотничьи к тетеревам подобраться. Он повернулся и по-молодому легко и быстро пошел через лес.

 

„КАРАВАЙ“

Со старым охотником Ильей Павлинычем тихонько пробираемся густым березняком. Открылось впереди нам поле, большими караваями стоят по нему скирды соломы, а вокруг одной… четыре лисицы водят хоровод.

Старик резво повернулся ко мне, глазом усмешливым подмигнул и говорит: «Послушай, поют лисицы-то!» Я навострил уши, послушал и верно, вроде бы, кружась друг за другом, подпевают:

Каравай, каравай, Кого любишь — выбирай!

И так у них ладно все: хвосты пушистые бережно носят, шубы красивые и песни хорошие.

Послушали мы лисью песню и побрели дальше — не стали кумушкам мешать, пусть веселятся. И я пока шел, все про себя думал, с чего это лисицы хоровод с песнями завели? Не выдержал, спросил у старика об этом. А дед Илья хмыкнул и отвечает:

— Вишь, погодка нынче хороша удалась: день веселый, солнце яркое, по всему видно, что весна скоро. Тут и не захочешь да запоешь.

У лисиц душа не вытерпела, они и «запели».

 

ЗАПАХ ЗЕМЛИ

Ввечеру на лесных опушках прозрачно и светло вызванивают зяблики. Земля оттаяла, преет и пахнет. Если в этот час на солнечной, прогретой за день полянке остановишься и вдохнешь поглубже, то, кажется, ощутишь запахи всех цветов и трав, которые поднимутся здесь летом.

 

ЛЕСНОЙ ЧАЙ

Под вечер сорвался звонкий и частый дождь. Небо весело гремело, словно кто-то озорной легко перекатывал по нему тяжелые бочки. Землю секли прозрачные плети ливня.

В колею лесной дороги, как в корытце, налилась вода. В сумерках она загустела и запахла мятой. Луна осторожно вскарабкалась по веткам ели к макушке, увидела себя в лужице, остановилась и засмотрелась удивленно. Стало так тихо, что без труда можно было услышать тонкое зудение комаров, которые летали над дорогой.

Шумно отдуваясь, вышла из кустов лосиха с лосенком. Встряхнулась. Лосенок потянулся было к теплому материнскому вымени, как вдруг увидел лужицу с плавающим в ней ломтем луны. Минуту малыш с интересом присматривался, потом так же доверчиво, как к соску матери, потянулся к воде, но испуганно фыркнул и отпрянул. Из лужицы глянула на него неуклюжая головенка с оттопыренными ушами и горбоносой мордочкой. Прямо какое-то чучело-мучело.

Все же любопытство побороло страх. Лосенок снова пригнулся к воде, понюхал — она пахла вкусно — и стал пить. Потянет и почмокает губами, потянет и почмокает, будто и не воду пил, а горячий чай, в котором вместо лимона плавала луна. Выпил, облизнул шершавым языком губы и поплелся за матерью в кусты…

 

ПРИЗНАНИЕ

Сухой, погожий день начала сентября. Брожу по частому осиннику, поднимаю изредка грибы-красноголовики: чешуйчатая ножка, плотно сидящая на ней тюбетейка — не грибы, а маленькие гномики, выбравшиеся из-под земли полюбоваться на золотой денек!

Легкий ветер, запутавшись в высоких кронах, время от времени встряхивает их, и от того стоит в лесу бесконечное осторожное роптание.

Мелькнуло в зелени травы красное пятно — еще один гриб зовет меня сигнальным огоньком! Подхожу: нет, это не гриб — это осинка стряхнула рдяно-красный лист. Поднял голову, а навстречу взгляду плывет еще один — спустился и завис на паутинке.

Зелень мха, травы и на зеленом — два киноварных пятна, два листа, как неожиданное признание природы в том, что наше лето прошло…

 

СЮРПРИЗ

Наш сосед Андрей Федорович принес из лесу больше корзины отменных белых грибов. Этому, пожалуй, не стоило удивляться, если бы грибы не оказались… сушеными.

