Придя домой, Зимин первым делом успокоил свою головную боль. Принял два аспирина, запил их водою и прилёг на кушетку, выдернув из розетки телефон. Прикрыл глаза. Он пролежал так с час, и боль, терзавшая виски, отступила, растворившись, правда, в теле общей слабостью, ленью и неудовольствием. Вставать не хотелось, но он всё же встал, приготовил ядреный, бодрящий чай и выпил стакашек яростного кипятка мелкими, осторожными глоточками, продолжая при этом думать о своих делах. Думалось ему вязко, муторно, как едется грузовику по расплюханной просёлочной дороге: мысль проворачивалась вхолостую, на одном и том же месте, и ничего полезного капитан так и не надумал. Налил себе ещё чаю. Всё одно: Белов… его странное поведение… азербайджанцы… Джалилов… наркота… где её можно хранить?.. а чёрт-те знает, где… в гараже?.. м-м… в казарме… нет, не похоже… непонятно… а может, в пожарной части? На вышке. На пожарной вышке!

Здесь мысль сработала, подобно колесу, нашедшему в грязи зацепку твёрдой почвы. На пожарной вышке! Зимин хватил едва не полстакана чаю, обжёгшись. Пожарная вышка — полузаброшенная, подгнившие деревянные лестницы, выбитые окна, мусор на площадках… ветер шастает по этажам, нежилой затхлый привкус вечной сырости. Такими в романах изображаются места обитания привидений. И в таком месте вполне можно соорудить тайник. Никто не догадается.

Он допил свой чай и встал. Он верил в интуицию.

Идея тайника на вышке захватила его, и первая волна азарта воплотилась в сдержанно медленный проход по комнате — задумчивый взгляд в пол, руки в карманах… Так. Стоп. Поворот кругом. Та-ак… С начальником пожарной команды?.. Нет. Он дурак. Тогда… тогда Свиридов… Ага… Только разговор с ним надо будет построить вот как…

И тут необъяснимо неожиданно и поразительно ярко Зимин вспомнил рядового Раскатова, и это воспоминание вмиг отшвырнуло и Свиридова, и тайник, и все проблемы с марафетом: капитан замер, как стоял — руки в брюках, приподнявшись на носки. Постоял так несколько секунд и опустился на всю ступню.

Он совершенно отчётливо увидел разговор в караульном помещении. «Караульный бодрствующей смены рядовой Раскатов…» Да. Высокий, чуть пониже Зимина, парень сухощавого, но крепкого сложения, широкие плечи… Тёмно-русые прямые волосы, лицо слегка скуластое, губы плотно сжаты, взгляд непонятный… непонятный потому, что глаза глубоко посажены, а брови густые, почти сросшиеся на переносице, тёмные… ага… Разговор пустяковый: обязанности часового, табель постам… всё это, конечно, малый знал наизусть, от зубов отскакивало, но какое-то… какое-то всё же впечатление было такое, что держался он не то чтобы сухо… но как-то отстранение… или, лучше сказать, насторожённо, с какой-то внутренней защитой, не желая подпускать собеседника поближе.

Да. Это было именно так. Зимин уверен был, что не ошибся: он считал себя знатоком душ человеческих и полагал, что понимает и запоминает оттенки чужих настроений. И он всегда стремился дать объяснение всяческим психологическим эффектам, считая это своей прямой профессиональной обязанностью, и бывал очень доволен, когда находил такое объяснение быстро и изящно. Вот и сейчас, держа перед умственным взором замкнутое лицо Раскатова, вторым строем мысли он тут же набросал схему озарения: пытался вспомнить этого бойца, но безуспешно… и всё ушло в подсознание, которое работало, работало, и вот сработало — и вбросило находку в сознание.

Так-так… А личико-то, действительно, у парня было того… явно он не хотел контакта, явно отгораживался. Причина-то, конечно, может быть любой, любой может быть, но факт — вот он, налицо… на лице, точнее говоря. Ну, а причину выясним. Не сразу, возможно, но выясним… Вот сейчас мы и начнём её выяснять, часика через полтора и приступим. Зимин прикурил. Ближайшее будущее стало чётким. Он любил такую перспективную определённость с ожидаемым плюсовым результатом.

