Мисс Уэбли безжалостно накинулась на нас на следующее утро. Как только мы собрались, она оглядела нас и затем надула свои губы.

— Ну! — сказала она. — Некоторые из вас, уверена, провели свой уик-энд отвратительно. Элизабет, ты прогладила свое платье, прежде чем надела его сегодня утром?

Элизабет, приятная брюнетка из Невады, залепетала:

— Но, мисс Уэбли, я не думала, что его нужно гладить…

— Ты никогда не придешь снова в класс в платье, которое только что не отглажено. Ты понимаешь это?

— Д-да, мисс Уэбли.

— Джоан, что случилось с твоими волосами?

— Но, мисс Уэбли, я вчера купалась в океане…

— Без шапочки?

— Я забыла ее взять…

— Луиза, ты совсем не спала в течение всего уикэнда?

— Мисс Уэбли, почему, конечно…

— Сколько часов?

— Я не могу сказать точно…

— По-моему ты не можешь удержать глаза открытыми.

И так далее, и так далее. Наконец, когда она накричала на дюжину девушек, она накричала на всех нас вместе. Она стояла перед нами очень прямо, руки за спиной.

— Пожалуйста, девушки, — сказала она. — Давайте будем откровенными, прежде чем мы двинемся дальше. Майами-Бич — удивительное место для отдыха. Здесь вы действительно можете повеселиться — целый день сияние солнца, и танцы, и развлечения всю ночь. К несчастью, девушки, вы здесь не на отдыхе. Вы здесь, чтобы работать. Никто не возражает против ваших развлечений во время уик-энда, конечно, нет. Вы нуждаетесь в отдыхе и восстановлении сил. Но мы просто не можем терпеть какое-либо злоупотребление воскресными привилегиями. Ну посмотрите только на себя! Половина из вас еле проснулась! Мы просто не сможем пройти наш курс, если каждый понедельник будет таким, как этот, — днем, когда вы будете оправляться от ваших воскресных проказ. Девушки, я ожидаю, что вы придете в класс утром в будущий понедельник не утомленные, а отдохнувшие. Это понятно?

— Да, мисс Уэбли.

Теперь только до меня дошло, где зарыта собака. Она ни слова не сказала об этих воскресных соблазнах, когда класс закончил учебу в пятницу. Логически ей следовало бы предупредить тогда, спокойно и доброжелательно, что она хотела видеть утром в понедельник нас энергичными и подтянутыми и т. д. Я готова поставить пари на десять центов, что она приготовила свою речь до последней запятой еще до того, как вступила в классную комнату, даже прежде, чем бросила на нас взгляд. Она знала, что мы будем выглядеть как обломки Венеры; и она устроила эту маленькую сценку для того, чтобы в каждую девичью душу глубоко вонзилось жало, и она могла быть абсолютно уверена, что каждая из нас полностью осознает, какого сорта неприятности готовятся для нас, если мы осмелимся и после следующего уикэнда прийти в таком растрепанном виде. Я должна была восхититься ею.

— Ну, девушки. Сядьте прямее. Попытайтесь сосредоточиться.

Мы сделали такое усилие. Затем, без какой-либо паузы, мы погрузились в работу. На прошлой неделе мы учились, как стать пчелой-королевой на одностюардессовом «Мартине». Я полагаю, что мысль заключалась в том, чтобы дать нам широкую картину всех обязанностей стюардессы. Теперь же мы перешли к самолетам с двумя и тремя стюардессами, например, как «Констелейшн». Когда мы изучили бы и их, мы перешли бы к реактивным самолетам с четырьмя стюардессами. Очень просто. Все мы должны были усвоить и выучить наизусть тысячи страниц маленькой черной книжечки. Но она касалась только поршневых самолетов. Затем, разумеется, если бы мы остались в живых, мы переключились бы на совершенно новый учебник, приблизительно того же размера и веса, касающийся реактивных лайнеров. Такова программа.

День прошел невероятно быстро. Все было настолько новым, все было настолько сложным, что не оставалось никакого шанса почувствовать себя скучающей. Все клеточки моего мозга, которые были подобны инертной массе влажного серого вещества, были принуждены к действию, и к концу учебного дня моя голова по-настоящему заболела. По-моему, это походило на вывих локтя, который ты можешь получить из-за слишком энергичной игры в теннис, или бурсит, который ты можешь получить от слишком энергичного плавания. Бурсит мозга, вот что я имею в виду.

Когда мы возвратились в номер, все мы трое были изрядно изнурены. Донна и я согласились с тем, что окунуться в бассейне — это может нам помочь, но прежде чем я сумела снять мое платье, Джурди позвала меня из своей комнаты.

— Эй, Кэрол.

Я вошла взглянуть на нее. Она сидела на своей кровати и была зеленой, действительно зеленой.

— В чем дело? — удивилась я. ;

— Аннетт.

— Что случилось с Аннетт?

— Она ушла.

Я спросила:

— Ушла? Куда ушла?

— Домой, я думаю. Все ее вещи отсутствуют. Ее платья. Ее багаж. Все.

Я сказала:

— Но почему? Что случилось?

— Ее сегодня утром вызвали из класса, — сказала Джурди. — Назад она не вернулась. Я думаю, она виделась с мистером Гаррисоном или миссис Монтгомери.

— Не может быть! Ты считаешь, что ее выгнали?

Джурди кивнула с несчастным видом.

Это казалось невозможным. И все же, до некоторой степени, это имело смысл. Аннетт была милой, кроткой девочкой; но не раз мне хотелось узнать, достаточно ли точно придерживается она того образа жизни, который нам навязали. Она была слишком мягкой, слишком нежной.

— Тогда же вызвали еще трех девушек, — добавила Джурди.

Я внезапно вспомнила.

— Мой Бог, этим утром в нашем классе вызвали трех девушек. Я удивилась этому — они не вернулись назад.

— Давай узнаем, — сказала Джурди.

Мы прошли комнату за комнатой и выяснили. Их было точно семь. Семь девушек ушли или были отосланы домой. Никто из них не оставил записки. Я могла понять почему — я бы тоже не оставила записки. Чувству собственного достоинства у меня был нанесен удар. И тогда я вспомнила еще кое-что — Рой Дьюер вчера утром в «Салоне Фрагонара» рассказал мне, что собирается на совещание к мистеру Гаррисону. Возможно, именно там было принято окончательное решение, именно там были определены их имена. Было ли это правдой или нет, здесь, во всяком случае, налицо было живое доказательство того, что мистер Г., доктор Д., миссис Монтгомери, мисс Уэбли, мисс Пирс, представляющие «Магну интернэшнл эйрлайнз», были неумолимо серьезны, и в наших куриных клетках на четырнадцатом этаже воцарился ужас.

Мы сидели, обсуждая это практически шепотом, и через некоторое время Джурди покинула нас. Она все еще выглядела зеленой, очень странной, пугающего цвета, и я проводила ее в комнату и спросила:

— Джурди, у тебя все в порядке?

— Конечно. — Она сгорбилась на своей кровати.

— Ты не возражаешь побыть здесь одной, без соседок?

— Нет. Не возражаю.

Я стояла, глядя на нее. Она сидела совершенно неподвижно, болезненно зеленая, глядя в никуда. Затем она проговорила:

— Закрой дверь, Кэрол.

Я закрыла ее.

Она сказала:

— Запри ее.

— Запереть?

— Да.

Я ее заперла.

Она сказала:

— Когда я сегодня вернулась сюда, я обнаружила это. — Она изогнулась и извлекла ярко декорированную коробочку из-под своей подушки.

— Что это, Джурди?

— Посмотри сама.

Она протянула ее мне, я подошла, взяла из ее рук и открыла. Внутри был синий бархатный футляр. Она сказала:

— Давай. Открой его.

Я взяла синий бархатный футляр, открыла его и воскликнула:

— Ох, мой Бог. — В бархатном футляре лежал золотой браслет с богатым современным узором. О таком браслете я всегда мечтала, я им восхищалась.

— Ну как? — холодно спросила Джурди.

— От кого это? Кто прислал его?

— Люк.

— Ты имеешь в виду старого мистера Лукаса?

— Да.

— Джурди!

— Он золотой, правда? — спросила она.

— Мой Бог, я не знаю. — Я взяла браслет из футляра. — Боже, он весит тонну. Мой Бог, Джурди, это, должно быть, золото.

— Вскоре мы сможем узнать это. — сказала она, — Ты видишь название внутри футляра?

На белой шелковой подкладке внутри крышки готическими буквами было написано: «Коробка для драгоценностей. Отель „Шалеруа“. Майами-Бич. Флорида».

Я сказала:

— Это маленькая шикарная лавка драгоценностей в вестибюле. Мой Бог, да здесь дороже, чем у Тиффани.

