— Когда я впервые увидел её, то поразился страху и недоверию в её глазах. Но что удивительно, она боялась не за себя. Интересно, да? Она никогда не переживала за себя. Сколько я ее знал, она постоянно боялась, паниковала, тряслась за кого-то другого. А вот за себя — нет! У неё напрочь отсутствовало чувство самосохранения. Она вставала в позу и не пускала в конус охранников в полной амуниции, прошедших специальную подготовку, для усмирения очередного подопытного демона (ну как же, они ведь могут пострадать!) и тут же заходила сама в одном медицинском халате, имея при себе лишь медвайпер. Это тоже своего рода глупость, которая сводила меня с ума, но глупость самоотверженная, безрассудная, во имя чего-то. А что с ней творилось, когда дело касалось ее любимца, которого она привезла с собой! К нему и близко никто не мог подойти без ее ведома. Дино. Дино… Странное имя для демона. Странно вообще давать демонам имена. Но она никогда не жила в рамках общепринятого. Творила, что хотела. Да что уж там, вила из меня веревки. Я ведь полюбил её как дочь. Её невозможно было не полюбить. Ох, как же она хохотала, так заразительно, ярко, трепетно, словно колокольчики катились со снежной горы. Умру, и последнее, что буду помнить, этот смех. София, да, она сразу же стала любимицей всей лаборатории, даже охранники не ворчали, когда она задерживалась в конусной допоздна, а ведь им тогда приходилось сверхурочно дежурить в режиме боевой готовности. Нет, серьёзно, ей даже слова не говорили, а мне, или Натану, или Дмитрию, или Колоскову, да кому угодно, стоило нам на минутку задержаться, так сразу же раздавалось недовольное сквозь зубы «не порядок, есть график…». А ведь она была не просто милой девочкой, она была гениальным учёным. Сколько же надо было иметь сил и терпения, чтобы противостоять дураку Гори. Да, я его знал, пересекались по молодости на какой-то конференции. Приверженец правил, бюрократ старого времени, глупый консерватор, но самое главное, трус, каких еще поискать. Я удивлён, что её исследования с Дино не прикрыли ещё на ранней стадии. Наверняка ей это стоило больших сил и трудов. А здесь у меня она раскрылась, она смогла полностью посвятить себя своему главному призванию — науке. Я освободил её хорошенькую головку от постоянной необходимости думать не только о туманном будущем своих исследований, но в первую очередь, о безопасности Дино. Я дал ей понять, что здесь этому демону ничего не грозит. И ведь это была сущая правда — я сам кому угодно перегрыз бы глотку, кто вздумал тронуть этого подопытного. Ведь то, что с ним происходило, не укладывалось в голове.

Вы знаете, что такое эволюция? Процесс, безусловно, естественный. Но этот процесс требует даже не десяток, а как минимум, сотню лет, он превышает срок жизни одного поколения. Проследить отдельно взятый пример процесса эволюции можно в учебнике биологии. А что вы скажете, если я признаюсь, что это происходило на наших глазах ежедневно. Я до сих пор не знаю, что послужило толчком, но Дино начал стремительно эволюционировать. Это неимоверно, каждую минуту приборы фиксировали у него появление новых клеток, которые, как кирпичики, постепенно строили его. Он развивался, как зародыш в утробе. Началось формирование внутренних органов. Как же он мучился, нам приходилось держать его в постоянной сцепке, чтобы он не навредил в первую очередь самому себе. Вряд ли кто-то способен представить, какую ломку пережил этот демон. И София страдала вместе с ним, часами просиживала в его конусе, пока он ревел от боли. И клянусь, в глазах демона была жалоба, обида. Весь конус был окроплён кровью, когда у Дино прорезался рот, затем зубы, совсем как у младенца. Ох, как же он ревел! И зубы такие странные, островатые, что было проблемой, ведь он ими искусал в тряпьё то, что должно было служить ему губами. Через несколько дней появилась выпуклость с прорезями — согласно тестам, она исполняла те же функции, что и человеческий нос. Потом ушные каналы. Сформировался зрачок, правда, вертикальный, как у кошек, я конечно же настоящих имею в виду, а не анидроидов. Особой проблемой стали ногтевые пластины — феноменальные защитные свойства, прочные как сталь. Ими он расчёсывал себя в кровь. Постепенно боль сменилась непрекращаемым зудом. То есть он проходил все стадии выздоравливающего организма. По сути, с ним происходила настоящая адаптация: поведенческая, морфологическая и физиологическая. Он приобрёл совершенно новые черты, присущие нашему виду, но, что удивительно, не потерял и предковых черт. В итоге перед нами возник совершенно новый вид демона. Я был в ужасе и счастлив одновременно. Как человек, я понимал, какую опасность несёт этот процесс. Но как учёный, я получил невероятный объект для исследований. Мы приложили все силы, чтобы информация не вышла за пределы нашей лаборатории, это не должно было стать достоянием общественности и тем более Лиги. Уж я-то отдавал себе отчёт в том, что она тут же накинет свои сети на наши исследования.

София практически переехала в лабораторию, да что там, мы все дневали и ночевали там. В этот момент я и заметил, что она сблизилась с моим сыном. Сказать, что я благословлял этот союз, — ничего не сказать. О лучшей дочери я и мечтать не мог. Сын буквально осыпал её цветами и подарками. Думаю, если бы не исследования, они бы не стали затягивать со свадьбой. Но София не могла оставить своего демона. Она полностью переоборудовала его конус. Теперь он был больше похож на номер в дорогой гостинице. Поверите ли, демон спал! Понимаю, звучит фантастически, тем не менее это сущая правда. Кроме того, он начал принимать пищу! Простейшую, правда: листья салата, некоторые овощи, фрукты, опять же овощные бульоны. Удивительно, но факт — Дино не переносил мяса. Он не принимал его ни в каком виде, недовольно воротя нос. И всё это время София кормила его с ложечки, чистила и нарезала фрукты и овощи и по кусочку отправляла ему в рот. Как профессиональная сиделка, София учила этого демона правильно ходить, а не передвигаться скачками, принимать пищу, пережевывая, а не заглатывая, пользоваться речевым аппаратом. Он быстро освоил простейшие слова, утверждения, отрицания, лёгкие вопросы. Удивителен был его голос — грубый и неуверенный, очень низкий, но без хрипотцы, проникающий. Он говорил одно слово, и оно надолго зависало в пространстве, смакуемое воздухом. Нет, не понять, если не услышать самому. Как же быстро он развивался в умственном и личностном плане. В отличие от обычного человека, мозг Дино задействовал шестьдесят процентов от своих возможностей, и впоследствии этот процент повышался. Как-то на начальной стадии обучения София заметила, что подопытный с маниакальной настырностью выкладывает из кубиков слово «абсолем». Ни один словарь, как старого времени, так и нового, не давал определения. Тогда мы забрали это слово себе. Мы создали новую демонологическую классификацию, добавив туда новый вид: абсолем — демон разумный, очеловеченный, способный к коммуникации. Этот термин я также подробно описал в своих исследованиях.