В половине двенадцатого он начал сборы. Поменял подшиву на воротнике кителя, вымыл с мылом лицо, шею и руки, щёточкой почистил ногти, прополоскал рот освежителем… К полуночи был в полном образе: сапоги сияют, стрелками на галифе хоть хлеб режь, торс в портупейном охвате, как в корсете, волосы аккуратно причёсаны, во взоре сдержанное превосходство. Завершающий огляд — всё было бы в ажуре, если б не этот сволочной прыщик на подбородке… Вот ведь пакость! Зимин поморщился. Взявши тюбик крема, осторожно, нежными касаниями пальцев он замазал, насколько возможно, противную саднящую надутость, отступил на шаг от зеркала, придирчиво всматриваясь… н-ну, почти незаметно… Не вполне, конечно, но больше ничего не сделаешь. Всё, что можно, сделано.

Пришлось с таким выводом согласиться. Прихватив плащ-накидку, Зимин погасил везде свет, вышел, запер дверь, проверил её, подёргав, и спустился во двор. У подъезда было темно, как в бочке; за дальним углом дома маялся безнадёжным одиночеством фонарь на покосившемся столбе: в световом конусе мельчайшими мельтешащими жемчужинками посверкивали капельки мороси.

Прогрев двигатель, Зимин включил ближний свет и поехал в бригаду. Часы на панели показывали 12.11. Нормально, — подумал капитан, объезжая подозрительную лужу. — То, что надо.

Езды не было и пяти минут. В четверть первого Зимин был уже у КПП. Там, конечно, заметили свет фар, услышали шум мотора, в освещенных окнах заметались тени, и к тому моменту, когда начальник особого отдела подошёл к входу, его уже встречали: дежурный по КПП, ефрейтор, вытянувшись во весь свой небольшой рост, с рукою у виска, отчеканил рапорт косноязычно, но, в общем, верно — он был туркмен. «Байрамов», — припомнил фамилию дежурного Зимин, стоя тоже «смирно» и отдавая честь: положение обязывает, ритуалы надо соблюдать неукоснительно, тем паче с азиатами — они уважают порядок нерушимый, твёрдый и суровый.

— Вольно, — сказал Байрамову капитан, проходя в помещение и оценивая состояние его. Состояние отличное. — А где дежурный по части?

— В казарма, тарыщ капитан. Абход делаит. Позват?

— Нет, не надо… Вызови начальника караула.

— Началник караул! — вскричал, подбегая к окошку, ефрейтор. Кричал напрасно, ибо Хроменков был уже тут как тут.

— Здравствуй, Леонид Никитич, — формально улыбнулся капитан оквадраченной рамкой оконца физии. — Разлука, как видишь, была недолгой… Решил твоё хозяйство посмотреть. Распоряжайся.

— Ага, — растерянно ответил Хроменков и исчез из поля видимости. — Ларичев! — послышался его голос. — Отопри калитку!

Зимин повернулся к Байрамову и улыбнулся ему теплее, но не переходя границ официальности.

— Молодец, Байрамов, — сказал он со скуповатой поощрительностью. — Службу несёшь хорошо. Хвалю.

— Служум Советскуму Союзум! — старательно, радостно выкрикнул дежурный, вытягиваясь.

Капитан козырнул и шагнул в сырую мглу, повернул к калитке, ведущей во дворик караульного помещения. Здесь светил фонарь, приделанный к стене. Открылась дверь, появилась трудноразличимая в полутьме фигура, приблизилась, скрипя гравием, вошла в зону освещения и превратилась в человека: невысокого светловолосого бойца.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — негромко и вежливо сказал боец. — Караульный бодрствующей смены рядовой Ларичев. Прошу предъявить ваш допуск в караульное помещение.

Рядовой Ларичев правила игры знал четко. Капитан Зимин тем более, и потому с совершенно серьёзным видом достал удостоверение личности, вынул из него допуск и передал солдату. Тот взял допуск, посмотрел внимательно, защищая ладонью от мелких крупинок дождя, вернул владельцу и загремел открываемым замком.

— Всё в порядке, товарищ капитан, — вынес заключение караульный, распахивая калитку.

Внутри помещения тоже оказалось всё в порядке. Отдыхающие отдыхали, бодрствующие бодрствовали, полы блестели, в кухне прибрано. Проформы ради Зимин позадавал вопросы на знание Устава и табеля постам — отвечали правильно, заученно и механически, видно было, что эта информация вдалбливалась в головы бойцов стрелково-караульной роты, как свая в землю.

