БЕРЕЗКИ

На крутом берегу Иньвы еще вчера стояла, гордо возвышаясь над рекой, кудрявая и стройная осинка. Мне всегда казалось, будто она нарочно убежала из лесу от подружек и остановилась здесь, чтобы все ее видели и любовались ею.

Но сегодня ночью прошел бурный ливень. Вода в Иньве поднялась, подмыла берег, и осинка, не удержавшись, опрокинулась в реку. Печально висят над водой ее голые корни, а под водой, в глубине, чернеет увядшая листва.

Высушит солнце корни, течение занесет илом ствол, и никто уже не вспомнит про осинку.

А чуть повыше, на том же берегу, тесной кучкой, словно дружные сестры, растут пять березок.

Каждую весну талые воды бьются об их корни, вымывают комья земли, но корней у березок так много, они так крепко, переплелись между собой и так широко разрослись в стороны, что никакой воде не подмыть и не свалить их.

Пусть шумят ливни, пусть бурлят воды — у дружных березок хватит сил выстоять.

 

ДОГАДАЛИСЬ!

В первых числах апреля прилетели скворцы. Они заняли приготовленные для них скворечники, быстро освоились, и с утра до позднего вечера в селе зазвенели их весенние песни. Завтракать и обедать птицы улетали на проселочные дороги и полевые проталины, появившиеся кое-где по южным склонам.

Через неделю погода испортилась. Солнечные дни сменились холодными, с ветрами, снегопадами, метелью. Застыли ручейки, черные заплатки на полях покрылись снегом — все побелело. Опять наступила зима.

Скворцов теперь было не видать и не слыхать. Лишь изредка на миг высунется из какого-нибудь скворечника черная головка — и тут же спрячется.

Рыбакам же холод оказался на руку... По наледи можно было опять заняться подледным ловом.

На озере возле села рыбаки пешнями пробивали проруби, лопатами доставали со дна озера ил, промывали его в ведрах и выбирали красных вертких червячков — личинок комара, малинку. Да только разве в мутной воде выберешь всю малинку? Выплеснешь воду из ведра, а потом глядишь — на льду десятки мелких червячков...

На берегу озера на голой березе висел скворечник. Один скворец долго и внимательно наблюдал за нашей работой. Он выглядывал, вертел головой, видимо, стараясь понять, чем тут занимаются люди.

Я выплеснул на лед мутную воду с илом и отошел к другой проруби. Скворец тут же слетел с березы и стал бродить по грязной воде, поклевывая всплывших червячков.

Потом убедившись, что возле проруби еды хватит на всех, скворец улетел в село. Вскоре на озеро опустилась стайка повеселевших птиц.

 

ОБИДА

Пробираясь меж густых трав и кустарников, бесшумно течет ручеек. Там, где упавшая валежина заставила его выточить небольшое озерцо, качается, кружится легкий берестяной черпачок. Кто-то проходил мимо напился и пустил его, словно игрушечное суденышко в плавание.

А рядом стоит березка. Это с ее белоснежного ствола снято колечко бересты. Все ниже опускаются ее зеленые косы, и вот уже почти незаметной становится нанесенная рана...

Проходят мимо лесного ручья охотники. Черпают освежающую прохладу, плещут ею в лицо, улыбаются березке... Но она молчит. Не хочет забыть давней обиды.

 

ЖИВАЯ ТОЧКА

Прибрежные кусты ивняка будто замерли: ни один листок не шелохнется.

Но вот в кустах послышался тихий, еле уловимый шорох. Я осторожно повернул голову. Чуть дрогнула одна веточка. Я присмотрелся и разглядел совсем близко между листьями темно-коричневую точку. Шорох, как мне показалось, исходил оттуда.

Я протянул руку, но точка поспешно перескочила на другую веточку, чуть повыше.

Теперь я не мог ее достать, но уже понял, что это глазок маленькой птички. Ее пестрое оперенье так сливалось с пестротой листьев, что птичку трудно было разглядеть. Казалось, будто какой-то художник взял краску с каждой ветки, с каждого листа и раскрасил ею перышки, чтобы укрыть ее от недобрых глаз.