Удивительное дело, даже младшие лаборанты перестали бояться Дино, его не чурались даже охранники. Некоторые из них без страха заходили в прогулочный сектор, чтобы посмотреть, как София выгуливала его. Ну как выгуливала — гуляла. Они даже разговаривали. Дино уже ни к кому не проявлял агрессии, скорее любопытство, впрочем, его он проявлял по отношению ко всему. Другое дело, как он реагировал на Софию. Он заранее ощущал её появление, его обоняние было развито сильнее, чем у охотничьей собаки. Когда она была рядом, приборы фиксировали моментальное изменение в его настроении, уровень дофамина и еще одного неизвестного нам гормона существенно подскакивал, на полтора градуса повышалась температура его кожи. Кстати, о его кожном покрове нужно сказать отдельно. Он изменился, исчез яркий красный цвет, кожа посветлела. В какой-то момент она стала стандартного человеческого цвета, и я был уверен, что на этом изменения прекратятся. Но его кожа продолжала меняться и существенно бледнеть. Кровь совершенно не приливала, он был прямо-таки мертвецки бледен. И на этом фоне сильно выделялись его крупные потемневшие глаза, почти что чёрные. Его губы зажили, хотя «губы» громко сказано, они были настолько тонкие, что, считай, их почти и не было. Просто широкая тонкая прорезь, скрывавшая ряд острейших зубов. Удивительно, да? Зубы, как у него, первейший признак хищника. Во рту у него были скрыты настоящие жернова, способные перемолоть что угодно, а он даже не переносил вида мяса, никакого, ни птицу, ни свинину, ни говядину, даже рыбу отказывался принимать. Зато очень полюбил сырую морковь. Поначалу София протирала ее с сахаром, ну говорю же, совсем как с ребенком, потом он начал грызть её самостоятельно.

Все свои наблюдения я записывал очень подробно, не просто голые научные факты, но со своими ремарками и характеристиками, со своим видением ситуации. Ни в одной строчке я не выразил опасения касательно поведения этого демона, ни единым словом; наоборот, я с уверенностью заявлял, что этот красный рядовой — наш ключ к спасению, к завершению давнего противостояния человечества и демонов. В какой момент в его хрупком, не оформившемся сознании произошёл надлом? Я не знаю. Я обязан был заметить перемены в поведении подопытного, но я не заметил — и всю жизнь буду корить себя за это.

Дино больше не содержался в охранном конусе. Для него был специально оборудован целый сектор. Я не отрицаю, что он был нашпигован датчиками и камерами наблюдения. Всё это было, конечно. Но то было исключительно для научных наблюдений, а не для охранного надзора. Да, с Дино мы потеряли всякую осторожность и бдительность…

Я уже собирался уходить из лаборатории, когда сработала тревожная сирена. Это был красный код — высшая степень опасности. Все входы и выходы были моментально заблокированы. Вместе со старшим лаборантом Колосковым я оказался заперт в коридоре на минус третьем. Прошло минут пятнадцать, прежде чем красный код сменился на жёлтый. Это означало, что личные карты старшего научного состава вновь начинали действовать. Я сразу же разблокировал дверь и бросился к лифтам. Я нутром чувствовал, что мне нужно в сектор, в котором содержался Дино. У нас было много подопытных, гораздо опаснее его, но я чуть ли не на физическом уровне ощущал, что ЧП произошло в его сексторе. Пытаясь сохранять самообладание, я нажал на кнопку минус шестнадцатого этажа. О, как же долго он ехал. Эти семь секунд показались мне вечностью…

Двери раскрылись, и мне в глаза ударил яркий аварийный свет. Кругом сновали жёлтые фигуры — охранники, моментально заполнившие этаж. Кто-то из них заметил меня.

— Иван Павлович, стойте, вам туда не нужно!

Я отпихнул его, словно малого ребёнка. Не знаю, откуда во мне в тот момент взялось столько сил.

— Держите Корсакова, не пускайте! — это кричал Натан Ор.

Но я уже увидел тело. Бросив один лишь беглый полусумасшедший взгляд, я понял — Дмитрий мертв. Неестественный излом тела, широко раскрытые глаза, остекленело уставившиеся в одну точку, не оставляли никакой надежды. Вскрытие потом показало, что его голова была повёрнута на сто восемьдесят градусов одним мощным движением. Это можно сделать единственным способом — обхватить за верхнюю часть и резко повернуть, сломав позвонки и разорвав мышцы. Вы ведь уже догадались, что лишь один чел… одно существо обладало подобной физической силой. Но даже в тот момент, склонившись над мёртвым сыном, я не мог до конца поверить, что это сделал Дино. Что могло спровоцировать?

— Где София?

Я выпрямился и посмотрел на Натана. Тот развел руками. И тут меня прошиб холодный пот. Я всегда был реалистом и прагматиком. Мой мозг уже впитал, записал и смирился с информацией о том, что сын мёртв и его не вернуть. Но София-то? Моя девочка, которую я любил как дочь…

— Немедленно заблокировать все выходы, — сказал я руководителю охраны.

— Мы не имеем права — существует вероятность, что мы заблокируем людей в одном секторе с опасным объектом.

Я сделал шаг вперёд, схватил человека, стоявшего передо мной, за жёлтые лацканы и приподнял.

— Немедленно исполнять, — процедил я.

Даже не пытаясь вырваться, тот беспомощно посмотрел на Натана. Ор подскочил к нам и с трудом разжал мои руки:

— Иван, успокойся. Это их работа. У них есть утверждённые инструкции. Ты же прекрасно знаешь — только первые пятнадцать минут, чтобы не дать сбежать объекту. Если за это время мы не перехватили его, то обязаны разблокировать все сектора.

Конечно, я это прекрасно знал, ведь я был одним из тех, кто составлял и утверждал эти правила.

— Какого… — я постарался взять себя в руки, — почему его не сумели поймать и ликвидировать за это время?

Натан Ор покачал головой:

— Иван, ты же понимаешь, что были брошены все силы. Сейчас охрана прочёсывает здание.