— Они сказали бы нам, золото это или нет, не так ли?

— Я думаю, да.

— К чему терять наше время, — сказала она. — Он золотой. Я знаю, что он золотой.

Она, казалось, стала еще более бледной и зеленой и более суровой.

— Джурди, что ты собираешься делать с ним? — спросила я. — Собираешься ты оставить его или что? Мой Бог, он должен стоить тысячу долларов.

— Сегодня он улетел в Канзас, так что я не могу вернуть его. Он будет здесь снова в конце недели, ночью в пятницу. — Она повернула голову и посмотрела на меня. — Ты думаешь, я должна его отдать?

Она некоторым образом испытывала меня, прощупывала меня, стремясь заставить меня произнести приговор. Я сказала:

— Решать тебе. Ты собираешься увидеться с ним на следующем уикэнде?

— Да.

— Снова осмотр брахманского скота?

— Нет, — ответила она. — Он хочет взять меня с собой на шлюпку. На весь уик-энд. — Она мрачно улыбнулась. — Не гляди так испуганно. С нами будут и другие люди. — Она начала раскачиваться взад и вперед. — Я не знаю, черт побери, что делать. До сих пор со мной такого не случалось. Черт возьми, что мне делать, Кэрол?

— Ты думаешь о браслете?

— Браслет, уикэнд, все.

— Решать надо тебе.

Она снова жалобно посмотрела на меня.

— Он старый человек, пятьдесят шесть лет. Девушка не может брать подарка от старого человека, а?

Я не ответила. Она сказала:

— Единственное, что беспокоит… — Она остановилась и несколько мгновений смотрела в никуда. Затем она тяжело вздохнула. — Думаю, я должна подумать об этом, вот и все. Спасибо, Кэрол. Не нужно об этом говорить остальным девушкам.

— Конечно, нет, — сказала я и покинула ее.

Этим вечером Донна забыла о своем девятичасовом мартини. Она была более потрясена, чем любая из нас, спокойной безжалостностью «Магны интернэшнл эйрлайнз». Недооценила ее. Я думала, что она была какой-то обалдевшей, что ей было в высшей степени наплевать на все, она ничего не проклинала и т. д. Но это было не так. Мы разговаривали с ней об этом ночью, когда просто решили сделать часовую передышку от множества страниц, посвященных аварийному оборудованию «Констелейшн», и спустились вниз к бассейну, чтоб окунуться, прежде чем на нас не обрушился гром в десять тридцать. Мы были в воде в десять десять, а это означало, что у нас было время выкурить сигарету, прежде чем мы возвратимся в номер. Я сказала что-то легкомысленное относительно того, как она всю себя отдает «Магне», и она произнесла в ответ настоящую речь очень серьезным голосом. Она заявила:

— Пойми, милочка, это все хорошо для тебя. Ты была повсюду, у тебя различные занятия, и если Гаррисон исключил бы тебя, ну, ты нашла бы какую-нибудь другую работу и могла бы уйти, хлопнув дверью. Со мной все по-другому. Все, что когда-либо у меня было, это лыжная база. Я не могу печатать на машинке. Я не имею представления даже об азах работы в офисе. Я умерла бы, если бы мне пришлось работать за стойкой в магазине, я даже не могу себе представить, что, черт возьми, могла бы делать. Думаю, я должна была бы торговать своим телом или что-то в этом роде.

— Ты могла бы возвратиться на лыжную базу, Донна.

Она резко ответила:

— Если мой старик женится на этой сучке Мариан? Нет, подружка, с этим покончено. У нас с отцом все эти годы были очень хорошие отношения, и если она станет новым боссом, мне там нет места. Нет, сэр. — Она сидела, размышляя. — И я не могу больше обращаться к моему старику за деньгами. Я понимаю, что он снимет ради меня последнюю рубашку, он один из самых великодушных парней во всем этом огромном мире; но я знаю ситуацию. У него предстоят большие расходы — новый буксировочный канат для лыж, ну и всякое такое. Так что, черт побери, отныне я обязана идти своим собственным путем.

— Не беспокойся. Ты пойдешь курсом по ветру.

— Я беспокоюсь, — сказала она. — Нехорошо говорить мне, чтобы я не беспокоилась. Кэрол, для этого есть основания. Ты видела мир. Ты путешествовала. Я же не была нигде, совсем нигде. Боже, это же мой главный шанс. Я готова стереть свои ноги до костей, чтобы только суметь увидеть Лондон, Париж и Рим. Представь это! Уик-энд в Париже! Господи, помоги мне.

Я сказала:

— Кстати об уик-энде. Ты планируешь предпринять небольшую поездку в Пальм-Бич, чтобы посетить своих гак называемых кузенов?

Она рассмеялась, а потом сказала, надув губы:

— Нет. Думаю, лучше мне погрузиться в этот проклятый учебник.

Она изменилась. Она совершенно переменилась. Я вспомнила, как она возмущалась после моей битвы с мистером Гаррисоном в наше первое утро, когда она сказала: «Они намерены обращаться со мной, как с бедной сиротой». Сейчас она встала на стартовую линию. У меня есть теория, что она втайне восхищалась дисциплиной в подготовительной школе: это был новый опыт, и я думаю, что она решила испытать это просто для того, чтобы доказать самой себе, что она может выдержать все.

Что касается Альмы, то она фактически свила себе гнездо внутри маленькой черной книжечки, и ее невозможно было оттуда извлечь. Новый сюрприз. Физически она была настолько сексуальна, что любой мог сделать единственное разумное предположение: все свое время она проводит, выставляя напоказ свои формы перед восхищенной публикой. Ничего подобного. Она вкалывала, как лошадь. Она почти не выходила. Она просто сидела на своей кровати, хмурясь над диаграммами камбузов и входных рукояток «Констелейшн», стремясь вобрать в себя все. Относительно нее у меня тоже была теория: что она из бедной римской семьи и, несмотря ни все ее романы с «друзьями», она хотела чего-то добиться своими собственными силами. Это могло быть действительно важной ступенькой на пути к профессии международной стюардессы. Это могло бы ее привести куда угодно. Она бы знакомилась с дипломатами, адвокатами, крупными игроками, похитителями драгоценностей, людьми со всевозможными привлекательными характерами, в то время как дома она в лучшем случае могла стать брошенной любовницей торговца автомобилями. При этих обстоятельствах предупреждение Н. Б. относительно Сонни Ки мне казалось лишенным смысла. Она действовала, как если бы, встретив человека, не хотела ничего о нем знать.

В четверг днем мы получили детально изложенную инструкцию, которую мисс Уэбли обещала нам еще в самом начале курса; и впервые в своей жизни я почувствовала себя как зулусский воин. Любопытное ощущение.

После ленча мы облачились в широкие брюки и рубашки и возвратились в классную комнату для короткой лекции о манерах. Сидение в креслах — это мы уже проходили. Но теперь было вставание с кресла, что меня удивило. Ты не отрываешь резко свой зад от сиденья и не бросаешься в пространство в надежде, что все закончится вставанием на обе ноги. О, нет. Ты поднимаешься грациозно. И ты делаешь это, начиная с животика, во-о-от так. Затем колыхание рук. Ты ни за что не хватаешься и не качаешься. Ты предлагаешь свою руку и принимаешь руку другого лица. И так далее, и так далее.

Затем мисс Уэбли установила перед каждой из нас на наших столах ручные зеркала, и мы сняли весь наш макияж с помощью кольдкрема. Это содержало в себе нечто травматическое — все эти девушки, которые минуту тому назад выглядели чертовски милыми, внезапно стали походить на тифозных больных. У некоторых из них не было глаз, у других отсутствовали рты; некоторые из них, казалось, вообще не имели лица. Боже, мы стали отвратительной массой без нашего десятицентового макияжа.

— Ну, девушки, — сказала мисс Уэбли, — весь смысл в следующем. Полет на большой высоте вызывает сухость кожи. Кроме того, в течение вашего рабочего дня в самолете вы лишаетесь солнца. И как результат ваша кожа приобретает тенденцию к увяданию, и именно это мы обязаны компенсировать.

Ее, казалось, совсем не трогало наше уродство. Она ходила, разговаривая, как всегда, мило и естественно, объясняя, что мы должны всегда использовать кольдкрем, чтобы избегать морщин, причем накладывать его на кожу снизу вверх; и сразу же после удаления крема мы всегда должны использовать вяжущее средство. Далее, сказала она, мы должны использовать макияж с легкой пудрой, а основной макияж должен быть жидким. Послышались визг, вскрики, стоны. Я была обеспокоена, так как никогда прежде не употребляла такого рода основной макияж, — в действительности, меня никогда особенно не волновал никакой макияж, исключая разве губную помаду и несколько мазков пудры. Но мисс Уэбли раздала хлопчатобумажные подушечки и бутылочки жидкой основы, совершенно не смущенная ее визжащими ученицами, и объяснила, какой консистенции должна быть основа, чтобы ее можно было накладывать. «Слегка покройте ею ваш лоб, кончик вашего носа, щеки и подбородок», — сказала она; и Томпсон, повинуясь, как всегда, точно следовала инструкции, размазывая краску по кругу, становясь все более слепой, по мере того как краска попадала в глаза.

