Библейскій греческій языкъ по отношенію къ Ветхому Завѣту былъ средствомъ распространенія въ мірѣ откровенныхъ истинъ и предуготовленiемъ къ проповѣди Евангелія, а въ Новомъ Завѣтѣ служилъ органомъ возвѣщенія благовѣстія Христова. Понятно отсюда, что этотъ языкъ, будучи предъизбраннымъ носителемъ библейскаго содержанія, является для людей и первѣйшимъ орудіемъ его познанія. Этимъ сразу опредѣляется первостепенная важность изученія библейскаго языка, чрезъ который сообщено человѣчеству божественное откровеніе въ началѣ и усвояется во всѣ дальнѣйшія времена. При такихъ условіяхъ нѣтъ надобности говорить объ общей, принципіальной значимости библейской греческой филологіи, какъ наиболѣе существеннаго вспомогательнаго пособія при изученіи и уразумѣніи слова Божія. Слѣдуетъ подчеркнуть особо развѣ лишь одно, что филологическимъ путемъ отчетливѣе обрисовывается все своеобразіе библейской терминологіи и чрезъ это нагляднѣе представляется вся „оригинальность“ библейскихъ концепцій. Въ результатѣ такого неотразимаго и объективнаго сравненія обычнаго съ необычнымъ яснѣе раскрывается для нашего ума все новое въ библейскихъ понятіяхъ, которыя и воспринимаются потомъ именно въ качествѣ высшихъ. Значитъ, филологическій методъ облегчаетъ точное постиженіе библейскаго содержанія въ первоначальной непосредственности и съ характеромъ идейной его чрезвычайности. По всѣмъ этимъ свойствамъ греческая библейская филологія имѣетъ великую богословскую цѣнность—помимо спеціально-научныхъ примѣненій. Тѣмъ печальнѣе, что эта отрасль знанія доселѣ не получила у насъ должнаго развитія и не обладаетъ соотвѣтствующею литературой—кромѣ немногихъ работъ. Въ силу сего кажутся полезными предлагаемые общіе очерки по данному предмету. Первый изъ нихъ взятъ изъ неоконченнаго еще „Библейскаго Словаря“ Вигуру и принадлежитъ о. Вито (Dictionnaire de la Bible, publié par F. Vigоuгоux, t. III, Paris 1903, col. 312—331: Grec Biblique pal M. l’abbé Joseph Viteau), зарекомендовавшему себя многими учеными работами о библейскомъ греческомъ языкѣ—особенно Новаго Завѣта (напр., Etude sur le Grec du Nouveau Testament. La Verbe: Syntaxe des Propositions. Paris 1893. Etude sur le Grec du Nouveau Testament, comparé avec celui Les Septante: Sujet, Complement et Attribut. Paris 1896). Онъ касается всего библейскаго греческаго языка и въ цѣлостной картинѣ показываетъ общую, родовую его типичность при оттѣненіи характерныхъ отличій ветхозавѣтнаго и новозавѣтнаго языковъ въ ихъ взаимныхъ отношеніяхъ. Второй трактатъ посвященъ собственно новозавѣтному греческому языку, но разсматриваетъ его въ связи съ обще-библейскимъ—въ научномъ освѣщеніи компетентнаго американскаго богослова, покойнаго Дж. Тэйера, извѣстнаго англійскою обработкою латинскаго Гриммовскаго Словаря къ Новому Завѣту (А Greek—English Lexicon of the New Testament, New Yoik—Edinburgh 1893 и позднѣйшія изданія), а здѣсь представившаго систематическій обзоръ новозавѣтнаго библейскаго языка и отдѣльныхъ его писателей въ англійскомъ „Библейскомъ Словарѣ“ Хастингса (А Dictionary of the Bible ed. by James Hastings, vol. III, Edinburgh 1905, p. 36 a—43 b: Language of the New Testament by Prof. Dr. Joseph Henry Thayer). Въ примѣчаніи приводится характеристика греческой ветхозавѣтной Библіи берлинскаго профессора Адольфа Дейсмана, сторонника и усерднаго двигателя новѣйшаго направленія въ области библейской греческой филологіи. Вито и Тейеръ принадлежатъ больше старой школѣ, но—при спеціальныхъ цѣляхъ взятыхъ трактатовъ—это не вредитъ ближайшей цѣнности послѣднихъ, поскольку авторы принимаютъ новѣйшія научныя данныя и уклоняются лишь отъ частныхъ научныхъ теорій, чѣмъ избѣгаютъ нѣкоторыхъ крайностей въ освѣщеніи предмета. Въ итогѣ—у нихъ мы имѣемъ объективно-точное описаніе послѣдняго съ детальными статистическими указаніями и принципіальными сравнительно-филологическими разъясненіями, а этимъ вполнѣ обезпечивается научное освѣдомленіе съ библейскимъ греческимъ языкомъ, какъ особымъ орудіемъ сообщенія библейскаго откровенія. Спб. 1911, VI, 23 — четвергъ.

Николай Глубоковскій.

 

Греческій языкъ Ветхаго и Новаго Завѣта.

Библейскимъ греческимъ языкомъ называютъ греческій языкъ Ветхаго и Новаго Завѣта. Первый слагается 1) изъ греческаго послѣклассическаго языка, на которомъ говорили въ эпоху перевода LXX-ти или написанія ветхозавѣтныхъ книгъ, и 2) изъ элемента евраистическаго, а во второй входятъ 1) греческій послѣклассическій языкъ, употреблявшійся въ эпоху происхожденія новозавѣтныхъ книгъ, 2) элементъ евраистическій и 3) элементъ христіанскій.

I. Исторія образованія греческаго библейскаго языка.

1. Распространеніе аттическаго діалекта:

а) Періодъ александрійскій или македонскій. Побѣды Александра в., войны и политическія потрясенія, происшедшія при его преемникахъ, стерли маленькія греческія національности, насильственно привели въ соприкосновеніе грековъ и азіатовъ (включая сюда египтянъ), установили между ними необходимыя взаимныя соотношенія и разрушили духъ націонализма, обособленности и исключительности. Вотъ тогда-то и происходитъ распространеніе эллинизма, его цивилизаціи и языка.—До Александра в. были только греческіе діалекты, между которыми главнѣйшимъ является аттическій. Отселѣ аттическій діалектъ мало по малу вытѣсняетъ другіе діалекты. Онъ слѣдуетъ за войсками Александра в. и его преемниковъ и повсюду идетъ вмѣстѣ съ эллинизмомъ—даже до границъ Индіи. Онъ входитъ въ Палестину и имѣетъ блестящій успѣхъ въ Египтѣ, въ Александріи. Онъ становится языкомъ странъ греческихъ и эллинизированныхъ, вообще—всего греко-восточнаго міра.

б) Періодъ греко-римскій. Римляне низвели Грецію на степень провинціи подъ именемъ Ахаіи въ 146 г. до р. Хр. Они овладѣли также Египтомъ и эллинизированными странами западной Азіи вплоть до Месопотаміи. Тогда аттическій діалектъ распространился въ сторону запада и — можно сказать — захватилъ Римъ; онъ проникъ до Испаніи и Галліи, благодаря купцамъ, рабамъ и т. д.

2. „Общепринятый“ греческій языкъ (Κοινή) или греческій послѣклассическій.

Аттическій діалектъ, который распространился по берегамъ Средиземнаго моря и болѣе или менѣе во внутреннія страны на Западѣ и на Востокѣ, прозванъ грамматиками II-го в. „языкомъ общепринятымъ“· (ή κοινή) и „языкомъ эллинистическимъ“ (ή ἑλληνική). Новѣйшіе называютъ его также „діалектомъ александрійскимъ“ и „діалектомъ македонскимъ“, потому что онъ принадлежитъ періоду александрійскому или македонскому. Но при этомъ не нужно смѣшивать его ни съ діалектомъ македонскимъ, на которомъ говорили въ Македоніи до Александра в. и который намъ мало извѣстенъ, ни съ діалектомъ александрійскимъ или тѣмъ „общепринятымъ языкомъ“, видоизмѣненнымъ мѣстными особенностями, какимъ пользовались въ Александріи. Нынѣ „языкъ общепринятый“ гораздо чаще называется „послѣклассическимъ греческимъ языкомъ“. Аттическій діалектъ, сдѣлавшійся „языкомъ общепринятымъ“, вовсе не есть литературный аттическій языкъ Аѳинскихъ ораторовъ и историковъ, но тотъ аттическій діалектъ, какимъ говорилъ народъ и въ Аѳинахъ и вдали отъ европейскихъ и азіатскихъ береговъ Эгейскаго моря. Онъ обязанъ своимъ распространеніемъ торговлѣ, мореплаванію, войнамъ, экспедиціямъ, эмиграціямъ, колонизаціямъ, обстоятельствамъ политическимъ,—однимъ словомъ,—тысячамъ соотношеній, установившихся между людьми по необходимымъ потребностямъ практической жизни. „Общепринятый языкъ“—въ существѣ своемъ—есть языкъ разговорный, простой и обиходный, на которомъ писали, какъ говорятъ, а иногда и прямо народный. Въ теченіе двухъ періодовъ—александрійскаго и римскаго—онъ является также и живымъ языкомъ, при чемъ подвергается внутреннимъ и внѣшнимъ вліяніямъ, измѣнявшимъ его непрерывно.

3. Характеристическія особенности „общепринятаго яаыка“.

Главнѣйшія изъ нихъ таковы: а) Образованіе многочисленныхъ словъ производныхъ и сложныхъ или новыхъ многосложныхъ, подъ вліяніемъ сокровенныхъ идей самого языка и по аналогіи. Усвоеніе такъ называемыхъ поэтическихъ словъ и формъ; принятіе словъ и формъ чрезъ позаимствованіе изъ умирающихъ діалектовъ; введеніе необходимаго контингента иностранныхъ словъ—семитскихъ, персидскихъ, египетскихъ, латинскихъ, даже кельтскихъ. Измѣненіе въ произношеніи и орѳографіи. Варіаціи въ родѣ именъ, его флексіяхъ именныхъ и глагольныхъ съ нѣкоторою тенденціей къ единообразію. Исчезновеніе двойственнаго числа, а равно словъ и формъ такъ называемыхъ классическихъ.—Измѣненіе смысла словъ и выраженій, нѣкоторые термины, употреблявшіеся въ общемъ смыслѣ, принимаются въ спеціальномъ и наоборотъ; теряется прежній смыслъ и сообщается смыслъ новый старымъ словамъ; первоначально метафорическій смыслъ извѣстныхъ словъ и выраженій совсѣмъ забывается и утрачивается.—Физическая природа странъ, гдѣ теперь говорятъ на „общепринятомъ языкѣ“, новыя условія жизни при развитіи цивилизаціи, измѣненія политическія и соціальныя—вызвали новыя идеи, новыя метафоры и—вслѣдъ за симъ—новыя слова и новыя рѳченія. Новыя идеи—религіозныя, философскія, научныя и т. д.—тоже сопровождались новыми терминами и новыми выраженіями, при чемъ старыя слова получали смыслъ новый и—въ особенности—спеціальный.—Новыя отношенія устанавливаются между словами и ихъ дополненіями и являются новыя конструкціи. Конструкціи аналогичныя или равнозначущія воздѣйствуютъ другъ на друга или смѣняются между собою; тоже по отношенію къ употребленію падежей (съ предлогами и безъ нихъ), частицъ, видовъ, формъ предложеній.—Употреблявшійся большинствомъ народа и на значительномъ пространственномъ протяженіи,—„общепринятый языкъ“ весьма слабо былъ подверженъ вліянію риторовъ, грамматиковъ, литераторовъ, а—напротивъ — наклонялся къ тому, чтобы обогащаться оборотами и терминами совершенно простыми, народными.—Единый повсюду, „общепринятый языкъ“ тамъ и сямъ представлялъ, однако, мѣстныя особенности; таковъ, напр., греческій языкъ эллиновъ Александріи.—Отъ діалекта аттическаго и литературнаго и другихъ исчезнувшихъ діалектовъ онъ разнится настолько, что труды поэтовъ и классическихъ прозаиковъ требовали комментированія. Тогда-то и рождается филологія со схоліастами, грамматиками и пр.—Послѣклассическіе писатели, желавшіе подражать классикамъ, составляютъ какъ бы школу; они называются аттическими. б) Произношеніе испытало существенныя перемѣны. Литературныя формы аттическаго діалекта не соблюдались. Не ищите больше ни періодовъ хорошо связанныхъ и ловко варіируемыхъ, при чемъ части распредѣляются гармонически и взаимно уравновѣшиваются съ искусствомъ и граціею; ни выдѣленія главной идеи, вокругъ которой группируются второстепенныя, соподчиняясь ей; ни тонкихъ оттѣненій мысли; ни метафоръ, сравненій и намековъ классическихъ авторовъ: ни аттикизмовъ въ мысли и въ выраженіи. Языкъ всѣхъ, на которомъ писали всѣ,—„общепринятый языкъ“ избѣгалъ періодичности, синтетичности, однимъ словомъ, литературности. Онъ—языкъ простой, аналитическій, разлагающій сложныя сочетанія на краткія фразы, больше любящій выражать идеи раздѣльно, чѣмъ сливать ихъ; прежде всего онъ стремится къ ясности, простотѣ, легкости.—Но они. еще и интернаціональный, употреблявшійся весьма различными народами, которые ни греки, ни европейцы, каковы, напр., сирійцы, іудеи Александріи и Палестины.—Это языкъ универсальный: онъ служитъ всѣмъ и на все; изворотливый и гибкій—онъ можетъ быть употребляемъ всѣми, можетъ выражать всѣ новыя идеи, даже иностранныя.—Литературная дѣятельность не сосредоточивалась больше лишь въ Аѳинахъ или даже въ Греціи, а проявляется въ Александріи. Антіохіи, Пергамѣ, Родосѣ, Римѣ и др.

4. Іудеи-эллинисты.

Знаніе и усвоеніе греческаго языка іудеями—таковъ одинъ изъ результатовъ македонскаго покоренія. Въ теченіе періодовъ александрійскаго и греко-римскаго эллинизмъ и вмѣстѣ съ нимъ—греческій языкъ вторгаются или хоть пытаются вторгнуться въ Палестину. Греческія колоніи окружаютъ Палестину почти со всѣхъ сторонъ. То же встрѣчается и внутри этой страны. Греческіе города ея заключали тогда лишь меньшинство іудеевъ, какъ города іудейскіе заключали меньшинство грековъ-язычниковъ. Разные иноземные властители Палестины ввели туда элементы эллинизаціи, каковы разные чиновники греческаго воспитанія, литераторы и риторы греческіе, наемные солдаты, говорившіе погречески. Иродъ I имѣлъ при своемъ дворѣ образованно-литературныхъ грековъ въ родѣ ритора Николая Дамасскаго (Іосиф. Флав. Древн. іуд XVII, V: 4). Къ сему присоединились праздники, игры, гимназіи, театральныя представленія у грековъ или эллинистовъ Палестины. На большіе религіозные праздники собирались въ Іерусалимъ массами иноземные іудеи-эллинисты наряду съ тысячами іудеевъ, жившихъ заграницей и говорившихъ погречески. Много такихъ эмигрировавшихъ іудеевъ потомъ возвращались въ Палестину, чтобы окончить дни свои въ Іерусалимѣ или Іудеѣ. По необходимымъ требованіямъ практической жизни, ради торговли, индустріи, по причинѣ сосѣдства устанавливаются взаимныя соотношенія между совмѣстными элементами населенія—іудейскимъ и греческимъ. Всѣ эти условія въ своей совокупности повели къ тому, что іудеи Палестины пріобрѣли знаніе греческаго языка, хотя бы ограниченное. Много палестинскихъ іудеевъ эмигрировало: это „іудеи разсѣянія". Обычно они усвояютъ языкъ новой страны. Говорящіе погречески іудеи,—а такихъ было множество,—это такъ называемые „эллинисты“ (ἑλληνισταί; Дѣян. VI, 1. IX, 29) или „эллинствующіе“ (ср. ελληνίζειν „жить какъ греки“ иля „говорить погречески“), между тѣмъ всѣхъ язычниковъ, говорившихъ погречески, іудеи называли „греками“=οἱ ἑλληνες. Но греческій языкъ, какимъ говорили іудеи, имѣетъ отличія и Іосифомъ Скалигеромъ (въ Апіn advers. in Euseb., in-f., Женева 1609, стр. 134) названъ „эллинистическимъ“. Вмѣсто „греческій языкъ“ или „идіомъ“ „эллинистическій“ лучше бы говорить „греческій языкъ евраистическій“, „іудейско-греческій языкъ“. Образованно-литературные іудеи, напр. Іосифъ Флавій и Филонъ, употребляютъ литературный греческій языкъ своей эпохи, а не греческій евраистическій, почему къ нимъ неприложимо то, что сказано здѣсь объ эллинствующихъ іудеяхъ и ихъ языкѣ.

5. Образованіе эллинистическаго языка.

Литературно-образованные евреи знаютъ только еврейскій языкъ. А въ занимающіе насъ періоды времени національнымъ языкомъ іудеевъ служитъ арамейскій, который нѣсколько отличался отъ еврейскаго по манерѣ мыслительнаго процесса и по словесному выраженію. Однако мы примѣняемъ опредѣленія „евраистическій“ и „евраизующій“ одинаково и къ арамейскому языку, какъ къ еврейскому, ибо здѣсь не мѣсто для такихъ различеній. Говоря вообще, первые эллинствующіе іудеи Палестины и іудеи разсѣянія узнали греческій языкъ изъ разговора, по ежедневнымъ сношеніямъ ради торговли и практической жизни,—отъ болѣе многочисленной части населенія, говорившей погречески, но менѣе культивированной; они узнали языкъ разговорный или близкій къ „языку общепринятому“ (Κοινή). Ихъ непосредственного цѣлію было достигнуть возможности понимать грековъ и самимъ стать понятными для нихъ. Эти іудеи еще много времени продолжали мыслить поеврейски или на еврейскій ладъ, хотя понимали и говорили погречески. Поскольку духъ языка еврейскаго существенно разнится, отъ греческаго,—отсюда натурально, что въ употреблявшійся ими греческій языкъ іудеи вносили столько евраизмовъ и придавали ему столь замѣтную евраистическую окраску, что онъ совершенно различался отъ „языка общепринятаго“ (Κοινή). Это греческій языкъ евраистическій. Іудеи-эллинисты передали его своимъ дѣтямъ, а равно и іудейскимъ эмигрантамъ, непрерывно прибывавшимъ изъ Палестины; эти послѣдніе научались погречески въ особенности у своихъ собратьевъ—іудеевъ, съ которыми они, естественно, поддерживали первыя и наиболѣе частыя сношенія. Посему евраистическій языкъ греческій есть вѣтвь „общепринятаго языка“ (Κοινή), а окончательно онъ опредѣлился, какъ разговорный греческій языкъ, собственный въ іудейской расѣ. Потомъ, когда священныя еврейскія книги были переведены или составлены на этомъ евраистическомъ греческомъ языкѣ,—онъ явился также и въ качествѣ языка письменнаго. Іудеи, говорившіе погречески, жили въ странахъ весьма различныхъ и весьма удаленныхъ одна отъ другой. Но идіомъ у нихъ вездѣ оставался одинаковымъ. Основою ихъ языка былъ „языкъ общепринятый“ (Κοινή), одинаковый вездѣ, кромѣ мѣстныхъ особенностей. Вліяніе еврейскаго языка воздѣйствовало на него вездѣ тожественнымъ образомъ. Наконецъ, вліяніе священныхъ книгъ, которыя теперь читали погречески, могущественно содѣйствовало единообразію разговорнаго евраистичѳскаго греческаго языка во всемъ іудейскомъ „разсѣяніи“. По мѣрѣ того, какъ протекали годы, іудеи продолжали поддерживать болѣе частыя сношенія съ греками по языку; первоначальная грубоватость евраистическаго греческаго языка постепенно смягчалась; странность этого языка уменьшалась; греки получали возможность болѣе легко объясняться съ іудеями-эллинистами и непосредственно знакомиться съ еврейскимъ мышленіемъ и евраистическимъ греческимъ языкомъ.

II Греческій Ветхій Завѣтъ или переводъ LXX-ти.

Эти два названія обозначаютъ всѣ каноническія и неканоническія книги Ветхаго Завѣта, переведенныя или составленныя на греческомъ языкѣ. Въ занимающіе насъ періоды іудеи „разсѣянія“ и Палестины раздѣлялись съ точки зрѣнія языка—на три категоріи: одни знали только поарамейски и поеврейски, другіе—поарамейски, поеврейски и погречески, третьи только погречески. Лишь іудеи второй и третьей категоріи могли писать книги, составленныя погречески. Въ теченіе александрійскаго періода Александрія была колыбелью іудейско-греческой литературы. Населеніе этого города заключало тогда три главнѣйшіе элемента: греческихъ поселенцевъ, коммерсантовъ и весь греческій элементъ при дворѣ и въ администраціи; египтянъ или туземцевъ; іудейскихъ поселенцевъ и коммерсантовъ изъ всѣхъ частей міра. Александрія была городомъ космополитическимъ. Іудейская колонія была многочисленна и могущественна. И именно ради нея прежде всего перевели погречески священныя еврейскія книги. Переводчики или составители LXX-ти обнаруживаютъ иногда извѣстную греческую культурность, между тѣмъ они, повидимому, не были литературно образованными, ибо не являются господами въ греческомъ языкѣ, плохо зная традиціонныя его правила. Они заранѣе и вполнѣ были открыты вліянію еврейскаго языка, который сильно воздѣйствовалъ на ихъ языкъ. Книги LXX-ти произошли отъ разныхъ переводчиковъ или составителей, писавшихъ съ извѣстными промежутками другъ послѣ друга; даже больше того,—нѣкоторыя книги могли быть составлены не въ Александріи, а въ другомъ мѣстѣ. Посему иногда чувствуется разность руки и стиля, но все-таки этотъ языкъ остается въ существенномъ тожественнымъ: это есть греческій евраистическій языкъ такой, на какомъ говорили въ Александріи, въ нѣдрахъ іудейской общины. У LXX-ти мы имѣемъ послѣклассическій греческій языкъ этого города съ мѣстными особенностями и съ огромною примѣсью евраизмовъ, изъ коихъ многіе уже должны были содержаться въ обиходномъ языкѣ александрійскихъ іудеевъ, — и вліяніе еврейскаго текста способствовало только увеличенію количества ихъ, съ неизбѣжною шероховатостью.

1. Греческій элементъ послѣклассическаго греческаго языка у LXX-ти.