Я прекрасно осознавал, что это бесполезно. Если Дино не поймали в первые минуты, то теперь его и подавно не найдут. Он уже был далеко отсюда. Ведь отныне он был демон разумный — абсолем. Конечно, в тот момент я не мог мыслить до конца объективно. На моих глазах тело моего единственного сына упаковали в чёрный мешок. Я шел следом за каталкой, пытаясь понять, что делать дальше, где София, жива ли она, что Дино… как жить дальше… Все путалось, мысли перескакивали с одного на другое, как испуганное скользкое земноводное. Такие же мерзкие, холодные, серые. Беспросветные.

Уже позже я анализировал: ни одна камера не зафиксировала момент нападения, все они были отключены. Это мог сделать только тот, у кого был высший допуск. Неужели сам Дмитрий? Но зачем? Что у них там произошло? И опять же самое главное, где София? У меня была такая потребность узнать, где эта девочка, что с ней… Впервые в жизни я ощутил жжение где-то глубоко внутри, страшный зуд, потребность обратиться не к кому-то из окружающих, а к чему-то высшему, кто точно услышит и поймёт, и в тоже время я жаждал интимности этой беседы. Меня раздирали противоречия. Как пеликан, я готов был расклевать, разодрать свою грудь и положить своё трепещущее сердце перед тем, кто утолит мое желание. И в этот момент пришло осознание, что это боль. Боль не сердца, но той части нас, которую мы давно считаем мифом, — души. Как же она стенала от всего пережитого. Я мог заглушить всё убойной дозой криодора, но мысль о той омертвелости, которая вновь покроет меня непробиваемой бронёй, сводила с ума. Мне было до жути больно и горько, но то было настоящее, естественное, природное. Именно то, что и должен ощущать человек, потерявший ребенка. И криодор, который частично избавил бы меня от горя и боли, был бы предательством по отношению к сыну. Я должен был оплакать его в полной мере…

Я знал, что окружающие начали считать меня ненормальным. А я стал свободен. Подыхающим от горя, но свободным. Они поставили меня на учёт. Вы же знаете, что человек, добровольно отказывающийся от приёма криодора, обязан сообщить об этом своему врачу. Вы думаете, это остается между вами и вашим доктором? Врачебная тайна? Как бы не так! Он тут же сообщает об этом в медсектор Лиги, который незамедлительно вносит несчастного в особый список. С этих пор человек находится под незримым колпаком Лиги. Я знаю это. Я же работал в этой системе, не забывайте. Я был свидетелем, как мои коллеги передавали соответствующую информацию в Лигу, и я считал это нормальным, ведь Лига — это Закон. Много позже, когда криодор окончательно вышел из моего организма, я понял, что благодаря этому лекарству Лига пытается контролировать людей, лишить их бурных эмоций и страстей, делающих массы сильными и недовольными. Вместо этого люди счастливы и удовлетворены. Вы скажете, что плохого в том, что люди полностью довольны своей жизнью? Вы, безусловно, правы, но с другой стороны, они ведь не ощущают эту жизнь в полной мере, а человеческое существование — это не только счастье и довольство.

Я начал много размышлять на эту тему, много читать, причем я искал книги старого времени: лишь они, да и то не все, могли хоть как-то утолить мою страсть и любопытство. Я пытался найти информацию про одну старую сферу жизни человека — веру. Я по крупицам собирал все знания, которые можно было добыть. И мне становилось легче. Я что-то обретал. До сих пор этому нет названия. Лишь сам для себя я могу объяснить, что это и для чего, но другому человеку — никогда. И не потому, что не хочу, а потому, что слов не подберу, не сумею.

Когда я понял, что готов, я приступил к чтению главной книги своей жизни. Вы даже не представляете, чего мне стоило найти её. Она не значилась ни в одном хранилище мира, я изучил все красные списки — бесполезно. Я связывался с коллекционерами, но большинство из них даже не подозревали о ее существовании. И когда я уже было отчаялся разыскать ее, ко мне постучали в дверь. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». В дверь ко мне постучали. Я никого не ждал и не желал никого видеть, а потому встретил гостя не самым любезным образом. Но он не обиделся и не ушел. Он понимал, что человек, который ищет подобную книгу, делает это не просто так.

— Я слышал, вы ищете Библию? — тихо и устало проговорил он, оглядывая мое жилище. — У меня она есть. Я могу отдать её вам, если у вас всё ещё есть в ней потребность.

Я не знал, что ответить. Я был поражён. Неужели стоящий передо мной человек готов был с лёгкостью расстаться с самым великим сокровищем, которое существовало на земле?

Он всё понял по моему лицу. Не говоря больше ни слова, он снял свой пыльный рюкзак, расстегнул кожаные ремешки и раскрыл его. Оттуда он достал что-то, завёрнутое в белую ткань. Я уже понимал, что это было. Мой гость положил свёрток на стол и бережно развернул. Я молча рассматривал книгу. Обычная черная обложка, изрядно потёртые уголки, перекошенный размягченный корешок, потускневшие от времени золотые буквы. Всего одно слово.

Я боялся обидеть стоящего рядом со мной человека, тем не менее я набрался смелости:

— Сколько я должен заплатить?

Человек поднял на меня свои усталые глаза, я заметил, что веки у него воспалены и покраснели. Он посмотрел на меня, затем произнес, будто и не было моего вопроса:

— Мне уже пора, пожалуй, я пойду.

Я спросил его имя, уже стоя на крыльце своего дома, но он сделал вид, что не услышал. Через секунду он вышел за калитку. Больше я его никогда не видел, хотя многое бы отдал, чтобы поговорить с ним. Но признаюсь, в тот момент я не настаивал, я не бежал за ним — возможно, где-то глубоко внутри я опасался, что незнакомец передумает и заберёт книгу. Я поспешил обратно в гостиную. Я запер все двери, плотно зашторил окна и принялся читать. Я держал ее, как младенца, нежно и с трепетом переворачивая одну страницу за другой. Ох, что за картины вырисовывались перед моим взглядом, какая истина открывалась мне. И тогда я воскликнул: «Господи!»

