Симаков ушёл, унося с собою тягостное недоумение от состоявшегося разговора. Ну да пусть его. Пускай извилинами пошевелит. Ему полезно.

Зимин с удовольствием потянулся, всласть зевнул, клацнув зубами. Легко, пружинисто встал, вытряхнул из пачки сигарету, молодцевато подшагал к окну, открыл фрамугу — и вместе с дождевой свежестью в прокуренный кабинет влился какой-то иной, лёгкий, почти неуловимый запах: не то безмерных лесных пространств, не то ранней северной осени, не то ещё чего-то, необъяснимого словами — грустный, смутно напоминающий о чём-то позабытом запах… Будь у открытого окна кто другой, возможно, и взгрустнул бы, но капитан Зимин был не таков. Он не грустил. Докурив, он выбросил окурок на улицу, закрыл окно и подошёл к небольшому настенному зеркалу.

Он любил свою наружность и был с ней щепетилен. Считал почему-то, что похож на англичанина. Кто его знает, может, и правда, похож. Волосы прямые тёмно-русые, лицо худощавое, нос прямой, подбородок твёрдый, глаза серые. Увидевши себя в зеркале, чуть прищурился, сообщая лицу выражение суховатой корректности. Повернул голову на полоборота вправо, бесясь на отражение. И тут заметил на подбородке прыщик. Нахмурясь, он торопливо подошёл к двери, запер её и воротился к зеркалу. Приблизившись вплотную и выпятив челюсть, довольно долго изучал ситуацию, пока не убедился с огорчением, что выдавить не получится: рано. Придется малость обождать… Отступив назад, он принагнул голову, осматривая причёску, средним пальцем левой руки аккуратненько подрихтовал пробор (со стороны могло показаться, что капитан давит ногтем вшей), подрепетировал ледяную улыбку и остался доволен. Отомкнул дверь и уселся за стол, достав из сейфа рабочий блокнот.

Раскрыв его на текущей странице и взяв ручку, Зимин подчеркнул жирной линией коротенькую надпись. Надпись эта заключала в себе следующее: «Раскатов —?». Имелся в виду тот самый рядовой Раскатов, один из трёх бойцов стрелково-караульной роты. Поджав в раздумье губы, капитан постучал ручкой по столешнице.

Вчера поздним вечером у него состоялся разговор с агентом. Сеть информаторов, задействованных начальником особого отдела в различных подразделениях бригады, была небольшой, но эффективной — Зимин был в курсе практически всех подробностей солдатской жизни. Достоверность данных им перепроверялась, ни один из завербованных не знал об остальных, встречи и передача сведений отличались сугубой конспиративностью. Такой была и встреча с рядовым второго взвода СКР Левашовым, назначенным в караул часовым на третий пост — самый глухой, вдоль самой удалённой, южной стороны периметр, где на колючку внешнего ограждения плотно напирал угрюмый еловый бор. Левашов был в третьей смене, с двадцати двух до полуночи, и по предварительной договорённости рандеву должно было состояться без четверти одиннадцать у пожарного водоёма — небольшого, полного тины и головастиков пруда.

Зимин отлично знал окрестности военного городка и по карте, и живьём: он, хотя и был чистый горожанин, любил блуждать по лесу. Манили едва заметные тропки, ведущие неведомо куда, тревожные вскрики птиц и запах хвои, тихо журчащие родники и крохотные странные озерца с тёмною водой… И под предлогом изучения подходов к части и выяснения уязвимых позиций в ограждении, капитан отправлялся бродить по нехоженому молчаливому царству, не замечая непогод, не спеша никуда, глубоко, с наслаждением дыша берёзово-еловым настоем. По натуре своей он вряд ли мог вполне оценить приглушённую, не всякому открытую прелесть северной лесной страны, но что-то звало, что-то неясно касалось его нетрепетного сердца: над пиками елей текли облака, и ветер непонятно говорил о чём-то, и он был здесь совершенно один, бесшумный, точно призрак, скользящий меж стволов, и не хотелось уходить отсюда, хотелось раствориться в вечном этом сумраке, слиться навсегда с этим прекрасным, чистым и суровым миром.

