СТОЙ! НЕ СТРЕЛЯТЬ!

Ломая кусты, раненая лосиха мчалась по лесу. Увидев первые домики городка ракетчиков, она замерла на мгновение, нервно подрагивая мускулами, сторожко повела ушами и, пошатываясь, пошла вдоль зеленого забора.

Место знакомое. Сюда в студеные замше ночи лосиха приходила к стогу сена около конюшни. Иногда встречала людей, но они ее не трогали. Может быть, сейчас вспомнила об этом, направляясь к домикам городка. Увидев из окна раненого зверя, капитан Карасев сообщил на посты: очевидно, неподалеку находятся и злоумышленники.

Из лесу за лосихой настороженно следил браконьер в высоких сапогах и старом ватнике. Обойдя городок, лосиха вошла в густой осинник и, тяжело дыша, остановилась. За ней, как тень, метнулся браконьер. Приподняв ружье, он прицелился.

— Стой! Не стрелять! — раздался сзади властный окрик.

Злоумышленник от неожиданности даже присел, подняв задрожавшие руки. Заваливаясь на бок, лосиха бросилась в густой ельник.

— Убийца! Бандит! — добродушный, всегда спокойный сержант Степан Карпов не находил слов от негодования. Он вырвал у ошеломленного браконьера ружье и, поручив двум подоспевшим солдатам его охрану, с остальными бойцами торопливо зашагал по следам раненого зверя. Вошли в ельник. На забрызганной кровью траве лежала лосиха. Рядом с ней на тоненьких ножках покачивался маленький лосенок, видимо, недавно появившийся на свет. Он тыкался мордочкой в бок матери. Иногда падал на колени, но, упрямо пошатываясь, вставал. Увидев солдат, лосенок не испугался, а доверчиво потянулся к ним.

— Горовец, бегом за доктором! — приказал сержант Карпов.

Осмотрев лосиху, военврач Локтев сказал:

— Много крови потеряла, но выживет. Надо ее срочно отправить в город в ветлечебницу. Вот с малышом сложнее.

— Мы его выходим, — заверил сержант.

Лосиху увезли.

Всю дорогу до городка Степан Карпов нес лосенка на руках.

В казарме ракетчики стали советоваться, чем и как кормить лесного гостя, уж больно он мал и слаб.

И, может быть, если бы не любовь и забота Степана, не бегал бы сейчас по ракетной позиции голенастый лосенок, прозванный Малышом.

Как только открылся ларек военторга, Степан поспешил туда.

— У вас соска есть? — спросил он молоденькую продавщицу.

— Есть. — Девушка удивленно посмотрела на сержанта. — А вам, извините, для чего, нужна?

Когда Карпов рассказал про лосенка, продавщица в придачу к соске дала пустую бутылку.

Теперь встал вопрос о молоке, немало его требовалось для Малыша. Но и молочную проблему быстро решили. Ракетчики-стартовики часть положенного им молока стали отдавать лосенку. На радость всем Малыш рос не по дням, а по часам и вскоре перешел на довольствие в солдатскую столовую. Не было случая, чтобы он опоздал на завтрак или обед. И не привередничает, ест все, что дают, но больше всего любит кашу. Наложит ему повар Громов в тазик пшенной каши, лосенок встанет на колени и с аппетитом ест, а рядом сидит его дружок черная лохматая собачонка Шарик и терпеливо ждет своей очереди. Малыш и Шарик очень дружны. Если кто-нибудь сделает вид, что хочет обидеть лосенка, Шарик заливается звонким лаем. Он всегда готов заступиться за своего товарища. Днем приятели вдвоем бегают по опушке леса. Нагулявшись, отдыхают, привалившись теплыми боками друг к другу.

Низкий звук сирены — сигнал боевой готовности — заставил Малыша вскочить. Шарик остался в лесу, а лосенок через минуту был уже у казармы и вместе с бойцами бежал на огневую позицию. Взобравшись на высокий бруствер капонира, Малыш смотрит вниз на длинную серебристую сигару. Там, у ракеты, трудится его друг сержант Карпов. Снизу ракетчику хорошо виден длинноногий неуклюжий лосенок с большой не по росту головой. Степан улыбается.

