Зазвонил мой телефон, и смотритель музея нахмурился. Это было сообщение от Гая: «Пообедаем сейчас? У меня есть доступ к фотографиям!»

Я снова стояла перед «Олимпией». Я смотрела на нее более часа. Она очень притягательна, и я не уверена, что смогу подготовить представление, достойное ее сильного влияния на зрителя. Признаюсь, Викторина поразила меня до глубины души. Наконец я оставила ее, вышла на яркий солнечный свет и написала Гаю ответное сообщение.

Мы договорились встретиться у Пирамиды, перед Лувром. Я присела на бортик фонтана и принялась ждать. Через пять минут я заметила Гая, который шел ко мне мимо колонн. Мы быстро зашагали вдоль Сены, по направлению к шумному ресторану на одной из узких улочек на Сент-Жермен-де-Пре. В ресторане, заполненном говорливыми парижанами, наслаждающимися обедом, пахло дорогими приправами и жареным мясом. Мы заказали петуха в вине и, празднуя находку Гая, выпили порядочно красного.

— Мой друг принес фотографии. Они просто потрясающие. Очень откровенные.

— Я могу их увидеть?

Гай радостно кивнул, положил кусок мяса в рот, задумчиво прожевал и сказал:

— Сегодня утром я читал статью Линкольна Стерна. Он пишет, что ты становишься культовой фигурой.

Теперь пришла моя очередь удивляться:

— Где ты это прочел?

— В «Пари Матч» был напечатан перевод — ты видела свое фото на обложке? Папарацци наблюдают за тобой, даже если ты этого не замечаешь.

Я огляделась: никаких признаков слежки. Но у меня тут же появилось ощущение, словно меня выставили на витрину.

— И что на этой фотографии?

Глаза Гая заблестели.

— Ты и твой друг в лондонском аэропорту, сидите в машине. Он держит тебя за руки, целует твои пальцы.

Я почувствовала, что снова краснею. Гай сделал вид, что не заметил моего смущения, и ловко сменил тему разговора. Но новость встревожила меня. Внимание прессы к нашим с Эйданом отношениям — только этого мне не хватало. Мы всегда вели себя очень осторожно и никак не ожидали вчера, что нас застигнут в Ватерлоо, перед тем как я сяду в самолет. Я упустила из виду одну вещь: папарацци всегда начеку.

— Эстер, не переживай, — сказал Гай, стараясь меня успокоить. — Пойдем после обеда смотреть фотографии Викторины?

Мне нравилось общество Гая. В нем было что-то отеческое: он брал на себя ответственность за ситуацию и казался таким понимающим. Я решила, что мы будем проводить вместе больше времени и станем друзьями.

Гай привел меня в свой небольшой кабинет в Лувре, в котором было полно книг в кожаной обложке со статьями по искусству. На столе лежали кипы бумаг, стоял ноутбук, пепельница, набор ручек и фотография семьи. Гай кивнул мне, указывая на единственный в кабинете стул, стоявший у стола. Я терпеливо ждала, пока он звонил, что-то произнося по-французски, слишком тихо и быстро, чтобы я могла понять. Затем Гай опустил шторы, и комната погрузилась в полумрак. В дверь постучали. Вошла кареглазая девушка с прямой линией стриженых волос, протянула Гаю папку и вышла. Он положил папку на стол, махнул рукой, чтобы я убрала пепельницу, сдвинул все бумаги на один край, открыл ящик стола и натянул на свои крупные руки белые перчатки. Я наблюдала, как он снимает с папки два пластиковых чехла и кладет ее перед собой.

Это был дагерротип с расплывшимся по краям изображением, размером шесть на четыре. Викторина сидела на второй ступеньке приставной лестницы. Это оказалась именно она; сходство с портретом Мане поражало, даже несмотря на полутень. Но ее лицо было злее, рот чуть искривился, глаза с темными сердитыми зрачками казались глубже. На Викторине был корсет со шнуровкой, развязанный на животе. Полная грудь, находившаяся в центре фотографии, вздымалась; бледные соски без признаков возбуждения казались мягкими. Ноги широко расставлены.

Гай выложил две другие фотографии. Они были того же типа. Я вдруг поняла, что именно Мане уловил в этом образе и смог передать на холсте. На всех изображениях Викторина Меран сохраняла выражение достоинства, даже триумфа. Она испытывала здоровую неприязнь к тем, кто на нее смотрел, сознавая тривиальность плоти как таковой. Она понимала всю оскорбительность происходящего. Это была проститутка, которая, удовлетворяя потребности чужого тела, оставляла за собой право на презрение. Помните, в «Олимпии» Мане нарисовал Викторину с черной бархаткой на шее? Теперь эта метафора мне ясна. Тело обеспечивало ее всем необходимым, будь то очередная бутылка абсента, лекарства или уголь для очага, чтобы согреться.

