В этот вечер Агнесс не собиралась сидеть дома, она пообещала Питеру навестить его и посмотреть, как он устроился у миссис Шарп. Ей ни за что на свете не хотелось разочаровывать его, но точно так же не хотелось просить разрешения у миссис Тули и получить отказ. Поручив Дорис накормить слуг, она сказала, что у нее болит голова и что она пойдет к себе приляжет, а вниз спустится, когда придет пора подавать ужин наверх.

Агнесс не хотелось признаваться самой себе, что не только Питер манил ее выйти на улицу в эту снежную ночь. Она весь день не видела Томаса Уильямса и ничего о нем не слышала. Несколько раз она ловила себя на том, что поглядывает в окно, выходившее на улицу. Из него видны были только полы пальто и лодыжки мужчин и подолы женских плащей. Каждый раз, увидев пару мускулистых лодыжек, она, краснея, гадала, не принадлежат ли они Томасу, не выбрался ли он под каким-нибудь предлогом навестить ее или не собирается ли передать ей записку. Но, даже если лодыжки и полы пальто принадлежали ему, Агнесс так об этом и не узнала. Томас Уильямс не зашел и не сделал никакой попытки с ней связаться.

Утром она не винила в случившемся накануне вечером — он взял то, что ему было свободно предложено, не жалела она и о своем поступке. Но теперь, когда часы шли, а он так и не появлялся, ее отношение к происшедшему изменилось. Агнесс несколько раз мысленно прокручивала в голове события предыдущей ночи, стараясь оценить их непредвзято. Томас Уильямс с ней никак не связался, и из этого следовал только один вывод: он наверняка думает, что она привыкла так себя вести, он счел ее благосклонность настолько несущественной, что она даже не стоила признательности.

Как бы показать ему, что он ошибается? — терзалась Агнесс. После долгих раздумий она пришла к единственно правильному, с ее точки зрения, решению: теперь каждый раз, когда она встретит его, она будет идеалом приличного поведения. Вольности вчерашней ночи никогда не повторятся, и ему не удастся уговорить ее на подобные отношения в дальнейшем.

Несмотря на то что дом Сары Шарп находился всего в двух улицах от Фостер-лейн, Агнесс удалилась в свою комнату, чтобы надеть на ноги паттены и на голову шерстяную шаль. Она плотно застегнула плащ и взяла муфту, в которую положила маленький, завернутый в бумагу сверток, приготовленный заранее. На случай встречи с грабителями она спрятала в кармане плаща небольшой кухонный нож. Затем выскользнула из дома.

Снег уже не шел, но насыпало его много, несколько дюймов; луна окрасила все вокруг в серебристый цвет, наполнив изрытую колеями улицу призрачным светом, словно убегающим от случайных кучек навоза и мусора в сточной канаве. На фоне чернильного неба знакомые ориентиры выглядели совсем по-другому: купол собора Святого Павла превратился в светящиеся сферы, фронтоны напоминали белые брови. В конце Фостер-лейн Агнесс свернула налево в Чипсайд, затем, миновав Гаттер-лейн и Вуд-стрит, повернула налево на Бред-стрит. Она шла, опустив голову, хрустя снегом, напоминавшим крупинки соли, ссутулив плечи от холода, и размышляла, замерзнет ли река и, если замерзнет, поведет ли миссис Шарп Питера и Эдварда посмотреть на вмерзшие в лед лодки и баржи, стоящие у берега. За этими мыслями Агнесс не успела заметить, как оказалась у дома миссис Шарп.

— Миссис Мидоус, как вы решились выйти ночью на улицу? — воскликнула Сара Шарп, распахивая перед раскрасневшейся Агнесс дверь.

— Миссис Шарп, — ответила Агнесс, заглядывая ей через плечо в надежде увидеть Питера или кого-нибудь еще. — Извините, что я пришла так поздно, работа задержала.

— Не извиняйтесь. Я просто удивилась, вот и все. Идите скорее в дом, на улице так холодно.

Агнесс переступила порог и оказалась в маленьком холле. Вдохнув витающий в нем аромат куриного бульона и свежего хлеба, такой домашний и успокаивающий, Агнесс подумала, что, если бы ее никчемный муж не отдал Богу душу, она могла бы жить в таком же доме, как этот. Ее беспокоило собственное недовольство той долей, которая была уготовлена ей судьбой. «Может быть, — подумала она, — я выбрала неверный путь?»

Отбросив неприятные мысли, Агнесс сняла плащ и спросила, как поживает Питер.

