— Когда я последний раз приезжала в Венецию, температура воздуха была, наверное, сто градусов, — простонала Петра, щуря раскосые глаза от пронизывающего ветра. На ней был наряд от Диора, который станет модным в следующем сезоне. Я мысленно вернулась к последнему нашему визиту в Венецию. Очень хотелось напомнить Петре о ее подвигах с каким-то итальянским скульптором в гардеробной Пегги Гуггенхейм, но посмотрев на бледное лицо подруги, я поняла, что сейчас это будет неуместно. Пока катер вез нас мимо печальных палаццо вдоль Большого Канала, мне тоже стало невыразимо грустно. Мы направлялись в Ка’Песаро, роскошный дворец в стиле барокко на острове Санта-Кросс, где находился музей современного искусства. Стоял унылый февральский день. Венеция была окутана жутковатым густым туманом, огни старинных вилл озаряли таинственные воды, создавая идеальную атмосферу для встречи с Юдифью, последней моей героиней, которая символизировала убийство и миф.

Мы прилетели в Венецию из Парижа. Я вспомнила нашу разгульную вечеринку в баре на улице Фобур-Сент-Оноре, где мы сидели допоздна — с Гаем и Петриным «немцем» — и, среди прочего, обсуждали мою предстоящую продажу. Ближе к ночи наш разговор неизбежно коснулся последнего образа в моем списке.

— «Юдифь» Густава Климта? — изумленно спросил немец. — Нам всем должно быть страшно.

— Почему? — хихикая, спросила Петра, обнимая его за плечи.

— Мужчина, пойманный в ловушку роковой женщиной, всегда погибает, — ответил он, подмигивая Гаю и проводя рукой по горлу.

— Это всего лишь выдумка Климта, — парировал Гай, поднимая стакан с водкой. — Он был одержим сексом и смертью.

Я давно так не веселилась. Париж бодрил меня, помогая временно забыть о проблемах с Эйданом. К тому же было здорово находиться среди людей, которые знали о моем проекте. Это снимало напряжение, словно теперь я разделила с ними ответственность за конечный результат.

— Юдифь использовала свою женскую привлекательность для свержения Олоферна, — объяснила я, — но Климт ввел сексуальный подтекст, которого, согласно мифу, на самом деле не было.

Немец пытался сосредоточиться на моих словах, но выпитая водка уже начинала действовать.

— Значит, Юдифь — это просто мужская фантазия о том, на что способна женщина, доведенная до отчаяния? — спросил он.

— Абсолютно верно. — Теперь Гай посмотрел прямо на меня и медленно произнес: — Мужчины боятся признать, что женщина способна осознанно пойти на убийство. Гораздо удобнее считать, что Юдифь толкнула на это неудовлетворенная страсть.

— Мне кажется, что у Эстер и Юдифи есть что-то общее, — сказал немец. У него уже заплетался язык.

Прежде чем я смогла выступить в свою защиту, мне на помощь пришла Петра.

— Может быть, Эстер и приходится рисковать, — убежденно проговорила моя подруга, — но она не обезглавливает своих врагов.

— Нет, — уверенно возразил немец. — Я имею в виду, что обе они — Джоконды.

Гай не сдержал смеха.

— Но это правда. — Немец сделал внушительный глоток из стакана. — Мона Лиза — это архетип роковой женщины.

— Никогда не думала, что я сама являюсь героиней мифа, — ответила я.

Я размышляла о мифической Юдифи и ее поступке, пока мы плыли к ней. Пятеро из семи моих героинь были реальными женщинами: Кристина, Изабелла, Мари, Викторина и Фрэнсис. Остальные две воплощали традиционные представления мужчин о женском начале: Мария, символизирующая непорочность, и грешница Юдифь.

Я хотела, чтобы проект прошел полный круг. Климт перенес действие сказания, изложенного в Ветхом Завете, в двадцатый век, интерпретировав историю так, чтобы она соответствовала особенностям его времени. Он был австрийским диссидентом, жил и творил в двадцатом веке, и его произведения одержимы эротизмом; даже в его пейзажах сквозит женская чувственность. Картины Климта пользовались успехом в знакомой с учением Фрейда Вене. Образ роковой женщины завоевал много поклонников, но некоторые слои венского общества были оскорблены картиной, особенно это касается евреев из среднего класса.