По-моему, я десять тысяч раз сделала это, потому что, когда случайно увидела себя в своем зеркале, я была страшно потрясена. Томпсон! Куда делась Томпсон? Это вовсе не Томпсон, это был вождь Ва-ва-вава, гордость зулусов и гроза вельда, а я не симпатизировала ему, и я обратилась с криком к Донне.

— О Господи, — сказала она. — Повернись ко мне лицом, — и она стерла руками макияжную основу с моего лица, ее действия напоминали мне электрический полотер, а затем она сделала мне все с самого начала.

По всей классной комнате раздавались визги, потому что половина девушек никогда прежде не использовала этот материал, и они пришли в ужас, внезапно обнаружив, что превратились в кровожадных африканцев на тропе войны.

Затем, когда мы подсохли, мы должны были наложить румяна.

— Никогда, — сказала мисс Уэбли, — никогда не используйте губную помаду вместо румян. Румяна. И накладывайте их прямо под глазами.

Приступили к этому.

— Донна, — завопила я.

— Милочка, ты не должна накладывать фунт этого вещества, — сказала она. — Поверни ко мне снова свое лицо.

Я фактически к этому времени обливалась слезами, но мисс Уэбли ничуть не была тронута. Мы счистили пудру. Мы возились с карандашом для бровей. Мы подвели глаза. Мы наложили тушь только на верхние ресницы.

— Никогда, — сказала мисс Уэбли, — на нижние ресницы.

Затем мы красили свои губы.

— Девушки, — сказала мисс Уэбли, — секрет состоит в том, чтобы сделать вашу верхнюю губу чуть-чуть полнее, чем ваша нижняя губа. Смысл в том, что ваша нижняя губа естественно полнее, поэтому мы делаем, верхнюю губу более полной. И лучше всего наносить губную помаду лишь легким слоем.

Когда я закончила, я уставилась на себя в зеркале и долго изучала отражение. Я перестала выглядеть как зулусский воин. Теперь я выглядела как будто только что вышла из шанхайского публичного дома. Во всяком случае, это была перемена.

Какое-то существо подошло ко мне и завизжало!

— Кэрол! Ты прекрасна!

Я сказала:

— Что?

— Твои глаза так выразительны!

— Кто ты? — спросила я.

— Я Ширли. Я живу в следующем от вас номере в отеле. Ты меня не узнала?

— Беби, тебя не узнала бы твоя собственная мать, — ответила я;

Она истерически засмеялась.

Я повернулась к девушке рядом со мной, которая должна была быть Донной.

— Эй.

— Что «эй»?

— Это ты?

— Это я, — сказала она. Она выглядела сногсшибательно.

По другую от меня сторону, не говоря ни слова, трудилась Альма. Я могла понять почему. Она просто-напросто сняла свой старый макияж и снова сделала тот же самый. Она ни капельки не изменила его.

Мисс Уэбли бродила между нами, давая советы и слегка комментируя. Она сказала Донне:

— Действительно хорошо! Наши пассажиры будут весьма довольны, когда увидят вас!

— Спасибо, мисс Уэбли. — Донна покраснела до корней своих волос, если не считать того, что все это было скрыто под гримом на ее лице.

Обратившись ко мне, мисс Уэбли сказала:

— Ну, Кэрол! У тебя самые желанные для поцелуя губы в мире.

— У меня? — спросила я, близкая к обмороку. Она смотрела на Альму несколько мгновений, пораженная отсутствием изменений. Она не сделала никаких замечаний, лишь проговорила:

— Да, между прочим, Альма, я сказала директору школы о ваших волосах. Извините меня. Он говорит, что вам следует подчиниться правилам, как и всем остальным. Они не должны касаться воротничка. Мне очень жаль.

— Я понимаю, мисс Уэбли.

— Сегодня вечером вы обрежете их?

— Мисс Уэбли, когда я закончу школу, я буду летать на международных рейсах, не так ли?

— Ну да. Думаю, так.

— Ага. В таком случае, я обращусь к своему парикмахеру в Риме, Джузеппе, и он острижет меня. О'кей?

— Альма…

— Да. Джузеппе знает, как растут мои волосы. Американские парикмахеры, они никога не поймут этого. Итальянские волосы — это нечто особенное. О'кей?

— Я не знаю, Альма. Я снова должна спросить мистера Гаррисона.

— Вы спросите его. Он очень разумный человек. Он не будет возражать.

Мисс Уэбли возвратилась к своему столу.

— Девушки, прошу минуточку внимания, пожалуйста.

Мы сели прямо. Грудь вперед, колени вместе, и т. д.

— Девушки, вы все выглядите очень мило. Я никогда не представляла, что у меня будет класс из таких замечательных красавиц. Отныне вы каждый день будете делать такой макияж.

— Каждый день! Приходить в класс! Но на него требуется много времени! Нам придется браться за него в четыре часа утра! Ох, мисс Уэбли! Не каждый день!

Мы напрасно тратим наши силы.

— Послушайте, девушки, — сказала мисс Уэбли. — Давайте теперь поговорим о вашей диете.

Диета. Мы перешли к диете.

Мое лицо буквально скрипело, когда, мы возвращались, в автобус. Это самый любопытный звук в мире, когда твое лицо скрипит, будто пара новых штиблет. Я сказала Донне:

— Мне никогда не удастся покинуть отель без вуали.

— Ради Бога, почему?

— Думаешь, мне хочется, чтобы кто-нибудь меня увидел в таком виде? Я собираюсь приобрести для себя черную вуаль, в которой прорежу две дыры для глаз, и буду носить ее днем и ночью.

— Кэрол, честно, ты выглядишь великолепно.

— Да? Я ожидаю, что меня в любую минуту могут заклеймить проституткой.

Джурди была в номере, она просто сияла. Я сказала;

— Блеск! Что было у вас сегодня?

— У нас сегодня были занятия по уходу за внешностью.

— Ага, смотрю, Джурди, они тебе пошли на пользу. Здорово!

— Просто замечательно! И тебе тоже.

— Нет, — сказала я. Я все еще скрипела. — Никогда не воспользуюсь этим.

Она сказала:

— Кэрол, когда ты освободишься, я могу поговорить с тобой?

— Конечно. А что теперь случилось? Я свободна, как ветер.

Мы вошли в ее комнату, и она, сгорбившись, опустилась на кровать в своей обычной позе; как обычно, она чуть ли не целый час сидела молча. Она лишь смотрела в пространство, а я томилась ожиданием. Наконец она повернулась, посмотрела на меня долгим пытливым взглядом и сказала:

— Кэрол. Ты что-нибудь смыслишь в ловле рыбы?

— В ловле рыбы! Ради разговора об этом ты меня сюда привела? Я не выношу рыбной ловли! По-моему, это наиболее жестокая вещь, какую можно придумать…

— Эта шхуна, на которой я отправлюсь вместе с Люком в следующий уик-энд… — сказала Джурди. — Он хочет отправиться на ловлю глубоководной рыбы.

— Глубоководная ловля! Но ведь это другое дело. Здорово. Похоже, что это восхитительно.

— Я не знаю. — Она кисло улыбнулась. — Мы никогда ничего подобного не делали в Буффало. Я совсем не знаю, что надеть.

— Ты действительно едешь?

— Почему нет? Что я теряю? Думаю, ты сможешь мне подсказать, что следует надеть.

— Ну, Джурди, это вне моей компетенции. Подожди минутку. Я спрошу Донну…

— Нет! — свирепо возразила Джурди. — Я не хочу, чтоб она знала об этом.

— Не беспокойся. Я буду осторожной. Но среди всех нас она самый большой специалист по рыбной ловле. Она всегда ездила на рыбную ловлю с отцом.

Я выскользнула. Донна надевала купальный костюм.

— Эй, Донна, расскажи мне кое-что, — попросила я. — Что ты надевала, когда со своим стариком ездила на рыбную ловлю?

Она посмотрела на меня.

— Что это вдруг такой вопрос, черт побери? Почему?

— Только скажи мне.

— Набедренные сапоги, — ответила она.

— Набедренные сапоги? Что это такое?

— Они резиновые. Они поднимаются высоко на бедра, так что ты не промокнешь, когда идешь по воде.