Он подъехал на своей «шестёрке»; свернув с лесной дороги на заранее присмотренную крохотную полянку, заглушил мотор и выключил все огни. Автомобиль он приобрёл по случаю год назад, очень выгодно. Вообще, в нём была коммерческая жилка, и, повернись обстоятельства лет пятнадцать тому назад иначе, он, возможно, стал бы неплохим купцом… Он переобулся, надев охотничьи резиновые бахилы, набросил прорезиненный, с капюшоном, офицерский дождевик, захватил трёхсветовой фонарь и, заперев машину, углубился в чащу, слегка помогая себе синим огоньком. Превосходно ориентируясь на местности, капитан не нуждался ни в компасе, ни в карте, продвигался быстро и практически беззвучно… И вот впереди забрезжил свет прожектора. Пронырнув меж ёлками, Зимин очутился точно у назначенного места с внешней стороны ограды. Скучно сеялась дождевая пыль, чёрная в неживом электрическом свете поверхность пруда мелко-мелко дрожала, как в ознобе, и вместе с нею так же мелко трясся одинокий на холодной воде осиновый листочек, занесённый сюда, вероятно, из резервуарного парка.

Справа послышались чавкающие по размякшей глинистой почве шаги, смутно заколыхалась тень, и вскоре в прожекторном ореоле возникла похожая на ку-клукс-клановца фигура часового в плащ-накидке с остроконечной головой. За левым плечом внушительно и грозно блеснуло лезвие штык-ножа. Фигура свернула с расквашенной тропы на траву, приблизилась — и, когда расстояние сократилось до нескольких метров, Зимин моргнул вспышкой синего света.

— Товарищ капитан?.. — сипло прошептал часовой.

— Я, — так же вполголоса отозвался Зимин. — Шагай ближе. Рядовой Левашов был могучий парень, торс его точно распирал китель изнутри — настоящий богатырь, полный мужик в девятнадцать лет.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — подойдя, проговорил он, улыбаясь. Улыбки этой Зимин не видел, но почувствовал её.

— Здравствуй, — сказал он без эмоций в голосе. — Ну, давай, какие новости. Коротко.

— Понял, товарищ капитан. Первое, значит, дело такое. Это насчёт Хроменкова. Помните, вы говорили?.. Ну, так вот, ребята говорят, что он двести литров семьдесят шестого задвинул. Бочку, в смысле. Вроде, говорят, на автобазу. Ну, это конечно, так, между собой болтовня, но я думаю, что так оно и есть…

Зимин тоже думал, что так оно и есть. Прапорщик Хроменков, начальник хранилищ склада ГСМ, был вор очевидный, но в допустимых пределах, следовательно, интереса для особого отдела пока не представлял. Но иметь на него крючок было бы, понятно, делом нелишним.

— Ладно. Поприслушивайся, поузнавай поконкретнее. Сам понаблюдай, аккуратно только, не в оглоблю. Ясно?

— Ясно, товарищ капитан.

— Так. Ну, что ещё?

— Теперь насчёт дури. Я думаю, это азеры. У них берут, я в разговоре слышал, один брал, говорят. Такой Дорофеев с третьего ТПБ, со второй роты. Он, говорят, постоянно ширяется, втихую. Я…

— Стоп. Погоди. Кто говорил тебе об этом Дорофееве?

— Да это так, в разговоре трепались…

— Левашов! — повысил голос Зимин. — Ты мне дурака тут не включай. Кто говорил тебе? Фамилия?

— Да не, товарищ капитан, я ничего… Это Белов, повар. Мы с ним так приятельствуем по малости, он парень нормальный…

Капитан мысленно нахмурился. Повар солдатской столовой сержант Белов был его креатурой. Зимин лично выцепил его из окружной школы поваров и, согласовав с Клименко (единственным, кто знал), воткнул на это место. Повар! — важнейшая фигура, центральный нерв солдатской жизни, и, разумеется, плох тот начальник особого отдела, который не имеет своего человека на этой должности… Наркотики Зимин сразу же определил Белову в качестве одного из приоритетных направлений работы, тот вычислил и сдал нескольких наркоманов, но всё это была мелочь, ничего серьёзного. А вот недели две тому назад Белов сообщил, что, по его подозрениям, существует налаженный канал хранения и сбыта марафета, но надо, мол, как следует всё уточнить… Две недели миновали, но ничего нового повару узнать не удалось — последняя встреча состоялась позавчера. И вдруг выясняется, что постороннему человеку (он, естественно, не должен был знать о Левашове точно так же, как и Левашов не должен знать о нём) он говорит нечто совсем другое… И, собственно, зачем он это говорит?.. Капитан отметил про себя, что и источник из третьего батальона помалкивал… хотя со времени последнего контакта прошла уже неделя, так что…

Но в любом случае разобраться следовало безотлагательно. Если система начала двоить, то надо принимать решительные меры к выяснению причин. Упустишь — пиши пропало. Ситуация уйдёт из-под контроля. Надо немедленно и жестко говорить с Беловым. Завтра.