Еще ранней весной, по насту, Андрей Федорович поставил в укромном месте борть на пчелиный рой. Однако занять приготовленную стариком «жилплощадь» пчелы не торопились, и пустой улей облюбовал дятел. В поисках места под гнездовье продолбил он дырку в боковой стенке, но жить не стал, — видимо, неудобной показалась «квартира». Дятел улетел, а проделанным окошком воспользовалась белка. Она-то и приспособила улей для хранения припасов на зиму! В этот «амбарчик» носил зверек не только грибы, но и ягоды рябины, сосновые шишки, на которые нынче в лесу хороший урожай.

Андрей Федорович, ничего не подозревая, снял улей с дерева и, лишь когда привез его домой, открыл тайну белкиного хранилища.

 

ПОРА ОСЕННЯЯ

В эту пору богаты закаты красками. Чуть присядет солнце на перильца горизонта, как край неба, нежно-оранжевый вначале, переходит в ярко-восковой с легкой примесью янтаря. И, наконец, становится золотисто-желтым. Но коротко сентябрьское предзакатье. Только скатится солнечное колесо за частокол еловых вершин, и сразу гаснет свет, стекленеет воздух. После захода разольется по небу огнистое озерко зари, но и оно быстро высыхает.

Листва на деревьях постепенно вбирает краски закатов и из зеленой становится лимонно-желтой, карминной, бронзовой. Пройдет какая-нибудь неделя, и посыплются листья разноцветной чешуей, будут с легким треском ложиться на землю, беззвучно опускаться на потемневшую воду.

Однако о приходе осени узнаешь не только по упавшим листьям или по воде, ставшей внезапно холодной и тяжелой на вид. О лесной осенней поре расскажут и синицы: не зря ведь называют сентябрь «синичьей порой».

…Тягуча тишина в еловом лесу. Бродишь по просекам, ждешь живых звуков, а их все нет и нет. Лишь изредка проверещит дозорливая сойка, лениво прокличет черный дятел-желна и снова ни звука. Кажется, выступит сейчас из-за той вон мохнатой сосны Берендей — лесной царь, глянет осанисто на тебя, или сказочная избушка на курьих ножках выбежит навстречу… Завораживает человека лесное молчанье.

И вдруг! Вроде бы ничего не изменилось, а деревья встряхнулись, ожили, приветливо закачали ветками. А с веток падают осколочки битого хрусталя. Лес полнится мелодичным звоном.

Это налетела стайка синиц-вострушек. Птицы по-хозяйски осматривают все укромные местечки, в каждую трещинку на коре просовывают клещики деловитых клювов и сыплют, сыплют между делом бисером песен.

Присмотритесь к стайке! Тут и большая синица в нарядном желтом кафтанчике с черной оторочкой, и московка в темной бархатной шапочке, и лазоревка в изумрудном плащике, и в сереньком невзрачном армячке гаичка-пухлячок.

По-разному одеты пичуги, а делают одно доброе для леса дело — истребляют его невидимых врагов. Синицы очень прожорливы: за день они съедают количество пищи, примерно, равное их весу. Допустим, что в одной стайке бывает 20—30 синиц, каждая из них весит в среднем 18 граммов. Посчитайте же, сколько вредных насекомых, их яичек, куколок, личинок уничтожит такая стайка. А ведь в лесу она не одна!

Весной и летом синички — большие забияки. Попади по нечаянности какая-нибудь пичуга в гнездовой участок большой синицы да пропой песенку — тут уж ей несдобровать. Воинственный самчик такую трепку устроит, что надолго все песни забудешь.

Зимой же и осенью синицы — милые, заботливые друзья. Вместе с ними кочуют в стае поползни, пищухи и ничего — всем места хватает. Кормится стайка на одном участке, а нетерпеливые синички-разведчики уже подают голос с другого, зовут на расправу с очередной «партией» вредителей…

С холодом приходит в лес голод для птиц. И не удивляйтесь, если в одно утро разбудит вас синичья песня за окном. Птичка прилетела к вам за помощью. Вы, конечно же, охотно поможете ей.