— Строгий Малыш у меня, — поясняет сержант бойцам, — проверяет, все ли на своих местах, — и кричит лосенку:

— Иди! Иди, гуляй! Все в порядке, раньше срока подготовились.

Малыш, не торопясь, походил по брустверу и, словно убедившись, что расчет, действительно, работает отлично, направился к зарослям березняка. Когда будет дан отбой тревоги, он прибежит и вместе со всеми вернется в городок.

 

СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ

Ночью, когда уставшие за день ракетчики уже спали крепким сном, белобрысый паренек на крайней койке тихо спросил соседа:

— Спишь?

— Нет...

— Пойдем?

— Угу...

Молча сунули голые ноли в сапоги, набросили на плечи шинели и, стараясь не стучать каблуками, вышли на улицу.

Дневальный оторвался от книги, мельком взглянул на ребят и опять принялся за чтение.

Прошло минут двадцать. Солдаты не возвращались.

«Пора бы...» — подумал дневальный.

Когда и через полчаса они не вернулись, он доложил дежурному. Дежурный — сержант Обуховский — вышел на крыльцо.

«Странно... Куда бы это они могли запропаститься?» Прямо перед казармой в слабом лунном свете стоял в кипени вишневый сад, и сержанту вдруг показалось, что это за ночь выпал снег и покрыл хлопьями деревья.

Когда-то этот сад посадили сами солдаты на ленинском субботнике. И вот уже несколько лет вишни плодоносили.

Ракетчики любовно ухаживали за садом. Строго следили, чтобы никто не рвал плоды, и когда вишни созревали, всем миром собирали богатый урожай, и потом всю зиму на солдатском столе был ароматный вишневый компот.

Слева, метрах в ста от казармы, начиналась дубовая роща. Сержанту показалось, что в ней мелькнул красный огонек сигареты.

«Ну, погодите, голубчики», — подумал он и направился к роще.

Он шел по еле угадываемой в легком тумане тропинке, вьющейся в густом орешнике оврага, который проходил через рощу. Чуть левее, на самом дне оврага, журчал ручей, заросший лозняком и черемухой.

И вдруг: «Щелк! Щелк!» Сержант остановился. На другой стороне ручья запел соловей. Чистая трель раскатилась и тут же стихла. Соловей, видимо, прислушивался к шороху, но через минуту, забывшись, пустил новое колено: «тю-лит, тю-лит, пью, пью, пью», а затем изо всей силы ударил: «фи-тчурр, фи-тчурр, пи-фа, пи-фа, чочочочочо-вит». Сержант стоял как завороженный. Он хотел было идти дальше, но здесь откликнулся второй соловей. Он запел где-то неподалеку.

Сержант сделал несколько шагов и чуть не наступил на ноги солдатам. Они сидели под ореховым кустом, привалившись друг к другу плечами, и слушали.

— Вот вы где, голубчики... — начал дежурный.

— Тс-с, — прижал палец к губам один из солдат.

В это время завязался соловьиный поединок.

Как они пели!

— Восемь колен дал! — восхищенно прошептал первый солдат.

Недолго стояла тишина. Где-то рядом снова полились соловьиные трели.

— Перелетел на новое место, — сказал второй.

— Не-ет, это другой поет. Семь колен.

— Слушай, откуда ты все это знаешь? — удивился сержант.

— Дед научил, — ответил первый солдат.

Сержант присел рядом с солдатами. Они послушали соловьиный концерт еще несколько минут и молча побрели к городку. Завтра их ожидал новый нелегкий солдатский дань. А пока они не слышно шли по краю оврага. Тропинка поднималась вверх, и когда они вышли из рощи, на небе торчал рог полумесяца, тускло освещая покрытый кипенью цветущий вишневый сад.

А там, внизу, в овраге, соловьи входили в азарт. Вот первый пустил «пеночку», вывел «флейту», а потом рассыпался «горошкам» и «бисером» и смолк. Второй отвечал ему. Откуда-то появился третий, четвертый...

Звенел овраг от соловьиного пения, и солдаты были счастливы, что эта чудесная весенняя ночь выпала на их долю.

