Часть 1. Бретань

1782 год

– Жанна! Жа-а-а-а-нна-а-а! Жеро-о-о-ом! Где вы? – послышалось совсем близко.

Это Матильда, наша кухарка и моя кормилица. На нее можно не обращать внимания и еще немножко поиграть.

– Замрите! – скомандовала я. – Мы в засаде, и враг не должен нас обнаружить.

Все мгновенно подчинились приказу, и только Робер из вредности еще немного повозился в траве.

На полянку перед нашим укрытием вышла Матильда и, тяжело отдуваясь, встала буквально в одном шаге от того места, где в кустах затаился мой отряд. Можно было протянуть руку и схватить ее за толстую ногу в полосатом чулке. По смеющимся глазам Жерома я поняла, что именно это он и собирается сделать. Но, во-первых, с его матерью может прямо тут же случиться удар, а во-вторых, тогда нас точно обнаружат, и на этом все игры закончатся.

– Жанна, Жером! Немедленно вылезайте! Пьер и Катрин, к вам это тоже относится!

А вот это Гастон. И это уже серьезно. Рядом с ногами в полосатых чулках появились еще две. Носки старых стоптанных башмаков уставились прямо на меня. Придется уступить превосходящим силам противника.

Первой сквозь кусты полезла я – командир всегда должен быть впереди. Следом за мной, с треском ломая ветки, стал продираться Жером, мой молочный брат. Он старше меня всего на месяц, но больше в два раза и шуму производит просто ужас как много. Затем наружу выбрались Пьер и Катрин.

– Это все?

Пауза.

Снова треск ломающихся веток, и последним из кустов вылез Робер.

– Значит, так. Жанна – немедленно в замок. Господин барон заждались. Остальные по домам ма-арш!

Гастон командовал на нашей конюшне и полагал, что может командовать и мной. Как же! Последнее слово всегда за командиром, и я обернулась к своему войску:

– Завтра в шесть, как договорились. Пьер, не забудь шпаги!

– Святые угодники! – Матильда уже отряхивала меня от листьев и грязи. – Девочка моя, ну что за вид! Господин маркиз приехали, а ты чернее ночи, да еще и в панталонах! Страшно подумать, что скажут господин маркиз, когда такое увидят! Да и господин барон как расстроятся!

Крестный приехал! Наконец-то!

Больше всех на свете – после папы, конечно – я любила своего крестного. Маркиз де Ла Руэри был самым храбрым, самым сильным, и он воевал в Америке под командованием самого генерала де Ла Файетта! Я обожала крестного. А уж его рассказы о военных приключениях могла слушать бесконечно!

Отпихнув кормилицу, я помчалась домой. Первым отстал сильно хромающий Гастон, за ним толстая задыхающаяся Матильда. Дольше всех за мной держался Жером, но и он отстал от меня уже на первой минуте. Я летела, как на крыльях, напрямик через лес, срезая повороты, перепрыгивая через пни и уворачиваясь от торчащих веток.

Оставалось миновать розовую аллею, гордость папы. Я уже видела карету маркиза во дворе замка. В этот момент из-за маленькой беседки, скрытой в розовых кустах, мне наперерез двинулось нечто. Я споткнулась и на всем лету врезалась во что-то твердое.

– Нахальный щенок!

Железная рука схватила меня за шиворот и отшвырнула в сторону. Я отлетела к беседке, сильно ударилась плечом и завопила от боли.

– Дурак чертов! Штабная крыса! – это было одно из самых крепких ругательств, которым я научилась у Гастона.

– Что?!! – взревел незнакомый светловолосый мужчина, поправлявший кружевные манжеты, и двинулся ко мне с угрожающим видом.

– Умоляю, Филипп! Оставьте бедного мальчика в покое! – дама в сиреневом платье повисла на руке у мужчины. Забыв про боль в плече, я уставилась на нее во все глаза. В жизни не видела такого декольте! Казалось, еще немного и ее грудь вот-вот вывалится наружу!

– Вы же не будете драться с ребенком?

Чтоб ты провалилась! Ребенок?! Я не ребенок! Мне уже одиннадцать и скоро будет двенадцать! От злости я потеряла дар речи.

– В другой раз смотри, куда несешься, щенок. Иначе голову оторву.

Устранив, наконец, беспорядок в своем наряде, вызванный нашим столкновением, незнакомец закончил отряхиваться и повел свою даму вглубь парка, не удостоив меня на прощание даже взглядом. А я так и осталась сидеть на земле, привалившись к беседке, словно куль с мукой.

* * *

Влетев в библиотеку, я с разбега кинулась на шею крестному, сидевшему в глубоком кресле с сигарой в руке.

– Бог мой! Кто это? – маркиз чуть не выронил сигару и, смеясь, свободной рукой обнял меня. – Неужели этот чумазый чертенок и есть моя хорошенькая крестница?

– Жанна, что за манеры! – отец укоризненно посмотрел на меня и покачал головой. – Простите, друг мой, она совсем отбилась от рук.

– Крестный, ты же к нам надолго? Правда? Мне так много надо тебе рассказать! И еще спросить. Вот смотри: когда организуешь засаду… Ну, скажем, в лесу…

– Даже и не знаю, стоит ли приглашать особу с такими манерами в Троншуа… – маркиз нахмурил брови и в задумчивости поджал губы.

– …А у тебя в отряде всего…

Я чуть не задохнулась.