— Так, — объявил, наконец, Зимин с подытоживающей интонацией, и Хроменков заметно перевёл дух. — Будем считать, что здесь всё… Ну что ж, пройдёмся по постам. Разводящий!

— Я! Разводящий сержант Горелов.

Капитан усмехнулся, смерив Горелова глазами. Тот был высок, даже подлиннее его самого.

— Гренадер… А второй разводящий кто?

— Младший сержант Хамидуллин. Он спит… отдыхает.

— Понятно… Ну, хорошо. Собирайтесь, сержант, пойдём.

— Мне с вами? — предупредительно сунулся Хроменков. По-дурацки сунулся, не подумавши: как могут и разводящий и начкар оба покинуть караульное помещение?.. Спустя мгновение прапорщик сообразил свой промах, но ведь слово не воробей… Досада ударила в мозги: эх!.. Пустяк, конечно, но лучше б не прокалываться, что-то он, особист этот хренов как будто намекал, что ли, про бензин, знаю, мол… морда у него такая была… неужто стуканули?.. всё может быть… он, стерва, хитрый, просто так говорить не станет…

— Да нет, не нужно, — сухо, как незнакомцу, ответил Зимин. — Мы вдвоём… Готов? Пошли.

Сопровождаемые виновато-услужливым Хроменковым, они вышли. Пока Горелов, клацая железом, заряжал оружие, Ларичев успел открыть калитку. Хроменков торчал в дверях. Ночь моросила по-прежнему. Как будто похолодало. Зимин посмотрел на часы: 12.24.

Разводящий справился с автоматом, набросил на левое плечо ремень и подошёл к выходу. Штык-нож примкнут, всё по правилам. Круглое лицо Горелова было спокойно. Оно всегда было спокойно.

— Готовы, сержант?

— Так точно.

— Ну, веди, Сусанин, — позволил себе пошутить капитан.

Хроменков немедленно хехекнул, подхватывая шутку, но Горелов и Ларичев не отреагировали никак, и Зимин испытал неприятный укол: психологический расчёт не оправдался. Мимо. Зимин не любил так ошибаться. — На первый пост сначала? — спросил Горелов, выходя из дворика.

Капитан давил рвавшийся наружу жёлчный выплеск раздражения.

— Ну а как производится обход? Согласно табеля постам?

— С первого по четвёртый, по часовой стрелке, — произнёс разводящий ровным, бесстрастным голосом.

— И что из этого следует? — Сзади послышалось бряканье: Ларичев закрывал калитку на замок.

— Понял, — так же ровно сказал Горелов. Они шагали уже по маршруту часового первого поста. Под сапогами жидко чвакала мелкая грязь, ноги оскальзывались в ней, и Зимина угнетала мысль, о том, что эта грязь плещет на его зеркальную обувь. Раздражение сделалось сварливым, и он стал опасаться, как бы оно не вырвалось наружу — это было бы совсем уж унизительным… Нужно поговорить, чтобы оно прошло. И он заговорил:

— Тебя как зовут?

— Анатолий, — глуховатым своим голосом отозвался Горелов. Сказал одно слово и замолчал. Зимин подождал, но более ничего не услышал. Не из говорливых, похоже, парень… Ну, что тут сделаешь, каков уж есть.

— Какого года призыва?

— Осенью домой. Этим приказом, в сентябре…

— Дед, стало быть, уже? Или как там это у вас — дембель?

— Так точно, — смущённо произнёс Горелов и шмыгнул носом. А Зимин ожил: всё-таки он пронял этого детину, механическая казённость голоса раскололась хоть чем-то человеческим. Это радовало — нащупать реагирующий участок чужой души… Уметь надо! Зимин разом ощутил себя в своей тарелке. Раздражение тут же исчезло. А сапоги почистить — две минуты.

— Здесь, в бригаде, после учебки оказался или нет?

— Нет, — чуть помедлив, ответил Горелов. Опять помолчал пару секунд, точно думал, продолжать ли, не продолжать… Решил продолжить: — Сразу сюда после карантина. Можно сказать, все два года тут.

— Ясно. Свой, значит, кадр, доморощенный… Здесь и сержанта получил?

— Да… Так точно. В июне. В мае командиром отделения сделали и сразу же младшего присвоили. А в июне — сержанта. И уже с мая… это вот как дожди пошли, разводящим.

