После ухода Каролины Бентник Джошуа собирался найти Бриджет, но принятое снадобье оказалось сильнее, чем он ожидал. Ему не хотелось засыпать, но голова стала ватной, веки отяжелели, словно на них положили по горсти соверенов, и спустя несколько минут он провалился в забытье.

Проснулся он весь в поту. Его переполняла столь неизбывная тоска по Рейчел, какой он не знал вот уже несколько месяцев. Некоторое время он пытался утешить себя мыслями о Мег и их последней встрече, но это только усугубило снедавшее его чувство одиночества. Было утро. Стрелки на его часах показывали начало восьмого. Ночь наступила и прошла, а он ничего не помнил. С улицы доносился щебет птиц, но в доме стояла тишина. Пока он спал, кто-то раздел его. На нем были ночная сорочка и ночной колпак; его одежда, аккуратно сложенная, лежала на стуле. Интересно, кто же о нем позаботился? Он не помнил, как его переодевали, но молил Бога, чтобы это был Питерс или кто-то еще слуг, а не Каролина Бентник.

Чашка с остатками снадобья все еще стояла на тумбочке. К ней было прислонено пухлое письмо. Джошуа не помнил, чтобы видел его раньше, и предположил, что письмо, вероятно, доставили после того, как он уснул.

Сначала Джошуа подумал, что оно, должно быть, от Бриджет, которая была оставлена на Герберта Бентника, и разволновался, опасаясь, что в письме содержатся упреки в его адрес за то, что он не уделил ей внимания, хотя сам настоял на том, чтобы она повременила с возвращением в Лондон. Он и так уже оказался в затруднительном положении, предложив Коббу пожить в его квартире. Это было крайне неразумное решение. Джошуа полагался на Бриджет, надеялся, что она из доброго расположения к нему укротит гнев матери. Преисполненный дурного предчувствия, он схватил письмо.

Потом, еще до того, как успел его вскрыть, у него мелькнула другая мысль. Следовало бы сразу догадаться, как только он увидел почерк, что это сообщение не от Бриджет, а от Лиззи Маннинг.

29 мая 1766 г.

С уважением, Лиззи Маннинг.

Барлоу-Корт, Ричмонд

Мистер Поуп!

От экономки я узнала, что сегодня утром вы приезжали в Барлоу и немного расстроились, не застав меня дома. Простите, что не встретила вас. Я ездила в питомник, чтобы поговорить с садовником об ананасах. Еще раз простите за то, что покинула Астли, не посвятив вас в подробности своей беседы с Виолеттой. Едва мы с ней поговорили, как я получила сообщение от отца, что и заставило меня уехать скорее, чем я планировала.

А теперь позвольте пересказать вам весьма интересный разговор. Я пригласила Виолетту на прогулку после того, как она в очередной раз вернулась из Лондона, куда ездила на примерку платья. Господи, что это за наряд, которому следует уделять так много внимания?! И ведь платье еще не готово. Представляете? Миссис Боулз, несчастная портниха, доставит его на днях. Виолетта говорит, портнихе придется остаться в Астли — на тот случай, если нужно будет что-то подправить, — иначе ей не заплатят.

Как бы то ни было, ближе к делу. Я сказала Виолетте, мы считаем, что Кобб, возможно, жив и что, возможно, это ОН виновен в пропаже ожерелья. Не бойтесь, я не упомянула про письма, что мы нашли. Не могла же я выдать вас.

Когда она услышала, что, по нашему мнению, в оранжерее умер не Кобб, а Хор, ее лицо просветлело. Видя это, я спросила, по-прежнему ли он ей не безразличен. Она ответила, и довольно резко, что между ними ничего нет. Напротив, мне следует знать, что в ее сердце живет другой мужчина. Полагаю, этот другой мужчина — Фрэнсис, и она не назвала его имя только из страха рассердить меня.

Я стала расспрашивать ее про ожерелье, и она заявила, что, должно быть, я действую по поручению Кобба, ибо тот не раз обращался к ней за помощью — просил, чтобы она убедила мать вернуть драгоценность, но та, несмотря на ее уговоры, не хотела расставаться с украшением. Я заверила ее, что занимаю нейтральную позицию в отношении Кобба и принадлежности ожерелья и что сейчас самое главное — в интересах ее матери — отыскать украшение. После этого она успокоилась и поведала мне кое-что из истории ожерелья. Весьма занимательные факты. И пусть с нынешними событиями они связаны постольку-поскольку, думаю, их стоит здесь изложить.