– Троншуа?! Твой замок?!! О крестный, ты не можешь так поступить со мной! Ты же обещал показать мне свою коллекцию оружия! И картины! И книги! Папа! – я бросила на отца умоляющий взгляд. – Ну, скажи же ему, что мне уже можно на асс… ассамблею! Я уже взрослая!

– Вот и веди себя соответственно! Немедленно умойся и прими, наконец, подобающий вид. А уж потом крестный решит, стоит ли пускать тебя в приличное общество. Не хватало еще краснеть за тебя перед сотней гостей.

Я сползла с колен маркиза на пол и сделала самый изысканный реверанс, на какой только была способна. А потом степенно вышла из библиотеки, закрыла дверь и тут же приложила ухо к замочной скважине. За дверью послышался смех. Маркиз что-то спросил, отец что-то ответил, и оба снова засмеялись. Я успокоилась и помчалась в свою комнату.

* * *

Через час я подошла к большой гостиной и замерла в дверях.

В зале ходили, сидели, разговаривали, смеялись и пили кофе разряженные дамы и кавалеры. Маркиз часто бывал у нас проездом в свое имение, но никогда не привозил с собой столько друзей. Такое многочисленное общество собралось у нас впервые. Я потихоньку пробралась за портьеру и принялась разглядывать присутствующих.

Две дамы возлежали на софе и обмахивались веерами. Обнаженные плечи, яркие перья, сверкающие драгоценности… Вот это да! Райские птицы, да и только. Рядом с ними стояли три кавалера. Все с увлечением что-то обсуждали и непрерывно смеялись.

За пианино сидела дама, которая днем заступилась за «бедного мальчика», и тоненьким голосочком пела. Она сменила свое сиреневое платье на розовое и – в это трудно поверить! – выглядела еще более голой.

Возле нее стоял мой обидчик в серебристом камзоле с роскошными кружевами и переворачивал ноты. Вид у него был скучающий. Похоже, томные взгляды, которые бросала на него певица, оставляли его равнодушным. При тщательном рассмотрении он оказался значительно моложе и крестного, и моего отца. И гораздо красивее, если честно. Вот он снова протянул унизанную перстнями руку, чтобы перевернуть ноты, и я невольно поежилась, вспомнив, как эта рука отшвырнула меня недавно.

Портьера заколыхалась, и это привлекло внимание отца, беседующего с крестным возле камина в дальнем углу гостиной. Папа поманил меня к себе, и я, вздохнув, выбралась из своего укрытия.

– Ну, вот, наконец-то я вижу свою крестницу – милую девочку, а не чумазого сорванца, – ласково улыбнулся мне маркиз, когда я, скромно потупившись, подошла и сделала реверанс.

Крестный выглядел потрясающе. Черный бархатный камзол подчеркивал бледность его лица и придавал ему величественный вид. Драгоценностей он не носил, единственным украшением была великолепная шпага с эфесом роскошной чеканки и круглым рубином на самом конце противовеса.

– Крестный, можно мне ее подержать?

Маркиз поколебался, но все же вынул шпагу из ножен и протянул мне. Я благоговейно взяла в руки грозное оружие. Конечно, у отца были шпаги, и отличные, но такой красоты я еще не видела.

– Вот бы попробовать ее в деле!

Возвращая шпагу маркизу, я поймала взгляды, которыми обменялись крестный и отец. Крестный выразительно поднял брови, а папа пожал плечами.

– Ну да, я учу ее фехтовать. А чему еще я могу ее обучать, кроме истории и математики? Возможно, если б жена была жива, мы бы больше внимания уделяли музыке и танцам. Увы, друг мой! Зато Жанна, как все д’Аранкуры, прекрасно держится в седле. Да и с языками у нас все в порядке. По крайней мере, с английским и латынью. Правда, милая?

Отец очень редко меня хвалил и уж тем более никогда не делал этого при людях. Так что неудивительно, что я покраснела от удовольствия.

– Да уж, – отозвался маркиз, – разностороннее образование, что и говорить. Но все же, полагаю, моя покойная кузина хотела бы видеть свою дочь несколько более… женственной, что ли… и к тому же…

И маркиз закружил в воздухе рукой, подбирая нужные слова.

– Друг мой, – не дал договорить ему отец. – Я полностью согласен с Вами и нахожу Ваши упреки совершенно справедливыми, но напомните мне, пожалуйста, о чем Вы рассказывали Жанне в Ваш последний приезд?

Маркиз поджал губы.

– Крестный, ты забыл? – я укоризненно покачала головой. – Папа, мы обсуждали военную кампанию 77-го года, и как тогда Вашингтон в сражении с армией Хоу удержал свои позиции в долине Форж.

* * *

Примерно через час маркиз и его друзья уехали.

Пышная кавалькада давно скрылась из виду, а мы с отцом все стояли у парадного входа. Папа обнимал меня за плечи и о чем-то размышлял. Я, наконец, осмелилась спросить, кто же был тот высокомерный незнакомец в серебристом камзоле. Отец ответил, что это дальний родственник маркиза со стороны жены, виконт де Шатоден.

Помолчав еще немного, отец сказал, что маркиз прав, пора всерьез заняться моим воспитанием. Хватит сломя голову скакать верхом по округе, лазать по деревьям и копать подземные ходы. Я уже достаточно взрослая и должна знать, как вести себя, особенно если не хочу опозорить себя и отца на ассамблее через неделю.

Я не знала, что такое «ассамблея», но прекрасно поняла, что, если хочу попасть в Троншуа, мне придется целую неделю вести себя примерно.

* * *

И всю неделю я старалась, как могла.