Въ принципіальномъ смыслѣ считаютъ принадлежащимъ къ „общепринятому языку“ (Κοινή) все, что, съ одной стороны, уклоняется отъ языка классическаго и—съ другой— не является евраистическимъ. Примѣры: а) Новыя слова и новыя формы (діалектическія, александрійскія, народныя): ἀναθεματίζειν, ἑνωτίζεσθαι, ἕσθοντες, ἐλήμφθη. б) Слова сложныя (прямо или чрезъ производство): ἀποπεμπτόω, ἐκτοκίζειν, ὁλοκαύτωσις, προσαποθνήσκειν, πρωτοκεύω, σκηνοπηγία. в) Флексіи существительныхъ. Въ родит. пад. Βαλλᾶς, Μωυσῆ (Числ. IX, 23); въ дат. пад. μαχίρῃ (Исх. XV, 9), γήρει (Быт. XV, 15); въ вин. пад. ἅλω и ἅλωνα (Руѳ. V, 6. 14). г) Флексіи глаголовъ: ἐλεᾶν (Тов. ΧΙII, 2), ἱστᾶν (2Цр. XXII, 34) и ἰστάνω (Иезек. XXVII, 14); въ прош. несоверш. ῆγαν (2 Цр. VI, 3), ἐκρίνοσαν (Исх. XVIII, 26); въ будущ. λιθοβοληθήσεται, ἑλάσω, ἀκούσω, φάγεσαι (Пс. CXXVІІ, 2); въ аористѣ ῆλθαν, ἀπέθαναν, καθείλοσαν (Іис. Нав. VIII, 29), ἤροσαν (Іис. Нав. III, 14), εἴποσαν и εῖπαν (Руѳ. IV, 11 и I, 10), κεκράξαντες и ἐκέκραξεν (Иса. XXII, 23 и Числ. XI, 2), ἀνέσαισαν—желат 3-го л. множ. ч. отъ ἀνασείω (Быт. XLIX, 9), ἔλθοισαν (Іов. XVIII, 9); въ прош. сов. παρέστηκαν (Исх. V, 29). д) Синтаксиса. Употребленіе непереходнаго значенія отъ нѣкоторыхъ глаголовъ въ родѣ κατισχύω (Исх. VII, 13), κορέννυμι (Второз. XXXI, 20), καταπαύω (Исх. XXXI, 18). Совсѣмъ нѣтъ двойственнаго числа. Послѣ собирательнаго един. числа тѣ слова, которыя относятся къ нему непосредственно, обыкновенно согласуются съ нимъ (въ числѣ), но въ дальнѣйшемъ теченіи фразы глаголъ является уже во множ. числѣ. Нарѣчныя частицы движенія могутъ быть замѣняемы частицами покоя. Частица нерѣшительности есть ἑάν; она соединяется съ относительными (ὅς, ὅστις, ὅπου, ἡνίκα и пр.) для обозначенія, что смыслъ относительнаго или частота дѣйствія неопредѣленны, при чемъ во второмъ случаѣ употребляется съ временемъ въ изъявительномъ наклоненіи (Исх. XVI, 3). Много мѣстоименій въ качествѣ подлежащихъ или дополненій. Частицы подчиненія менѣе многочисленны и менѣе употребительны, чѣмъ въ классическомъ греческомъ языкѣ, а въ обычномъ простомъ языкѣ говорили безъ связныхъ періодовъ. Необычайно часто употребленіе неопредѣленнаго наклоненія съ членомъ или безъ него (напр., τοῦ). Непрямая рѣчь регулярно уклоняется при всѣхъ формахъ и—слѣдовательно—при косвенномъ желательномъ. Распространено употребленіе причастія въ качествѣ родит. самостоятельнаго. Сочетаніе глагола со своимъ дополненіемъ можетъ измѣняться, напр съ πολεμεῖν (Исх. XIV, 25), ἐξελθεῖν (Числ. XXXV, 26). Есть тенденція употреблять предлогъ между глаголомъ и дополненіемъ и пр.

2. Евраистическій элементъ LXX-mu.

Еврейскій языкъ, по существу своему, есть языкъ простой, безыскусственный и народный, нѣсколько даже примитивный и зачаточный по сравненію съ греческимъ классическимъ. При писаніи еврей не составлялъ періодовъ; онъ не соподчинялъ идей, не группировалъ и не соединялъ ихъ синтетически. Для него всѣ идеи равны и всѣ занимаютъ мѣсто на одинаковомъ уровнѣ, однѣ вслѣдъ за другими; предложенія идутъ другъ за другомъ, то не будучи связаны, то связанныя особою частицей, именуемою „вавъ consecutivum“. Функція этой частицы состоитъ не только въ грамматическомъ соединеніи фразы дальнѣйшей съ предыдущей, но и для указанія между ними логическаго соотношенія — причинности, цѣли, условія, сравненія, послѣдовательности, одновременности, сопутствованія и предшествованія, даже способа и пр. Въ греческомъ языкѣ у LXX-ти этотъ „вавъ consecutivum“ обыкновенно передается чрезъ καί. Отсюда у LXX-ти множество маленькихъ фразъ и обрывковъ фразъ; неисчислимое множество καί, которыя загромождаютъ страницы греческаго Ветхаго Завѣта; встрѣчающіеся неудачные періоды и довольно частая безпорядочность этихъ періодовъ; затрудненіе, которое при чтеніи сразу испытывается предъ такимъ способомъ выраженія мысли, а равно при овладѣніи новымъ оттѣнкомъ значенія въ частицѣ καί.—Таковъ въ элементарныхъ основахъ механизмъ языка еврейскаго и греческаго библейскаго. Отселѣ объясняются общій ходъ и строй этихъ языковъ.—Если сравнить артистическій періодъ классическихъ авторовъ съ фразами авторовъ, пользовавшихся этимъ простымъ языкомъ, то кажется, словно бы греческій періодъ расчлененъ и разъединенъ на части, дабы свести его къ элементамъ, которые и полагаются здѣсь раздѣльно. Такое образованіе греческаго языка послѣклассическаго, обыденнаго, съ аналитическимъ наклономъ, было необходимо для сближенія греческаго съ еврейскимъ, для примѣненiя перваго къ еврейской мысли и для полученія отъ нея нѣкоторой необычной формовки, тогда какъ аттическій литературный языкъ уклонился бы отъ этого съ возмущеніемъ. Разъ это необходимое условіе исполнено,—послѣ сего іудейство могло усвоятъ себѣ греческій языкъ, а затѣмъ произошло сліяніе этихъ двухъ языковъ столь безусловно различнаго духа или—лучше сказать—вторженіе (внѣдреніе) мысли, души іудейской въ тѣло греческое—съ приспособленіемъ его себѣ при посредствѣ внутренней, весьма глубокой и широкой работы этой мысли.—Два примѣра осязательно покажутъ преобразованіе греческаго языка подъ вліяніемъ еврейскаго согласно сказанному сейчасъ: καὶ ἑτάχυνεν ἡ γυνἡ καὶ ἕδραμεν κὰ ἁνήγγειλεν κτλ. (Суд. XIII, 10) буквально, по свойству языка еврейскаго, значитъ „женщина поспѣшила и побѣжала и возвѣстила“, а по собственной природѣ языка греческаго тутъ требовалось бы: ταχέωχ δἑ ἡ γυνὴ δραμοδσα ἀνήγγειλεν въ смыслѣ „женщина быстро побѣжала, чтобы возвѣстить“; πῶς ὑμεῖς βουλεύεσθε καὶ ἀποκριθῶ τῷ λαῷ τούτῳ λόγον (3 Цр. XII, 6) буквально: „какъ вы совѣтуете и я отвѣчу слово народу сему?“ погречески же нужно бы сказать: πῶς ὑμεῖς βουλεύεσθέ (—έτέ)μοι ἀποκριθῆναι τῷ λαῳ τούτῳ; т. е. „какъ вы совѣтуете мнѣ отвѣчать народу сему?“.

3. Характеристическія черты евраистическаго греческаго языка у LXX-mu.

Пиша, еврей гораздо больше слѣдилъ за мыслію, чѣмъ за правилами грамматики, которыхъ онъ зналъ мало. Отсюда происходитъ, напр., то, что фраза, начавшись періодически, потомъ нарушаетъ этотъ строй или не выдерживаетъ грамматическаго согласія въ конструкціи, которая лишается взаимной зависимости частей, дѣлается болѣе легкою, разлагаясь на короткія предложенія (Лев. XIII, 31. Второз. VII, 1-2. XXIV, 1-4. XXX, 1-3. Иса. XXIII, 20).—Еврей любитъ присоединять поясненія, которыя логически легко связываются съ предшествующимъ, но грамматически то согласуются, то нѣтъ, или согласуются, какъ угодно.—Библейскій греческій языкъ содержитъ множество синтаксическихъ случайностей: взаимно независимыя приложенія и сочетанія, измѣненія въ числѣ, лицѣ, родѣ, времени и видѣ; повторенія и устраненія нѣкоторыхъ словъ или части предложенія; странныя согласованія; случаи отсутствія согласованія и пр.—Перерывы въ правильномъ развитіи фразы и въ грамматическомъ согласованіи могутъ соотвѣтствовать паузамъ; разобщенныя этимъ способомъ части получаютъ ораторскій характеръ, или сближаются чрезъ восклицанія и вставки, стремясь стать независимыми (Быт. VII, 4. 4Цр. X, 29. Пс. XXVI, 4).—Еврей любитъ усиливать утвержденіе. Мы часто находимъ: вопросительный тонъ для болѣе живого утвержденія или отрицанія (4 Цр. VIII, 24); выраженія „весь городъ, весь Израиль, вся земля, ни одинъ человѣкъ, никто“ въ смыслѣ усиленнаго и преувеличеннаго утвержденія.—Еврей, какъ и всѣ восточные народы, употребляетъ самыя необычайныя метафоры (Быт. IX, 5. Лев. X, 11. Руѳ. I, 7).—Еврей любитъ прямо приводить слова другихъ.—Падежей въ собственномъ смыслѣ нѣтъ поеврейски. По подражанію еврейской конструкціи, при двухъ слѣдующихъ именахъ, изъ коихъ второе дополняетъ первое, мы находимъ у LXX ти, напр., такое сочетаніе: κατακλυσμὸν ὕδωρ. Даже больше того:—еврейскій языкъ часто отмѣчаетъ отношеніе между глаголомъ и дополненіемъ посредствомъ предлога или предложнаго реченія; и LXX часто подражаютъ такому употребленію (Быт. VI, 7. Иса. XXIII, 20 Іон. I; IV, 2. 5. 6. 8. 10. 11).—Еврей любитъ представлять дѣйствіе совершившимся или совершающимся, изображать его реальнымъ и рисовать утвердительно. Поэтому дѣйствіе будущее легко понимается у него въ смыслѣ совершившагося или совершающагося (Лев. V, 1. 10. XIII, 31); отсюда же смѣшеніе временъ прошедшаго, настоящаго и будущаго въ пророчествахъ, а равно употребленіе причастія настоящаго времени дня обозначенія акта, какъ совершающагося.—Греческія наклоненія не соотвѣтствуютъ еврейскимъ, и еврей мыслитъ не такъ, какъ грекъ; еврею трудно было совладать со многими греческими наклоненіями. Нѣкоторыя изъ послѣднихъ становятся рѣдкими, напр. желат. наклоненіе съ ἅν или безъ него, кромѣ какъ для привѣтствованія, равно повел. и сослагат. накл. прош. соверш., даже причастіе будущ. врем., и пр.—Для еврея слово и мысль составляли одно: выраженіе „думать“ предполагаетъ у него, что говорятъ съ собою или другими, а „говорить“ можетъ обозначать не болѣе того, что говорятъ только съ собою или даже только думаютъ (въ слухъ). Не въ примѣръ образованному греку—еврей не выработалъ и не закрѣпилъ тонкаго различія между глаголами съ значеніемъ „вѣровать (полагать), думать, понимать, говорить“.—LXX часто переносятъ насильственно въ свой греческій языкъ чисто еврейскія слова, выраженія, конструкціи, когда не знали въ греческомъ равнозначущихъ. А затѣмъ свой оригиналъ (еврейскій) они считали словомъ Божіимъ, и это почтеніе къ подлинной его формѣ—помимо ихъ воли—тоже способствовало образованію литературныхъ евраизмовъ.—Богословскія доктрины евреевъ, ихъ моральныя идеи, ихъ чувства благочестія впервые нашли себѣ выраженіе погречески именно у LXX-ти. Чрезъ это греческій языкъ получилъ новую физіономію, совершенно необычную.—Въ греческомъ В. 3. нѣтъ и страницы, гдѣ бы не было евраизмовъ, но все-же нѣкоторыя книги менѣе евраистичны, чѣмъ другія; таковы, напр., книга пр. Даніила въ переводѣ Ѳеодотіона, 2-я Маккавейская, Премудрости Соломоновой, хотя двѣ послѣднія написаны прямо погречески, и пр.—Греческій языкъ LXX-ти допускаетъ въ греческомъ синтаксисѣ значительную свободу, но вездѣ у нихъ—на всемъ протяженіи—господствуетъ въ мысляхъ, стилѣ и способѣ выраженія единообразіе, граничащее съ монотонностію. И когда близко ознакомишься съ этимъ особеннымъ греческимъ языкомъ, онъ производитъ глубокое впечатлѣніе совершенно необычное, происходящее изъ самой его природы.—Однако на первый разъ этотъ греческій языкъ LXX-ти по своей основѣ и формѣ долженъ быль представляться нѣсколько непонятнымъ—даже для литературнаго, образованнаго грека.

4. Примѣры евраизмовъ въ греческомъ языкѣ LXX-ти.

а) Религіозныя еврейскія идеи: Κύριος „Богъ, Господь, владыка міра“; κτίζειν и ποιεῖν „творить“; πνεῦμα „духъ или вдохновеніе Божіе, которое овладѣваетъ человѣкомъ, научаетъ или руководитъ его“; δικαιοσύνη „оправданіе“ въ богословскомъ смыслѣ; χάρις „благодать божественная“; τὰ μάταια, τὰ μὴ ὅςτα „идолы, боги не сущіе“.—б) Еврейскій смыслъ греческихъ словъ: σάκκος (Быт. XXXVII, 53) „одежда печали“ (вретище); ἁρτος, αρτοι (Руѳ. I, 6) „жизненное пропитаніе, все съѣдобное“: τὸ ρῆμα (Руѳ. III, 18) „вещь, дѣло“: σκεῦος (Второз. I, 41. XXII, 5. Иса. LIV, 16) „одежда, инструментъ (орудіе), оружіе“; διδὁναι (Второз. XXVIII, 1. Числ. XIV, 4) „ставить, поставлять, дѣлать то-то или то-то“.—в) Еврейскія метафоры: ἑπἑσκεπται Κύριος τὸν λαδν αὐτοῦ δοῦναι αὐτοῖς ἅρτους (Руѳ. I, 6) „Господь благоволилъ своему народу дать хлѣба“; εὕροιτε ἁνάπαυσιν (Руѳ. I, 9) „покой (пристанище), т. е. тихую и безопасную жизнь“; γένοιτο ο̇ μισθός σου πλήρης παρὰ Κυρίου θεοῦ ʼΙσραήλ, πρὸς ὅς ἥλθες πεποιθέναι ὑπὸ τάς πτέρυγας αὐτοῦ  (Руѳ. II, 12) „укрыться подъ кровомъ Его“; ἐκ χηρὸς πάντων τῶν θηοίως ἐκζητήσω αὐτό (Быт. IX, 5) и ἐλάλησεν ὁ Κύριος πρός αὐτοὺς διὰ χηρὸς Μωϋσῆ, гдѣ метафорическія реченія съ χηρὸς употреблены вмѣсто простыхъ предлоговъ, при чемъ собственный смыслъ χηρὸς устраняется, такъ что ἐκ χηρὸς=ἐκ „изъ, отъ“, а διὰ χηρὸς=διὰ „чрезъ, посредствомъ“.—г) Еврейскія слова: σάββατος, οἰφί, κόνδυ, βαάλ.—д) Евраистическія выраженія: εὑρίσκειν χάριν; καὶ ἰδού; καὶ ἕσται; καὶ ἑγένετο; τάδε ποιῆσαί μοι Κύριος καὶτάδε προσθείη (Руѳ. I, 17); ἁναστῆσαι τὸ ὅνομα τοῦ τεθνηκότος (Руѳ. IV, 5); ἐχθὲς καὶ τρίτης (Руѳ. II, 11) „вчера и третьяго дня“ = „прежде, донынѣ“; ζῇ Κύριος формула клятвы; ἑπορεύθη ἐν πάσῃ ο̇δῷ Ἰεροβοάμ (3 Цр. XVI, 26) „подражалъ всему, что дѣлалъ Іеровоамъ“; ἑπορεύθη ἐν πάσῃ ο̇δἑν βιβλίῳ λόγων τῶν ἡμερῶν τῶν βασιλέων (3 Цр. XVI, 28).—е) Поставленіе именит. или винит. пад. абсолютнаго въ началѣ: Лев. XXII, 11. Числ. XIX, 5. Иса. XIX, 17.—ж) Женскій р. со значеніемъ средняго для обозначенія вещей: Исх. XIV, 31. Числ. XIX, 2. Суд. XIX, 3. 3 Цр. XII, 8. 13. Пс. XXVI, 24. Иса. XLVII, 12. Іезек. XXIII, 21.—з) Обозначенія сравн. и превосх. степ.: δεδικαίται Θαμὰς ἣ ἐγώ (Быт. XXXVIII, 26) съ ἣ въ смыслѣ „болѣе, чѣмъ“; ἕθνη μεγάλα καὶ ἰσχυρότερα μᾶλλον ὴ ὑμεῖς (Второз. IX, 1); τὸ δὲ ὕδωρ ἑπεκράτει σφόδρα σφοδρῶς (Быт. VII, 19).—и) Относительное мѣстоименіе восполняется личнымъ, которое слѣдуетъ за глаголомъ: οἶς εἶπεν αὐτοῖς ὀ Θεὸς ἑξαγαγεῖν (Исх. VI, 26), при чемъ соединеніе οἶς и αὐτοῖς равняется простому αὐτοῖς; τὴν ὁδὸν δι’ ἦς ἀναβησόμεθα ἑν αὐτῇ (Второз. I, 22, гдѣ сочетаніе δι’ ἦς и ἑν αὐτῇ равняется одному δι’ ἦς или только ἑν αὐτῇ.—і) Множество предлоговъ и предложныхъ реченій: γίνεσθαι ὁπίσω τινός (3 Цр. XIV, 21) „быть (единомышленнымъ, въ партіи) съ кѣмъ-либо, слѣдовать за кѣмъ-либо“; ἑκτήσατο… ἑν δύο ταλάςτων (3 Цр. XVI, 24); ἕσονται ὑμῖν εἰς ἅνδρας (Руѳ., I, 11); ἑλάλησας ἑπὶ καρδίαν τῆς δούλης σου (Руѳ. II, 13); ἀνὰ μέσον τῶν δραγμάτων σολλεγέτων (Руѳ., II, 15); ὅσα ἑἀν εἵπῃς ποιήσω (Руѳ., III, 5); ἐποίησεν κατὰ πάντα ὅσα ἑνετείλατο (Руѳ., III, 6).—к) Греческій глаголъ съ винословнымъ (причиннымъ) значеніемъ еврейской гифильной формы: ἑβασίλεισεν τὸν Σαούλ (1 Цр. ХV, 35) „воцарилъ, сдѣдалъ царемъ Саула“; ὃς ἑζήυαρτεν τὸν ʼΙσραήλ (4 Цр. III, 3) „который заставилъ согрѣшить (ввелъ во грѣхъ) Израиля“.—л) Вопросъ и клятва съ εἰ: εἰ γεύεται ὁ δοῦλός σοῦ ἕτι ὃ φάγομαι ἣ πίομαι (2 Цр. XIX, 35); ὥμοσα αὑτῷ ἑν κυρίῳ λέγων Εἰ θανατώσω σε ἑς ρομφαία (3 Цр. II, 8) „я поклялся ему Господомъ убить тебя мечомъ“.—м) Условное предложеніе при сочетаніи съ послѣдующимъ главнымъ предложеніемъ при помощи καὶ: ἑὰν δὲ προσήλυτος ὁν ὑμῖν γένηται… καὶ ποιῆσαι (Числ. XV, 14; ср. Руѳ. II, 9).

III. Греческій языкъ Новаго Завѣта [5] .

„Римлянамъ,—говоритъ Дройзенъ въ своей «Исторіи эллинизма», (ср. рус. перев. Э. Циммермана, т. III, Москва 1893, стр. 19),—когда они встрѣчали выработанную цивилизацію, не удавалось утвердить тамъ свой языкъ вмѣстѣ съ господствомъ, между тѣмъ эллинизація вкоренялась какъ будто тѣмъ рѣшительнѣе, чѣмъ болѣе цивилизованными были народы, подвергавшіеся ей“. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь и низведенная Римомъ на степень провинціи Греція и эллинизированныя страны, попавшія подъ римское владычество,—всѣ сохранили свой греческій языкъ, который даже распространился и среди побѣдителей. Это потому, что греческій языкъ былъ легче, богаче и гораздо болѣе знакомъ и употребителенъ для разговора, чѣмъ латинскій—въ періодъ своего столкновенія съ послѣднимъ. Равно и во второй половинѣ І-го вѣка нашей эры для проповѣди Евангелія въ греко римскомъ мірѣ пользовались послѣклассическимъ греческимъ языкомъ этого греко-римскаго міра, но такимъ, который уже носилъ евраистическую окраску и который впервые отразилъ христіанскія идеи. Посему въ этомъ языкѣ три элемента: греческій, евраистическій и христіанскій.

1. Греческій элементъ греческаго послѣклассическаго языка въ Новомъ Завѣтѣ.

Сказанное о греческомъ элементѣ у LXX-ти примѣнимо къ такому же элементу и въ Новомъ Завѣтѣ—даже безъ исключенія, гдѣ только возможно.

а) Словарь.—Словарь Новаго Завѣта, круглою цифрой простирается до 5.500 словъ, а тутъ словъ (и формъ) классическихъ немного больше 3.000; словъ (и формъ) неклассическихъ или послѣклассическихъ—вмѣстѣ съ принявшими новый смыслъ—больше 2.000. Вторыя распадаются на слѣдующія группы: I) слова и формы древнихъ діалектовъ; II) слова и формы такъ наз. поэтическія, которыя иногда были въ разговорномъ языкѣ, но литературно употреблялись лишь поэтами; III) слова и формы, повидимому, спеціально народныя, какихъ весьма мало; IV) слова и формы послѣклассическія, свойственныя „общему языку“ (Κοινή), очень многочисленны; V) слова и формы, повидимому, свойственныя именно Новому Завѣту; VI) слова иностранныя; VII) слова классическія, но принявшія новый смыслъ; слова греческія, но усвоившія особенное значеніе,—напр., чисто еврейское. По отношенію къ словамъ классическимъ большинство словъ послѣклассическихъ—производныя или сложныя. Много ихъ встрѣчается уже у LXX-ти. Всякіе примѣры можно отыскать въ новозавѣтныхъ лексиконахъ и грамматикахъ. Вотъ нѣкоторые: γογγύζω, ρήσσω, πλημμύρης, συνειδυίης—іонійскія, какъ и вообще греческій элементъ малоазійскихъ побережьевъ по Средиземному морю игралъ, повидимому, важную роль въ „общепринятомъ языкѣ“ (Κοινή); ἵλεως аттическое; πιάζω, κλίβανος—дорійскія; κράβαττος, παρεμβολή (лагерь), ρύμη (улица), повидимому, собственно македонскія; ἑωρακαν, τετήρηκας, повидимому, свойственныя Александріи формы; βουνός—киренаикскаго происхожденія; εἰπόν—сиракузское; ἑνβριμᾶσθαι находится однажды—у Эсхила; формы апокопическія (усѣченныя) Ζηνᾶς, Δημᾶς — народныя; ἑπίβλημα, εὐκαιρεῖν, καταφέρεσθαι, οἰκοδεσπότης, οι̇κιακός, παρεκτός, ἀποκαταλλάσσειν—послѣклассическія; ἐνκακεῖν, α̇ποκαραδοκία, ἐπιδιορθοῦν, (такъ же и на одной надписи)—собственныя Новому Завѣту; имѣютъ новый смыслъ греческія слова χρηματίζειν „получать имя“, ο̇ψάριον „рыба“, περιέχειν „находиться“, συναίρειν „считаться съ кѣмъ-лiбо“.