— …он говорил, мол, Дорофеев брал у азеров, а я так и прикинул, что похоже: у них тут в городе земляков полным-полно, на базаре торгуют… Они к ним в увольнение в гости ходят, там и берут. Я думаю, у них здесь тайник, где-то в части. Место надёжное, милиция не сунется, да никто и не подумает. Везут дурь из дому, вместе с мандаринами ихими, наши у них берут, в части прячут и в город мелкими партиями выносят — на КПП-то не шмонают… Я думаю, так.

— Думаешь, так… — проговорил капитан рассеянно, плотно размышляя о возможных причинах противоречивости информации. — Ладно. Какие-то соображения есть — где могут прятать?

Левашов с сожалением прищёлкнул языком по-восточному — набрался от сослуживцев.

— Не, товарищ капитан. Пока не знаю.

— Узнай! Узнай, чтоб не пустая это болтовня была, а реально — да или нет. А иначе только воздух зря месить. Давай займись этим делом в первую очередь. Конкретные подозрения на кого-нибудь есть?

— Да так вроде нет… Ну, есть, конечно, орлы, которые из себя героев строят — ну да это муть…

— А Белов говорил конкретно? У кого Дорофеев брал?

— Не. Он только сказал, что у азеров берёт, а у кого — не сказал. Капитан опять отвлекся, напряженно соображая, как ему завтра лучше выудить повара, но тут же вернул себя к разговору. Долго прохлаждаться здесь было нельзя.

— Ну ладно. Значит, понял? — наблюдай. Внимательно, осторожно. Не форсируй, языком не трепись. Если что реальное наклюнется — немедленно сообщай условным сигналом. Ясно?

— Ясно, товарищ капитан. Я думаю, Дорофеева этого надо пощупать…

— Ты думай о том, о чём я сказал. О другом будут думать другие. Разобрал?

— Так точно, товарищ капитан.

— Вот так. Ещё что есть?

— Да как сказать… Одно тут… ерунда вроде, но я думал, что посоветоваться надо, на всякий случай…

И Левашов выжидательно замолчал. Зимин усмехнулся.

— Ну, надо, так советуйся.

— Да и сказать-то… Ну, короче, было так: вчера ночью… в смысле сегодня встал я по-малому, сходил, вернулся, а у меня сосед по койке, Раскатов Саня, с нашего взвода, дембель уже, и я когда назад улёгся, он так вдруг дрыгнулся и заговорил во сне. Да не по-нашему…

Зимин удивился безмерно.

— Подожди, — прервал он. — Как это — не по-нашему? Не по-русски, что ли?

— Вот именно что не по-русски! Я сам обалдел…

— Стоп. Погоди. Ты уверен, что он говорил? Может, он что-то там пробормотал спросонья, а тебе показалось невесть что?

— Да нет же, товарищ капитан! Именно что говорил. В том-то и дело. То есть это… ну, это не бормотание было не… м-м… ну, короче, это именно что-то сказано было, четко так, да ещё так как-то с опаской такой, с тревогой, что ли… Сказал, на другой бок перевернулся и обратно задрых. То есть он и не просыпался, а во сне сказал.

Новое дело, подумал капитан. Дожили.

— Ну и на каком же языке он говорил, по-твоему? Левашов досадливо двинул левым плечом и опять прищёлкнул языком.

— Если б я знал, товарищ капитан…

— Ну ты в школе иностранный учил? Какой?

— Учил, — признал Левашов. — Немецкий. Только я из-за него и ушёл после восьмого класса. Как только подумал, что ещё два года его зубрить — не, думаю, хватит… Помню только «гутен таг» и ещё какое-то «их бин». А что это — «их бин»? — не помню… Нету способности к языкам, товарищ капитан, хоть умри. Я их и на слух-то не отличаю. Мне что по-английски, что по-немецки, что наши чурки шпарят по-какому там: по-узбецки ли, по-азебаржански — мне один пень, без разницы. Что так: гыр-гыр-гыр, что эдак.

