Мемуары мессира Д'артаньяна. Том III

Глиссан Эдуард

Баатц Д'Артаньян Шарль де

ЧАСТЬ 1

 

 

Надежды Кардинала

 

Племянники Его Преосвященства

Король возвратился в Париж вместе со всем Двором после взятия Сен-Гийэна. Месье Кардинал еще не пришел ни к какому соглашению с Тревилем, поскольку, хотя тот и позволил приблизиться к себе после стольких нагроможденных им трудностей, он оценивал свои претензии столь высоко при условии его выхода в отставку, что Его Преосвященство, считал еще совсем некстати ловить его на слове. Он все-таки отдал пока что своему племяннику Полк Кавалерии, носивший его имя. Другой бы на месте этого племянника почел за честь отправиться туда служить, но тот рассматривал все это настолько ниже себя, что можно смело сказать, даже Корона была бы слишком мизерным вознаграждением для человека, вроде него. Все это приводило в бешенство его Дядю, кто от всего сердца желал бы сделать из него однажды великого человека. Он со мной беседовал о нем подчас со слезами на глазах, говоря мне, сколь он был несчастлив после стольких пролитых им [2] потов ради обеспечения какого-то положения его семейству, не видеть никого из них, кто был бы в состоянии поддержать тот блеск, в каком он намеревался оставить все это семейство. Он сожалел в то же время о том, кто был убит в битве при Сент-Антуане, и он приговаривал, что это был совсем другой человек, чем его Младший. Его Преосвященство имел, однако, еще одного племянника, доводившегося братом двум другим, но он находился пока в столь нежном возрасте, что хотя и подавал какие-то надежды уподобиться однажды старшему, Кардинал находил это делом такого отдаленного будущего, что он не должен был бы строить по его поводу каких-либо основательных планов. Кроме того, ему было небезызвестно, что наиболее многообещающие дети частенько оказываются теми, кто наименее оправдывает возлагавшиеся на них надежды. Наконец, он и не полагался на него больше, чем позволял разум, в чем не был особенно неправ, поскольку вскоре после того этот молодой человек был убит. Он был пансионером Коллежа де Клермон, и какая-то молодежь его возраста, уложив его на одеяло, решила его покачать; они качали его столь усердно, что подбросили до самого потолка. Он ударился там головой о балку, а когда, весь залитый кровью, он вновь упал на одеяло, тут уже его могла спасти только трепанация. Он не смог перенести эту операцию. Он умер от нее одним или двумя днями позже, оставив своего Дядю в тем более великом отчаянии, что у того не осталось больше наследника, кроме того человека, кто казался ему недостойным огромных богатств, какие он накапливал с каждым днем. Поскольку Его Преосвященство продолжал жить точно так же, как и начинал, в том роде, что он принимал из любых рук, оставляя разве только то, чего не мог взять. Все было ему хорошо, вплоть до мельчайшей вещицы, и это казалось настолько постыдным даже его лучшим друзьям, что они не осмеливались предпринимать что-либо в его извинение, какую бы добрую волю они к нему ни испытывали. Он отдал, однако, одну из своих племянниц замуж за старшего сына [3] Герцога де Модена (лучше — Герцога Модены, или Герцога Моденского — А.З.), зная, что у него еще оставалось вполне достаточно, дабы сделать одну из них Королевой Англии, как он всегда намеревался сделать.

Его единственной заботой было узнать, за кого ее выдать замуж, за Его Величество Британское, или же за сына Кромвеля, чтобы реально утвердить за ней это достоинство. Поскольку он не собирался питаться химерами, он не находил достаточно надежной судьбой для нее сочетаться браком с Карлом II, по меньшей мере, до тех пор, пока тот не будет уверен в том, что снова возложит корону на свою голову. Если бы было пустым тщеславием претендовать выдать эту девицу замуж за этого Принца, совершенно лишенного прав на свои Государства, то еще большим легкомыслием было бы вовсе не желать этого; все дело состояло лишь в короне. Ради этого он и посылал меня в Англию, дабы выяснить на месте, имеется ли у него надежда на возможность ее себе возвратить. Я ему сказал, что я об этом думал, когда вернулся из той страны. Это были не слишком добрые известия для этого бедного Короля, его там вовсе не любили. Эти народности или из страха перед наказанием за гнусное отцеубийство, совершенное ими над особой Карла I, или же из их ненависти к королевской власти вообще, далеко не расположенные приглашать его вернуться, слышать не могли о нем без ужаса. Кромвель, дабы все более и более утверждаться в своем узурпаторстве, заставил их поверить, будто тот сделался католиком по настоянию Королевы, его матери. Здесь было чем принудить их ненавидеть его еще больше прежнего, поскольку эта Религия была им отвратительна до такой степени, что они терпеть ее не могли. Не то чтобы они могли сказать, будто Католики когда-либо принесли им большое зло, напротив, они были страдающей партией с тех пор, как при попустительстве Королевы Елизаветы в ее Королевстве взяла верх Протестантская Религия; но если им было и не в чем обвинить их с этой стороны, то это и не мешало им бояться ярма Пап, и чем больше они изучали их политику, тем больше они находили, что их целью [4] было подчинение себе всего света под предлогом Религии.

Так как я отметил все эти вещи за время предпринятого мной вояжа в ту страну, впечатление от них, переданное мной Кардиналу, заставило его не забавляться больше химерами по поводу Короля Англии. Он полностью повернулся в сторону Кромвеля, хотя мне казалось, что у него было не больше надежд с этой стороны, чем с другой. В самом деле, Религия его племянницы создавала препятствие его желаниям, когда бы даже этот узурпатор был бы достаточно счастлив и добился осуществления своих великих замыслов. Но либо он знал здесь тайное средство, о каком я не догадывался, например, заставить ее переменить Религию, если дело станет только за этим, или же он тешил себя надеждой, когда силы Кромвеля соединятся с силами Франции, ему будет нетрудно обязать Англичан повиноваться его воле; он повелел Месье де Бордо заключить с ним альянс от имени Короля, его Мэтра.

 

Кромвель между Францией и Испанией

Давно уже этот Посол вел такие переговоры, дабы помешать тому, как бы Испанцы, начинавшие осознавать упадок их дел во Фландрии, не нашли способа заключить какой-нибудь договор с Кромвелем. И вправду, так как в том состоянии, в каком они находились, они просто не видели для себя никакого лучшего выхода, чем этот, они прилагали все их старания ради успеха этого дела. Они даже разбросали множество денег при этом Дворе, лишь бы попроще достичь желанной цели. Так как они знали, что люди падки на это гораздо скорее, чем на все остальное, они не желали упрекать себя потом в экономии такой малости по сравнению с тем, о чем шла речь, ведь они бы легко могли потерять самые прекрасные Провинции Европы.

Кромвель имел намного больше склонности заключить Договор с Францией, чем с Испанией, потому как он находил, что альянс с первой будет ему гораздо полезнее, чем с другой. Не то чтобы Испания не делала ему таких предложений, какие не [6] должны бы были его тронуть. Она ему предлагала соединить свои силы с его собственными и не заключать никакого мира, пока она ему не поможет взять Булонь и Кале, каковые останутся в будущем присоединенными к Короне Англии, причем она никогда не будет на них претендовать. Это означало восстановить Англичан в том же положении, в каком они пребывали, когда заставили нас выстрадать столько зла в минувшие века. Такое предложение должно было бы чрезвычайно понравиться этой Нации, естественно, не любившей нас и еще менее расположенной к нам с некоторого времени, потому как наши дела постоянно поправлялись с наступлением Совершеннолетия Короля, вместо того, как они ужасно разлаживались до этих пор.

Если бы Кромвель был менее привязан к своим личным интересам, чем к делам его страны, может быть, он бы и вовсе не слушал никаких других предложений, кроме этого, поскольку ему бы просто не смогли сделать более выгодного; но либо он счел, что им будет намного трудней в нем преуспеть, чем в него ввязаться, либо он принял во внимание, что это погрузит его в войну против могущественной Короны, и та после этого не побрезгует ничем, лишь бы возвести его врага на Трон, но только он нагромоздил таких трудностей, что не во власти Испанцев было их преодолеть. Он попросил их выставить армию, способную исполнить столь великие предначертания. Это означало просить их о невозможном, их, оказавшихся не в силах навербовать рекрутов, требовавшихся для их армии во Фландрии. Однако, когда он попросил их еще об одной вещи, они отчаялись в возможности договориться с ним о чем бы то ни было. Он захотел получить от них два миллиона денег звонкой монетой для мобилизации войск; это было им так же трудно выполнить, как и все остальное, поскольку, если они потеряли людей в войнах, какие они поддерживали на протяжении, уж и не знаю, скольких лет, они были никак не менее истощены в деньгах. В самом деле, невозможно было [7] сказать, во что им обошлись Голландцы; подсчитали, что они употребили пятьдесят миллионов только на две осады, а именно — Антверпена и Остенде. Наконец, все, что можно было бы сказать по этому поводу, чтобы разом дать представление о той скудости в деньгах, какую они должны были испытывать, это то, что хотя Нидерланды дорого стоили, они, тем не менее, израсходовали вдвое больше их действительной стоимости в этой войне, если принимать во внимание только их годовой доход.