— Ей-Богу, звучит привлекательно. Они здесь с тобой?

— Ты что, ненормальная? Они весят тонну. Ради всего святого, зачем тебе нужны эти сапоги?

— Да у нас сейчас была дискуссия. Надеваешь ли ты их также, когда отправляешься на ловлю глубоководной рыбы?

— Мой Бог, Кэрол, попробуй только вообразить, когда ты отправляешься на ловлю глубоководной рыбы, ведь не надо брести по воде. Это глубокое море, душечка, глубокое море!

— Тебе не следует кричать. А что ты надеваешь тогда для ловли в глубоком море? Водяные крылья?

— Душечка, ты вообще не залезаешь в воду. Ты ловишь рыбу из лодки. Ты надеваешь что-то чисто спортивное — брюки и свитер, что-то в этом роде. Ну?

— Я сказала тебе, у нас только что прошла дискуссия.

Я вернулась к Джурди и отчиталась. Она сказала:

— Завтра я должна идти к Бурдину, после этого мы получим наши платежные чеки. Ты пойдешь со мной?

Завтра пятница, платежный день. Я сказала:

— Твой платежный чек не позволит нам слишком много. Разве у тебя нет какого-нибудь повседневного платья, которые ты могла бы надеть?

— Ничего достаточно подходящего. На шхуне будут друзья Люка.

— Не волнуйся. У меня много барахла.

— Я не могу больше одалживаться у тебя.

— Ради Бога, заткнись, Джурди. Хватит все время стремиться к независимости. Ты причиняешь мне боль. Каждую минуту ты действуешь, как будто готова ввязаться в драку. Всегда ввязываешься в борьбу, всегда споришь. Ты знаешь, нам следует жить всем вместе.

Это ее временно успокоило, и как только Донна ушла из номера, мы вошли и стали рыться в моем шкафу. Мы нашли пару сапожек в веселую полоску; пару синих брюк в обтяжку, выглядящих вполне по-морскому, с косыми карманами впереди; пару симпатичных рубашек неяркий шелковый шарф, который, несомненно, был предназначен для того, чтобы развеваться, когда подует бриз. Добрые старые Лорд и Тейлор. Они думают обо всем, чтобы скрепить все части романа.

Джурди произнесла:

— Кэрол…

— Давай перенесем все эти вещи в твою комнату, пока не вышла Альма из ванной и не начала всюду совать свой нос.

Мы перенесли все вещи в ее комнату и положили на ее постель. Затем я вспомнила еще кое-что: ей нужна была воскресная сумка; и я кинулась назад и выдернула самый маленький из моих трех чемоданов, белую из свиной кожи сумку, по-настоящему элегантную. Я сказала:

— Вот. И если что-нибудь еще потребуется, просто приходи и проси. Понятно?

— Кэрол…

— Ох, перестань. В один прекрасный день ты сможешь мне отплатить тем же.

Я не знаю, что с ней случилось. У нее как будто что-то перевернулось, в голове. Она бросилась к своему комоду, все в нем перевернула, что-то выхватила из него, ринулась ко мне, старалась вложить это в мою руку.

Это был синий бархатный футляр с тяжелым золотым браслетом.

Мы почти вступили врукопашную.

— Какого черта, что ты делаешь? — возмутилась я.

— Я хочу, чтобы ты взяла его. Я хочу, чтобы ты получила его. Возьми его, Кэрол. Возьми его.

— Ты с ума сошла?

— Возьми его. Пожалуйста, возьми его.

— Ты сдурела. Убери его.

— Возьми его.

Я сказала:

— Мэри Рут Джурдженс, будь взрослой, ладно?

Она поджала губы и положила синий бархатный футляр обратно в комод, не говоря ни слова. Она отвернулась от меня и уставилась в окно, и спустя несколько секунд я вернулась к себе в комнату и села за учебник.

Пятница была прекрасной, если, конечно, не принимать во внимание ненавистный грим на моем лице. Мы провели утро за сервировкой, на самом деле готовя еду в камбузе и обслуживая друг друга. В классной комнате были установлены три пары авиационных кресел, так что шесть девушек могли изображать пассажиров, в то время как две девушки превратились в стюардесс класса «А» и «Б». В реальной жизни стюардесса «А» занимается сервировкой, разносит подносы, раздавая всем приятные улыбки и т. д., в то время как стюардесса «Б» Занимается камбузом, достает припасы и разогревает все, что должно быть горячим, а если это происходит на самолете с тремя стюардессами, стюардесса «В» помогает стюардессе «А» обслуживать пассажиров. На практике мы отходим до некоторой степени от того, что предписывает реальная жизнь — «А» сует свой нос в то, что делает «Б» в камбузе, а «Б» оставляет свою кофеварку, чтобы спросить пассажиров, не хотят ли они шампанского (что является обязанностью стюардессы «В»), и все это звучит и выглядит весьма похожим на мексиканскую революцию с уймой шуточек. Мисс Уэбли сказала спокойно:

— Не волнуйтесь, девушки, вы быстро войдете в ритм, — но, сказать по чести, я не верила ей. Если какие-либо две девушки из нашего класса полетят вместе, это приведет к полному хаосу.

После ленча мы надели брюки, и все мы, включая девушек из класса мисс Пирс, отправились в аэропорт и вскарабкались на борт «Констелейшн». После часового пребывания в самолете с целью ознакомления со всем оборудованием мы оторвались от земли и круто взмыли вверх в небо, совершив первый наш ознакомительный полет. Самым удивительным было то, что стоило нам войти в кабину, как мы почувствовали себя фактически дома. Все здесь было точно так, как. мы учили, отличаясь разве лишь тем, что это было в действительности в трех измерениях. Камбуз, полки для журналов, столик для игры в карты, огнетушители, лестница Иакова, даже ящичек первой помощи, точно как в рекламе. Ничего не надо искать. Я чувствовала себя, будто родилась в одном из этих самолетов. И было замечательно, совершенно изумительно снова оказаться в полете. Подсознательно я начала сомневаться, выйдем ли мы когда-нибудь из классной комнаты, и этот первый полет возродил мою уверенность. Однако это могло случиться, если бы я попала в лапы к мистеру Гаррисону.

Итак, начался новый уик-энд. Утром в субботу в семь тридцать Джурди покинула номер, коротко бросив: «Всем привет». И, когда дверь за ней закрылась, Донна спросила: «Куда она отправилась?» — с моих губ слетел готовый ответ: «О, всего лишь посетить кузена в Пальм-Бич». Альма вела себя в высшей степени подозрительно, разговаривала сама с собой и улыбалась своей легкой загадочной улыбкой, когда она гладила что-то из кружев и шелка, что, по ее, мнению, следовало называть комбинацией, и я спросила:

— У тебя опять назначена встреча с твоим другом-боксером?

Донна была в комнате, поэтому я говорила по-итальянски.

Боксер был скорее всего опасным бандитом, но я назвала его pugiliste, и это, кажется, было замечено.

Она надменно ответила;

— С какой стати ты задаешь этот вопрос? Разве кого-либо из вас касается, с кем я встречаюсь?

Искусство беседы в этой стране, вероятно, на стадий умирания, но в Италии оно на том же уровне, что и опера, так что часто их невозможно различить.

— Пожалуйста, послушай меня, Альма, дорогая, — сказала я. — У меня нет желания касаться твоих встреч, но я слышала, что этот боксер такой человек, с которым следует быть осторожным. Это было сказано человеком, знающим, что его характер не из лучших.

Она гладила две пары так называемых трусиков и лифчиков, пока мне отвечала. Это был настоящий трактат по поводу вмешательства в чужие дела, со ссылками на секретную полицию и окружение шпионов, которые на самом деле являются просто-напросто завистливыми девственницами. Это определенно попало в цель, хотя и не было в буквальном смысле правдой, и я прервала ее выступление громким вскриком протеста, который она даже не побеспокоилась выслушать. Слишком погруженная в себя, Альма наконец проговорила:

— Если бы ты не была настолько ослеплена завистью, ты должна была понять, что я могу очень хорошо позаботиться сама о себе. Я не нуждаюсь в подобных предостережениях. К тому же он простой американский парень, без особых приемов.

— Не обманывай себя, моя дорогая, в Италии множество парней, которых спокойно заткнут за пояс простые американские парни. У них достаточно приемов, чтобы достичь того, что они хотят. И они могут обойтись вообще без всяких приемов.

— Вздор! Это парень высшего класса. У него итальянский автомобиль. Тебе нужны еще какие-то доказательства? «Ланча». Даже в Риме только люди самого высокого класса владеют двухместной спортивной «ланчей».

— Послушай меня, Альма. В Майами-Бич такой автомобиль является практически признанием виновности.