 

СТРЕЛЯНЫЕ ВОРОБЬИ

Удирая от рыжего кота, оставив ему только несколько перышек от хвоста, воробей стукнулся о перекладину, выпорхнул в разбитое оконце и, пролетев несколько метров, упал. Тут ему и конец пришел бы, но теплые руки подняли и внесли его в комнату.

Неделю прожил воробей, прозванный Прошкой, у капитана Карасева, пока не окреп, затем тот выпустил его на волю.

Но воробей хорошо запомнил окно.

Первого января Прошка явился пораньше, сел на открытую форточку и громко закричал:

— Чик-чирик! Чик-чирик! — На воробьином языке это, наверное, означало: — С Новым годом! Угощение уже на столе.

Прошка полетел на кухню завтракать.

Через несколько минут послышались звонкие удары клюва по алюминиевой тарелке. Прошка угощался раскрошенным пирожным и овсяной крупой, припасенными с вечера заботливым другом.

— Чик-чик-чирик! — поблагодарил воробей. — Славно позавтракал.

Прошка уселся на крышку радиолы и стал легонько стучать по ней клювом. Он соскучился по музыке, тем более день-то необычный, праздничный.

Капитан поздно вернулся с новогоднего вечера, ему хотелось спать, но нельзя обижать и приятеля. Карасев включил радиолу.

Песня кончилась, и капитан выключил приемник. Прошке показалось этого мало, и он снова застучал клювом по крышке.

— Хватит, дружок, — сказал капитан. — Лучше спой что-нибудь сам.

Прошка сел на протянутую руку и звонко зачирикал.

— А теперь гуляй, спать хочется, — Карасев повернулся на другой бок, давая этим понять, что гостю пора и честь знать.

Воробей попрыгал на крышке приемника, покачался на люстре и вылетел на улицу.

Весной у Прошки появилась подруга — воробьиха Чика. Вдвоем они долго сновали по ракетной позиции в поисках удобного места для гнезда.

Чика оказалась привередливой. Прошка предлагал ей густой разросшийся куст, уголок под крышей склада, невысокую березку, но подруга все браковала.

— Ни-чив-чиво не можешь, — заявила она и сама взялась за дело.

И нашла-таки место для гнезда в... выхлопной трубе дизеля электростанции. Чика влетела в нее, здорово перемазалась в саже, но осталась довольна своим выбором.

— Чув-чу-десно!

И стали воробьи таскать в трубу былинки, пушинки, соломку. Но их работу прервали.

Как ни жалко было мотористу Михаилу Рогову нарушать семейные планы воробьев, но вынужден был это сделать. С треском заработал мощный дизель. Моторист сразу же заглушил мотор и выглянул на улицу. Упругим выхлопом газов воробьев выбросило из трубы. Прошка сердито зачирикал:

— Чи-то, чи-то за безобразие?!

— Не сердись, — ласково сказал ему солдат. — Ничего не поделаешь, боевая готовность.

Но воробьи и не думали отступать. Через некоторое время Чика и Прошка снова стали носить в трубу строительный материал.

— Ну и упрямые пичуги! — покачал головой Рогов и второй раз стал готовить агрегат к запуску. И снова выхлоп дизеля выдул Чину и Прошку из трубы.

Тяжба с упрямыми воробьями продолжалась до тех пор, пока Рогов временно не прикрыл трубу.

Прошка и Чика что-то сердито прочирикали улыбающемуся солдату и улетели на полигон к кирпичному домику командного пункта.

Отсюда руководят боевыми стрельбами. На окнах крестика крест наклеены бумажные полоски, чтобы стекла не лопнули от могучей воздушной волны стартующих ракет. Под самой крышей, со стороны огневой позиции, Прошка предложил Чике место для гнезда.

— Ни-чив-чиво не поделаешь, — согласилась она.

Здесь и увидел своего приятеля капитан Карасев.

— Отчаянный ты, дружище, — сказал он ему. — Ишь, где устроился!

В середине лета у воробьев появились птенцы. Укрепленный на коньке крыши металлический динамик, под которым находилось гнездо, скомандовал:

— Воем покинуть огневую позицию!

Свободные от стрельбы бойцы поспешили к домику. Несколько молодых солдат прислонились к стенам, с волнением ожидая первого в их жизни пуска ракеты.