 

Кромвель выбирает

Великие претензии Кромвеля затянули это дело так, что оно не казалось еще ни сорванным, ни готовым к завершению; Бордо счел, что поскольку Испанцы без всякого стеснения предлагали обладание городами Короля, его Мэтра, лишь бы заинтересовать этого узурпатора в переговорах с ними, он мог последовать их примеру, и никто не будет вправе выдвинуть здесь какие-либо возражения. Итак, в том самом альянсе с его стороны он пообещал ему, что Его Величество атакует Дюнкерк с суши, если тот пожелает блокировать этот город с моря; он предложил ему в то же время передать его прямо в его руки на определенных условиях, какие, по его мнению, Король мог бы оставить за собой. Кромвель нашел более выгодным для себя это предложение, чем сделанное ему Испанцами, не то чтобы Кале и Булонь не стоили того, что ему предложили взамен, но потому как ему не нравилось ссориться с нами по тем резонам, какие я недавно вывел. Кроме того, он считал нас более в состоянии сдержать данное ему слово, тогда как в других он был не особенно уверен; итак, договор вскоре был подписан в этой стране, а потом переправили и деньги, какие еще и обязались ему предоставить.

Так как все это служило, так сказать, всего лишь предварительными шагами к великим замыслам Кардинала, он хотел было еще раз отправить меня в эту страну. Но не прятаться там, как я делал это в предыдущее посещение, а действовать с глазу на глаз с Кромвелем, дабы расположить его к альянсу [8] с ним. Я был в восторге от его намерения, потому как, мне казалось, я получу возможность реванша над Бордо, кто не будет столь дерзок в этом случае, каким он выказал себя прежде, распорядившись меня арестовать. Итак, я уже рассчитывал ласкать его любовницу прямо у него под носом, дабы привести его в бешенство. Но Его Преосвященство, приняв во внимание, что после произошедшего между нами выбрать меня для такого поручения означает для него нажить себе смертельного врага, доверил все Марсаку. Однако тот был не слишком годным человеком для такого рода переговоров. Он был более прост, чем просвещен, а уж среди Гасконцев я никогда не видел ни менее живого, ни менее способного человека; потому он так скверно справился со своей задачей, что когда он вернулся, Его Преосвященство потерял всякую надежду преуспеть в этом деле. Кромвель возражал ему по поводу трудностей, а у того не хватало рассудка найти, что ему на это ответить; в общем, Его Преосвященство почти с такой же пользой мог бы послать туда ребенка вместо человека с таким характером.

Его Преосвященство, прокрутив все дело в голове, решил не останавливаться на этом, хотя после рапорта, отданного ему Марсаком, он счел поначалу, что все было для него безнадежно. Однако, так как. снова посылать кого-то в эту страну, не сделав никакого перерыва, означало бы выдать свое излишнее нетерпение, он отложил свое намерение до тех пор, когда он найдет удобный случай вновь пустить его в дело. Он мне сказал, впрочем, разговаривая со мной однажды о Марсаке, что надо признаться, он был добрым человеком, и даже настолько добрым, что был от этого абсолютным дураком. Я ему ответил, если это было так на самом деле, можно сказать, что он не был богаче разумом, чем физиономией. Он действительно напоминал настоящего торговца свиньями, в том роде, что если бы не видели у него шпаги на боку, легко бы поверили, что он только-только покинул ярмарку, где продал свой товар. [9]

 

Денье и лиарды

Но, оставив в стороне этого беднягу, кто совсем истрепался уже некоторое время назад, я скажу, что Месье Кардинал, чей разум был всегда нацелен на то, что бы могло принести ему прибыль, додумался тогда изготовить новую монету из красной меди, вместо денье, ходивших по всей Франции. В первую очередь, в качестве предлога, он воспользовался войной, поглощавшей множество денег, требовал во всякий год наложения все новых и новых поборов на народ, дабы удовлетворять огромным расходам, необходимым для его поддержания. Он должен был бы настаивать на этом и не говорить ничего большего, поскольку этого было вполне достаточно для оправдания его действий; но он уверился, будто бы, чем более он выдвинет резонов, касающихся этого нового изобретения, тем более он его приукрасит; итак, он пожелал убедить всех на свете, якобы в Провинциях ощущается нехватка мелкой монеты, а так как совершенно необходимо их ею наполнить, нельзя и придумать ничего лучшего, как отправить туда денье, находившиеся в Париже, после того, как будут отчеканены лиарды. Кардинал на этих лиардах выиграл сто тысяч экю. Сторонники — авторы нововведения — преподнесли их ему в подарок, дабы получить возможность начеканить их гораздо большее число, чем было обозначено в их Договоре. Министр легко им это позволил, поскольку он никогда и ни в чем не мог отказать, когда его просили об этом с такой большой учтивостью, как сделали они. По всей видимости, это были немалые деньги для подарка, чтобы их можно было извлечь из столь мелкой монеты, как эта. Однако они были слишком умудрены опытом и прекрасно знали, что делали; потому, вместо ста тысяч экю, врученных ему, они нажили дважды по столько же, пустив в оборот то огромное количество лиардов, какое они распорядились отчеканить.

 

Болтливая жена

Кромвель пожелал, заключив Договор, о каком я недавно говорил, содержать его в секрете до тех пор, пока он не вытянет деньги из Парламента [10] Англии, собранного им для запроса о них на специальные нужды. Но так как не существует ничего тайного, что в конце концов не было бы раскрыто, Испанцев известила обо всем жена Генерал-Майора Лэмберта, близкого доверенного лица Кромвеля. Она спряталась однажды в комнате мужа, дабы выяснить, что такое Бордо является делать там так часто. Она тем более загорелась любопытством, что сам Кромвель наезжал туда поприсутствовать при их совещаниях. Она была, впрочем, пансионеркой Франции, точно так же, как и ее муж, что должно было бы помешать ей выдавать наши секреты. Но, разузнав столь значительные вести, она сочла своим долгом обратить их к собственной выгоде, не подвергаясь при этом никакой особой опасности; итак, она велела передать Послу Испании, что обладает сведениями первейшей важности для службы Короля, его Мэтра, и при условии сохранения им полного секрета и предоставления ей подарка, пропорционального ее доносу, она все ему сообщит; тот согласился со всеми ее пожеланиями, заверил ее, что их встреча состоится с глазу на глаз, а она его в том, что все сказанное ею будет настолько важно для Его Католического Величества, что тот никогда не пожалеет о своих деньгах. В самом деле, едва Посол узнал, о чем шла речь, он рассудил, когда бы он даже заплатил ей вдвое против ее просьбы, и тогда это было бы пустяком в сравнении с тем, чем он был ей обязан. Он в то же время отправился инкогнито на поиски спикера Нижней Палаты, кто был большим поклонником Короля, его мэтра, и пересказал ему все, недавно открытое им самим. Спикер посоветовал ему продемонстрировать полное незнание о нашем Договоре и по-прежнему продолжать выдвигать свои предложения. Он посоветовал ему даже известить Парламент обо всех условиях, на каких они делались, дабы расположить его в свою пользу явными выгодами их для Короны Англии. Посол не преминул последовать его совету, и, поделившись с этой Ассамблеей всем тем, что он [12] тайно предлагал Кромвелю, он еще распорядился все это напечатать, дабы сделать свои предложения достоянием публики всего города Лондона, а затем и распространить их по всему Королевству. Однако он не стал забавляться разбрасыванием этих писаний по улицам, как это частенько практикуется, когда их содержание несколько подозрительно; весьма далекий от такого поведения, он поручил это разносчикам, дабы они объявляли о них по всем кварталам города. Очевидно, все это было согласовано со Спикером. Как бы там ни было, один из этих разносчиков отправился оглашать эти писания прямо под окнами апартаментов Кромвеля; тот навострил уши, стараясь разобрать, что это такое. Едва он все это прослушал, как скомандовал Офицеру Гвардейцев, находившихся подле его персоны, арестовать злосчастного разносчика. Он приказал доставить его к себе и спросил, кто поручил ему подобное занятие, а так как тот ответил, что это был посол Испании, он заметил, что тот подчинился, вопреки собственному долгу, человеку, чьи команды были бы должны ему быть подозрительны, но он, однако, догадывался, что этот человек обладал властью вытащить его из скверной переделки, в какую тот попал ради любви к нему. Он распорядился сей же час препроводить его в Ньюгейт, где он повелел его удавить на следующую же ночь без всякого иного разбирательства. Другие разносчики, бегавшие по городу, едва только увидели, как того волокли в тюрьму, тут же попрятались в такие закоулки, какие только смогли отыскать. Они не смели больше сбывать их товар, разве что украдкой да втихомолку.

Посол Испании лично получил внушение в первый же раз, как он возвратился в Уайтхолл. Однако, так как он проявил при этом большую дерзость, он решил, что ему нечего больше церемониться. Итак, рискнув сыграть на все, он пожаловался Парламенту, что Протектор (именно так называл себя Кромвель, не осмелившись принять титул Короля, хотя и имел для этого более, чем достаточную власть), он [13] пожаловался, говорю я, что ради резонов, в какие он не смог пока проникнуть, или, лучше говоря, какие он не желал бы еще выставлять на всеобщее обозрение, дабы дать возможность этому Протектору поразмыслить над его поведением, он отказался входить с ним в договор. Он заявил, тем не менее, что делал ему предложения столь выгодные для Англии, лучше которых невозможно ничего вообразить; таким образом, он не понимал, какими интересами тот был движим; тот приказал заточить разносчика, всего лишь выкрикнувшего те предложения, какие он ему сделал от имени Короля, своего мэтра; ходили даже слухи, будто бы по его повелению разносчика уморили в тюрьме; он с трудом в это верил, поскольку считал его слишком справедливым и чересчур рассудительным для того, чтобы погубить невиновного; но так это было или же нет, он все-таки узнал от жены разносчика, бросившейся к его ногам умолять его сжалиться над ее семейством, что он стал непосредственной причиной гибели ее мужа, а потому обязан отплатить добром ей и ее детям.