— А до того часовым ходил? — немедленно спросил капитан. Горелов разговорился, и это было любопытно. Несложный опыт подтверждает, что полезная информация зачастую ловится в таких вот пустяковых беседах. Важно только не погасить, подбрасывать вопросики, как поленья в камин.

— Ну да, — сказал разводящий, и Зимин усмехнулся про себя: Горелов позабыл об уставных формах разговора вроде «так точно», и это был хороший признак. Значит, увлекся.

— …да. Полтора года так и отстоял на вышке. Сначала чудилось: минута, как час. А потом привык, и ничего… ну, бывало, что в патруль по городу…

Они дошли до Т-образного перекрёстка. Прямой путь вёл к ближней вышке, что у железнодорожных ворот. Дорога вправо уходила меж хранилищами — и дальше, метров через двести, заворачивала влево, к автостоянке и насосной. Обычный маршрут смены и проверяющих был прямо, но Зимин решил сделать иначе.

— Пойдём-ка направо, — предложил он, и Горелов послушно повернул следом.

— Ну и как опыт часового? Происшествия какие-нибудь были, нештатные ситуации? — спросил капитан, и тут в голову ему неожиданно пришёл оригинальный поворот темы — да так, что он с трудом удержался от того, чтобы не щёлкнуть пальцами — эврика! — Ты на каком посту стоял?

— Я… на всех четырёх приходилось, — проговорил сержант, как бы отвлекшись чем-то на секунду и вернувшись. — А происшествий — так, чтобы серьёзных, нет, не было никаких… Ну, мелочи… то ветер, то собака там какая забежит, а в темноте-то сразу и не разберешь… ерунда. А так — нет.

— Слушай, сержант… — врастяжку, словно в раздумье, сказал Зимин и замедлил шаг. — Вот что я хотел спросить… Только учти: разговор конфиденциальный, так что никому, ясно?.. Я вот о чём. Ты слыхал о той истории, которая здесь приключилась, на первом посту? Я имею в виду самоубийство часового. Слышал об этом?

— Да, — неохотно сказал Горелов, глядя в ноги себе. — Слышал. Николаев.

— Да, верно, Николаев… Ну, тогда, значит, ты и обо всех этих коллизиях наслышан тоже: о таинственных явлениях, я имею в виду — голосах, призраках и всяком таком прочем… Вот я и хотел спросить: как ты к этому относишься? Как считаешь — есть тут доля истины или нет? А? Скажи-ка мне.

Горелов вдруг остановился. Они в этот момент миновали ворота тридцать шестого хранилища, полосу темноты, куда не попадал свет фонарей, и в этой самой темноте Горелов встал, как налетел на стену.

— Товарищ капитан… — тихо сказал он с каким-то отчаянием. — Я понимаю, к чему вы… Но вы лучше прямо, без подходов… я скажу… я не говорил, конечно — куда это, на посмешище… но… если вы понимаете… только это, товарищ капитан… пусть это между нами…

Горелов запнулся и умолк. Зимин был ошарашен этим удивительным сообщением и даже в первый миг не нашёлся, что сказать, но сумел не подать виду, ибо сразу же сообразил, что, как Колумб, наткнулся на какую-то неожиданную Америку и теперь, чтобы она ему открылась шире, нужно не сделать ошибки.

— Я же сказал, — объяснил капитан мягко. — Разговор приватный, далее нас с тобой не пойдёт. — Так что… слушаю тебя.

Горелов решился. Он набрал в грудь воздуха, задержал на мгновенье — и шумно выдохнул, как пловец перед прыжком в ледяную воду.

— Это болото, товарищ капитан, — объявил он и снова шмыгнул носом, утерев его тыльной стороною кисти.

— Болото? — в удивлении приподнял брови Зимин. — Не понял!

— Нет, товарищ капитан, — смутился разводящий и опять провёл рукой под носом. — Я объясню, только как сумею… Я говорить-то не особо мастер, как уж выйдет… Только вы меня не перебивайте, а то я совсем запутаюсь.

— Давай, давай. Как выйдет, так и выйдет.

