повесть
Склонившись над самодеятельным неструганым столиком, Воронова тянула по голубоватой кальке длинную прерывистую линию. Дождь монотонно барабанил по палатке. Сухоруков, приоткрыв полог, мрачно глядел на стоящую стеной мокрую тайгу. Выкинув папироску, он подошел к Вороновой, некоторое время смотрел через ее плечо. Рита дотянула линию, ткнула рейсфедером в угол карты:
— Уверяю, тут тоже будут аномалии, они все ложатся вдоль этого тектонического шва.
— Возможно. Березовый Солдат еще не захожен. Кончится дождь, организуем на этот участок «выброс». Правда, все маршрутные пары заняты. — Николай нахмурился, вспомнив о простаивающих из-за непогоды маршрутниках.
— А я? Давай мне в операторы Смагина. А бить шурфы будет Федоров, ну, которого все Капитаном зовут…
— Твое дело по профилям ходить, а не гонять стотысячную съемку. На ней все маршруты двух-трехдневные… — Николай задумался. — А идею ты хорошую подала. Работы там не так уж много, недели на две.
Накинув плащ, Сухоруков нырнул в серую пелену дождя, побежал к большой шатровой палатке. Сапоги скользили по раскисшей земле. Из палатки доносилось: «Я б в Москве с киркой уран нашел при такой повышенной зарплате…»
Смагин лежал на раскладушке в грязных сапогах, курил толстую самокрутку. Скосив на начальника выпуклые нагловатые глаза, опустил ноги на пол.
— Ну и насвинячил ты тут, студент! — Сухоруков неодобрительно осмотрел пол, закиданный окурками, стол, заваленный вспоротыми консервными банками. — Кончится дождь, пойдешь на «выброс» оператором. С Вороновой.
— С вашей пассией? — Смагин осклабился. — С превеликим удовольствием! А проходчик кто, Капитан? — Смагин кивнул на раскладушку в углу. — Да он еще снарских чертей гоняет.
Федоров лежал не шевелясь. Три дня назад привезли его из Снарска в невменяемом состоянии. Отличный работник и бывалый таежник, он совершенно не контролировал себя, стоило ему попасть в «цивилизацию». Вот и сейчас на базе в Снарске сорвался при переброске из другого отряда. А теперь болеет. Не ест ничего, ночами не спит, боится остаться один. Поэтому и перебрался в палатку к Смагину.
— Александр, ты как, ожил? — Сухоруков присел на раскладушку. Федоров повернулся, дрожащими руками потер опухшее, землистое лицо.
— Давай, Иваныч, отправляй. За работой быстрее в норму войду.
— Губишь ты себя водкой.
— Губил, когда пригубил, а теперь поздно об этом.
— И что за пьянка такая, — вмешался Смагин, — запершись и в одиночку… Как бирюк от всех прячется. И сам ничего не видит.
— Помолчи, Смагин, не тебе его судить, — зло прикрикнул Сухоруков. Он не первый сезон работал с Капитаном, знал его в работе и по-своему уважал этого опустившегося, но чем-то привлекательного человека.
Дождь кончился на следующий день. Сборы были недолгими. К обеду вышли из лагеря. Впереди Рита с компасом в руках, за ней с тяжелым рюкзаком за плечами шел Капитан. Сзади плелся Смагин.
Через три дня «выброс» Вороновой должен был выйти на связь по рации. Сухоруков в ожидании начала связи изучал геологические образцы. Погода установилась, было даже жарковато для осени. Завхоз Редозубов выволок кусок брезента и теперь лежал на нем, покряхтывая от удовольствия.
В лагере они остались одни. Редозубов, не умевший долго молчать, покосился на начальника и осторожно произнес:
— Лежу вот и думаю: повезло тебе с невесткой, хорошая баба…
Сухоруков не ответил, стремительно что-то писал в пикетажке, посматривая на разложенные образцы.
— У меня вот дочь растет, язви ее в душу, — продолжал завхоз, — нацепит сапожищи до колен, штаны американские натянет и прет по жизни гренадером. А попробуй укажи, так отбреет отца родного…
— Мы, Трифилич, к таким уже привыкли. — Сухоруков, с улыбкой слушавший завхоза, посмотрел, на часы. — Пора выходить на связь.
— Привыкли, а в жены других выбираете, вроде твоей Риты, — проворчал Редозубов. Неожиданно он привстал, глядя на восток. — Что это?!