Я окончательно позабыл о той жизни, мне было прекрасно в полном одиночестве, хотя уже тогда я понял — я не одинок, Он всегда незримо присутствовал рядом со мной. Я отрешился от происходящего вокруг — это произошло само собой, непроизвольно. Я не проверял почту, не отвечал на звонки, ни с кем не общался. Хотя, забегая вперед или возвращаясь назад, тут уж кому как удобнее, один звонок мне все же стоило сделать. Подробный отчет проекта “Дино” — все результаты исследований, наблюдения, выводы, фотоматериалы и прочее — я оформил и подготовил к печати. Это должно было стать нашим общим триумфом, нашим ключом к спасению, огромным шагом по направлению к такому фантастическому понятию, как мирное сосуществование человека и демона. Научный издатель забрал у меня мой труд накануне трагедии с сыном. Когда всё произошло, мне, понятное дело, было не до книги. В тот момент я, честно говоря, вообще забыл о ней. И лишь когда мне прислали код авторского экземпляра, я вспомнил об этом. Понятно, что уже было поздно что-либо менять. Код был занесён во Всемирный реестр, а образцы отправлены во все профильные учебные заведения мира. Единственное, что я смог сделать, так это добиться внесения издания в красный список, чтобы оно было помещено в особое хранилище и как можно меньше людей имело к нему доступ. Я также сумел уничтожить развёрнутую рецензию в реестре и все упоминания об этой книге в мировых учебных каталогах. И я добился своего — издание прошло незамеченным, и все эти годы книга тихо пылилась в закрытых хранилищах. И никто о ней не вспоминал, как и обо мне. Я стал настоящим отшельником, даже самые близкие люди отдалились от меня. С кем-то я сам перестал общаться, кто-то сам самоустранился из моей жизни. К последним, кстати, относился Натан Ор. Он так и не простил мне того, что я сделал. Хотя я уверен, что, обладая возможностями, которые ему предоставила Лига, он очень быстро восстановил большую часть наших исследований. Для полного успеха ему не хватало лишь нужного подопытного.

Как бы то ни было, каких-то значимых людей в моей жизни не осталось. Как-то вечером я сидел дома один, впрочем, уточнение это лишнее, тогда я всегда был один… я сидел и читал. И услышал стук в дверь. Робкий. Скорее даже не стучались, а поскреблись. Воровато как-то. Когда я открыл дверь, то подумал, что у меня началась болезнь старого времени: горячка, бред. Правильнее — галлюцинации… Она стояла, опираясь о косяк. Выглядела такой изможденной, замученной. Бледная. Бедная.

Ее огромные выразительные глаза казались еще больше из-за тёмных кругов под ними. Кожа словно просвечивала от обезвоживания, казалось, можно было разглядеть каждую жилочку. Она была такой хрупкой, несчастной, усталой, но её глаза смотрели на меня с такой любовью и добротой, что я разрыдался. Я сжал ее в объятиях так крепко, что у неё захрустели кости. Она тут же испуганно высвободилась, прикрыв живот руками. Только тогда я увидел, что свободное пальто прикрывает округлившийся живот. Я тут же всё понял. София носила под сердцем моего внука. Какие еще нужны были доказательства существования Того, о Ком говорилось в этой великой книге?! Он есть, и Он милостив, проговорил я.

В тот вечер я не расспрашивал ее ни о чём. Ей нужен был отдых. Я переодел ее и уложил, предварительно накормив. Кажется, тогда она проспала почти сутки. Когда очнулась, ее вновь мучил голод, уж не знаю, когда она последний раз ела до того, как добралась до меня. Едва утолив голод, она снова уснула. Лишь на третьи сутки мы смогли поговорить. Уминая хлебно-солевой салат, она смотрела на меня исподлобья, как зверёк, испуганно и вместе с тем радостно, глаза искрились. Я не мог насмотреться на нее. Когда она покончила с едой, я наконец спросил:

— Соня, что там произошло?

Она вмиг изменилась, скулы напряглись, подбородок дрогнул, а глаза заволокла пелена грусти. Прежде чем она отвернулась, я успел заметить, что она нахмурилась.

— Все произошло так быстро, — не поворачиваясь, тихо проговорила София, — я даже не успела ничего понять. Мы разговаривали с Димой, он показывал мне результаты последнего сканирования сердец Дино.

— Где был сам Дино?

София тяжело сглотнула, она обернулась, теперь в её глазах блестели слёзы.

— Рядом, — прошептала она.

Я видел, с каким трудом дается ей каждое слово, но я должен был знать.

— Продолжай.

— Он сидел за столом и занимался решением логических задач. Ты же знаешь, что в последнее время он демонстрировал в этом потрясающие успехи. Меня даже пугала феноменальная динамика в его умственном развитии. В тот вечер мы перешли с ним на уровень семь плюс.

— Думал, это произойдет не раньше следующего месяца. — Всё-таки нутро учёного было во мне неискоренимо.

— Я тоже, — кивнула София и умолкла.

Она знала, что я жду от нее продолжения рассказа, и, видимо, собиралась с мыслями. Я не торопил. Лишние пару минут ожидания были ничто по сравнению с тем, сколько я ждал, чтобы получить ответы. София не стала долго томить:

— Я не знаю, что именно произошло, возможно, мы с Димой немного повысили голос, обсуждая результаты, возможно, это была неконтролируемая реакция, обусловленная прежними инстинктами. Я не знаю… — Она бессильно пожала плечами. — Мне кажется, он некоторое время наблюдал за нами и в какой-то момент сорвался. Он отшвырнул меня в сторону, я отлетела к стене и сильно ударилась головой. Дальше ничего. Не знаю, сколько времени я провела без сознания. Очнулась в какой-то небольшой комнате. В ней было всё необходимое для жизнедеятельности, но не было ни одного окна. Я не знала, где мы: над землей, под землей, в России, в Европе, на Островах? Что это — гараж, бункер, дом, бытовой сектор? Не было слышно никаких посторонних звуков. Я звала на помощь, но никто не отзывался.

Я смотрел на неё и с трудом понимал, как она все это сумела пережить, находясь в положении. Сколько ж сил было дано природой этой хрупкой девушке… София продолжила:

— Через некоторое время, когда я окончательно выбилась из сил и охрипла, появился он. Дино. Не сказал ни слова, даже не посмотрел на меня. Просто оставил поднос с едой и вышел. В тот раз я не притронулась к еде. Не стала я есть и на следующий день. Я отказывалась от пищи, надеясь, что это спровоцирует его на какие-то действия, но, судя по всему, Дино было всё равно. Я поняла, что если и дальше буду упорствовать, то долго не протяну. Я начала пить воду, когда он уходил. Но мне кажется, он видел это. У меня было ощущение, что он постоянно наблюдал за мной. Однажды, как обычно, он принёс еду, но задержался. Он внимательно рассматривал меня, затем быстро вышел, но через некоторое время вернулся с микроскриннингом. Он молча положил его передо мной и вышел. Я была поражена. Я уже давно поняла, что беременна, но как это понял Дино? Ведь живота ещё даже не было видно. Мне ничего не оставалось. Я провела скриннинг, который, конечно же подтвердил мою беременность — я была на третьем месяце. Я очень боялась реакции абсолема, но ничего не изменилось. Совершенно. Он всё так же приносил мне еду, правда, теперь на подносе часто были свежие фрукты, овощи, творог, орехи, рыба. Он по-прежнему забирал мою одежду, приносил обратно чистую, иногда даже выводил на прогулку, так я поняла, что мы находимся где-то за городом. Дом был в какой-то сельской местности на отшибе, тогда я и поняла, что кричать и звать на помощь бесполезно. Но я больше и не делала попыток сбежать. Я полностью сосредоточилась на своем ребёнке. Теперь я съедала всё, что он приносил, много спала, старалась не думать о том, что меня ждёт. Дино явно заметил перемены в моем поведении. Я почувствовала, что и он постепенно расслабился. Порой он даже не блокировал дверь моей комнаты, впрочем, я и не пыталась её покинуть. Во-первых, я не знала, где мы находимся, как близко люди. Вовторых, и это самое главное, беременность проходила очень тяжело. Я с трудом вставала по утрам, мне все время хотелось лежать, но я пересиливала себя. Однажды, проснувшись, я не увидела привычного завтрака на подносе. Я встала и начала бродить по дому. В то утро мне было особенно плохо, и я придерживалась за стены. Тошнотворный комок всё подкатывал к горлу, и в какой-то момент я не выдержала и сложилась пополам. Меня всю трясло, я не могла понять, холодно мне или жарко, ледяные или горячие капли стекают по спине, я лишь чувствовала ручейки, текущие по хребту, капли пота выступили на висках, над верхней губой, на груди, меня всю трясло. Мне было так плохо, хотелось увидеть хоть кого-то. Я начала звать Дино, но даже он не отзывался. Вытерев рот, я с трудом встала на ноги и пошла дальше. Я решила вернуться в свою комнату и прилечь, но очередной приступ тошноты скрутил меня через несколько шагов. Больше я не поднималась. Я потеряла сознание. Когда я очнулась, уже было темно. Не знаю, каким чудом нашла в себе силы подняться и добрести до двери. То, что я увидела во дворе перед домом, поразило меня. Там стоял флип с маркировкой Большой Московской лаборатории. И он был на ходу! Я тут же взобралась в него и взяла курс на это место.

София замолчала. Я же в тот момент совершенно опешил.

— В ночь, когда погиб сын, из дальнего ангара лаборатории действительно исчез резервный флип. Но это же невозможно, абсолем не был обучен навыкам пилота. — Я пораженно покачал головой и посмотрел на Софию. — Где этот флип сейчас?

Она виновато приподняла плечи, чуть закусив нижнюю губу:

— Я его утопила. Не знаю, что на меня нашло, но я боялась, что он отследит меня по этому флипу. Я посадила его на дно озера, которое находится в паре километров отсюда.

Я до сих пор не знаю, чем руководствовался абсолем, когда похищал Софию, зачем он держал её в том доме, и вообще, что это за дом и почему в итоге отпустил. Я бы дорого заплатил, чтобы получить ответы на эти вопросы, но увы. Впрочем, в тот момент я был счастлив и без ответов. София была жива и сидела передо мной, более того, она носила под сердцем моего внука. О чём ещё можно было мечтать?!

Не сговариваясь, мы как-то обоюдно решили никому ничего не сообщать. Её бы замучили официальными в таких случаях процедурами, хотя в каких таких случаях? Ничего подобного ранее не происходило. Чтобы демон похитил человека, ухаживал за ним, а потом добровольно отпустил… Да Софию бы заморили вопросами, а ей нужен был покой, так как беременность действительно проходила очень тяжело. Её тело было не подготовлено, она ведь не планировала, да и кто сейчас рожает сам для себя? Я не смог приобрести всё необходимое для родов, не вызывая подозрений, поэтому мы готовились сделать это по старинке: тазы с теплой водой, полотенца и обычные антисептики и обезболивающее. Благо этого добра у меня было предостаточно. София не выходила из дома, чтобы никому не попасться на глаза. Она не хотела никого видеть. Всё необходимое я ей приносил. Как самая настоящая нянька, я с утра начинал готовить, чтобы каждый день она ела только самое свежее. Когда она отдыхала днем, я драил дом, чтобы не было ни пылинки. Вечерами я развлекал её чтением или старыми настольными играми. Иногда она что-то писала в своём дневнике, иногда писала письма домой, врала в них, конечно, но иного выбора у неё не было. Должен сказать, это было с моего молчаливого одобрения, ведь всё, что могло нарушить наш хрупкий мир, меня пугало. Я боялся, что их у меня отберут: мою девочку и внука. Да, мне пришлось сказать, что София моя племянница. Соседи однажды заметили ее, когда она дышала свежим воздухом на крыльце. И конечно, у людей могли возникнуть вопросы, почему незнакомая беременная женщина живет в моем доме.

С каждым днем Софии становилось всё хуже. Я никогда не видел, чтобы беременная так мучилась, хотя повидал немало — когда-то мать Дмитрия работала в производственном секторе компании «Новая жизнь». Там бывали тяжёлые случаи, но то, что переживала София, было за гранью. Плод высасывал из неё все жизненные силы. Сама она стала худенькая как тростинка, хрупкая, но живот был каких-то неимоверных размеров. Вначале я думал, что близнецы, но затем нашёл свой старый портативный скриннинг — ребёнок был один. В последние недели беременности София не могла встать с кровати даже с моей помощью. Я кормил ее с ложки, обтирал тёплыми влажными полотенцами, убирал волосы. А она лишь благодарно смотрела на меня…

Когда начались схватки, я был готов. По крайней мере, я так думал. Что может быть проще, чем провести процесс деторождения? — скажете вы. Но не забывайте, у меня не было всего необходимого, я не вводил Софию в состояние сна, она мучилась от первой до последней секунды. Своей. Своей последней секунды. Она даже не увидела своего ребёнка. Пуповину я отрезал уже от мёртвой женщины.

Я готов был уничтожить себя. Почему я, старый дурак, не обратился в медицинский сектор? Ведь видел же, что всё серьёзно, что не готова она рожать самостоятельно. Но я так боялся ее потерять, боялся, что ее заберут от меня. И в наказание за свой эгоизм я потерял её навсегда.

Из чувства прострации меня вывел младенец. Барахтаясь в родовой жидкости, он вдруг пронзительно закричал. Как же он кричал, я думал, что оглохну. Так остро, до подкорок пробирало. Я тут же схватил внука и далее всё делал на автомате. Помыл, проверил, провел поверхностный скриннинг. Всё было в норме, ребёнок был совершенно здоров, что было удивительно, учитывая состояние его матери в последние месяцы беременности. Вскоре он замолчал, нет, не уснул, а просто замолчал. Лежал тихо, водя из стороны в сторону огромными, ещё мутными, не сфокусировавшимися зрачками. Он словно давал мне возможность позаботиться о Софии. Решить, что делать дальше. Я отнёс Адриана наверх, в спальню матери. Да, так его хотела назвать София, мы не раз обсуждали имя будущего ребенка. Она говорила, что это дань памяти дедушки по материнской линии. Итак, я отнёс Адриана наверх. Затем вернулся, обмыл Софию, переодел. Оставалось самое сложное. Я знал, что нарушаю все мыслимые законы, храня в подвале вирусные образцы, но они сохранились ещё с прежних времен, когда я брал работу на дом, я их перевёз вместе с остальными вещами. Я спустился в подвал и выбрал вирус илиридия. Не все знают, но это один из немногих вирусов, который приживается и начинает паразитировать в уже мёртвом теле. Я ввёл полторы дозы Софии под лопатку, теперь нужно было действовать быстро, и я позвонил в медсектор.