 

НОЧНАЯ РАДУГА

Если бы мне раньше сказали, что ночью можно увидеть радугу, я бы не поверил.

Но, оказывается, можно. Я сам, своими глазами однажды увидел ее.

В тихую летнюю ночь мы с товарищем коротали время у костра на берегу реки. Надвинулась туча и затянула все небо. Пошел мелкий, но сильный дождь. Мы укрылись в шалаше.

Вскоре я выглянул из шалаша. Дождь почти перестал. И вдруг я увидел нависшую над рекой радугу. Только она была не разноцветная, а молочно-белая.

Тогда я вылез из шалаша и огляделся вокруг. На востоке, низко над горизонтом, среди черных рваных туч появился просвет, и в него краешком выглядывала луна.

Я стоял под моросящим дождем и любовался этим чудом — светящейся во мгле ночной радугой.

 

ЛЕТАЮЩИЕ РЫБЫ

В прозрачной воде, освещенные утренним солнцем, шевеля красноватыми плавниками, проплывали крупные толстые голавли.

— Ох, и наловлю же сегодня рыбы! — радовался я.

Но красноперые красавцы всплывают из глубины, ходят поверху, словно дразнят: полюбуйся, мол, какие мы, а наживку не берут. Чего я только не перепробовал: и красного, и белого червя насаживал, и зерно, и творог, и хлеб, даже кузнечика.

Не клюет и все!

Разозлился, плюнул и решил возвращаться домой. А потом подумал: «Рыба-то не дура, она потому не клюет, что меня видит».

Забрал я одну удочку, нацепил на крючок кузнечика и перешел на новое место по соседству. Прячась за кустами, осторожно закидываю удочку. Э, досада! Леска зацепилась за ветку, и кузнечик повис в воздухе, почти касаясь воды.

Боясь спугнуть рыбу, я не стал распутывать леску, а пошел за другой удочкой. Возвратился — и собственным глазам не верю: на запутавшейся леске бьется над водой рыбина. Уж не сон ли?

Мне припомнилось, как один знакомый рыбак когда-то рассказывал, что голавли выпрыгивают из воды и ловят бабочек и стрекоз. Я ему тогда не поверил, потому что еще со школы знал, что летающие рыбы водятся только в южных морях.

Тут не поверить было трудно. Но я все-таки еще сомневался.

Снял рыбу с крючка, нацепил нового кузнечика и закинул удочку так, чтобы наживка раскачивалась над водой, не задевая ее. Ждать пришлось недолго. Из воды опять выскочил голавль.

Оказывается, и в нашей Иньве водятся летающие рыбы. Не всегда, выходит, врут рыболовы.

 

РОДНИК

Обычно я возвращался с рыбалки полем, но как-то раз свернул со знакомой тропинки и пошел через болото. Здесь идти было и дальше и трудней, зато прохладней.

Солнце стояло высоко. Короткие прозрачные тени от низкорослых деревьев и кустов прятались в густой жаркой траве и терялись между кочками.

Очень хотелось пить. И вдруг я услышал тихое журчанье. Остановился, прислушался. Вода журчала где-то совсем близко.

Рядом рос низкий густой куст смородины. Я приподнял одну склонившуюся до земли ветку с широкими листьями и гроздьями красных ягод. Несколько спелых смородин шлепнулось в воду: под веткой оказалась наполненная прозрачной водой небольшая круглая ямка.

Было видно, как посредине ее светлым столбиком пробивается тоненькая струйка, перекатывая по песчаному дну мелкие разноцветные камешки. Из ямки вытекал ручеек и через несколько шагов пропадал, уходя в землю.

Я напился и снова прикрыл родничок веткой смородины.

Теперь я всегда возвращался с реки этим путем и каждый раз останавливался у родничка.

Но однажды я увидел, что кто-то обломал куст, истоптал вокруг траву, ступил в ямку, смешал светлую воду с грязью...

После этого я уже не сворачивал с тропинки на болото, и до сих пор мне становится грустно, когда вспомнится затоптанный родничок под смородиновым кустом.