Но она, как обычно, была упрямой, а я была вынуждена признать, что у меня действительно нет никаких доказательств. Я имею в виду, что, если бы кто-то пришел ко мне год назад и сказал: «Послушай, Кэрол, остерегайся Тома Ричи, под этим ежиком находится не что иное, как дьявол в человеческом облике», — я ответила бы точно так же. Не совсем так растянуто, может быть, но во многом с точно такой же аргументацией. Действительно, когда я подумала об этом, я удивилась тому, насколько Альма была терпима. Я, однако, сделала все возможное, и когда она около полудня быстро выбежала, все, что мне оставалось сделать, это глубоко вздохнуть.

Другой стороной дела было то, что она выглядела столь великолепно, а ее глаза сверкали таким нетерпением, что мы обе, Донна и я, были охвачены завистью из-за того, что у нас нет свиданий; а спустя минуту после ее ухода мы начали проявлять симптомы сумасшествия. А это было большим профессиональным риском для четырнадцатого этажа; только что тебя заботило разогревание тушеного мяса в камбузе, а уже в. следующее мгновение тебя охватывало истерическое любопытство, будешь ли ты когда-нибудь снова ощущать запах мужчины. Налицо было полное, совершенное и повсеместное отсутствие живых существ. Я вспомнила, как однажды вечером один из молодых лифтеров, прыщавое существо с едва пробивающимися усами, поспешил из своего лифта, чтобы передать поздравительную телеграмму, одной из девушек. Поблагодарила ли она его? Нет. Она завопила: «Ты понимаешь, что, входя сюда, тебе следует брать свою жизнь в свои руки?» — и маленький уродец был так напуган, что помчался назад к лифту, спустился до самого низа, и его не было видно целую неделю.

В конце концов, спустя полчаса после ухода Альмы, Донна заявила:

— Послушай, если мы не уйдем отсюда в скором времени, то я начну крушить мебель.

А я сказала:

— Донна, довольно странно, но я ощущаю то же самое. — Может быть, я чувствовала себя еще хуже, ибо Рой Дьюер, в сущности, был под ногами, и во мне все больше и больше нарастал жар, потому что ему не хватало элементарного приличия поднять телефонную трубку и позвонить мне. Только бы услышать, как он говорит: «Кэрол, мы не должны продолжать», как будто мы что-то начинали, или: «Кэрол, мы не должны видеться друг с другом», — это было бы бальзамом для моего одинокого сердца. Но от него не было ни звука, и это было невыносимо.

Донна сказала:

— Хватит выглядеть, как привидение, наденем что-либо и в путь.

Я облачилась во что-то миленькое и цветастое, а Донна — во что-то зеленоватое, и мы двинулись на выход, напоминая собой висячие сады Вавилона. Когда мы вошли в лифт, Донна предложила:

— Давай возьмем машину, -но я была готова этому.

— Если ты возьмешь машину, — сказала я, — то на свой счет.

Она ответила:

— Мой Бог, иногда ты вещаешь, как Джордж Вашингтон, — на что я сказала:

— Ерунда. Машины нет, насколько я понимаю, и ты это знаешь, — Итак, мы взяли такси и попросили подбросить нас к Бурдину, это было своего рода главной станцией назначения для девушек и, когда мы выползли из такси, там прогуливались, тихо посвистывая, два высоких молодых интересных парня из военно-воздушных сил. Мне противно признаться, но это звучало музыкой в моих ушах. Я вспыхнула. Донна улыбнулась с тайным удовлетворением, и я могла бы поклясться, что она испытывала то же самое чувство, что и я. Мой Бог, я снова была девушкой. Уголком глаза я отметила, что один из них был капитан, а другой лейтенант, но Донна не повернула своей головы даже на одну тысячную дюйма. Она схватила мою руку и, к моему отчаянию, повела меня в магазин; но как только она оказалась внутри, она тотчас же остановилась, как будто интересовалась, где здесь дамская комната. Две секунды спустя оба летчика чуть-чуть не сшибли нас. Донна рассчитала это до миллиметра — они не могли не натолкнуться на нас, — и она пропела:

— Ну, ребятки! Я не помню, была ли влюблена до смерти, но мне не улыбается быть раздавленной до смерти, — и мы стояли и хохотали, как идиоты.

Капитан, имя которого оказалось Элиот Ивинг, и лейтенант, которого звали Боб Килер, совсем не были лопухами. Прежде чем я поняла, что произошло, нас уже вели к какому-то элегантному ресторану, где Элиот предложил нам приземлиться для ленча. В соответствии со своим рангом он получил лучшую часть добычи, и он очень рассудительно выбрал Донну, предоставив остальное своему подчиненному. Я не возражала — да я и не могла ничего поделать, и в действительности из двух мужчин я предпочитала Боба Килера. При ближайшем рассмотрении Элиот оказался довольно крепким парнем, плотно сложенным и очень уверенным в себе. Боб был спокойнее и приятнее — может быть, потому он и был лишь лейтенантом. Он был по-своему красив, с карими глазами и волосами цвета скошенной соломы; и, возможно, это сделало наше общение безопасным, потому что мое сердце разрезано надвое типом с серыми глазами и темными волосами, по профессии психиатром.

Странность ситуации состояла в том, что я оставалась смущенной и косноязычной в течение невероятно долгого времени. Полагаю, что это как-то было связано с возрастом. Я была зрелая старая двадцатидвухлетняя леди, а когда ты достигнешь горной вершины, то оказаться подцепленной не слишком достойно. Такова моя теория.

Стало полегче к концу дня. Элиот был очарователен, Донна была чертовски весела, Боб был довольно остроумен, и мы много смеялись. Это помогало. Смех растапливает льды. И тогда я поняла, что эти два парня оказались точно в таком же трудном положений, как мы с Донной. Про нас с Донной можно было сказать то же самое, что говорили они: будто мы им оказали, огромную милость тем, что сидели с ними в дорогом ресторане и поглощали фунт за фунтом каменного краба. Насколько я могла разобраться, они оба были в отчаянии. Их основная работа заключалась в том, чтобы охранять запасы спирта некоего генерала Вуззи Гуфа на каком-то таинственном объекте, и при этом полагалось поддерживать дружеские отношения с призывниками, чтобы предупредить мятеж. «На самом деле!» — воскликнули мы с Донной. Но я догадалась, что они с мыса Канаверал или с какой-нибудь другой ракетной площадки, а позже я узнала, что и Донна подумала точно так же. Мы не могли обвинять их в излишней осторожности. Мы попутно устраивали им засаду, чтобы полностью их уверить, что мы только что высадились с русской подводной лодки.

У Элиота был блестящий новый «додж», и после ленча он настоял на том, чтобы свозить нас поглядеть форт Лодердайл; Боб Килер и я сели сзади и начали знакомиться. Оказалось, что он интеллектуальный тип, и все в мире интересно этому лейтенанту военно-воздушных сил, он был без ума от всего этого хлама древнего поколения битников. Насколько я могла понять, единственной его амбицией, не говоря уж о посылке ракеты на Марс или куда-либо еще, было занесение его бессмертных слов в какую-либо вшивую антологию Сан-Франциско. Конечно, я не упомянула о том, что полгода жила в Гринич-Вилидж и что целые дни и ночи проводила с этими грязнулями; я просто с небрежным видом сказала, что кое-что читала, и парень выглядел, будто его разбомбили. Он не мог поверить своим ушам. Он встретил юную особу женского пола, которая слышала о Сартре! Которая слышала о дзэн-буддизме!

— Вы слышали! — не мог сдержать он изумления. — Вы слышали! — Как будто это было великим чудом.

Мне хотелось, чтобы мой большой рот закрылся. К тому времени, когда мы достигли форта Лодердайл, он по уши в меня влюбился — но, скорее, не в меня, а в ту родственную душу, которая была ниспослана Судьбой прямо ему в объятия. Вот он здесь, возможно, мечтающий о том дне, когда снимет форму и начнет отпускать бороду, и внезапно в его жизни появляюсь я, практически прямо из кафе. Это сразу же привело его в неистовство. Вот, подумала я, еще одно доказательство: никогда не позволяй себя подцепить незнакомцам. Первый Н. Б. Теперь Боб Килер.

Форт Лодердайл напомнил мне Венецию со всеми ее каналами: оживленную, проникнутую музыкой, раскинувшуюся широко Венецию, где отовсюду на вас глядят фасады стопятидесятитысячедолларовых домов. Донна была очарована этим, и ее энтузиазм позволил Элиоту объявить о другом проекте:

— Послушайте, девочки. Как вы относитесь к тому, чтобы вечером отправиться на игры джей-элэй? А?

Это я промолчала, так как не имела представления, о чем он говорит, но Донна знала.