б) Синтаксисъ.—Традиціонныя выраженія и конструкціи, составляющія остовъ языка, сохраняются въ Новомъ Завѣтѣ—особенно, если они ясны, просты и легки, но есть тамъ еще и другія конструкціи, привычныя и легкія. Полный перечень ихъ дается въ новозавѣтныхъ грамматикахъ, но вотъ нѣсколько примѣровъ. Тенденція къ единообразію флексій: διδῶ, α̇φίω, οῖδα, οἵδαμεν, στήκω, ὁρέων πλοός, νοός.—Народные обороты: εῖς ἕκαστος, εῖς καθ’ εῖς.—Раздѣлительное подлежащее у глагола: συνῆλθον δἐ καὶ τῶν μαθητῶν (Дѣян. XXI, 19; ср. Ін. XVI, 17).—Особое соотношеніе между глаголомъ и его дополненіемъ: напр., употребленіе εἰς съ винит. пад. или ἐν съ дат. пад.—для означенія спокойнаго пребыванія на мѣстѣ или движенія; конструкціи πιστεύειν съ его дополненіями или κρατεῖν τῆς χειρός (Мѳ. IX, 25) и κρατεῖν τοὺς πόδας (Μѳ. XXVIII, 9), равно μνημονεύειν τι и τινός (1 Ѳессал. I, 3. II, 9), также οἱ ξρώμενοι τὸν κόσμον (1 Кор. VII, 31).—Ὁφελον, какъ неизмѣняемая частица для неосуществимыхъ пожеланій. ʼΑφες, αφετε въ качествѣ какъ бы вспомогательнаго глагола со значеніемъ въ родѣ нашего „пусть“.— Прямой вопросъ вводится чрезъ τί ὅτι, ὅτι, ποταπός и пр., или же не имѣетъ никакой частицы, какъ въ разговорѣ. Λαλεῖν ассимилировалось съ λέγειν и εἰπεῖν; δείκνυμι, δηλῶ, φανερῶ (=φαίνω) принимаютъ при себѣ ὅτι.—Предложеніе цѣли съ ἵνα становится слишкомъ частымъ, бываетъ даже только (аналитическимъ) перифразомъ неопредѣленнаго наклоненія и сочиняется съ нимъ, напр., ἑδόθη αὐτῷ θαβεῖν τὴν εῖρήνην… καὶ ίνα α̇λλήλους σφάξωσι (Апок. VI, 4).—Изъявит. наклон. будущ. вр. и аористъ въ сослагат. накл. почитаются какъ бы равнозначущими и замѣняютъ другъ друга, почему встрѣчается будущее время послѣ ἑάν или другой частицы вмѣстѣ съ ἅν, а сослагат. наклон. аориста—послѣ εἰ или другой частицы безъ ἅν или безъ ἑάν.— Много причастій въ родит. самостоятельномъ или даже независимыхъ, когда ожидались бы обычныя глагольныя конструкціи. Но достаточно конструкцій простого языка, употребляемыхъ въ Новомъ Завѣтѣ, встрѣчается и у свѣтскихъ послѣклассическихъ писателей. Другія конструкціи, по самой природѣ своей принадлежащія простому языку и встрѣчаемыя впервые въ Новомъ Завѣтѣ,—это уже такъ назыв. новыя конструкціи, а фактически большинство ихъ, по крайней мѣрѣ, должно было употребляться въ простомъ языкѣ той эпохи и особенно въ языкѣ іудеевъ „разсѣянія“. Послѣклассическій греческій языкъ, продолжая испытывать эволюцію, сдѣлался потомъ греческимъ христіанскимъ и греческимъ византійскимъ, такъ что новозавѣтныя формы и конструкціи иногда скорѣе находятъ себѣ аналогіи и подтвержденія въ греческомъ языкѣ позднѣйшемъ, христіанскомъ, византійскомъ и новѣйшемъ, чѣмъ въ классическомъ.

2. Латинскій элементъ греческаго послѣклассическаго языка въ Новомъ Завѣтѣ.

Этого элемента нѣтъ у LXX-ти—до римскаго владычества въ Египтѣ и Палестинѣ, но онъ есть въ Новомъ Завѣтѣ. Нѣкоторые новозавѣтные писатели находились въ соприкосновеніи съ латинянами,—въ Римѣ или въ провинціяхъ. Но латинскій элементъ Новаго Завѣта,—впрочемъ, очень ограниченный,—былъ уже въ ходячемъ греческомъ языкѣ той эпохи и въ греческомъ языкѣ іудеевъ „разсѣянія“. И въ особенности именно у своихъ современниковъ, говорившихъ погречески, новозавѣтные писатели позаимствовали слова въ родѣ δηνάριον, κεντυρίων, κῆνσος, κολωνία, κουστωδία, κοδράντης, λεγεών, λέντιον, λιβερτῖνοι, φραγελλῶ и др., а равно такія выраженія, какъ ρωμαιστί „полатыни“, τὸ ἱκανὀς λαμβάνειν, ι̇κανὸν ποιεῖν τινί, συμβούλιον λαβεῖν и пр. Отмѣтимъ еще ρέδη—слово кельтское, латинизированное и потомъ отреченное (см. Р. Viereck, Sermo graecus quo senatus populusque romanus… usi sunt examinatur, Gottingae 1888; F. Vigоuгоux, Le Nouveau Testament et les découvertes archéologiques, 2 éd. Paris 1896, p. 13-14).—Въ качествѣ источника для познанія греческаго послѣклассическаго языка Новый Завѣтъ весьма превосходитъ переводъ LXX. По сравненію съ послѣднимъ новозавѣтные писатели гораздо лучше знали общепринятый языкъ и были въ немъ болѣе искуссны; они думали и излагали погречески—тоже—болѣе или менѣе правильно, но свободнѣе, чѣмъ LXX, находившіеся подъ постояннымъ стѣсняющимъ вліяніемъ еврейскаго текста, который они переводили. Особенности словаря, морфологіи и синтаксиса Новаго Завѣта составляютъ положительныя характеристическія черты его языка. Слова новыя, съ новыми значеніями, новыя формы, конструкціи новыя, даже народныя, являются уже собственными пріобрѣтеніями этого языка.

3. Литературный языкъ въ греческомъ Новомъ Завѣтѣ.

Въ лексиконѣ и синтаксисѣ онъ представленъ довольно изряднымъ количествомъ слѣдовъ—особенно у св. Луки и Апостола Павла, изъ которыхъ первый былъ (можетъ быть) Антіохіецъ, а второй Тарсіецъ, т. е. изъ переполненныхъ эллинизмомъ городовъ въ періодъ александрійскій и грекоримскій. Эти слѣды зарегистрированы въ полныхъ новозавѣтныхъ грамматикахъ, а мы даемъ лишь нѣкоторые примѣры: σύν болѣе часто (у свв. Луки и Павла), чѣмъ μετά; ἑγκαλεῖν (свв. Лука и Павелъ) вм. κατηγορεῖν—„обвинять“; ζήτημα (Дѣян.) „предметъ розысковъ (разслѣдованій) и разсужденія (спора)“; μὲν οὖν; μὲν и δέ для распредѣленія фразы на двѣ равномѣрныя части, особенно у свв. Луки и Павла (со включеніемъ посланія къ Евреямъ); ἵσασι вм. οἵδασις οι̇ περὶ Παῦλον (Дѣян. XIII, 13) „Павелъ и его спутники“; приспособленное, употребленіе глаголовъ простыхъ и сложныхъ съ ними; точное употребленіе прош. совер., а равно желат. наклон. для обозначенія возможности и въ косвенной рѣчи (у св. Луки); удвоенный вопросъ или восклицаніе (Іак. II, 5); употребленіе предложенія съ неопред. наклон. послѣ глаголовъ съ значеніемъ „объявлять“, а причастія—послѣ глаголовъ воспріятія; употребленіе ὅπας ἅν (у свв. Луки и Павла); употребленіе синтетическихъ конструкцій подлежащаго и сказуемаго и др. Но много словъ, реченій и оборотовъ весьма литературныхъ не употребляется совсѣмъ или начинаетъ выходить изъ употребленія; таковы: желат. наклон., какъ форма зависимая или независимая,— внѣ пожеланія; нѣсколько вопросовъ слитыхъ въ одинъ; формы, содержащія идею двойства, напр. ἑκάτερος, πο̇τερος; ὅπως; ὅπως и ὅπως μή съ будущ.; причинное причастіе съ ἅτε, οῖον, οῖα и причинное неопредѣл. съ ἐπὶ τῷ послѣ глаголовъ чувствованія; сравнит. степень съ послѣдующими ἢ ὥστε и другими аналогичными конструкціями; условный періодъ съ желат. наклон. для простой возможности и многія формы періода уступительнаго; однимъ словомъ,—конструкціи и обороты слишкомъ синтетическія, трудныя или деликатныя для овладѣнія, либо слишкомъ абстрактныя или требующія спеціальной переработки, комбинированія и прилаживанія. Слова, формы, реченія, конструкціи литературнаго языка, оставленныя уже или клонящіяся къ сему въ Новомъ Завѣтѣ, служатъ отрицательными чертами и составляютъ потери новозавѣтнаго греческаго языка.

4. Распредѣленіе греческаго элемента (литературнаго языка) въ Новомъ Завѣтѣ.

Греческій элементъ неравномѣрно распредѣленъ по новозавѣтнымъ писаніямъ какъ по количеству, такъ и по качеству. Здѣсь на первомъ планѣ выступаютъ посланія къ Евреямъ, книга Дѣяній и посланіе Iакова, а на послѣднемъ—Апокалипсисъ, въ срединѣ же другія новозавѣтныя писанія съ нѣкоторыми степенными различіями между ними. Языкъ въ обѣихъ книгахъ св. Луки представляетъ одинаковый контрастъ: съ одной стороны, изысканная корректность и литературные обороты,—напр. въ повѣствованіяхъ, и особенно въ Дѣян., а съ другой—самыя запутанныя конструкціи, самые грубые евраизмы или густой евраистическій колоритъ, главнымъ образомъ въ рѣчахъ или въ нѣкоторыхъ разсказахъ реферирующаго характера (гдѣ можетъ предполагаться первооснова арамейская или на греческомъ языкѣ арамаизованномъ). Наконецъ, этотъ языкъ у св. Павла и св. Луки имѣетъ много пунктовъ сходства, даже для детальныхъ сближеній.

5. Евраистическій элементъ въ Новомъ Завѣтѣ.

Сказанное о евраистическомъ элементѣ у LXX-τи примѣнимо безъ исключенія къ этому элементу также и въ Новомъ Завѣтѣ. Природнымъ языкомъ Іисуса Христа и Его Апостоловъ былъ арамейскій, а такъ какъ они жили „въ провинціи“, то ихъ арамейскій языкъ былъ болѣе грубъ, чѣмъ у образованныхъ людей городовъ и особенно Іерусалима. Всѣ новозавѣтные писатели—даже свв. Павелъ и Лука, родившіеся внѣ Палестины,—были подъ евраистическими вліяніями и вносили въ свои писанія евраистическій элементъ. Къ арамаизмамъ нужно присоединить еще „раввинизмы“, т. е. извѣстныя выраженія, ходившія въ школахъ и въ устахъ раввиновъ или учителей закона. Евраизмы Новаго Завѣта суть совершенные или полные, когда нѣтъ ничего греческаго: несовершенные, неполные или частичные, когда въ нихъ есть и нѣчто греческое. Всѣ новозавѣтные евраизмы можно отыскать въ новозавѣтныхъ, лексиконахъ и грамматикахъ и въ спеціальныхъ трактатахъ о нихъ. Однако вотъ нѣкоторые примѣры. I. Слова: а) слова еврейскія склоняемыя и несклоняемыя: ἁβαδδών, γεέννα, ἁμήν σατᾶν и σατανᾶς.—б) Греческія слова съ евраистическимъ смысломъ: θάνατος „гибель, язва“; κακία „мученіе, трудъ, забота“; ο̇ διάβολος „обвинитель, клеветникъ“ (въ рѣчи о сатанѣ); ἡ θάλασσα „озеро“; ἡ ἅδης „преисподняя“ (въ смыслѣ еврейскаго „шеола“); το ὑποζυγιον „ослица“; είς „первый“.—в) Евраистическія метаформы въ іудейскомъ вкусѣ: σὰρξ καὶ αῖμα =человѣкъ со стороны его слабой и немощной природы; πλατύνειν τὴν καρδίαν „расширять сердце = распространять свою нѣжность“; σπλαγχνίζομαι „чувствую состраданіе“ и σπλάγχνα „расположеніе, состраданіе (жалость), нѣжность“; τάς ὁδούς μου ἑν Χριστῷ „мой способъ дѣйствованія“; στηρίζειν τὸν πρόσωπον αὐτοῦ τοῦ πορεύεσθαι „рѣшиться идти“; πορευεσθαι и περιπατεῖν „вести себя, жить, дѣйствовать“. Но много такихъ фигуральныхъ выраженій общи всѣмъ языкамъ, ибо они непроизвольно раждаются въ умахъ людей, напр. „успеніе смерти“, „жаждать отмщенія“, „поглотить свое состояніе“. Самая ординарная проза не обходится безъ такихъ фигуръ,—и разъ ихъ находятъ въ Новомъ Завѣтѣ, тутъ должно предполагать а priori, что онѣ—евраистическія, какъ напр., πίνειν τὀ ποτήριον=„нести свой жребій“, „подчиняться своей участи“.—г) Евраистическія выраженія внесены въ греческую рѣчь: ἑν γεννητοῖς γυναικῶν=ἑν ἀνθρώποις; οι̇ υἱοὶ τῆς ἀπειθείας=οἱ ἀπειθοῦντες; καὶ προσθείς εἶπεν и προσέθετο πέμψαι.—д) Усилительныя утвержденія и наглядныя представленія идеи: πάντες α̇πὸ μικροῦ ἕως μεγάλου (Дѣян. VIII, 10); καὶ ὡμολόγησε καὶ οὐκ η̇ρνήσατο (Ін. I, 20); ἁνοίξας τὸ στόμα αὐτοῦ εἶπεν (Дѣян.VIII 35. X, 34); διὰ στόματος Δαυείδ (Дѣян. 1,16. IV, 25); ἐποίησεν κράτος ἑς βραχίονι αὐτοὐ (Лк. 1, 51).—II. Синтаксисъ. а) Евраистическія конструкціи: α̇νέπεσον πρασιαὶ πρασιαί (Мрк. VI, 40) „группами, рядами“; τρίτην ταύτης ἡυέραν ἅγει (Лк. XXIV, 21); ὁτι ἥδη ἡμέραι τρεῖς προσμένουσίν μοι (Мѳ. XV, 32).—б) независимая конструкція слова, поставленнаго въ главѣ фразы, или обособленнаго приложенія, въ качествѣ casus pendens (косвеннаго падежа): Мрк. XII, 38. Лк. XX, 27. Дѣян. X, 37. Филипп. III, 18. 19. Апок. I, 6. III, 21.—в) Родит. пад. связывается съ предшествующимъ словомъ для его квалификаціи или описанія: ἀνάστασις ζωῆς, ἀνάστασις κρίσεως, δικαίωσις τῆς ζωῆς; σῶμα τῆς αμαρτίας; τὸν οι̇κονόμον τῆς α̇δικίας=τὸν ἅδικον οι̇κονόμον; τὸν μαμωνᾶ τῆς α̇δικίας, τέκνα φωτός, πληγὴ θανάτου „смертельная рана“. г) Степени сравненія: καλὸν σοί ἑστιν εἰσελθεῖν… ὴ δύο χείρας ἕχοντα βληθῆναι (Мѳ. XVII, 8) и λυσιτελεῖ αὐτῷ… ἣ ἵνα σκανδαλίσῃ (Лк. XVII, 2), χαλεποὶ λίαν ὡστε (Мѳ. VIII, 28), πιστός ἑστιν καὶ δίκαιος ίνα ἀφῇ (1 Іо. I, 9)=„Онъ достаточно вѣренъ своему слову и достаточно праведенъ, чтобы отпустить“…—д) Отрицательная клятва (клятвенное отрицаніе): ἀμὴν λέγω ὑμῖν, εἰ δοθήσεται τῇ γενεᾷ ταύτῃ σημεῖον у Марк. VIIІ, 12 и ср. греческую конструкцію у Мѳ. XVI, 4: σημεῖον οὐ δοθήσεται αὐτῷ.—е) Евраистическій смыслъ сообщается греческой конструкціи; такъ, будущ. время съ значеніемъ повелѣнія въ обыкновенной греческой рѣчи сохраняло этотъ оттѣнокъ лишь въ ослабленной степени, а въ греческомъ евраистическомъ онъ снова усиливается (Мѳ. I, 21).—Если евраистическій способъ выраженія находитъ въ греческомъ соотвѣтствующее выраженіе, онъ благопріятствуетъ употребленію именно этого послѣдняго; таковы: употребленіе вопросительнаго оборота для усиленія утвержденія и отрицанія, употребленіе перифрастическаго (описательнаго) спряженія, употребленіе настоящ. и прош. несоверш. временъ за счетъ аориста повѣствовательнаго, употребленіе неопредѣл. наклон. съ τοῦ. Вслѣдствіе сего вліяніе еврейскаго языка простирается и на собственно греческія конструкціи: увеличивая ихъ употребленіе. Наконецъ, говоря вообще, языки еврейскій и арамейскій, какъ простые и народные, способствовали тому, что новозавѣтные писатели стали употреблять обиходный греческій языкъ съ простыми и даже народными конструкцiями.—III. Арамаизмы въ собственномъ смыслѣ.—а) Слова: ἀββᾶ, ρακά, μαμωνᾶς, ἐφφαθά, Κηφᾶς, γεύεσθαι τοῦ θανάτου „подвергнуться смерти“; ἕρχου καὶ ἴδε „иди посмотрѣть, смотри“—формула приглашенія; δέω καὶ λυω „запрещаю и позволяю“; τὰ ο̇φελήματα „грѣхи“; τὰ ο̇φελήματα или τὰς αμαρτίας α̇φιέναι; σὰρξ καὶ αῖμα, какъ отмѣчено выше; ο̇ αι̇ὼν οῦτος, ὁ ἑνεστὼς αἰών, ο̇ αι̇ὼν ο νῦν αἰών „вѣкъ нынѣшній до его скончанія“; ο̇ αἰὼν ἐκεῖνος, ο̇ αι̇ὼν ὁ ἐρχόμενος; „вѣкь будущій послѣ окончанія нынѣшняго“; μεθιστάνειν ὅρη „переставлять горы“; θάνατος (Апок. VI, 8. ХVIII, 8) „погибель“; εἰς „одинъ“ въ смыслѣ неопредѣленнаго члена и перифрастическое спряженіе—это особенно замѣтные арамаизмы; τί ὐμῖν δοκεῖ;—это есть раввинистическая формула для вступленія къ обсужденію.—б) Конструкціи. Здѣсь евраизмы менѣе многочисленны, чѣмъ по отношенію къ смыслу словъ. Еврейскій языкъ существенно отличается отъ греческаго; погречески невозможно подражать большинству конструкцій еврейскаго языка, но было легко—по аналогіи—придать греческому слову еврейскій смыслъ. Вѣдь и вообще всякій иностранецъ довольно легко схватываетъ здѣсь ходячія и простыя конструкціи извѣстнаго языка, но совсѣмъ не такъ легко усвояетъ всѣ слова лексикона со всѣми ихъ значеніями или общій характеръ, „геній“ (духъ) своего новаго языка (Іосифъ Флав. Древн. іуд. XX, 11).—Когда извѣстное евраистическое или послѣклассическое выраженіе свойственно Новому Завѣту и потомъ встрѣчается у христіанскихъ писателей, тутъ нужно а priori предполагать, что послѣдніе заимствовали ихъ изъ Новаго Завѣта, напр., στηρίζειν τὸ πρόσωπον, ἐνωτίζεσθαι.—Въ каждой категоріи евраизмовъ есть законъ или правило, и полезно отыскать ихъ основаніе. Такъ, въ библейскомъ греческомъ языкѣ глаголы со значеніемъ „вѣровать, думать, замѣчать, чувствовать, говорить и объявлять“ принимаютъ одинаковую конструкцію—съ ὅτι—или наклоняются къ сему, а глаголы со значеніемъ „думать“ часто содержатъ идею „говорить, сказывать“, напр., ἕδοξαν (Мѳ. III, 9. Мрк VI, 49). Основаніе обоихъ этихъ явленій въ томъ, что думать и высказывать свои думы—это часто было для еврея одно и то же (см. и выше). Равно желат. наклон.— кромѣ пожеланій—есть форма абстракціи, возможности, смягченнаго утвержденія, а такіе пріемы мышленія по природѣ противны еврею.

6. Евраистическій элементъ Новаго Завѣта по сравненію съ таковымъ же у LXX-тu.

Вліяніе еврейскаго языка измѣнило греческій въ Новомъ Завѣтѣ такъ же, какъ и у LXX-ти, произведши на него одинаковыя воздѣйствія. Общій евраистическій отпечатокъ въ существенномъ тожественъ въ обоихъ; евраизмы новозавѣтные аналогичны или тожественны таковымъ же у LXX-ти.—LXX—это переводъ на греческій языкъ; правда, нѣкоторыя книги составлены погречески, но можно сказать, что писатели ихъ мыслили поарамейски или поеврейски, почему ихъ творенія также не менѣе евраистичны. Новый Завѣтъ [кромѣ первоначальнаго Евангелія отъ Матѳея] написанъ непосредственно погречески, и его писатели мыслили на (евраистическомъ) греческомъ языкѣ,—по крайней мѣрѣ, болѣе часто, чѣмъ LXX.—Въ І-мъ вѣкѣ нашей эры евраистическій греческій языкъ являлся болѣе легкимъ, болѣе гибкимъ, болѣе корректнымъ, болѣе богатымъ такими греческими оборотами, какихъ не было у LXX-ти въ ихъ евраистическомъ языкѣ за три вѣка раньше или при самомъ его рожденіи.—LXX—это были іудеи, жившіе въ еврейской средѣ, и переводили они на греческій языкъ, сами вырабатывая многіе термины, обороты и т. п. Евреи-писатели Новаго Завѣта начали не тотчасъ же съ письменнаго изложенія погречески христіанскаго откровенія, которое было сообщено поарамейски. Нѣтъ,—ученіе это въ теченіе нѣкотораго времени проповѣдывалось устно погречески еще до написанія новозавѣтныхъ книгъ; и вотъ именно этотъ греческій языкъ христіанскаго проповѣдничества, уже сформировавшійся и обращавшійся, употребили въ своихъ твореніяхъ новозавѣтные писатели, болѣе или менѣе долго пользовавшіеся имъ словесно. Греческій языкъ LXX-ти часто есть лишь буквалистическій переводъ съ еврейскаго, а въ Новомъ Завѣтѣ онъ гораздо независимѣе отъ евраистическаго вліянія. Вслѣдствіе этого Новый Завѣтъ даетъ намъ обычный греческій языкъ I вѣка гораздо больше и лучше, чѣмъ LXX—языкъ своей эпохи. Отсюда же вытекаетъ, что для выясненія истиннаго характера свободнаго и нормальнаго вліянія еврейскаго языка на греческій нужно пользоваться Новымъ Завѣтомъ, а не LXX, да и въ Новомъ Завѣтѣ слѣдуетъ устранить отрывки, гдѣ воспроизводится сказанное или сообщенное поарамейски, ибо тутъ греческій языкъ тоже можетъ носить характеръ перевода. Должно выбирать книги и отрывки, въ коихъ писатель мыслитъ самъ для себя и выражается погречески независимо и свободно; таковы посланія.—LXX—это нѣсколько переводчиковъ, и всѣми чувствуется различная рука въ разныхъ книгахъ, но все же языкъ и стиль въ существенномъ тожественны. Въ Новомъ Завѣтѣ языкъ съ матеріальной стороны—по словамъ и конструкціямъ—остается тожественнымъ или почти такимъ во всѣхъ книгахъ, но способъ распоряженія этимъ языкомъ и стиль глубоко разнятся у различныхъ писателей.—LXX имѣютъ евраизмы, а въ Новомъ Завѣтѣ больше арамаизмовъ и раввинизмовъ. — У LXX-ти евраистическая окраска—густая, яркая, простирается во всѣ книги и во всѣхъ частяхъ и почти вездѣ въ одинаковой степени. Въ Новомъ Завѣтѣ евраистическая окраска ощутительна почти повсюду, но она не чрезмѣрна, какъ у LXX-ти, и распредѣпяется весьма неравномѣрно—даже въ одной книгѣ. Едва замѣтная въ посланіи къ Евреямъ и въ нѣкоторыхъ главахъ книги Дѣяній,—она весьма сильна въ Апокалипсисѣ и крайне неравномѣрно распредѣляется въ Евангеліи св. Луки и въ книгѣ Дѣяній, гдѣ нѣкоторые отрывки—чисто евраистическіе.—Предшествующія наблюденія показываютъ, что Новый Завѣтъ составленъ погречески, а не могъ быть (—кромѣ перваго Евангелія—) сначала составленъ поеврейски и потомъ переведенъ погречески.—Въ Новомъ Завѣтѣ много новыхъ идей, каковы, напр., спеціально христіанскія идеи; ихъ у LXX-ти нѣтъ.— Языкъ Новаго Завѣта есть младшій братъ языка LXX-ти, а не его сынъ, и—будучи болѣе молодымъ—нуждался только въ помощи и содѣйствіи старшаго. Ко времени своего распространенія въ эллинизованномъ мірѣ чрезъ проповѣдь христіанство образовало для себя свой языкъ, какъ три вѣка предъ симъ іудейство составило свой (въ переводѣ LXX).—Нельзя постигнуть ясно и полно Новый Завѣтъ, не узнавши существенные элементы языка еврейскаго не менѣе, чѣмъ и при уразумѣніи LXX-ти. Какъ и при LXX-ти, нельзя предаваться чтенію Новаго Завѣта, не отрѣшившись отъ литературной и традиціонной формы греческаго классическаго языка и не ознакомившись близко съ новою манерой мыслить и выражаться.