 

ТЕТЕРКА

Однажды бродил я по молодому лесу и собирал подберезовики и подосиновики. Под маленькой пушистой елочкой увидел синюю сыроежку. «Возьму уж и ее, — думаю, — тоже ведь гриб».

Только нагнулся и протянул руку за сыроежкой — вдруг мне под ноги как будто кто сыпанул целое решето недоспевших помидоров. Помидоры раскатились и в тот же миг исчезли, словно их и не бывало.

Я догадался, что это тетеревята, и стал внимательно осматривать все вокруг. Вон один пушистый комочек закатился в ямку и притаился под большим осиновым листом. Я на цыпочках подкрался к тетеревенку, хотел поймать его и рассмотреть поближе.

В это время из-под елки с шумом выпорхнула тетерка-мать. Распушила перья, распустила крылья и забилась, словно раненая. Пока я смотрел на нее, тетеревенок исчез из-под листа.

Тетерка ковыляла, припадая к земле, уводила от птенцов. Я пошел за ней. Наконец она вспорхнула и улетела.

Я присел под березой. Где-то невдалеке тетерка созывала своих детенышей. И я подумал: «Как сильна материнская любовь, и на какой риск идет даже птица ради этой любви...».

 

«АКВАРИУМ»

От палящих лучей августовского солнца и трава повяла. Мне хотелось плеснуть в лицо горсть холодной воды, смыть пот, напиться. Но вода в Иньве была теплая и грязная: где-то в верховьях уже третий день экскаватор черпал из реки гальку, и от этого во всю ширину Иньвы текла муть.

Вспомнил, что недалеко в реку впадает ручей Светлица. Вода в нем холодная, светлая, узкое голубое русло устья Светлицы просматривается до самого дна. Но на этот раз я увидел неожиданную картину. В ручей набилось столько рыбы, что, казалось, не осталось в воде свободного места. Тут и бойкие, увертливые язи, и широкие подлещики, и красноглазые плотвички, и широколобые голавли, и полосатые окуни, и даже брусковатые, пятнистые щуки. Зубастые хищники прижались к траве у берега, ведут себя сдержанно.

Я не стал подходить вплотную к ручью, постарался незамеченным уйти от «аквариума», чтобы не спугнуть его временных обитателей. Пройдет муть — и рыба спустится в Иньву.

 

ЖУРАВЛИ

Был серый осенний день. Все небо затянули низкие облака. Я лежал на поблекшей, остро пахнущей траве под березой, и береза тихо осыпала меня желтыми листьями.

Вдруг откуда-то с вышины послышались печальные трубные крики: «Курлы-курлы, курлы-курлы...»

Журавли!

Посмотрел на небо — никого, только серые облака. А щемящие сердце крики все ближе, все ближе.

Тут я заметил, что среди облаков непонятно каким чудом вытаяло голубое окошко, и через него проплыл узкий клин журавлей.

Птицы снова скрылись за бегущими облаками, а я лежал под березой и думал: «Все вокруг обычно — и темно-красные гроздья брусники, и зеленый мох, и желтая береза. А отними у меня это — и заболит, затоскует сердце... Как понятна мне ваша тоска, журавли, ваше печальное «курлы-курлы»...»

 

ВЕРНАЯ ПРИМЕТА

Пока стоит теплая погода, на нашем пруду редко когда увидишь диких уток. Они здесь не гнездятся и залетают сюда случайно, а живут в густых зарослях у лесных речек и озер.

Однажды темным осенним вечером мы с дедом Ефимычем проходили по плотине. Смотрим — на пруду видимо-невидимо водяной дичи: белогрудая чернедь, сизокрылые кряквы, серые шилохвостки, юркие чирки.

— Что это они тут все собрались? — удивился я.

— Похоже, перелет северной морской утки начался, — спокойно ответил Ефимыч. — Они, брат, без барометра погоду чувствуют. Знать, завтра холод наступит. А может быть, и снег первый выпадет.

— Да вроде бы еще рановато, — усомнился я. — Первые-то холода со снегом у нас обычно во второй половине октября бывают...