Помощь эта не доставит много хлопот: повесьте на деревце в палисаднике небольшую дощечку с бортиками, и каждое утро сыпьте на нее понемногу семян конопли или подсолнечника, мелко накрошите несоленого сала. Синицы — гости не чванливые, долго приглашать себя не заставят, с удовольствием отведают вашего угощения.

Пообвыкнут птицы — каждое утро станут будить вас осторожным стуком костяного молоточка в форточку, легким теньканьем, от которого хорошо становится на душе: «Вставай, хозяин! На работу пора! Да и о нас не забудь, покорми!» От таких «нахлебников» только одна радость!

 

СОРОЧЬЯ ГОСТИНИЦА

Знаете, сколько в лесу новостей? Столько, сколько в нем сорок: ведь у каждой белобокой своя новость! Когда сороки со всего леса собираются вместе, собираются и их новости. Слетаются же длиннохвостые проныры по вечерам в молодой осинник, который есть недалеко от каждой деревни. Осинник для них, что для нас гостиница в чужом городе.

Узнать в сорочьей «гостинице» можно о многом. Приходи, садись в укромном месте и слушай. Учиться сорочьему языку не надо по той простой причине, что о чем бы ни говорили птицы, у них всегда все и так поймешь.

Медленно клонится солнце к закату, словно кто-то осторожно тянет его вниз за веревочку. Вот и совсем спустилось, задевает краешком за зубчатую грядку леса. На этой-то поре и слетаются сороки к своему ночлегу. Птицы будут коротать в осиннике ночи до больших холодов, до той поры, когда дождь и ветер обобьют лист на деревьях. После этого придется искать квартиру поуютнее. А пока сыплется с деревьев не лист, а шершавая сорочья болтовня.

— Чер-рви, чер-рви, жирные, — одна с прилета сообщает новость своим товаркам. Зоб у плутовки раздут, видимо, не врет — поужинала сытно.

— Скаж-жешь тож-же! — недоверчиво стрекочет вторая, а сама боком, боком подбирается к счастливице: нельзя ли получше узнать, где это жирные черви объявились.

— Ну и что? Ну и что? — высокомерно переспрашивает третья. — Подумаешь — черви. А я яйцо у хозяйки унесла и расклевала. — И вертит хвостом, довольная.

Такое обсуждение дневных дел на каждом дереве. Иногда, не найдя мирного решения волнующего вопроса, бросаются забияки врукопашную. Шум, гвалт становятся невообразимыми…

Село солнце, темнеет. Умолкает сорочья ночлежка.

Отыщите такую «гостиницу», послушайте! С удовольствием, расскажут вам сороки обо всем, что в лесу творится. А утром, распустив парусами хвосты по ветру, отправляются собирать-свежие новости.

 

СОРОЧИЙ „ЯЗЫК“

О сорочьих ухватках все хорошо наслышаны. Как только ни называют злые языки эту смышленую белобокую птицу с длинным ступенчатым хвостом: и хитрюгой, и жадюгой, и воровкой…

Конечно, какая-то доля в таких нелицеприятных для сороки определениях есть. Любит она полакомиться чем-нибудь вкусным, а потому не прочь повытаскивать яйца из куриного гнезда, схватить из-под клушки цыпленка-пуховичка, склевать приготовленный для уток корм. Делается все это хитро, осторожно, молча и вместе с тем чуть нагловато. Отсюда, видимо, и общая нелюбовь к сороке, всяческие гонения на нее.

И все-таки птица заслуживает более дружеского отношения к ней. Сороки вместе с кукушками и сойками истребляют в летнюю пору больших лохматых гусениц, на которых малая птаха и взглянуть-то боится. Кроме этого, сорока добровольно исполняет обязанности лесного санитара, расклевывая тушки погибших птиц и зверюшек. Без нее эпидемические заболевания среди обитателей леса возникали бы гораздо чаще, длились дольше, охватывая обширные участки.