Прошка устроился на краю балки и спокойно стал чистить клювом перышки. Рядам к гнезду присела Чика с червяком в клюве, чтобы покормить уже оперившихся птенцов.

Грохот стартующей ракеты, яркая вспышка огня заставили молодых ракетчиков вздрогнуть и зажмуриться. Казалось, стены домика качнулись, звякнули стекла в окнах.

Капитан Карасев молча указал на крышу. Солдаты повернули головы и невольно улыбнулись. Прошка как ни в чем не бывало продолжал чистить перышки, а Чика невозмутимо совала червяка в желтый клюв птенца.

— Стреляные воробьи! — засмеялся капитан Карасев.

 

ФОМА ФОМИЧ

В лесу проходили маневры. Когда к вечеру стали выезжать на большак, ефрейтор Рогов, сидевший в кабине машины, заметил среди листвы любопытную темную мордочку. Солдаты окружили куст и насилу вытащили упирающегося медвежонка.

— Непослушный Фома, — проговорил Рогов, беря на руки медвежонка. Так и прозвали медвежонка Фомой. В казарме он забился в угол и тихонько ворчал, сердито на всех поглядывая. Повар Иван Громов угостил Фому молочной кашей и этим сразу покорил малыша. Постепенно медвежонок освоился в незнакомой обстановке. Он оказался на редкость веселым и озорным.

С первых же дней Фома полюбил солдатскую столовую. Как правило, на завтрак, обед и ужин приходил раньше, а уходил позже всех. Получив от повара свою порцию, Фома, держа бачок в лапах, ел стоя, затем садился, продолжая есть, потом ложился, но бачок из лап не выпускал.

— Молодец, Фома, выполняешь солдатскую заповедь: «Посуда любит чистоту», — шутили ракетчики.

С общего согласия решили Фому держать на свободе. Убежит так убежит. Но медвежонок о лесе и не думал.

Возле казармы в прохладном погребе стоял бачок с питьевой водой. Кто-то регулярно стал выливать из него воду.

— Что за растяпа не закрывает кран! — возмущались дежурные.

Повторялось это до тех пор, пока не увидели однажды, как Фома, напившись, отправился по своим делам, не завернув крана. Пришлось сделать в погребке дверь на пружине, и это здорово досаждало косолапому. Тщетно пытался он ее открыть. Дверь вырывалась и, хлопнув. Фому по голове, закрывалась перед самым его носом. Медвежонок сердился, потом ложился на спину и принимался скулить. Повар специально для него поставил тазик с водой, но Фоме понравилось пить из бачка, и он продолжал воевать с дверью.

Солдаты научили медвежонка играть в футбол. Он носился вместе с футболистами, визжал и кувыркался. Если мяч попадал к нему в лапы, то отнять его было нелегко. Четвероногий футболист не признавал никаких правил, сердился, рычал, считая мяч своей законной добычей.

Поздней осенью, когда медведи начинают подыскивать себе в тайге берлогу, забеспокоился и Фома. Все чаще уходил в лес «в самоволку», как говорил старшина Прохоров. А однажды не вернулся.

Всю зиму проспал где-то в берлоге, думали, что пропал, но ошиблись. Ранней весной тощий, со свалявшейся шерстью заявился прямо на кухню.

Больше всех радовался повар.

— Дорогой ты мой, — приговаривал он, подкладывая в миску еду, — здорово проголодался, ведь всю зиму только лапу сосал. Ешь, ешь, Фома. Теперь ты уже не Фома, а настоящий Фомич.

Медвежонок превратился во взрослого медведя, и озорство его часто переходило границы дозволенного.

То он забрался в каптерку к старшине и разбросал вещи солдат, то залез на кухню к Громову и попытался стащить кусок мяса, то выломал дверь в погребке, где стоял бачок с питьевой водой.

Вое труднее становилось повару уговаривать командира оставить медведя на свободе.

— Фомич, как тебе не совестно, — журил он своего любимца, почесывая ему за ухом. — К тебе со всей душой, а ты что делаешь?

Тот хмурился, что-то урчал, а потом опять что-нибудь вытворял.

Чтобы отвлечь Фомича от проказ, Громов решил научить его танцевать шейк.

— Самый топтыгинский танец, — пояснял повар ракетчикам, — знай, топчись на одном месте и покачивайся.