А именно: не встречалась с друзьями (кроме Жерома, конечно; он жил в замке вместе с матерью), не лазала по деревьям, не ловила рыбу и не затевала морских сражений. Надевала только платья, занималась хозяйством (раскладывала постельное белье и помогала Матильде чистить серебро) и если и выезжала верхом, то только под присмотром Гастона и всего на часок – чтобы Пончика размять.

Пончик – это мой пони. Папа подарил мне его на день рождения три года назад. Я, как только увидела это чудо, такое рыжее, круглое и лоснящееся, сразу подумала про пончики, что жарит Матильда. Это был лучший подарок в моей жизни!

Правда, прошлым летом я чуть не сломала себе шею, пытаясь верхом взять препятствие. До этого мы с Пончиком ни разу не прыгали, но я уже достаточно уверенно держалась в седле и не видела никакой опасности в старом поваленном дубе на опушке леса.

К сожалению, у Пончика на этот счет было свое мнение. Резво подскакав к дереву, он внезапно встал как вкопанный, и я, не удержавшись в седле, кубарем полетела на землю. Кажется, я даже сознание тогда потеряла ненадолго. Помню белое-пребелое лицо Гастона, склонившегося надо мной.

Гастон сначала разрыдался от облегчения, когда понял, что я не только жива, но даже ничего себе не сломала. А потом он меня отлупил. Больно.

И это был наш с ним секрет, потому что я не сказала папе, что Гастон за мной не усмотрел (хотя как он мог?). И не призналась, что он отшлепал дочь хозяина. С одной стороны, я понимала, что старому слуге влетит из-за меня, а с другой – боялась, что отец запретит мне садиться в седло.

В общем, с этого момента я стала осмотрительней ездить верхом.

А через поваленный дуб мы с Пончиком все-таки перепрыгнули. Этим летом.

К концу недели примерного поведения я просто озверела от скуки и всерьез подумывала, а стоит ли коллекция оружия, пусть и старинного, таких мучений.

К счастью, наконец, наступило воскресенье, и мы с отцом поехали к крестному в Троншуа. Поместье маркиза находилось неподалеку от Фужера, на окраине Фужерского леса. Возле Меридора лес тоже достаточно густой, прятаться есть где, но вокруг Троншуа были настоящие чащи.

Летняя резиденция маркиза покорила меня с первого взгляда: огромный внутренний двор со всех сторон закрывали четыре крыла здания, образующие почти правильный квадрат; по углам высились четыре сторожевые башни с узкими бойницами; мощные серые стены, потемневшие от времени и непогоды, выглядели совершенно неприступными. Короче говоря, это была настоящая крепость.

Конечно, отец мне рассказывал про замок Троншуа, и я готовилась увидеть нечто потрясающее. Но увиденное превзошло все ожидания! И как же прикажете все это изучить за один день?

* * *

Я так и не узнала, что такое ассамблея, и зачем, собственно, мы приезжали. Потому что, едва поздоровавшись с крестным и маркизой, я помчалась исследовать замок. Кажется, отец прокричал что-то мне вслед, но я уже неслась по парадной лестнице на второй этаж, а потом по коридору направо, а потом опять наверх и еще раз направо, а затем…

В общем, я постаралась заглянуть во все двери и обойти все помещения. Конечно же, мне это не удалось – это было просто невозможно! Ведь там была, наверно, тысяча комнат, и одна интересней другой. Я поднималась и спускалась по крутым лестницам, переходила из одного крыла в другой по темным галереям, заходила и в маленькие каморки, и в огромные залы, стараясь никому не попадаться на глаза и ощущая себя первооткрывателем.

Я надолго застряла в рыцарском зале. Не знаю, как он назывался на самом деле, но там было полно огромных мрачных фигур в старинных доспехах. Мне казалось, что они следят за мной сквозь щели в забралах своих шлемах.

На стенах висели мечи, шпаги, кинжалы, арбалеты, копья, алебарды и еще много всего такого, чему я и названия-то не знала. Мне захотелось потрогать один меч, очень простой, совсем без украшений, но от того еще более грозный. Но я даже не смогла дотянуться до него. Придется подрасти.

Не знаю, сколько я бродила по замку. За окнами уже начинало темнеть, когда я добралась до картинной галереи. Стены длинного узкого коридора были сплошь увешаны картинами. В сумеречном свете краски на них казались приглушенными, а контуры размытыми. Здесь были не только портреты, но и натюрморты, и пейзажи. И еще полотна, изображавшие библейские сюжеты и сценки из деревенской жизни.

Я как зачарованная переходила от картины к картине, рассматривая одежду и украшения прошедших времен, вглядываясь в лица мужчин и женщин. Было так странно смотреть на них, видеть их живые улыбающиеся лица и сознавать, что на самом деле их давно уже нет.

Дойдя до конца галереи, я попыталась открыть дверь, ведущую в другую залу, но она оказалась запертой. Тогда я повернула назад и пошла в обратном направлении, снова и снова подолгу задерживаясь у каждой картины. Как жаль, что я плохо рисую!

Здесь было так торжественно и так тихо, что женский смех и оживленные голоса, прозвучавшие в том конце галереи, откуда я пришла и куда снова направлялась, резанули мне слух. Я вздрогнула и инстинктивно вжалась за невысокую круглую колонну со стоявшей на ней вазой.

Ну конечно! Кто же еще это мог быть, как не мой мучитель! Только на этот раз с другой дамой. Дама взвизгивала и отбивалась от него сложенным веером, а он, не обращая на это особого внимания, методично подталкивал свою спутницу к низкому диванчику возле стены.