Над тайгой поднималась черная пелена, надвигалась на них. В считанные минуты потемнело. Тайга смолкла. В звенящей тишине возник пронзительный звук. Темнота тут же отлетела, унеслась прочь, но свист неприятно стоял в ушах. Горизонт посветлел, но над сопкой Березовый Солдат, которую с лагеря хорошо было видно, стояла непонятная черная спираль, медленно раскручивающаяся вверх. Узким концом, словно иглой, спираль упиралась в сопку, широким — прорывала плотное, перечеркнувшее ее пополам облако и уходила в синеву неба, где терялась, размывалась в дымке.
Сухоруков бросился к стоящей наготове рации:
— «Кварцит-5», я — база, как слышите, прием. «Кварцит-5», «Кварцит-5»…
Спираль медленно растворялась в воздухе и вскоре исчезла. Стих свист. Сухоруков продолжал выкрикивать позывные группы Вороновой. Но связи не было. Не состоялась связь и на следующий день…
К Березовому Солдату шли напрямик, по компасу. Тут, южнее реки Дитур, тайга была смешанной — рядом с кедром и пихтой росли могучие дубы, липы. По такой тайге идти было легче: лишь изредка, прорубая дорогу, приходилось пускать в дело топорик. Сухоруков, привычный к длинным переходам, шел ровным размеренным шагом. Редозубов тяжело дышал, обливался потом, но не отставал. Часов через шесть сделали привал. Редозубов тут же сел на землю, с облегчением вытянул гудящие ноги. От тушенки, которую Сухоруков прямо в банках быстро разогрел на костре, он отказался. Николай сварил крепкий чай, заставил Редозубова с чаем выпить сгущенного молока:
— Иначе не дойдешь. И вот еще пожуй. Мы в маршрутах всегда ими подкрепляемся. — И протянул гроздь желто-красных ягод. Редозубов съел терпкие, отдающие хвоей ягоды лимонника, выпил еще банку чая, и усталость вскоре и вправду отошла.
К вечеру они вышли к пасеке старовера Ивана Попова. В небольшом распадке тянулись в несколько рядов ульи. Ниже, у ручья, стоял небольшой рубленый дом. На почерневшей стене сушилась «распятая» шкура муравьятника — небольшого белогрудого медведя. Из-под крыльца выскочил здоровенный пес, взъерошил шерсть на загривке, но увидел людей, лениво тявкнул, вызывая хозяина, и опять спрятался.
Попов вышел на крыльцо — лицо бледное, взгляд испуганный, поверх белой расшитой рубашки рыжая борода лопатой. Узнав Сухорукова, он почтительно поздоровался, перекрестил бороду двумя пальцами; что-то пробормотал, воздев глаза к небу, и лишь после этого пригласил гостей в дом.
В тесном, полутемном помещении крепко пахло медом. Усадив геологов за широкий стол из рубленых досок, Попов принес холодного вареного мяса, налил из стоящей за печкой фляги по большой кружке мутной медовухи, но сам пить не стал.
— У тебя что, Иван, великий пост? — спросил Сухоруков, с трудом разрывая зубами жесткое медвежье мясо.
— Пришла кара за грехи наши, — не сразу ответил Попов. Смиренно сложив руки лодочкой, он постоял, словно к чему-то прислушиваясь, потом кивнул в сторону Березового Солдата. — Встал под праздник великий крест над горой, вселил в голову чужие мысли.
— А ведь штуковина появилась перед церковным праздником, — шепнул Сухорукову завхоз, — воздвиженья, или вознесения креста господня.
— И Капиташка там, — задумчиво проговорил Попов, узнав о «выбросе» Вороновой, — хороший был мужик, Капиташка-то.
Странное поведение Попова встревожило геологов. Ночью они почти не спали. Вышли рано. Попов их даже не проводил.
Шедший впереди Сухоруков, подходя к сопке, стал часто останавливаться и прислушиваться: ему не нравилась звенящая тишина леса.
— Словно вымерло все вокруг, даже птиц не слышно, — сказал он.
Вскоре они вышли на магистральную просеку, прорубленную для геофизического профиля еще весной. За лето ее затянуло листвой, но она еще просматривалась далеко вперед.
Неожиданно на вершине, в просвете просеки возник, повис в воздухе силуэт большого бесформенного тела. Тело тут же рухнуло вниз и широким махом, беззвучно перелетая через валежины, понеслось по просеке навстречу людям. Некоторое время они завороженно смотрели на ритмично вздымающуюся над поваленными деревьями широкую бурую спину. Сухоруков первый пришел в себя, резко толкнул с просеки Редозубова. Медведь, почуяв людей, взревел, но ходу не сбавил, пронесся мимо, обдав геологов крепким звериным запахом.