— Ну ладно, — остановил разговорившегося бойца Зимин. — Что обратил внимание, хвалю… Как, говоришь, его?.. Раскатов… Ладно. Разберемся. Ну всё, пора. Значит, ты меня понял: главное твоё дело сейчас — марафет. Ищи, нюхай, смотри!.. Но без всякой самодеятельности, понял? Если что-то реальное вскрылось, сразу же сообщать мне, без проволочек. Условный знак?

— Сбоку на гараже стрелка вниз, синим мелком, — четко ответил часовой.

— Мелок есть?

— Есть, товарищ капитан, порядок.

— Ну-ну. Держи, — и капитан просунул руку между горизонталями колючки, передавая агенту пачку «Астры» и сложенную пополам пятёрку.

— Спасибо, товарищ капитан, — смущённо повеселел Левашов, неловко принимая гонорар в могучую, с загрубевшей кожей лапищу. — Как раз курево кончается…

— Ты в увольнение когда идёшь? — спросил Зимин. — В субботу?.. Ладно. Значит, тогда в субботу, где обычно, в парке. В той же аллее. В семнадцать ноль-ноль. Всё!

На этом они расстались. Часовой, поправив сползший автомат, грузно зашагал по своему маршруту, начальник особого отдела, отступив в тень ёлок, растворился в чаще.

Сообщение о неожиданном лингвисте Раскатове озадачило капитана. Он был задумчив, когда заводил машину, когда ехал домой, когда, вернувшись, пил чай перед сном… Левашову он поверил. Не потому, что так уж доверял, а потому, что у того просто не хватило бы фантазии придумать такое, а если бы и хватило, то — зачем?.. Ничего толком не решив, Зимин отложил этот вопрос и вплотную занялся Беловым, прорабатывая тактику разговора: чтобы и повара просветить со всех сторон и Левашова перед ним не засветить. Тактика была выработана, но оказалась ненужной, поскольку, когда назавтра, ближе к ужину, под предлогом проверки раздаточной книги и рациона Зимин отсек сержанта на кухне и уже хотел было назначить встречу, тот сам, озаботившись лицом, кинулся быстро и сбивчиво выкладывать то, что он узнал, по его словам, в последние два дня. Выходило следующее. Дорофеев, наркоман со стажем, вовлек в это дело одного своего сослуживца, придурка, пожелавшего попробовать острых ощущений. Скинувшись, они приобрели у азербайджанца Джалилова из хозвзвода порцию маковой соломки, заранее соорудив из двух лезвий, спичек и обрывка электропровода кипятильник, Дорофеев умело сварганил гадское варево — и оба потом ширялись и балдели. Какой от такой дряни может быть балдёж — сказать трудно, да и не в этом дело. Главное, — озираясь, торопливо и горячо втолковывал повар, — главное, что удалось нащупать хвост. — Наговорил он, теперь пронаблюдаю за Джалиловым и отслежу его связи. И мы их накроем, товарищ капитан, можете не сомневаться, — обещал он.

Разговор был нервный и комканый, в любую секунду мог кто-нибудь войти; за тонкой стенкой возились, гремели посудой и кричали ребята из наряда по кухне, да и вообще, долгая беседа вполголоса особиста с поваром была явлением странным, поэтому следовало не задерживаться… Тут в кухню ввалился в чумовом азарте работы боец с ведром, на две трети наполненном пшённой крупой, и повар не по делу напустился на него, размахивая руками. Дневальный оторопел, разинул рот и растерянно переводил глаза с сержанта на офицера, чуть выставив вперёд руку с ведром в качестве аргумента. Ситуация была нелепой, какой-то бестолковой, задерживаться дальше становилось невозможно, а Зимину все никак не шел на ум способ организации следующей встречи, от этого он впал в раздражение и, так ничего и не придумав, вышел из столовой, недовольно зашагав к себе. В кабинете он сначала прошёлся бархоткой по сапогам, восстанавливая припорошенный пылью блеск, внимательно причесался перед зеркалом, а затем уже уселся за стол и стал думать.