7. Христіанскій элементъ Новаго Завѣта.

Первое лингвистическое измѣненіе, произведенное христіанствомъ, было въ языкѣ арамейскомъ, гдѣ оно начато Самимъ Іисусомъ Христомъ и продолжено Его учениками, пока они жили съ христіанскими арамейскими общинами Палестины.—Второе было въ языкѣ греческомъ чрезъ эллинистическихъ христіанскихъ проповѣдниковъ. Оно совершилось при слѣдующихъ условіяхъ: а) греческій языкъ подпадалъ вліянію языка арамейскаго, уже христіанизированнаго, и копировалъ отсюда или переносилъ погречески арамейскія христіанскія выраженія, б) Религіозныя разсужденія христіанскихъ проповѣдниковъ по поводу своихъ принциповъ, споры съ іудействующими противниками или еретиками, опроверженіе язычества, разъясненія въ интересахъ наученія неофитовъ—всѣ эти причины вели къ теоретическому развитію христіанской доктрины. Но послѣдняя является также и практическою, она даетъ жизни новое, сверхъестественное понятіе, она примѣняется ко всѣмъ потребностямъ и ко всѣмъ актамъ обыкновенной жизни, подлежащей моральному закону. Это теоретическое и практическое развитіе христіанства по необходимости произвело соотвѣтствующее измѣненіе въ обычномъ греческомъ языкѣ, который сталъ развиваться параллельно сему, вырабатывая христіанскій греческій языкъ. Такъ, въ посланіяхъ первородный грѣхъ, благодать, обитаніе и дѣйствованіе Духа Св. въ душахъ, духовное возрожденіе души и возникающая затѣмъ новая жизнь, безполезность дѣлъ и обрядностей іудейскаго закона, искушенія и испытанія, отношеніе христіанина ко внѣшнему міру и его благамъ—всѣ эти идеи глубоко затрагиваютъ греческій языкъ, развиваютъ и преобразуютъ его. в) Поскольку новозавѣтные писатели употребляли въ своихъ писаніяхъ языкъ устнаго проповѣданія, уже сформировавшійся до извѣстной степени,—этимъ самымъ они способствовали дальнѣйшему развитію языка въ томъ же христіанскомъ направленіи, какъ это было съ самаго начала, г) Измѣненія языка подъ христіанскимъ вліяніемъ подчинялись законамъ аналогіи: собственный смыслъ греческаго слова расширялся, чтобы чрезъ него выражалась христіанская идея; евраистическій смыслъ греческаго слова тоже получалъ расширеніе одинаковаго свойства; новыя сложныя или производныя, выражая чисто христіанскія идеи, слѣдовали обычнымъ законамъ евраистическаго греческаго языка, и пр. д) Христіанскій элементъ не одинаково равномѣрно распространенъ по Новому Завѣту. Напр., въ посланіяхъ, которыя даютъ намъ развитіе христіанскихъ принциповъ, онъ является значительнымъ и отчетливымъ, болѣе чистымъ и спеціально христіанскимъ, чѣмъ въ Евангеліяхъ, гдѣ онъ нѣсколько окутанъ іудейскимъ покровомъ. е) Христіанскій колоритъ совершенно отличенъ отъ евраистическаго. Вліяніе и колоритъ христiанскіе болѣе глубоки и болѣе распространены въ Новомъ Завѣтѣ, чѣмъ евраистическія. При всемъ томъ христіанскій колоритъ менѣе поражаетъ насъ: мы слишкомъ привыкли къ христіанскимъ идеямъ и выраженіямъ; христіанскій смыслъ заключается особенно въ христіанизаціи значенія греческихъ или греко-евраистическихъ словъ и потому гораздо болѣе затрагиваетъ лексиконъ, стиль и экзегесисъ, чѣмъ морфологію или синтаксисъ. Напротивъ, евраистическое вліяніе производило значительныя измѣненія и неправильности.—Приводимъ, примѣры христіанскаго вліянія. Новыя слова—сложныя или производныя: ἀναγεννᾶ̣ν. ἀναζῇν, ἀλλοτριεπίσκοπος, αι̇μοτεκχυσία, θάπτισμα, σαββατισμός, συνσταυροῦσθαι. Слова и выраженія, принявшія христіанскій смыслъ: ἅρτονκλάσαι, κόσμος, σωτηρία, ζωή, εὐαγγέλιον, κηρύσσειν и κήρυγμα; οι̇ κλητοί; οἱ ἐκλεκτοί, ἀπόστολοι, μάρτυρες; οἰκοδομή и οἰκοδομεῖν; ἄνωθεν γεννᾶσθαι; ἀκούειν и ὁρᾷν въ примѣненіи къ актамъ λόγος'а въ Евангеліи св. Іоанна. Слова и выраженія техническія: βαπτίζειν, τίστις, οἱ πιστοί, διάκονος, ἑπίσκοπος, πάσχειν въ рѣчи о страданіяхъ Господнихъ, ζῇν ἑς κυρίῳ, πρεσβύτεροχ; τὸ πνεῦμα или πνεῦμα ἅγιον для обозначенія Третьяго Лица Св. Троицы и ὁ λόγος, ὁ υι̇ός—для Второго Лица; (ὁ) θεός—съ или безъ члена, какъ собственное имя единственно существующаго Бога, Котораго евреи называли ὁ θεὸς ὁ ζῶν. Новые метафоры, гдѣ явленіями матеріальнаго міра описываются явленія христіанскаго сверхъестественнаго міра: περιπατεῖν ἐν καινότητι ζωῆς, κατὰ σάρκα, ἐν ἡμέρᾳ, ἐν σκότει, κατὰ ἄνθρωπον, τῷ αὐτῷ πνεύματι, ἐν τῷ φωτί и пр.; πέτρα σκανδάλου, τὸ σκάνδαλον τοῦ σταυροῦ; τὰ βέλη τοῦ πονηροῦ τα̇ πεπυρωμένα и τὸν θυρεὸν τῆς πίστεως (Εѳ. VI, 16); εἵ τις θέλει ο̇πίσω μοῦ ἐλθεῖν, ἀπαρνησάσθω ἐσυτὸν καὶ ἀπὰτω τὸν σταυρὸς αὐτοῦ καὶ ἁκολουθείτω μοι (Мѳ. XVI, 24), при чемъ евраистическое выраженіе ο̇πίσω μοῦ ἐλθεῖν принимаетъ христіанскій характеръ; ἐπὶ ταύτῃ τῇ πέτρα οι̇κοδομήσω μου τήν ἐκκλησίας καὶ πύλαι ἅδου οὐ κατισςύσουσις αὐτῆς, δώσω σοι τὰς κλείδας κτλ. (Μѳ. XVI, 19); ὁ ὼν ει̇ς τὸν κόλπον τοῦ πατρός (Ін. I, 18). Новое— христіанское—соотношеніе между словомъ и его дополненіемъ и конструкціи особенныя: ἀποθανεῖν τῇ ἁμαρτίᾳ; ζῇν τῷ θεῷ ἐν Χριστῷ Ἰησου (Рим. VI, 11); τῶν πιστευόντων διʼ ἀκροβυστίος и τῆς ἐν ἀκροβυστίᾳ πίστεως; βαπτίζειν τινὰ ἑν πνεύματι, εἰς πνεῦμα, εἰς τὸ ὅνομα τοὺ πατρός, ἐπὶ τῷ ο̇νόματι. ἐν τῷ ο̇νόματι, εἰς Χριστόν, εἰς τὸν θάνατον. εἰς ἓν σῶμα; ἧν πρὸς τὸν θεόν съ богословскимъ значеніемъ „въ Богѣ и въ единеніи Съ Богомъ“—ὁ ὥν εἰς τὸν κόλπον (Ін. I, 1. 18); ἑνδυναμοῦσθε ἐν Κυρίῳ καὶ ἐν τῷ κρἀτει τῆς ἰσχύος αὐτοῦ (Εѳ. VI, 10) „чрезъ Господа и въ единеніи съ Нимъ. Его силою и пребывая въ сферѣ дѣйствія этой силы“.

8. Характеристическія черты языка Новаго Завѣта.

а) Анализъ составныхъ элементовъ новозавѣтнаго языка показываетъ, что на него нужно смотрѣть, какъ на языкъ живой, радикально преобразующійся подъ „иностраннымъ“ воздѣйствіемъ іудеевъ при проповѣданіи новаго христіанскаго ученія въ мірѣ. По смерти первыхъ проповѣдниковъ такое преобразованіе продолжалось еще нѣкоторое время уже подъ однимъ христіанскимъ вліяніемъ, въ результатѣ чего долженъ былъ явиться собственно, такъ называемый, греческій христіанскій языкъ. При нормальномъ полномъ развитіи всякій языкъ заключаетъ фактически три элемента: литературный языкъ—ораторовъ, историковъ, философовъ и пр.; обычный языкъ, употребляемый людьми хорошаго воспитанія для повседневнаго обращенія; народный языкъ у людей безъ всякой культуры. Всѣ эти три языка могутъ проникнуть и удержаться въ письмени безъ измѣненія. Такъ, и въ нѣкоторыхъ частяхъ Новаго Завѣта замѣтенъ именно литературный языкъ. Посланіе къ Евреямъ соприкасается съ нимъ своимъ періодическимъ и тщательнымъ стилемъ. Посланіе св. Іакова обнаруживаетъ въ стилѣ и колоритѣ поэтическія свойства, которыя справедливо вызываютъ удивленіе. Въ книгѣ Дѣяній—особенно послѣ ІХ-й главы—нѣкоторые разсказы и рѣчи не лишены ни чистоты, ни изящества; когда св. Павелъ говоритъ тамъ грекамъ или царю Агриппѣ,—языкъ сейчасъ же принимаетъ извѣстный литературный отпечатокъ. Впрочемъ, и литературные греческіе писцы могли поправлять нѣкоторыя новозавѣтныя творенія. Эти писцы упоминаются въ Рим. XVI, 2. 1 Кор. XVI, 21. Кол. IV, 28. 2 Ѳессал. III, 18, а въ Дѣян. XXIV, 1-2 іудейскій первосвященникъ для веденія своего дѣла пользуется услугами греческаго ритора Тертулла. Посланіе св. Іакова могло выйти изъ рукъ литературнаго писца. Но,—говоря точно,—новозавѣтные писатели вовсе не литераторы въ родѣ Элія Аристида, Діона Хризостома, Іосифа Флавія и Филона, св. Климента римскаго, св. Іустина и др. Пиша для (миссіонерскаго) обращенія, для всѣхъ, они по необходимости пользовались языкомъ всѣхъ, какой узнали изъ устъ всѣхъ; они старались быть ясными, простыми и легкими, не заботясь о томъ, чтобы писать искусно. Общій тонъ новозавѣтнаго языка—это тонъ языка простого и ходячаго. Но въ этомъ простомъ языкѣ подмѣчается заботливость, которая человѣка средняго класса заставляетъ писать лучше, чѣмъ онъ говоритъ, инстинктивно избѣгая словъ и реченій слишкомъ простонародныхъ, небрежныхъ или неправильныхъ. Съ другой стороны,—вышедши изъ народа и соприкасаясь особенно съ народомъ,—новозавѣтные писатели не могли вполнѣ избѣжать его вліянія; отсюда слова, формы, конструкціи и реченія иногда простонародныя, какія можно назвать вульгаризмами, а иногда еще и нѣкоторая просто народная манера въ стилѣ. Литературнаго грека смущали идеи, образы, строй и колоритъ въ языкѣ Новаго Завѣта, недостаточность искусства новозавѣтныхъ авторовъ въ ихъ писаніяхъ. Даже св. Павелъ долженъ былъ считаться съ этимъ нѣсколько неблагопріятнымъ впечатлѣніемъ, какое производилъ на грека его новый языкъ христіанскаго проповѣдничества (см. 1 Кор. II, 1 и 2 Кop. I, 6). Это неблагопріятное впечатлѣніе испытывали и образованные люди эпохи возрожденія—при сравненіи греческаго классическаго и новозавѣтнаго языковъ. Мнѣніе ихъ резюмируется словами Сомэза (Saumaise, Salmosius) въ его книгѣ De hellenistica (Лейденъ 1643, въ 12°): „каковы сами эти люди (новозавѣтные писатели), таковъ у нихъ и языкъ. Посему языкъ ихъ,—что называется,—ἱδιωτικός, языкъ общеупотребительный и народный. Ибо терминомъ ἰδιῶται  называютъ людей изъ народа безъ литературнаго воспитанія, употребляющихъ разговорный народный языкъ, какъ они усвояли его отъ своихъ нянекъ“. Въ XVII и XVIII вѣкахъ страстно препирались о качествѣ и природѣ греческаго Новаго Завѣта. Эти дебаты имѣли ту заслугу, что побуждали къ изученію новозавѣтнаго языка, и въ результатѣ ихъ явились системы пуристовъ, евраистовъ и эмпиристовъ.—1) Пуристы защищали абсолютныя чистоту и корректность греческаго новозавѣтнаго языка, отрицая или замалчивая евраизмы, оправдывая необычайности этого языка дѣйствительно или мнимо аналогичными примѣрами, отыскиваемыми у свѣтскихъ писателей, даже у Гомера. Система эта поддерживалась до половины XVIII в.—2) Евраисты. Система ихъ, бывшая въ почетѣ въ концѣ XVII в., господствовала въ теченіе XVIII столѣтія. Согласно ей, новозавѣтные писатели мыслили по-еврейски или поарамейски и свои мысли переводили на греческій языкъ, почему языкъ ихъ есть собственно еврейскій облеченный въ греческіе звуки и формы.—3) Эмпиристы XVIII в. думали, что новозавѣтные писатели не знали греческаго языка или знали его только слабо и писали на немъ наудачу („какъ придется“). Эмпиристы всюду видѣли „эналлаги“, при чемъ, благодаря этой грамматической фигурѣ, новозавѣтные писатели будто бы получали возможность употреблять одно время вмѣсто другого, одно наклоненіе въ замѣнъ другого, одинъ падежъ на мѣсто другого и пр., не считая эллипсисовъ. Эмпиристы защищали свою систему подъ тѣмъ предлогомъ, яко бы еврейскій языкъ не различалъ ни временъ, ни наклоненій и не имѣлъ синтаксическихъ правилъ. Истинный грамматическій методъ, примѣненный къ греческому языку Новаго Завѣта въ новѣйшее время, осудилъ эти фантазіи. Заблужденіе ученыхъ и эллинистовъ XVI-ХVІІІ столѣтія заключалось въ игнорированіи той истины, что всякій языкъ имѣетъ не только такъ называемую классическую эпоху; что это—живой организмъ, измѣняющійся въ теченіи вѣковъ; что онъ долженъ быть изучаемъ и оцѣниваемъ на каждой отдѣльной и отличительной фазѣ своего развитія, когда подвергается извѣстному характеристическому измѣненію; что всякій вполнѣ развитый языкъ включаетъ языки литературный, общепринятый и народный, изъ коихъ каждый долженъ быть изучаемъ самъ по себѣ и оцѣниваемъ по его собственной значимости—безъ осужденія или устраненія; что всякое ученіе—даже божественное—можетъ быть проповѣдано и записано именно на обычномъ языкѣ этихъ проповѣдниковъ и ихъ слушателей. Впрочемъ,—поскольку языкъ Новаго Завѣта составленъ изъ различныхъ элементовъ и находится въ состояніи преобразованія, неполнаго, измѣнчиваго и обусловливавшагося разными вліяніями,—по всему этому всѣ утвержденія касательно его по необходимости бываютъ относительными и должны соизмѣряться съ каждымъ изъ этихъ вліяній, почему утвержденія исключительныя или абсолютныя обязательно являются ошибочными въ томъ, что въ нихъ есть исключительнаго или абсолютнаго.

б) Психологическій характеръ новозавѣтнаго языка.

Будучи негреками, писатели Новаго Завѣта не могли мыслить и выражаться погречески чисто, какъ это дѣлаетъ природный грекъ, а равно они не заботились о сообразованіи своихъ мыслей съ грамматическими и традиціонными конструкціями обычнаго греческаго языка. Они слѣдовали своимъ собственнымъ идеямъ въ ихъ непосредственности, какъ послѣднія зарождались, всякимъ движеніямъ души, какія ихъ увлекали; то совсѣмъ, то почти безъ всякаго сопротивленія подчинялись они воздѣйствію различныхъ вліяній, перечисленныхъ нами при анализѣ ихъ языка. Отсюда непосредственный характеръ выраженія въ Новомъ Завѣтѣ, гдѣ идея создаетъ выраженіе, фразу, движеніе стиля. Отсюда же и многія послѣдствія, среди коихъ отмѣтимъ слѣдующія: а) Матеріалъ языка—въ лексиконѣ и грамматикѣ—безличенъ, а стиль весьма персоналенъ. Новозавѣтные писатели мыслятъ и пишутъ съ увѣренностію и отчетливостію, безъ колебанія, безъ заботы о подготовленіи и синтезѣ идей, о полировкѣ фразъ. Ни утомительности, ни вымученности изложенія не замѣчается у ннхъ,—по крайней мѣрѣ, въ общемъ. Они слѣдуютъ свободному полету ихъ духа, живости своихъ впечатлѣній, быстротѣ своего воспоминанія, подвижности своего воображенія (въ томъ именно смыслѣ, что идею—даже абстрактную—они любятъ представлять конкретно или разсказывать событіе съ наглядными подробностями).—б) Въ свою очередь, фраза и стиль отражаютъ манеру мыслить, свойственную каждому изъ нихъ. Сообразно случаю, фраза является простою или сложною; легкою или запутанного, между тѣмъ расположеніе въ ней не трудное; корректною и единой или прерывистою, оборванной, а вслѣдствіе всего этого ясною или темною (для насъ). Стиль обнаруживаетъ монотонную торжественность у св. Матѳея, живость и картинность у св. Марка, захватывающую величавость у св. Іоанна, мягкую и проникающую очаровательность въ книгѣ Дѣяній, нѣжность или страстность у св. Павла и пр.;—все это при однообразіи и даже посредственности языка.—в) Инстинктивно, новозавѣтный писатель-іудей усвоилъ ту греческую конструкцію или то греческое слово, которыя болѣе близки были къ его природному языку; онъ лишь прикрывалъ греческою одеждой арамаистическія реченія; онъ рѣшительно приспособлялъ греческіе языкъ и конструкцію къ своей мысли и на служеніе ей,—тѣмъ болѣе, что эта мысль была для него божественною истиной и часто,—напр., въ Евангеліяхъ,—дается уже раньше его, какъ мысль самого Божественнаго Учителя-Христа.—г) Довольно часты въ Новомъ Завѣтѣ вставочныя (парентетическія) идеи: согласованы или нѣтъ,—онѣ все же вносятся на свое логическое мѣсто, связываются съ предшествующимъ чрезъ καί или мѣстоименіе, либо текутъ независимо. Если такая изъяснительная вставка длинна—напр., въ посланіяхъ,—то писатель забываетъ начало фразы и потомъ снова продолжаетъ фразу уже въ другой формѣ. Эти замѣчанія примѣнимы, впрочемъ, и къ другимъ синтаксическимъ случаямъ у Мѳ XV, 32. XXV, 15. Мрк. XII, 11. Лк. IX, 28. XXIII, 51. Ін. I, 6. 39. III, 1. Рим. V, 12. 18. IX, 11. XV, 23. 25. 1 Кор. XVI, 5. Евр. XII, 18-22, часто въ Апокалипсисѣ, а равно въ цитатахъ и припоминаніяхъ изъ LXX-ти—особенно въ Апокалипсисѣ.—д) Писатель несознательно переходитъ отъ косвеннаго стиля къ прямому, который, такъ сказать, снова звучитъ въ его ушахъ, какъ, только начинается припоминаніе.—е) Почти всѣ новозавѣтныя писанія назначены христіанскимъ общинамъ и потому написаны для отчетливаго прочтенія въ собраніи вѣрующихъ, которымъ они адресованы. И теперь еще—для полнѣйшаго усвоенія—читаютъ ихъ громко, съ интонаціями, ораторскими удареніями, паузами и измѣненіями тоновъ въ рѣчахъ, бесѣдахъ, посланіяхъ, съ жестами и позами. Тогда идея писателя одушевляется и пріобрѣтаетъ отчетливость безъ всякаго другого разъясненія, при чемъ лучше опредѣляются истинный смыслъ фразъ и ихъ важность, оттѣнки и противоположенія въ идеяхъ, перерывы и возобновленія разсказа, бесѣды, разсужденія, устраненіе нѣкоторыхъ вспомогательныхъ переходныхъ идей, тенденція къ нарушенію согласія послѣ паузы и перерыва и пр. Точно также именно живой голосъ отличаетъ вопросъ, да еще лучше и болѣе живо, чѣмъ всякая частица.

в) Достоинство новозавѣтнаго языка.

Не смотря на всѣ свои особенности, греческій новозавѣтный языкъ былъ самымъ наилучшимъ для христіанской проповѣди: онъ богатъ и гибокъ. Греческій словарь былъ достаточно обширенъ, и новозавѣтные писатели въ полную волю могли черпать изъ него слова, сообщая имъ христіанскій смыслъ. Даже больше того:—въ своихъ производныхъ и сложныхъ словахъ этотъ греческій языкъ былъ столь неограниченъ, что давалъ просторъ выразить всѣ идеи и всѣ ихъ оттѣнки съ желательною для писателей ясностію и точностію.

Синтаксисъ обычнаго языка былъ простой, единообразный, легкій,—и евраистическое вліяніе только увеличило эти качества. Не стѣсняя и не затрудняя новозавѣтныхъ писателей, какъ это было бы съ языкомъ классическимъ,—языкъ евраистическій прилаживался и подчинялся ихъ мысли, немедленно воспринимая ея форму и отпечатокъ. Онъ съ одинаковою легкостію примѣняется и къ обычнымъ явленіямъ повседневной жизни и къ самымъ возвышеннымъ спекуляціямъ,—къ идеямъ абстрактнымъ и конкретнымъ. Присутствіе въ немъ евраистическаго элемента дѣлало его легкимъ и для іудея, привыкшаго къ языку совсѣмъ отличному, при чемъ онъ оставался связаннымъ съ міромъ іудейскимъ и вообще оріенталистическимъ, съ его идеями, вѣрованіями, съ его манерою мыслить и выражаться, сохранялъ множество еврейскихъ идей, перешедшихъ въ христіанство. Еще большее количество греческаго элемента дѣлало его доступнымъ для массъ греко-римскаго міра. Греческій новозавѣтный языкъ былъ по существу своему языкомъ общенія, циркуляціи, пропаганды, т. е. именно тѣмъ языкомъ, который былъ нуженъ христіанству въ его стремленіи къ побѣдѣ надъ греко-римскимъ міромъ. Таковъ былъ греческій новозавѣтный языкъ, гдѣ сливались греческій обычный и греческій евраистическій—въ томъ видѣ, какъ три-четыре вѣка политическихъ и соціальныхъ переворотовъ сформировали и возрастили его для христіанскаго проповѣданія. Для него не были столь пригодны ни еврейскій, ни арамейскій, ни латинскій, и ни въ одномъ изъ нихъ не имѣлось богатства, гибкости и универсально-международныхъ свойствъ языка греческаго.

Предметомъ настоящаго трактата служитъ тотъ греческій языкъ, на которомъ написаны наши каноническія новозавѣтныя книги.