— Примета верная, — сказал Ефимыч.

Наутро, проснувшись, я выглянул в окно: улица и крыши домов были запорошены ярким белым снегом.

 

БЕРЕЗОВЫЕ ЛЮСТРЫ

Ранним осенним утром я шел по лесной тропинке. Под ногами хрустела заиндевелая трава, шуршали опавшие листья. Взошло солнце, и стоявшая у тропинки береза, вся усыпанная капельками воды, загорелась и засверкала, переливаясь всеми цветами радуги, как чудесная хрустальная люстра.

Чтобы не попасть под холодный дождь, я, прежде чем пройти под березкой, осторожно встряхнул ее. Но ни одна капля не сорвалась с голых веток, и лишь послышался легкий звон: первый утренний морозец превратил капли воды в прозрачные ледяные хрусталики.

По обеим сторонам тропинки искрились и переливались звонкие березовые люстры.

 

СРЕДИ ЗИМЫ

Однажды в конце января бродил я с ружьем по реке Куве. Глубокий снег давно уже покрыл землю, на деревьях не осталось ни одного листочка, и в промерзших черных ветвях замерла всякая жизнь.

Но, переходя реку, я неожиданно увидел невысокий ивовый куст, весь усыпанный пушистыми, словно из ваты, комочками, вылезшими из лопнувших почек: ива цвела.

Не часто увидишь такое в январе, среди снега и льда.

Я в удивлении остановился: в чем дело?

Потом удивился еще больше. Я очень хорошо помнил, что летом этот куст вроде бы рос не здесь, а выше, на самом краю крутого берега.

И тут понял: наверное, осенью, во время обильных дождей, берег обвалился, и вместе с глыбой земли ива сползла в реку. Потом мороз сковал реку льдом, а корни ивы оказались в воде. Вода же зимой теплее воздуха, и вот, чувствуя тепло, корни погнали по стволу живительные соки, и ива, не дожидаясь весны, расцвела.

 

БЕЛКА

Своевольный, крутой нрав у таежной реки Тимшер, особенно в весеннюю пору. Сине-голубой ноздреватый лед трескается, неторопливо взбухает. Высокие берега опускаются все ниже и ниже. Река молчаливо настораживается, напрягает силы, чтобы одним махом скинуть с себя толстые зимние одежды.

И вот — просыпается! Мутная вода бурлит в трещинах льда, будто кипит, река плещет через край, захлестывает низменности, болота, забивается в лес, стремительно гонит свои полные воды.

Однажды, наблюдая за половодьем, я увидел серовато-рыжую белку, которая, растянувшись на толстой ветке прибрежной сосны, что-то высматривала. По реке плыли редкие льдины. Вот две из них столкнулись и, померившись силами, уперлись в берега, не уступая дорогу друг другу. Образовался затор. Белка встрепенулась, прыгнула на вздыбившуюся прибрежную льдину и мигом перемахнула на противоположный берег.

Белки — искусные пловчихи, а этой, видно, не хотелось купаться в студеной весенней воде.

 

ЯБЛОНЬКА

Леса здесь хоть отбавляй. Куда ни глянь — кругом тайга. Но у тимшерцев издавна принято сажать под окнами еще и маленькие лиственные деревца. У всех в палисадниках и на огородах растут рябинки, черемухи, березки, какой-нибудь кустарник.

Евдокиму уже перевалило за шестой десяток, но он все еще охотится. Осенью и зимой по неделе ходит за зверем, ночует в тайге. Лисицу, белку да куницу добывает.

Как-то весной поехал дед в город на побывку к дочери и привез оттуда яблоньку с корешками — в плодово-ягодном питомнике купил. Обернув саженец мешковиной, десяток верст нес его осторожно, чтобы не задеть ненароком покупку о сучья да пни и не покалечить.

Надумал-таки дед удивить соседей. Под самым окошком выкопал ямку, посадил яблоньку, подвязал ее к колышку мочалкой, полил из ведра.