Суетливое рвение Белова не понравилось ему. Какое-то в этом было непонятное излишество, повар словно бы нервничал, словно боялся чего-то… Чего? Или кого? Что-то тут было неладно.

Зимин хмурился. Белов был одним из самых значительных агентов, он давал в особый отдел максимум информации. Другим таким же ценным источником был рядовой первого ТПБ Свиридов — он был менее осведомлён, чем Белов, зато работал по вдохновению: ему нравилось быть сексотом, он ощущал волнение и гордость от осознания собственной тайной значимости, а кроме того, он обладал острой наблюдательностью и бойким изворотливым умишком. Зимин подумал, что, видимо, придется привлечь Свиридова… Да, пожалуй. Остановившись на том, он временно отложил эту проблему и занялся вопросами бюрократическими. До двадцать пятого числа нужно было отправить вверх по начальству чёртову уйму отчётности, и сроки уже подпирали… Механически заполняя цифрами графы разнообразных бланков, капитан думал о непонятном поведении Белова, и почему-то продолжала пробиваться мысль о Раскатове, и, в конце концов, он оставил повара и попытался вспомнить облик караульного… не получилось. Нет, не знал он такого, не помнил.

Отложив в сторону ручку, Зимин с неудовольствием посмотрел на испачканные указательный и средний палец (донесению полагалось быть заполненным чёрными чернилами), встал, открыл окно и закурил. Неизвестный ему рядовой Раскатов вместе со своим ночным говорением никак не шёл из головы.

Штатские могут сколько угодно потешаться над такими словами, как «осторожность» и «бдительность», сколько угодно язвить по поводу глупости и шпиономании — на то они и штатские, и обижаться на них нечего. Откуда им может быть известно, как бывает?.. А капитан Зимин знал, как оно бывает. Кем оказываются раскрытые агенты как завербованные, так и нелегалы: таксистами, дворниками, милиционерами… И то, что презрительному интеллектуалу кажется неостроумным детективом, для контрразведчика самая что ни на есть обычная, скучная даже реальность, будни.

Надо прощупать, — твёрдо решил капитан, по обыкновению тщательно притушивая сигарету. — Прощупать этого Раскатова. Просмотреть документы, личный контакт… он из СКР, значит, в карауле… это легче… проверка несения службы.

Собрав готовые донесения, Зимин отнёс их на подпись к комбригу. Увидев в коридоре второго этажа слоняющегося без дела командирского водителя, отправил его за Симаковым, удачно вспомнив в этот момент о происшествии в карауле сутки тому назад, когда дурак-часовой залупил двумя патронами в пулеулавливатель, а такой же дурак-сержант, стоя рядом, считал ворон. Собственно говоря, можно было просто приказать солдату сбегать за старшим лейтенантом, но это не была бы чистая работа — пусть ненадолго, но всё же в мозгах у Терентьева зашевелились бы зряшные мысли: зачем вызвал?.. что понадобилось?.. — и родились бы ложные, но совершенно не нужные рядовому бойцу умозаключения. А так всё четко и ясно: начальник особого отдела вызывает командира роты на клистир — и тишь и гладь в солдатской голове. Капитан Зимин был эстет своего дела.

Спустившись к себе, он мимолётно глянул в зеркало и сунул подписанные командиром донесения в сейф: время было к пяти, и секретчица, конечно, уже запирала своё хозяйство, торопясь на автобус. Зимин улыбнулся.

Зав секретным делопроизводством части Тамара Львовна Гуляева была, как и все женщины, любопытна и корреспонденцию, проходящую через свои руки, читала с увлечением — да вот только беда: любопытного там было не так уж много, обычно речь шла о количестве бензина или каких-то труб, или противогазов, пропади они пропадом. Грозные приказы с описанием чрезвычайных происшествий и раздачей слонов на головы провинившихся читать было уже значительно интереснее, но более всего хотелось Тамаре Львовне запустить глаз в переписку начальника особого отдела. Просто свербило у неё от такого желания, но капитан Зимин — чтоб ему пусто было! — являвшийся всегда с противной улыбкой и странными фразами типа «Примите телеграмму от братьев Карамазовых», этот чёртов Зимин неизменно приносил свои бумаги, заклеенными в конверт, на котором было напечатано на машинке, допустим, так: «Донесение по форме А-16/к»