Человѣкъ, привыкшій къ аттическому греческому языку, взявъ въ первый разъ греческій Новый Завѣтъ, былъ бы сразу пораженъ характерными, лишь ему свойственными особенностями. Помимо чертъ, которыя отличаютъ одну часть каноническаго сборника отъ другой (см. ниже),—и вообще языкъ новозавѣтный показался бы ему необычнымъ:—по причинѣ подмѣси если не плебейскихъ, то популярныхъ терминовъ въ его вокабулярѣ; своими случайно попадающимися иноземными и трудно понимаемыми фразами и конструкціями; скудостію употребленія соединительныхъ и другихъ частицъ, какими раннѣйшіе писатели уравновѣшивали, оттѣняли и подчеркивали свои періоды; почти устраненіемъ или неправильнымъ употребленіемъ родительнаго самостоятельнаго, аттракціи и другихъ синтаксическихъ пріемовъ, примѣняемыхъ ради обезпеченія сжатости и постепенности въ раскрытіи мыслей; а повсюду—своимъ стилемъ, который хотя часто монотоненъ, за-то превосходенъ по прямотѣ и простотѣ,—стилемъ, который иногда имѣетъ случайныя уклоненія и перерывы или анаколуѳическія сентенціи, характерныя для разговорной в необразованнной (нелитературной) рѣчи, но рѣдко уснащается парентезами (вставками) или растянутыми и запутанными періодами,—стилемъ, который, очевидно, является выраженіемъ людей совсѣмъ простыхъ, забывавшихъ о себѣ и слишкомъ ревностныхъ, чтобы еще удѣлять много вниманія литературнымъ элегантностямъ или принятымъ риторическимъ правиламъ.

Прежде, чѣмъ разсматривать характеристическія свойства этой разновидности греческаго языка, столь явно отличающейся по вокабуляру, конструкціи и стилю, мы должны кратко отмѣтить ея наименованіе, происхожденіе и исторію.

а) Наименованіе.—Нѣкоторыя изъ названій, предложенныхъ для этого особеннаго идіома, являются, безспорно, слишкомъ узкими по отношенію ко времени или мѣсту, или же къ обоимъ (каковы: „церковный діалектъ“, „александрійскій діалектъ“, „палестинскій греческій языкъ“). Другія наименованія,—напр., „іудейско-греческій“, „іудейско-христіанскій греческій“ языкъ,—не пріобрѣли распространенія, хотя по существу удачны. Но названіе „эллинистическій греческій языкъ“, впервые данные, повидимому, Скалигеромъ младшимъ, теперь принято почти повсюду. И оказались безсильными устранить его всѣ протесты—съ возраженіями, что это имя не выражаетъ, въ какомъ направленіи этотъ языкъ уклоняется отъ обыкновеннаго греческаго (и, слѣдовательно, менѣе описываетъ его природу по сравненію, напр., хотя бы съ названіями „еврейскій“ или „арамейскій“ греческій языкъ), а сверхъ того оно еще тавтологично или безсмысленно, поскольку равняется фразѣ „эллинистическій эллинскій языкъ“. Усвоенію этого названія способствовало безъ сомнѣнія, употребленіе слова ‛Ελληνιστής въ Дѣян. (VI, 1. IX, 29. XI, 20 съ разночтеніемъ ‛Ελλην, признаваемымъ болѣе вѣроятнымъ въ XI, 20) для обозначенія погречившихся или говорившихъ до-гречески іудеевъ. Примѣненіе термина „діалектъ“ къ греческому библейскому языку, какъ языку отдѣльной мѣстности и періода,—неудачно и вредно, ибо этотъ терминъ уже принятъ для идіома различныхъ вѣтвей греческой расы.

б) Происхожденіе.—Литературное преобладаніе Аѳинъ (ок. 500—300 г.г. до р. Хр.) повело къ тому, что ея діалектъ—аттическій—постепенно вытѣснилъ формы языка, употреблявшіяся другими племенами греческаго народа, а распространеніе греческаго языка было много подвинуто покореніемъ и колонизаціею Востока при Александрѣ В. и его преемникахъ. Однако при этомъ процессѣ распространенія и самъ аттическій діалектъ потерпѣлъ измѣненія по вліянію рѣчи и обычаевъ тѣхъ народовъ, среди которыхъ онъ распространялся, пока наконецъ возникъ космополитическій типъ греческаго языка, извѣстный въ качествѣ „общаго діалекта“ (η κοινή, т. е. διάλεκτος); мѣстомъ его преимущественнаго господства столѣтія за два или болѣе до христіанской эры служила имперія Птоломеевъ и ихъ столица Александрія. Здѣсь жило множество выселившихся изъ отечества евреевъ, для которыхъ природный или прадѣдовскій языкъ еврейскій со временемъ сталъ столь непривыченъ, что для удовлетворенія ихъ нуждъ былъ изготовленъ (приблизительно между 285 и 150 г.г. до р. Хр.) греческій переводъ священныхъ книгъ (такъ наз. LXX-ти толковниковъ). Почтеніе къ еврейскому подлиннику Ветхаго Завѣта скоро было перенесено на этотъ переводъ, а всеобщее употребленіе его среди внѣпалестинскихъ іудевъ много способствовало утвержденію и сохраненію представленнаго въ немъ типа греческаго языка. Потерпѣвши измѣненія, неизбѣжныя при употребленіи въ различныхъ мѣстностяхъ и промежуточными (переходными) генераціями, этотъ греческій языкъ сталъ органомъ для откровенія Божія, которое даровано міру чрезъ Іисуса Христа.

Самое происхожденіе сего языка дѣлало его правоспособнымъ для такой провиденціальной миссіи. Онъ воплощалъ возвышенныя понятія еврейской и христіанской вѣры въ языкѣ, который обезпечивалъ для нихъ доступность среди людей дѣловыхъ и занятыхъ житейскими интересами. Онъ былъ пригоденъ для подобнаго употребленія, поскольку не потерялъ уваженія образованной публики (см., напр., Дѣян. XVII, 22 слл., 26 слл.), а между тѣмъ былъ языкомъ повседневной жизни и—потому—являлся удобнымъ для распространенія сѣмянъ Евангелія проповѣдію его повсюду, гдѣ говорили по-гречески. Онъ замѣтно разнится отъ языка писателей въ родѣ Филона и Іосифа Флавія, которые, хотя и были еврейскаго рода, но обращались въ своихъ писаніяхъ къ образованнымъ классамъ и стремились къ спеціально-греческой элегантности выраженія. Онъ явно занимаетъ среднее мѣсто между вульгаризмами простонародья и выработаннымъ стилемъ литераторовъ своего времени. Въ немъ мы имѣемъ поразительную иллюстрацію того [ср 1 Кор. I, 27 слл], какъ промыслъ божественный возвышаетъ къ особой почести то, что называютъ „общепринятымъ“ (κοινος).

в) Исторія.—Однако было время, когда истинная природа этого библейскаго языка, какъ своеобразнаго идіома, въ нѣкоторыхъ кругахъ не признавалась. Такое отношеніе является удивительнымъ въ виду уклоненій отъ классической нормы, какія бросались въ глаза на всякой страницѣ Новаго Завѣта. При томъ же самый образованный среди Апостоловъ открыто заявляетъ объ отсутствіи у него прелестей классической рѣчи (1 Кор. II, 1. 4. 2 Кор. XI, 6), а компетентные судьи насчетъ греческаго языка среди древнихъ христіанъ, напр., Оригенъ (Противъ Цельса VII, 59 сл.: Philocaha IV по изд. Robinson'a стр. 42 сл.) и св. Іоаннъ Златоустъ (Бесѣда 3 на 1 Кор. I, 17), не только съ готовностію признавали сравнительную литературную низъменность библейскаго языка, но и находили въ этомъ фактѣ доказательство божественнаго снисхожденія къ низшимъ слоямъ наряду съ превосходящимъ достоинствомъ содержанія, поскольку—лишенный чаръ литературной полированности—онъ все-же смогъ возобладать надъ образованными классами. Руководящіе ученые періода реформаціи (Еразмъ, Лютеръ, Меланхтонъ, Беза), въ главнѣйшемъ, держались именно этого правильнаго мнѣнія, но въ началѣ XVII вѣка послѣднее встрѣтило рѣшительное несогласіе; отсюда родились споры, извѣстные подъ именемъ „пуристическихъ“, которые тянулись больше столѣтія и велись временами съ немалою горячностію. Во многомъ эта страстность вызывалась тѣмъ, что отрицаніе классической чистоты новозавѣтнаго греческаго языка казалось ихъ оппонентамъ унижающимъ для священнаго автора той или другой новозавѣтной книги. Но если-бы эти черезчуръ ревностные поборники священнаго достоинства писаній пошли даннымъ путемъ съ полною рѣшительностію, то они, конечно, совсѣмъ упразднили бы право новозавѣтнаго канона считаться произведеніемъ говорившихъ по-гречески іудеевъ І-го в., а этимъ уничтожалась бы содержавшаяся тутъ филологическая очевидность, что въ эту именно эпоху вошла въ область человѣческой мысли новая и преобразующая энергія, гдѣ мы видимъ, какъ „буее Божіе премудрѣе человѣкъ есть“ (1 Кор. I, 25).

Особенности новозавѣтнаго языка наиболѣе удобно изложить по связи съ разными элементами, входящими въ его составъ; именно: I) позднѣйшій или „общій“ разговорный греческій языкъ; II) еврейскій или разговорный арамейскій языкъ; III) латинскій и другіе иностранные языки; IV) религіозные или отличительные христіанскіе элементы. Наряду съ этими заслуживаютъ нѣкотораго вниманія еще слѣдующіе пункты: V) сжатый обзоръ особенностей отдѣльныхъ писателей и VI) нѣкоторыя изъ лингвистическихъ проблеммъ въ Новомъ Завѣтѣ съ указаніями къ ихъ разрѣшенію. Особенности первыхъ четырехъ категорій могутъ быть распредѣлены на А) лексическія и Б) грамматическія, при чемъ къ первымъ относятся а) новыя слова и б) новыя значенія, а вторыя обнимаютъ а) особенности формы и б) особенности конструкціи или синтаксическія. Но прежде всего должно быть отмѣчено, что есть немало неясности еще для многихъ детальныхъ пунктовъ; предѣлы же настоящаго трактата заставляютъ ограничиться лишь немногими характерными представителями для большей части примѣровъ и частностей.

I. „Общій“ или разговорный греческій языкъ.

A. Въ лексикальномъ отношеніи мы находимъ:

а) Новыя слова. Немногія новозавѣтныя слова, обычно почитаемыя за позднѣйше греческія, суть слѣдующія: ἀβαρής, ἀγαλλιάομαι, ἀγνόημα, ἀδηλότης, ἅθεσμος, α̇θετέω, ἀκαιρέομαι, ἀκατάλυτος, ἀκατάπαυστος, ἁλεκτοποφωνία, ἀλληγοπέω, ἀμετάθετος, αμετανόητος, ἀνάδειξις, ἀναθεωρέω, ἀναντίρρητος, ἀναπολόγητος, ἀνάχυσις, ἀντιδιατι,θημι, ἀντοφθαλμόω, ἀνυπότακτος, ἁπαράβατος, ἀπελπίζω, ἀπερισπάστος, ἀποθησαυρίζω, ἁποκαραδοκία, ἀποκεφαλίζω, ἀπρόσιτος, ἀστοχέω, ἀτενείζω, βραβεῖον, γογγύζω, γονυπετέω, δεισιδαιμονία, διαγνωρίζω, δαιγρηγορέω, διαυγάζω, διαφημίζω, διερμηνεύω, διθάλασσος, δυοδεύω, δίψυχος, δουλαγωγέω, δυσερμήνευτος, ἐγγίζω, ἐγκακέω, ἑγχρίω, ἑθνικός, ἑκδαπανάω, ἐκδικέω (etc.), ἐκθαμβος, ἐκπλήρωσις, ἑκτένεια, ἐξαρτίζω, ἑξισχύω, ἐπιθανάτιος, ἐπισκηνόω, ἐπιχορηγέω, ἑτερόγλωσσος, εὐαρεστέω, εὐδοκόω, εὐθοδρομέω, εὐκαιρέω, εὕκοπος, ἠμιώριον, ἥρεμος, θηριομαχέω, θριαμβευω, ἰματισμός; ἱσότιμος, καθημερινός, καταβαρέω, καταγωνίζομαι, κατάκριμα, κατάλυμα, καταντάω, καταπονέω, κατοπτρίζομαι, κενοδοξία, κερματιστής, κωμόπολις, μεθερμηνεύω, μεταμορφόω, μετριοπαθέω, νεωτερικός, οδηγός, οἰκοδομή, ὀψώνιον, παλινγενεσία, πάντοτε, παραχειμασία, παρείσακτες, παρεισέρχομαι, παρεπίδημος, περιλάμπω, περιοχη, πορισμός, προελπίζω, προσεγγίζω, πρόσκαιρος, προσκληρόω, ρ̇ᾳδιούργημα, σημειόω, σκωληκόβρωτος, στρατολογέω, στρατοπεδάρχης, συνκατάθεσις, συνβασίλευω, συνμερίζω, συνοδία, συνπνίγω, συνυποκρίνομαι, τελώνιον, τετράδιον, τετράρχης, τρίστεγος, υι̇οθεσία, υπερπλεονάζω, ὐπογραμμός ὐπολιμπάνω, ὐποτύπωσις, φίλαυτος, φυλήδονος, χειρόγραφον. Нѣкоторые (образованія) глаголы на -όω (напр., ἀνακαινόω, δολιοω, δυναμόω, χαριτόω), на -ιζω (напр., αἰχμαλωτίζω, ἀναθεματίζω, ἀνεμ́ζω), на -εύω (напр., αἰχμαλωτεύω, γυμνιτεύω, μαθητεύω, μεσιτεύω) либо позднѣйшаго сочиненія, либо суть модификаціи прежнихъ окончаній.

Приведенные выше примѣры могутъ служить образцами разности между вокабулярами Новаго Завѣта и классическихъ писателей. Но должно помнить, что по несовершенству нашихъ познаній мы пока не можемъ еще сказать, сколь много словъ, повидимому позднихъ, было собственно возобновленіемъ вышедшихъ на время изъ употребленія древнихъ словъ, (а это явленіе не рѣдкость во всѣхъ языкахъ); равно оказывается неяснымъ и то, какъ долго такія слова ходили въ разговорной рѣчи, оставаясь чуждыми языку литературы.

Но этотъ списокъ примѣровъ позволяетъ видѣть нѣкоторыя общія характеристическія черты новозавѣтнаго вокабуляра; таково, напр., употребленіе въ немъ терминовъ, которые въ раннѣйшемъ греческомъ языкѣ были явно литературными и даже поэтическими. Къ даннымъ уже словамъ этого рода можно присоединить еще слѣдующія: ἀδάπανος, α̇δημονέω, θἰσθητήμιον, ἀλυσιτελής, ἁμάω, ἅμεμπτος, α̇μέριμνος, ἁναθάλλω, ἀνακράζω, ἀνήμερος, ἁπαλλοτριόω, ἀπέραντος, ἁπόδημος, ἀποφθέγγομαι, ἁποτομία (–μως), ἀποψύχω, ἀσάλευτος, ἀσχήμων, ἅτακτος, ἀτιμαθζω, αὐγάζω, αὐθάδης, αὕξω, αὐτόχειρ, αὐχέω, ἅφαντος, ἀφρίζω, βαρέω, βαστάζω, βρέχω, βρώσιμος, γενετή, δέσμιος, διαυγής, διηνεκής, δόλιος, ἕκδηλος. ἐκμάσσω, ἐκτελέω, ἐμβατέυω, ἑμπαίζω, ἑμφανίζω, ἑνάλιος, ἐπαιτέω, ἐπακρυάομαι, ἐπικέλλω, ἐπισφαλής, ἐρείδω, ἐριθίζω, ἐσθής, εὐδία, εύσχημοσύνη, εὐφροσύνη, ἥπιος, ἡχέω (ή͂χος), θανάσιμος, θεοστυγής, θύελλα, θυμομαχέω, ι̇κμάς, ἱμείρομαι, (ὁμ.), καχόω, καύχημα, κενόω, κλαυθμός, κλέος, κλύδων, κολλάω, κραταιός, κυρόω, λάμπω, μαγεύω, μαστίζω, μητρολῴας, μόχθος, μαθειλός, μωμάομαι, ςυστάζω, ο̇δύνη, οἰκτιρμός, ὅρασις, αὐρανόθεν, πανοικεί, πανπληθεί, παραλογίζομαι (etc.), παροτρὐνω, πενιχμός, πιάζω, πολυποίκιλος, προπετής, ῥιπίζω, ῥυπαρός, σαπρο̇ς, σκορπίζω, συμπαθής, τηλαυγῶς, τρόμος, τρύβλιον, τυρβάζω, ὑπερήφανος, φαντάζω, φέγγος, φιμόω, χειμάζωομαι, χειραγωγέω, χλιαρός, ὠδίνω.

Изъ этихъ примѣровъ ясно, что позднѣйшій греческій—согласно народному влеченію къ сильнымъ выраженіямъ— любитъ слова сложныя и многосложныя. Для нихъ можно указать еще слѣдующіе образцы: ἀνεκδιήγητος, ἀςεκλάλητος, ἀνεξερεύνητος, ἀνεπαίσχυντος, ἀνταποκρίνομαι, δυσβάστακτος, ἐμπεριπατέω, ἐξαγοράζω, ἐξακολουθέω, ἐξανατέλλω, ἐξομολογέω, ἐπιγαμβρέω, ζωογοςέω, καταβραβεύω, καταδυναστεύω, κατασοφίζομαι, κατισχύω, λιθοβολέω, ματαιολογία, μετοικεσία, οἰκοδεσποτέω, ο̇λιγόψυχος, πατροπαράδοτος, προσαναβαίνω, προσαναπληρόω, προσανατίθημι, προσκαρτερέω, προσπορεύομαι, συναναμίγνυμι, συνευωςέομαι, συνκαταψηφίζω, συναντιλαμβάνομαι, συνυποκρίνομαι, συνυπουργέω.

Библейскіе писатели простираютъ это пристрастіе еще дальше,—и вотъ сему свидѣтели: ἁγενενεαλόγητος, αἱματεκχυσία, ἀλλοτριοεπίσκοπος, ἀνεξείκακος, ἀνθρωπάρεσκος, διενθυμέομαι, ἐκζητέω, ἐκμυκτηρίζω, εκπειράζω, ἐξαστράπτω, ἐπαναπαύω, ἐπιδιατάσσομαι, ἐπιδιορθόω, ἐπισκευάζω, ἐπισυντρέχω, ἱερουργέω, κατακληροδοτέω, κατακληρονομέω, καταλιθάζω, κατεξουσιάζω, κατεφίστημι, κατοικητήριον, μισθαποδοσία, ὀρθοτομέω, ο̇ρκωμοσία, ο̇χλοποιέω, παραπικραίνω, περιαστράπτω, ποταμοφόρητος, προενάρςομαι, συναιςμάλωτος, ὐπερεκπερισσῶς, ὐπερεντυγχάνω, χρηστολογία, χρυσοδακτύλιος. Сверхъ сего, есть немало словъ, которыя—какъ и вообще въ позднѣйшемъ греческомъ языкѣ—образованы приставленіемъ впереди предлога (напр., ἑπί, διά, παρά, πρό, πρός, σύν, ὺπέρ) къ употреблявшемуся уже слову. Наоборотъ, сложныя слова, болѣе обычныя въ классическій періодъ, иногда замѣняются простыми: напр., ἐρωτάω вмѣсто ἐπερωτάω (Мрк. VIII, 5), κρύπτω вм. ἀποκρύπτω (Мѳ. XI, 25), ἁθροίζω вм. συναθροίζω (Лк. XXIV, 33), δειγματίζω вм. παραδειγματίζω (Мѳ. I, 19), οχλέω вм. ἐνοχλέω (Дѣян. V, 16), τρέφω вм. ἁνατρέφω (Лк. IV, 16).

Другою характеристическою чертой новозавѣтнаго греческаго языка (какъ новѣйшаго греческаго и вообще народной рѣчи) является непропорціонально большое количество такъ называемыхъ уменьшительныхъ словъ въ его вокабулярѣ; среди нихъ мы находимъ: ἁρνίον, ηυναικάριον, ἐπίφιον, θυγάτριον, ἰςθύδιον, κλινάριον, κλινίδιον, κοράσιον, κυνἅριον, ὀνάριον, ὀψάριον, (παιδίον), παιδάριον, πινακίδιον, πλοιἅριον, ποίμνιον, προβἅτιον, σανδάλιον, στρουθίον, αχοινίον, φορτίον, ψιχίον, ὠτίον; встрѣчается даже уменьшительное отъ уменьшительнаго—βιβλαρίδιον. Нѣкоторыя изъ этихъ словъ совсѣмъ потеряли всякую уменьшительную силу, если только они когда-либо имѣли ее (ср., напр., θηρίον, κρανίον и пр.). Вмѣсто ὠτάριον (Мрк. XIV, 47. Ін.XVIII, 10) и ὠτίον (Мѳ. XXVI, 51) Лука (XXII, 50) ставитъ οῦς.

б) Но позднѣйшій греческій языкъ, какъ онъ представляется въ Новомъ Завѣтѣ, не только расширилъ вокабуляръ введеніемъ новыхъ словъ (или возобновленіемъ давно вышедшихъ изъ употребленія);—сверхъ сего онъ еще болѣе или менѣе измѣнилъ значенія многихъ терминовъ, удержавшихся отъ классическаго періода. Это видно по приводимымъ значеніямъ слѣдующихъ словъ: ἀκαταστασία „политическій безпорядокъ“, ἁνάκειμαι и α̇ναπίπτω „возлежать за столомъ“, ἀναλύω „разрѣшаться (отъ жизни)“, α̇ναστρέφομαι „вести себя“ (жить), ἀντίλημψις „помощь“, ἁποτάσσομαι „прощаться“, „отказываться“, ἀφανίζω „помрачать“, γενήματα „плоды земные“, δῶμα „крыша“, ἕντευξις „прошеніе“, ἑντροπή „стыдъ“ (посрамленіе), ἐρεύγομα „высказывать“, ἐροτάω „спрашивать“, εὐσχήμων „почетный“ по положенію („благообразный“), εὐχαριστέω „благодарить“, ζωοποιέω „возбуждать къ жизни“, „оживлять“, „животворить“, καταστολή „одежда“ (одѣяніе), ξύλον „дерево“, τἀ περίεργα „чародѣйства“, περισπάομαι „быть отвлеченнымъ“ (заботами и пр.), πτῶμα (безъ всякихъ присоединеній) „трупъ“, ῥύμη „улица“, στέλλομαι „удаляться“, στιγμή „мгновеніе“, συγκρίνω „сравнивать“, „истолковывать“, συςίστημι „устанавливать“, „доказывать“, σχολή „училище“ (школа), σώματα (безъ всякихъ присоединеній) „рабы“, τρώγω=ἑσθίω, φθάνω „спѣшить“, „поспѣвать“ (прибывать), χορτάζω „насыщать“ (о лицахъ), ὑπάρχω почти тоже, что ἐμί, χρηματίζω „быть названнымъ“ или „позваннымъ“ (получить повелѣніе). Когда измѣненіе не столь ясно, какъ въ отмѣченныхъ случаяхъ,—и тутъ иногда перемѣна въ частотѣ употребленія указываетъ на разность—по крайней мѣрѣ—въ оттѣнкѣ. Иллюстрація сему въ употребленіи βλέπω, θεωρέω и ο̇ράω для выраженія понятія видѣнія; ἕρχομαι, πορεύομαι и ὑπάγω для означенія хожденія; λαλέω и λεγω касательно говоренія. Съ этой стороны и въ древнія и въ новѣйшія времена бывали въ словахъ такія варіаціи соотвѣтственно вѣкамъ и мѣстностямъ.

Сверхъ того, много словъ, обычно бывшихъ прежде переходными, получили возвратный или средній смыслъ; напр., ἀπέχω (Лк. XV, 20), ἀπορίπτω (Дѣян. XXVII, 43), αὐξάνω, αὕξω (Мѳ. VI. 28. Еф. II, 21), ἐνυσχύω (Дѣян. IX, 19), ἐπιβάλλω (Мрк. IV, 37), κλίνω (Лк. IX, 12), παραδίδωμι (м. б. Мрк. IV, 29), στρέφω (Дѣян. VII, 42) и ихъ сложныя. Съ другой стороны, нѣкоторые средніе глаголы стали употребляться переходно или причинно: напр., βλαστάνω (Іак. V, 18), βλασφημέω (Мѳ. XXVII, 39), γονυπετέω (Mѳ. XVII, 14), διψάω и πεινάω (Mѳ. V, 6), ἑμπορεύομαι (2 Петр. II, 3), εὐδοκέω (Мѳ. XII, 18), μαθητεύω (Мѳ. XXVIII, 19). Интереснымъ случаемъ распространенія такого употребленія является фраза: ὃ γὰρ ἀπέθανεν… ὃ δὲ ζῇ (Рим. VI, 10).