Ветхий Завет повествует о Юдифи, молодой еврейке, вдове из Ветилуи — израильского города, осаждаемого вавилонской армией. Когда Юдифь услышала, что старейшины города намерены сдаться Олоферну, деспотичному вавилонскому полководцу, она решила спасти свой город. Юдифь нарядилась, надела редкостные драгоценности и пошла во вражеский лагерь, чтобы предложить себя в качестве наложницы. Несколько дней спустя «жаждущий близости» Олоферн пригласил ее в свой шатер. На счастье Юдифи, он «выпил больше вина, чем когда-либо пил со дня своего рождения» и быстро уснул, не успев и дотронуться до нее. Тогда Юдифь схватила турецкую саблю Олоферна и двумя ударами отрубила ему голову. Потом позвала свою служанку, положила голову в мешок и вернулась в Ветилую, где призвала израильтян вывесить трофей на стену города. Вскоре после этого вавилоняне убежали. Юдифь заявила, что действовала по велению Бога. В оригинальном тексте нет никаких упоминаний о том, что убийство доставило ей удовольствие, не говоря уже о сексуальном удовлетворении.

Климт изображал Юдифь дважды, первый раз в 1901 году, затем в 1909.

В первой картине, как и в более поздней версии, содержится сексуальный подтекст, но не хватает убедительности. Моделью послужила современница Климта, венская натурщица и, возможно, муза художника, Анна Бар-Милденберг. Характерно, что художник украсил картину золотой листвой, соединив плоское изображение с трехмерным пространством, чтобы создать своеобразную связь между традиционным искусством и современным. Шею Юдифи украшает модное и дорогое золотое колье-«ошейник», она с отсутствующим видом держит в руке голову Олоферна; веки женщины полуопущены, губы приоткрыты, выражая чувственный экстаз.

Во второй интерпретации Климта Юдифь выглядит более воинственно и излучает мощную сексуальную энергию, что оскорбило венских евреев-буржуа и настроило их против художника. На самом деле картину часто называют «Саломея», обвиняя художника в том, что он спутал два мифа и непреднамеренно опорочил имя Юдифи. Но Климт знал, кого он рисовал и почему. Он не стремился понравиться толпе; как Уистлер и Мане, художник свято верил в искусство ради искусства. Я не могла дождаться, когда увижу эту картину.

Через несколько минут наш катер причалил к деревянному пирсу, и мы направились к палаццо в стиле Ренессанс. По вымощенной аллее, с одной стороны от которой находился канал, мы преодолели небольшое расстояние до широких дверей музея. Войдя в ворота, мы обнаружили, что двор музея вымощен светлыми плитами, в отличие от прохладных аллей. Двор очень просторный, и в центре него вырыт глубокий колодец. Мы прошли через темный холл и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, в главный выставочный зал. Галереи оказались неожиданно маленькими и уютными. Потолки украшали необычные фрески, которые привлекали больше внимания, чем картины, висящие на стенах.

Второй вариант «Юдифи и Олоферна» так же знаменит по репродукциям, как и «Олимпия» Мане. Все детали картины были воспроизведены бесчисленное количество раз, и теперь произведение Климта можно увидеть где угодно: от обертки шоколада до белья. Но даже на неудачном месте в середине галереи, на стене, являющейся перегородкой, оригинал производит впечатление, которое нельзя сравнить с действием репродукций. От Юдифи нельзя было отвести глаз. Как и Кристина, она нарисована полностью, что сделано с целью подчеркнуть ее рост. Толстая позолоченная рама оттеняет изображение, картина приобретает динамику, начинаешь буквально видеть, как Юдифь уходит в открытую дверь, и мысленно возвращаешься к совершенному ею убийству. Ее грудь обнажена, темные волосы развеваются за спиной, на оливковой коже — посткоитальный блеск. На Юдифи неописуемой красоты платье, броские драгоценности украшают ее шею и запястья. Большое количество цепей свидетельствует о том, что Юдифь была пленницей, но теперь она свободна. В скрюченных пальцах, похожих на когти хищника, она сжимает отрубленную голову Олоферна. Сильное впечатление, производимое картиной, кажется еще более удивительным, если учесть, каким тонким слоем художник наносил краску на холст. Красочность картины и ее глубина на репродукциях наводили на мысль о толстом слое краски.