Шейк в исполнении Фомича пользовался исключительным успехом, зрители хохотали и награждали артиста сладостями.

В середине лета Фомич снова повадился ходить «в самоволку». Являлся только вечером, на солдатскую кашу даже не смотрел.

— Смотри, косолапый, догуляешься, — говорил Громов. — Не иначе ты где-то на стороне безобразничаешь.

Когда в городок приехал председатель соседнего колхоза, все стало ясно.

— Помогите наказать медведей, — обратился он к ракетчикам. — Они топчут и уничтожают овес со стороны леса, прилегающего к вашему городку. И самое удивительное, днем одного из них наш агроном видел. Даже грохот мотоцикла его не испугал. Сидит себе на задних лапах, передними загребает в охапку овес и, громко чавкая, как ни в чем не бывало обсасывает метелки.

— Поможем, — заверил командир и после отъезда председателя вызвал к себе старшину Прохорова.

— Отвезите Фомича в город и сдайте в зоопарк! — приказал он.

Старшина впервые надел на шею медведя кожаный ошейник, привязал к нему крепкую цепочку и посадил в крытую машину.

Нелегко было Ивану Громову расстаться со своим любимцем. Обычно веселое лицо его стало растерянным и сосредоточенным. Когда машина скрылась за поворотом, он отвернулся, затем молча побрел на кухню..

Солдаты не забывали своего воспитанника. Каждое воскресение, получив увольнительную в город, они первым долгом заходили к Фомичу.

Кто приносил ему конфеты, кто печенье, кто яблоко.

Фомич ждал своих друзей. Уже с утра поглядывал из клетки на вход и, завидя людей в военной форме, вставал на задние лапы и нетерпеливо мотал головой.

Когда же приезжал его друг повар Громов, Фомич принимался плясать шейк. Это нравилось не только взрослым. Особенно бурно выражали свой восторг косолапому артисту дети, постоянные посетители зоопарка.

 

ЦОК-ЦОК

Лес окружает ракетную позицию со всех сторон. Некоторые деревья так разрослись, что стали мешать радиолокатору «видеть» небо, и их приходилось подпиливать. Дошла очередь и до старой трухлявой осины.

Невысокий солдат Ефим Горовец похлопал ладонью по ее стволу.

— Придется тебя, осинушка, срубить.

Он спиной отодвинул в сторону тонкий ствол березки, росший рядом с осиной, и принялся подрубать дерево.

Не успел Горовец ударить топором несколько раз по стволу, как наверху осины появилась рыженькая белочка. Она забегала по веткам и негромко зацокала.

Солдат бросил в нее шишку. Белочка добежала до вершины, перепрыгнула на соседнюю елочку и исчезла.

Горовец снова взялся за топор, но... на осине опять появилась белочка.

— С чего бы это она так осмелела? — недоумевал солдат и внимательно осмотрел дерево. И тут он заметил круглое черное отверстие — дупло.

— Наверное, у нее там малыши, — предположил Горовец. Белочка пробежала по стволу и скрылась в дупле. Солдат отошел в сторону: надо что-то придумать. Но что? Оставить осину несрубленной? Нельзя, мешает она.

Горовец сходил в казарму и принес ножовку.

Вскоре на земле лежала верхушка осины. Горовец осторожно отпилил ее повыше беличьего гнезда, потом заглянул в дупло.

В тот же дань на голом стволе осины появилась дощечка с надписью:

«Ребята, дерево не трогайте, наверху живет белка Цок-Цок с бельчатами».

...Когда обед у солдат закончился, Горовец торопливо собрал со стола косточки от компота. Сложив их в карман, он озорно улыбнулся и, выйдя на улицу, направился к знакомой осине.

— Цок-Цок! — позвал Ефим, высыпая косточки под деревом.

Белочка не заставила себя долго ждать. Схватив косточку, она забавно зажала ее в лапках и стала грызть.

Солдат настойчиво приручал белочку и добился-таки своего. Вскоре она стала брать угощение прямо из его рук.

Однажды Горовец, как обычно, пришел к осине, но

сколько он ни звал, Цок-Цок не появлялась. Солдат высыпал корм под деревом, но и вечерам, и утром он оказался нетронутым. Видно, с белочкой в лесу случилась беда.