— и секретчице ничего не оставалось, кроме как, дополнив это донесение сопроводиловкой, вкладывать конверт в другой, больший, прошивать и опечатывать. Честно говоря, никакой нужды в капитанском конверте не было, но Зимин забавлялся, глядя на бессильное клокотание секретной дамы, и смеху ради усугублял это клокотание, с многозначительным видом выдавая дурацкие афоризмы, в которых, как он проницательно догадывался, Тамара Львовна тщетно пытается отыскать глубинное содержание. Всё это было тем занятнее, что доводись Тамаре Львовне всё-таки заглянуть в донесения, она была бы жестоко разочарована, не обнаружив там ничего, кроме цифирек, расписанных по квадратикам. Но начальник особого отдела не спешил разочаровывать секретчицу.

Вспоминая это, Зимин длинно и как-то посторонне улыбался, вся джентльменская ретушь куда-то ушла с его лица, и сразу стало видно, что никакое оно не английское, а вовсе русское — и если б кто-либо из сослуживцев увидел его в эту минуту, то, наверное, тоже бы улыбнулся, неожиданно поняв, что капитан молод, и что жизнь в нём играет так же, как и в любом другом человеке, что он не прочь созорничать, да и что он просто неплохой парень, только должность сделала из него такого вот гуся.

В дверь кабинета постучали, Зимин спохватился и моментально вернулся в свой имидж. Это явился Симаков. Офицеры побеседовали, и Симаков ушёл. А капитан теперь глядел на подчёркнутую жирной линией надпись «Раскатов —?» и постукивал ручкой по столу. А через несколько секунд перестал постукивать. Потому что его посетила мысль — простая, как кирпич на голову. А вдруг этот самый Раскатов, — подумал Зимин, — какой-нибудь там чуваш или мордвин? И говорил во сне по-своему — по-чувашски или мордовски… Имена-то и фамилии у них русские… А Левашов, как он говорит, английский от узбекского не отличит… Да. Хорошее объяснение. Простое.

Зимин поднялся, походил туда-сюда по кабинету и остановился у окна, невидяще упёршись взглядом в промозглые сумерки. И понял, что ему не хочется, чтоб всё объяснилось так обидно просто. Хотелось тайны.

Он вспомнил свои походы по лесу. Там было это — необъяснимое, где-то вроде рядом, но не давалось в руки, отступая за стволы деревьев, маячило, потрескивая в малом отдалении валежником, и было не понять где — спереди ли, сзади, слева, справа…

Вдруг захотелось в лес, да так, что капитан, не зная сам зачем, схватил фуражку и выскочил из кабинета, опамятовавшись уже на полпути к выходу из штаба. Стало неловко — хорошо, что никого в кабинете не было. «Мальчишество», — сердито подумал он про себя, но всё же вышел на крыльцо покурить. Курил, смотрел. Дождь перестал, и туман вроде бы как отошёл, но опустились сумерки, всё уже в зыбкой полумгле… Мимо устало прошагал сменившийся с наряда караул; его начальник, лейтенант, завидев руководство, аж издалека выкатил глаза, растворил рот и начал забирать воздух в грудь, чтобы гаркнуть: «Смирррно, рравнение нна-право!!» — но Зимин махнул рукой, и строй прошёл мимо, тяжело ступая, — осунувшиеся хмурые лица, приоткрытые рты, потухшие глаза… Взгляд Зимина отыскал Левашова: тот шагал в такт со всеми, так же устало, опустив голову, не глядя по сторонам. Колонна повернула направо, за угол здания, топот вскоре затих. Капитан бросил окурок в урну, сдержанно зевнул. Вдалеке тревожно гукнул локомотив, долетел приглушённый расстоянием перестук колёс. Справа резко дунул холодный ветер, и Зимин поспешил войти в здание. Идя к себе, он решил, что сегодня обязательно познакомится с Раскатовым воочию, если документы ничего не прояснят. С этой мыслью он отпер кабинет, включил настольную лампу и сел работать с очередной порцией донесений.

Он увлекся, и когда в дверь постучали, удивился, обнаружив, что уже семь часов. Прибыл Симаков, принёсший истребованные капитаном документы на трёх своих солдат. Гусев и Петренко Зимина, конечно, не интересовали, их он приплел к этому делу, наводя тень на плетень. Просмотрел список личного состава и выбрал две фамилии наугад… Ротный предъявил учётные карточки и медицинские книжки, а характеристики только на двоих. «На Петренко этого документа не было, военкоматчики не прислали», — извиняющимся тоном пояснил Симаков. «Ну и ладно, нет так нет», — сказал Зимин, и не стал мытарить старшего лейтенанта, отпустив его. Затем запер дверь и приступил к изучению документов.

