1973–1976 годы

Макс вернулся в США и зажил более-менее обычной жизнью.

Ответственность была его всегдашней сыновней чертой, и основная причина, по которой он работал в семейном издательстве, крылась в желании быть подспорьем отцу после инфаркта. Со временем Герберт более-менее пришел в норму, и Макс решил вновь посвятить себя учебе.

Он возвратился в Массачусетс и с год преподавал там в своем Андоверском колледже испанский, пытаясь пронять учеников энтузиазмом, какой он в свое время перенял от сеньора Иглесиаса. Но работа почасовика была чем-то временным, и в конце года Макс получил грант на изучение культурной антропологии в Гарварде. Проучившись семестр, он понял, что принял ошибочное решение. Антропология, как выяснилось, уже не занималась изучением коренных народностей. Чистых, исконных этнических групп осталось всего ничего, а контакт с современной западной цивилизацией сам по себе обрекал эти немногие оставшиеся народы либо на медленное, либо на быстрое умирание.

Макс пришел к выводу, что на нынешнем этапе развития современный человек стал тем, что он обозначил понятием «негуманоидный индивид». На эту тему он написал эссе, которое, впрочем, не привлекло к себе внимания. В этом сочинении говорилось, что самые характерные признаки, благодаря которым гуманоид стал человеком, на протяжении эволюции мало-помалу стирались.

Профессора из Гарварда, однако, сочли, что он излишне романтизировал ранние цивилизации. Макс же, в свою очередь, упорствовал в убеждении, что в неуклонной погоне за техническим прогрессом, материальными благами и изобилием человек незаметно утратил что-то основополагающее.

Он анализировал ранние этнографические кинофильмы, сопоставлял их с собственными наблюдениями обособленно живущих племен Амазонки, этногрупп Индии, Анд и других отдаленных мест, антропологию которых Макс исследовал во время съемок своего материала. В итоге автор эссе делал вывод, что искусство жить в гармонии с природой человеком утеряно.

Некоторые из этих примитивных народов освоили выращивание садов, служивших не только источником пропитания, но и произведениями искусства. Они создали геометрические орнаменты, менявшие цвет со сменой времен года. Эти орнаментальные линии открывались подчас лишь со склонов гор над полями. Казалось бы, для чего такие несоразмерные усилия — неужто для того, чтобы придать продукции сельхозугодий дополнительную эстетику?

Другие культуры взлелеяли у себя сокровенные ритуалы музыки и танца, направленные, по сути, на исцеление и взращивание человеческих отношений. У некоторых так называемых первобытных племен существовали узоры, исполненные радости и созидательного творчества даже в мелочах. Взять хотя бы то, с какой любовью покрывалась резьбой палка-копалка, с каким тщанием черепок горшка расписывался цветами и узорами в знак благодарности почве, из которой он изготовлен.

Разумеется, Макс не отрицал благ современной цивилизации, равно как и ее отрадного изобилия. Он лишь подчеркивал, что за все это заплачена цена, которая приравнивается к полному отречению от своих изначально человеческих сущностных черт. На протяжении своей эволюции род людской преобразовался в потребителя, истинные, глубоко человеческие нужды которого отошли на второй план. Экономические и технологические императивы современного мира заменили исконные потребности человека. Лишь потребляя, нынешний индивид обретает статус, становится на достойную ступеньку и поддерживает за счет этого свою психологическую целостность.

Она обеспечивается непомерной ценой — эволюцией, на излете которой проступает во многом зомбированный, оторванный от своих корней негуманоидный индивид.

Формулируя свою неприглядную гипотезу, Макс и в самом себе с недовольством ощущал признаки этого индивида вместе с бессилием что-либо предпринять. Его уже не прельщали опутывающие по рукам и ногам императивы, имя которым «иметь» и «делать». Интересно, как сложилась бы его жизнь, останься он тогда в Трухильо с Марией? Он написал ей, как и обещал, и она ответила на письмо. Как Макс и догадывался, она теперь была замужем и уже вынашивала первенца.

Уверенность в том, что они с Марией уже были вместе в другой жизни, упорно жила в нем. Только, как видно, в этой жизни вдвоем им быть не суждено.