А как же бельчата? Целый день одни, голодные. Горовец торопливо полез на дерево и вытащил из дупла двух беспомощных бельчат. Ефим спрятал их за пазуху и осторожно стал опускаться на землю.

В казарме солдаты решили взять шефство над малышами. Построили большую клетку с вращающимся колесом, а в углу сосновой чурки с небольшим отверстием — беличье гнездо.

— Трошка! Белочка! — зовет Горовец.

И сразу же из отверстия в сосновом чурбаке выскакивают белочки и выжидательно смотрят на бойца: что принес на завтрак?

Однажды клетку не закрыли, думали, улизнут бельчата, но те и не думали удирать.

Наступила зима. Белочки стали вялыми, плохо ели.

— Наварное, кормим мы их все одним и тем же, — решил Горовец и пошел в лес на поиски. Но там намело такие сугробы, что найти что-нибудь для бельчат было невозможно. И тогда Горовец обратился к товарищам.

— Выручайте!

В тот же вечер весь взвод написал письма домой. И вот стали приходить посылки. Из Сибири и Дальнего Востока кедровые орешки, из Белоруссии — лесные, из Средней Азии — фисташковые, а в остальных посылках тыквенные и подсолнечные семечки. Родные солдат так и писали: «Для Трошки и Белочки!».

 

ЯШКА

Яшка родился на верхушке прошлогоднего стога сена.

Это — неуклюжий птенец степного орла, в белом пуху, на длинных ногах и с большой головой.

Однажды, когда орлица улетела на охоту за сусликами, к стогу подошли солдаты и забрали Яшку с собой. Так Яшка стал ракетчиком. Назвали его с общего согласия Яшкой и Зачислили на все виды довольствия. Сперва орленок ничего не признавал, кроме мяса, но постепенно его приучили есть из общего котла. И вскоре Яшка пришел к выводу, что жирная солдатская каша или консервы ничуть не хуже сырого мяса. Яшка рос, мужал, одевался перьями. Месяца через три он превратился в настоящего орла.

— Подрастет и улетит. Орел — птица вольная, — говорил с грустью повар Сергей Захарчук, подкладывая Яшке каши с мясом.

Офицер Махортов был другого мнения:

— А чего ему улетать? Он же не в клетке живет, и о пище заботиться не надо.

В свободные минуты кто-нибудь занимался с орлом. Учили его летать, разговаривали с ним. Яшка тихонько попискивал, хлопал отросшими крыльями, делал прыжки, но подняться в воздух не мог.

— Трусишка, — ласково говорил Махортов и подбрасывал Яшку вверх. Постепенно орленок научился, летать.

Однажды Яшка поднялся в воздух И, тяжело махая длинными крыльями, полетел в степь, туда, где вдали виднелся стог старого сана. «Вот и улетел. Не понравилось ему у нас...» — подумал Махортов.

Сделав большой круг, Яшка вернулся. Прошел еще месяц. Яшка превратился в, красавца-орла: темно-коричневый, в белых брючках и белой манишке. Спал он обычно где-нибудь на дровах около кухни, поближе к теплым котлам.

— Яшка, на завтрак! — кричит ему утром Захарчук.

Орел, подпрыгивая, охотно идет к своей миске.

Потом Яшка летел вслед за солдатами на огневую позицию и садился на свое излюбленное место — антенну радиолокатора. Но там ему долго не давали сидеть. Перед включением передатчика Яшку сгоняли. Он не обижался, словно понимал, что антенна — дело не шуточное. Спокойно перелетал на ракету и усаживался там. Если надоест, он летит посмотреть, как идут дела у шоферов. Шоферы копаются в моторах, а Яшка садится на крыло машины и внимательно наблюдает. Перед обедом направляется на огневую позицию, садится на кабину, в которой работает офицер Махортов, и ждет, когда тот выйдет. Если Махортов долго не появляется, Яшка начинает ходить по крыше кабины, нервничает, тянет шею вниз.

На обед отправляются вместе.