— Идите и посмотрите сами. Мой Эдвард очень к нему привязался. Они весь день не отходят друг от друга.

Кухня, куда миссис Шарп привела Агнесс, освещалась свечами, свет которых отражался в многочисленных медных кастрюлях. Печь была небольшой, но давала уютное тепло. Мебель, простая и немногочисленная, была хорошо отполирована и безукоризненно чиста. Питер сидел за столом рядом со светловолосым мальчуганом с таким же, как у матери, круглым лицом и серыми глазами. Мальчики уже в ночных рубашках и колпаках пили бульон. Щеки у Питера были пунцовыми, волосы на лбу встрепанными и влажными, глаза блестели, как будто он только что умылся.

— Ма! — закричал он, вскакивая. — Я думал, ты забыла. Это Эдвард. Я учил его играть в шашки.

Агнесс обняла сына и постаралась выбросить из головы маленькую фигурку Элси в снегу.

— Очень приятно с тобой познакомиться, Эдвард, — сказала она.

Томаса Уильямса нигде не было видно. Обрадовалась она или расстроилась? Ни то, ни другое, уверила Агнесс себя, ее это не трогает, и так будет всегда.

Она вытащила из муфты маленький сверток и протянула его Питеру:

— Это вам с Эдвардом, когда покончите с бульоном.

Питер, мгновенно проглотив остаток бульона и сорвал со свертка бумажную обертку. Там оказались два имбирных пряника в виде человеческих фигурок с глазами из смородины и такими же пуговицами и ртами и волосами из миндаля. Мальчики разулыбались и начали шутливо сражаться пряничными человечками. Как только пряничные конечности отвалились и смородиновые глаза выпали, мальчики моментально их сжевали, и скоро от пряников ничего не осталось, кроме голов. Тогда игра изменилась: Питер с Эдвардом принялись откусывать как можно медленнее, чтобы узнать, у кого пряника на дольше хватит.

Миссис Шарп пододвинула стул к огню и жестом предложила Агнесс сесть. Как раз в этот момент раздался громкий топот у задней двери. Еще через мгновение дверь распахнулась, и в кухню вошел дрожащий от холода Томас Уильямс с корзиной угля — волосы в привычном беспорядке, масса каштановых спиралек, одет в рубашку и жилет горчичного цвета, но без пальто. Когда он увидел Агнесс, глаза его просияли.

— Добрый вечер, миссис Мидоус, — сказал он, вежливо кланяясь и ставя корзину около очага, после чего неспешно подбросил порцию топлива на горящие угли, отчего они затрещали и заплевались. — Я не знал, что вы собираетесь навестить нас, иначе обязательно зашел бы за вами. Вы должны знать, что ходить одной опасно.

— Здесь всего-то две улицы, к тому же я хорошо знаю окрестности, — беспечно сказала Агнесс, отвечая на его поклон легким наклоном головы и снова поворачиваясь к миссис Шарп.

Томас настороженно посмотрел на нее. Она понимала, что он отметил холодный тон и был удивлен, и почувствовала дрожь от удовлетворения, что расстроила его.

— Все равно, женщина, одна, без оружия… Особенно после того, что случилось с вашей кухонной прислугой. Не стоит так дразнить судьбу, — настойчиво продолжил Томас.

Агнесс подумала о Роуз и интригах, в которые она сама оказалась втянутой, о кухонном ноже, спрятанном в кармане ее плаща, и о пистолете в подвале. Пока убийца гуляет на свободе, она, возможно, не в большей безопасности на улице, чем на своей кухне. Но спорить не стала. Пусть Томас Уильямс немного поволнуется. Разве она не провела больше времени, чем хотела сама себе признаться, поджидая его?

Тем не менее Агнесс спокойно взглянула на Томаса:

— Если дело касается моего сына, я готова рисковать. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что он в порядке. Теперь я вижу, что у него все хорошо, за что я признательна миссис Шарп.

Вероятно, из этого отрывистого разговора миссис Шарп сделала вывод, что между Томасом и Агнесс возникло какое-то недопонимание, и вступила в беседу с более спокойными темами. Они поговорили о последнем спектакле в театре, поставленном мистером Гариком, который, как миссис Шарп слышала от приятельницы, очень любопытен и необычен; растущих ценах на селедку на рынке; о вероятности того, что река замерзнет и мальчики смогут покататься на коньках. Доев последние крошки имбирного пряника, Питер и Эдвард отправились наверх в постель, и миссис Шарп поспешила за ними, велев Агнесс посидеть немного с Томасом и дождаться ее возвращения.