Б. Эти факты направляютъ наше вниманіе къ грамматическимъ особенностямъ, какія представляетъ языкъ Новаго Завѣта на ряду съ позднѣйшимъ греческимъ вообще. Особенности этого класса—для формы ли то, или для конструкціи—менѣе многочисленны, чѣмъ тѣ, которыя—согласно общему закону возрастанія языка—затрагиваютъ его вокабуляръ.

а) Изъ особенностей формы нѣкоторыя встрѣчались въ разныхъ діалектахъ раннѣйшаго греческаго языка; таковы: βούλει, ὅψει, διδόασι, τιθέασι, ἑδαφιοῦσιν, ἠδυνάμην, ἥμελλε, ἡβουλήθην въ аттистическомъ; дат. п. γήρει, род. и дат. п. на -ης, -ῃ отъ именъ на -ρα (напр. μάχαιρα, πρῴρα, πλήμμυρα, σπεῖρα), наст. вр. γίνομαι, γινώσκω, также εἵτεν (εῖτα) по-iонійски; ἁφέωνται (вм. ἁφεῖνται)‚ ἥτω (вм. ἕστω)‚ ὅρνιξ (вм. ὅρνις) употреблены по-дорійски; ἑδυνάσθην—другая форма для ἡδυνήθην, ἑκάμμυσα (καμμύω), ῥήσσω (ῥάσσω)—эпическія; αποκτέννω (—κτείςω) по-эолійски. Корни другихъ особенностей могутъ бытъ въ народномъ предрасположеніи къ регулярности въ окончаніяхъ; напр., измѣненіе глаголовъ на -μι въ глаголы на -ω; окончаніе -σαι во 2-мъ лидѣ ед. ч., въ родѣ δύνασαι, καυχᾶσαι; спряженіе οῖδα,—δας,—δατε и пр., форма аориста ἕδωσα, ἕζησα, ἡμάρτησα, ῆξα отъ ἅγω и ῆξα (?) отъ ἥκω и под. Здѣсь есть наклонность къ опущенію приращенія въ давнопрош. вр., а особенно къ тому, чтобы давать 2-му аористу окончанія 1-го аориста, напр., εἵδαμεν, –αν, εἰπαν, ἕπεσα, –αν, ῆλθαν, ἐλθἅτω и пр., равно и въ прош. несоверш. отъ ἕχω мы находимъ εῖχαν и εἵχοσαν (такъ и ἑδίδοσαν, ἐδολιοῦσαν), обязанныя, безъ сомнѣнія, любви къ ассимиляціи по формѣ. Нѣкоторыя существительныя имѣютъ разные роды, напр. ὁ и ἡ—βάτος, ληνόχ, λιμος; ό τὸ—ἕλεος, ζῆλος, ῆχος (?), θεμέλιος—λιον, πλοῦτος, σκότος; ὴ νίκη и τὸ νῖκος, и даже двоякое склоненіе, напр., отъ δεσμός мн. ч.—μοί и μά, отъ ἕλεος –ου и –ους, σκότος –ου и –ους, равно и существительныя съ окончаніемъ на –ἀρχος, –αρχης (напр., ἑκατόνταρχος и ἑκατοντάρχης); другія обнаруживаютъ расположеніе къ формамъ несокращеннымъ, напр. ο̇στέα, ο̇στέων. Вѣроятно, тою же тенденціей къ ассимиляціи объясняется пристрастіе къ конечному -ν и въ существительныхъ, напр., άρσεναν, μῆναν, ἁσεβήν, ἁσφαλήν, συγγενῆν, χεῖραν—и въ глаголахъ, напр., 3-е л. мн. ч. прош. совр. вр. γεγοναν, ἕγνωκαν, εἵρηκαν, ἑώρακαν (ἑόρακαν), πέπτωκαν (πέπωκαν). Сему благопріятствовало и постепенное потемнѣніе разности между прош. совр. вр. и аористомъ (см. ниже подъ б), при чемъ, можетъ быть, этой именно причинѣ обязано появленіе окончанія –κες и –κας во 2-мъ лицѣ ед. ч. прош. сов. вр. Двойственное число исчезло, и самое слово δύο тяготѣетъ къ тому, чтобы сдѣлаться несклоняемымъ. Частицы покоя (ποῦ, ὅπου и пр.) вытѣсняли и замѣняли частицы движенія (ποῖ, ὅποι и пр.); εῖς широко употреблялось вмѣсто и въ значеніи τις, а πότερος (–ρον) исчезло (кромѣ Ін. VII, 17).

Неотчетливость или варіаціи произношенія сказываются въ неправильностяхъ написанія, — въ такихъ случаяхъ, какъ удержаніе μ въ разныхъ формахъ и производныхъ отъ λαμβάνω (напр., λήμψεσθαι, ἁνάλημφις и пр.); пренебреженіе къ ассимиляціи при сложеніяхъ съ ἐν и σύν, удвоеніе или неудвоеніе ν, ρ и нѣкоторыхъ другихъ буквъ (звуковъ), напр., γένημα; непостоянство касательно подвижного ν, элизіи и конечнаго ς въ ἅχρις, μέχρις, οὕτως. Смѣна разныхъ буквъ (звуковъ), напр., μαστός и μασθός, ζβέννυμι и σβέννυμι, σφυρίς и σπυρίς, αὐθείς и αὐδείς, ποταπός и ποδαπός, особенно же для гласныхъ εʹ, ε, η, ι, равно αι, ει усматривается тенденція къ такому сглаженію различій, которое увѣнчивается въ „итацизмѣ“ и новогреческомъ произношеніи.

Многія изъ этихъ неправильностей—и въ формѣ и въ произношеніи—усвоены издателями новозавѣтнаго текста въ согласіи съ употребленіемъ древнѣйшихъ существующихъ манускриптовъ, но насколько онѣ,—въ каждомъ данномъ случаѣ,—принадлежатъ собственно авторамъ или позднѣйшимъ писцамъ,—этотъ вопросъ можетъ быть рѣшенъ лишь послѣ того, когда другія почти современныя писанія будутъ изданы съ равною тщательностію въ такихъ деталяхъ, а равно при свѣтѣ накопляющихся свидѣтельствъ изъ надписей, папирусовъ и другихъ памятниковъ.

б) Синтаксическія особенности, которыя у Новаго Завѣта общи съ позднѣйшимъ и разговорнымъ греческимъ языкомъ, не менѣе достопримѣчательны, хотя ихъ меньше, чѣмъ касательно формы. Онѣ особенно сказываются въ конструкціяхъ глагола. Кромѣ намѣченныхъ во вводномъ параграфѣ этого трактата, можно упомянуть еще слѣдующія: общее исчезновеніе желат. наклоненія въ зависимыхъ (подчиненныхъ) предложеніяхъ; ослабленіе конструкцій съ ινα (каковое почти вытѣснило частицу ὅπως), получающихъ часто силу прежняго неопредѣл. наклоненія классическихъ писателей; смѣна ἐάν и ἅν; употребленіе ὅταν съ изъявит. наклоненіемъ (Апок. VIII, 1) и въ зависимыхъ предложеніяхъ для означенія неопредѣленной частоты; распространенное употребленіе ὅτι, а также неопредѣл. накл. цѣли, формы родит. пад. отъ неопред. накл. и неопредѣл. накл. съ ἑς и εἰς; рѣдкое употребленіе вопросительныхъ частицъ и примѣненіе εἰ въ прямыхъ вопросахъ (можетъ быть, евраизмъ); обычное поставленіе причастія наст. вр. вм. будущ. и вообще расположенность къ настоящему времени (спеціально λέγει, ἕρχεται и пр.) по любви къ живости и непосредственности; невыдержанное употребленіе причастія аориста, при фактической тенденціи къ изглажденію различія между аорист. и прош. сов. вр.; употребленіе ὅφελον въ качествѣ частицы желанія; предвареніе чрезъ ἅφες увѣщательнаго сослагат. накл. и плеонастическое употребленіе повелит. накл. отъ ὁρᾶν, βλέπειν (напр., ὁρᾶτε βλέπετε ἁπό и пр. у Μрκ. VIII, 15); тенденція μή къ захвату области οὐ, особенно съ неопредѣл. и причастіями, и стремленіе къ предотвращенію зіянія (hiatus); употребленіе сложнаго отрицательнаго οὐ μή; εἰμί съ причастіями описательно вмѣсто простого глагола; частое опущеніе εἰμί, какъ связки; небрежность въ поставленіи частицъ (напр., ἅρα Лк. XI, 20. 48, γε Лк. XI, 8, τοίνυν Евр. XIII, 13, ὅμως Гал. III, 15).

Народное стремленіе къ выразительности (эмфазису), обнаруживающееся во многихъ изъ отмѣченныхъ особенностей, сказывается—далѣе—въ употребленіи дѣйств. глагола съ возвратнымъ мѣстоименіемъ вм. средняго,—ἵδιος вмѣсто простого притяжательнаго мѣстоименія,—εῖς въ замѣну неопредѣленнаго τις и, вообще, ненужное нагроможденіе мѣстоименій;—ухищренія къ усиленію формъ сравненія, напр., ἐλαχιστότερος, μειζότεροτ, μᾶλλον περισσότερον, и употребленіе παρά и ὑπέρ со сравнит. или вмѣсто ἤ (однако одно ἤ по временамъ употребляется съ энергіею сравнительности, напр., Мѳ. XVIII, 9. Лк. XV, 7. 1 Кор. XIV, 19).—прибавленіе предлоговъ для усиленія простыхъ падежей. Употребленіе средн. рода ед. ч. прилагательнаго съ членомъ въ качествѣ существительнаго для абстрактныхъ существительныхъ, хотя встрѣчается и у классиковъ, однако же болѣе обычно у Апостола Павла и въ посланіи къ Евреямъ, а у позднѣйшихъ греч. писателей это становится бьющею въ глаза литературною манерой.

II. Арамейскій и еврейскій элементъ .

Обычно евраизмы Новаго Завѣта раздѣляются на два класса: а) „совершенные“ или чистые евраизмы, которые составляются изъ такихъ словъ, фразъ и конструкцій, для коихъ нѣтъ прецедентовъ или аналогій въ наличномъ греческомъ языкѣ, почему ихъ считаютъ перенесенными въ Н. 3. прямо изъ природнаго языка евреевъ, и б) „несовершенные“ евраизмы, состоящіе изъ евраистическихъ выраженій, которыя въ существенномъ находятся и въ греч. языкѣ, но употребленіе ихъ у новозавѣтныхъ писателей всего естественнѣе объясняется вліяніемъ ихъ природнаго языка. Однако при нашемъ скудномъ познаніи исторіи позднѣйшаго греческаго языка трудно установить границы второго класса, а для нашей настоящей цѣли гораздо удобнѣе слѣдовать усвоенной нами прежде классификаціи. При томъ и для точности впечатлѣнія касательно этого элемента въ Новомъ Завѣтѣ требуется скорѣе свободное и широкое представленіе фактовъ, чѣмъ слишкомъ ограничительное. Напр., слово σπέρμα со значеніемъ потомство можетъ быть прослѣжено до Эсхила и Пиндара, но болѣе чѣмъ тридцать случаевъ его употребленія съ такимъ смысломъ въ Новомъ Завѣтѣ вполнѣ уполномочиваютъ зачислять его въ категорію евраизмовъ.

А. Лексическіе евраизмы:—должно помнить, что изъ нихъ не всѣ впервые являются въ Новомъ Завѣтѣ.

а. Новыя слова.—Изъ нихъ 1) нѣкоторыя суть просто транскрибированныя семитическія слова, напр., ἀββά, ἀλληλοριά, ἀμην, γαββαθά, γολγοθά, κορβάς, πάσχα, ῥαββεί и пр., ῥακά, σαβαώθ, σατάν, σίκερα, ταλειθά, χερουβείν; 2) другія нѣсколько измѣнены на греческій ладъ, обыкновенно въ окончаніяхъ: таковы: βάτος, γέεννα, ζιζάνιον, (и какъ принято думать) κάμηλος, κιννάμωνον (къ коимъ съ вѣроятностію можно присоединить названіе нѣкоторыхъ другихъ растеній и пряныхъ кореньевъ, а также драгоцѣнныхъ камней, напр., κύμινον, λίβανος, συκάμινος, ὕσσωπος), σάπφειρος, κόρος, μαμωνᾶς, μάννα, σάτον, σάββατον.

б. Болѣе многочисленны слова и фразы, греческія по формѣ, но подъ еврейскимъ вліяніемъ принявшія новое значеніе; таковы: ἄγγελος, (ἀρχάγγελος), ὁ αἰὼν οῦτος (ἐκεῖνος, ὁ μέλλων), ἀνάθεμα (–τίζειν), γλῶσσα „народъ“, δέειν и λύειν „запрещать“ (связывать) и „позволять“ (разрѣшать), ὁ διάβολος, δόξα „сіяніе“, слава (τοῦ φωτός въ Дѣян. XXII, 11), δύναμις τοῦ οὐρανοῦ (о звѣздахъ), ἐνώπιον τοῦ θεοῦ „на судѣ Божіемъ“, ἐξομολογεῖσθαι „прославлять“ (исповѣдывать), ἐξορκιστής „заклинатель“, ἐπισκοπή о божественномъ „посѣщеніи“, μακροθυμέω „долготерпѣть“, νύμφη „невѣстка“, οἰκοδομεῖν въ переносномъ смыслѣ (?), ὄνομα „авторитетъ“ (власть), ὀφθαλμὸς πονηρός о зависти, ὀφειλέτης (–λήματα, по отношенію къ грѣху), περιπατεῖν и ὁδός въ техническомъ смыслѣ о ходѣ жизни, (ποιεῖν νόμον въ классическомъ греческомъ языкѣ „издавать законъ“, а) въ Новомъ Завѣтѣ ποιεῖν τὸν νόμον „исполнять, содержать законъ“, πορεύεσθαι „умирать“, также πορ. ὀπίσω τινός „дѣлаться послѣдователемъ кого-либо“, πορκεύειν (-νεία) объ идолослуженіи, πρόσωπον θαυμάζειν и λαμβάνειν, также εἰς πρόσωπον βλέπειν и пр. о наружности или внѣшности, σκάνδαλον (-λιζειν) въ фигуральномъ смыслѣ, σπέρμα „потомство“, φωτίζω о духовномъ просвѣщеніи.

Немало словъ относятся къ національнымъ учрежденьямъ, обычаямъ, историческимъ происшествіямъ и т. под.; таковы: ἁκροβυστία, ἀποδεκατόω, ἀποσυνάγωγος (ἀρχισυνάγωγος и пр.), οἰ ἄρτοι τῆς προθέσεως, γραμματευς, διαθήκη, διασπορά, δωδεκάφυλον, ἑγκαίνια (-νίζω), ἐπιγαμβρεὑω, εὐνουχίζω, θυσιαστήριον, τὸ ἱλαστηριον, καθαρ́ζω и κοινόω о левитски чистомъ и нечистомъ, κληρονομέω въ техническомъ употребленіи, λατρεία ритуальное служеніе („богослуженіе“), λυτρόω въ теократическомъ смыслѣ, μοσχοποιέω, νομοδιδάσκαλος, ὁλοκαύτωμα, πατριάχης, πεντηκοστή, πρεσβυτέριον, πρωσήλυτος, προφήτης, πρωτοκαθεδρία, πρωτοτόκια, σκηνοπηγία, υίὸς, τοῦ ἀνθρώπου (τοῦ θεοῦ), φυλακτήριον. Однако есть указанія, что нѣкоторые изъ этихъ терминовъ (напр., καθαρίζω, πρεσβυτέριον, προφήτης) въ ихъ религіозномъ примѣненіи были извѣстны и язычникамъ (Ad. Deissmann: Neue Bibelstudien, Marburg 1897; Bible Studies, Edinburgh 1909).

Другія слова возникли по восточной любви къ живости и обстоятельности; напр., ἀπερίτμητος τῇ καρδίᾳ, ἐν καρδίᾳ, λέγειν, ἡ καρδία ἡμῶν πεπλάτυνται, ἐν γεννητοῖς γυναικῶν, ἐν ἡμέραις ‛Ηρώδου, ἐνωτίζεσθαι, ἔσκαψε καὶ ἐβάθυνε, ζητεῖν τὴν ψυχήν τινος, καρπὸς τῶν χειλέων, ποτήριον въ фигуральномъ примѣненіи, σὰρξ καὶ αῖμα σπλαγχνίζεσθαι, στηρίζειν τὸ πρόσωπον, στόμα μαχαίρης, υἱός или τέκνον съ родит. пад., особенно абстрактнаго существительнаго (напр., εἰρήςης, βροντῆς, φωτός, ο̇ργῆς, ὑπακοῆς и пр.), равно χεῖλος τῆς θαλάσσης.

Но нѣкоторыя изъ этихъ фразъ съ равнымъ правомъ могутъ быть почитаемы за

Б. Грамматическіе евраизмы.—Большая разница въ строеніи между еврейскимъ и греческимъ языками служила препятствіемъ для свободнаго перенесенія характеристическихъ особенностей перваго языка во второй. У новозавѣтныхъ писателей грамматическое вліяніе родного языка сказывается скорѣе въ общемъ стилѣ выраженій; таковы, въ частностяхъ, замѣтная неопытность, неловкость въ употребленіи временъ (даже по сравненію съ современными имъ греческими авторами), простота конструкціи и такое сочиненіе предложеній, которое для грека могло бы показаться монотоннымъ, если и не нелогичнымъ. При томъ же не исчезли и пріемы, прямо напоминавшіе о еврейскомъ языкѣ. Между ними укажемъ на слѣдующія особенности:—не столь строгое употребленіе предлоговъ въ такихъ, напр., комбинаціяхъ: ἐν (ср. כְּ) не только въ сочетаніи съ глаголами, напр., εὐδοκεῖν, ο̇μνύειν и пр., но еще и въ инструментальномъ смыслѣ, напр., κράζειν ἐν φωνῇ μεγάλῃ (Апок. XIV, 15), ποιεῖν κράτος ἐν βραχίονι (Лк. I, 51), πολεμεῖν ἐν τῇ ῥομφαίᾳ τοῦ στόματος (Апок. II, 16);— εἰς (ср. ל) во фразахъ въ родѣ γίνεσθαι εἰς αὐδέν (Дѣян. V, 36), λαμβάνειν εἰς κληρονομίαν (Евр. XI, 8), λογίζεσθαι είς περιτομήν (Рим. II, 26), и вообще внесеніе его предъ вторымъ вин. пад. послѣ глаголовъ со значеніемъ „дѣлать“, „считать“ и пр., напр., είς προφήτην αὐτὸν εῖχον (Mѳ. III, 7. Ін. X, 5);—ἐπί (ср. צַל), напр., ἐλπίζειν ἐπί и пр.;—μετά (ср. צִס): μεγαλύνειν, ποιεῖν, ἔλεος μετά и пр. (Лк. I, 58. 72).—Перифрастическія выраженія для предлоговъ съ употребленіемъ для сего ὀφθαλμός (ср. כְּציני) Мѳ. XXI, 42. Лк. XIX, 42;—πρόσωπον (ср. לִציני) Дѣян. V, 41. Мрк. I, 2. Дѣян. XIII, 24;—στόμα (ср. כְּפִי) Мѳ. IV. 4. Лк. I. 70, צַל פִּי) 2Кор. XIII, 1. Мѳ. XVIII, 16;—χείρ (ср. כְּיַר) Iн. X, 39. Гал. III, 19. Дѣян. II, 23. VII, 35.—Употребленіе ἔμπροσθεν (Мѳ. XI, 26. XVIII. 14), ἐνώπιον (Дѣян. VI, 5), κατενώπιον (Еф. I, 4), κατέναντι (Рим. IV, 17), ο̇πισω (Лк. XIV, 27) въ качествѣ предлоговъ.—Плеонастическое употребленіе мѣстоименій (см. выше I. Б. б въ. концѣ), спеціально αὐτός (напр., Апок. II, 7. 17), которое прибавляется даже въ относительныхъ предложеніяхъ (Мѳ. III, 12. Мрк. VII, 25. Апок. VII. 2. 9 и пр.).—Употребленіе опредѣлительнаго род. пад. для выраженія качества (Лк. XVIII, 6. Іак. II, 4. I. 25).—Употребленіе (излишняго) καὶ ἐγένετο (или ἐγένετο δέ) предъ опредѣленіемъ времени или извѣстнаго случая.—Подражаніе еврейскому infinitivus absolutus чрезъ предвареніе глагола (родственнымъ словомъ въ дат. пад. (напр., ἐπιθυμίᾳ ἐπεθύμησα Лк. XXII, 15, χαρᾷ χείρει Ін. III, 29), или (въ цитатахъ) чрезъ предвареніе причастіемъ того же глагола (напр., βλέποντες βλέψετε Мѳ. XIII, 14; ср. картинное ἀναστάς или πορευθείς предъ глаголомъ).—Εἰ (ср. евр. אִס) во фразахъ безъ аподосиса въ качествѣ формулы клятвы или для выраженія энергическаго отрицанія (Евр. IV, 3. 5. Мрк. VIII, 12).—Неточное употребленіе ἀποκρίνομαι (ср. צׇנׇה), когда впереди нѣтъ собственно вопроса.—Προστίθημι (ср. יׇסַף) съ неопред. накл. для выраженія повторенія (напр., προσέθετο τρίτον πέμψαι Лк. XX, (11) 12).—Излишнее употребленіе ὄνομα (Мѳ. I, 21. Лк. II, 21; встрѣчается въ папирусахъ уже отъ 260 г. до р. Хр.).—Повтореніе числительнаго для указанія его раздѣлительнаго значенія (напр., δύο δύο Мрк. VI, 7; ср. συμπόσια συμπόσια, πρασιαὶ πρασιαὶ Мрк. VI, 39 сл. [и, вѣроятно,] ἡμέρᾳ καὶ ἡμέρᾳ 2 Кор. IV, 16).—οὐ… πᾶς равнозначуще съ οὐδείς.—Такія фразы, какъ τί ἐμοὶ καὶ σοί (Мрк. I, 24. Ін. II, 4), περὶ ἁμαρτίας, т. е. θυσία (Рим. VIII, 3?).

Большинство этихъ евраистическихъ формъ и конструкцій встрѣчаются также у LXX; трудъ ихъ, какъ переводный, во многихъ частяхъ буквальный, при томъ же сдѣланный лицами, изъ коихъ нѣкоторыя лишь несовершенно знали греческій языкъ, этотъ трудъ по строю своему еще болѣе евраистическій, чѣмъ Новый Завѣтъ. Но ошибочно принимать, что этотъ переводъ представляетъ типъ греческаго языка установившійся и дѣйствительно обращавшійся въ то время. Такое предположеніе несогласно съ историческимъ процессомъ. Конечно, въ основѣ своей этотъ языкъ воспроизводитъ народную греческую рѣчь періода Птоломеевъ, а потому отличительный его характеръ является скорѣе слѣдствіемъ преувеличеннаго почтенія переводчиковъ къ еврейскому священному тексту и ихъ механической передачи послѣдняго. Но все-же безспорно, что особенности греческаго языка раннѣйшихъ писаній LXX-ти, ставшія обычными среди іудеевъ разсѣянія по причинѣ религіознаго употребленія перевода въ теченіи цѣлыхъ поколѣній, должны были получить огромное вліяніе при формированіи своеобразнаго греческаго языка среди населенія іудейскаго племени. А при космополитическихъ сношеніяхъ этой націи за время между моментами происхожденія обѣихъ частей священнаго греческаго канона (LXX-ти и Новаго Завѣта) ничуть неудивительно, что явно евраистическія особенности стали свободно обращаться и въ коренныхъ греческихъ кругахъ. Значитъ, здѣсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, наша классификація примѣняется больше ради удобства, чѣмъ по строгой исторической точности. Мы не должны забывать о неясностяхъ, неизбѣжныхъ при недостаточности нашихъ наличныхъ познаній. Мы не должны истолковывать дѣло такъ, что первый примѣръ употребленія есть очевидное доказательство первоначальнаго происхожденія непремѣнно здѣсь и заимствованія другими именно отсюда. Мы не должны опускать изъ вида и той истины, что совпаденія въ народныхъ выраженіяхъ встрѣчаются въ многихъ языкахъ, слишкомъ удаленныхъ взаимно и не имѣющихъ между собою отношенія. Впрочемъ,—при всѣхъ этихъ неясностяхъ и оговоркахъ—общее вліяніе LXX-ти на Новый Завѣтъ, безъ сомнѣнія, было велико.