Во время учебы в Гарварде Максу продолжали поступать звонки с предложениями провести исследование или подобрать место под съемки того или иного документального фильма, что подразумевало путешествие в разные страны. С радостью используя возможность приобщиться к той или иной культуре, Макс с неизменной охотой брался за такие проекты и в довольно скором времени снискал себе среди голливудских кинопродюсеров славу безотказного поисковика. А таких людей, умеющих находить общий язык с местной бюрократией и решать вопросы логистики, в документальном кинопроизводстве не так много.

И вот, вопреки чаяниям отца, считавшего, что сын наконец одумается, бросит всю эту ерунду и переведется на бизнес-факультет Гарварда, — единственно дельный! — Макс решил окунуться в очередной кинопроект под названием «В поисках исторического Иисуса».

Его радовало то, что в нем, наряду с прочими, задействован и оператор памятных «Поисков древних тайн» Расс Арнольд. В общем, работа предстояла интересная… и тут Макс встретил исполнительного продюсера Аманду Хардинг.

Шефом Аманда Хардинг была невообразимым. Фигуристая, гривастая — в прошлом фотомодель, а затем актриса, — в итоге ни на одном из этих поприщ она не преуспела, но тем не менее сумела каким-то образом подняться до уровня продюсера, то ли за счет неукротимости характера, то ли по какой-то иной причине.

Эта особа была деспотом, истинной самодуркой. Никто ее не уважал, но это не мешало ей начальствовать, по крайней мере номинально.

Вечно всем недовольная, она шумно волновалась насчет всего, в особенности того, как она выглядит, чем ее кормят, хорошо ли постирана ее одежда и все такое прочее, никак не связанное с фильмом, из-за которого два месяца всей группе приходится колесить по пяти континентам и двенадцати странам.

Питалась дама исключительно тунцом в собственном соку, банки с которым ей приходилось периодически досылать в любую точку, невзирая на дороговизну и неудобство. Макс с ума сходил, вынужденно решая эти вопросы, вместо того чтобы заниматься непосредственно проектом.

Сюжет нового фильма вращался вокруг древних ахмадийя и иных религиозных сект, исповедующих, что Христос не умер на кресте, благополучно перенес муки, долгое время жил в Индии и других местах, а потом благополучно умер от старости в окружении любящей семьи и детей.

Ахмадийя считались мусульманской евангелической сектой, главным адептом которой был Мухаммад Зафрулла Хан, в шестидесятые служивший помощником секретаря ООН. Он написал книгу, где утверждал, что его секта располагает доказательствами своей правоты. Суть их зиждилась на буквальном значении слов «испустить дух» — фразы, используемой для описания крестных мук Иисуса.

Мухаммад Зафрулла Хан объяснял, что Христос перестал дышать, но это не означает, что Он фактически умер. Йоги могут задерживать дыхание на несколько дней кряду. Разумеется, таких способностей у Христа было с лихвой.

В книжке фигурировала еще так называемая мазь Иссы, которая, по словам Хана, по-прежнему используется в Индии и Пакистане для лечения ран и порезов. «Мазь Иссы» с хинди переводится как «мазь Иисуса» и названа так потому, что именно этим притиранием в свое время после снятия с креста был возвращен к жизни Христос.

Далее ахмадийя ссылались на гробницу со скульптурной фигурой, у которой на ладонях и ступнях виднеются отверстия именно в тех местах, где когда-то во время распятия они были у Христа. Сектанты считали, что это и есть гробница, где был похоронен Иисус, мирно почивший во сне. Это мнение стало одним из постулатов их веры.

Нынешние ахмадийя считали, что в тысяча восемьсот тридцать пятом году Сын Божий реинкарнировался в отдаленной деревушке Кадиан, близ пенджабского Амритсара в Индии. Амритсар был более известен своим золотым храмом, главным святилищем сикхов, которые в тех местах превосходили численностью индуистов и мусульман.

В обязанности Макса входила подготовка к интервью едва ли не с каждым главным духовным лицом и религиозным деятелем на планете. Их список включал далай-ламу, старших гуру Ришикеша, настоятеля греческого православного монастыря Маар Саба, что на библейской ничейной земле под Иерусалимом, тамошнего верховного раввина, предстоятеля англиканской церкви, нескольких верховных монахов из Японии, мусульманских святых из Дамаска, не считая несметного множества менее именитых, а то и самопровозглашенных духовных деятелей.

