Письмо Бена сломало выросшую во мне стену отчуждения, и, успокоившись, я вызвала такси и поехала в галерею. Впервые более чем за две недели я вышла из дому, и я ощущала тошноту и некоторую нетвердость в ногах.

Эйдан работал за своим столом, и я медленно направилась к нему. Когда он поднял глаза, я заметила, что вся радость и энергия, наполнявшие его в Нью-Йорке, исчезли. Решительность, с которой он вел себя в Манхэттене, деловая сметка, которую он там проявил, начинали угасать.

Он смотрел, как я иду, и печально улыбался.

Я осторожно закрыла за собой дверь и задернула шторы. Затем не спеша подошла к Эйдану и села к нему на колени. Он обнял меня за талию и уткнулся в мои волосы.

— Ну, как ты, Эст? — прошептал он. — Мне тебя не хватало. Прежде чем я успела ответить, его телефон настойчиво зазвонил. Он не обратил на это внимания, но телефон не умолкал. Судя по звонку, это была Кэти. Эйдан со вздохом взял трубку, с минуту послушал, затем протянул ее мне.

— Эстер, мне действительно жаль вас беспокоить, — сказала Кэти, — но звонит Джон Крессфилд. Он на второй линии. Говорит, это что-то срочное.

Эва умеет выбрать момент. Голос Джона казался далеким и дрожащим.

— Эва тяжело больна, Эстер. Мы в моем доме, во Франции. Мне очень жаль, но я думаю, тебе надо немедленно приехать.