Наконец, сорока — это «глаза» леса. Она всегда в гуще лесных событий, всегда в дозоре. Сорочья бдительность неусыпна, и, пожалуй, всякий зверь и всякая птица пользуются ее бескорыстными услугами.

Лесные жители верят своему дозорному: умолкают, прячутся, вовремя бросаются наутек.

Наблюдать за работой лесного «информатора» всегда любопытно. Об одном случае, связанном с сорочьей оперативностью, хотелось бы рассказать.

Проходил я как-то берегом лесного ручья. Тихо. Рано. Солнце только-только выплыло из-за горизонта.

У небольшого переката, где ручей весело считал камешки, увидел я рябчика-петушка. Он пил, сидя на старом пне, упавшем в воду. Смешно было видеть, как рябчик вытягивался бутылочкой, доставал клювом струйку, затем высоко запрокидывал голову с ершистым хохолком.

Заметив меня, упорхнул в кусты.

Немного поодаль я устроился под елью, достал пищик и поманил. Видимо, петушок был молодой, бойкий, задиристый. Он сразу отозвался и бросился в мою сторону. Еще раз поманив, я приготовил ружье и стал ждать.

Сейчас, думалось, подлетит, а то и придет — такое тоже бывает.

В это время над головой прошумели крылья. Чувствую: другая какая-то птица подлетела. Глянул осторожно вверх, а с елки, пикой подняв хвост и прищурив смоляной глаз, пристально смотрит на меня сорока.

«Испортит мне сейчас всю охоту», — подумал я и притих, жду. А рябчик в это время как нарочно голос подал. Плутовка снялась и полетела смотреть: кто это там свистит?

Не знаю, о чем уж она «говорила» с рябчиком. До меня только донеслось осторожно-предупредительное сорочье стрекотанье. И все стихло.

После этого, сколь я ни свистел, рябчик не отозвался.

Поднялся и пошел. И тогда услышал сорочий стрекот, но не отчаянный, а довольный, с какой-то смешинкой.

 

ГЛУХАРИНЫЙ УЖИН

Завечерье. Где-то за тучами катится золотой колобок солнца. Еще с утра попало оно в крепкую сеть из облаков. Временами казалось, что вот-вот распутает сетку, сделает в ней окошко и коснется ласково земли лучом-стрелкой. Но набегает новая тучка-заплатка и крепко-накрепко закрывает окошко. По-осеннему спокойно в лесу. Только из облака, что прикрыло «оконце», маком сыплется дождик.

На краю поля устроил я скрадок и вот теперь сижу в нем. Прямо перед шалашом грядой стоят высокие гибкие осины, похожие на девушек в цветастых сарафанах. Бусинки дождя садятся к осинам на листья, постепенно тяжелеют и скатываются вниз. Иногда вместе с каплями отрывается лист и ложится в стерню. Хочется выбраться из ухоронки и поднять эти первые листья осени. Но нельзя: сегодня пришел я незваным гостем на ужин лесных «рыцарей» и потому должен прятаться понадежней. Но «рыцари» почему-то не торопятся собираться. Приходится ждать.

Вдруг что-то звучно щелкнуло над моей головой и стихло. Высунул осторожно голову из ухоронки, поднял глаза на осину, что передо мной стояла, да — в шалаш. А на осине будто вершина обломилась: треснуло, зашумело…

Хотел из шалаша ловко выскочить, выстрелить вслед, но впопыхах выбил стойку, что посредине стояла, и шалаш — весь на меня. Пока из-под веток выбирался, глухаря и след простыл.

Бросил мешок за спину и отправился домой несолоно хлебавши. Ничто, казалось, теперь меня не развеселит. Но тут вокруг посветлело, и из-за туч наконец смущенно улыбнулось солнце. Дрогнули от неожиданности осины, зашелестели, стряхивая с листьев тяжелые капли. Поднял голову. Там, в высоте, неспешно качая крыльями, тек к югу журавлиный косяк. Видно, ранней будет нынче зима: торопятся в отлет птицы.

