На следующее утро мы с Петрой шли по Центральному парку к музею Фрика на встречу с Фрэнсис. В Манхэттене шел снег, и теперь у нас под ногами было бесформенное месиво. День был ясный, и солнечные лучи придавали снегу розовый блеск. Город, казавшийся немного абстрактным и непривычно спокойным, безмолвствовал. Я молчала, и Петра не вызывала меня на разговор. Она прошлой ночью, наверное, слышала нашу с Эйданом ссору. Стены квартиры очень тонкие.

Хотя портрет Фрэнсис Лейлэнд находится в Манхэттене, написан он был в Лондоне между 1872 и 1873 годами, как раз когда Мане работал над «Олимпией». Но Фрэнсис совсем не похожа на Викторину. В отличие от музы Мане, от ее открытого противостояния зрителю, миссис Лейлэнд на картине стоит к нам спиной, глядя в сторону на что-то нам неизвестное. Мы видим лишь ее профиль, а не глаза, и не можем понять, о чем она думает.

Мы преодолели Пятую авеню с ее оживленной проезжей частью и подошли к внушительному особняку Генри Клэя Фрика. Фрик был одним из самых успешных американских железнодорожных магнатов. Он вложил деньги в искусство и собрал потрясающую коллекцию. Одной из составляющих великолепия музея является то, что картины, висящие на стенах просторных коридоров и узких лестничных площадок, расположены согласно эстетическим, а не историческим связям.

Фрэнсис находится в Восточной галерее, в комнате, расположение которой делает картину Уистлера завершающим этапом путешествия по музею. Мы с Петрой молча брели мимо других шедевров, стараясь не торопиться к цели нашего визита. Но нас обеих занимала мысль о предстоящей встрече, и мы не могли по-настоящему оценить другие работы. Мы прошли мимо произведений Гольбейна, Тициана, Эль Греко и Беллини, едва взглянув на них. Затем последовали Констебл, Русдель, Коро, а также портреты Рембрандта и Веласкеса. Мы остановились, чтобы отдать должное картине Пьеро делла Франческа «Святой Иоанн Евангелист», висящей в Эмалевой комнате, — это единственная большая работа Пьеро, сделанная в Северной Америке. Мне потребовалось некоторое время, чтобы подготовиться к встрече с Фрэнсис. Я знала, что она ждет нас в следующей комнате, в блестящей компании полотен кисти Гойи, Тернера и Дега.

Я увидела ее сразу, как только мы вошли в Восточную галерею. Возле картины никого не было, кроме одинокой посетительницы, стоящей перед портретом миссис Лейлэнд. Не глядя на другие произведения искусства, мы бросились к Фрэнсис как мотыльки на пламя. Когда мы подошли ближе, посетительница обернулась, и я немного отпрянула назад, узнав в ней Соню. На ней были джинсы и кожаный пиджак; выглядела она менее строго, чем на ужине у Каролин, но по-прежнему казалась смутно знакомой. Я неуверенно шагнула к ней и поздоровалась.

— Я работаю у Вейца, — сказала Соня немного извиняющимся тоном. — Это всего за один квартал отсюда. Я вспомнила, как вы сказали, что придете в одиннадцать.

Я не знала, польстила мне эта встреча или вызвала во мне подозрения.

— Вы готовитесь к выставке? — спросила Петра с живым интересом.

Прежде чем ответить, Соня вопросительно посмотрела на меня, как мне показалось, спрашивая разрешения. Я сложила губы в улыбку.

— Подготовка займет, конечно, три недели, но зато у нас будет двадцать экранов. В общем, технически все не так уж просто.

Мы вновь сосредоточили внимание на картине. Я задумалась. В конце концов я решила, что мне нравится Соня и я не против того, чтобы делить с ней минуты свидания с Фрэнсис. Ведь взяла же я с собой Петру, я изначально не собиралась любоваться шедевром в одиночестве. И я точно знала, что обе женщины разделяют мой эстетический восторг. Их присутствие лишь поможет мне сформировать представление о портрете, к тому же в галерее больше никого не было, ни единой души. Поэтому я стала рассматривать Фрэнсис.