Кроме Яшки, есть у ракетчиков и две собаки. Яшку они недолюбливают, но в драку не ввязываются — знают, что клюв у орла твердый и острый. Правда, Яшка — птица нахальная. Иногда подойдет к миске, из которой ест собака, и бесцеремонно отгонит ее. Обычно собаки не протестуют. Стоит ли спорить с нахалом, у которого размах крыльев больше метра.

Вечерами Яшка отдыхает вместе со всеми. Особенно любит он «болеть». Если играют в волейбол, Яшка садится на штангу, к которой привязана сетка, и следит за мячом. Во время футбольных состязаний любимое место Яшки — футбольные ворота.

Днем Яшка делает разминку. Он забирается в небо так высоко, что превращается в черную точку.

— Наш воздушный разведчик, — шутит Махортов.

Вдоволь налетавшись, Яшка возвращается.

— Никуда он от нас не улетит. У Яшки нашего — душа ракетчика, — серьезно утверждают солдаты.

 

КУРОЧКА РЯБА

Стайки рябеньких серых куропаток сновали по припорошенной снегом степи. На ракетном полигоне их никто не трогал. Может быть, поэтому они и не боялись людей в серых шинелях. Наиболее смелые курочки подходили к самым ракетным установкам, оклевывая головки высохших трав торчащих из-под снега. Теплая погода постепенно сменилась холодной. Зима вступила в свои права.

Ударили морозы. Подули свирепые метели. Куропатки куда-то исчезли. Видимо, укрылись. от непогоды в оврагах, кустарниках. И только ракетчикам не было дела до погоды. Печет ли знойное солнце, дуют ли ветры, идет ли дождь или снег — ракетчики должны выполнять боевые стрельбы.

Однажды утром солдат Грибков, заготовляя для печки дрова, среди поленниц нашел полузамерзшую курочку. Обессиленная и закоченевшая, она даже не пыталась сопротивляться. Солдат сунул ее за пазуху и принес в палатку.

— Послушайте, какую сказку я вам расскажу, — многозначительно произнес Грибков, останавливаясь посреди палатки. — Жила-была у бабушки курочка ряба...

Грибков распахнул шинель и осторожно вынул маленькую серенькую куропатку.

— Из этой хохлатки получился бы неплохой жареный цыпленок, — Засмеялся кто-то из угла.

— Живодер! — возмутился Грибков. — Ты посмотри на нее. Неужто поднимется рука?..

Он снял с головы шапку, уложил в нее курочку и пододвинул поближе к теплой железной печке.

— Накормить бы ее, — сказал лейтенант Зубков. — Ну-ка, быстро на кухню за хлебом, — распорядился он.

Вскоре перед курочкой выросла целая горка хлебных крошек и остатков каши.

После обеда солдаты расселись на табуретках. Лейтенант Зубков приступил к занятиям. Через несколько дней предстояли боевые стрельбы.

Никто не заметил, когда куропатка отогрелась. Лейтенант оборвал свой рассказ на полуслове. По полу палатки ходила курочка. Перышки на ней были серые, с белыми крапинками. Она клевала хлебные крошки и тихонько говорила: «Ко-ко-ко!». Точь-в-точь как настоящая курица, только голосок у нее был тоненький-тоненький. Солдаты притихли, смотрели потеплевшими глазами на маленький серый живой комочек.

Два дня бушевала непогода, и два дня жила в солдатской палатке маленькая рябенькая курочка. На третий день выглянула солнце. Бескрайняя степь ослепительно сверкала. Кое-где из-под снега выглядывали кустики полыни. Грибков отбросил в сторону брезентовый полог палатки.

— Гуляй, милая! Смотри, простор-то какой!

Но курочка не спешила покинуть гостеприимную палатку. Она не спеша доклевала остатки хлебных крошек, посмотрела по сторонам, произнесла свое «ко-ко-ко» и только тогда пошла к двери, за которой сияла степь.

— Ишь ты, не хочет от нас уходить. А ты, хохлаточка, живи. Не обидим, — сказал Грибков.

Хохлатка, словно понимая, остановилась. Забавно наклонила головку, повела черной, с желтым ободком бусинкой глаза на солдата, сказала «ко-ко» и засеменила в родную, зовущую ее степь.

Долго молча смотрели ей вслед солдаты.