— Ну да… Значит, про болото. Тут болото было, вот на этом самом месте, где первый пост и где железная дорога. Это мне местные рассказывали, в городе. Старикан один — я в увольнении был, ещё в прошлом году, летом… Гулял в парке, а он с внуком, пацаном таким, года три… Пацан этот на дерево залез, американский клён, залез, а слезть не может. А я как раз мимо проходил — ну, он и попросил помочь. Помог я пацану слезть, всё нормально. А потом так прогулялись, дед спросил, где я служу, я сказал… Ну тут он мне и рассказал: что, мол, помню, как эта ваша часть строилась, вместе с железной дорогой… Железную дорогу надо было протянуть, ну а заодно решили и воинскую часть к ней привязать — тогда это, он говорил, отдельный батальон был, бригада потом уже стала. А на этом месте болото было большое, тут вообще лес был кругом… да вон оно и видно. И вот болото это засыпали, затрамбовали, просеку прорубили и дорогу проложили — это мне всё этот дед рассказывал. А я, как только от него про болото услышал, так и ясно стало… я и сам раньше догадывался, а он и подтвердил, так оно и есть… сейчас объясню! Я, товарищ капитан, охотник. У меня и отец егерь, можно сказать, с детства в лесу. Так что лес знаю если и не от и до, то, по крайней мере, хорошо знаю: повадки его, хитрости там всякие… Мне отец говорил: лес, говорил он, — это как одна живая добрая душа…

Зимин едва не дёрнулся от этих слов, необычайно ярко вспомнив свои лесные странствия, их непонятное ему очарование: дыхание и запахи, небо сквозь ветви, косые дымные столбы солнца в просветах меж деревьями. Непонятное очарование, вдруг ставшее понятным после простых слов: лес — живая добрая душа.

— …душа… Кто знает его — никогда в нём не пропадёт, но вот я как раз чуть не пропал — в болоте. Мне опять отец говорил: откуда, мол, поверье, что всякая нечисть на болотах водится: всякие там водяные да кикиморы, лешие… это потому, что от них и правда морок идёт, дурман такой. Кикимор, конечно, никаких там нет, но вот то, что дурман — это точно. Может, на биополе влияет или как там это… человек просто дуреет, как бы себя теряет — и сам заходит в болото, его как бы тянет туда, и тонет. Сколько случаев таких — не перечесть. Вот отец-то мой, — он точно лес знает от и до, он мне рассказывал… это кто не знает, тому, конечно, выдумкой покажется, но я-то знаю! на себе ощущал, я ж с ним с пяти лет по лесу ходил… И вот он говорил: — Лес — это большая добрая душа, а болота — это как бы язвы на нём, ну вот как на теле бывают язвы или там чирьи, так и они, и от них злой дух идёт, он-то людей и дурит, и губит. Вот и я раз чуть не влип — десять лет мне было — пошёл в лес один, и вот так вот затянуло, влез в болото, в топь… у! Аж вспомнить неохота. Едва вылез. Меня потом отец научил, как защиту ставить, внутреннюю, от этого воздействия, и потом уже не страшно было, ничего оно не сделает… Ну а тут, его хоть и засыпали, да видать не до конца, и морок этот остался. Я его сразу почуял — научился за пятнадцать лет-то чуять, а потом и дед подтвердил… Вот этого Николаева, видать, и заморочило. И ребята тоже чуют, только мутно, не догадываются, в чём тут дело, вот и сочиняют. И на втором посту это тоже чувствуется — там тоже болото было. На третьем тоже ещё есть отголоски, а на четвёртом нет, это уже далеко… Но перед настоящим болотом это, конечно, чепуха. То, бывает, так захороводит… Сколько народу гибнет! Так вот пошёл человек по грибы, или там на охоту — и нет концов. А больше всего, когда по клюкву ходят — это по самым по болотам… Горелов перевёл дыхание и сглотнул.

— Меня, когда ребята болтали, так и подмывало сказать… потом думаю: а, ладно. Не дойдёт. Это на себе надо пережить… Но вы-то, товарищ капитан, я понимаю, в психологии разбираетесь четко. Вы когда меня вычислили, я сначала малость ошалел, а потом-то сообразил, что вы ж профессионал…

У Зимина и в мыслях не было чего-то там вычислять в Горелове, но услышав такое, он возликовал и немедля произвёл себя в ранг виртуоза психоанализа.

Горелов явно был задет — он волновался и говорил искренне, да долго! Задет, задет! Да ну, молодец Зимин, попал!.. Нет, знает всё-таки, умеете людишками капитан Зимин, разбирается, чего уж скромничать!..

