Эта работа оказалась куда более сложной, чем я думал. И дорогой. В Институте, который оплачивал мои исследования, все закончилось неизбежным разговором с директором.

Он сказал, что уже пятнадцать лет финансирует мои разработки, и до сих пор не видит никаких результатов. Я ответил ему, что отдал этой работе все годы, с тех пор, как в одиннадцать лет потерял любимое существо и понял, до чего хрупко и ненадежно наше тело.

Директору было наплевать. Его терпение было на исходе. Те деньги, которые он расходовал на мои исследования, он мог вложить в разработку новых пулеметов. Времена были тревожные, и в министерстве от него ждали именно этого. Его можно было понять: с пулеметами результат работы куда очевиднее, чем с искусственным разумом.

Наш любимый Канцлер тогда как раз развязал очередную маленькую победоносную войну. Войска увязли на Западном фронте, и каждый день серые, как мыши, почтальоны рассовывали по ящикам газеты с победными заголовками и треугольные конверты солдатских похоронок. У страны не было денег на фундаментальную науку. Только на прикладные исследования.

Меня лишили финансирования, ставки и принудили уйти из Института. Следующие пять лет я тратил все, что сумел скопить за всю жизнь, чтобы моя работа не останавливалась. Я пытался разжечь разум в железе в маленькой лаборатории в подвале моего собственного дома.

Моя юная ассистентка уволилась из Института вслед за мной. Сказала, что влюблена в мои исследования и готова работать бесплатно. Ах, Аврора! Ты была влюблена не в машину, а в того, кто пытался ее одушевить… А я тогда был слишком занят, чтобы отдавать себе в этом отчет. Ты схитрила, проказница… Чем я, старик, понравился тебе, красавице, лучшей на курсе? Думала ли ты, через что тебе придется пройти?