— Мешкотная энта затея, — отговаривали тимшерцы, — шибко кропотливая и ненадежная. Нешто твой южный культурный саженец жить станет у нас на севере? Быть того не может. Застынет зимой, так и знай, погибнет. Зря только труд пропадет...

Другие подтрунивали:

— Лучше бы так, Евдоким, абрикосы, виноград или грушу завел, новые сорта морозостойкие вывел. Смотришь, садоводом бы поправдашним стал.

Евдоким молча делал свое — ухаживал за деревцем. Яблонька принялась, распустила летом листочки.

Осенью дед увидел, что угодил посадить яблоньку под самую кромку односкатной бревенчатой крыши: прямо на голые ветки саженца с нее потекла дождевая вода.

Забеспокоился было хозяин: «Худо получилось, не додумался сразу...» Но тревожить, пересаживать яблоньку дед уже не решился.

Пришли ночные холода. Днем капает на деревце, а ночью морозит. Так и нарос ледок на ветках и на стволе, и стояла яблонька всю зиму в прозрачном блестящем панцире. Не страшны были ей северные жгучие ветры и трескучие морозы.

Лучи весеннего солнца освободили куст от зимней одежды, и яблонька снова распустила листочки, потянулась кверху, расцвела белым цветом. Тогда соседи другое заговорили:

— Выдюжила суровую зимушку. Знать, прижилась.

 

БЕРЕГОВЫЕ КОСТРЫ

Низкие берега на излуке Тимшера поросли ивняком. Ивы так разрослись и свесились над рекой, словно встали из воды, а между ними — густая высокая осока. Прямая, не поддалась она ни ветрам, ни дождям — не полегла. Даже первые осенние заморозки не тронули эту траву. Только холода перекрасили ее в желто-малиновый цвет, и стала она еще стройнее да крепче. Шуршит, точно камыш на ветру.

Осенью медленно, лениво наступает рассвет. Над берегами долго стоят утренние сумерки. Но когда над горизонтом, наконец, появляется солнце и его лучи дотягиваются до осоки, вся она вспыхивает огненным светом. И кажется, будто горят среди темных кустов ивняка береговые рыбацкие костры.

 

МУДРЕЦ

Раньше я не слыхал о дятлах ничего плохого.

Но вот как-то набрел в лесу на улей. Знал, чей он. Толстая и длинная чурка поднята на ель и крепко привязана к дереву на высоте трех-четырех метров от земли. Известно, для чего так делается: чтобы косолапый не полакомился медом.

Сбоку на чурке сидел дятел в красной косынке, гулко постукивал носом о чурку. «Нашел, где искать короедов. Пустые хлопоты...» — подумал я.

В ближайшей деревне мне встретился дед Игнат:

— Похоже, что лесовать ходил?

— Так просто, посмотреть на зимний лес, подышать морозным воздухом.

— Энто хорошо, — одобрительно сказал Игнат. — А вот я никак не соберусь своих пчел посмотреть. Как-то они там поживают? Тяжеловато стало бродить на лыжах. Две недели в лесу не был.

— Видел, дед, твой улей, — хотел я его успокоить. — Цел. Ничего с ним не сделалось. Дятел его охраняет.

— Опять? — встревожился Игнат. — Вот мудрец! Теперь его скоро не отучишь. Привык.

— Почему мудрец?

— Пчел моих ворует. Выдолбит дырочку и клювом изнутри вытаскивает. Вот и мудрец. Ест. Зима ведь, голодно. Нынче я уже дырочку заколачивал. И снова... Сегодня же надо сходить да обмотать чурку еловыми ветками.

 

ЭХО

Целую неделю, не переставая, а лишь то затихая, то усиливаясь, лил дождь, и казалось, что конца ему не будет.

И сегодня на рассвете все еще моросит. Омытая обильной влагой, пойма Тимшера в молочной дымке отливает свинцовым блеском.

Спросонок залаяла в деревне собака, а за рекой до глубины бескрайней пармы прокатился ответный лай, словно там тысячи лаек напали на хищного зверя.