Я взглянула на шедевр вблизи, и меня поразила хрупкая красота этой женщины. Портрет Фрэнсис несомненно был нарисован как художественный эксперимент. Уистлер изобразил ее в пастельных тонах. Даже ее лицо написано теми же цветами, что и платье, стена, цветок и циновка под ногами. Это один из самых волнующих моментов подлинной абстракции на холсте. Палитра настолько бледная, что кажется почти однотонной. Платье миссис Лейлэнд делает ее похожей на святую. Оно напоминает одеяние священника, наряд для крещения или даже свадьбы: длинный, расшитый шлейф, украшенный золотой парчой и маленькими вышитыми золотыми розочками. Необычная плетеная циновка гармонирует с рамой, ограничивающей цветущие миндальные ветви слева, которые свидетельствуют об интересе художника к японскому искусству. Справа стоит подпись, представляющая собой эмблему художника — бабочка, составленная из его инициалов: JMW.

Я заметила, что Петра отвернулась от картины и пристально смотрит на меня. По ее требованию я опять надела парик, в котором была вчера на вечеринке у Каролин.

— Твой парик слишком рыжий, — заявила Петра. — Основной тон картины — розовый. Этот оттенок идеально подходит к каштановым волосам миссис Лейлэнд.

Я с восхищением посмотрела на подругу, когда она вновь обратила пристальный взор на картину. Петра сосредоточилась.

— Я сделала для нее слишком белую одежду, — наконец прошептала она. — Нужно добавить капельку розового. Нам придется подкрасить ткани.

Я тоже была поражена чем-то новым и неожиданным, но это было связано не с цветом. Уистлер, быть может, и не особо старался придать портрету полное внешнее сходство, но ему удалось подметить нечто более глубокое, чем линии и формы. Как и с «Кристиной Датской» Гольбейна, я увидела тут отражение проницательности художника, сумевшего разглядеть истинную суть своей модели. Фрэнсис, да и вся картина в целом, воплощает некое чувство, сила которого не сравнима с эмоциями, виденными мною на других портретах. Она пребывает в полном одиночестве. И изображение с помощью полуабстрактного наложения тонов лишь подчеркивает ее уединенные раздумья.

— Готова поклясться жизнью, что когда миссис Лейлэнд позировала Уистлеру, она чувствовала себя бесконечно несчастной, — вырвалось у меня. Слова прозвучали слишком громко и эмоционально.

Соня искоса взглянула на меня и подняла черные брови.

— Может, миссис Лейлэнд и была очень богата, но вы правы, она также была и несчастна, — согласилась она.

— Почему?

— У нее был неудачный брак.

— Что вам еще о ней известно?

Соня одарила меня загадочной улыбкой и принялась рассказывать о своей любимой картине в музее Фрика.

— Один из основателей «Братства прерафаэлитов» Габриэль Данте Россетти нарисовал Фрэнсис первым, затем познакомил Уистлера с семьей Лейлэнд, — сказала Соня. — Ее муж был судоходным магнатом в Ливерпуле. Уистлера попросили сделать второй портрет Фрэнсис, но когда Россетти увидел картину, он заявил, что между миссис Лейлэнд и ее изображением нет никакого сходства. Мне это кажется забавным: известно, что Россетти на своем полотне слишком идеализировал свою модель, представляя ее красавицей эпохи раннего Ренессанса, он не пытался передать ее внутренний мир.

— Я не видела эту картину, — прервала я Соню.

— Она называется «Мона Росса». Думаю, она находится в какой-нибудь частной коллекции.

— А насколько близко миссис Лейлэнд была знакома с Уистлером? — продолжала расспрашивать я.

Соня пожала плечами.

— Мистер Лейлэнд был одним из главных покровителей художника, но потом между ними произошла ссора. Не думаю, что после этого Уистлер поддерживал отношения с кем-либо из семьи Лейлэндов.

Я кивнула, но не поверила, что было именно так. В картине содержался некий подтекст, редкостная проницательность и чувственная наполненность, и, руководствуясь своим опытом, я решила, что отношения между художником и его моделью были гораздо ближе и глубже, чем принято считать. Я взглянула на Соню, но она уже повернулась к картине. Ее присутствие в музее казалось мне неслучайным. Интересно, может, ее подослали, чтобы проверить, насколько добросовестно я готовлюсь к проекту, оценить меня — для Грега Вейца, Каролин или еще кого-нибудь? Это выяснится после продажи. Но чего мы на самом деле добиваемся? Я подумала о том, что Эйдан пытается сейчас выяснить скрытые тенденции на Нью-Йоркском рынке произведений искусства.