Взяв учётную карточку Раскатова, он тут же отыскал в ней графу «национальность»… Русский! Загадка не исчезла, и душа приятно затревожилась перед ней. Азарт охотника, идущего по следу.

Так. Раскатов Александр Викторович. Русский… год рождения… так… призван Северо-Восточным окружным военкоматом… военкоматом города… ага, Урал… «крупный промышленный центр… стратегический узел…» промелькнули в памяти странички «Справочника офицера»… Так. Состав семьи: отец, мать, брат… несовершеннолетний. Место работы — приборостроительный завод, электромеханик… А образование у него?.. техникум, среднее специальное, значит.

Проштудировав карточку, Зимин не нашёл в ней ничего необычного — разве только то, что парень сразу же попал в войска, минуя учебку. Для человека, имеющего за плечами техникум, это не совсем характерно… хотя и ничего странного в этом нет. Бывает такое сплошь и рядом, в военкоматах этих, действительно, сплошное уродство… Ну-с, ладно, дальше… Он просмотрел медицинскую книжку, выругав мимоходом врачей за почерк, но всё же разобрал, что Раскатов А. В. ничем серьёзным не болел ни в детстве, ни в юности, а в медсанчасть бригады обращался один раз, прошлой весной, в марте, с жалобой на насморк, жар и недомогание. Был констатирован грипп, выписаны лекарства, латинские названия коих капитан выяснять не стал, и назначен стационарный режим, по истечении которого, через неделю, рядовой Раскатов был отправлен в родную роту бодрым, здоровым и полноценным солдатом. Всё.

Отложив книжку, Зимин пробежал глазами характеристику с места работы, заверенную военкоматом, но, ясное дело, ничего оттуда не извлек. «За время работы… показал себя трудолюбивым, исполнительным, дисциплинированным работником… инициативен… порученные задания выполнял качественно и в срок… морально устойчив, политически грамотен». Тьфу! «Начальник цеха А. И. Пеньков». Хорошая фамилия. Соответствующая содержанию.

Оставив потрёпанный листок, Зимин встал, прошёлся от стола к окну и обратно. Остановился посреди комнаты. «Визуальное изучение документального материала подозрений не вызвало», — помыслил он стандартной формулировкой, подобно А. И. Пенькову, вернулся к столу, сел и закурил.

В общем-то этого и следовало ожидать. Что может быть подозрительного в документах?.. «Национальность — китаец?»… М-да. Ну что ж, значит личный контакт… личный… конта-а-акт… — врастяжку думал капитан, пуская в потолок колечки дыма, по мере подъёма начинавшие колебаться, терять форму и, наконец, бесследно исчезавшие… «Чепуха всё это», — с отвращением решил он и встал, чтобы открыть окно. Открыл. Свежо на улице, славно. Прохлада, сумерки… За промокшей спортплощадкой с уныло провисшей рваною волейбольной сеткой, бетонным забором, за неопрятными панельным домами военного городка со множеством самодельных несуразных антенн над плоскими крышами тёмной стеной с ломаной линией верха таинственно молчал лес. — Че-пу-ха, — с ударением произнёс Зимин, отходя от окна. — Одному дураку померещилось, другой — даром, что в капитанских чинах — уши развесил, шпионов ищет… А тут…

Марафет! Марафет — вот главное! Аж по спине озноб — что будет, если вскроется, что орудовала целая организация!.. Тайник! Под носом у начальника особого отдела!.. Чёрт возьми… Белов! Он явно был напуган. Кого бояться? Меня?.. Зачем ему меня бояться?.. Нечисто что-то здесь, нечисто. Палёным пахнет. Искать!.. Свиридов… ага, в воскресенье… чёрт, пораньше бы… Д-да, тут уж по головке не погладят, если что… скорее вовсе снесут её к едрёной бабушке, головку-то…

Он поморщился. Голова, видимо, напуганная перспективой снесения, начинала болеть. Начало было многообещающим: он знал, что потом это разрастётся до беды. От всей этой мороки, от нещадного курева… Это давление: боль изнутри тупо плюхалась в виски. Домой надо, прилечь. А с Раскатовым этим, чтоб ему…

Зимин не любил бросать начатое на полпути.