 

Маленькое восстание в Лондоне

Парламент состоял из множества ставленников Кромвеля; одни из них были привязаны к нему его благодеяниями, другие — насущной необходимостью связать с ним свою судьбу, потому что, точно так же, как и он, были замешаны в смерти покойного Короля. Но так как дух нации торжествовал над всем этим, частично даже его люди начинали перешептываться о том, что вот уже какое-то время он принимал решения, не желая считаться ни с чьим мнением, и даже не обращая внимания на то, согласны ли они были с интересами Государства или же нет. Этот ропот зашел настолько далеко, что произошло даже нечто вроде маленького восстания в городе Лондоне; это несколько задержало исполнение Договора, заключенного Протектором с Его Величеством, что произвело не только этот эффект, но еще и заставило серьезно призадуматься Кардинала по поводу запланированного им альянса между двумя их семействами. Он сделал для себя тот вывод, что [14] Кромвель еще не был готов к осуществлению его грандиозных замыслов. Итак, он решил, когда обнаружится еще какая-нибудь добрая партия для племянниц, остававшихся у него на выданье, не отказываться от нее ради воображаемых надежд.

 

Ревностный, верный и богатый слуга

Кардинал, дабы позабавить Короля, хотя он и думал лишь о том, как бы туже набить свой кошелек, дал великолепный бал. Свадьба одной из его племянниц со старшим сыном Герцога де Модена послужила тому предлогом, тогда как, во всяком случае, настоящей его целью было обеспечить удовольствиями Его Величество и весь Двор, дабы помешать не в меру заинтересованным пускаться в неуместные размышления по поводу несметных богатств, стекавшихся к нему со всех сторон. Он уже овладел обширными землями с тех пор, как возвратился во Францию. Он сделал недействительными все постановления против него, принятые, как во время его присутствия, так и в его отсутствие; Король смотрел на мир, так сказать, его глазами, что было ему вполне простительно, поскольку Королева, его Мать, не уставала ему ежедневно повторять, что не существовало во всем Королевстве ни более ревностного, ни более преданного ему слуги. Эта Принцесса, кто была необычайно добра, сама свято верила в это, потому как ей казалось, будто бы он прикладывал все свои заботы и все усилия к работе по свержению Испанской Монархии. Она себе вообразила, поскольку все Французы рассматривали эту Корону, как основного своего врага, она просто обязана была рассматривать того, кто положил столько трудов на уменьшение ее могущества, как на человека, совершенно преданного службе Короля, ее сына, и его Государству. Однако она совсем не отдавала себе отчета в том, что все его великое рвение основывалось исключительно на нежелании никакого мира с Испанией; в этом не было абсолютно ничего удивительного, поскольку если бы он на него согласился, он бы лишил себя этим лучшего средства к обогащению. Он был уверен, пока война будет [15] длиться, у него всегда найдется предлог к увеличению поборов, если же когда-либо мир придет на смену войне, его не преминут спросить, а что он с ними намеревался делать, если бы он додумался продолжить публикацию новых Эдиктов.

Королева, рожденная Испанкой, и не освободившаяся еще от склонности, какую она питала к своей стране, хотя уже около сорока лет прожила во Франции, вопреки глубокому сожалению наблюдала за тем, как он вот так замышлял гибели ее Нации. Она не осмеливалась, тем не менее, ничем на это возражать, потому что боялась, как бы ее не обвинили в отстаивании интересов Короля, ее брата, в ущерб правам ее сына. Она горячо желала, однако, установления мира, но не видела для этого никакого просвета, потому что всякий раз, когда она заговаривала о нем с Кардиналом, он ей отвечал, что она, значит, хочет ограничить добрую удачу Короля, ее сына, весьма жесткими рамками; так могли бы поступить лишь самые заклятые его враги; намерение, вроде ее собственного, еще можно было бы стерпеть, в самом деле, во времена, когда большая часть Королевства взбунтовалась против него, но теперь, когда каждый возвращался к повиновению, и не было больше ни одной кампании, где он не одержал бы побед, требовалось пригнуть его врагов столь низко, что если бы они и захотели получить мир, то пусть они явятся вымаливать его с веревкой на шее; кроме того, Французская Нация жила надеждой на оккупацию, руки чесались у ее Дворянства настолько, что если не дать ее ему снаружи, оно вскоре примется искать себе удовлетворения внутри.

 

Военный Совет

Зима прошла среди многочисленных развлечений; Кардинал собрал большой военный Совет в Марте-месяце, дабы выяснить, чем занять во Фландрии армии Короля в течение ближайшей Кампании. Не то чтобы не был сформирован план после взятия Конде и Сен-Гийэна вести их прямо в Валансьен; на протяжении всей зимы велись приготовления, достаточно свидетельствовавшие о том, [16] что прежнее решение не было еще изменено; но так как враги не могли об этом не знать и приводили себя в состояние хорошенько там защищаться, речь шла о том, не лучше ли будет перенести действия совсем в иную сторону, чем эта. Основным намерением было, после заключения альянса с Кромвелем, побеспокоить врагов в морских городах Фландрии, дабы они не знали наверняка, с этой либо с другой стороны на них пойдут. Открывалась также возможность, в случае получения достоверных сведений о том, что они заняты всего лишь укреплением защиты Валансьена, по-настоящему задуматься о взятии Дюнкерка и даже о продвижении завоеваний гораздо дальше. Но Кромвель оказался занят много большим количеством дел у себя, чем предполагалось ранее, и, следовательно, не мог исполнить данное им слово до тех пор, пока он с этими делами не разберется. Жалобы на него посла Испании разбудили Английскую Нацию от спячки, в какую она впадала время от времени. В самом деле, начиная с революций, произошедших в этом Королевстве, то она покорно склонялась перед его волей, а то настолько восставала против, что можно было сказать, будто бы она полностью освободилась от ослепления, в каком он ее держал так долго. Показалось даже, что на сей раз она была так оскорблена, увидев, как он откровенно предпочел свои личные интересы публичным, что она больше не пожелает ему прощать. Каждый, одним словом, вопил о войне против Франции, вместо одобрения Договора, заключенного им с ней. На это он отвечал всего-навсего, что ему лучше знать, как следует поступать, чем всем им вместе взятым. Но вовсе не достаточно было это сказать, ему необходимо было им это доказать; для примирения с ним им требовались скорее резоны, нежели слова. А это казалось очень непросто, потому как они были настолько поражены предложениями Кале и Булони, какими их умасливал Посол Испании, что они как бы оглохли по отношению ко всем другим предложениям и внушениям. [17]

Наконец, это непонимание между Вождем и членами его Парламента лишило Кардинала возможности хоть в чем-то положиться на этот договор, и он вознамерился отрегулировать в военном Совете, о каком я говорю, все, что там предстояло сделать. Он вовсе не желал, чтобы его смогли обвинить впоследствии в принятии ложных мер, когда бы он захотел возложить всю ответственность за них на собственную голову. Итак, как если бы он предвидел то, что вскоре случится, он заявил всем присутствовавшим, — если он и взял на себя труд пригласить их сюда, то только для сообщения им сведений, недавно дошедших до него самого по поводу Валансьена; он вовсе не будет им говорить, что намерение его атаковать было высочайшим предначертанием, какое Король когда-либо задумывал, потому как они знали об этом точно так же хорошо, как и он сам, и даже еще лучше; им была известна сила этого города лучше, чем кому бы то ни было, поскольку основу их ремесла составляло знание подобных вещей, тогда как он узнавал о них исключительно из рапортов других; но он должен им сообщить, что врагами завезены туда все возможные виды припасов, как боевых, так и съестных, гарнизон там теперь состоял из пятнадцати сотен человек, набранных из регулярных войск, самых лучших, какие только могли найтись в Нидерландах; это уже было кое-что, но наибольшего размышления заслуживал тот факт, что помимо всего этого там оставались десять тысяч Горожан, поклявшихся не сдаваться до последнего дыхания; они сформировали различные Роты из всех тех, сколько их там было, в которых они намеревались сражаться под предводительством тех среди них, кто служил прежде; те их настолько хорошо вымуштровали, что они могли теперь защищаться ничуть не хуже лучших солдат гарнизона; вот об этом-то он и должен был им сейчас сообщить, дабы, если они рассудят, что это предприятие было превыше их сил, они бы поостереглись неосмотрительно ввязываться в него; гораздо лучше стоило оставить [18] намерение, задуманное поспешно, когда обнаруживались трудности к его исполнению, чем упорствовать в нем против всякой видимости резона; Испанцы могли бы собрать в этом году до двадцати тысяч человек; Король же, в соответствии со всеми подсчетами, не мог бы иметь более двадцати пяти тысяч под стенами города, так что им предстоит рассудить, смогут ли они с той армией, какую он в силах им предоставить, одолеть и значительное число осажденных, и войска, почти столь же многочисленные, как и их собственные.

Из всех собравшихся там один лишь Виконт де Тюренн нашел обстоятельства достойными размышления. Он даже упомянул о нескольких других трудностях, ускользнувших от внимания Кардинала, но так как Маршал де ла Ферте находил собственную славу в противоречии ему во всем, он настолько сгладил их своей речью, что если захотели бы поверить его словам, Валансьен должен был сдаться тотчас же, как только будет осажден. Большинство остальных придерживалось примерно того же мнения, как и он сам; они, разумеется, не были движимы теми же мотивами, что имелись у него, но они просто следовали в этом гению Французской Нации, не находящей никаких затруднений ни в чем, что бы ей ни предложили. Это особенно хорошо видно в сегодняшней войне, где она совершает такое, что почти не поддается пониманию, и в то же время, кажется, превосходит обычные человеческие силы. Я не желаю никакого иного примера, как переход через великую реку Рейн, причем одно только наведение моста через эту реку самые именитые из всех Древнеримских Императоров почитали некогда за величайшее достижение.