— Здорово! Это звучит превосходно! — закричала она во всю мощь своих легких. — Что это такое?

Он объяснил, что это своего рода гандбол, но игроки носят в руках что-то напоминающее корзину, которую они используют вместо рук, и это одна из самых трудных, быстрых, упорных игр, известных человеку. Это звучало превосходно. Прежде, однако, мы отправились в огромный и роскошный ресторан, где Элиот сказал, что мы можем слегка поужинать; но прежде чем что-либо было заказано, Донна и я улизнули в дамскую комнату, чтобы попудриться и посовещаться.

— Как тебе нравятся эти парни? — спросила она. — Приятные, не так ли?

— Да, приятные.

— Ты, видимо, довольно хорошо познакомилась с лейтенантом.

— С ним все в порядке.

— Что такое дзэн? Я слышала, как он говорил об этом.

— Дзэн? Да, дзэн. Это название похоже на один из новых дезодорантов, они всегда рекламируют на ТВ. Дзэн — прежде всего, дзэн — романтичен. — Она хихикнула. — Ох, Кэрол, как великолепно чувствовать себя снова живой! Ты согласна со мной?

Я не ответила. Мне требовалось электричество, чтобы я снова почувствовала себя ожившей, а вокруг его совсем не было. Почему я так околдована этим проклятым человеком, спрашивала я себя и не находила ответа. Я была просто околдована, и околдована прочно.

Он был на игре джей-элэй вместе с мистером Гаррисоном, миссис Гаррисон и Пег Уэбли. Естественно. Если бы я на минутку задумалась, когда мы с Донной услышали роковой волчий свист, а затем нас подцепили Элиот и Боб, то сообразили бы, что на этой планете, возможно, не было места, куда бы мы могли пойти вечером и не натолкнуться на Роя Дьюера и Арни Гаррисона. Я должна была знать. Миссис Гаррисон и Пег Уэбли были лишь добавкой.

Конечно, с неизбежностью, наши места оказались на три ряда прямо перед ними. И я была настолько парализована игрой судьбы со мной, что села там, как негнущийся осветительный столб в снежный буран, колени вместе, подбородок вперед, грудь расправлена и т. д. При любых других обстоятельствах мое поведение могло быть поставлено в заслугу мисс Уэбли как результат ее воспитательной работы. При данных конкретных обстоятельствах я была не кем иным, как рыскающей сучкой, которая подцепила прекрасного, здорового, невинного молодого американского парня с намерением обесчестить и его и его форму; и я физически ощущала четыре пары глаз, впившихся с отвращением в мой затылок. Для нас это был ад кромешный, а игроки тем временем ловили мяч своими корзинками, люди кричали, и вопили, и держали пари, вскакивая со своих мест, а некоторые, прогуливаясь взад и вперед, жевали сосиски; но я все это едва воспринимала. Хуже того — как будто можно было сделать хуже того, что уже произошло, — Боб все больше проникался непреодолимой любовью ко мне по мере развития игры. Разве я не была родственной ему душой? Всякий раз, когда он думал о дзэне, он нежно касался моей, руки. Он, должно быть, читал и Нормана Мейлера, потому что время от времени он ронял свою руку и в задумчивости перебирал швы моей юбки, потихоньку направляясь к моей коленке. Или же он зажигал сигарету и по чистой случайности, держал сигарету так, что костяшки его пальцев скользили по моей левой груди. Или же опускал программку на мои колени и минуту спустя шарил вокруг, чтобы ее отыскать. Теперь я поняла, почему «Магна» так настаивала на том, чтобы мы носили пояса, куда бы мы ни выходили. Мой Бог, им бы следовало снабдить нас поясами целомудрия, утыканными гвоздями, — это было самое малое, что они могли сделать для нас в этих сумасшедших джунглях, называемых Жизнью. Заключительным актом этого было то, что я должна была отбиваться от Боба, делая это незаметным образом: я не могла, под постоянными испытующими, взглядами четырех пар глаз, повернуться к нему и властно заявить: «Отвали». Они заметили бы. Все, что я могла сделать, это ворчать на него уголком рта, что он, видимо, принимал за признак того, что я разжигаю в нем искры сексуального возбуждения, и в результате он только удваивал свои усилия.

Во время хавтайма, то есть когда объявили перерыв, мы влились в толпу народа, чтобы встретить судьбу лицом к лицу. И мы ее встретили. Донна и я вычислили это одновременно. Для нас было лучше проявить нахальство, чем остаться испуганно сидеть на наших местах под тяжестью своей вины. Они ожидали нас, но не в гневе, а с легким любопытством, без сомнения, интересуясь, в каком направлении мы увильнем. У мистера Г. была милостивая улыбка; миссис Г., милая женщина лет тридцати пяти, также улыбалась доброжелательно, как будто говоря, что она и сама некогда была девушкой; у Роя Дьюера на устах играла обычная улыбка психиатра: он испытал все, и ничто не могло его больше удивить.

Донна бросилась вперед, хватая быка за рога:

— Эй, хелло! Мистер Гаррисон и миссис..?

— Миссис Гаррисон, — сказал мистер Гаррисон.

— Очень приятно с вами познакомиться, — нежно проворковала Донна. — И мисс Уэбли! И доктор Дьюер! Какой сюрприз! Игра волнующая, не так ли?

Это был тонкий ход. Они отпали.

— Мисс Уэбли, — продолжила она с той же самой дикой непринужденностью, — вы помните, что я в прошлый уик-энд ездила в Пальм-Бич посетить моего кузена? Ну не мило ли с его стороны: в этот уик-энд кузен Элиот приехал навестить свою маленькую старушку! Могу я представить? Капитан… Глаг.

Мартини, выпитое ею перед ужином, сделало свое черное дело. Она забыла его имя. И я тоже. Я не могла его вспомнить, хоть убей.

— Здравствуйте, капитан Глаг, — сказал мистер Гаррисон. То же сказала миссис Гаррисон, за ней мисс Уэбли и наконец доктор Дьюер.

Он тихо произнес:

— Здравствуйте.

Донна вспомнила имя Боба. И когда она представляла его, Рой Дьюер и я смотрели друг на друга, мы видели друг друга на сцене, иллюминированной чистым электричеством в миллион вольт, он ясно видел мое сердце, которое он разрезал на две кровоточащие половинки, и я ясно видела его сердце и знала, что сделала то же самое с его сердцем. Он не был красивым, он не был большим и сильным; он был не кем иным, как мужчиной, которого я любила, Господь знает почему; и я хотела услышать от него хотя бы слово, чтобы радоваться его чудесному голосу.

— Вам понравилась игра? — сказал он. Сказал, обращаясь ко мне.

— Нет — ответила я. — А вам?

Он сказал:

— Она очень быстрая.

— Она слишком быстрая, — сказала я. — Она у меня вызывает головокружение. — Это было общение между нами. Чудесным образом он понял, что я имела в виду; слова внутри меня, не произнесенные, достигли его в тех глупых словах, которые я сказала. На мгновение он помрачнел, а затем нежно улыбнулся и кивнул.

— Действительно это для вас так быстро, Кэрол? — спросила мисс Уэбли.

— Мне нравится, когда движения чуть замедленнее.

— Но такова игра, — заметил он.

Никто еще не мог ни о чем догадаться, а мы вовсю вели разговор на языке, который был непереводим и понятен только нам. Вот что я ему сказала: я люблю тебя, я скучаю без тебя; а вот что он мне ответил: я люблю тебя также, но подожди, пожалуйста, подожди. Я готова была ждать вечность теперь, когда он все так просто объяснил; и весь остаток вечера бедный Боб не мог понять, что произошло. Я была здесь, я улыбалась, и меня не было здесь. Казалось, он совершенно был сбит с толку, когда мы прощались в вестибюле «Шалеруа»; я существовала, но перестала существовать.

Времени было без четверти двенадцать. Я сослалась на головную боль, чтобы возвратиться домой и в уединении поразмышлять о себе и докторе Дьюере. Донна еще была с Элиотом Глагом.

Я сказала:

— Ну, всего хорошего, лейтенант Боб Килер, спасибо вам за прекрасно проведенный вечер. Все было замечательно.

Он сказал:

— Мы увидимся снова, Кэрол?

Я сказала незло:

— К чему портить хорошие отношения?

— Честное слово, — сказал он, — у вас готов ответ на все вопросы. Не означает ли это, что у вас есть друг или что-нибудь еще?

Я молча поглядела на него.

— О'кей, — сказал он. — И пока.

— Пока.

Он был по-своему привлекателен, но этого было недостаточно. Я становилась довольно привередливой в свои годы. Если кто-либо собирался коснуться кромки моей юбки, то я знала точно, кто может быть этим человеком: он жил прямо под нами. Ибо вернейший признак любви, по-моему, это, когда мужчина, которого ты любишь, встречает тебя с другим мужчиной и может разговаривать с тобой лишь на непереводимом языке, полностью осознавая, что твоя любовь принадлежит только ему. Блаженство, блаженство.