— Трифилич, ты цел?
Бледный Редозубов, страдальчески морщась, рывком выдернул из бедра шип элеутерококка длиной в полпальца.
— Прямо в «чертовый перец» приземлился, — проговорил он, выпутываясь из лиан дикого винограда. — Давай-ка, Николай, посидим, что-то ноги у меня ослабли…
Они сидели довольно долго. Возбуждение от встречи с медведем прошло, но что-то другое мягко и властно давило на их волю, притупляло сознание. Редозубов, поддавшись, прикрыл веки, опустил отяжелевшую голову. Сухоруков, не понимая, что с ним происходит, несколько раз приказывал себе встать, но так и остался на месте. В голове кружилось, что-то вспоминалось, но загадочными были эти воспоминания, словно он видел их когда-то не своими, а чужими глазами…
…Капитан, вылив шампанское из бутылок в ведро, мыл им памятник Хабарову у вокзала. К памятнику сквозь толпу зевак продирался милиционер. Увидев его, Капитан приложился к ведру. Шампанское грязными струйками потекло по бороде, по выбеленной дождями и солнцем штормовке. Милиционер приближался, а Капитан не спеша пошел мимо расступившихся людей к такси. Водитель угодливо подрулил, распахнул дверцу. Капитан упал на сиденье, помахал на прощание Хабарову. «Волга», сделав широкий разворот по площади, понеслась в город. За ней вплотную шла вторая, на переднем сиденье которой стояли ржавые, стоптанные до подметок сапоги Капитана…
Сухоруков крепко провел по лицу рукой, прогоняя странное, почти реальное видение, вскочил, яростно затряс Редозубова. Тот рывком вскинул голову, уколол каким-то чужим взглядом, очень похожим на наглый вызывающий взгляд Смагина. Николай отшатнулся, но холод в глазах завхоза сменялся обычным его добродушием.
— Никола-ай… — хрипловато протянул он через некоторое время, словно только что узнал его.
Они так и не поняли, что за наваждение на них нашло. Сумбур в голове прошел, но осталось ощущение чьего-то присутствия, чьего-то внимательного взгляда.
— Неспроста отсюда ушло зверье и птица, — бурчал Редозубов.
— Надо идти, — Сухоруков встал, — по-моему, нас даже кто-то приглашает.
Они не удивились, когда возле запорошенных разноцветной листвой палаток увидели знакомых, но очень странных людей. Воронова, Смагин и Капитан сидели в совершенно одинаковых позах рядом на бревне. У них было одинаковое выражение лица, одинаковый взгляд. В три пары знакомых глаз на пришедших смотрел кто-то один, далекий и чужой…
Позже, в Хабаровске, рассказывая об этом случае, Сухоруков и Редозубов не могли вспомнить, что происходило при встрече. Более месяца поисковые группы прочесывали вдоль и поперек Березовый Солдат и ближайшие сопки. Но следов Вороновой, Смагина и Федорова не обнаружили. Лишь две их палатки так и стояли на склоне, уже припорошенные снегом. В палатках ничего не было тронуто — звери обходили сопку стороной. С наступлением зимы поиски прекратились. К выяснению причин пропажи людей привлекли сотрудников научного центра. Очень уж странными были некоторые обстоятельства их исчезновения.
Сухоруков пропадал в краевой библиотеке, пытаясь самостоятельно понять случай на Березовом Солдате. И вскоре наткнулся на статью, очень его заинтересовавшую. Идея статьи была, что называется, «бредовой». Автор путано рассуждал о возможностях человеческого мозга. Рассуждения сводились к тому, что разум человека, по существу, результат взаимодействия двух полушарий мозга, причем каждое рассматривалось как самостоятельный мозг.
Мозг всех животных симметричен — его правая и левая половины построены однотипно как по составу и количеству отдельных строительных элементов, так и по общей архитектуре. У животных правая и левая половины мозга выполняют и одинаковую работу. У человека же полушария имеют различные функции, это как бы два разных мозга. Совместная их работа и обеспечивает нормальную психическую деятельность. Чем не коллективный разум?