Большую часть дороги в Лондон я пыталась разгадать загадки, оставшиеся в Нью-Йорке, и они касались не только миссис Лейлэнд. В Манхэттене я почувствовала, что Эйдан совсем мне не принадлежит. У него там есть близкие люди — маленькая дружная семья, хоть и не совсем традиционная, а также множество старых друзей, большинство из которых я даже не знаю. В пригороде Нью-Йорка живут родители Эйдана, которых он часто навещает, а на восточном побережье — двое братьев. Я, наверное, никогда о них не спрашивала, раньше мне это было неинтересно. Я вдруг начала понимать, что причины, по которым Эйдан старается жить сегодняшним днем, далеки от моих. В отличие от меня он не отказывался от прошлого. У него просто не было необходимости делить его с кем-то еще.

Я посмотрела на репродукцию портрета миссис Лейлэнд, лежащую у меня на коленях. Она смотрела назад, на что-то нам неведомое — может, на счастливое прошлое, когда у нее не было сожалений? Находясь в самолете между небом и землей, я задумалась о конечном пункте назначения, моем родном городе, Лондоне. Я представляла себя там, словно видела со стороны: отчаянно разрабатывающей план работы, прячущейся от фотоаппаратов, балансирующей между своими поклонниками и личной жизнью, одержимой искусством. Я четко увидела, как с ростом популярности я начала более тщательно охранять свою личную жизнь, насколько скрытной я стала в отношении прошлого и то, как я сама постепенно испортила отношения с Эвой, Эйданом и даже в некоторой степени с Петрой.

Я была слишком наивной, как и Эйдан. Мы искали расположения прессы, подогревали ее интерес к себе, мои проекты становились все более сенсационными, и я постоянно ощущала на себе пристальный взгляд журналистов. Только теперь я поняла, что стала бояться репортеров как огня. В своей работе я всегда прятала свое истинное лицо, но при помощи вымышленных образов я избегала несоответствия с реальностью. Сейчас я достигла такой известности, что чувствовала себя голой под постоянным наблюдением журналистов. С тех пор как Кенни продал мой рисунок, я знала, что им будет очень легко снять с меня маску.

Я подумала о Симеоне. Интересно, что бы он сделал на моем месте? Он умер более пятнадцати лет назад и, возвращаясь домой, я с удивлением осознала, насколько мне его не хватает. Отец никогда не позволял прессе вмешиваться в свою личную жизнь, в дела нашей общины. Что бы журналисты ни пытались разведать в Икфилд-фолли, он всегда удерживал их на расстоянии, защищая нас. Иногда даже приходилось вызывать полицию, чтобы та разобралась с папарацци, не дающими нам покоя и собирающими сплетни о чьем-то фривольном поведении внутри общины. В то время такой интерес прессы забавлял меня, и мне казалось, что отец преувеличивает, отрицая всякую возможность общения с газетчиками. После его смерти со мной произошло столько событий, что я даже не испытывала горя, адекватного его уходу. Я подумала о миссис Лейлэнд, с сожалением глядящей через плечо, и поняла, что тоже испытываю это чувство — отчасти потому, что не воздала должного покойному отцу. Я не позволяла себе скучать по нему, вместо этого я с головой погрузилась в собственную независимую взрослую жизнь, полагая, что не нуждаюсь больше в отеческой опеке. Но сейчас его совет по поводу того, что происходит в моей жизни, был бы бесценен. Симеон всегда хотел, чтобы я сделала карьеру, но не вел себя со мной так категорично, как Эва. Он также смог бы дать мне мудрый совет насчет моего будущего с Эйданом или без него, подсказать, стоит ли ему оставаться моим агентом и любовником. Мне было жаль, что отца нет рядом.

Иногда мне снилось, что Симеон стучит в мою дверь, а когда я открываю, произносит: «Эстер, почему ты так долго не приезжала ко мне?» И каждый раз, прежде чем я успеваю что-либо сказать, ответ теряется в подсознании. И теперь, при свете отрезвляющего дня, я осознала, что редко вспоминала о Симеоне. Я никогда не могла понять, что именно он для меня значит, а теперь стало уже слишком поздно. Мне вспомнилось, как Эйдан вчера смотрел на Сэма, и то, как решительно он всегда отстаивал свое право видеться с сыном. Меня пронзила мысль, что у меня почти ничего не осталось от детства, потому что я сама стерла все воспоминания.

Мысленно я вернулась в то время, куда я всегда запрещала себе заглядывать, в тот год, когда я уехала из родительского дома, к моменту, когда прошлое стерлось и будущее в общине стало невозможным. Я начала новую жизнь, наслаждаясь молодостью и свободой. Но, наверное, я совершила серьезную ошибку. Я разыгрывала истории о вымышленной Эстер и в конце концов потеряла Эстер настоящую, утратила ту основу, на которой строилась моя жизнь.

