Кутузов и обманул и провел Наполеона, затерявшегося в прежнем Наполеоне Бонапарте; а на челе Барклая-де-Толли не увяла ни одна ветка лавров его. Он отступал, но уловка умышленного отступления, уловка вековая. Скифы Дария, а парфяне римлян разили отступлениями. Не изобрели тактики отступлений ни Моро, ни Веллингтон. В древности Ксенофонт, вождь десяти тысяч греков, вел полки свои, обдумывая и рассчитывая каждый шаг. Не изобрел этой тактики и Барклай на равнинах России. Петр Первый высказал ее в Желковке на военном совете 30 апреля 1707 года, когда положено было: "Не сражаться с неприятелем внутри Польши, а ждать его на границах России". Вследствие этого Петр предписал: "Тревожить неприятеля отрядами; перехватывать продовольствие; затруднять переправы, истомлять переходами". В подлиннике сказано: "Истомлять непрестанными нападениями". Отвлечение Наполеона от сражений и завлечение его вдаль России, стоило нападений. Предприняв войну отступательную, император Александр писал к Барклаю: "Читайте и перечитывайте журнал Петра Первого". Итак, Барклай-де-Толли был не изобретателем, а исполнителем возложенного на него дела. Да и не в том состояла трудность. Наполеон, порываемый могуществом для него самого непостижимым; Наполеон, видя с изумлением бросаемые те места, где ожидал битвы, так сказать, шел и не шел. Предполагают, что отклонением на Жиздру, Барклай заслонил бы и спас Москву. Но втесняя далее в пределы полуденные войско Наполеона, вместе с ним переселил бы он туда и ту смертность, которая с нив и полей похитила в Смоленске более ста тысяч поселян.

Следственно, в этом отношении Смоленск пострадал более Москвы. Стены городов и домов можно возобновить, но кто вырвет из челюстей смерти погибшее человечество? А при том, подвигая Наполеона к южным рубежам России, мы приблизили б его и к Турции, заключившей шаткий мир, вынужденный английскими пушками, целившими на сераль.

Снова повторяю: не завлечение Наполеона затрудняло Барклая-де-Толли, но война нравственная, война мнения, обрушившаяся на него в недрах Отечества.

Генерал Тормасов говорил: "Я не взял бы на себя войны отступательной".

Граф Тюрпин в обозрении записок Монтекукули замечает, что перетолкование газетных известий о военных действиях вредит полководцам. Но если это вредно в войну обыкновенную, то в войну исполинскую, в войну нашествия, разгул молвы, судящей по слуху, а не по уму, свирепствует еще сильнее.

Напуганное, встревоженное воображение все переиначивало. Надобно было отступать, чтобы уступлением пространства земли обессиливать нашествие.

Молва вопияла: "Долго ли будут отступать и уступать Россию!" Под Смоленском совершилось одно из главных предположений войны 1812-го года, то есть соединение армии Багратиона с армиею Барклая-де-Толли. Но нельзя было терять ни времени, ни людей на защиту стен шестнадцатого и семнадцатого столетия: нашествие было еще в полной силе своей. А молва кричала: "Под Смоленском соединилось храброе русское войско, там река, там стены! И Смоленск сдали!" Нашествию нужно было валовое сражение и под Вильною, и под Дриссою, и под Витебском, и под Смоленском: за ним были все вспомогательные войска твердой земли Европы. Но России отдачею земли нужно было сберегать жизнь полков своих. Итак, Барклаю-де-Толли предстояли две важные обязанности: вводить, заводить нашествие вдаль России и отражать вопли молвы. Терпение его стяжало венец. Известно, что в последнюю войну со шведами при Екатерине Второй, принц Ангальт, смертельно раненный под Пардакокскими батареями, даря шпагу свою Барклаю-де-Толли, бывшему тогда майором, сказал: "Эта шпага в ваших руках будет всегда неразлучна со славою!" Барклай-де-Толли оправдал предчувствие принца Ангальта. Римский полководец Фабий, отражая Ганнибала, затеривался в облаках и налетал на африканца с вершин гор, а наш Фабий не на вершинах гор, не скрываясь челом в облаках, но на полях открытых и на праводушных раменах нес жребий войны отступательной. Долетали до него вопли негодования; кипели вокруг него волны молвы превратной, а он, говоря словами поэта:

"И тверд, неколебим

Герой наш бед в пучине,

Не содрогаяся, противися судьбине,

Прилив и рев молвы душою отражал".