На следующее утро Донна была, вознаграждена настоящим старомодным похмельем, во время которого ты чувствуешь, будто твою голову всю ночь крутили в миксере, а тебя запекали при неверной температуре, и тесто поднялось слишком высоко. Я могла посочувствовать ей, потому что сама пару раз оказывалась в таком, же винном похмелье. Так что я прописала ей пару речных устриц и насильно запихнула их ей в глотку, положила пакет со льдом на голову и оставила страдальчески стонать, а сама занялась домашними делами. При отсутствии Джурди, таинственном поведении Альмы и с Донной hors de combat дел было в избытке для пары рук. Мы стремились сохранить чистоту в номере, и когда я закончила уборку, все выглядело не так плохо.

Донна получила на ленч половинку тоста и с отвращением отвела глаза, когда я жадно поглощала, гамбургер; а затем она решила, что ей лучше почить в мире и взяла таблетку намбутала. Я подождала, пока она мило уляжется, влезла в свой славный старый черный купальник и спустилась к бассейну со своим учебником. Там, закутанная в газ и прикрывшись от солнца живописной шляпой, сидела Альма, обмахиваясь журналом; с ней был парень со сломанным носом, очевидно, Сонни Ки.

Я его видела впервые, и он не показался мне противным. Он был не особенно высоким, всего лишь пять футов восемь дюймов, но зато очень мускулистым. Большеголовый Чарли, весь состоял из мускулов также, но его мускулы носили декоративный характер — они были бесполезны для всего остального. Мускулы Сонни Ки имели целевое назначение. Они были великолепны. Клубки мышц пересекали его спину, концентрировались в верхней части обеих рук и выступали на его животе. Его кожа была покрыта черными волосами. В нем не было ничего красивого: он был даже слегка кривоног. Ни проблеска мысли не было заметно на его лице. Сломанный нос лишал его всякого выражения, и он здорово напоминал мне бостонского бультерьера — у него было затруднено дыхание. Я могу описать его лицо коротко: бесцветное, с маленькими глазами. И еще одно я заметила в нем — казалось, он испытывает постоянную жажду. Пока я была внизу, он, по крайней мере, дюжину раз подходил к фонтану с питьевой водой. Его стремительно бегущей крови не хватало воды, и что сие означало было мне неведомо. Это могло означать, конечно, что он просто хотел пить — может, он съел на ленч ветчину. Однако я была этим поражена: и тем, как он все снова возвращается к фонтану с питьевой водой, и тем, как мускулы на его горле двигались вниз и вверх, когда он заглатывал воду.

Он был явно страстно увлечен Альмой. Он крутился вокруг нее, стремясь всячески ей услужить. Естественно, она упивалась этим и на полную катушку подбадривала его. Она смущалась, кокетничала, она была возбуждена; и если это европейский секс, то пусть они оставят его себе в Европе. К тому же она не делила его ни с кем. Он принадлежал ей целиком. Она должна была видеть, как я плаваю, она знала, что я была совсем рядом, но даже не взглянула на меня.

Впервые в жизни я видела боксера. Я не говорила с ним. Я даже не поздоровалась с ним. У меня не было возможности что-то о нем подумать, «за» или «против». Ровно в шесть тридцать она поднялась, чтобы переодеться, и при этом выглядела самодовольной, как беременная слониха. Она, собиралась с ним обедать. Я открыла глаза так широко, как могла, и проговорила, сдерживая дыхание:

— Альма! Кто этот мужчина, с которым я тебя видела у бассейна?

— Мужчина? — удивилась она, — У, бассейна?

— Карманный Геркулес.

Она рассмеялась.

— Ох, это мой друг, Сонни. Ты его видела?

— Только лишь краешком глаза, . Альма. Ты собираешься вести себя с ним поосторожнее, не так ли?

— Кэрол! Ты так смешна! Он облизывает мои пальцы.

— Будь осторожной.

Она сказала:

— Ох, Кэрол, ты большой клоун. Теперь, пожалуйста, извини меня. Мне нужно воспользоваться ванной.

Ему нужно было ждать ее, по крайней мере, час. Она выглядела почти как Кармен, когда она уходила, никак не меньше.

— Помни, — сказала я. — Будь осторожна. — Она пожала плечом.

Донна спала; а в полдесятого позвонила Джурди.

Я думала, что это звонок от Роя Дьюера, и схватила трубку, задрожав с головы до ног. Но это была всего лишь Джурди, с таким сиплым голосом, что я в первое мгновение не поняла, с кем разговариваю.

— Кэрол?

— Да?

— Это Джурди — Мэри Рут Джурдженс.

— О, привет, Джурди. Ты где?

— Внизу в подвальном этаже. Около душевой.

— Ты поймала рыбу?

— Да. Рыбу-парусника. Около шести футов длиной.

— Джурди! Она у тебя с собой? — Это был единственный повод для телефонного звонка из душевой.

— Нет. Мы выпустили ее обратно. Кэрол, послушай. Ты чем-то занята?

— Ничего важного.

— Окажешь ли ты мне услугу, а? Спустись на минутку вниз. Я буду на пляже прямо перед отелем.

— Сейчас?

— Да. Кэрол, я не могу войти в номер, я не могу встретиться с другими девушками.

— О'кей.

— Спасибо, Кэрол.

Она была там, где сказала, на пляже прямо перед отелем. Я не смогла сразу узнать ее. Она была одета в мои полосатые велосипедные брюки и одну из моих блузок от Лорда и Тейлора. Дневной свет померк, наступали сумерки, и я знала из предыдущего опыта, что ночное небо было полно света, необходимого для разговора с глазу на глаз.

— Привет, Кэрол.

— Привет, Джурди.

Она повела меня вниз к воде, подальше от отеля, где прямо из песка росли две пальмы под острым углом друг к другу.

Я сказала:

— Ну, что случилось, Джурди?

Но она не ответила. Она начала шагать взад и вперед, взад и вперед, ее голова склонилась; она настолько погрузилась в свои мысли, что, казалось, забыла о моем присутствии. Наконец она остановилась и повернулась ко мне лицом, покачиваясь на каблуках.

— У меня для тебя новости, Кэрол, — сказала наконец она.

— Хорошие новости?

— Я не знаю. Я не могу найти какого-либо ответа.

— Тогда расскажи мне.

Она несколько раз фыркнула. Она потерла кончик своего носа тыльной стороной руки. Затем сказала:

— Он хочет, чтобы я вышла за него замуж.

— Мистер Лукас?

— Да, Мистер Люк Лукас. Он просил меня выйти за него замуж. — Она близко подошла ко мне и сказала: — Смотри. — На четвертом пальце ее правой руки было кольцо, гладкий белый обруч, видимо, платиновый. Но затем она медленно повернула свою руку, ладошкой кверху, и я увидела камень, огромный белый камень, сверкающий в лучах света, струящихся с темного неба.

Я сказала:

— Ох, мой Бог, что это?

— Ограненный алмаз. Это он мне сказал.

— Ох, Джурди, если он настоящий, то это сама судьба.

Ее голос был холоден.

— Он настоящий.

Слезы хлынули из моих глаз. Я не могла справиться с собой. Я так жалела ее, что мое сердце готово было разорваться. Я хотела сесть и заплакать, причитать и разорвать мою одежду, и посыпать пеплом свою голову. Я сказала:

— Джурди, нет. Ты не выйдешь за него замуж.

— Выйду.

— Джурди, ты сумасшедшая? Ты красивая девушка, у тебя все впереди, ты не можешь потратить свою молодость на этого старика. Джурди, ты не можешь сделать это.

— Ему пятьдесят шесть лет.

Я закричала:

— Боже мой, по-твоему, это молодость или еще что-то?

Она с сожалением произнесла:

— Ты мне не веришь.

— Я тебе верю. Конечно, я тебе верю. Но это безнравственно, это преступление, должен существовать закон против этого…

— Послушай, Кэрол. Я должна кому-то сказать, я обязана кому-то сказать. Ты единственный человек, которого я знаю. — Она страстно закричала: — Кэрол, выслушай меня, ты можешь?

Мы должны были успокоиться, мы должны были постараться рассмотреть эту ужасную ситуацию на свежую голову, мы не могли оставаться тут, крича друг на друга.

Я сказала:

— Хочешь сигарету?

— Я сегодня уже выкурила полторы пачки.

— Джурди, ты должна это прекратить. Ты заработаешь рак, если будешь так много курить.

— Я знаю это.