Я боялась, что фотографии разрушат уже созданный мною образ Викторины, ставшей моей любимой героиней. Но они лишь усилили впечатление от ее стоицизма и величественности женщины из низшего сословия. В картине Мане я нашла нечто большее, чем отражение повседневной жизни Викторины — гордый дух, который выживет любой ценой, минуя все препятствия. На фотографиях она осталась бесценным предметом обладания, а в моих глазах — истинным шедевром. Я подошла к окну. Люди внизу то появлялись из-за Пирамиды, то исчезали за ней. Уже стемнело. Мне пора было ехать в Лондон. Я была готова вернуться домой, но меня тревожила мысль о том, что я там найду.

Бояться, как оказалось, было нечего. Никаких признаков Кенни или историй о нас в «Кларионе», равно как и в других изданиях, но за время моего отсутствия внимание прессы переключилось с серии «Обладание» на фотографию, запечатлевшую нас с Эйданом в аэропорту. Когда я пришла в наш офис, Эйдан показал вырезки из газет. Я заметила, что он криво улыбнулся.

— Этот проект снова вызвал интерес к твоей персоне, Эстер, которая для газетчиков гораздо важнее искусства. Неудивительно, что они копаются в твоей личной жизни. Это было всего лишь вопросом времени. Что ты намерена предпринять?

В голосе Эйдана слышался сарказм. Он обвинял меня в этом скачке популярности, и я знала, что он прав. Но мне было безразлично, что о нас говорят, до тех пор, пока они интересуются моим настоящим.

— Что пресса пишет о проекте? — спросила я, игнорируя упрек. — Разве мы не можем сосредоточиться на этом?

— Все жаждут сенсации, — небрежно ответил Эйдан. — Американские репортеры тоже собираются написать о тебе. Кэти только что говорила по телефону с журналистом из «Вашингтон пресс».

— Потрясающе, — сказала я, стараясь скрыть восторг. Всеобщее предвкушение росло. Выражение лица Эйдана изменилось, и теперь он смотрел сквозь меня.

— По крайней мере, на страницах культурологических журналов имя Эстер Гласс можно встретить так же часто, как и тематические статьи об искусстве. Ты можешь быть довольна: у тебя двойной успех — как личности и как художника.

Я проигнорировала тон, которым это было сказано, и стала просматривать вырезки. Мой взгляд упал на небольшой очерк Марты Блум. Прежде она была одной из соратниц Эвы. Я быстро прочитала ее предсказуемое мнение.

…Эстер Гласс преуспела как художница. Она была воспитана на идеях феминизма. Ее мать, Эва Гласс — одна из главных представительниц движения; среди ее статей — бестселлер шестидесятых «Женщины восстают». Но кого она в действительности вырастила? Разве ее дочь-художница выставляет себя на продажу, руководствуясь идеалами матери?

Гласс активно использует для привлечения внимания различные трюки, — как она говорит, не теряя ироничного отношения к себе, — но есть ли у нее на это право? Недавно она заявила: «Борьба феминисток — удел поколения моей матери. Мы теперь мыслим шире, смотрим на мир с другой стороны, где война полов представляется лишь одним из факторов».

Но, может быть, еще слишком рано отказываться от того, чему посвятила жизнь ее мать? Ведь тема по-прежнему актуальна. Мужчины и женщины получают разную зарплату, в прессе так же часто можно найти проявления неравноправия. Как, например, заголовок «Клариона», возвещающий о вчерашнем приезде Гласс из Парижа: «Гейша от искусства возвращается».

Возникает определенная тенденция, щедро представленная телемелодрамами, которая заключается в том, что единственное стремление женщины — иметь рядом с собой мужчину. В таком случае дочери революции Эвы должны аплодировать Эстер, сумевшей заполучить такого привлекательного агента. Наверное, главное, что они оценят — его явную склонность подчинять себе Гласс-младшую. Но если она имеет настолько мощное влияние на современное поколение, чему оно может научиться из ее откровений? Тому, что в идеальном мире агент, распоряжающийся деньгами, должен также являться половым партнером? В этом контексте Эстер получила свой главный приз.