Агнесс, желая избежать разговора о событиях предыдущей ночи, как бы ненароком рассказала, как нашла пистолет в погребе, о письме, полученном от Питта, и о том, что Теодор решил, что Томас должен сопровождать ее, когда она будет передавать деньги и забирать чашу для охлаждения вина.

— Судью Кордингли об этом известили? — коротко спросил Томас.

— Нет, — ответила Агнесс. — Теодор может думать только о чаше. Он настаивает, чтобы судье ничего не говорили до того, как чашу вернут. Я так и не сказала ему про пистолет — боялась, что он подумает, будто я пытаюсь отговорить его, и это его только разозлит.

Агнесс понимала, что объяснение звучит неубедительно, и с напряжением ждала, что ответит Томас.

— Чтобы сохранить свое дело, Теодор готов рискнуть нашими жизнями. По моему мнению, довольно сомнительно надеяться на порядочность Питта, — сказал Томас. — Даже если Питт не убийца, он наверняка знает, кто убил. Неправильно, если он не будет наказан.

— Я согласна полностью, — сказала Агнесс, подумав о Роуз, лежавшей в грязи с перерезанным горлом. — К тому же находящийся в подвале пистолет указывает на то, что убийца — кто-то из нашего дома. Но я не посмею противиться приказу Теодора. И, поскольку мы не можем сомневаться, что благополучие мастерской зависит от возвращения изделия, ваша работа под не меньшей угрозой, чем моя. А что касается убийцы, мне бы хотелось еще кое в чем убедиться, но я не могу это сделать из-за того, что я женщина.

— О чем вы? — спросил Томас.

— На Ломбард-стрит есть бар, где торгуют элем, под названием «Синий петух». Филиппа в ночь убийства и кражи дома не было, но он утверждает, что провел ночь в Компании различных дам. Он сказал, что хозяин обязательно его вспомнит. Не могли бы вы зайти туда и узнать, так ли это?

Томас пробормотал что-то непонятное, налил себе кружку эля из кувшина на буфете и молча выпил, глядя на огонь. Тут пробили часы, и миссис Шарп позвала Агнесс наверх. Пожелав сыну спокойной ночи, Агнесс, спустилась вниз и стала поспешно собираться.

— Мне нужно поскорее вернуться, — сказала она, избегая смотреть на Томаса. — Нужно еще подать ужин наверх.

Томас помог ей надеть плащ, затем нацепил шпагу и надел пальто и шляпу. Агнесс притворялась безразличной.

— Если вы собираетесь выйти только ради меня, мистер Уильямс, то в этом нет никакой нужды. Я так же благополучно вернусь, как и пришла сюда.

Томас Уильямс нахмурился. Его зеленые глаза словно пытались передать Агнесс какую-то мысль.

— Я должен. Глупо ходить одной в такое позднее время.

Агнесс не обратила на его взгляд внимания:

— Я вполне в состоянии защитить себя.

— Тогда доставьте мне удовольствие просто вас проводить, — сказал он, распахивая перед ней дверь. Когда она проходила, он шепнул так, чтобы миссис Шарп не слышала: — Кроме того, я должен кое-что сказать вам лично, без посторонних.

На улице было совсем мало прохожих. Томас шел рядом, держа фонарь в одной руке и подставив Агнесс другую, чтобы она могла на нее опереться. Агнесс чувствовала себя неловко, принимая его помощь, ведь она запретила себе любые сближающие жесты. Некоторое время они шли молча, скрипя снегом; из их ртов вырывались облачка белого пара, исчезая в темноте. Время от времени Агнесс ощущала на себе его взгляд и думала даже с некоторым страхом, что такое он собирался ей сказать, но молчала, ожидая, когда он заговорит сам. Пока они ни словом не обмолвились о предыдущей ночи.

Когда они дошли до угла Бред-стрит и Чипсайда, Томас откашлялся:

— Я хотел попросить вас быть осторожной, миссис Мидоус. Я говорил сегодня с Рили о той шкатулке, что вы мне показали. Он вел себя как-то подозрительно. Я не говорю, что понял, в чем дело, но это меня все равно обеспокоило. Когда я сказал ему, что нашли тело Роуз, он то ли немного удивился, то ли пожалел, что это произошло. А потом стал расспрашивать про вас. Уж не знаю, откуда он узнал, но у меня создалось впечатление, что он знает, что между нами что-то есть.