Чарлз Мерсье, отчим Виолетты, зарабатывал на жизнь тем, что сопровождал различные грузы. Добродушный, бережливый человек, он питал глубокое отвращение ко всякого рода авантюрам и азартным играм. Эта его странная антипатия зародилась еще в молодости, после одного случая, который он часто в назидание рассказывал Виолетте, чтобы отбить у нее всякую охоту к азартным играм.

В возрасте двадцати трех лет ему случилось быть на приеме в доме губернатора, где его представили недавно овдовевшей графине, состоятельной женщине, некоторое время назад прибывшей в Бриджтаун, чтобы осмотреть свои владения на острове. В течение вечера Чарлз Мерси развлекал ее беседой, и она уговорила его сыграть с ней в ломбер. По какой-то странной прихоти судьбы Чарлз, который едва ли мог отличить валета от туза, постоянно выигрывал. В числе его выигрыша оказалась долговая расписка графини, в которой та обязалась отдать ему ценное смарагдовое ожерелье, которое принадлежало ее семье на протяжении нескольких столетий. Утром следующего дня графиня прислала ему ожерелье со своей горничной, вероятно надеясь, что со временем ей удастся отыграть свою драгоценность.

Горничная — ее звали Эмма Бейнс — была, как утверждали все, кто ее знал, красавицей с золотисто-каштановыми волосами. Она поразила воображение Чарлза Мерсье, который все еще никак не мог прийти в себя после успеха минувшим вечером. Желая увидеть ожерелье во всей его красе, он попросил ее примерить драгоценное украшение. По когда Эмма открыла футляр и вынула из него ожерелье в форме змеи, Чарлз едва не утратил дар речи — настолько он был потрясен. А потом рассмеялся и сказал, что теперь ему все ясно: это змий-искуситель сбил графиню с пути истинного накануне вечером.

Чарлз Мерсье влюбился в Эмму Бейнс, их знакомство вылилось в любовный роман. Тем временем, к огромной досаде графини, он решительно отклонял все ее приглашения сыграть с ней в ломбер или в какую-нибудь другую азартную игру. Спустя три месяца рассерженная графиня, к этому времени проигравшаяся в пух и прах, решила вернуться в Лондон.

Примерно тогда же Эмма Бейнс обнаружила, что ждет ребенка. Чарлз Мерсье тотчас же предложил ей руку и сердце, но у Эммы Бейнс — глупой упрямой девушки, судя по ее поступкам, — были другие планы. Она ненавидела барбадосский климат и скучала по родине. К тому же в Лондоне у нее был любимый человек, который, она считала, настолько очарован ее красотой, что возьмет ее в жены даже беременную. Не думая о приличиях и благополучии своего будущего ребенка, она отвергла предложение Мерсье.

Чарлз сильно привязался к Эмме Бейнс и, хотя был крайне огорчен ее отказом, ответственности с себя не снял. Он пообещал оказывать помощь ребенку и ее матери, которая не сможет работать после рождения дочери. Эмма, никогда не говорившая ему о своих надеждах выйти замуж в Лондоне, охотно приняла его деньги.

Все это произошло за пятнадцать лет до того, как Чарлз Мерсье встретил Сабину и вступил с ней брак. Он был предельно честен в отношении дочери, которой никогда не видел. Сабине он сообщил о ее существовании и предупредил, что намерен заботиться об этом своем ребенке так же, как будет заботиться о любом из законнорожденных детей, которых родит ему Сабина. Однако брак Сабины и Чарлза оказался бездетным. Чарлз привязался к Виолетте, часто называл ее дочерью, но об обязательствах перед родным ребенком никогда не забывал.

Вскоре после женитьбы Чарлз показал Сабине смарагдовое ожерелье и рассказал его историю. Уникальная красота украшения произвела на Сабину глубокое впечатление, и она попросила у мужа дозволения надевать его иногда. Чарлз Мерсье разрешил. Следующие десять лет Сабина гордо носила смарагдовое ожерелье, надевая его при каждой возможности. Насколько кому-либо известно, Чарлз никогда не говорил Сабине, что ожерелье будет принадлежать ей, но также никогда и не упоминал о том, что намерен завещать его кому-то другому.

Только год назад, после смерти Чарлза, во время оглашения завещания Сабина узнала о его решении оставить ожерелье наряду с другим имуществом своей внебрачной дочери. Свое решение он объяснил просто. Ожерелье было получено из рук Эммы Бейнс. Если бы не эта драгоценность, его дочь никогда бы не появилась на свет. Соответственно, ожерелье должно остаться у нее. Это было бы справедливо.