Он стал великодушен. Осознавать свой талант было чертовски приятно.

Не каждому дано так раскрутить человека, чтоб он перед тобой так выложился, как на блюдечке, раскрыл душу. А Горелов раскрыл. Зимин мимолётно пожалел, что поздно. Если б пораньше… эх! После такого человека голыми руками можно брать. Да, впрочем, главное — уметь… Но каков этюд, каков этюд!.. Красиво, чёрт возьми.

Зимин снисходительно улыбнулся, хотя улыбка эта вряд ли могла быть увидена в темноте.

— Да, — сказал он. Помолчал чуток, усиливая эффект, и после паузы: — Так я и предполагал. Но Горелов молчал.

— Ну что ж, пойдём, — как бы озаботился капитан. — Подзадержались. Они пошли и вышли из тени на свет и опять вошли в тень. Приближался левый поворот. Шагали молча. Зимин всё никак не мог пережить свой успех. Душа ликовала.

— Я полагаю, мы продолжим этот разговор, — обронил капитан нарочито сухо и значительно. — Здесь есть перспективы.

— Да, — сказал Горелов скучно.

Поворот.

Прожектор, установленный на крыше насосной, освещал этот участок дороги очень ярко. Он слепил глаза, и офицер с сержантом невольно сощурились, не видя ничего, что за ним: там была неразличимая мгла.

Зимин неожиданно понял, какая здесь тишина.

Это была зловещая, мёртвая тишина.

Молчал лес за спиной и справа. Молчала железная дорога впереди. Молчали дождь и ветер. Всё было точно в обмороке.

И не было часового.

Они находились на территории поста долго.

Не таились. За это время можно было обнаружить их несколько раз. И однако же никто не обнаружил.

Зимин вдруг вспомнил рядового Николаева. Как вспомнил: он его не знал, не видел никогда. А почему-то захотел увидеть: как он выглядел? Его лицо. Что это был за человек?

Какая нелепая, необъяснимая мысль.

Какими были его последние минуты? Он шёл на пост, уже зная, что будет. А никто вокруг не знал. Как это странно. Человек был среди людей, и никто не знал, что это уже другой человек, отгороженный от всех невидимой чертой. Кто видел его последним? Смена?.. Вот они сменились и пошли на второй пост, цепочкой, друг за другом. И никто не оглянулся. А оглянулся б — что с того? Всё равно уже ничего было не изменить.

Он остался один. Что было в эти полчаса? Он был уже совсем один, черта стала стеной. Тесной, без надежды, кольцевой стеной. Исхода не было.

Он, положим, стал подыматься наверх, чтобы никогда уже не спуститься вниз.

Вот главное! — эти последние шаги. Скрип перекладин. Он поднялся. Последние минуты. Он медленно снял автомат с плеча и отсоединил штык-нож. Вложил его в ножны. Левою рукою взялся за цевьё.

Щелчок предохранителя. Двойной короткий лязг затвора. Всё. Патрон в патроннике. Осталось несколько секунд.

Обратный счёт. Девять. Восемь. Семь. Шесть… Болото! Болото под ногами! Засыпанное — да не навсегда! Сквозь толщу щебня и песка со страшной злобой рвется в мир — хватать, губить и жрать — жрать без пощады, без остатка, без конца!..

Зимин вздрогнул и очнулся. «Дьявольщина, — подумал он ошеломлённо. — Что это?.. Тишина какая… идиотская! И прожектор этот ещё… Глупости! Нет ничего, настойчиво подумал он. Нет ничего. Всё как обычно».

Всё было как обычно. Слева — здание насосной и пожарный щит. Справа — три бензовоза автороты.

Было ноль часов тридцать пять минут двадцать две секунды.

Когда из мглы слепящей — за прожектором — по капитану и сержанту врезала длиннющая, на треть рожкового запаса очередь.

Инстинкт сильнее разума! От первого же выстрела Горелов и Зимин швырнулись — один влево, другой вправо — с невероятной быстротой, быстрее пуль! — но это им, конечно, показалось, просто очередь была не в них, а в бензовозы — пули барабанно лупанули по параболическим бортам цистерн, отрикошетив с искрами — и выстрелами лопнули пробитые баллоны.