Интервью брались и у широко известных людей из разряда экстраординарных, от экстрасенсов до признанных и непризнанных гениев. Откровенно говоря, особого впечатления почти все они не производили. Ощущение было такое, что их больше заботит собственный авторитет, сбережение традиций и власть над своей паствой, нежели передача истинно духовного знания.

Интервью, которое Макса впечатлило, было взято у далай-ламы в его индийском доме, в Дхарамсале. Этот человек обладал подлинной притягательностью и открыто рассуждал и о положении в мире, и о собственных недостатках.

«В бедственном положении моего тибетского народа китайцы не так уж и виноваты, — говорил он. — Тибетское общество было коррумпированным и тираничным. У нас были крепостные, угнетенность и несправедливое общественное устройство. Китайцы все это подчистили, но излишне увлеклись. Они разрушают тибетскую культуру, и нам необходимо с ними сотрудничать, чтобы гарантировать более достойную судьбу моему народу.

Я существую для блага своего народа, — продолжал он. — И лидер я для него не только духовный, но и политический. Возможно, я последний из далай-лам: в будущем нужды в далай-ламах не будет. Если Тибет вольется в китайское общество, сохранив свою автономию, мое предназначение исполнится. Буддизму будет дано процветать.

Суть всех религий одинакова, тибетский ли это буддизм или что-то еще. Заповеди вашего Христа аналогичны учению нашего Будды. Свет есть свет, истина есть истина. Любовь и сострадание — это универсальные законы всех истинных религий. А за этим лишь то, в какие одежды рядиться. По нашей тибетской традиции наисвятейшие монахи носят самые смешные головные уборы. А все для напоминания о том, чтобы они не воспринимали себя чересчур серьезно».

Это интервью было, можно сказать, единственным лучом света. В целом же поездка вызывала скорее разочарование и упадок веры. А тут еще истеричные выходки Аманды и напыщенное властолюбие особ духовного звания, которых ему приходилось интервьюировать.

При этом Макс замечал, что негативная энергия Аманды, каким-то образом резонируя, отзывается взвинченностью у многих других участников проекта. Что это, как не косвенное доказательство той синхронности, с какой положительная или отрицательная энергия коррелирует со своим собственным вибрационным уровнем.

Макс часто размышлял о Двенадцати и о своих собственных духовных изысканиях. Кто так управил, что ему выпало встретиться со всеми этими религиозными и духовными авторитетами? Ни один из них с теми двенадцатью именами совершенно не ассоциировался. Ни с одним — кроме разве что далай-ламы — у него даже не вышло интересной беседы. Вера и упование простых людей и даже целых народов зачастую оказываются в единовластном распоряжении личностей, не руководствующихся ничем, кроме собственного догматизма.

Так зачем же ему вменили с ними встретиться?

Неужто он должен был «преисполниться благодати Божией»?

Сложно поверить. Каждая такая встреча придавала всеобщему религиозному пафосу лишь больший скептицизм. Какое уж тут духовное очищение. Чем больше к Максу относились как к некоему духовному медиуму, тем меньше он почитал тех, с кем встречался.

Апофеозом всему стал индийский Кадиан. Городок этот расцвел посреди пустыни, подтверждая таким образом одно из двенадцати пророчеств вновь воплощенного Христа, который, как утверждалось адептами ахмадийя, и основал их религию.

Макс прилетел в Лахор, где ему предстояло интервьюировать главу этой мощной секты. Ее участники не принадлежали к ортодоксальному исламу, но все равно считались мусульманами. По крайней мере все двадцать миллионов ее последователей изначально были правоверными. Прочие же мусульмане считали их отступниками и не только избегали контактов с еретиками, но безжалостно набрасывались на них везде, где только могли.

Глава ахмадийя и одевался, и держался подобно султану в большом тюрбане. С самого начала было ясно, что фильм он расценивает как возможность лишний раз восславить, а заодно и пропиарить свое учение. Он указал съемочной группе, что неплохо было бы заснять их огромный храм близ Лахора с десятками тысяч молящихся. Макс быстро смекнул, что этот спектакль и в самом деле будет смотреться эффектно. Изначально ему было сказано, что деревушка Кадиан занимает в проекте важное место. Хорошо, если он туда съездит, пообщается со старейшинами, а заодно и посмотрит место зарождения этого культа.