Автор статьи указывал на необъяснимый пока факт — мозг человека использует лишь малую часть своих нейронов. И сделал смелое предположение — «запасные» нейроны использовались, ведь природа ничего не делает напрасно. Другими словами, коллективность разума человека в далеком прошлом, возможно, не ограничивалась двумя полушариями. Могла существовать биосвязь с полушариями других людей. Не прямая связь, как между двумя соседними полушариями, а на расстоянии. Автор приводил исторические примеры — в умах древних значительное место занимали божественные силы, которые настолько для них были реальны, что участвовали в войнах на стороне того или иного народа. В статье были ссылки на Гомера. Долгое время его поэмы принимали за красивую сказку. Но нашелся чудак, поверивший Гомеру, — Генрих Шлиман. И раскопал легендарную Трою… Автор статьи пошел дальше. Он осторожно высказал мысль, что столь же реальны, как и Троя, божественные персонажи «Илиады» и «Одиссеи». Каждый — не что иное, как коллективный разум родственных людей, стоящий над разумом отдельно взятого человека…
Сухоруков, конечно, не принял всерьез «реальность» богов древних народов, но мысли о коллективном разуме его взволновали. Он вдруг понял, что именно в нем разгадка странного поведения трех человек на сопке Березовый Солдат. Николай вышел из библиотеки и машинально прошел несколько остановок, непрерывно размышляя о своей догадке. Возле кинотеатра «Гигант» он присел на скамейку, с отсутствующим видом уставился на афиши и сидел так довольно долго.
Вдруг над кинотеатром беззвучно возник огненный шар яркого желто-красного цвета, диаметром около метра. На глазах многочисленных прохожих шар прошелся вдоль карниза, плавно снизился и полетел над тротуаром, медленно увеличиваясь в размерах. Прохожие замирали на месте, испуганно глядя на непонятное явление. Шар свернул с тротуара к скамейке, на которой продолжал сидеть Сухоруков. Николай почему-то не испугался, напротив, даже подался туловищем вперед, всматриваясь в шар. Он вдруг вспомнил, что происходило на сопке Березовый Солдат…
Там, на сопке, их остановила властная команда, прозвучавшая прямо в мозгу. Сухоруков и Редозубов застыли неподвижно шагах в десяти, поняв, что ближе подходить опасно. Лица сидящих напряглись. На Капитана и Смагина словно лег дополнительный груз. Их черты неуловимо изменились, стали жестче. А с Риты слетела напряженность, она легко вскочила, шагнула навстречу. Глаза ее заполняли слезы…
— Я не могу надолго выходить из структуры ЕГО разума, — торопливо заговорила она, — вы выслушайте, не перебивайте.
А Николай смотрел поверх ее головы. За бревном, там, где только что сидела Рита, притаилось странное, вызывающее безотчетный страх существо. Отливающая металлом треугольная голова, ничего не выражающие огромные ячеистые глаза. Тонкие прутики антенны, торчащие на голове, нацелились прямо на Риту. За бревном словно привстал на дыбки гигантский муравей. Рядом с ним виднелись другие.
Что-то угрожающее почудилось Сухорукову в позе «муравья». Он загородил собой Риту и шагнул вперед. Тут же острая боль пронзила виски, заставила остановиться, шагнуть назад.
Рита сбивчиво говорила, что на сопке произошел контакт землян и инопланетян. Прибыли они с планеты Руфа, как ее назвала Рита, из далекой Солнечной системы в созвездии Скорпиона. Биологическое строение инопланетян существенно отличалось от строения высших земных организмов. И тем не менее они вполне вписывались в земную систематику животного мира…
На Руфе, как и на Земле, жизнь эволюционировала по двум основным путям: неуклонной машинообразной целесообразности (классический пример — земные насекомые, в которых с рождения заложены все навыки и знания) и гибкого, бесконечно варьирующего поведения (классический пример — земные млекопитающие). Второй путь на Земле привел к созданию разумного существа — человека. На Руфе более плодотворным оказался первый путь…
Мозг насекомого — идеальный многопрограммный автомат, превосходящий по ряду параметров современные ЭВМ. На Земле он так и остался автоматом, в нем не блеснула искра разума. А на Руфе эволюция сделала качественный скачок в развитии одного из видов насекомых, по образу жизни схожих с земными муравьями. Мозг каждого (тот же многопрограммный аппарат) стал играть еще и роль логической ячейки, которые в совокупности образовывали коллективный разум. От количества логических ячеек прямо зависела мощь разума. И на планете медленно, но неуклонно происходило объединение больших и малых разумов.
Связь логических ячеек друг с другом осуществлялась посредством мощных биотоков. Группа в семь-десять индивидуумов уже способна к образованию отдельного разума. На планете существовал целый свод законов, регламентирующих образование этих разумов, так как именно они, а не отдельные бездушные индивидуумы представляли планету.