Зимин с размаху плюхнулся в мокрую траву за кирпичным основанием пожарного щита, с полметра проскользив на животе. Что-то попало в губы, и он тут же выплюнул, так и не успев понять, что это. «Хорошо, в дождевике, а то — каюк мундиру», — мигнула дурацкая мысль. Молниеносной раскорякой, по-пластунски, он очутился у щита, упёршись левым плечом в сырой холод силикатной кладки, изо всех сил держа дыхание.

— Горелов! — крикнул он, дав позорного петуха. Вторая очередь хлестнула по щиту — плечо поймало содрогание кирпичной стенки, звонко цокнула над головой пробитая лопата. И третья очередь!

— Горелов! — взвизгнул капитан.

— Аа! — краткий страшный вскрик.

Стрельба и выкрики, схлестнувшись воедино, смолкли — всё!

С надрывным свистом рвался на свободу воздух из простреленных колёс.

— Товарищ капитан! — спокойно крикнул Горелов откуда-то слева и, похоже, спереди.

— Да-да! — обрадовано откликнулся Зимин.

— Можно подниматься. Я его положил.

— Кого его? — спросил Зимин, мгновенно, помимо своей воли, расслабляясь, ибо сразу же захотелось поверить Горелову.

— Кто стрелял.

— А кто стрелял? — снова спросил Зимин, не осознавая, какие глупые вопросы задаёт. Хотелось плакать и смеяться оттого, что жив и невредим.

— Не знаю. Сейчас посмотрим… Вы не волнуйтесь, он один был, сто процентов, — сказал сержант, и в голосе его почудилось Зимину неуловимое презрение, капитан вспомнил свою фистулу и стало стыдно: горячо щекам, ушам и шее. Он разозлился и проворно выбрался из-за щита.

Горелов уже стоял на дороге, освещенный прожектором. Автомат в правой руке, стволом вниз. Ремень свисал почти до земли.

— Я его положил, — угрюмо повторил сержант и показал рукой вперёд и влево. — Вон там он был. А первый раз вон оттуда шарахнул, правее. Если он по нас бил — или стрелять не умеет, или автомат такой дурной. Повезло нам. Он, видать… Ну, пойдёмте, глянем.

Они скоро зашагали, почти побежали вперёд. Зимин ощущал, что уши у него по-прежнему пылают от стыда.

— П-паск-удство, — начал сочинять он. — И пистолета, как назло, не было… Я, как за щит нырнул, рукой — хвать! Нету. Ну, думаю… А тут вторая очередь…

Они миновали прожектор, мгла ослабла, и левее от себя они увидели убитого: бесформенная фигура в балахоне лежала навзничь поперёк дороги. Грубые подошвы солдатских сапог. Автомат валялся рядом, поблёскивая штык-ножом.

— Сашка, — замороженным голосом сказал Горелов. — Сашка, он стрелял… Я думал…

Они подошли к лежащему. Голова его была откинута влево, капюшон плащ-накидки скрывал лицо, и видно было слабо, но обоим было ясно, что это часовой, рядовой Александр Раскатов. Очередь Горелова пробила ему грудь.

— Сука… — с трудом проговорил Горелов, сильно выдохнув. — Это болото… болото, товарищ капитан, попомните мои слова… это оно его… губит, сволочь, не подохло, гадская сила… н-ну…

Он заплакал, и это было жутко: видеть и слышать, как борется со слезами здоровенный парень, как прерывается злыми страдальческими рывками шумное дыхание, крупно вздрагивают плечи, скрипят стискиваемые зубы…

А Зимин, наоборот, успокоился.

— Ну, не реви, — сказал он, зорко оглядываясь окрест. — Кто ж знал.

Всё правильно.

Со стороны железнодорожных ворот плеснулись тревожные голоса и спешный топот.

— Ссука… сссукаа… — сквозь содрогания и слезы твердил Горелов, ничего не видя и не слыша.

Из-за стены тридцать седьмого хранилища выбежали трое бойцов с автоматами в руках. Замерли на мгновенье, кто-то крикнул: «Вон!» — и все трое, разом комично дёрнувшись, как три марионетки на одной ниточке, припустились к насосной.

Горелов рухнул на колени, бросив автомат, и зашёлся в сломавших его рыданиях, схватившись за лицо руками. Зимин стремительно и ясно соображал, как быть дальше.

— Что!.. — задыхаясь на бегу, крикнул издалека Хамидуллин. — Что там у вас?!..