— Ваше местоположение определено. Вызов экстренный? Высылать медицинскую бригаду?

— Нет, уже не экстренный. Вынужден сообщить о смерти моей гостьи. Она сгорела очень быстро, подозреваю, что это лихорадка илиридия.

— Вы медицинский работник?

Я натужно вздохнул и произнес:

— Говорит профессор Иван Корсаков.

На том конце запнулись на полуслове. Затем быстро затараторили:

— Иван Павлович, это такая честь для меня. На последнем курсе мы разбирали ваши опыты с аккумуляцией энергии сарафов. Уникальные… простите, простите меня… ваша гостья. Скажите, пожалуйста, род деятельности вашей гостьи…

— Смежный с моим, — перебил я, — скорее всего, она контактировала с опасными образцами, когда проводила опыты. Я точно не в курсе, она не успела рассказать. Когда она приехала, то уже плохо выглядела.

Тело Софии забрали через час. Поверхностный скриннинг подтвердил лихорадку илиридия, поэтому вскрытие не делали. Правилами предписано, что в течение суток тело, пораженное подобным вирусом, необходимо кремировать. Софию кремировали в течение получаса — всё-таки моё имя ещё что-то да значило. Удостоверившись, что всё завершено, я поспешил убраться из медсектора, чтобы не столкнуться с родственниками Софии, которым уже сообщили о несчастном случае.

Когда я вернулся, то очень удивился тишине. Я рассчитывал, что меня встретит заливистый младенческий плач, но вместо этого ничего. Тихо, как будто никого и не было. Я молнией взлетел на второй этаж. И только удостоверившись, что он на месте, я вздохнул с облегчением. Он выпростался из пеленки и лежал, покряхтывая. Глаза его по-прежнему ходили ходуном, будто он что-то мог разглядеть. Я подошёл к нему, закутал в смятую пелёнку и прижал к груди. Удивительно, но тёпленький комочек, самое дорогое, что у меня оставалось на свете, и сейчас не разрыдался.

Это был чудо-ребенок. Он никогда не плакал, мог покапризничать, когда был голоден, но по большей части вел себя спокойно. Лежал на спине, задрав ноги к потолку, и все шарил глазами вокруг, будто впитывал всё, что видел. Готов поклясться, пару раз ловил себя на мысли, что у мальца слишком осознанный взгляд для его возраста. Но затем он дёргался, бил по воздуху сжатыми кулачками, пускал пузыри, и впечатление размывалось. Внешне Адриан пошёл в мать. Даже не знаю, что он взял от Димы, разве что упрямый, твёрдый подбородок, да и то смотря с какого ракурса посмотреть. Наверно, Димкины мозги были. Я помню сына в его возрасте, такой же смышленый, хотя Адриан в чём-то даже перещеголял отца: всё раньше — и первые шаги, и первое слово.

* * *

Корсаков опустил голову, разглядывая затёртые узоры на деревянном полу гостиной. Он водил зрачками, обрисовывая взглядом завитушки, вычерченные на паркете. Вспоминал. Улыбался. Воспоминания были приятными. Макс не торопил его. Он неожиданно легко прочувствовал состояние Корсакова. Молчала и Лира. Тилль, затаивший дыхание, казалось, вообще превратился в бесплотную тень. Гораздо живее и полнее их четверых живых были воспоминания старика, заполонившие комнату. Макс живо представил измученную сестру, лежащую на диване под тёплым пледом и смотрящую в окно, затем он увидел ползающего младенца, на которого не мог надышаться уставший, но счастливый Корсаков. И этот младенец — его племянник. Оказывается, у Макса была семья.

— Где сейчас мальчик? — подавшись вперёд, спросил он.

Корсаков оторвался от созерцания напольных узоров и посмотрел на Макса таким взглядом, будто не сразу сообразил, о чем речь.

— Адриан? Он со своей группой в Европе, они на лыжах катаются. Каникулы, — пояснил Корсаков. — Хотите увидеть его?

В голосе профессора появились напряжение и какая-то задавленность. Макс всё понял: старик боялся, что Макс заберёт у него внука. А ведь он имел на то полное право. За две минуты самый простой скриннинг подтвердит кровное родство Макса и Адриана. И они окажутся в равных правах — дед и дядя.

Иван Корсаков не отводил от него взгляда. Ждал ответа.

— Вы восемнадцать лет скрывали, что у меня есть племянник. Мальчик — моя единственная семья. — Говоря это, Макс видел, как рука Корсакова бессознательно сжала обивку дивана. Не выдерживая паузы и не мучая старика, он продолжил: — Но в то же время то, что вы сделали для моей сестры, не сделал бы никто в мире. Даже мне она побоялась довериться. И наверное, я заслужил того, что жил все эти годы в неведении. Но отныне я хочу присутствовать в жизни Адриана. Он должен знать меня. Я не хочу никаких потрясений для него, поэтому вы свяжетесь со мной, когда он вернётся, и как можно осторожнее подготовите его к моему приезду.

Корсаков кивнул. Он осознал, что никто не собирается отбирать у него внука. Его взгляд не преисполнился благодарности или облегчения, ничего не изменилось, возможно, в нём мелькнуло чуть уважения… или Максу показалось.

Они коротко попрощались. Корсаков пожал ему руку и кивнул Тиллю и Лире. И они вновь вышли на пронизывающий холод. Лира накинула на голову капюшон, Тилль натянул шапку на самые брови, Макс поднял воротник. Они молча направились к своему гостевому дому. Даже сейчас, спустя восемнадцать лет, Макс ощущал досаду. Как сестра могла быть такой доверчивой? Она искренне поверила в этого демона, за что и поплатилась. И будь она чужим человеком для Макса, он бы сказал «заслужила». Но то была его София, и он сам убил бы любого, кто так сказал бы о ней. Чихнувший Тилль прервал его размышления.

— Будь здоров, — обернувшись, сказала Лира.