Разумные насекомые активно исследовали космос. Космические экспедиции чаще всего были строго специализированны. Отправлялась группа в три-четыре индивидуума, не способная к образованию разума. Тогда каждый из них выступал в роли жестко запрограммированного насекомого — робота. У земных муравьев в несравненно меньшем диапазоне наблюдается нечто подобное — у них свои солдаты, рабочие, пастухи. Геологов на Березовом Солдате посетили, можно сказать, коллеги — они были запрограммированы на изучение инопланетных полезных ископаемых. И насекомые выполнили бы свою задачу, не обращая внимания ни на что другое, если бы не непредвиденное обстоятельство…
Контакт двух цивилизаций привел к рождению третьей. Это было удивительно, но это было так. Родился новый разум, носителями которого стали наполовину земляне, наполовину инопланетяне. Мозг людей сыграл роль недостающих логических ячеек.
Процесс рождения нового разума был длительным и мучительно трудным, болезненным, причем в основном из-за людей, перенесших сильный стресс. Рита и Смагин неоднократно теряли сознание. Сказывалась и психологическая несовместимость людей, оказавшихся столь разными. К тому же каждый из них в отличие от инопланетян уже был носителем разума. И подсознательно боялся слияния, отчаянно сопротивлялся. И только высокая пластичность мозга людей, огромное количество запасных нейронов спасли их от безумия.
Закончив свой торопливый рассказ, Рита на прощание обняла Николая и, оглядываясь, пошла к бревну. Николай непроизвольно шагнул за ней, не обращая внимания на боль в висках, но навстречу уже шел Капитан.
— Осторожнее, Иваныч, у НЕГО очень высокая реактивность биополя. Капитан кивнул на сидящих. — Сейчас ОН прикладывает все усилия, чтобы вы не включились в биосвязь. В малой степени вы ее почувствовали на склоне после встречи с медведем.
Без Капитана Вороновой и Смагину было очень трудно. Пот градом катился по их лицам. Инопланетянам тоже доставалось, под невидимой тяжестью они жались к земле, оседали за бревном. Капитан с тревогой посмотрел на них, быстро подошел к бревну и уже с места крикнул:
— Об инопланетянах вам придется забыть до нашего возвращения, когда ОН достаточно окрепнет!
Через несколько минут Сухоруков и Редозубов остались одни. Трое бывших землян и трое инопланетян попросту растворились в воздухе, исчезли. У оставшихся на время померкло сознание. Придя в себя, они долго смотрели на потемневшее вдруг небо. Поднявшийся ветер потянул почему-то прямо вверх. Осенние листья, ковром устилавшие землю, закружились вокруг и тоже пошли вверх, закручиваясь спиралью…
Эти воспоминания вихрем проносились в голове, а приближающийся шар между тем вдруг резко увеличил размеры и яркость. В глазах людей потемнело на несколько секунд, а когда зрение восстановилось, все увидели, что шар исчез. А навстречу торопливо шла молодая женщина в полевой геологической одежде. Николай неуверенно поднялся со скамейки, подхватил ее на руки: «Рита!»
— Я вернулась к тебе, — тихо сказала Рита, — вернулась совсем…
Они медленно пошли по проспекту вниз, к реке. Там, в парке, долго сидели на скалистом берегу Амура. Сидели и… молчали.
Сухоруков сразу заметил, что Рита изменилась. Перед ним был человек, уверенный в себе, неимоверно повзрослевший, но оставшийся миловидной молодой женщиной. Николай ничего не сказал об этом, но Рита вдруг улыбнулась своей прежней улыбкой:
— Я ношу опыт трех земных и трех инопланетных жизней. Но пусть тебя не пугает дистанция между нами. Она — временная.
— А где сейчас Смагин и Федоров?
— Смагин, прежний Смагин, не оставил на земле ничего, что он искренне бы любил… Впрочем, нет уж прежних ни Смагина, ни Федорова, — Рита помолчала, вздохнула. — Я им очень обязана возвращением. Вернув меня на Землю и приняв на себя дополнительную нагрузку, они потеряли возможность выходить из структуры полиразума даже ненадолго. Теперь это единый неразрывный организм.
И он вскоре предстал перед людьми как сгусток энергии в качестве посредника между цивилизациями двух планет. Он не был привязан к определенной планете, его домом был безбрежный океан космоса. Для полиразума это было вполне возможно: живая материя сделала новый, качественный скачок в своем развитии. И полиразум, как звездный лоцман, нес через космический океан мысли, чувства и чаяния двух народов — Земли и Руфы.
Рита назвала его Капитаном…