До боли в глазах смотрел за стаей, пока она не растворилась в голубом озерке среди туч. И горечь моей неудачи улетела вслед за журавлями.

 

ЛЮБОПЫТСТВО

Утро ясное, морозец легкий. Деревья, присыпанные первым инеем, присмирели, листом не шелохнут. Только березка в полном безветрии скупо роняет желтые монетки.

Скучное время настает для грибника: хороших грибов теперь много не сыскать. Вот разве опята, им и заморозок нипочем! Правда, сушить эти грибы мало проку, зато жарить или тушить в масле — уж куда как хороши! Особенно душисты и вкусны те, что ожерельями унизывают нестарые березовые пни.

Возьмешь корзинку и отправишься.

На восходе и шел я за опятами к дальней вырубке. Легкая тропка, проскочив лес, выбегает в поле. Еще за деревьями послышалось невнятно округлое бормотанье. Неужели тетерева! Выхожу из-за деревьев и вижу: разгуливают у свежей скирды, подбирая зерна, три косача. Вот один напыжился, хвост распустил, затоптался на месте и «загурковал». Разом оборвал песню, поднял от земли голову и осматривается сторожко.

Попробовал я схорониться за деревом, чтобы подольше за птицами понаблюдать — не часто их видишь! — да не получилось. Резко шагнул в сторону, треснул сучок под ногой, и сразу взлетели косачи. Двое через поле взяли к лесу, третий уселся на омете и озирается недоуменно.

Тихонько направляюсь в его сторону. Сидит! Только шея напряглась, как струнка. Делаю еще несколько шагов. Смотрит. И я на него смотрю, вижу уже косачиные черные бусинки глаз, в глазах и страх, и какое-то очень доверчивое птичье любопытство.

Лишь когда осталось до скирды с десяток метров, не выдержал я, взмахнул рукой. С треском снялся косач и бросился очертя голову к лесу. Летит, а у самого хвост еще в косицы не разошелся — по-детски короток и прям. Охотники таких зовут «позднышами» — птенец из позднего выводка, значит. Человека ему видеть пока не приходилось. Вот он и любопытствовал.

 

ТИХОЕ ПРЕДЗИМЬЕ

Встреча со снегом всегда кажется маленьким чудом. Синее небо прикроется серой тучей, и на черную землю неожиданно посыплются легкие белые пушинки. С каждой минутой все больше и больше начинает кружиться их в метельном хороводе. Растворились в белой мгле дальние поля, оплетенные длинными снежными прядями, стушевались березы на взгорке. А вот и в трех шагах уже ничего не видно, как в песне — снег да снег кругом!

Осень раз, другой попытается, правда, вернуться и снова взять дело в свои руки — будет мокреть и грязь. Но зима призовет на помощь деда-мороза, и начнут они вместе ледяные мосты на реках наводить, землю, где надо, поглубже под снежное покрывало упрятывать. Поработают всласть да и присядут дух перевести. Присядут, задумаются и ненадолго забудут о своих делах. И вроде бы снова чуть потеплеет.

Предзимьем называется эта короткая пора в природе. Зима-то с буйным росплеском метелей, с колючими ветрами, калеными морозами еще вся впереди! А лес все-таки уже по-зимнему сед. Он поседел так быстро не от горя — от снега. Натянув снеговую шапку до бровей, притихает лес, задумывается. В сквозных березняках да осинниках тишина уже совсем устоялась. Слушаешь и сам немеешь, — боишься неосторожным словом сломать ее.