На другой день ракетчики готовили свое могучее оружие к стрельбе. Снова стало тепло и тихо. Откуда-то опять появилась стайка сереньких куропаток. Они подходили совсем близко к ракетам, склевывая головки с высохших кустиков травы. Солдат они не боялись, словно знали, что эти властелины грозных ракет никогда не причинят им зла.

 

ЧЕРЕПАХА

Середина лета. Жарко. Двери комнаты раскрыты — так немного прохладнее. Я склонился над планшетом...

Оторвавшись от работы, я повернул голову к двери и в недоумении замер. В комнату деловито вползала большая черепаха. Она постояла на пороге и не спеша поползла обратно.

— На кухню к Прокопчуку спешит, — заметил кто-то.

— А, Машунчик! — приветствовал черепаху веселый солдат в белом фартуке. — Пробу пришла снимать! Рановато, милая. Но ничего, сейчас я тебя угощу.

Повар ловко отсек ножом хвост трески и бросил его черепахе. Та, захватив маленьким ртом рыбий хвост, потащила его в темный уголок.

Позже я узнал, как черепаха оказалась здесь.

Ее поймали весной на речке, что бежит в зарослях камыша в нескольких километрах от города, и нарекли Машкой. Речной жительнице, видимо, понравилось у военных, потому что лето было на исходе, а она и не думала покидать гостеприимных хозяев...

В воскресенье мы решили сходить порыбачить на речку. Говорили, что там водятся неплохие окуни. Клев был вялый. Поймав несколько небольших окуньков, мы оставили кукан с рыбой в воде, а сами перебрались на другой омуток. Когда через час вернулись на старое место, рыбы мы не нашли.

Кто же похитил ее! Осмотревшись, увидели на заросшем камышом берегу двух черепах, которые по-хозяйски разделывались с нашей добычей.

— Вот они, воришки, — засмеялся мой приятель.

Мы не стали их пугать и потихоньку покинули черепашье царство. Теперь мне стало понятно, почему Машка полюбила солдатскую кухню: трески-то ей здесь достается вдоволь.

 

МИШКА-РЫБОЛОВ

В двух километрах от города, перекатываясь на каменных порожках, бежит шустрая, говорливая речушка. Вода в ней прозрачная и холодная, даже в летнюю пору. Водится в речке быстрая форель. Многие пытались здесь ловить эту осторожную рыбу, но редко кто возвращался с хорошим уловом.

— Ведь ходит, вредная, около крючка. Видно, как на ладони, а не берет, — сокрушались незадачливые рыболовы.

И только повару ефрейтору Громову всегда везло. Никогда не возвращался он с рыбалки с пустыми руками.

— Видать, заклинанье какое-то знает, — шутили солдаты.

Но однажды Громов тоже вернулся без улова, чем немало удивил друзей.

...В тот дань Громов, как обычно, пришел на свое излюбленное место. Речка здесь делала крутой поворот. Зажатая с двух сторон отвесными скалами, она бросалась вниз с невысокого каменного порога. Дальше текла уже спокойно. А у самого порога плескалась форель.

Громов затаился в прибрежных зарослях, осторожно бросил приманку в водоворот и в это время услышал за поворотом реки всплеск воды. «Не иначе, рыбачит кто-то... Прознали все же про мое местечко», — подумал солдат.

От этих мыслей его отвлекла сильная поклевка. Сердце Громова забилось учащенно. Он вышел из-за кустов, подвел к берегу и выбросил на камни большую, переливающуюся радугой форель, да так и замер на месте. В нескольких метрах от него, на самом пороге, в воде стоял большой медведь. Вот, оказывается, кто здесь рыбачил!

Некоторое время солдат и медведь смотрели друг на друга. Потом, недовольно ворча, зверь стал выбираться на берег. Громов не имел особого желания близко знакомиться с Топтыгиным, бросил удочку и ретировался.

Отбежав подальше, он спрятался за большую сосну и стал наблюдать. Мишка подошел к брошенной удочке, увидел только что выловленную форель и стал с аппетитом уплетать ее. «Вот нахал!» — рассердился Громов и, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Медведь, как показалось солдату, нагловато ухмыльнулся и не спеша побрел в лес.

В тот день Громов больше не отважился ловить форель: а вдруг косолапый добавки попросит.

#oblozhka2.jpg