Вот они добрались, наконец, до диванчика и устроились на нем. Уже почти стемнело, и я не могла разобрать, что же там происходит. Слышалась какая-то возня, приглушенные вздохи и бормотание.

Дурацкое положение! И выбраться ведь нет никакой возможности, так как пришлось бы продвигаться мимо этой парочки.

Не представляю, сколько бы я так простояла, если бы внезапно у меня не защипало в носу. Так иногда бывает: вдруг, ни с того, ни с сего, словно налетит что-то, и так защиплет в носу, что хочешь – не хочешь, а чихнешь. Ну, вот я и чихнула. Дважды.

Думаю, если бы в галерее раздался взрыв, вряд ли это произвело бы больший эффект. Дама завизжала, и кто-то упал на пол. А может, это они оба упали.

Отборная ругань, раздавшая вслед за этим, впечатлила бы даже Гастона. К сожалению, я плохо запомнила, что именно сказал виконт, так как в этот момент из последних сил пыталась удержать вазу, закачавшуюся на колонне.

Мне бы надо было бежать, но я не могла разбить вазу, похожую на китайскую и, по всей видимости, очень ценную. Так что вазу я спасла. Но момент для бегства был упущен.

Дама все еще причитала, но виконт уже потерял к ней интерес и переключился на новую жертву.

– Так-так-та-а-ак… И что же это за крыса скребется там в углу?

Очень быстро и практически бесшумно он направился в мою сторону, на ходу доставая что-то похожее на кинжал. Господи, он еще и с оружием! Я стояла, как парализованная, и не могла пошевелиться.

– Выходи, мерзавец! Выходи сам, пока я из тебя душу не вынул.

Он даже голос не повысил, и от этого было еще страшнее. А ведь это чудовище и впрямь может в темноте пырнуть меня в живот! Лучше сдаться добровольно. И я шагнула вперед.

– Боже милосердный, что это?

И снова эта тяжелая рука схватила меня за шиворот. Только на этот раз не отшвырнула в сторону, а наоборот – подтащила к себе.

Совсем стемнело. Чтобы разглядеть свою добычу в призрачном лунном свете, он низко наклонился ко мне. Я увидела его глаза, сначала сощурившиеся, чтобы лучше меня рассмотреть, а потом расширившиеся от изумления. А затем он расхохотался и потащил меня к выходу.

– Генриетта, радость моя, я поймал шпиона!

Дама, к этому моменту совсем успокоившаяся, раскрыла веер и начала усиленно им обмахиваться.

– Я желаю рассмотреть это, – изрекла она и выплыла из галереи.

Однако ЭТО не желало, чтобы его рассматривали. Поэтому я не то чтобы упиралась, но слегка подволакивала ноги. Впрочем, все было бесполезно.

Миновав несколько поворотов, мы вышли в ярко освещенный коридор и остановились у лестницы, ведущей вниз. Виконт поставил меня перед собой, не убирая руки с моего воротника, и мы уставились друг на друга. Его светлые глаза так и впились в меня.

Я видела, что мое лицо ему знакомо, только он никак не может вспомнить, где его видел. Да и как узнать чумазого мальчишку в хорошенькой девочке в нарядном платье да еще с бантом в волосах!

– Интересно, чей это уродец, – прошипела дама, обмахиваясь веером. – И любопытно, что именно она видела.

Смысл сказанного не сразу дошел до меня. А когда дошел, то у меня от ярости потемнело в глазах. А виконт снова расхохотался.

– Генриетта, душа моя, неужели ты боишься эту замухрышку?

Я переводила взгляд с одного на другого и никак не могла решить, кого из них больше ненавижу. Так и не определившись, я извернулась и вцепилась зубами в удерживавшую меня руку. Виконт завопил от боли и выпустил мой воротник.

Я и так быстро бегаю, но тут просто скатилась по лестнице и остановилась только в самом низу. А эти двое остались стоять наверху с разинутыми ртами. И выглядели просто по-идиотски!

– Было темно, и я мало что видела. Но зато я могу передать маркизу все, что слышала.

И для убедительности я сначала постонала, потом повздыхала, а потом пошуршала юбкой.

Дама вскрикнула и уронила веер. Виконт дернулся было к лестнице. А я рванула за угол и понеслась прочь, меняя направление и петляя как заяц.

* * *

Окончательно запутав следы, я добралась до третьего этажа в северном крыле замка и попала в библиотеку.

Множество свечей освещали огромную комнату. Вдоль стен стояли высокие, под потолок, шкафы, в которых хранились сотни, а может и тысячи книг: старые и новые, толстые и тонкие, в простых кожаных переплетах и богато украшенные золотым тиснением.

Я пошла вдоль полок, вслух читая названия книг и имена авторов.

– Дидро. Руссо. Вольтер. Морелли. Гольбах. Гель… Гельве… – я прижала нос к стеклянной дверце, чтобы получше разглядеть непонятное слово.

– Гельвеций.

Обернувшись на звук голоса, я увидела в глубине комнаты незнакомого мальчика. Он сидел в глубоком кожаном кресле с книгой на коленях и грыз яблоко.

У меня сразу заурчало в животе, и я тут же вспомнила, что ничего не ела с самого утра.

– Хочешь пирожное? Или яблоко? Или грушу?

Возле его кресла на низеньком столике стояла ваза с фруктами, тарелка с пирожными и пузатый графин с каким-то напитком, скорее всего с лимонадом. Ноги сами понесли меня к этому изобилию.