Настроение Агнесс упало. Слухов она боялась почти так же сильно, как и плохого о себе мнения Томаса Уильямса. Она покачала головой и постаралась скрыть свое огорчение:

— Не обращайте внимания на мнение Рили обо мне. Полагаю, у него нет никаких предположений о смерти Роуз?

Томас опустил глаза:

— Помнится, он сказал, что Роуз постоянно лезла в чужие дела и флиртовала со всеми подряд и наверняка ее убили из-за ее очередной интриги.

— И больше ничего?

— Ничего. Он все интересовался нашей с вами дружбой.

Агнесс поежилась:

— Наверняка до него дошли какие-то пустые слухи. Филипп, наш лакей, дружит с ним и с одним из подмастерьев. Но я меньше всего беспокоюсь о Рили, завтрашняя встреча с Мистером Питтом куда опаснее.

— Но эта явная опасность.

Они уже шли вниз по Фостер-дейн мимо Зала золотых дел мастеров. Через полминуты перед ними окажутся ступеньки, ведущие в ее кухню, подумала Агнесс. В нескольких ярдах от перил Томас Уильямс помедлил и глубоко вздохнул:

— Я хотел поговорить не только о Рили, миссис Мидоус. Я хотел обсудить еще одну тему. — Томас поколебался. Его рука все еще поддерживала ее, но смотрел он на свои покрытые снегом ботинки. — Это очень деликатная тема, но сказать необходимо, и я умоляю вас не считать меня слишком бесцеремонным.

Агнесс подняла брови, но, помня, что следует держаться отстраненно, ничего не сказала. После минуты колебаний Томас нерешительно продолжил:

— Боюсь, что вчера ночью я вам навязался. Я никак не собирался так поступать. Сегодня мне пришла в голову мысль, что вы поступили так не добровольно, что вы ошибочно считали себя мне обязанной из-за вашего сына.

Агнесс почувствовала, как кровь отлила от щек, губы показались сухими и ломкими в холодной ночи.

— Что вы имеете в виду под «ошибочно считала обязанной»? — хрипло спросила она.

— Когда я вас обнял, мне показалось, что наши желания совпадают, но потом я подумал, что мог ошибиться. У меня мало опыта в таких делах, но однажды случилось, что я неправильно понял даму. После этого я всегда нервничаю в сердечных делах. Я просто хочу вас уверить, что, как бы вы ни относились ко мне, я бы предпочел, чтобы вы сказали об этом честно. Я ненавижу хитрости в таких делах. На вашем сыне это никак не отразится. Но мне хотелось бы знать, как вы действительно ко мне относитесь.

— Я вас правильно поняла, мистер Уильямс? — резко спросила Агнесс. — Вы полагаете, что я вела себя непорядочно из-за сына и что в вольностях, которые я вам позволила, не было никакой необходимости?

— Порядочность и вольности не имеют к этому никакого отношения, — ответил Томас, краснея под ее испепеляющим взглядом. — Я только хотел сказать, что я вас глубоко уважаю вне зависимости от того, как вы относитесь ко мне. Я не хочу, чтобы наша дружба была чем-то искажена. Я умоляю вас не обманывать меня.

— Тем не менее вы подозреваете, что я приняла ваши ухаживания по другим причинам, совсем не потому, что вы мне нравитесь.

— Я ничего подобного не говорил. Не надо искать оскорбления там, где оно не подразумевалось. Яснее я не могу выразиться.

Но тема, которую он поднял, задевала самые чувствительные струнки в душе Агнесс. Она стояла на заснеженной улице не в состоянии двигаться и не зная, что сказать. Она совсем запуталась. Томас вроде бы подтвердил ее прежнее убеждение, что он верит, будто она привыкла вести себя неприлично, и это заставляло ее лицо гореть от унижения. Она поспешно напомнила себе о своем решении: она будет демонстрировать равнодушие. В голове немного просветлела, и Агнесс подняла подбородок:

— Как я могу не чувствовать себя оскорбленной, если вы составили такое мнение обо мне? Ведь вы сказали, что меня можно купить, проявив доброту к моему сыну.

— Напротив, — сказал Томас на этот раз громче, поскольку терпение его заканчивалось. — Я никогда не имел никаких недостойных джентльмена мыслей относительно вас как до, так и после вчерашней ночи. Чем бы ни было вызвано то, что произошло между нами, изменить это мы не можем, да мне бы и не хотелось ничего менять. Но я вижу, что вы решили думать обо мне плохо, и у меня есть такое же право, как и у вас, чувствовать себя оскорбленным. Всего хорошего, миссис Мидоус. Думаю, мне пора отправляться в «Синий петух».