 

Конде не дремлет

Как бы там ни было, Кардинал присоединился к большинству голосов, как это обычно практикуется во всякого сорта обстоятельствах, и мы пустились в Кампанию. Мы постарались отвлечь врагов, сделав вид, будто бы нацеливались на другое место, а вовсе не на это. Мы были бы в восторге, когда бы [19] они ослабили гарнизон, поддавшись на подстроенное им надувательство; но Принц де Конде, завоевавший их доверие большими делами, осуществленными им ради них с тех пор, как он перешел на их службу, до той степени, что они внимали его словам, будто то были изречения оракулов, указал Графу де Эннену хорошенько поостеречься и ни в коем случае не направлять его войска ни в какие другие места, потому как именно на него одного направлено нападение; вот таким-то образом все наши хитрости ни к чему нам не послужили. [20]

 

Гений Виконта де Тюренна

Король по своему обычаю явился на границу, дабы вдохновить войска собственным присутствием. Оно было необходимо более, чем никогда, перед этим предприятием, поскольку оно было гораздо более трудным, чем все, осуществленные до сих пор. Его Величество остановился в ла Фере, городе, купленном Кардиналом, в том роде, что разве стены в нем еще принадлежали Его Величеству. Наконец наша армия развернулась на две стороны, и нам удалось обложить Валансьен как ниже, так и выше по течению Эско. Граф де Эннен, приказавший снести мосты, находившиеся внизу, едва увидел наше приближение, как открыл шлюзы, дабы если бы мы и смогли вновь навести мосты, то только с большими сложностями. В самом деле, работа эта оказалась долгой [21] и очень трудной, тем более, что болота подступали к самой реке. Нам понадобилось насыпать дамбу, чтобы спустить эти воды и наладить сообщение одной штаб-квартиры с другой. Нам понадобилось соорудить дамбы выше и ниже того места, где было задумано навести мосты, дабы остановить ярость вод, чтобы эти мосты не были снесены. Кавалерия получила приказ раздобыть сваи, необходимые для этой работы, какой и занялась Пехота. Наконец, когда мы добились своего с великими трудами, но не без того, чтобы вода не перехлестывала еще раз-другой через эту дамбу, два наши Генерала заняли их штаб-квартиры, один по ту сторону реки, другой — по эту. Осажденные не позволили нам доделать эту работу без того, чтобы не нанести нам визит. Они совершили несколько вылазок, и, сказать по правде, в них отличились солдаты как с одной, так и с другой стороны. Наконец наши линии были завершены, точно гак же, как и дамба; мы открыли траншею, где установился такой распрекрасный огонь, что мы еще не видели подобного. Кардинал, отдавший приказ тщательно осведомлять его обо всем, происходившем при этой осаде, узнал поначалу о весьма необычайных особенностях, о каких никто до сих пор и не слыхивал. В самом деле, враги, собравшись вместе, начали ежедневно нас прощупывать, не как обычно делают, когда хотят прорвать линии одним усилием, по как бы изматывая нас настолько, что когда бы они пожелали это предпринять, они справились бы с нами чуть ли не голыми руками.

 

Трудности осады Валансьена

Но это еще совсем не то, что я хотел назвать не обычайным, напротив, ничто не могло бы быть более обычным, чем такое поведение; разве не скажешь, что когда-либо видели две армии одну подле другой, где бы это постоянно не практиковалось, то есть, когда одна осаждена, а другая приближается для снятия осады — такие обстоятельства всегда предвестники битвы. Но я хотел сказать о том, что Граф де Эннен явился к нам через траншею. Правда, слышали когда-то и не раз, и даже некоторые из [22] нас были тому свидетелями, как Граф де Аркур оказался как бы осажденным в собственном лагере, когда он осаждал Турин, потому что в городе находились более многочисленные войска, чем у него, и те, кто вышли в поле для снятия столь памятной осады, тоже были вдвое сильнее, чем он. Но сказать, что к нему являлись когда-либо через траншею, как тогда явились к нам, вот этого с ним никогда не случалось; да такого даже и ни с кем не случалось, по крайней мере, с тех пор, как я пошел на войну. В остальном, так как осажденные использовали внушительное число народа в их траншее, и мы делали тоже самое с нашей стороны, вскоре мы и встретились в такой нежданной манере. Итак, начали биться гранатами, тогда как Граф де Эннен подорвал специально возведенное сооружение, набитое порохом; под его развалинами был погребен Эспи, дворянин из Пикардии, кто был Генерал-Лейтенантом. Несколько других значительных персон также нашли там свою погибель, тогда как Шевалье де Креки, кто стал сегодня Маршалом Франции, отделался там легкой раной, какую он получил в голову.

 

Вражеские генералы

Враги покинули их траншею после такого счастливого успеха, но прежде они засыпали ее, из страха, как бы мы не воспользовались ею против них же самих. Наконец, после множества других ударов, все таких же дерзких, как и этот, как с одной, так и с другой стороны, Дон Жуан Австрийский, кто заступил на место Эрцгерцога в Командовании Нидерландами, приблизился к нашим линиям с Принцем де Конде и Графом де Фуенфальданом. Дон Жуан был бастардом Испании, но каким бы он там ни был бастардом, он стоил множества законных наследников. Он пользовался великим уважением среди своей Нации, и даже настолько великим, что это послужило резоном для Королевы Испании вынудить Его Католическое Величество удалить его из Мадрида. Она боялась, поскольку у нее не было детей мужского пола от Короля, ее мужа, а он не являлся даже сыном его первой жены, дочери [23] Генриха Великого, как бы популярность Дон Жуана у народа не побудила этих людей предпочесть его дочерям Ее Величества, старшая из которых должна была унаследовать Корону.

Вот уже каким был Испанский Генерал, с кем нам пришлось иметь дело. Что до Принца де Конде, то мне вовсе нечего делать, высказываясь о том, кем он был, потому как не было ни одного из нас, кто бы не знал его вполне достаточно, а потому каждый понимал, мы просто не могли бы иметь перед собой другого врага, чьи опыт и отвага были бы столь же опасны, как его собственные. По поводу Фуенфальдана я скажу так — это был человек, поседевший под ратным доспехом. Он даже был способен своими достоинствами вызвать такую зависть у Эрцгерцога, что тот, дабы наверняка отделаться от него, не поколебался обвинить его в каких-то сношениях с Кардиналом. И хотя Двор Испании, разумеется, пожелал удовлетворить Эрцгерцога, отозвав этого Графа из Нидерландов, так как он немедленно предоставил ему наместничество над Миланом и засвидетельствовал этим, что был доволен его заслугами и не придал никакого значения этому обвинению, поскольку не вознаграждают предателей, но их карают; так как, говорю я, Король, его Мэтр, казалось, не только оправдал его этим, но еще и вернул его во Фландрию, едва лишь Эрцгерцог оттуда отбыл, а это явилось еще одним знаком того, что обвинен он был несправедливо, — гораздо честнее вынести выгодное, суждение о его персоне, чем приговаривать его, не зная, хорошо ли поступаешь.

Как бы там ни было, эти три человека, способные заставить себя опасаться каждый в отдельности, стали еще более грозными теперь, когда они собрались все трое вместе; но Виконт де Тюренн, чья штаб-квартира казалась более подверженной риску, чем расположение Маршала де ла Ферте, навел такой отличный порядок в своей обороне, что враги, решившиеся было атаковать его линии, сочли, что [24] им проще будет разделаться с Маршалом, чем с ним. Два наших Генерала еще таили кое-какую небольшую досаду друг на друга, и так как не было никого столь буйного, если не сказать, столь мало разумного, как Маршал, когда он впадал в гнев, или же был предубежден против кого-нибудь, он выплеснул свою желчь на одного Гвардейца Виконта, кому он отвесил несколько ударов тростью. Так как такое нигде больше нетерпимо, даже между особами меньшей значительности и меньшего ранга, Гвардеец счел поначалу, что Виконт де Тюренн не преминет вспыхнуть, выслушав его рапорт; но этот Генерал, отличавшийся большим самообладанием, чем кто бы то ни было, увидев, что если он даст волю своему справедливому негодованию, то это может нанести ущерб службе Его Величества, дал этому гвардейцу ответ, заставивший того убедиться, насколько он ошибался в своих расчетах. Он сказал ему, что он, должно быть, серьезно оскорбил Маршала, поскольку тот почувствовал себя обязанным обойтись с ним в такой манере; но пока он не знает в чем было дело, он его не выгоняет из его Роты. Однако, дабы этот Маршал получил возможность прийти в себя, он его отсылает к нему вместе с его Капитаном Гвардейцев с приказом сказать ему, что проступок перед ним этого Гвардейца, очевидно, еще не искуплен ударами трости, какие тот ему нанес; он возвращает его ему, дабы тот распорядился его вдобавок и повесить, если рассудит, что это будет кстати.

 

Атака на лагерь Маршала

Маршал был намного более унижен этим комплиментом, чем если бы к нему обратились с упреками, как он и ожидал, когда увидел явившегося к нему Капитана Гвардейцев вместе с тем, с кем он так скверно обошелся. В остальном Виконт де Тюренн, кто не был человеком, способным таить что-то на сердце, когда речь шла о службе Короля, узнав, что враги изменили принятое ими ранее решение атаковать сначала его и разворачивали их армии против Маршала, послал сказать ему, что он об этом [26] проведал, дабы тот принял меры предосторожности против их атаки. Он даже предложил ему несколько Полков для охраны его линий, поскольку они были настолько растянуты, что у того просто не было необходимого количества людей для их надежной защиты. Маршал ничего этого не пожелал. Он был слишком большим гордецом, чтобы принять что-либо из рук своего врага; итак, довольствуясь тем, что имел, он настолько утомил его войска, что когда был атакован, они уже умаялись до изнеможения. Потому и сопротивление его было весьма скромным. Доблестно защищались разве что наш Полк да Полк Морской пехоты; мы и отогнали врагов так далеко, что если бы каждый сделал, как мы, они бы просто вынуждены были отступить с позором. Но так как другие поддались с самого начала, враги вошли в наш Лагерь, где они нашли нетронутые палатки и все наши обозы в том же состоянии, как если бы нам вовсе нечего было бы опасаться.