Но как пробуравила предательская мыслишка «домой!», так и стало невмоготу… И, помаявшись несколько секунд, он выбрал компромисс: завтра. «Завтра проверю», — сказал себе он, собрал со стола бумаги, сложил в сейф, закрыл его и опечатал. Проверил окно, осмотрел себя в зеркале, надел фуражку, погасил свет и вышел.

При появлении его на КПП дежурный вскочил так, будто его ткнули иголкой в зад, перед этим суетливо сунув что-то в стол, и вытаращился на капитана преувеличенно честными глазами, аккуратный, опрятный, безукоризненно подшитый.

— Товарищ капитан! — звонко выкрикнул он, сияя преданным взором (точно, виноват: или книжку читал или письмо писал). — За время несения службы происшествий не случилось! Дежурный по КПП рядовой Анисимов!

— Вольно, рядовой, — дружественно сказал Зимин. — Ну-ка, кликни мне кого-нибудь из караула.

Громыхнув стулом, боец резво подскочил к окошку, соединяющему окошко и караульное помещение.

— Караульные! — требовательно завопил он. — Срочно! Начальник особого отдела!

И отстранился, давая место Зимину. В караулке произошёл заполошный шум, топот, беготня, выкрики: «Начальника караула!.. Быстро!..» — грохнула упавшая табуретка, и оконный проём заполнился усатой и красномордой физиономией начальника караула прапорщика Хроменкова, того самого бензинового жулика.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — сказала физиономия, насторожённо бегая маленькими тёмными глазками.

— Здорово, Леонид Никитич, — душевно приветствовал физиономию Зимин, улыбаясь. — Как успехи? Как бензин?

— Какой бензин? — осторожно спросил Хроменков после секундной паузы.

— Ну как, какой? — простодушно удивился капитан. — Твой бензин, складской! Ты ж у нас бензиновый король, Рокфеллер, так сказать, местный, — засмеялся он, поселяя прочную тревогу в прапорщиковой голове.

— А-а, — натужливо заулыбался и Хроменков. — Так а что бензин?.. Лежит себе, это… Жив-здоров…

На середине фразы начальник караула закашлялся и теперь кряхтел, выпучивая глаза, отхаркивался и отдувался.

— Ну и отлично, — сказал Зимин. — Слушай, Никитич! Дай-ка мне караульную ведомость глянуть, посмотрю я, что там у вас.

Окошко освободилось, и оттуда донеслось бумажное шуршание, а потом мясистая рука прапорщика с плотно въевшимся в толстый палец потускневшим обручальным кольцом протянула капитану сложенный вдвое плотный жёлтый лист.

Сев за стол (рядовой Анисимов деликатно и почтительно шевелился за спиной, ненавязчиво покашливая — боялся, как бы не обнаружился спрятанный криминал), Зимин просмотрел ведомость. Вот оно: рядовой Раскатов, первый пост, первая смена… Сейчас, значит, на посту. Первый пост — это вдоль железной дороги, любопытно… Н-ну, ладно. Зимин встал. Болезненная пульсация в висках усилилась.

— Всё в порядке? — спросил он, возвращая бумагу. — Наряд приняли как положено? Замки, печати — всё в норме?.. Часовых развели?

— Всё, всё, товарищ капитан, всё в порядке, — спешил заверить Хроменков, радуясь уходу от бензиновой темы. — Я лично проверял… в общем и целом всё в порядке, на тридцать третьем хранилище только печать смазана была — это второго ТПБ, я их заставил пропечатать, Шумилина… Ругался, чёрт, ходить ему было неохота, но сходил, сейчас порядок. Часовых сменили, всё как положено…

— Ладно, — подвёл черту Зимин. — Ну, смотрите, чтоб было без проблем… Командир ещё не уходил? — спросил он зачем-то, хотя видел, что машина со скучающим водителем стоит у штаба.

— Нет, нет, не уходил! — старательным дуэтом дружно ответили Хроменков и Анисимов, и капитану это было приятно.

— Ну, добро. Успехов в службе, — пожелал он и улыбнулся. Только губами. Глаза смотрели холодно.