Макс отвел взгляд от студентов и начал рассматривать тёмные стволы деревьев, неровной стеной высящиеся вдоль дороги, по которой они шли. И только сейчас он заметил, что сквозь голые деревья просвечивались невысокие серые полуразрушенные ограды. Макс удивлённо вскинул брови, но голос девушки отвлек его.

— Преподаватель Штайн, — сказала Лира, замедляя шаг, — я всё думаю про этого Дино. Мог ли он достигнуть той степени развития, когда стал способен управлять себе подобными. Мог ли он начать создавать таких же абсолемов?

Макс перевел взгляд на Лиру. Они остановились.

— Я не учёный, но подозреваю, что процесс эволюции нельзя контролировать или спровоцировать по своему желанию, — проговорил он.

Лира покачала головой:

— Мы не знаем, что это было. Профессор Корсаков сам признался, что они так и не поняли, что спровоцировало такой скачок в развитии Дино. А ведь этот демон мог понять, что сделало его абсолемом, и использовать это.

— Армия разумных демонов? — Тилль громко сглотнул, переводя круглые глаза с Лиры на Макса.

— Уверена, Дино и дальше прогрессировал, и неизвестно, какой степени развития он достиг, — продолжила Лира, не глядя на испуганного Тилля, — вспомните историю с флипом, его не учили пилотированию, но он сумел украсть летательный аппарат. Мозг Дино мог стать бомбой замедленного действия для человечества. Он мог достичь неимоверного интеллектуального развития, во многом превосходящего наше, но в то же время внутри он остался демоном, что подтвердил случай с Дмитрием Корсаковым.

— Самый умный и самый жестокий. — Тилль облек идею Лиры в несколько простых слов.

Макс смотрел Лире прямо в глаза. Он и сам всё понимал, но ему не хватало смелости высказать это вслух. У Лиры хватило. Хотя дети вообще безрассудно смелы. Впрочем, какой она ребёнок!

— Даже если и так, это всего лишь наши догадки, которые мы ничем не можем подтвердить.

Лира замотала головой, в порыве сделав шаг вперед:

— Уверена, это Дино стоит за всеми этими проникновениями в колледж либо кто-то из его последователей. Я ведь видела демона из плоти и крови, он был на пути к состоянию абсолема. Нам нужно выследить одного из них, и тогда мы сможем выйти на Дино.

Макс видел, как она возбуждена. Глаза девушки сияли нездоровым блеском. И он готов был убить себя за то, что дал слабину и взял студентов с собой. Еще не хватало, чтобы они занялись поиском абсолема.

— Нам ничего не нужно. И говоря «нам», я имею в виду в первую очередь вас. Вы еще студенты, и вам нужно как можно скорее забыть обо всем. Этим должна заниматься полиция.

— Но ведь полиция нам не поверила! И говоря «нам», я имею в виду всех нас. — Не отводя острого саркастического взгляда, Лира подошла уже практически вплотную к преподавателю.

Макс не понимал, чего хочет больше, избавиться от этой студентки сию же секунду или отхлестать по заднице.

— В конце концов, мы и сами практически полиция, — заметила Лира.

— Станете ею через шесть лет, если сдадите все экзамены, в чем я не уверен, — зло проворчал Макс, делая шаг назад.

Лира осталась стоять на месте. Она сложила руки на груди и продолжила буравить преподавателя колючим взглядом. Тилль разумно не влезал в их очередную перепалку. Он бы и дальше молчал, если бы не заметил кое-что.

— Кажется, там кто-то идет.

Макс и Лира, как по команде, обернулись и уставились в ту сторону, куда махнул Тилль. Темнело рано, и в сумерках сложно было понять, кто там, мужчина или женщина. Было очевидно, что их не заметили. Проваливаясь в снег, фигура неуклюже лавировала между голыми стволами. Она явно пробиралась в глубь леса.

— Это Маришка, — сузив глаза, наконец проговорила Лира.

— Но что ей понадобилось в лесу в такое время? — удивился Тилль.

— Кажется, она хочет попасть на кладбище, — сказал Макс.

Тилль и Лира перевели на него взгляд.

— Что такое кладбище? — спросил парень.

Макс удивленно посмотрел на студентов. В этот момент он особенно остро почувствовал свой возраст. Конечно, он тоже не застал того времени, когда люди использовали кладбища по назначению, но он, по крайней мере, знал, что это такое.

— Это старые захоронения людей. Раньше законом не возбранялось хоронить умерших в земле. Еще лет сто назад это можно было делать в виде особых исключений и по специальному разрешению, правда, уже тогда этим никто не пользовался. Сейчас же это невозможно ни при каких обстоятельствах. Кладбища повсеместно упразднили и уничтожили. В каких-то захолустьях этого делать не пришлось, они естественным образом пришли в забвение. Я видел одно такое заброшенное в одной деревне на юге Польши. У меня там была первая практика по естественному уничтожению демонов, — сказал Макс.

Рассказывая, он не отводил взгляда от фигуры Маришки, пока она не исчезла в темноте среди деревьев.

— Пойдем за ней? Может, ей нужна помощь, — предположила Лира.

— Не думаю, — покачал головой Макс. — Мне кажется, сейчас-то ей как раз не нужно никакое общество.

Они не пошли за Маришкой, но и не двинулись с места в сторону города. Через какое-то время Лира проговорила:

— Она возвращается.

Преодолевая снежные преграды, Маришка с трудом выбралась на дорогу и наклонилась, пытаясь отряхнуть длинную отяжелевшую шерстяную юбку от налипшего снега. Пока она сбивала комья, Макс сделал знак Тиллю и Лире, и они сами полезли в сторону деревьев. Углубляться в лес им не пришлось, их и так было не видно в быстро окутывавшей все вокруг темноте. Слишком поздно Макс заметил следы на снегу, которые вели к ним от дороги, но Маришка торопливо прошла мимо, даже не посмотрев в их сторону. Когда она скрылась за очередным поворотом, они вновь вернулись на дорогу. Не сговариваясь, они дошли до того места, откуда Маришка свернула в лес, и включили свои манипуляторы — яркие лучи прорезали темноту. Пройдя сквозь лесную посадку, они оказались на кладбище. Здесь тоже было много деревьев, но они росли не так густо. Пространство между ними было занято могилами. То тут, то там виднелись черные полусгнившие палки, покосившиеся ограды, полуразрушенные каменные плиты, покоящиеся под тяжелыми шапками снега.

— Осторожно, — проговорил Макс, подхватывая Лиру, споткнувшуюся об торчащий из снега кусок ограды.

Она молча кивнула, продолжая пораженно рассматривать кладбище.

— И что, они прямо под нами? — чуть ли не шепотом спросил Тилль.

— Да, — коротко ответил Макс, выискивая взглядом следы Маришки.