Нетрудно представить, как разгневана и обижена быча Сабина. Без зазрения совести она отказалась выполнить условия завещания, заявив, что оно было составлено много лет назад, когда они с Чарлзом только что поженились. Чарлз за годы их совместной жизни изменил свое решение. Иначе разве позволил бы он так часто надевать ей это украшение? Более того, Виолетта была ему роднее, чем дочь, которой он никогда в глаза не видел. А сама она, в отличие от Эммы Бейнс, была его законной женой. Что на это могла бы возразить истица?

Вскоре после того, как стало ясно, что Сабина не намерена расставаться с ожерельем, с Виолеттой связался бриджтаунский стряпчий по имени Джон Кобб. Он попросил ее о встрече, чтобы «поговорить о деле, требующем помощи человеку, которому в жизни повезло меньше, чем вам». Виолетта, знавшая о тяжбе лишь в общих чертах, ответила — пожалуй, несколько опрометчиво — согласием на просьбу Кобба, не подозревая, что он действует от лица противницы ее матери.

Кобб сообщил Виолетте, что дочь Чарлза Мерсье, проживающая в Лондоне, примерно одного с ней возраста, что Эмма Бейнс недавно умерла и что, если ее дочь не получит отписанного ей по завещанию наследства, бедняжке придется побираться на лондонских улицах — исход, который Чарлз Мерсье всеми силами старался предотвратить. Неужели Виолетта не понимает, что обязана отдать должное несчастной девушке, которая в глазах если уж не закона, то Господа является ее сводной сестрой.

Виолетта внимательно слушала все, что говорил ей Кобб. Это был высокий симпатичный молодой человек, и ей было приятно, что он проявляет к ней внимание. Она вспомнила, как хорошо относился к ней отчим, и ее кольнула совесть. Виолетта попыталась уговорить мать, но Сабина была непреклонна. Сказала, что даже думать не хочет о том, чтобы расстаться с ожерельем, но, дабы погасить конфликт, готова пойти на компромисс: она обещает выплатить денежную компенсацию дочери Эммы Бейнс, если та откажется от своих притязаний на ожерелье.

Подстрекаемая Коббом, доводы которого не находили поддержки у ее матери, Виолетта металась между двумя сторонами. Откуда бедняжке Виолетте было знать, кто из них говорит правду? Вскоре Кобб начал признаваться ей в любви, обещая, что постарается решить вопрос с ожерельем в ее пользу, если она ответит ему взаимностью. Возможно, истица согласится принять деньги вместо ожерелья.

В этом месте своего рассказа Виолетта стала проявлять видимые признаки расстройства. Со слезами на глазах она заявила, что не питала любви к Коббу, хоть и считала его приятным и симпатичным молодым человеком. Она делала все, чтобы охладить любовный пыл Кобба: писала и говорила ему в лицо, что не хочет иметь с ним дела, и если он намерен торговаться с ней, то ожерелье ей тоже не нужно.

После того как они покинули Бриджтаун и поселились в Астли, Виолетта уже думала, что навсегда избавилась от назойливого кавалера, и, как вы понимаете, едва поверила своим глазам, когда, прогуливаясь по саду с Фрэнсисом Бентником, вдруг натолкнулась на Кобба. Пребывая в смятении, она сообщила матери о встрече с ним и умоляла ее отдать ему ожерелье, иначе она сама не будет знать покоя. В конце концов, зачем ей ожерелье, убеждала она мать, если у нее есть Герберт, который купит ей с дюжину таких украшений?

Весть о появлении Кобба, казалось, не удивила Сабину. Она сказала дочери, чтобы та не беспокоилась об ожерелье. От своего решения она не отступит. У нее не было намерения расставаться с ожерельем раньше, нет такового и теперь. Герберт знает подробности дела. Он должен навестить Кобба и затем посоветует ей, как действовать дальше.

Думаю, только тут до Виолетты дошло, сколь двусмысленны были слова ее матери. «Мисс Маннинг, — сказала она, — ничего этого я прежде вам не говорила из страха, что маму заподозрят в причастности к гибели Кобба, если я признаюсь, что знакома с ним. Мама очень дорожит этим ожерельем. Как знать, на что она пойдет, чтобы оставить его у себя? Но теперь, когда вы сказали, что Кобб жив, а умер совсем другой человек, мне нет причины скрывать от вас правду, верно?»

Я не указала на очевидное — что, возможно, Хора убили по ошибке, приняв его за Кобба, и если это так, то вполне вероятно, что это сделала ее мать. Зато я спросила, знакома ли ее мать с Коббом. «Нет, — не колеблясь, отвечала Виолетта. — Кобб знал, что мама настроена к нему враждебно, и старался не попадаться ей на глаза. Насколько мне известно, она никогда не встречалась с ним».