Красавец петух взлетел на изгородь, задрал голову, прокричал густым басом свое «ку-ка-ре-ку» и тут же, склонив голову набок, прислушался. И опять в застывшей тишине на десятки километров кругом отчетливо рассыпалось тысячеголосое эхо.

Вышел на крыльцо из дому старый охотник и тоже прислушался, а потом одобрительно проговорил:

— Ишь ты, эхо-то какое горластое. Не то, что вчера, Значит, быть сегодня хорошей погоде.

 

МЕДВЕЖИЙ ЗАКОН

Однажды шли мы с Ефимычем по лесу, и я заметил, что на одной ели примерно на высоте человеческого роста содрана кора. Подошел, посмотрел внимательно: не топором стесано и не ножом, а процарапано острыми сильными когтями.

— Что это? — спросил я Ефимыча.

— Михаила Иваныча следы, хозяина тайги. У них у каждого в лесу свое угодье, а границы отмечены вот такими затесами. Чтобы другой медведь знал и не забрел в чужие владенья.

Ефимыч закурил трубку, задымил и добавил:

— Встречаются и нарушители границ. Подойдет к дереву с отметиной другой медведь, встанет на задние лапы и, если передними дотянется, сделает свой затес, выше прежнего, покажет, что он больше и сильнее, — значит, первому медведю уходить с этого места. Такой уж медвежий закон.

 

ТУЕСОК

В Тимшере мы остановились в низеньком старом домике у разговорчивой и ласковой бабки Матрены. Жила она с двенадцатилетним внуком Павликом.

Рано утром хозяйка угощала нас только что испеченным домашним хлебом, жареными красноголовиками, рыжиками да маслятами, молоком и смородиной. Из лесу мы возвращались поздно вечером.

На третий день, когда мы собрались домой, бабка Матрена вынесла из подполья березовый туесок, положила в него окуньков:

— Это вам, сыночки, на дорогу. Пашик вон чуть свет с речки притащил. В туеске-то оно удобнее...

— Зачем вы это, бабушка Матрена? — хотели было отказаться. — Не надо!

— Пошто «не надо»? В дороге-то оно ведь, знаешь, как бывает. Пригодится, — настаивала хозяйка. — Ухи горячей с устатку поедите. Разве только упарятся. Вон какая жарина стоит. Да ведь что же это я?.. — Тут она вдруг спохватилась: — Пашик, родненький, сбегай за ледком.

Внук торопливо выбежал на улицу.

— Бабушка Матрена, а где вы лед в это время берете? — удивился я.

— В колодце нашем по бокам сруба за зиму столько льда намерзает, что к весне еле ведро проходит. Летом очень медленно тает, хватает его почти до осени, — пояснила хозяйка.

Вот и Павел с ведром показался на пороге. В туесок вместе с рыбой положили несколько кусочков льда. Хороший дорожный погребок получился.

Верст двадцать прошли мы по болотам, оврагам и буреломам. Решили отдохнуть. Развели на полянке небольшой костер. Из лесного ручейка зачерпнули в котелок холодной родниковой воды. Уха получилась отменная.

Теперь туесок каждый раз напоминает мне о доброте и гостеприимстве бабки Матрены.

 

ТИХИЙ ШОРОХ

Я пошел в лес за сушняком и набрел на небольшую полянку. Кто-то срубил здесь несколько елей, увез их, а обрубленные сучья свалил в кучу между пеньками. Обрадовался я неожиданной находке, хотел уже стянуть сухой хворост в вязанку и возвращаться домой. Но вдруг слышу тихий шорох.

«Наверное, ящерица грелась на солнышке и убежала», — подумал я.

Шорох повторился. Я заглянул в середину кучи: там, среди сучьев, в сухом травяном гнезде сидела большая серая глухарка и смотрела на меня блестящими глазами-бусинками.

Я легонько погладил птицу по спинке. Она вся сжалась, замерла, но осталась сидеть, и я потихоньку попятился. «Ладно, — решил я, — наберу хворосту где-нибудь в другом месте».

Перевод с коми-пермяцкого

В. МУРАВЬЕВА и Н. ДОМОВИТОГО