Но не все вліяніе на языкъ новозавѣтныхъ писателей шло только изъ еврейскаго и арамейскаго языковъ или отъ LXX-ти. Другіе языки, иностранные для греческаго, тоже оставили свои слѣды на этомъ языкѣ въ теченіи 1-го столѣтія, и нѣкоторые изъ этихъ слѣдовъ могутъ быть отмѣчены съ достаточною увѣренностію.

III. Другіе инородные элементы.

Преобладаніе Рима и его многообразныя оффиціальныя сношенія съ подвластными народностями, при каковыхъ сношеніяхъ, естественно употреблялся латинскій языкъ, заставляютъ ожидать, что мы найдемъ нѣкоторые слѣды латинской рѣчи въ народномъ языкѣ апостольскаго періода.

а. Лексическіе латинизмы въ Новомъ Завѣтѣ состоятъ главнымъ образомъ изъ юридическихъ и военныхъ терминовъ, именъ монетъ, предметовъ одежды, утвари и пр.; напр., ἀσσάριον, δηνάριον, ἔχω aestimo, κεντυρίων, κῆνσος, κοδράντης, κολωνία, κουστοδία, λεγεών, λέντιον, λιβερτῖνος, λίτρα (лат. libra?), μάκελλον, μεμβράνα, μίλιον, μόδιος, ξέστης, πραιτώριον, σικάριος, σιμικίνθιον, σουδάριον, σπεκουλάτωρ, αἱ ταβέρναι, τίτλος, φελόνης, φόρον, φραγέλλιον (-λόω), χάρτης?, χῶρος.

Встрѣчается болѣе четырехъ десятковъ латинскихъ именъ лицъ и мѣстъ, равно какъ техническіе термины ὁ Σεβαστός (Augustus) и Καῖσαρ.

Попадаются латинскія фразы: ἐργασίαν δοῦναι (operam dare), τὸ ἰκανὸν λαμβάνειν (satis accipere), τὸ ἰκανὸν ποιεῖν (satis facere), συμβούλιον λαμβάνειν (consilium capere). Слѣдуетъ отмѣтить также σὺ ὄψῃ (Мѳ. XXVII, 4 tи videris), ὄψεσθε αὐτοί (Дѣян. XVIII, 15).

б. Прослѣдить съ увѣренностію вліяніе латинскаго языка на грамматику Новаго Завѣта гораздо труднѣе, чѣмъ по отношенію къ еврейскому языку; причина сего въ болѣе близкомъ сходствѣ по структурѣ между языками латинскимъ и греческимъ. Однако думаютъ, что слѣды этого вліянія могутъ быть находимы—съ большею или меньшею отчетливостію—въ слѣдующихъ конструкціяхъ:—предрасположеніе къ ὅτι и ἵνα по сравненію съ винит. пад. и неопредѣленнымъ накл. (ср. увеличивающееся употребленіе ut послѣ impero, rogo и пр., aequum est, mos est etc.): возобладаніе сослагат. накл. надъ желательнымъ послѣ формъ историческихъ временъ: тенденція къ потемнѣнію разности между прош. сов. и аористомъ: употребленіе ἀπό предъ родит. пад. послѣ φυλάσσειν и другихъ глаголовъ опасенія (ср. cavere ab): исключительное употребленіе только неопред. накл. (даже неопред. страд. зал.) послѣ κελεύειν: употребленіе винит. пад. послѣ προέρχεσθαι (ср. praeire aliquem),—дат. пад. послѣ γαμέω-ομαι (connubeo alicuі), ἐκ послѣ νικάω (ср. victoriam ferre ex); ὅς въ равномъ значеніи съ καὶ οῦτος (ср. qui=et hic) для продолженія рѣчи въ сочиненной части предложенія; поставленіе впереди предлоговъ ἀπό и πρό при точныхъ опредѣленіяхъ времени и мѣста; повсюдное опущеніе восклицанія (ῶ) предъ звательн. пад.; употребленіе предлога σύν въ смыслѣ καί.

Б. Но ходившій во дни Господа Христа греческій языкъ воспринялъ и другіе инородные элементы изъ языковъ, употреблявшихся въ разныхъ провинціяхъ имперіи. Это опять главнымъ образомъ были обозначенія мѣстныхъ (туземныхъ) предметовъ или обычаевъ. Сюда могутъ быть причислены слѣдующія:—βαίον, βίβλος (βύβλος), σίναπι, σινδών (однако ср. ̔́Ινδος,  Sind), признанныя египетскими; κράβαττος (ср. лат. grabatus), παρεμβολή, ῥύμη (?)—македонскія; ἀγγαρεύω (см. однако Эсхила Агамемнон. 282), γάζα, σανδάλιον (-δαλον)—персидскія; ἀῤῥαβών—финикійское; ῥέδη (-δα)—галльское или кельтское; βουνός—киренское и сицилійское. Однако нѣкоторыя изъ этихъ словъ уже издавна натурализовались въ греческомъ языкѣ.

IV.

Но наиболѣе ясно различаемый элементъ греческаго новозавѣтнаго языка есть религіозный элементъ. Здѣсь центръ и душа всего предмета. Новозавѣтный языкъ не просто смѣсь различныхъ лингвистическихъ пережитковъ, не механическое сочетаніе ингредіентовъ. Его жизненность покоится на его животворящемъ духѣ. Это открывается на каждой страницѣ. Читатель переносится въ новое царство мысли и вводится въ новый типъ жизни. То и другое производило свое естественное дѣйствіе на рѣчь первыхъ вѣрующихъ. Но именно потому, что сущность этого языка состоитъ въ новомъ духѣ его, онъ и не поддается анатомическому расчлененію. Это свойство проникаетъ всюду подобно атмосферѣ, но неосязаемо, какъ благоуханіе. Поэтому всякій перечень такихъ особенностей будетъ до крайности несоотвѣтствующимъ своему объекту. Немногія частности приводятся, какъ такія, которыя лучше всего указываютъ характеристическія качества.

А. Религіозный элементъ въ лексическихъ примѣненіяхъ. Много новозавѣтныхъ словъ, означающихъ конкректные предметы или внѣшнія учрежденія и отношенія, были заимствованы изъ іудейства; они разсмотрѣны выше (см. II. А. а и б). Поэтому теперь мы ограничимся главнымъ образомъ терминами болѣе внутренняго или духовнаго характера.

а) По самой природѣ вещей понятно, что совсѣмъ новыя слова сравнительно рѣдки, и всякій возможный списокъ ихъ будетъ возбуждать сомнѣнія и вызывать пересмотры, ибо наши теперешнія познанія несовершенны. Но, пожалуй, наиболѣе отличаются съ этой стороны слѣдующія слова, которыя заслуживаютъ упоминанія: ἀγαθοποιία, αἰσχροκερδῶς, ἀκατάκριτος, ἀλίσγημα, ἀνακαινόω (-καίνωσις), ἀντιμισθία, ἀντίχριστος, ἀπέκδυσις, ἀπελεγμός, αὐτοκατάκριτος, ἀφιλάγαθος, ἀφιλάργυρος, βαττολογέω, δαιμονιώδης, δικαιοκρισία, δίλογος, διώκτης, δοκιμή, ἑγκομβόομαι, ἐθελοθρησκία, εἰδωλολατρία и пр., ἐπιούσιος, ἐτεροδιδασκαλέω, εὐαγγελιστής, εὐμετάδοτος, εὐπροσωπέω, θεοδίδακτος, ἰσάγγελος, καλοδιδάσκαλος, καρδιωγνώστης, καταθεματίζω, κενοφονία, λογομαχέω (-χία), ὀλιγόπιστος (-πιστία), ὀρθοποδέω, ὀφθαλμοδουλία, πληροφοπία, πολύσπλαγχνος, προσωπολήμπτης (-λημπτέω, -λημψία), πρωτοκαθεδρία, συνζωοποιέω, συνκακοπαθέω, συνκακουχέω, συνσταυρόω, σύνψυχος, φρεναπατάω ()πάτης), φυσιόω ()σίωσις), χρηστεύομαι, ψευδάδελφος, ψευδαπόστολος (и другія сложныя съ ψευδο-).

Несравненно болѣе достопримѣчательны б) Новыя значенія, какія новая вѣра сообщила старымъ терминамъ.

Нѣсколько этихъ значеній—техническаго или ритуальнаго значенія, напр., ἀδελφός о братѣ-христіанинѣ, τὸ ἀντίτυπον (τύπος), ἀποστολή (-λος,  въ оффиціальномъ (должностномъ) смыслѣ), ἀρχαί, ἐξουσίαι  и пр. объ Ангелахъ, βάπτισμα, γλῶσσα о „дарѣ языковъ“, διάκονος, ἐκκλησία (ср. ἐκλεκτοί, κλητοί), ἐπίσκοπος, εὐαγγέλιον (-λιστής), ἱερεῖς о христіанахъ, παράδεισος (2 Кор. XII, 4), ὁ παράκλητος, προφητεύω (-φήτης) о христіанской функціи (ср. выше II. А. б), ὁ χριστός.

Но христіанское вліяніе сказалось въ большемъ или меньшемъ измѣненіи всего новозавѣтнаго вокабуляра. Ходившіе прежде слова—въ немъ возвышены, одухотворены, преображены, а старые термины приведены въ новыя соотношенія; сіявшимъ уже концепціямъ приданъ блескъ; выраженія для инстинктивныхъ сужденій и влеченій человѣческихъ получили существенное значеніе и облеклись божественнымъ величіемъ. Эта преобразующая сила, будучи разсѣянной въ разной степени, не можетъ (—какъ и было сказано—) быть представлена съ соотвѣтствующею точностію на изолированныхъ частностяхъ. Для попытокъ этого рода у насъ нѣтъ здѣсь и мѣста. Посему будутъ предложены лишь немногіе термины, изученіе коихъ, по нашему убѣжденію, послужитъ къ наибольшему удостовѣренію сдѣланныхъ сейчасъ заявленій. Такія слова, какъ ἀγάπη, εἰρήνη, ζωή, πίστις, συνείδησις, σωτηρία, χάρις свидѣтельствуютъ о христіанской мощи къ возвышенію языка до новаго уровня. Слова со „свѣтскими“ отношеніями, напр. κόσμος,—съ національнымъ примѣненіемъ, какъ οι̇ ἅγιοι, ὁ λαὸς τοῦ θεοῦ (Евр. ΙV, 9), ʼΙσραήλ (Рим. IX, 6),—изъ повседневной жизни, въ родѣ ὁδός, παγίς, πρόσκομμα, φαρτίον, даже для самыхъ составныхъ частей человѣческаго существа—σάρξ, ψυχή, πνεῦμα:—всѣ они приняли этическое значеніе, для коего позднѣйшее философское ихъ употребленіе было лишь нѣкоторымъ предвареніемъ. Рабское слово—ταπεινοφροσύνη было облагорожено; терминъ—σταορός, говорившій о позорѣ, былъ увѣнчанъ ореоломъ славы. Выразительность, сообщенная другимъ словамъ, повела къ тому, что они сдѣлались кардинальными терминами догматическихъ разсужденій въ теченіе цѣлыхъ христіанскихъ столѣтій: свидѣтели сему δικαιόω и сродныя, ἀπολύτρωσις, ἀπώλεια, ἑπιστρέφεσθαι, ἕργα, θάνατος, μετάνοια и пр.

Б. Даже въ грамматическомъ отношеніи сказывается вліяніе новой религіозной мысли, свидѣтельствуя о ея оплодотворяющей силѣ. Возьмемъ для образца πιστέω, для коего въ Новомъ Завѣтѣ имѣется до полдюжины конструкцій (каковы: независимо; съ дат. пад.; съ εἰς и вин. пад.; съ ἐπί и съ вин. или дат. пад.; съ ἐν и дат. пад.; съ винит. пад. объекта). ʼΕλπίζειν, ὁμολογεῖν и другія слова получили сходное увеличеніе конструкцій ради христіанскихъ концепцій (ср. А. Buttmann, Grammatik des Neutestamentlichen Sprachidioms, Berlin 1859, § 133, 4 ff., S. 151 ff.), а богатство наводящихъ указаній въ такихъ фразахъ, какъ ἐν Χριστῷ, ἐν κυρίῳ,  полно поучительности (ср. G. А. Deissmann, Die neutest. Formal „in Christo Jesu“ untersucht, Marburg 1892).

V.

Однако то обстоятельство, что Новый Завѣтъ образуетъ литературный памятникъ, имѣющій свои собственныя отличительныя лингвистическія особенности, не должно закрывать отъ насъ и другого факта, что въ немъ есть значительная разность по языку и по стилю въ отдѣльныхъ частяхъ. Единственность этого сборника и пользованіе имъ въ качествѣ законоположительнаго источника и свидѣтеля христіанской истины, конечно, склоняютъ насъ къ выдѣленію его изъ исторической связи съ литературою непосредственно предшествующаго и послѣдующаго періодовъ, располагая прямо объединять всѣ новоз. книги въ нѣчто цѣлое. Но въ этомъ сборникѣ заключены труды писателей десяти. Положеніе, что „всѣ они употребляютъ одинъ и тотъ же языкъ“, сразу требуетъ ограниченія, что „не всѣ они пользовались имъ одинаковымъ образомъ“. Напр., три первыя Евангелія—при всѣхъ указаніяхъ своихъ на общую первооснову—содержатъ въ нынѣшней формѣ безспорные признаки индивидуальности разныхъ своихъ питателей. Частое употребленіе τότε (ἀπὸ τότε—до 90 разъ), ἡ βασιλεία τῶν οὐρανῶν (до 33 разъ), ἵνα (ὅπες) πληρωθῇ (τὸ ῥηθέν и пр., до 12 разъ), ὁ πατὴρ ὁ ἐν (τοῖς) οὐρανοῖς или ὁ οὐράνιος (20 разъ), προσέρχεσθαι (51 разъ), συνάγειν (24 раза), ἀναχωρεῖν (10 разъ) и пр. явно выдѣляютъ личность св. Матѳея. Употребленіе εὐθύς (до 40 разъ), живописующихъ причастій, уменьшительныхъ именъ и латинизмовъ и—при всемъ изяществѣ—наклонность къ усиленію чрезъ повтореніе равнозначущихъ реченій (напр., διοπαντὸς νυκτὸς καὶ ἡμέρας V, 5; ἔσωθεν ἐκ τῆς καρδίας VII, 21; νῦν ἐν τῷ καιρῷ τούτῳ X, 30; σήμερον ταύτῃ  ῇ νυκτί XIV, 30) и пр.:—вотъ нѣкоторыя изъ характеристическихъ чертъ, не менѣе особенныхъ для второго Евангелиста. Сравненіе отдѣленій, общихъ у св. Луки съ другими двумя синоптиками, обнаруживаетъ особенный литературный типъ его фразеологіи, а тожество того или иного отрывка (по содержанію) съ параллельными только обрисовываетъ съ большею рельефностію разность по языку. Св. Лука отличается отъ другихъ синоптиковъ любовію къ неопред. накл. (ἐν τῷ съ неопред. 37 разъ, τωῦ съ неопред. 25 разъ), къ καὶ ἐγένετο или ἐγένετο δέ (43 раза), δὲ καί (29 разъ), καὶ αὐτός (28 разъ), σύν (25 разъ), πορεύομαι (50 разъ), ὑποστρέφειν (22 раза), ἐνώπιον (20 разъ), ἕμπροσθεν (10 разъ). Разительно семитическая окраска первыхъ главъ и разности въ его языкѣ между Евангеліемъ и книгою Дѣяній, безъ сомнѣнія, могутъ быть относимы въ значительной мѣрѣ и на долю его источниковъ. Термины λόγος, σκοτία (σκότος), φῶς ζωή (αιώνιος), ἀλήθεια, δόξα, κρίσις, κόσμος, μαρτψρέω (-ρία), γινώσκω, πιστεύω,  фразы ἀμὴν ἀμὴν, ἁμαρτίαν ἕχειν, γεννηθῆναι ἐκ (τοῦ) θεοῦ (или πνεύματος), εῖναι ἐκ (τοῦ κόσμος  и пр.), ἡ ἐσχάτη ἡμέρα, ὁ υἱός ὁ πατήρ и пр. сразу познаются нами въ качествѣ характеристическихъ особенностей св. Іоанна, какъ еще отличительны для него краткія и простыя сентенціи и ихъ асиндетическое (безъ посредства союзовъ) сочетаніе, координація и параллелизмъ конструкцій (достойно замѣчанія ἀπεκρίθη καὶ εῖπεν), повторенія словъ, евраизмы (χαρᾷ χαίρει III, 29, υἱοὶ φωτὸς XII, 36, ὁ υἱὸς τῆς ἀπωλείας XVII, 12), усилительныя указательныя мѣстоименія, сложныя частицы (καίτοιγε, ὅμως μέντοι), ослабленное ἵνα и—особенно—повторяющееся οῦν, которое часто обозначаетъ лишь простой переходъ, а не логическую послѣдовательность.

Отличительный и собственный вокабуляръ св. Апостола Павла слишкомъ бросается въ глаза и хорошо извѣстенъ, чтобы задерживаться на немъ. У него встрѣчаются абстрактныя слова: ἀγαθωσυνη, ἁγιωσύνη, ἁγνότης, ἁπλότης, δικαιοκρισία, δικαίωσις, δοκιμή, ἐνέργεια, ἑνότης, ἐξανάστασις, ἐπιπόθησις, εὐσχημοσύνη, ἱκανότης, ἱλαρότης, καινότης, κενοδοξία, μεθοδία, μωρολογία, ὁφθαλμοδουλία, πεποίθησις, πιθανολογία, πιότης, προσαγωγή, σκληρότηχ, υἱοθεσία;—сложныя: ἀκατακἀλυπτος, ἀλάλητος, ἀμεταμέλητος, ἀμετανόητος, ἀναπολόγητος, ἀνεκδιήγητος, ἀνεξερεύνητος, ἀνεξιχνίαστος, ἀνθρωπάρεσκος, ἀνταναπληρόω, ἀπαρασκεύαστος, ἀποκαραδοκία, ἀπορφανίζω, ἀποτολμάω, ἐθελοθρησκία, ἐπαναμιμνήσκω, ἑτεροδιδασκαλέω, ἑτεροζυγέω, εὐπρωσοπέω, θηριομαχέω, ἱσόψοχος, ο̇λιγόψυχος, καταβραβέω, κατοπτρίζομαι, κενοδοξία, κοσμοκράτωρ, μετασχηματίζω, ὁρθοποδεύω, παρεισέρχομαι, προενάρχομαι, προσαναπληρόω, συνυπουργέω, συνυπακρίνομαι, ὑπερεντυγχάνω; частицы: ἀλλὰ μενοῦγγε, ἄρα οῦν, ἐάν τε γάρ, ἐκτὸς εἱ μή, οὐ μόνον δὲ ἀλλὰ καί, τὲ γὰρ… ὁμοίως δὲ καί, ὑπερεκπερισσοῦ, ὡσπερεί, ὡς ὅτι. Не менѣе извѣстны и характеристическія особенности стиля Павлова:—длинныя и иногда запутанныя сентенціи, всякія приложенія и распространенія при помощи причастій, непреодолимый напоръ мыслей, царственное невниманіе къ деликатностямъ конструкціи при ея окончаніи, когда значеніе подавляетъ фразеологическое выраженіе.

Выдѣляется школьная риторическая періодичность посланія къ Евреямъ. Конечно, самое свойство темы вело къ употребленію многихъ словъ и конструкцій, находимыхъ у LXX-ти, но общая атмосфера его вокабуляра, какъ и стиля,—литературная. Классическую фразеологію напоминаютъ ὡς ἕπος εἰπεῖν и ἕμαθεν α̇φʼ ῶν ἔπαθεν. Разнообразное употребленіе частицъ—δήπου, ἐάνπερ, καθώσπερ, καίπερ, καίτοι, μετέπειτα, τε (τε γάρ) и искусственно неопредѣленное τοῦ (II, 4. IV, 4)—тоже удостовѣряютъ культурность. Таковы же описательныя фразы ἀρχὴν λαμβάνειν (=ἅρχεσθαι), πεῖραν λαμβάνειν (однако ср. ὑπόμνησιν λ 2 Тим. I, 5, λήθην λ 2 Петр. I, 9 и пр.) и термины въ родѣ αἰσθητήριον, ἀπαύγασμα, ἔγγυος, ἔλεγχος, ἕξις, εῖς τὸ διηνεκές, πρόσφατος, τραχηλίζειν, χαρακτήρ. Явно сказывается и позднѣйше—греческая любовь къ звучнымъ словамъ (см. выше): напр., ἀγενεαλωόγητος, αἱματεκχυσία, ἀκατάλυτος, ἀμετάθετος, ἀνασταυρόω, ἀντικαθήστημι, ἀπαράβατος, ἀφομοῦσθαι, δυσερμήνευτος, ἐπεισαγωγή, εὐπερίστατος, καταγωνίζεσθαι, μετριοπαθεῖν, μισθαποδοσία, ὁρκωμοσία, συνεπιμαρτυρεῖν и пр. свидѣтельствуютъ о семъ. Одна изъ достопримѣчательныхъ грамматическихъ особенностей посланія къ Евреямъ заключается въ употребленіи прош. сов. времени почти равнозначительно съ аористомъ (напр., XI, 17. 28: достойна вниманія и координація обоихъ въ первомъ мѣстѣ), въ согласіи съ растяжимостію позднѣйшихъ и менѣе культивированныхъ писателей (впрочемъ, ср., напр., и Апок. V, 7. VIII, 5 и пр.).

Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ посланіе св. Іакова сходно по характеристическимъ особенностямъ съ посланіемъ къ Евреямъ. Разумѣется, по стилю первое совершенно отлично: онъ изящный, отрывистый, живой, острый, по временамъ живописный, если не сказать—поэтическій. Но въ его вокабулярѣ равно господствуютъ разнообразіе и обширность, а по искусному пользованію греческимъ языкомъ этотъ писатель не ниже никого изъ другихъ новозавѣтныхъ писателей. Особенны для него сложныя ἀδιάκριτος, ἀκατάστατος, ἀνέλεος, ἀπείραστος, ἀποκυέω, ἀφυστερέω, δαιμονιώδης, θανατηφόρος, κακοπαθία, κατιόομαι, νομοθέτης, πολύσπλαγχνος, σητόβρωτος, χρυσοδακτύλιος, „книжные“ термины ἀποσκίασμα, βρύω, ἔμφυτος, ἐνάλιος, κατήφεια, ὄψιμος, παραλλαγή, ῥυπαρίασ, τροπή, τροχός, τρυφάω и картинныя ἀνεμίζω, αὐχέω, δίψυχος, εὐπρέπεια, ο̇λολύζω, ῥιπίζω, σήπω, φλογίζω, φρίσσω, χαλιναγωγέω. Это посланіе имѣетъ до семидесяти словъ, свойственныхъ только ему, между тѣмъ посланіе къ Евреямъ, которое почти втрое больше, превосходитъ это количество едва на сотню, а 1-е Петрово, почти равное по величинѣ съ Іаковлевымъ, менѣе, пожалуй, на десятокъ по числу своихъ особенныхъ терминовъ. Думаютъ, что нѣкоторыя изъ Іаковлевыхъ словъ,—напр.,—πολύσπλαγχνος, χρυσοοδακτύλιος,—образованы самимъ писателемъ.

Пропорціонально своему краткому объему—посланіе св. Іуды столь же характерно по терминологіи, какъ и Іаковлево. Слова и фразы въ родѣ ἀποδιορίζω, ἄπταιστος, ἐκπορνεύω, ἐπαγωνίζωμαι, ἐπαφρίζω, μεμψίμοιρος, παρεισδύω, σπιλάς, φθινοπωρινός, πρὸ παντὸς τοῦ αἰῶνος, θουμάζοντες πρόσωπα достаточно обозначаютъ его индивидуальность.