Хотелось бы предупредить мисс Гласс: не нужно недооценивать свое влияние, постарайтесь отнестись к нему с полной ответственностью. В противном случае вы скоро продадите не только себя, но и то, за что боролось поколение вашей матери, стремясь дать вам независимость; а также помешаете следующему поколению стать по-настоящему эмансипированным.

Я отбросила газету в сторону.

— И мы еще не знаем, что Эва наговорила Линкольну, — сказал Эйдан.

Линкольн и его «съемочная группа», состоявшая, как выяснилось, из одного Дилана — женоподобного типа с переносной камерой, приехали ко мне в студию сразу после моего возвращения из Парижа, и я рассказала им о своих планах. Теперь они собирались лететь в Париж, чтобы встретиться с Петрой. Перед уходом Дилан обмолвился, что они побывали у Эвы. Линкольн с характерной для него небрежностью не стал вмешиваться в разговор. Я не рассердилась, но решила, что должна поехать к Эве сама, чтобы свести к минимуму возможные негативные последствия. Я надеялась избежать визита к ней. У нее уже сложилось определенное мнение о моей продаже, и я не была уверена, что хочу его услышать. Но я также понимала, что добытую у Эвы информацию пресса попытается превратить в дешевую сенсацию.

— И кстати о Линкольне, — продолжал Эйдан, — он собирается встретиться с Кэти. Хочет снять копии с твоих старых каталогов и пресс-релизов для своего фильма.

Я поняла, что мне пора уходить. Я больше не могла говорить о журналистах.

Придя домой, я пыталась понять влияние Викторины на меня. Какая она была? Ее образ наделен смыслом и символизирует физическое обладание, основанное на порабощении и развращенности. Кроме того, она стала поворотным моментом в истории искусства. Я знала, где и как я изображу Викторину в своем представлении. Я покажу все ее стороны — уличная исполнительница, натурщица, художница, проститутка, музыкант и обедневшая старая женщина, занимающаяся попрошайничеством. Я сыграю пантомиму. Это должен быть частный просмотр, который, как и все в жизни Викторины, будет проходить в закрытом, но людном помещении. У зрителей будет возможность увидеть Викторину — за определенную цену — на фотографии, в постели, музицирующей или даже гуляющей с обезьяной на плече. Я попрошу своего владельца организовать частный просмотр в галерее с платными пригласительными для избранных гостей. Я подготовлю ширму со смотровыми отверстиями, через которые можно будет увидеть различные аспекты жизни моей героини. Зрители сами на краткий миг ощутят, что значит обладать женщиной и произведением искусства. Я надеюсь, они уйдут, осознав, что обладание происходит лишь в уме владельца. Ведь, как и Кристина, Викторина была сама себе хозяйка; нам принадлежит лишь ее образ, запечатленный на картине.

Я разыскала компанию в Токио, которая производит традиционные восточные ширмы, пользовавшиеся бешеным успехом во Франции в девятнадцатом столетии. Заказ будет оформлен по специальному образцу, основой для которого послужат «Удовольствия жизни» Армана Сегэна, — известный и подходящий к случаю дизайн, включающий сочные цвета и вышитые полуабстрактные неясные фигуры, сложенные из различных форм и узоров. Четыре деревянные панели будут изготовлены из красного дуба и березы, на них натянут три слоя японской рисовой бумаги ручной работы, раскрашенной акварелью и краской, замешанной на акриловой смоле. Рамку из покрытого черным лаком тополя украсит чеканная и гравированная медная отделка. В ширме размером шесть на восемь футов будет десять скрытых смотровых отверстий.

Розыски Петры принесли хорошие плоды. Она не обманула и действительно нашла копию шелковой японской шали, на которой лежит Олимпия, а также подобрала пару старинных тапочек в том же стиле. Кроме того, я решила, что у каждой из моих героинь будет книга, способная больше рассказать о своей хозяйке. У Кристины это будет молитвенник, у Викторины — традиционный японский «интимный дневник» — фотографии эротических свиданий, в котором будут нечеткие и размытые снимки моего обнаженного тела. Я подумала, могу ли попросить Эйдана пофотографировать меня, но в настоящий момент доверие между нами было подорвано. Наш роман начался необычно и бурно. Я почти всегда знала Эйдана как агента и любовника одновременно. Быть может, это и явилось причиной кризиса в наших отношениях. Наверное, нам нужно каким-то образом отделить одно от другого, если мы хотим остаться вместе. Я познакомилась с Эйданом благодаря моему искусству. По правде говоря, именно искусство подтолкнуло его приехать и найти меня.