Наш Полк, не имевший никаких известий о том, что происходило, точно так же, как и Морская пехота, потому как враги атаковали нас точно в один час утра, и ночная тьма мешала нам видеть, что совершалось буквально у нас под боком, по-прежнему мужественно защищались. Так мы сохраняли доверенный нам пост до тех пор, пока враги, проникшие в наш Лагерь через тысячу других проходов, не напали на нас сзади. Вот тогда-то мы и увидели, что попались врасплох, и нас силой заставили попятиться перед победителями. Полк Морской пехоты, во главе которого Граф де Гадань, Генерал-Лейтенант, бывший Мэтром Лагеря, бился с обычной пикой в руке, был принужден сделать то же самое, потому как тоже был обойден сзади. Этот Граф был схвачен, до конца поддерживая ту репутацию, какую он заслужил с начала битвы. Маршал де ла Ферте также поплатился собственной персоной, как и следовало ожидать от бравого человека, поскольку в свидетельство правды надо сказать, что если он в чем-то и грешил, то наверняка не с этой стороны. В самом [27] деле, если бы он обладал таким же благоразумием, как и отвагой, он не уступил бы никому, и еще и об этом обязательно надо сказать, дабы ни в чем не соврать. Он вполне свободно мог бы спастись, но ни за что не пожелал этого сделать, потому как, по моему мнению, не хотел, чтобы о нем сказали, будто бы он отправился искать убежища у человека, кого он ненавидел гораздо больше, чем всех врагов Его Величества. Так как он не мог спастись никак иначе, как перейдя в штаб-квартиру Виконта де Тюренна, он не желал давать ему то превосходство над ним, как возможность сказать, якобы он был чересчур удачлив, укрывшись у него в своем несчастье, дабы избежать потери собственной свободы. Ему бы больше понравилось позволить себя повесить, и два других Генерал-Лейтенанта, кроме Гаданя, разделили с ним ту же участь, а именно Графы д'Эстре и де Гран Пре.

 

Разгром

Множество значительных персон попало в руки врагов. Убитых было совсем мало, потому что не было оказано почти никакого сопротивления. Что до нас, действовавших совершенно иначе, то мы потеряли там нескольких Капитанов и какое-то количество младших Офицеров. Прадель, кто принадлежал к наиболее продвинувшимся в нашем Полку и сделался Генерал-Лейтенантом, оказался в числе пленников, точно так же, как и Поллиак, кто был Капитаном; что касается меня, то я ушел по дамбе, не проявив той деликатности, какой обладал Маршал де ла Ферте. Более того, я не имел никаких причин таковую иметь, и я даже был из тех, кто наиболее почитал Месье де Тюренна.

Месье де Тюренн, расположивший свою штаб-квартиру на подступах к Кенуа, удалился в эту сторону, не разворачиваясь для битвы, потому что во всякий момент выскакивали беглецы, и они бы нарушили порядок, какой он мог бы установить в своей армии. Однако не все, пожелавшие спастись в этой стороне, добились цели, потому что Комендант [28] Бушена приказал спустить свои шлюзы, затопившие водой всю дамбу. Многие особы там утонули, и это помешало Виконту де Тюренну найти возможность отправить из своей штаб-квартиры в лагерь Маршала несколько полков Пехоты; он хотел прийти ему на подмогу помимо его воли. Тот выказал себя, впрочем, недостойным этой помощи, предложенной ему как раз вовремя, своим отказом от нее, но так как Виконт ставил службу Короля превыше всего остального, он и забыл обо всем, когда увидел, насколько в ней нуждался Маршал; итак, когда он признал, что во имя блага Государства тому требовалось оказать услугу, он скомандовал полкам Рамбюр и ла Фейад маршировать в ту сторону. Но вода помешала им пройти, они повернули вспять, не осмелившись проникнуть дальше вперед; к тому же, и переход этот был гораздо более труден, чем тот, через Рейн, осуществленный Королем в те минувшие дни; дамба, по какой надо было пройти, превратилась в сплошное болото, где можно было увязнуть целиком, тогда как дно той реки было песчаным, где не подстерегала абсолютно никакая опасность; кроме того, когда бы и там было столько грязи и тины, как здесь, даже в этом не было бы никакого риска из-за огромного количества воды повсюду; и когда бы там захотели переправиться, просто надо было бы сделать это вплавь.

Трудность спасения через дамбу послужила причиной тому, что число пленников было очень велико. Но если для нас это, с одной стороны, было большим несчастьем, это же было счастьем с другой, потому как враги думали скорее об их обогащении воровством и грабежом в Лагере Маршала, чем о преследовании Виконта де Тюренна. Итак, никогда не показывалось более двух или трех эскадронов, дабы побеспокоить наше отступление, а так как Виконт де Тюренн отрядил две тысячи всадников, маршировавших сзади для обеспечения надежной безопасности, беспокойство, приносимое нам этими [29] эскадронами, не было особенно значительно. Они всего-навсего постреливали с довольно дальнего расстояния, в той манере, что с той и другой стороны потери составили, я полагаю, всего лишь четыре человека.

Никто не сумеет понять, как три таких опытных Генерала, с какими мы имели дело, совершили ошибку вроде этой, поскольку наш разгром казался совершенно очевидным, если бы они плотно преследовали нас, не дав нам времени опомниться. В самом деле, испуг, неизбежный в такого сорта обстоятельствах, настолько овладел духом солдат, что, так сказать, малейший шелест листвы они принимали за вражеское нападение на них. В общем, стоило зайцу выскочить из-под копыт лошадей, как всадникам командовался отход, и едва только авангард слышал несколько выстрелов из мушкетона по этому бедному животному, как он столь горячо бил тревогу, будто бы враги совсем уже изготовились разбить его наголову.

 

Месье де Тюрен начинает свои тактические маневры

Они, однако, появились на нашем горизонте лишь на третий день после битвы, но хотя между нами еще находилась река, столь велика была тревога по всему нашему Лагерю, как если бы враги ее преодолели, и наш разгром был бы уже неоспоримым. Месье де Тюренн делал все, лишь бы умерить страсти, но так как нет ничего более правдивого, как то, что обычно говорится, а именно: «можно заречься от испуга, но не от страха», он никак не мог вселить в них ни малейшей уверенности. Им стоило, однако, всего лишь вглядеться в него, чтобы полностью успокоиться, поскольку и в его действиях, и в его словах, и даже на его лице не отражалось ничего, кроме хладнокровия, какое и в такого сорта превратностях привычно царило в его особе. Он скомандовал, тем не менее, кое-кому из наиболее решительных защищать подходы к реке. Они исполнили свой долг в том роде, что ни один ее не перешел.

Между тем, они менее всего об этом думали; то, [30] что мы видели, не было всей их армией целиком, но всего лишь крупным ее отрядом. Они отправили его, дабы вселить в нас уверенность, будто они изменили решение и хотели все же с нами сразиться, тогда как сами замышляли всего лишь отбить Конде. Они были бы в восторге вот так позабавить нас, из страха, как бы мы не разгадали их намерений и не выставили им заслона. Месье де Тюренн заподозрил нечто подобное, когда увидел вместо попыток, какие они могли бы предпринять для форсирования реки, их удовлетворение от незначительного обстрела с одного берега на другой. При этой мысли он скомандовал восьми сотням всадников на следующее утро быть в полной готовности, причем каждый должен был иметь мешок зерна на крупе его коня. Он прекрасно мог бы отправить их сей же час и выиграть этим драгоценное время, но, опасаясь собственной оплошности, счел своим долгом потерпеть до тех пор, потому как враги перешли бы реку ночью, если они действительно намеревались драться. Это им было бы тем более просто, что он скомандовал отставить охрану берега через час или два после захода Солнца. Он также приказал выстроить свою армию в полном вооружении задолго до начала дня, но враги и не подумали двигаться оттуда, где они расположились; тогда он отослал эти восемь сотен всадников в то же мгновение. Эта помощь была тем более необходима в Конде, что город уже не слишком хорошо снабжался припасами, а с прибытием беглецов, о каких я недавно говорил, там уже начинал ощущаться голод. Всадники, груженные зерном, никого не встретили по дороге, кто бы преградил им проход; таким образом, доставив мешки, они возвратились в Лагерь окольным путем; это был тот же самый путь, каким они отправлялись туда и какой им был предписан для избежания всяких встреч.

 

Осада Конде

Виконт де Тюренн сделал бы намного лучше, выведя из города беглецов и оставив там часть этих всадников. В самом деле, так как те, другие, [32] привнесли туда дух ужаса, они вскоре передали его и гарнизону; так что, не будь там Наместника, он бы сам попросил о сдаче в тот же момент, как был бы атакован. На него еще не напали, но враги, имевшие в своем распоряжении все время, требовавшееся им для подготовки этой осады, на следующий же день сняли лагерь, располагавшийся перед нами, и явились под стены этого города Конде. Остальная их армия также прибыла туда, но так как Генерал-Лейтенантом в городе был некий ле Пассаж, человек весьма умудренный в своем ремесле, и единственным изъяном которого было желание принадлежать к какому-либо великому Дому, он устроил такое мощное сопротивление с первых дней, как был атакован, что, казалось, никакой испуг не оказывал больше действия на дух его гарнизона. Это стало причиной того, что враги не добились столь быстрого успеха, на какой они поначалу рассчитывали. Они рассудили, что число осажденных было чересчур значительно, и им будет стоить неизвестно скольких потерь возможность принудить их к сдаче силой. Итак, решившись взять их на измор, потому как восьми сотен мешков зерна ненадолго бы хватило такому крупному гарнизону, они принялись укреплять собственные позиции. Они сочли это лучшим из того, что они могли бы выбрать, и если бы Виконта де Тюренна после этого разобрало желание их атаковать, он натолкнулся бы здесь на такое сопротивление, что не додумался бы возвращаться сюда в другой раз.