Вокабуляръ Петровыхъ посланій представляетъ то явленіе, что изъ ста двадцати и одного словъ, находимыхъ въ нихъ и не встрѣчающихся болѣе въ Новомъ Завѣтѣ, только одно (ἀπόθεσις)—общее для обоихъ посланій, между тѣмъ каждое изъ нихъ содержитъ, приблизительно, по равному количеству особенныхъ терминовъ, а именно: первое около шестидесяти трехъ, второе до пятидесяти семи, хотя по объему они относятся почти какъ семь къ пяти.

Апокалипсисъ, самый яркій евраистическій и оріенталистическій обращикъ литературы въ Новомъ Завѣтѣ, обязанъ своею лингвистическою индивидуальностію не столько вокабуляру (—хотя лишь ему свойственны слова и фразы въ родѣ βασανισμός, δράκων (о діаволѣ), ἐγχρίω, ἐνδώμησις, ζηλεύω, ἡμίωρον, ὁ θάνατος, ὁ δεύτερος, θειώδης, τὸ ἱππικόν, κατάθεμα, κατήγωρ, κολλούριον, κρυσταλλίζω, ἡ κυριακὴ ἡμέρα, μεσουράνημα, ὅπου… ἐκεῖ, πελεκίζω, ποταμοφόρητος, τὸ σιρικόν, στρηνιάω, τιμιότης—), сколько неустранимому невниманію къ принятымъ условностямъ греческой грамматики, чему образцы ὁ ἀμήν, ἀπὸ ὁ ὢν καὶ ὁ ῆν καὶ ὁ ἑρχόμενος, ἀνὰ εῖς ἕκαστος, δὶς μυριάδες, ὅμοιον υἱὸν ἀνθρώπου, φωνη λέγων, ἡ οὐαί, οὐαί вь сопутствіи винит. пад. (VIII, 13. XII, 12), ἐδόθη μοι κάλαμος… λέγων и пр.: сюда же можно причислить наклонность къ употребленію именит. пад., хотя здѣсь дѣло не столь ясно въ указанномъ смыслѣ (ср. I, 5. II, 18. III, 12. VII, 4. IX, 14. XIV, 12. 14. XIX, 11). Отступленія отъ обычныхъ законовъ греческой конструкціи повременамъ столь смѣлы и капризны, что иногда возбуждается даже вопросъ, не есть ли этотъ трудъ—по крайней мѣрѣ, частію—механическое воспроизведеніе арамейскаго оригинала?

Неотрицаемая индивидуальность нѣкоторыхъ новозавѣтныхъ писателей побуждаетъ насъ предостеречь противъ увѣреннаго преувеличенія маленькихъ варіацій во фразеологіи до степени доказательства различія по авторству или существенной разницы по мысли. Измѣненія въ вокабулярѣ писателя, даже въ его стилѣ, могутъ вызываться обсуждаемымъ предметомъ, или характеромъ и обстоятельствами адресуемыхъ лицъ, а то бываютъ ничѣмъ инымъ, какъ разными манерами, которыя временами овладѣваютъ и потомъ смѣняются новыми у всѣхъ писателей — кромѣ самыхъ опытныхъ. Напр., уже отмѣчено (см. W. Н. Simcox, The Writers of the New Testament, p. 37), что св. Павелъ для выраженія „во всемъ“ употребляетъ ἐν πάντι въ посланіяхъ къ Ѳессалоникійцамъ и Коринѳянамъ (12 разъ), а въ пастырскихъ посланіяхъ ἐν πᾶσιν (6 [5]Касательно отношенія LXX-ти и греческаго Новаго Завѣта нѣсколько отлично и болѣе выразительно говоритъ извѣстный спеціалистъ въ этой области, Берлинскій профессоръ Д-ръ Адольфъ Дейсманъ въ статьѣ Die Griechische Bibel въ журналѣ „Die Studierstube“ I (Stuttgart 1903), 1, S. 10-13. У него мы читаемъ слѣдующее:
„Греческая Библія! Здѣсь изслѣдователь въ яркомъ освѣщеніи видитъ предъ собою эллинизованный міръ въ вѣкъ религіознаго поворота. Покоритель и преобразователь міра, — эллинизмъ существенно послужилъ восходу этого свѣта, когда въ застарѣлую почву кругомъ бассейна Средиземнаго моря было брошено быстро восходящее зерно греческой міровой культуры: — въ государствѣ и обществѣ, въ наукѣ и искусствѣ, въ нравѣ, языкѣ и религіи—вездѣ по берегамъ Средиземнаго моря идетъ процессъ эллинизаціи, то болѣе сильной, то болѣе слабой, но всегда съ распространеніемъ греческой рѣчи.
„Въ это время—почти на поворотѣ второго и перваго вѣка до р. Хр. — случилось, что на островѣ Делосѣ были убиты двѣ іудейскія дѣвушки, Гераклея и Мартина. Невинно пролитая кровь вопіетъ объ искупленіи, но никому неизвѣстны убійцы. Тогда въ великій день искупленія (очищенія) оставшіеся возносятъ къ Богу отцовъ своихъ молитву, да отвѣтствуетъ на ихъ пламенныя прошенія мщеніе Господа и Ангеловъ его надъ нечестивыми убійцами,—и эти моленія касательно отомщенія они увѣковѣчиваютъ въ мраморѣ надъ гробницами убитыхъ на делосскомъ островѣ мертвыхъ Реніи.
„Сохранившійся въ оригиналѣ доселѣ—текстъ этихъ іудейскихъ молитвъ о мщеніи на о. Реніи (см. статью Дейсманa Die Rachgebete von Rheneia въ „Philologus“ LXI, N. F. XV (1902), S. 252-265) показываетъ намъ, что іудеи Делоса около 200 г. до р. Хр. уже владѣли греческимъ Ветхимъ Завѣтомъ. Этотъ отдѣльный примѣръ знаменателенъ. Изъ него мы видимъ, что со своей родины на берегахъ Нила переводъ LXX уже перешелъ на широкій просторъ „разсѣянія“, сталъ книгою изъ міра эллинизованнаго для міра эллинизованнаго. Конечно, это—восточная книга по своему духу, но въ формальномъ и матеріальномъ отношеніи она приспособлена къ потребностямъ западнаго міра, почему есть западновосточная книга (ср. трактатъ Дейсмана Die Hellenisierung des semitischen Monotheismus въ „Neue Jahrbücher für das kiassische Altertum, Geschichte und deutsche Literatur“ 1903, S. 161-177, и въ оттискахъ отсюда съ сохраненіемъ пагинаціи журнала). Это—книга не въ смыслѣ искусственной литературы того времени, потому что облечена не въ одежду искусственнаго языка. Но она есть книга для народа, ибо (не устраняя во многихъ мѣстахъ чуждыхъ для грека семитическихъ призвуковъ еврейскаго оригинала) говоритъ, въ общемъ, принятымъ языкомъ среднихъ и низшихъ слоевъ, какъ особенно ясно по ея запасу словъ и по образованію формъ. По мѣстамъ въ однѣхъ книгахъ больше, въ другихъ меньше—непонятна она человѣку эллинизированнаго міра, но въ цѣломъ—вмѣсто масштаба современной народной рѣчи—къ ней нельзя примѣнять поспѣшное сужденіе на основаніи аттической искусственной прозы, будто это была непонятная книга. Напротивъ, какъ цѣлое, она есть народная книга перваго ранга, даже міровая книга. Если оцѣнивать историческое значеніе предмета по его историческому дѣйствію, то какъ мала, — напримѣръ,—книга Поливія подлѣ LXX! Изъ всѣхъ дохристіанскихъ памятниковъ греческой письменности можетъ быть поставленъ рядомъ съ греческою Библіей по своему историческому дѣйствію только Гомеръ, хотя этотъ Гомеръ, не смотря на свое огромное распространеніе, никогда не былъ Библіей. Кто беретъ въ свои руки Библію LXX-ти, тотъ имѣетъ предъ собою книгу, которая была Библіей іудейскаго мірового „разсѣянія“ и прозелитовъ изъ язычниковъ, была Библіей Апостола Павла и первохристіанской всемірной миссіи, была Библіей всего говорившаго погречески христіанскаго міра, была матерью рожденныхъ отъ нея другихъ вліятельныхъ переводовъ и, наконецъ, матерью также и греческаго Новаго Завѣта?
„Правда ли это? Дѣйствительно ли Библія LXX-ти есть матерь греческаго Новаго Завѣта?
„Въ томъ смыслѣ, какъ мы осмѣливаемся защищать этотъ тезисъ, понять его не трудно.
„Конечно. Іисусъ Христосъ пришелъ бы и безъ LXX-ти. Конститутивнымъ факторомъ для Его Евангелія является не греческій, но семитическій Ветхій Завѣтъ. Христіанство первоначальное стоитъ на почвѣ не греческаго Ветхаго Завѣта. Но распространитель Евангелія—Апостолъ Павелъ исторически непонятенъ безъ LXX-ти; онъ не только великій христіанинъ Христовъ, но и великій христіанинъ LXX-ти. И все первохристіанство,—поскольку оно христіанство миссіонерское,--утверждаясь на Господѣ Спасителѣ и Евангеліи, опирается и на Библію LXX-ти. Чрезъ всѣ посланія Павловы и другіе первохристіанскіе тексты проходятъ серебряныя прослойки словъ LXX-ти. Однако мы говоримъ о Библіи LXX-ти, какъ матери Новаго Завѣта, не въ томъ смыслѣ, будто безъ LXX-ти не могли бы произойти отдѣльныя части Новаго Завѣта. Нѣтъ,— эти отдѣльныя части возникли, какъ эхо благовѣстія Христова и какъ отраженіе личности Христовой. Но въ своемъ содержаніи онѣ безконечно много обязаны Библіи LXX-ти и—что здѣсь самое главное—Новымъ Завѣтомъ, канономъ эти части сдѣлались при участіи LXX-ти. Ветхозавѣтный греческій канонъ есть предположеніе для новозавѣтнаго. Исторія религіи показала дивное зрѣлище, что древняя Библія, окруженная повидимому непереходимою стѣной канона, широко открываетъ свои двери и обезпечиваетъ доступъ въ священную область для новой Библіи:—Господь Спаситель съ присными привходитъ къ Моисею и пророкамъ. Это привхожденіе Новаго Завѣта чрезъ Ветхій было возможно только потому, что своимъ эллинизированіемъ Ветхій Завѣтъ уже заранѣе былъ ассимилированъ будущему Новому Завѣту.
„Дочери принадлежатъ матери:—LXX и греческій Новый Завѣтъ по содержанію и по судьбамъ своимъ образуютъ неразрывное единство. Наши древнѣйшія, сохранившіяся въ рукописяхъ Библіи суть именно полныя греческія Библіи. Но что совокупила исторія, то разлучила доктрина. Греческая Библія была расторгнута. Кто нынѣ владѣетъ полною греческою Библіей? На столѣ обыкновенно лежитъ теперь просто еврейскій Ветхій Завѣтъ рядомъ съ греческимъ Новымъ. Переберите, составъ книгъ сотни богословскихъ кабинетовъ,—и въ десяткѣ изъ нихъ не найдется изданія LXX-ти. Одинъ изъ самыхъ чувствительныхъ недостатковъ нашего библейскаго изученія — тотъ, что изученіе LXX-ти такъ совершенно оттѣснено на задній планъ, и истолкованіе LXX-ти едва предпринимается. А еврейскій подлинникъ въ чести! Но вѣдь Novum Testamentum in Vetere latet не можетъ быть понято безъ знанія LXX-ти. Одинъ часъ искренно преданнаго погруженія въ текстъ LXX-ти больше способствуетъ нашему экзегетическому разумѣнію Павловыхъ посланій, чѣмъ цѣлый день корпѣнія надъ какимъ-нибудь комментаріемъ.
„Но что же можетъ сдѣлать для LXX-ти человѣкъ, который живетъ вдали отъ библіотекъ? Онъ долженъ читать этотъ переводъ. Ему нѣтъ надобности ожидать критическаго изданія или словаря. Онъ можетъ начать чтеніе этого текста въ цѣлости по любому изданію. Однако слѣдуетъ читать именно какъ греческій текстъ и народную книгу— точно такъ же, какъ читали бы LXX іудей „разсѣянія“, не понимавшій больше еврейскаго подлинника, языкохристіанинъ перваго и второго вѣка. Тогда со всякимъ такимъ чтецомъ, который знаетъ греческій Новый Завѣтъ, случится то, что уже чрезъ нѣсколько дней онъ съ изумленіемъ увидитъ, какъ сотни нитей сплетаютъ и переплетаютъ между собою Ветхій и Новый Завѣтъ. А кто подмѣтитъ всѣ созвучія и взаимныя соотношенія,—тотъ легко и удержитъ это впечатлѣніе. Многое у LXX-ти читается безъ затрудненія. Встрѣтятся, конечно, и неясности, необычности, рѣдкія слова, при коихъ не помогутъ существующіе лексиконы. Все это сомнительное можно оставить въ покоѣ. Цѣлостное впечатлѣніе во всякомъ случаѣ будетъ не то, что тутъ непонятная греку книга съ нѣкоторою дозой понятнаго, но другое: въ цѣломъ — это понятный текстъ съ нѣкоторыми неясностями. Послѣднія въ свое время не вредили дѣйствію LXX-ти на христіанъ изъ іудеевъ и грековъ, почему и нынѣ онѣ могутъ отталкивать отъ чтенія LXX-ти только педантовъ. А плодомъ чтенія будетъ богатое пріобрѣтеніе: изъ безсодержательнаго понятія сдѣлается реальность, забытая Библія будетъ вновь найдена, покрытое пылью святилище, мимо котораго проходили сотни безъ всякихъ размышленій, найдетъ для себя благоговѣйный глазъ, который будетъ смотрѣть на него съ упованіемъ.
„А какова по отношенію къ LXX-ти задача ученаго и спеціально- научнаго изслѣдованія? Оно должно дать намъ большое критическое изданіе LXX-ти и лексиконъ къ нимъ, а также способствовать и поощрять истолкованіе LXX-ти. Но,—обогащенное плодами всякихъ археологическихъ наукъ,—это изслѣдованіе должно все яснѣе и яснѣе рисовать образъ эллинизированнаго міра, въ которомъ возникла Библія LXX-ти, языкомъ котораго она говоритъ и на людей коего она воздѣйствовала. Всѣмъ этимъ будетъ достигнуто разумѣніе важности того фактическаго положенія, что къ греческому Новому Завѣту принадлежитъ греческій Ветхій Завѣтъ, ибо они органически связаны между собою въ греческой Библіи“.
разъ), между тѣмъ въ посланіи къ Филиппійцамъ (IV, 12) соединяются оба: ἐν παντὶ καὶ ἐν πᾶσιν (ср. 2 Кор. XI, 6). Съ другой стороны, сходство, даже совпаденія, по языку, иногда достойныя замѣчанія у различныхъ новозавѣтныхъ писателей (для примѣра ср. Павловы посланія и І-е Петрово, или 1-е Петрово и Іаковлево, или же писанія св. Луки и посланіе къ Евреямъ), представляютъ проблемму, которую не мѣсто обсуждать здѣсь. Достаточно подчеркнуть, что они указываютъ на раннее возрастаніе отличительной религіозной терминологіи, ставшей общимъ достояніемъ въ широкихъ кругахъ среди братства вѣрующихъ; слѣдуетъ имѣть въ виду и то, что не все взаимное вліяніе христіанскихъ вождей одного на другого исчерпывалось только взаимодѣйствіемъ ихъ чрезъ свои писанія. Сверхъ сего, и совпаденія и разности въ вокабулярѣ располагаютъ насъ снова напомнить, что новозавѣтный греческій языкъ—не изолированный, а можетъ быть правильно оцѣненъ лишь при изученіи въ его соотношеніяхъ съ письменнымъ и розговорнымъ языкомъ апостольскаго періода.

VI. Проблеммы.

Въ этомъ трактатѣ намекалось уже не разъ, что еще много неизвѣстнаго касательно разныхъ деталей, относящихся къ новозавѣтному языку. Этой неизвѣстности не должно преувеличивать, и она не такого свойства, чтобы порождать неясность насчетъ общаго содержанія библейскаго ученія. Однако въ ея устраненіи равно заинтересованы и ученый филологъ и христіанинъ. Откровенное признаніе сего служитъ необходимымъ предвареніемъ для терпѣливаго изученія и разслѣдованія, какими только данная неясность и можетъ быть уничтожена. Сверхъ и помимо предметовъ неясныхъ отъ недостатка историческихъ свѣдѣній—напр., „крещеніе мертвыхъ ради“ (1 Кор. XV, 29), о „дарѣ языковъ“ (1 Кор. XIV и др.), апостольскомъ „жалѣ въ плоть“ (2 Кор. XII, 7) и пр.,—есть пункты лексикографическаго и грамматическаго свойства, гдѣ руководящими толкователями еще не достигнуто единодушія и гдѣ—посему—требуются новыя ученыя разысканія.

Среди первыхъ (лексикографическихъ) пунктовъ можно указать: ἀρπαγμός (Филипп. II, 6; въ новозавѣтномъ греческомъ языкѣ совсѣмъ или насколько сглажено и потемнилось различіе между отглагольными словами на -μα, μός и -σις?), τὴν ἀρχὴν (Ιн. VIII, 25), ἐμβριμάομαι (Μρκ. I, 43. Ιн. XI, 38 и др.), ἐξουσία (1 Кор. XI, 10), ἐπερώτημα (1 Петр. ΙII. 21), ἐπιβαλών (Мрк. XIV, 72), ἐπιούσιος (Mѳ. VI, 11. Лк. XI, 3), εὐπερίστατος (Евр. XII, 1), κατοπτρίζωομαι (2 Κορ. III, 18), κεφαλιόω (Мрк. XII, 4), κοσμικός (Евр. IX, 1), ὁδὸν ποιεῖν (или ὁδοποιεῖν у Мрк. II, 23), παραρυῶμεν (Евр. II, 1), προεχύμεθα (Рим. III, 9), σπιλάδες (Іуд. 12), συναλίζωμαι (Дѣян. I, 4), συνκρίνοντες (1 Кор. II, 13), τροπῆς ἀποσκίασμα (Іак. I, 17), τροχὸς γενέσεως (Іак. III, 6). Далѣе: каково различіе—или насколько оно соблюдалось новозавѣтными писателями—между ἅλλος и ἕτερος (напр., Гал. I, 6 сл.), βούλομαι и θέλω (напр. Mѳ. I, 19), εἰμί и ὑπάρχω (напр., Филипп. II, 6) и др.? Насколько сближаются случаи сочетаній съ εἰς и съ ἐν, а разница между нѣкоторыми падежами послѣ предлоговъ (напр., πρός) у классиковъ насколько становится незамѣтною? Всегда ли εἰς τό съ неопред. накл. выражаетъ цѣль (намѣреніе)? Какое различіе между εἵγε и εἵπερ? Всегда ли διότι равняется „потому что“? Гдѣ ὅτι равнозначуще причинному почему (Мрк. IX, 11. 28), а εἰ вводитъ ли прямой вопросъ? Употребляетъ ли св. Павелъ 1-е лицо мн. ч. объ одномъ себѣ? и др. и др.

Обращаясь къ пунктамъ болѣе строго-грамматическимъ, мы можемъ упомянуть касательно употребленія и силы члена: сколько тутъ уклоненія (если оно есть) отъ классической нормы—съ πᾶς (напр., Еф. II, 21. ІII, 8. Дѣян. II, 36. 1 Тим. I. 16); съ νόμος; съ πνεῦμα (ἅγιον); въ сочетаніяхъ въ родѣ тѣхъ, что въ Рим. V, 7. ІII, 30. 1 Тим. II, 15? Соблюдается ли со строгостію классическое правило, требовавшее члена предъ аттрибутнвнымъ причастіемъ, которое слѣдуетъ за чѣмъ-либо опредѣленнымъ (ср. 1 Петр. ІII, 19. 20)? Есть ли разница по значенію между ὁ ὄχλος πολύς и ὁ πολύς ὄχλος (ср. Ін. XII, 9. 12 и Мрк. XII, 37)? Какая разница между αὐτός и ἐκεῖνος въ 2 Тим. II, 26? Употребляются ли αὐτοῦ и пр. возвратно? Всегда ли ὅστις есть просто относительное мѣстоименіе (тоже, что ὅς: ср. Мѳ. XXII, 2. XVIII, 23)? Каково значеніе род. пад. во фразахъ δικαιοσύνη θεοῦ (ср. Рим. I, 17), πίστις ʼΙησοῦ Χριστοῦ (Рим. ΙII, 22)? Различается ли по значенію ἀκούειν φωνῆς отъ φονὴν ἀκούειν (ср. Дѣян. IX, I. 7. XXII, 7. 9. XXVI, 14 и см. А. Buttmann, Grammatik des Neutestamentlichen Sprachidioms § 132, 17; § 144, 16)?

Формулированные выше пункты потому названы „проблеммами“, что относительно ихъ все еще продолжается разногласіе въ извѣстныхъ комментаріяхъ, хотя о нѣкоторыхъ можно спросить, не покончены ли они уже по сужденію ученыхъ? Къ сему можно прибавить группу экзегетическихъ проблеммъ,—напр., Mѳ. VI, 13. Лк. XII, 49. XVIII, 7. Дѣян. XXVI, 28 сл. Іак. IV, 5. 2 Петр. I, 20,—вмѣстѣ съ общими вопросами въ родѣ слѣдующихъ: Какое вліяніе (если только оно было) оказывали переписчики на стиль новозавѣтныхъ писаній? Какія указанія (если только они есть) даютъ новозавѣтныя писанія о мѣстѣ своего происхожденія? Какое вліяніе (если только оно было) имѣлъ еврейскій параллелизмъ на изглажденіе въ іудейско-греческомъ умѣ тонкихъ оттѣнковъ разности между греческими синонимами? Какое вліяніе (если только оно было) оказывало употребленіе іудейскихъ руководствъ въ дѣлѣ согласія по формѣ или по употребленію цитируемыхъ ветхозавѣтныхъ мѣстъ? (Достойно вниманія согласіе въ сложныхъ цитатахъ—при уклоненіи отъ LXX-ти въ тѣхъ же частностяхъ—въ Рим. IX, 32. 33 и 1 Петр. II. 6-8: ср. Рим. XII, 19 и Евр. X, 30).

Ничуть не будетъ излишнею самонадѣянностію думать, что все еще тяготѣющія надъ новозавѣтнымъ греческимъ языкомъ неясности постепенно станутъ умаляться, пока въ концѣ концовъ исчезнутъ совсѣмъ. Немалая помощь при достиженіи этого результата можетъ быть извлечена изъ литературныхъ остатковъ отъ временъ, непосредственно предваряющихъ и сопровождающихъ христіанскую эру. Болѣе аккуратное изданіе и тщательное изученіе этихъ остатковъ, уже привлекшихъ усилія ученыхъ, даетъ результаты, которые оправдываютъ и даже превосходятъ ожиданія. Частности, отдѣльно незначительныя, оказываютъ важную пользу въ своей совокупности. Изрядныя прибавленія къ нашимъ познаніямъ о языкѣ александрійскаго и греко-римскаго періода уже получены изъ надписей и—особенно—папирусовъ (изъ коихъ иные восходятъ ко днямъ Птоломеевъ), добытыхъ за нѣсколько послѣднихъ десятилѣтій,—и теперь справедливо питать увѣренность, что это лишь начатки богатой жатвы открытій. Созвучія во фразеологіи поучительны даже и тогда, когда интеллектуальное и религіозное качество соотвѣтствующихъ имъ концепцій можетъ быть глубоко различнымъ (напр., υἱὸς θεοῦ, κύριος, σωτήρ употребляются о римскихъ императорахъ и въ вокабулярѣ стоиковъ). Сверхъ того, неизмѣнность и—во многихъ случаяхъ—опредѣленная дата многихъ изъ этихъ источниковъ ставятъ ихъ свидѣтельство выше подозрѣнія въ возможности клерикальныхъ измѣненій, отъ которыхъ не всегда вполнѣ свободенъ текстъ даже самыхъ лучшихъ изъ существующихъ новозавѣтныхъ рукописей.