Я выбрала грушу покрупнее и забралась с ногами в соседнее кресло. Он закрыл книгу.

– Как тебя зовут? – карие глаза смотрели на меня спокойно и дружелюбно.

– Жанна. А тебя?

– Франсуа-Рене. Но можно просто Франсуа. Ты здесь в гостях?

– Да. Мы с отцом приехали на ассамблею. Точнее, это он приехал на ассамблею, а я просто хотела увидеть оружие и картины.

Франсуа с улыбкой слушал меня. Худенький и бледный, он был немногим старше меня. От силы года на два.

– А что ты читаешь?

– Это Монтескье. Был такой философ. Ты не читала его труды?

Я смутилась. Читать я, конечно, люблю, но все больше описания военных кампаний или про животных.

– Еще нет. Но обязательно прочитаю. В нашей библиотеке я видела такого автора.

– А где ты живешь?

– В Меридоре.

– Меридор? Меридор… Это который на побережье? Возле Сен-Мало? Тогда я про тебя слышал. Ты дочь барона д’Аранкура. И ты чуть не спалила церковь на прошлое Рождество!

Я вспыхнула.

– Неправда! Отец Жильбер сам разрешил нам с Жеромом зажечь свечи! И кто же знал…

– Да ладно, успокойся! Я не хотел тебя обидеть. А кто такой Жером?

Я доела грушу и взяла следующую.

– Это мой молочный брат. Он родился на месяц раньше меня, и его мать выкормила нас обоих. Он мой лучший друг.

– Лучший друг? А у тебя есть еще друзья?

– Конечно! Что за вопрос! Пьер, Катрин. Еще Робер. Правда, он живет в Сен-Мало и приезжает только на лето, к бабушке. Ну, и еще другие ребята из деревни. Андре, Поль…

– И тебе разрешают с ними дружить?

– А кто бы это, интересно, мог мне запретить?

Теперь покраснел Франсуа.

– Ну, твой отец, например…

– Да зачем ему это?

Он насупился и замолчал. Я пододвинула к себе тарелку с пирожными и взяла одно.

– Слушай, ты задаешь такие странные вопросы. А у тебя разве нет друзей?

Франсуа медленно покачал головой, глядя на меня серьезно и печально.

– Где же ты живешь? В клетке, что ли?

Он усмехнулся.

– Почти. В Комбурге.

– В Комбурге? Это не так уж и далеко от нас.

Комбург… Комбург… Знакомое название. Что-то я про него такое слышала…

– Когда крестный рассказывал мне про войну за польское наследство, он упоминал храброго юношу, который в пятнадцать лет нанялся на военный корабль и принял участие в битве под Данцигом. Кажется, его звали Комбург…

– Мой отец – Рене-Огюст де Шатобриан, граф Комбургский, – в его тоне, когда он произносил эти слова, явственно слышалась гордость. Но там было и что-то еще.

– И что же, твой отец запрещает тебе иметь друзей?

Франсуа выбрался из кресла и пошел к шкафу поставить книгу. Вернувшись, он налил себе и мне лимонад и взял предпоследнее пирожное. Ужас какой, я съела почти целую тарелку! Что бы сказал папа!

– Понимаешь, мы живем очень уединенно и почти не общаемся с соседями. Конечно, к нам приезжают гости. Иногда. Но в основном… Правда, у меня есть старший брат и две сестры. Но я с ними… Интересно, почему я тебе все это рассказываю?

– Ну, если больше некому, то почему бы и не мне? А может, я тебе просто нравлюсь? – спросила я с надеждой.

Нет, все же это слишком нахально даже для меня! Я подавилась пирожным и закашлялась. Франсуа рассмеялся и, перевесившись через подлокотник своего кресла, похлопал меня по спине.

– Выпей лимонаду. Поможет. А ты мне действительно нравишься. Расскажи мне еще что-нибудь. Ну, например, в какие игры вы с друзьями обычно играете?

– В войну, конечно! Отец Пьера и Катрин – наш деревенский кузнец. И он нам делает оружие. Почти как настоящее! У нас есть и мечи, и шпаги. Я учу всех фехтовать.

– Ты? Фехтовать?! – он снова рассмеялся, но я уже не обижалась на него.

– Да. Папа научил меня. И Гастон показал пару приемчиков. Он был ординарцем дяди Симона и прошел с ним почти всю Семилетнюю войну. Еще мы сидим в засаде и захватываем вражеские обозы с провиантом. Когда море спокойное, мы разыгрываем морские сражения. А на прошлой неделе мы играли в осаду Эннебона. Я была Жанна Фландрская, а Жером был Карл де Блуа. Ну, тот, который сначала захватил Нант, а потом в Париже в одной из башен Лувра заточил Жана де Монфора, третьего герцога Бретонского.

– Ты была Пламенной Жанной?

– Ну, конечно! А кто же еще? Я выдержала осаду и сделала несколько удачных рейдов против Карла де Блуа.

Франсуа поудобнее устроился в кресле и с улыбкой слушал меня, подперев голову рукой. Улыбка у него была добрая и совсем не высокомерная. Не то, что у некоторых.

Я чувствовала себя с ним легко и свободно, как будто мы были давно знакомы, и рассказывала ему о своих друзьях, о Меридоре и его обитателях.

Похоже, у меня появился новый друг.

* * *

Уже начинало светать, когда в библиотеку вошел отец.

– Жанна, вот ты где! Слуги сбились с ног, разыскивая тебя. Мне следовало сразу сказать им, что ты можешь быть или в картинной галерее, или в библиотеке, или в рыцарском зале.