Она взяла все-таки сигарету, и короткая передышка помогла нам обеим. Мы обе дошли до ручки. Я сказала:

— Кто еще был на шхуне все это время?

— Скотовод из Техаса, парень по имени Гарри Виннекер и его жена Элис Би, а также экипаж — Большой Джо и Маленький Джо — я не узнала их полные имена. Все их называли: Большой Джо и Маленький Джо.

— Вы наловили много рыбы?

— Гарри Виннекер поймал парусника. И я также. По-моему, это потрясающе. Мы подняли два флага в честь парусников.

— Что это за флаги?

— Когда ты поймаешь парусника, ты поднимаешь один из этих флагов с парусником, нарисованным на нем, так об этом узнает каждый. Если ты выловишь марлина, ты поднимаешь флаг с изображением марлина, Кэрол.

— О'кей, продолжай, я слушаю.

Она немного походила, опустив голову, затем подошла ко мне.

— Дело обстоит следующим образом. У него трое детей. Одному одиннадцать лет, другому девять и третьему три года. Он потерял свою жену, когда она родила последнего ребенка. Он нуждается в ком-то, кто будет заботиться о детях и вести дом для него и для них, и т. д.

— Но, Джурди…

Она сделала жест рукой:

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Ему не нужна жена. Ему нужна няня или что-то подобное, домоправительница, и почему выбор пал на меня? А?

Я закричала:

— Это абсолютно верно! Почему выбор пал на прекрасную девушку, почему нужно разрушить ее жизнь? Все, в чем он нуждается — это опытная прислуга.

Она ответила:

— Он полюбил меня, вот и все.

— Ох, да ерунда!

Она сказала:

— Кэрол, только послушай, можешь? Прекрати свою болтовню о нем.

— О'кей, — ответила я. — О'кей, продолжай.

Она сказала:

— Я говорю тебе только то, что он сказал мне. Верно?

— Верно.

— Он сказал мне, что был в вестибюле отеля тем вечером, когда мы приехали из Нью-Йорка. Он сразу же выбрал меня…

— В первый вечер!

— Да. В первый вечер, когда мы вошли в «Шалеруа», он приметил меня. Всю неделю он наблюдал за мной, и я знаю, что это правда, потому что я заметила этого огромного парня, глядящего на меня. Прошлой ночью, на шхуне, я спросила его, что он нашел во мне такого, что поразило его воображение. Ты знаешь, что он ответил? Он сказал, что он может оценить женщину за одну минуту точно так, как может определить достоинства молодого бычка.

— Здорово! — закричала я. — Вот это комплимент. Боже мой, если бы какой-либо мужчина сказал мне что-то подобное, то я ударила бы его по морде.

— Не нужно считать это комплиментом. Послушай, Кэрол, мы с ним вчера проговорили всю ночь напролет. Я сказала ему, что такое я: официантка. Он сказал, что ему приходится подавать рубленое мясо скотоводам. Я ему сказала, что мой отец сидел в тюрьме. Он сказал, черт побери, он был в тюрьме дюжину раз, один раз за убийство парня, Я сказала ему, что у меня был ребенок, а он сказал, очень жаль, что его нет в живых, ему хотелось бы иметь еще ребенка.

Мои глаза стали влажными. Я сказала:

— Джурди, он много лучше, чем я думала. Но ему все же пятьдесят шесть лет…

— Кэрол, ты не понимаешь того, о чем говоришь. Этот парень останется мужчиной даже в сто лет. Ты знаешь, почему он так часто приезжает в Майами-Бич?

— Могу догадаться.

— Во-первых, ради рыбной ловли. Во-вторых, ради встреч с девушками. Вот что он мне рассказал прошлой ночью, когда у нас был долгий разговор. Я ему сказала, что он вонючий старый лжец и что, во-первых, он занимался вызовом девушек и лишь во-вторых ловлей рыбы. Он признал, что я, возможно, права, но, черт возьми, что он мог поделать с тем, что таким его сотворила природа.

— Иисус, — сказала я. — Такой старик, как этот! Как противно думать об этом, Джурди.

— Так ли это?

Я не могла ответить откровенно. Она так или иначе сделала ему великолепную рекламу, и, судя по всему, он выгодно отличался от обычных стариков, которые бродят вокруг и принюхиваются к сиденьям девичьих велосипедов.

— Джурди. Постараюсь быть с тобой честной. Я не знаю, что сказать. Я просто потрясена.

Она закричала с горечью и страстью:

— А в каком состоянии, по-твоему, нахожусь я? Приехала сюда, чтобы стать стюардессой. Думала, что это кое-что. И теперь со мной случилось такое.

— Ты в него влюбилась?

Она закусила губу.

— Не знаю. Я уважаю его. Никогда не встречала мужчины, подобного Люку, за всю мою жизнь. Я уважаю его. Произошло что-то, чего никогда не ожидала.

Я воспользовалась окурком моей сигареты, чтобы зажечь другую.

— Позволь мне получить его, Кэрол, — проговорила Джурди.

И мы пару минут стояли и курили, не разговаривая. Ветви пальм скрипели над головой, вода тихо плескалась в нескольких футах от нас, и южноамериканская музыка с веранды отеля плыла в легком воздухе.

— Почему у тебя кольцо на правой руке? — спросила я.

— Я сказала Люку: я не хочу быть помолвленной до окончания курса. Как бы то ни было, он заставил меня взять кольцо.

— Значит, ты собираешься оставаться в «Магне»?

— Да. Я хочу полетать полгода, прежде чем выйду замуж.

— Но почему?

Она обрушилась на меня:

— Мне нужно это, Кэрол, мне нужно это. Ты не понимаешь, что за это совсем короткое время они практически переделали меня в этой подготовительной школе. Ты не знаешь, что мисс Пирс уже сделала для меня. Я нуждаюсь в известной шлифовке, прежде чем смогу принять на себя дом Люка или кого-либо еще.

Я сказала:

— Джурди, знаешь что?

— Что?

— У меня изменилось мнение.

— О чем?

— О тебе и мистере Лукасе.

Ее голос звучал с подозрением:

— Ты поменяла?

— Я думаю, все получится.

— Ты так считаешь? — Ее голос стал еще более подозрительным.

— Я думаю возможно, это будет.

— Спасибо, Кэрол.

Мы докурили наши сигареты и поплелись к отелю. Она сняла кольцо и положила его заботливо в свою сумку, и я сказала, как бы между прочим, комментируя услышанное от нее.

— У него, должно быть, есть деньги, чтобы купить такое кольцо, как твое, и тот золотой браслет.

Она сказала:

— Да. Он стоит тридцать пять миллионов.

Небо опустилось и коснулось моей головы. Пляж поднялся и коснулся почти моего подбородка. Я остановилась и вцепилась в ее руку, потому что у меня закружилась голова. Я задыхалась.

— Ты шутишь?'

— Элис Би Виннекер сказала мне это сегодня утром.

— Джурди! Ты шутишь!

— Это то, что мне сказали, Кэрол. У меня не было никакой возможности проверить это. Она сказала, что он один из самых крупных скотовладельцев в стране.

— Ох, Боже мой, — сказала я. — Тридцать пять миллионов! Это невозможно.

— Я лишь повторяю, что сказала Элис Би.

У меня все еще кружилась голова от потрясения. Ночное небо вращалось над моей головой. Я сказала:

— Святой дух, Джурди, ты способна купить «Магна интернэшнл эйрлайнз». Ты можешь иметь свой собственный личный «Боинг-707».

Она сказала в отчаянии:

— Я не хочу ничего покупать. Я лишь надеюсь на Бога, что, если выйду за него замуж, смогу быть ему хорошей женой и что наконец в моей жизни наступит покой. — Она заплакала и бросилась в мои объятия, рыдая на моем плече. — Этот старый сукин сын, если он свяжется с какой-нибудь другой девушкой по вызову, то я ему перегрызу горло. Я это сделаю. Я клянусь, что сделаю это.

Я сказала:

— Ты ему это сказала, милочка?

— Будь уверена, я ему сказала. Я поклялась выпустить ему кишки. — Она хорошо рассмеялась сквозь слезы, как ворона. — Он стал белым, как простыня.

Я поддерживала ее, пока она хорошенько выплачется, а затем она высвободилась и вытерла слезы. Она сказала:

— Не надо говорить об этом другим, — а я ответила:

— Ты можешь мне доверять. Затем она сказала:

— Тридцать пять миллионов долларов — в этом есть смысл, а?

Я ответила:

— Ну, я полагаю, это даст тебе чувство безопасности.

Она сказала:

— Нет. Забавная штука. Но это неважно. Люк — вот все, что важно. Остальное — всего лишь глазурь на пирожном.

Я знала, что она имеет в виду, и до некоторой степени ей завидовала.