Их решение действительно смутило этого Генерала, кто предпочел бы лучше, чтобы они упорствовали в желании взять город открытой силой; и в самом деле, он рассчитывал прежде, когда они изнурят их силы при этой осаде, напасть на них и принудить их ее снять; но, наконец, увидев крушение своей надежды, он задумал уравновесить потерю этого города, казавшуюся теперь ему неизбежной, — взятием Сен-Венана. Едва Враги прознали о его [33] марше, как они предоставили Наместнику Конде почетное соглашение о сдаче, в каком отказывали ему прежде.

 

Марши и контрмарши

Едва Виконт узнал, что этот наместник капитулировал, как он поостерегся и дальше заноситься думами о Сен-Венане. Он не был в состоянии осуществить предприятие такого рода на виду у столь сильной армии, как была у них, хотя его собственная и увеличилась осколками войск Маршала де ла Ферте, да кое-какой помощью, присланной ему Двором после пленения этого Маршала. Мы разбили лагерь в непосредственной близости от Ланса, где он получил еще некоторые войска подкрепления, но так как они были недостаточны для того, чтобы выстоять против такого врага, он втихомолку снялся с места, как только получил донесение о вражеском марше в его направлении. Мы стали лагерем в Бюссьере со стороны Бетюна, у него, казалось, были по его поводу какие-то опасения. Но мы не задержались надолго и в этом Лагере, потому как до нашего Генерала дошло известие, будто бы враги угрожали Аррасу и уже налаживали с ним сношения. Тогда мы заняли Уден, что нарушало все их планы и ставило нашу армию в укрытие от всяких неожиданностей, поскольку это было чрезвычайно выгодное расположение. Мы еще туда не прибыли, как увидели с высоты, как и они пустились той же дорогой, что и мы, дабы нас там опередить. Мы поспели туда раньше них, что вынудило их сделать остановку; две армии оказались тогда столь близко одна от другой, что не возникало ни малейшего сомнения в неизбежности скорого сражения между ними.

Наш лагерь было бы необычайно трудно атаковать, потому что он находился в горах, а подходы к нему были как бы и неприступны. Тем не менее, проще было бы добраться до нас с нашего левого фланга, чем с правого, потому что справа от нас пролегали столь глубокие овраги, что пятьдесят человек были бы способны остановить там армию. [34] Виконт де Тюренн велел их охранять, а дабы быть в такой же безопасности с нашей левой стороны, как и с правой, он приказал соорудить там укрепление с маленькими уступами по флангам. Пехота работала там всю ночь, потому как она ожидала, что на заре ей придется резаться там ножами; но Испанцы, свято верившие, что когда человек обладает благоразумием, он должен оставаться при своем выигрыше, когда ему улыбнется какая-нибудь добрая фортуна, не желали ничем рисковать. Они говорили Месье Принцу, кто дал бы баталию, если бы он был там Мэтром, что им было вполне достаточно спасти Валансьен и отбить Конде, не подвергаясь случаю потерять все эти преимущества из-за какого-нибудь поворота судьбы; он должен поразмыслить над тем, что Виконт де Тюренн получил из Франции свежие войска, и они имели время успокоить всех напуганных тем, что с ними приключилось; кроме того, они расположились в такой манере, что было бы явно опасно идти там их атаковать; итак, они не сомневались, что обязаны были походить на тех мудрых игроков, кто, сделав значительный выигрыш, не вступает какое-то время в новую игру; в самом деле, когда вновь теряешь то, что совсем недавно выиграл, испытываешь куда большее сожаление, будто и не было у тебя прежней радости.

Виконт де Тюренн, кто с самого рассвета ожидал увидеть марширующих на него врагов, заметив, что они не двигались с места, задумал в тот же момент план, что он единственный был бы способен осуществить. Он заподозрил, что столько предосторожностей враги развели лишь для того, чтобы верным ударом отбить Сен-Гийэн. Но пожелав им показать, что они далеко еще не получили по заслугам, он позаботился об укреплении этого места; а едва он увидел их, покидающих лагерь, как сделал вид, будто возвращается во Францию.

 

Осада ла Капели

Погода была уже настолько осенней, а главное, для Фландрии, где, как только наступает [36]Сентябрь-месяц, кажется, небо превращается в сплошной дождь, что враги легко поверили, будто бы в этом и состояло его намерение. А еще их ввело в заблуждение то, что этот Генерал перебросил некоторые войска в Аррас и в Бетюн, как если бы он опасался за эти места, когда он от них удалится; но стоило ему оказаться в Сен-Кантене, как вместо продолжения его пути на Францию он прошел вдоль границы и внезапно кинулся на ла Капель. Отец Графа де Шамийи, совсем недавно умерший после того, как имел честь командовать армией Короля, находился тогда среди врагов. Так как он был из Бургундии, его происхождение привлекло его на сторону Месье Принца, кто был там наместником после своего отца. Месье Принц, прекрасно знавший о его опыте и достоинствах, вручил ему Комендантство над этим местом, как наиболее способному, чем кто-либо другой, сохранить для него город, но, к несчастью для этого Коменданта, он отнял у него большую часть его гарнизона, понадеявшись на то, что армии были весьма удалены оттуда, и тому нечего было за себя опасаться. Принц уверился и в том, что у него всегда найдется время отправить ему помощь, если он увидит, что того задумали атаковать, но ничего не уяснив для себя из нашего марша, он попался в ловушку, точно так же, как и этот Комендант.

Наша пехота не могла угнаться за кавалерией и прибыла под это место лишь два дня спустя после того, как та туда явилась. Мы нашли, что недавно туда вошло подкрепление, но столь незначительное, что оно не было способно изменить решение нашего Генерала. Принц де Конде, узнав, что это место было обложено, тотчас отрядил сына де Шамийи на помощь его отцу. Он счел, что тот, в ком естественные обязательства соединятся с долгом чести, лучше, чем кто бы то ни было другой, справится с этим поручением. Принц не ошибся; это именно он недавно вошел в город после того, как пробрался через [37] владения Лоренов. Это кое-кому показалось подозрительным, потому как эта Нация всегда восставала с оружием в руках против нас; но Испанцы нанесли ей такое великое оскорбление, что это подозрение не было разумным. Не было и намека на то, что эти народы когда-либо пожелают примириться с ними; потому поверить, будто бы. они пошли на измену, вроде этой, означало бы поверить в невозможное. Оскорбление, нанесенное им Испанцами, состояло в том, что они вот уже два года назад арестовали их Государя в столице Брабанта. Этот Герцог де Лорен, впрочем, еще сражался ради их интересов, но либо они заметили, что он был им неверен, или же это было по пустому подозрению, но они сочли своим долгом стать превыше всех упреков, что со всех сторон посыпятся на них в результате этой акции, как только весть о ней распространится по свету. В самом деле, было бы невозможно, чтобы их друзья и их враги равно не нашли этому возражений. Достаточно было того, что этот Принц укрылся у них, дабы не нарушались права человека в его персоне. Потому его брат, находившийся в дурных отношениях с ним, счел в эти времена, независимо от его разногласий с ним, что он не должен упускать случая выразить все свое негодование по поводу столь неразумного обхождения. Он немедленно перевел его войска с их службы на службу Его Величества, хотя это он лишил Герцога его Владений, и эта акция не должна была ему казаться менее приятной, нежели лишение свободы его Государя.

 

Наше положение восстановлено

Шамийи, узнав от сына, что Месье Принц решил ему помочь собственной персоной, состроил хорошую мину, хотя и не имел к этому особого повода… У него было не более ста двадцати человек гарнизона, когда прибыл его сын, а так как число пришедших с ним не превышало шестидесяти, у него не набралось и двух сотен человек, на кого он мог бы рассчитывать. Тем не менее, отказавшись от всех условий, предложенных ему Виконтом де [38] Тюренном, дабы он не оказывал сопротивления, он сделал все и даже больше того, чего должно было бы ожидать от человека, оказавшегося в столь скромной компании. Месье Принц, сдерживая слово, данное им его сыну, внушал Испанцам, что они не могли продолжать осаду Сен-Гийэна, окончательно не погубив их армию, уже весьма ослабленную под Конде; она также сильно изнурена множеством маршей и контрмаршей, понадобившихся им для того, чтобы постараться ухватить Виконта де Тюренна с выгодой для них; однако, он не только ускользнул от них, как старый лис, но еще и отправился осаждать ла Капель; если они пойдут на него, он лично совершенно уверен, что для Виконта это будет неожиданностью; у него всего лишь горстка людей для участия в его предприятии, таким образом, это была бы обеспеченная победа, вместо того, что если они заупрямятся в продолжении их осады, легко может случиться, что они там потерпят неудачу, тогда как тот преуспеет в своей. Доверие, какое они питали к нему, заставило их, не колеблясь, ему поверить. Они сняли осаду с Сен-Гийэна и употребили все возможное проворство, дабы вскоре прибыть под стены другого города, а по дороге имели неудовольствие узнать, что он капитулировал.