При упоминании о картинной галерее я слегка помрачнела. Но тут в кресле зашевелился Франсуа. Он встал и поклонился.

– Папа, познакомься! Это Франсуа-Рене де Шатобриан, мой новый друг. Франсуа, это мой отец, барон д’Аранкур.

– Я знаком с Вашим отцом, молодой человек. Буду рад знакомству и с Вами.

Отец улыбнулся, и они пожали друг другу руки.

– К сожалению, нам пора.

– Папа, а мы разве не останемся здесь еще на денек?

– Нет, Жанна. Мы решили все вопросы, ради которых собирались. И я не вижу причин, чтобы задерживаться в Троншуа. К тому же, я не очень хорошо себя чувствую и предпочел бы поскорее оказаться в своей постели. Так что попрощайся, мы уезжаем.

Отец был бледен и вправду выглядел неважно. Я вздохнула и сделала реверанс.

– До свидания, Франсуа. Было приятно познакомиться. Приезжай к нам в Меридор. Мы будем рады. И я покажу тебе отличное место для засады!

Франсуа поклонился и улыбнулся мне на прощание.

* * *

Из бальной залы доносилась музыка. Видимо, гости еще танцевали. Мы прощались с хозяевами в парадной гостиной. Вокруг нас прохаживались нарядные пары. Сновали слуги, разнося мороженное и прохладительные напитки.

– Ну что, Жанна? Как тебе бал? Понравился? – маркиз был серьезен, но глаза его смеялись.

Я замялась. Ну, как бы ему объяснить, что танцы меня совсем не интересуют, да и танцевать я попросту не умею.

– Дело в том, что как раз тогда, когда я уже почти собралась пойти потанцевать, я зашла в картинную галерею…

Совсем близко кто-то закашлялся. Я повернула голову и увидела виконта под руку с дамой. Другой дамой. Не Генриеттой. Бедняга подавился лимонадом.

Вот он, момент триумфа!

Я взяла маркиза за руку и прижалась к его боку.

– Понимаешь, крестный… – при этих словах виконт почти задохнулся, и дама принялась обмахивать его своим веером. – Галерея оказалась такой большой, а в ней – столько всего интересного, что я потратила очень много времени, пока все разглядела.

– И что же? Было ли там что-то, что понравилась тебе больше остального?

Виконт смотрел на меня, не мигая, и я храбро выдержала этот взгляд, упиваясь ощущением полнейшей безнаказанности.

– Да, крестный, – я выдержала маленькую паузу и отвернулась, наконец, от виконта. – Больше всего мне понравилась картина, на которой король Генрих IV вручает Вашему предку маркизу де Ла Руэри награду за доблесть. Теперь я знаю, откуда у Вас эта замечательная шпага!

* * *

Мы вернулись в Меридор.

Всю дорогу домой я была так молчалива, что папа забеспокоился. А я просто вспоминала события прошедшего дня. И великолепный замок. И моего нового друга. И моего нового врага.

Я вспоминала светлые глаза, оказавшиеся так близко и изучавшие меня с холодным любопытством, как какое-нибудь насекомое.

Он назвал меня замухрышкой. Неужели это правда? Странное дело, «уродец» – эпитет, которым наградила меня тупая Генриетта, – был совсем не так обиден, как его «замухрышка».

– Папа, скажи, я вправду замухрышка?

Отец заморгал часто-часто и с недоумением воззрился на меня.

– Как тебе такое могло придти в голову? С чего ты взяла?

Я молчала, начиная краснеть.

– Та-а-ак… Похоже, кто-то тебя обидел. И кто же этот негодяй? Уж не твой ли новый приятель?

– Франсуа? Да ты что! Нет, конечно! Это не он, – тут я запнулась. Отец продолжал внимательно смотреть на меня. – Ну, в общем… Понимаешь… Короче говоря…

Я окончательно смутилась и почувствовала, что на глазах выступили слезы.

Отец обнял меня и прижал к себе.

– Девочка моя, однажды ты проснешься, подойдешь к зеркалу и увидишь в нем красавицу. Такую же, какой была твоя мать. А она была потрясающе красива, уж мне-то ты можешь поверить! Правда, до этого пока далеко. Сейчас ты еще мала и слишком худа. Не думаю, что Матильда тебя плохо кормит. Скорей всего, ты просто слишком усердно носишься по горам и лесам. Так что успокойся, вытри свои слезы и улыбнись. У тебя еще все впереди!

Удивительно, как папа умеет меня утешить! Я высморкалась в его платок и сразу почувствовала себя лучше.

– Жанна! Жанна! Ласточка жеребится!

Все мои печали разом были забыты, и я выпрыгнула из кареты.

Ласточка – это папина испанская кобыла, красавица, хоть и ужасно вредная. За последнюю неделю живот у нее раздулся до таких размеров, что Гастон всерьез опасался за ее жизнь.

Я подхватила юбки и рванула на конюшню. Жером еле поспевал за мной.

– Жанна, может, хотя бы переоденешься?

Папа махнул рукой и направился следом за нами.

Я влетела в конюшню и помчалась к Ласточкиному стойлу. Она лежала на боку и шумно дышала. Живот у нее опал, хотя и не слишком сильно.

– Гастон, что с ней? И где жеребенок?

– Да жива она, жива, хоть и намучилась изрядно. А детеныш – вот он.

Гастон отодвинулся, и я увидела маленькое создание, черное и без единой отметины. Он стоял на тоненьких трясущихся ножках и выглядел совершенно беспомощным.