Климт использовал миф для утверждения идеи о беспомощности мужчин перед женским магнетизмом и о необходимости с этим считаться. Может, это было лишь предупреждение о грядущих событиях? В конце концов, это был 1909 год. Картина написана незадолго до того, как Эммелина Пэнхурст приковала себя к ограде лондонского парламента, и получение женщинами права голосовать ознаменовало начало борьбы за равноправие в Западной Европе.

Я размышляла о том, как драматически обыграю историю Юдифи. Ее будет так же непросто передать, как Викторину и Марию, а может, и еще сложнее. Она станет моим последним представлением, которое завершит неделю моей продажи. Я мысленно составила сценарий для Юдифи, шепотом проговаривая слова о том, как она коварно соблазнила Олоферна, и о последовавшем за этим убийстве. Общая идея была мне ясна, но характер представления будет зависеть от моего будущего коллекционера. Мне хотелось отдать все детали на волю случая. Это будет частный просмотр; подача образа будет тесно связана со зрителем — в зависимости от того, мужчина это или женщина, от степени сексуальной активности — по прошествии недели я буду знать о нем — или о ней — достаточно много. Чувственная, непредсказуемая и опасная Юдифь будет моим козырем в рукаве. Я использую ее для подведения итогов всех предыдущих представлений и для того, чтобы нежно — или не очень нежно — попрощаться со своим владельцем.

Как Энгр и Уистлер, Густав Климт сам придумывал костюмы для своих моделей. Они не отвечали моде того времени, но помогали отобразить характер его героинь на холсте. Юдифь изображена подчеркнуто чувственной. И Петра шьет для нее соответствующее платье. Она придумала ткань, основой для которой послужили обе картины: тонкий шелк, расписанный розовыми, зелеными, оранжевыми узорами в форме завитков, квадратор, овалов и кругов, прошитый золотой нитью. Платье будет похоже на кимоно. Но за внешней скромностью должен отчетливо проявляться образ моей героини. Незаметные ленточки на передней части кимоно развяжутся, открывая нижнее платье, вырезанное настолько низко, что едва прикрывает соски. Платье спустится до уровня пупка, а затем упадет на пол, где уже будет лежать кимоно. На шею я надену инкрустированное золотое колье, а на запястья и лодыжки — бесчисленные цепи. Женщины Климта часто не носят обуви, и мои ноги тоже будут босыми. В результате декорации объединят две темы — темы борьбы и любви, представленные в картинах художника.

Подготовка приближалась к концу. До аукциона оставалось всего двенадцать дней, и в воздухе витало всеобщее напряжение. Я испытывала воодушевление и облегчение от того, что мой план почти осуществлен. Передо мной открывались новые карьерные возможности. Беспокойство, вызванное появлением Кенни Харпера, улеглось. Он никогда уже не позвонит, и журналисты, казалось, забыли о том рисунке. Как ни странно, но я, наверное, испытываю благодарность по отношению к нему. Его повторное появление в моей жизни заставило мой ум заработать. Я стала более раздражительной, более живой, после того как он вызвал во мне этот страх; мои нервные окончания приобрели небывалую чувствительность. Теперь я ощущала, что готова вернуться в Лондон и предстать перед публикой. Время, оставшееся до аукциона, прошло в сутолоке пресс-конференций, встреч, примерках и съемках. Сценарий представления был продуман до мелочей, образы найдены. Пришло время отложить их в сторону и заняться обдумыванием того, как лучше выставить себя на продажу. Оставалось лишь два важных вопроса, которые требовали решения: прежде чем поехать на аукцион Сотби, мне нужно примерить костюмы и как-нибудь помириться с Эйданом.