Вся Франция, уже было посчитавшая себя погибшей, или, по крайней мере, находившейся в сильной опасности после разгрома под Валансьеном, пришла в восторг от поведения Виконта де Тюренна, сумевшего все восстановить к большой выгоде для нее; он поистине сделал немало, поскольку, если мы и потеряли Конде, зато мы вновь обрели ла Капель. Это место было у нас отнято в течение наших гражданских войн, и нам было невозможно с тех пор его отобрать, хотя у нас и не было недостатка в доброй воле. Король явился в лагерь засвидетельствовать армии свое удовлетворение ее заслугами, но, рассыпая похвалы всем нам вместе, он приберег особые для Виконта де Тюренна, кто, разумеется, [39] был их достоин. Король задержался в лагере на несколько дней, ожидая, когда ему приготовят эскорт до Ландреси. Он выбрал эту дорогу для возвращения во Францию, и наш Полк пошел перед ним, дабы явиться в Компьень, где я должен был остановиться. Некоторое время спустя я вернулся ко Двору, где царило такое великолепие, что легко было заметить, насколько он не чувствовал больше тех тягот, какие претерпел на протяжении гражданской войны. [41]

 

Англичане и Испанцы

 

Договор с Кромвелем

Разгром под Валансьеном породил надежду у Посла Испании при Кромвеле разорвать Договор, заключенный с ним Его Величеством. Так как он подкупил наибольшую часть Парламента Англии и знал, что большинство публики обычно склоняется на сторону выигрывающих, надо было видеть, как он тотчас же обратил в свою пользу преимущества, полученные армиями Короля, его мэтра, над армиями Его Величества. Но, наконец, когда последовавшее вовсе не оправдало его надежд, и Франция, напротив, вскоре взяла верх, ему стоило гораздо больших трудов, чем он думал, добиться исполнения своего намерения. Кромвель, кто был одним из самых ловких людей своего века, казалось, поддавшийся мнению Парламента на некоторое время, внезапно вновь принял сторону Франции, чье уничижение не было долговременным. Он [42] выгнал из этого корпуса тех, кто претендовал противиться его воле, и, пригрозив остальным обойтись с ними подобным же образом, если они когда-либо додумаются лишь пожелать им подражать, он настолько прочно снова утвердил этим свое могущество, вопреки всем злоумышлениям против него, что больше, чем никогда, оказался в состоянии диктовать Англии свои законы. Итак, его первым же делом после изгнания из Парламента тех, кто вздумал ему воспротивиться, стало удаление из Королевства самого посла Испании. Он это сделал даже с таким высокомерием, и так как тысяча пренеприятнейших вещей предшествовала получению этим послом прямого приказа, тот какое-то время пребывал в смятении, как бы его просто не арестовали.

Месье Кардинал послал одного из своих дворян произнести комплимент Протектору по поводу его победы. Он действительно счел возможным дать такое наименование тому, что тот осуществил, поскольку, если бы тот рухнул под тяжестью интриг, сплетавшихся против него, с ним бы случилось нечто в тысячу раз худшее, чем если бы он просто проиграл какое бы то ни было сражение. Этот дворянин имел в то же время приказ поторопить его с исполнением Договора, заключенного им с Королем, а, следовательно, отправить ему двенадцать тысяч человек, каких он пообещал присоединить к его войскам.

Испанцы приняли весьма близко к сердцу подобное обращение с их послом. Они распорядились отпечатать изложение всего этого дела и рассеяли его по Лондону; это вынудило Кромвеля, опасавшегося восстания, потому как в нем рассказывались по его поводу ужасающие вещи, не только отозвать половину его войск, но еще и тех, кто ими командовал. Они уже двинулись маршем и устремились в сторону моря под предводительством Полковника Мэлми, человека, настолько же ему преданного, и на кого он ничуть не менее полагался, чем на Лэмберта и [43] Харрисона, кого он имел привычку называть своей правой рукой. И в самом деле, они всегда участвовали в его экспедициях и столь славно ему служили, что без них, быть может, он далеко не всегда так бы преуспевал, как это ему удавалось. Как бы то ни было, марш этих войск был спутан Испанцами до такой степени, что они было посчитали все пропавшим; а те вывели большую часть своих гарнизонов из других мест для укрепления их морских городов. Так как они знали, что по Договору, заключенному между Его Величеством и Протектором, мы должны были прежде всего атаковать Дюнкерк, они сочли, что именно оттуда им следовало начать предохраняться. Итак, они ввели туда мощный гарнизон, не поостерегшись, однако, что из-за таких действий остальные их города будут брошены в жертву амбициям двух этих Держав. Потому они могли, несколько изменив их Договор, не думать пока о Дюнкерке и направиться в настоящее время туда, где у них будут наиболее развязаны руки. В самом деле, в настоящий момент можно было натворить великих дел в одном месте, притом не встретив никаких препятствий, тогда как в другом дела обстояли бы совсем иначе.

 

Колебания Протектора

В этом году Виконт де Тюренн должен был один командовать армией Фландрии. Произошедшее под Валансьеном в конце концов дало понять Кардиналу, что если он и был прав с одной стороны, пожелав дать двух Генералов одной армии, он ошибся с другой, поскольку это порождало столь великие неудобства. Виконт собрал свои войска в окрестностях Амьена, куда Король явился собственной персоной устроить им смотр. Этот Генерал, прекрасно осведомленный о действиях Испанцев, счел, что он мог бы нанести славный удар в ожидании прибытия Англичан. Кардинал вновь отправил в эту страну того же дворянина, кто уже туда ездил, просить Кромвеля не сводить до половины, как тот хотел сделать, ту помощь, какую он пообещал Его Величеству; Кромвель оправдался невозможностью, в какой он [44] находался в настоящий момент, сдержать данное слово. Он внушил этому дворянину, что изложение, распространенное Испанцами, столь сильно настроило дух Англичан против него, что ему было совершенно необходимо оставаться вооруженным в Королевстве; без этого средства для него не будет там никакой безопасности; в таком случае он бы подвергся серьезному риску вскоре в этом раскаяться. Его извинение показалось бы приемлемым незаинтересованному человеку, но так как каждый думает о своих делах, случилось так, что Кардинал, рассчитывавший после взятия Дюнкерка захватить еще и Гравлин, и все другие города по соседству с этими, при условии уважения Кромвелем Договора, настаивал на исполнении его целиком, без пренебрежения к какой-либо его части.

Это дело долго оставалось в подвешенном состоянии; каждый из этих двух людей упорно хотел пересилить другого. В течение какого-то времени все это наводило на мысль, что Договор вот-вот разорвется. Но на самом деле не таково было намерение Кардинала, потому как он пообещал много денег Протектору и даже выплатил ему большую их часть; теперь же он потребовал или урезать эту сумму наполовину, или же исполнить Договор в полном его объеме. Кромвель, кто был бы вынужден тогда возвратить деньги, не пожелал об этом и слышать. Однако в то время, как все это еще обсуждалось в Лондоне, при том, что ни одна из партий не желала идти на уступки, Виконт де Тюренн, собрав свою армию, сделал вид, будто вознамерился маршировать в сторону моря. Он побаивался, если даст знать, что задумал напасть на какое-то другое место, как бы враги тут же не нашли бы средство противодействия; он обманул их этим ложным маршем, так что они уверились в нерушимости его решения взять Дюнкерк; они тоже потопали в ту сторону, дабы быть на месте и самим пропускать туда все то, что считали необходимым. Они уверились также, что сохранят этим и соседние города, за какие они [45] испытывали ничуть не меньшее беспокойство, как и за другие. Виконт де Тюренн был счастлив увидеть, как они проглотили наживку. Итак, тут же начав разворачивать свой настоящий план, он отрядил Кастельно с частью Кавалерии для блокирования Камбре по ту сторону Эско. Сам же он ринулся блокировать его по эту сторону, отдав приказ Пехоте следовать за собой со всей возможной поспешностью.

 

Осада Камбре

Как в самом городе, так и в цитадели, насчитывалось не более шести сотен человек, и это было практически ничем в сравнении с тем количеством войск, какое потребовалось бы для надежной их защиты. Итак, Виконт де Тюренн рассчитывал сделаться мэтром этого города в самом скором времени. Он ожидал лишь свою Пехоту, намереваясь начать осаду с возведения укрепленных линий вокруг собственного лагеря. Он и не думал строить линии обороны вокруг самого города, не предвидя никакой опасности от гарнизона по причине его слабости. Но, к несчастью для него, в тот же день, как Кастельно обложил место, это было двадцать девятого мая, Принц де Конде, выйдя из Брюсселя, дабы устроить смотр своей Кавалерии, встретил на дороге человека, кого Комендант Камбре послал предупредить Дон Жуана о том, что враги находились под стенами его города. Он абсолютно не колебался в выборе решения в столь чрезвычайной ситуации. Он оценил, что пока он дождется полного сбора его армии для подачи помощи городу, или он будет взят до его прибытия, или, по меньшей мере, линии обороны лагеря будут уже готовы; тогда же он будет принужден дать сражение, успех которого далеко не предрешен. Между тем он счел, так как событие не казалось ему вполне определенным, что лучше уж он сразу пойдет туда вместе с Кавалерией, какой он намеревался дать смотр; итак, явившись на поле, назначенное им для сбора, он не стал забавляться видом поэскадронного прохода ее перед ним; он разом бросил ее прямо оттуда на Камбре. [46] Дорога туда была так далека, что он смог прибыть лишь к ночи с последнего числа мая на первое июня. Виконт де Тюренн установил там очень строгий ночной дозор; не то чтобы он предвидел, что с ним вскоре случится, но просто из страха, как бы Коменданты каких-нибудь близлежащих испанских городов не предприняли оказания помощи Камбре. Он не желал давать им над собой такого преимущества, как возможность говорить, якобы они нанесли ему подобное оскорбление, тем более, что эта Нация уже была преисполнена гордостью от другого преимущества, какое она получила в первые дни весны. В самом деле, после того, как они упустили Сен-Гийэн в течение последней кампании, они, наконец, отбили его в начале этой, 22 числа марта-месяца.