– Какой хорошенький!

Я упала перед ним на колени и обняла его за шею. Жеребенок доверчиво прижался ко мне, и сердце мое растаяло.

– Господь всемогущий! Он что, слепой?

Отец наклонился, разглядывая Ласточкиного сына. Я отодвинула от себя голову жеребенка и посмотрела на его глаза. Они были затянуты тонкой белесой пленкой. Сердце мое сжалось.

– Н-да… И что теперь делать? Не знаю, нужен ли нам слепой конь…

– Папа, не говори так, пожалуйста! Он поправится! Я уверена! Я сама буду за ним ухаживать!

Отец молчал и задумчиво глядел на жеребенка, а я разрыдалась и прижала к себе свое сокровище.

– Ладно, поживем – увидим.

Папа перешел к Ласточке и заговорил с Гастоном о ее состоянии. А я обнимала малыша и обещала ему, что все будет хорошо. Он тепло дышал мне в ухо, помаргивая невидящими глазами.

* * *

Ласточка поправилась, но наотрез отказалась кормить свое дитя и даже не подпускала его к себе. Поэтому Матильда наполняла молоком бутылочку, и я кормила Малыша несколько раз в день.

Он быстро окреп, и скоро стало ясно, что, хоть он и слеп, со слухом у него все в порядке. Малыш научился узнавать меня по шагам и радостно приветствовал. Скоро он уже ходил за мной по пятам, как привязанный.

Мне так хотелось, чтобы он прозрел! Матильда готовила какую-то целебную мазь, жутко вонявшую, и я мазала ею Малышу глаза. Ему не нравилось, но он терпел.

И однажды это произошло! Как-то утром я пришла на конюшню, а пленки на его глазах не было! Счастью моему не было предела, а Матильда страшно возгордилась. Слухи о ее целительских способностях быстро разлетелись по нашей округе.

Скоро Малыш научился отзываться на свист и стал сопровождать меня на верховых прогулках. Пончик ревновал, но сохранял нейтралитет. А Жером посмеивался и называл Малыша моим спаниелем.

* * *

Это было счастливое лето.

Каждый день был заполнен до краев чистой радостью. Мы с ребятами ловили рыбу, собирали устриц, устраивали морские сражения. А еще были поиски сокровищ и схватки с разбойниками. И скачки, и уроки фехтования, и стремительно подрастающий Малыш.

И только иногда, по ночам, уже засыпая, я вспоминала светлые глаза, разглядывающие меня с холодным любопытством. «Замухрышка!» – снова слышала голос и издевательский смех.

А потом представляла, что я уже выросла и я – красавица, как мама. И вот я его спасаю. Например, тонущего. Или от разбойников. И он хочет узнать имя своего спасителя. Тут я снимаю шляпу, и мои роскошные волосы волной падают мне за спину. Он пристально вглядывается в меня, и тут его светлые глаза расширяются от изумления. Он узнает меня! Начинает произносить слова благодарности. Но я небрежным жестом останавливаю его и с насмешливой улыбкой отворачиваюсь. Плащ взмывает и опадает за моей спиной. Он еще что-то говорит мне вслед, пытается остановить, но я не слушаю. Я ухожу. Мне все равно.

* * *

В начале августа к нам в Меридор приехали граф Комбургский с сыном. Пока граф и отец обсуждали свои дела в библиотеке, я показывала Франсуа окрестности.

Ему у нас понравилось. Да и как здесь могло не понравиться!

Я особенно любила смотреть на Меридор с моря, подальше от земли. Скалистый берег, плотно уставленный домами, круто поднимался вверх. А на самом верху среди высоких сосен стоял наш замок.

Над парадным входом был высечен девиз: «Vis et vir» – сила и мужество. Буквы давно почернели от времени и с трудом читались, но они отпечатались в моем сердце, как и в сердцах всех моих предков, живших здесь на протяжении восьми поколений.

Первый д’Аранкур появился в этих краях в 1420 году. Герцог Бретонский Жан V де Монфор в награду за преданность и доблесть сделал Симона д’Аранкура бароном и отдал ему Меридор – небольшое владение на побережье возле границы между Бретанью и Нормандией. Симон построил новый замок на месте старого, полуразрушенного, и заложил церковь, достраивал которую уже его сын.

В нашем роду было много военных, причем известных. Мой прадед, генерал, отличился в войне за испанское наследство. А дядя Симон, старший папин брат, стал героем Семилетней войны. Он служил в Индии, был смертельно ранен при осаде Мадраса и умер на руках у Гастона.

Дед очень любил своего первенца, гордился им и возлагал на него большие надежды. Так что гибель старшего сына его буквально подкосила. Он умер через месяц после получения этого печального известия, и бароном стал мой отец. Из-за этого папе пришлось бросить учебу в Ренне и вернуться в Меридор, чтобы управлять поместьем.

Еще у папы была старшая сестра София. В детстве они с отцом были очень дружны и оба увлекались историей. Правда, если папу больше интересовали английские корни нашего рода, то тетю Софию в первую очередь волновало, правда ли, что Симон д’Аранкур был внебрачным сыном Жана де Монфора. К тому времени, как отец стал бароном, тетя София уже вышла замуж за английского дипломата и уехала с ним в Англию.

С тех пор брат с сестрой больше не виделись. Зато они довольно часто переписывались. Точнее так: тетя писала нам довольно часто.