Разумеется, мой друг, это только лишний раз подтверждает нашу самую правдоподобную догадку. Если Сабина не знала, как выглядит Кобб, она вполне могла убить Хора по ошибке. А вы как думаете?

Джошуа потребовалось несколько минут, чтобы мысленно разобраться во всем. И побуждения Лиззи Маннинг, и содержание ее письма его заинтриговали. Писала она с душой, явно следуя его указаниям. Однако на некоторые вопросы не ответила, некоторые указания проигнорировала, и это многое могло сказать об ее истинной натуре. Что такое написал ей отец, что вынудило ее в спешке покинуть Астли? Почему она отправилась в питомник выяснять что-то об ананасах именно в то утро, когда он должен был приехать? И почему в письме не удосужилась объяснить это? Почему она умышленно проигнорировала его просьбу не говорить Виолетте о том, что Кобб, возможно, жив? Длинная история ожерелья весьма занимательна, но большую ее часть он уже знал от Кобба. Лиззи также не стала подробно расспрашивать Виолетту, как он просил, о том дне, когда он уехал из Астли. А ему хотелось бы знать во всех деталях, как она отдала ожерелье горничной, и сравнить ее рассказ с ответами служанки. Ему хотелось бы знать, считает ли Виолетта Мари преданной, давно ли та находится у них в услужении и способна ли на воровство. Однако эти важные вопросы или вообще не были упомянуты, или были упомянуты вскользь. Почему Лиззи пренебрегла его важными указаниями?

Раздувая ноздри, Джошуа раздраженно покачал головой. Все очень просто, наконец-то сообразил он. И в общем-то, кроме себя, ему некого винить за то, что он не догадался раньше. Лиззи действует легкомысленно не из какого-то злого умысла — очевидно, ей даже в голову не приходит, что своими поступками она способствует его скорейшему краху.

Главная забота Лиззи — Фрэнсис. Она мечтает выйти за него замуж, и, с тех пор как ее семья оказалась в бедственном положении, она еще усерднее старается устранить все препятствия, которые могли бы помешать их браку. В сравнении с этим, ее собственным будущим падение Джошуа для нее ничто. Словом, зачем Лиззи Маннинг беспокоиться о Джошуа, если ей нужно думать прежде всего о том, как женить на себе Фрэнсиса Бентника?

Но, поразмыслив еще немного, Джошуа увидел поступки Лиззи в более любопытном свете. Наверняка не просто так Лиззи никогда не говорила ему о своем брате, разорении семьи и о том, что увлекается садоводством. И почему она так настойчиво навязывала ему свою помощь в расследовании? Может, ею движет нечто более серьезное, чем невинная привязанность к Фрэнсису?

Воодушевленный этими новыми открытиями, Джошуа вскочил с постели, но вызванная резким движением боль во всем теле напомнила, что он отнюдь не оправился от тяжелого испытания, которое ему пришлось пережить накануне. Голова его была перевязана, равно как запястья и ладони, — из-под повязок виднелись только кончики пальцев. Процесс одевания стал для него еще одним неприятным испытанием. Целых полчаса он натягивал желтовато-коричневые бриджи, застегивал коричневый сюртук с отделкой цвета охры и завязывал желтый шейный платок. Потом, собрав в хвостик свои темные волосы — о том, чтобы надеть на повязку парик, не могло быть и речи, — сунул ноги в башмаки и посмотрел на себя в зеркало. В общем и целом выглядел он не так уж и плохо. С этой утешительной мыслью Джошуа заковылял вниз.

Бриджет он нашел в маленькой столовой в компании Герберта и Каролины Бентников. Вид у всех троих был непринужденный. При его появлении они не выразили ни радости, ни облегчения. Скорее, встревожились.

— Мистер Поуп, — воскликнула Каролина, — вы уже на ногах? Я думала, вы проспите допоздна. Так и сказала мисс Куик. Выглядите вы лучше, хотя, если говорить честно, вид у вас все еще больной.

— Самочувствие у меня великолепное, — ответил Джошуа, потирая повязку на голове, хотя в висках у него неприятно стучало, так что он едва держался на ногах. — Как видите, я абсолютно здоров.

Джошуа повернулся к Бриджет:

— Мисс Куик, значит, вы все еще здесь. Простите, что покинул вас вчера. Я боялся, что вы потеряете терпение и вернетесь в Лондон.