 

Диверсия Принца де Конде

Но каким бы великим Капитаном ни был Виконт де Тюренн, когда он имел дело с Принцем, кто был им ничуть не меньше, чем он сам, ему ни к чему не служили ни бдительность, ни хитрость, приобретенная им за долгие годы службы на войне. Месье Принц, знавший всю Фландрию лучше, чем знал собственный дворец Конде, указав своим войскам место, где Виконт де Тюренн выставил наилучшую охрану, потому как именно оттуда тот ждал поддержки городу, если к нему двинутся в настоящий момент, выбрал совсем другую дорогу, чем эта, дабы избежать столкновения с ним. Он не ошибся; Виконт подстерегал его как раз там, где он указал, распорядившись поставить незначительнейшие из своих войск с той стороны, откуда тот и нагрянул. Он даже уверился, что это место следовало оберегать, так сказать, только для формы. Эти войска охранения не должны были вроде бы быть, тем не менее, наихудшими, если судить по той милости, какой они пользовались подле Министра. Это были полки Мазарини и Манчини, но так как и те, кто ими командовал, и их Капитаны были куда лучшими Куртизанами, нежели вояками, едва они увидели появление первых эскадронов Принца де Конде, как вместо упорного сопротивления ради того, чтобы другие успели [47] прийти им на помощь, они тут же попятились назад. Наконец, они повели себя в этих обстоятельствах ни более, ни менее, как если бы были составлены исключительно из женщин; напротив, полк Клерамбо, поддерживавший их, превосходно исполнил там свой долг. Потому он грозил некоторой опасностью Месье Принцу; но, счастливо увернувшись от него, тот повелел открыть себе ворота города, где он был принят, как триумфатор.

Виконт де Тюренн, предпринявший эту осаду лишь по причине слабости гарнизона, счел совсем некстати теперь, когда он получил в подкрепление такие добрые войска и такого великого Принца в качестве их главы, упорствовать в своем намерении. Он немедленно отступил, так что в мире узнали об этом последнем событии почти в то же время, как и о первом. В самом деле, всего лишь три дня отделяли их одно от другого, что показалось столь мало значительным тем, кто дотошно изучает новости, прежде чем в них поверить, что большинство из них не пожелало принять всерьез, будто это место было по-настоящему осаждено. Как бы там ни было, едва до Кардинала дошло это неприятное известие, как он отослал приказ своему дворянину, еще находившемуся в Лондоне, уговориться с Кромвелем обо всем, чего он от него хотел. Так как от Амьена, где пребывал тогда Двор, было совсем недалеко до Булони, где гонец, посланный им в эту страну, должен был преодолеть море, он ничуть не замедлил туда прибыть. Маршал д'Омон в то же время велел найти барку для его переезда, и так как путь оттуда до Англии занимает самое большее три часа, он явился в Лондон к следующему утру. Дворянин, к кому этот гонец должен был обратиться, разговаривал с Кромвелем уже час спустя, а когда они все согласовали, был отправлен приказ войскам, что должны были переправиться во Францию, незамедлительно отплывать. Суда были совершенно готовы, и войска находились уже на берегу моря; итак, отплытие осуществилось со всем вообразимым проворством, [48] Полковник Рейнолдс принял командование вместо Мэлми.

 

Англичане прибывают

Эти войска соединились с нами в Тюпиньи и претендовали маршировать вместе с нами, не теряя времени, в сторону моря, дабы исполнить все, согласованное с Кромвелем. Но так как еще до осады Камбре Маршалу де ла Ферте было поручено осадить Монмеди, а случившееся перед другим городом обязывало помочь ему теперь, когда он в это уже ввязался, оказалось невозможным сделать то, чего требовал Полковник Рейнолдс. Он нашел такое положение дурным, потому как он перебрался во Францию гораздо менее ради продвижения наших дел, чем для устройства дел своей Нации. Итак, были употреблены все труды на свете, дабы втолковать ему, что надо запастись терпением до тех пор, когда предприятие Маршала будет завершено, а после этого у него будет сколько угодно времени для всевозможных дел. Но все, что только могли сказать Рейнолдсу, не сделало его более сговорчивым; наконец, потребовалось послать гонца в Англию, дабы заручиться приказом Кромвеля, чтобы заставить его прислушаться к голосу разума.

 

Взятие Монмеди

Дворянин, кого Кардинал посылал в Англию для ускорения прибытия оттуда помощи этой Нации, уже не находился больше в этой стране, когда гонец Его Преосвященства туда добрался; итак, вынуждены были обратиться к Бордо, кто все еще был там послом, но тот, затаивший на сердце обиду по поводу того, что другие дела проплывали мимо его рук, может быть, не выполнил бы своего долга как следует, если бы он был в этом абсолютным мэтром. Но так как Король сам написал Кромвелю и объяснился в своем письме настолько хорошо, что посол просто не мог ничего испортить, Протектор удовлетворил его просьбу тотчас же. Таким образом, мы отправились в сторону Мезы, и Виконт де. Тюренн изловчился встать между отрядом врагов и Монмеди, наконец-то осажденным Маршалом; вся армия Испанцев явилась на соединение с этим отрядом, дабы [49] постараться оказать помощь городу. Осада была долгой, и Комендант, по имени Монландри, необычайно там отличился. Но когда он, к несчастью, был убит своими же, пожелав разведать лично, что мы делали на передовом посту, показалось, его смерть отняла у осажденных всякое мужество. Они и защищались-то, так сказать, больше для очистки совести, в том роде, что вскоре мы сделались мэтрами этого места.

Король, кто с самого раннего возраста имел привычку проводить столько же кампаний, как и его армия, появлялся два или три раза при осаде, дабы поторопить ее успех. Все высокородные персоны, сколько их там ни было, не могли помешать себе восторгаться его редкими качествами. Он не боялся ни дождя, ни солнца, ни пыли, ни остальных неудобств, что как бы являются участью военных людей. Другим поводом восхищения для его армии было то, что он как бы затмевал своей доброй миной всех имевшихся при нем Куртизанов, претендовавших на то, что именно они были наиболее ладно скроены. Единственная вещь, какой находили возражения в нем, была та, что он, казалось, немного чересчур следовал советам Кардинала. Тот давал ему между другими и такие, что были хороши сами по себе, но ничего не стоили для Короля, по меньшей мере, ему их и не следовало усваивать. Он ему рекомендовал во всякий день быть экономным, потому как боялся, как бы Его Величество не предался великолепию, к чему он, казалось, имел склонность, и не пожелал бы узнать, что делается с его доходами, дабы иметь возможность ими довольствоваться. А так как он присваивал значительную их часть, он издалека предпринимал свои меры, из страха, как бы Король не заставил его вернуть награбленное, когда он разузнает обо всех злоупотреблениях, творимых Его Преосвященством.

Эти уроки, что не могли быть никем одобрены в тех намерениях, в каких они были преподаны Его Величеству, настолько, однако, запечатлелись в его [50] душе, что Король во всякий день делал над собой насилие, дабы применить их на практике; за ним даже подметили столь большую бережливость, что когда он был на коне, частенько видели, как он снимал с рук перчатки и прятал их в карман, едва начинал накрапывать дождь. Вполне возможно, что этот принц поступал так только потому, что ему было неприятно ощущать промокшие перчатки на руках; но так как никогда не интерпретируют подобные вещи в добрую сторону, особенно, когда верят, будто совет исходит от особы, к кому не питают большой дружбы, этого вполне довольно, чтобы все это приписали Кардиналу, как лишний повод о нем позлословить.

Монмеди, продержавшись более двух месяцев, сдался на предложенных ему условиях, причем Испанцы не осмелились оказать городу помощь. Виконт де Тюренн всегда предупреждал каждый сделанный ими шаг; так что, не сумев проникнуть дальше вперед, не натолкнувшись на него, из страха перед неудачей, они лучше предпочли сами сделаться свидетелями потери этого места, чем подвергнуться риску выставить себя на гораздо больший позор, взявшись за предприятие, по их собственному мнению, превышавшее их силы.

Мы оставили лагерь на Уазе, где были поставлены в качестве помехи любой помощи, как только узнали, что город сдался. Виконт де Тюренн, всегда лелеявший в голове какой-нибудь замысел, затаил на сердце досаду, что ему не удалось захватить Камбре внезапным ударом после столь славно принятых мер; итак, он думал, как бы найти возможность для реванша и таким образом задушить все слухи, распространявшиеся его врагами, будто произошедшее там было единственно его личной ошибкой. Они почти требовали от него угадывания грядущих событий, как будто, если уже человек обладал какими-либо мудростью и благоразумием, так ему было бы дано предвидеть все случайности и в особенности нечто в этом роде; как бы там ни было, так как ему [51] удалось прикинуться однажды возвращающимся во Францию, когда он отправился осаждать ла Капель, он еще раз воспользовался той же хитростью, чтобы идти атаковать Сен-Венан. Он перешел Уазу по мосту в Этре, но тут же вернулся во Фландрию, потому что это маленькое движение уже ввело врагов в заблуждение; он так ловко скрыл свой марш под предлогом самых разнообразных намерений, какие они могли бы ему приписать, что, отбив по пути Замок Эмери, что они захватили, спеша на подмогу Монмеди, он напал, без всякого подозрения на этот счет с их стороны, на то место, какое имел в виду осадить.