Я снова взглянула на миссис Лейлэнд. Что пытался Уистлер сказать о ней? Что от меня ускользает? Или я напрасно ищу здесь скрытый смысл? Возможно, глубокая меланхолия картины является следствием романтической привязанности художника к своей модели? Или же мне так кажется лишь потому, что такое предположение отражает мое собственное одиночество? Я была целиком погружена в работу, и мне хотелось узнать больше о Фрэнсис Лейлэнд.

В течение следующей недели я собирала материал о моей героине, разыскивая факты о ее истинных отношениях с художником. Джеймс Макнейл Уистлер вел обширную переписку, и в университете Глазго хранится семь тысяч его писем. Но в интернете тоже можно было найти информацию о нем. После нескольких часов усердных поисков у меня на экране, наконец, появилась переписка художника с Фрэнсис. Было, по меньшей мере, с десяток писем к миссис Лейлэнд от художника. Они свидетельствовали о близости, существовавшей между Уистлером и Фрэнсис Лейлэнд, степень которой удивила даже меня.

Уистлер начал работу над портретом Фрэнсис в 1871 году в ее доме в Спек-Холле, рядом с Ливерпулем, и продолжал работу на протяжении следующих двух лет. Когда картину выставили в 1874 году на первой персональной выставке Уистлера, художник сказал, что портрет еще не завершен. В эти годы он стал постоянным гостем в доме Лейлэндов. Он также часто сопровождал Фрэнсис во время ее поездок в Лондон, в семейную резиденцию Принсес Гейт, в основном, когда ее муж был занят делами на севере.

Я нашла упоминания о сплетнях, которые ходили в то время в Лондоне: о тайной связи художника и его модели, а также о замышляемом ими побеге. Сама Фрэнсис назвала их «лишенными основания». Как ни странно, Уистлер был непродолжительное время обручен с ее младшей сестрой. Может, с его стороны это была попытка эмоционального замещения? Или у меня просто разыгралась фантазия? Фрэнсис позже сказала, что ее сестра «красива, но не пара ему, и хорошо, что помолвка расстроилась». «Хорошо — для кого? — подумала я. — Для нее самой?» Я также выяснила, что примерно в это же время Уистлер завел роман с новой моделью, Мауд Франклин, которая позировала ему, когда миссис Лейлэнд не могла этого делать. Может, он хотел видеть в Мауд любимые черты?

Независимо от природы отношений художника и Фрэнсис, письма Уистлера свидетельствуют о глубокой эмоциональной привязанности к миссис Лейлэнд, по крайней мере, на определенном этапе. В письмах степень близости между художником и моделью выражена обычным языком, но на картине подтекст слишком очевиден. В одном из писем привязанность Уистлера проявляется самым недвусмысленным образом:

Почти целый день ты своим отсутствием заставляешь постоянно вспоминать о тебе!.. Принсес Гейт казался настолько одиноким и мрачным без тебя, что когда я работал в его унылой тишине, то не мог побороть острого чувства тоски по тебе — мне не хватало тебя, и это было невыносимо!

На мой взгляд, именно отражение этой тоски притягивает зрителя к портрету. Возможно, Уистлер владел миссис Лейлэнд как художник — созданным им образом, но в действительности она всегда оставалась для него недостижима. После того как картина была завершена, мистер Лейлэнд настоял, чтобы его жена прервала всякие отношения с Уистлером, и вскоре их брак закончился разводом.

Как я могу использовать эту информацию в представлении? Каковы были главные достоинства миссис Лейлэнд — в жизни и в искусстве? Ее портрет является творческим экспериментом, показывающим, что краски могут передать силу чувства так же, как и общий эстетический замысел. Кому по-настоящему принадлежала Фрэнсис? Ее муж заплатил Уистлеру за портрет двести десять долларов, но возможно, художник получил в придачу еще и сердце его жены? Это была бы слишком высокая цена для любой картины.

Я решила представить Фрэнсис на пятый день серии «Обладание». Это будет загадочное выступление, абстрактное и уединенное, простое и утонченное. Показ будет частным, в качестве зрителей — лишь мой коллекционер и его или ее члены семьи или ближайшие друзья, и проходить он будет в их доме, за чаем, например. Интересно, станет ли моя Фрэнсис испытывать к кому-либо эмоциональную привязанность во время представления? Может быть, и нет, — время покажет.