Судя по дрогнувшему лучу света, Тилля передернуло.

— Дикость какая-то, — совсем тихо прошептал он.

Макс наконец разглядел следы сапог Маришки. Они вели вглубь между неровно расположенными могилами. Он пошел по ним. Лира и Тилль пошли следом.

Далеко идти не пришлось. Даже и без следов они бы догадались, куда ходила Маришка. Среди омертвелости и забвения, царивших вокруг, этот пятачок явно выделялся. Он был огорожен ровным заборчиком, выкрашенным в кирпичный цвет. Внутри, судя по всему, было три захоронения. Над ближайшим высилась внушительная гранитная плита. Макс посветил на нее манипулятором. Лира охнула. «Павел Николаевич Корсаков, Павел Павлович Корсаков, Илья Павлович Корсаков», — было выбито на плите. Дата смерти у всех троих была одинаковая.

— Это же первые жертвы гипноза, — проговорила Лира.

— Отец и братья профессора Корсакова, — добавил Тилль.

Макс уже догадался, кому могла принадлежать вторая могила. Он посветил на каменную плиту, располагавшуюся над другой могилой.

— Лариса Андреевна Корсакова, — прочитал он, подтвердив свои догадки.

Следы на снегу вели к третьей могиле, над которой высилась небольшая каменная плита. У ее подножия лежали две свежие розы, еще не успевшие замерзнуть на морозе. Макс полоснул по плите светом, пытаясь разглядеть надпись, но табличка была слишком мала. Тогда он все-таки переступил через полуметровый заборчик и подошел ближе. «Дмитрий Иванович Корсаков», — гласила табличка. Брови Макса удивленно изогнулись. Он еще раз перечитал и посмотрел на дату смерти. Так и было, сын профессора Корсакова. Очевидно, хранение в подвале запрещенных вирусов было не единственным нарушением закона Ивана Корсакова.

— Старик тот еще фрукт, — проговорил Тилль у Макса за спиной.

Лира обошла преподавателя и присела рядом на корточки, разглядывая розы. Капюшон сполз с ее головы, и волосы красиво засеребрились в холодном свете манипулятора Макса. Девушка обернулась и посмотрела на него снизу вверх:

— Теперь понятно, почему Маришка добровольно не уезжает из этой глуши. Ее не отель здесь держит.

— А что? — все еще не понимал Тилль.

Лира посмотрела на друга:

— Она любила Дмитрия Корсакова. Очень сильно и, очевидно, безответно. И она не хочет уезжать от его захоронения, она ухаживает за ним.

— Это называется могила, — зачем-то сказал Макс.

Он отвернулся и пошел прочь к дороге. Еще раз бросив взгляд на могилы семейства Корсаковых, Тилль и Лира последовали за ним. Всем троим хотелось поскорее выбраться из этого странного тягостного места. Оно их не пугало, но наводило тоску и печаль. По пути в город Макс размышлял над тем, что сказала Лира на дороге, до того как они увидели Маришку. Он и сам подозревал, что за всем произошедшим стоит Дино. Нет, теперь он был в этом уверен. Это абсолем Софии украл из хранилища книги, которые могли поведать о нем миру, он похитил образцы сыворотки, которая могла навредить ему и ему подобным, он разгромил лабораторию Натана Ора и убил всех, кто был способен воссоздать эту сыворотку. Эта тварь попрежнему оставалась чудовищем, настоящим монстром. София была слепа. Она видела перед собой эволюционировавшее существо, но на самом деле Дино остался настоящим демоном, сменившим оболочку.

Они подошли к гостевому дому и молча разошлись по своим комнатам. Зайдя в номер, Макс стянул с ног ботинки и рухнул на кровать. Тилль пошёл в ванную. Через некоторое время студент вышел и позвал преподавателя ужинать. Аппетита не было, несмотря на то что Макс с утра ничего не ел. Тем не менее он встал и поплелся вниз за студентом. Лира уже сидела за столом. Маришка суетилась, расставляя приборы. Макс посмотрел на ее безмятежное лицо — сложно было представить, что еще час назад эта женщина, таясь от всех, ходила по кладбищу среди могил, выискивая ту, ради которой добровольно заперла себя в этой глуши. Очевидно, Маришка почувствовала на себе пристальный взгляд гостя и резко вскинула голову. Макс не успел отвести взгляд, и хозяйка гостиницы широко улыбнулась ему теплой щербатой улыбкой:

— Ну как там Иван Корсаков? Судя по тому, что вас так долго не было, он вас всё-таки принял.

— Профессор оказался очень неординарной личностью. — Лира опередила Макса с ответом. — Думаю, как и его сын, — многозначительно глядя на Маришку, добавила студентка.

Выражение лица Маришки не изменилось. Продолжая расставлять тарелки, она пожала плечами:

— Я не очень хорошо знала его сына.

Лира непонимающе переглянулась с Максом:

— Вы же говорили, что были лучшими друзьями.

Рука Маришки замерла с тарелкой над столом. Она удивлённо посмотрела на Лиру, затем неожиданно рассмеялась:

— Вы, наверное, говорили с моей сестрой. Кстати, вот и она.

Все повернули головы в сторону двери. В комнату вошла точная копия Маришки, только лицо у неё было хмурое. Она ещё не успела раздеться, на ней были короткое пальто и длинная шерстяная юбка, намокшая от снега. Она устало посмотрела на присутствующих и, не здороваясь, обратилась к Маришке:

— Тебе помочь?

— Было бы неплохо, в кои-то веки у нас гости, а ты ходишь непонятно где. В конце концов, по твоей прихоти мы продолжаем содержать эту гостиницу.

— Переоденусь и спущусь, — коротко проговорила женщина и вышла из столовой.

Когда она ушла, Маришка сказала:

— Это Надя, моя сестра, она действительно довольно близко общалась с Дмитрием.

Макс переглянулся с Лирой и Тиллем. У них не было сомнений в том, кого они видели на кладбище. Рано утром они покинули городок, и уже днем были дома.

Макс вошел в свою квартиру, бросил сумку на пол и с удовольствием почесал обрубок уха Кошмаре, которая, мурлыкая, начала привычно нарезать восьмерки вокруг его ног. Любила всё-таки. В этот момент манипулятор просигнализировал о новом сообщении. «Вы освобождены завтра от двух занятий. Вместо них назначена тренировка с Трентом Лайардом. Ангар на ваш выбор. Просьба не опаздывать. Искренне Ваша Л. Авакян (каб. 6-52)» Макс выключил манипулятор. С одной стороны он мог злиться, с другой — он всё равно обещал заниматься с Тиллем и Лирой. Так почему бы не объединить эти две обязанности? С этими мыслями Макс уснул.