— Ничего подобного, — разуверила его Бриджет, аккуратно ставя чашку на блюдце. — Мисс Бентник, добрая душа, сообщила мне, в каком вы состоянии, и предложила остаться на ночь. В сопровождении мистера Бентника я погуляла по парку, что доставило мне несказанное удовольствие. В общем, здесь мне был оказан самый радушный прием.

Бриджет говорила непринужденно, будто была у себя дома, что поразило Джошуа. Голову она держала высоко. Почему-то Джошуа не помнил, какая у нее длинная изящная шея. Корсаж соблазнительно обтягивал ее пышную грудь. Волосы — неужели в них роза? — она уложила в красивую прическу. Но что самое важное, казалось, она ничуть не дуется на него за то, что его не было рядом с ней весь минувший вечер. После причуд Лиззи Маннинг для Джошуа это было желанным облегчением.

Приободренный, он повернулся к Каролине Бентник. Когда минувшим днем та обрабатывала его раны, ему показалось, что она смягчилась по отношению к нему, и теперь он видел, что не ошибся. Настроена она была благодушно и с нескрываемым дружелюбием встретила его взгляд. Интересно, что стало причиной столь чудесного превращения?

— Мисс Куик в нашем доме желанный гость, — сказала Каролина, словно прочитав его мысли. — Она очень помогла советами с приготовлением ужина. Если у мисс Куик есть желание погостить у нас чуть дольше, мы все будем очень рады. И вообще, мистер Поуп, после того как она нам столько помогала, вы непременно должны привести ее на бал в пятницу.

Бриджет просияла, услышав предложение Каролины. Джошуа подумал, что она примет приглашение на бал. Но потом вспомнил ее мать — в гневе та была страшна — и быстро вмешался:

— Вы очень великодушны, но Бриджет — то есть мисс Куик — должна вернуться в Лондон, иначе ее матушка будет тревожиться. Да и в городе у нее много дел. Сомневаюсь, что у нее есть время посещать...

Бриджет нахмурилась.

— Это все пустяки, — возразила она. — Я сказала маме, что, возможно, останусь на ночь у тети в Туикенхэме. Если я не вернусь, она решит, что я там.

— Вряд ли вы можете задержаться здесь еще на несколько дней. Вспомните про свой долг перед вашей бедной матушкой... про ее ревматизм.

— Если мисс Куик сегодня нужно домой, значит, она поедет. В конце концов, Лондон от Ричмонда всего лишь в двух часах езды, — сказал, как отрезал, Герберт тоном, не терпящим возражений. — А вы, мистер Поуп, раз уж не можете заниматься живописью, сосредоточьте свои усилия на поиске ожерелья миссис Мерсье. Я слышал, на днях возвращается сэр Уильям Маннинг, судья. Если ко времени его приезда ваши поиски не принесут результатов, я буду вынужден передать дело в его руки. Я не говорю, что считаю вас виновным, Поуп. Иначе не пригласил бы вас за свой стол. Тем не менее вы должны понимать, что на это дело можно посмотреть и с другой стороны. Как я уже говорил, миссис Мерсье считает, что я слишком снисходителен к вам.

С этими пугающими словами Герберт бросил в тарелку недоеденный кусок тоста, швырнул на стол салфетку и вышел из комнаты. Джошуа ни слова не успел сказать в свою защиту. Стук в его голове стал невыносимым, им овладело безысходное отчаяние. С ужасающей ясностью он сознавал хрупкость своего положения. Его картины висели в особняках и дворцах, их именитые владельцы глубоко почитали Джошуа, а, оказывается, его будущее зависело от прихоти Герберта.

— Значит, решено, — заявила Каролина, не обращая внимания на его муки, словно раздражение ее отца и неминуемый крах Джошуа были пустяками. — Сейчас, мистер Поуп, вы с мисс Куик поедете на прогулку, покажете ей округу. Какое-никакое занятие. К тому же вы наверняка еще не поднимались на холм, не были в Кью-Гарденз. С повязками на руках вам придется ходить еще дня два, не меньше. Я предупредила отца, что работу над портретом вы сможете продолжить не раньше среды, это в лучшем случае. А поскольку сегодня еще только понедельник, времени свободного у вас уйма. Мисс Куик очень разумная девушка и проследит за тем, чтобы вы не переутомлялись после недавнего испытания.

— Но ожерелье... Вы же слышали, что сказал ваш отец. Я должен его искать, — напомнил Каролине Джошуа.

— Забудьте про эту гнусную вещицу. — Каролина небрежно махнула рукой, словно отгоняла муху. — Уверяю вас, со стороны отца это все пустые угрозы. Да и вообще, я считаю, что без этой мерзкой штуки нам всем гораздо спокойнее.