Пустым кажется лес сейчас, неуютным, как давно заброшенный дом. Но послушай подольше, вглядись повнимательней! И увидишь, и услышишь многое…

На присыпанный инеем куст опустилась стайка снегирей. И куст — не куст уже, а жаркий костер: скачут птицы, словно язычки алого пламени трепещут на ветках. Вот спустились снегири на землю, начали шелушить головки репейника, метелки конского щавеля, А ты завороженно смотришь, оторваться не можешь и не хочешь. Красивы птицы, ах, как красивы! Красоту эту надо унести с собой, рассказать о ней близким, знакомым. Может быть, на следующий раз она снова позовет тебя в природу. Иди. Зорче станет твой глаз, цепче слух. Но смотри, чтобы в душе твоей поселилась доброта ко всем, кто живет в лесу. Природа ведь, как и человек, чувствительна к доброте, и, если придешь к ней товарищем, она покажет все, что есть у нее интересного.

В перелесках я всегда по знакомым тропам хожу и каждый раз встречаю на них что-нибудь новое. В прошлый выходной тоже не сидел дома. А день-то каким хорошим был! Нехолодный, тихий, светлый. Правда, утром солнце поднялось в морозной шубе, но часа через два в воздухе появилась даже какая-то по-весеннему резкая свежесть.

Синицы засуетились, писк, возню подняли. Особенно одна озорная стайка запомнилась. Слетелись синички на старую березу, начали по веткам скакать маленькими бесиками в зеленых кафтанчиках. В каждую щель заглянут. Это их дело: все обследовать, осмотреть, не прячутся ли где личинки жуков, куколки бабочек. Одна бойкуша нашла что-то под корой, деловито пыжится, вытаскивая добычу, а другая посматривает со стороны — ведь со стороны всегда виднее — и полезный «совет» подает: «Тя-ни, тя-ни, тя-ни…»

Помог «совет» — вытащила-таки первая синичка из укромного места на белый свет вредителя. Зажала в лапках и энергично стала расклевывать добычу. Тогда и вторая на то же место слетела, принялась внимательно осматривать его. Увидела, должно быть, что-то страшное, перепорхнула на верхний сучок и заголосила на весь лес: «Дя-день-ка, дя-день-ка!» Я подумал, что меня зовет синица, и хотел было на помощь поспешить, но в это время на дерево опустился дятел. Так вот, оказывается, какой у синиц дяденька!

Он повертел головой, быстро оценил обстановку и принялся клювом по дереву молотить. Щепа посыпалась, звон по лесу пошел, а дятел, знай, работает. Дырку проделал, сунул в нее длинный язык, вытащил насекомыша, проглотил, вскрикнул весело, дескать, смотри, как мы работаем, и в новое место перелетел. Оттуда уже другая синичка звала: «Дя-день-ка!» Так в осеннем лесу работают синицы с дяденькой-дятлом.

А в поле удалось подсмотреть мышкующую лисицу. Сунет кума морду в снег, вынюхает, соберется пружиной и разожмется. Схватит мышонка — играть начнет. Подбросит его, а сама припадет на передние лапы и смотрит, что будет. Лежит мышь, и лисонька ждет, нетерпеливо хвостом пошевеливая. Но чуть добыча шевельнулась, прыгнет лиса, зажмет мышонка в когтях. Известное дело: лисе игрушки, а мышке слезы.

На дальние березы опустилась небольшая стайка тетеревов. Птицы торопливо принялись глотать березовую сережку. Моя лиса и о мыши забыла. Подобралась вся и начала носом ловить воздух, потом медленно затрусила в сторону берез. Нет, тетеревиным мясцом ей, конечно, разжиться не удалось. Тетерева, как тот виноград, слишком высоко были от Патрикеевны. Чуть заметили птицы, что зверь подбирается к ним, насторожились, шеи вытянули и снялись с деревьев.

Короток ноябрьский день. Не заметишь, как вечер опустит на землю синие сумерки. Уставшему долгой кажется дорога к дому. Но усталость приятна, мысли в голове легки. День, проведенный на природе, оздоровляет, дает зарядку на целую неделю. Прогулки такие доступны всем.

Только, идя из дому, захватите, пожалуйста, с собой всю свою доброту. Без нее в лесу делать нечего.