И вот Макс вылетел в Амритсар. Когда самолет приземлился, его попросили подождать, пока с борта не сойдут остальные пассажиры. Собравшись наконец спуститься с трапа, он ошеломленно обнаружил, что тот укрыт красным ковром, устилающим еще и изрядную часть взлетной полосы. По обе стороны красной дорожки стояли смуглолицые люди с гирляндами цветов, похожими на лианы. Стоило Максу ступить на землю, как на него тут же водрузили венки, свисавшие до колен. В конце дорожки стоял стол с чаем и печеньем, которые ему предложили отведать. После того как Макса представили хозяевам, то есть мэру города и старшему духовенству, он, по местной традиции, испил две чашки чая, закусил двумя печеньями и был с почетом препровожден в старинный белый «роллс-ройс», припаркованный неподалеку.

Его попросили сесть на заднее сиденье, а рядом устроились трое принимающих лиц в белых кафтанах, шальварах и приплюснутых папахах-пирожках, типичных для здешних мусульман.

Четверо на одном сиденье — многовато даже для «роллс-ройса», и Макс был вынужден мириться с запахом тел своих хозяев, как видно не злоупотребляющих чересчур частым мытьем в своей жемчужине пустыни.

Когда авто свернуло на грунтовку, дорога стала еще менее приятной. Никакие рессоры не могли совладать с ухабами, на которых лимузин трясло так, что Макса не на шутку укачало. Минут через сорок машина, замедлив ход, поравнялась с дорожным ответвлением, где дежурил какой-то мотоциклист. Судя по тому, что при виде «роллс-ройса» он не мешкая двинулся впереди, это было подобие эскорта. Следом за мотоциклом они вкруговую, мимо местного кладбища, устроенного на отшибе, въехали в городок. До центра «роллс-ройс» добирался нарочито неспешно, минут десять, не меньше, давая возможность местному населению изготовиться к приему высокого гостя.

Вот авто величаво остановилось, оркестр на подмостках грянул марш, и стал виден большой транспарант, на котором аршинными буквами торжественно алело приветствие гостю из Голливуда, написанное с ошибками.

Макс вылез из машины, после чего перед собравшимися с трибуны выступил мэр. В общем, сцена из сатирической комедии, где гротеск путается с бурлеском.

Под немолчный трезвон оркестра Макса повели по главной улице, где по бокам строго по духовному ранжиру стояли все местные жители, ждущие от гостя приветствий и благословения. Каждый норовил к нему прикоснуться и легонько обнять. А народу-то, между прочим, пара тысяч! Что же от костюма останется?

Макс поприветствовал без разбора весь город, а потом был отведен в особый гостевой дом, где его ждал пир, включающий все самые священные и просто вкусные блюда, какие только имелись у ахмадийя. Были здесь и финики, и свежепротертый кокос, и газированные напитки, и особые закуски, за которыми следовал ассортимент основных блюд — и вегетарианская экзотика, и мясные, и рыбные, и дичь. В общем, сплошное изобилие, что-то вроде нескончаемой рождественской трапезы.

Через пару часов, после недолгого и крайне необходимого отдыха, Макс готов был отправиться в ознакомительный поход. Лишь тут открылось, для чего ему был устроен такой поистине королевский прием.

Из двенадцати пророчеств, произнесенных в девятнадцатом веке отцом-основателем города и здешней религии в целом, на сегодня сбылись все.

Первые одиннадцать довольно туманных постулатов гласили примерно следующее.

Пустыне цвесть.

Первым двенадцати семействам прирасти несметным множеством уверовавших.

Быть великому храму на сотню тысяч верующих и более.

Эти и еще восемь величавых предсказаний, можно сказать, оправдались, но лишь с прибытием Макса, представляющего съемочную группу из Голливуда, сбывалось последнее пророчество.

И обрящет нас мир.

Ах вот оно что. Покончив с этой загадкой, Макс отбыл осматривать святые места, предлагаемые для съемок.

Очень скоро он понял, что ничего существенного в плане зрелищности здесь нет, да и воззрения ахмадийя не составляют для фильма ценности. Такова, видно, судьба многих пророчеств. Сбывшись, они греют лишь субъективное восприятие тех, кто в них верит… или старается не верить во что-либо другое.