 

ДЯТЕЛ И СОРОКА

На старой липе устроил «кузницу» труженик-дятел. Слетает в ельник, сорвет шишку, принесет, заткнет в расщелину и кует — пропитание добывает. Раздолбит одну, за следующей отправится. От такой работы и дятлу сытно, и лесу польза: много семян на поляне рассеется, елушками прорастет.

За дятлом, спрятавшись в ветках, давно наблюдала сорока. Сороки — «народ» любопытный, им в лесу до всего дело есть. Вот и сейчас очень ее заинтересовало, чем это занят дятел. Что-то приносит в клюве, потом долбит и как будто даже ест. Очень интересно! Тем более, когда самой есть хочется.

Дождалась хитрая птица, когда дятел за новой шишкой отправился, слетела к его мастерской. Смотрит — и так и сяк голову повернет — ничего не понимает. А дятел между тем новую шишку-болваночку принес. Вставил в зажим и давай обрабатывать. Смотрела сорока долго, но, так ничего и не поняв, отлетела восвояси, очень недовольная собой. Где уж сообразить бездельнице-сороке, что трудовой хлеб трудом и добывается!

 

СИНИЧЬИ КЛАДОВЫЕ

Первый снег за ночь опушил землю, и это было похоже очень на то, словно вместо травы на земле отросла белая заячья шерстка.

Утро после долгой зари выдалось радостное, с огромным солнцем, диковинным цветком, распустившимся над лесом, но синички, вчера веселые и беспечные, казалось, не замечали красоты первоснежья, не радовались ей, а с озабоченным попискиванием зелеными камешками пересыпались от дерева к дереву.

Я понаблюдал за ними немного и понял, что птахи потеряли те места, где они еще вчера кормились, и сейчас стараются отыскать их. Но снег засыпал синичьи «столовые», потому пичуги и тревожатся, потому и не слышно их дурашливого щебета и звеньканья.

Неожиданно издалека донесся ликующий голос синицы-разведчицы, и я, хотя совсем не знаю птичьего языка, сразу догадался: нашла она что-то стоящее и торопливо зовет к себе подружек. Пичуги поняли, о чем сообщала им сестрица, и, бойко перепархивая с дерева на дерево, отправились на ее голос. А та все звала: «Скорей, скорей!».

Мне интересно стало, куда и зачем полетели птички, и я пошел вслед за ними. Птичьи голоса завели меня в сосновый бор. Смотрю, что же будет дальше. И вот что увидел.

На старых соснах кора вся в глубоких трещинах, как это бывает иногда на корочках ржаного каравая, испеченного в русской печи. Синички суетятся, деловито заглядывают в трещинки, ковыряются носиками в них и переговариваются уже весело, с бубенцовыми перезвонами.

Любопытно мне стало: «Стоит, — решаю, — посмотреть, что же добывают синички из трещинок?» Отломил коры кусочек, а там настоящая кладовая с припасами на зиму: и семечки растений (видимо, осенью ветер занес), и куколка бабочки, в паутинку запеленутая, и даже какой-то жучок, от холодов схоронившийся…

Посмотрел я за синичками, как по-хозяйски копаются они в своих «кладовых», и радостно мне за пичуг стало: не будут они зимой голодать, корма им тут всякого предостаточно. Да и в лесу от их «раскопок» намного меньше вредителей останется!

#img_42.jpeg

#img_43.jpeg

Ссылки

[1] Елань — открытое место.

[2] Согра — болотистая низменность.

[3] Еман — домашний козел.

[4] Башкаус — горная гряда.

[5] Коркыбас — свирепый.

[6] Монкулей — нежный.

[7] Каскыр — волк.

[8] Джейран — горный козел.

[9] Казарка — степной гусь.

[10] Лабза — плавучая трясина на озерах.

[11] Капокорень — наплывы у основания дерева и на корнях.

[12] Окно — открытая полынья в трясине.

[13] Малик — так охотники называют заячий след.

Содержание