Отец занимался поместьем, а в свободное время продолжал свои исторические и генеалогические исследования. Мама очень хотела подарить ему сына и наследника, но у них почему-то родилась я. Она умерла, когда мне было всего два года, и я совсем ее не помнила. Так что весь мир для меня заключался в отце и Меридоре.

Здесь был мой дом. Небольшой, очень старый, в котором каждый из предыдущих владельцев считал своим долгом что-нибудь перестроить. Я знала в нем каждый камень, каждую ступеньку и не хотела, чтобы тут что-нибудь менялось.

Я показывала Меридор Франсуа, и меня распирало от гордости. Мы бродили с ним по лесу, посидели в розовой беседке. Сначала Франсуа держался несколько натянуто, был учтив, но слишком… официален, что ли. Но потом он расслабился, забыл про аристократичные манеры, и вот мы уже ползали в пещере, выходящей к самому берегу. А потом прыгали с одного огромного валуна на другой. И перемазались в иле. И оба порвали панталоны: он на коленке, а я… В общем, сзади.

Я показала Франсуа нашу церковь Святой Девы Марии, очень красивую, с цветными витражами. Отец Жильбер, старенький, почти совсем ослепший, крестивший еще моего папу, угостил нас лимонадом и ореховым печеньем. Он посидел с нами немного и ушел готовиться к завтрашней службе.

Я налила себе третий бокал лимонада и предложила Франсуа:

– Хочешь еще? Здесь как раз немножко осталось.

– Нет, спасибо. Больше не могу.

Заходящее солнце, проникая сквозь витражи, окрашивало все вокруг в разные цвета. И казалось, что лики Святой Девы, бывшие здесь повсюду, волшебно светятся. Было тихо и удивительно спокойно.

– Спасибо тебе, – сказал Франсуа.

Он был очень серьезен.

– За что? – удивилась я.

– За этот день. Он… – Франсуа замялся. – Он так не похож на мои обычные дни. Тебе надо увидеть Комбург, чтобы понять меня.

– А какой он, Комбург?

Я дожевывала последнее печенье и смотрела на своего друга. А он печально смотрел куда-то вдаль.

– Совсем не похож на Меридор. Здесь у вас столько света и воздуха, столько свободы… Нет, я, конечно, очень люблю Комбург. Просто он слишком мрачный. Не знаю, понравилось бы тебе там. Хотя… – Франсуа оживился. – Там есть кое-что, что наверняка бы тебя заинтересовало. Например, коллекция старинного оружия и галерея портретов французских королей, начиная с Франциска I.

– Ух, ты! Вот бы посмотреть на картины! И попробовать оружие!

Я схватила невидимую шпагу и принялась наносить удары невидимому противнику. На четвертом выпаде шпага случайно задела графин с лимонадом. Графин удалось спасти, а вот его содержимое – нет.

– Жанна! Ты невозможна! Ты просто катастрофа! Лучше б я его выпил!

Франсуа смеялся, безуспешно пытаясь стряхнуть с панталон лимонад, и я смеялась вместе с ним. Хорошо, что он развеселился. Не могу видеть его грустным.

– Думаю, мне пора, – он снова посерьезнел. – Не знаю, когда мы теперь увидимся. Я буду писать тебе. Можно?

– Конечно, можно! Я тоже буду писать. Правда, не знаю, о чем. Я никогда никому не писала писем.

– Обо всем, что тебе интересно. Об играх, в которые вы будете играть. О книгах, которые ты будешь читать. О море. О Малыше. Обо всем. Договорились?

– Договорились.

Он подал мне руку, и мы направились к дому.

1792 год, август

Я сидела на огромном валуне, обхватив колени руками, и смотрела вдаль, туда, где море сливается с небом. Кричали чайки. Пригревало солнышко. Было так тихо и спокойно, что совсем не хотелось думать. Ни о чем. Хотелось забыться, хоть на час. Не вспоминать, не мучиться.

Шел четвертый год революции. Мир перевернулся.

Мы уже не содрогались при известии о чьей-то смерти. Вокруг полыхали пожарища. И только Меридор еще оставался маленьким островком мира и порядка. Но не покоя. О нет! Покоя не было ни днем, ни ночью.

Я закрыла глаза и подставила лицо еще не жарким солнечным лучам. Скоро начнется утренний прилив, и мне придется вернуться домой. Но пока еще можно посидеть в одиночестве, отрешившись от всех бед и забот, представляя себя маленькой девочкой, папиной дочкой.

Интересно, когда закончилось мое детство?

Может, тогда, когда однажды отец, еще даже не пожилой человек, захотел подняться с постели, но не смог – отнялись ноги. И мне, четырнадцатилетней, пришлось вместо него объезжать арендаторов, заниматься починкой прохудившейся церковной крыши и самой вести хозяйство. Не стало времени для игр. Пришлось всерьез учиться разбираться в правилах севооборота, кормовых травах и прочих столь же романтических вещах.

А может, тогда, когда в пятнадцать лет ко мне впервые посватались. И причиной тому была вовсе не моя неземная красота.

То, что я не красавица и никогда ею не стану, я поняла достаточно рано. Увы, папа ошибся. От мамы мне достались только глаза – большие, в минуту изумления становившиеся просто огромными. «Они у тебя круглые, как у испуганной мыши» – бывало, смеялся надо мной Жером.

Иногда по утрам я подходила к зеркалу в надежде, что ночью произошло чудо, и я наконец-то стала другой. Но из зеркала на меня глядело все то же лицо: не прекрасное, но и не уродливое. Обыкновенное.

Фигура не становилась более женственной. Да, конечно, с возрастом у меня появилась грудь. Я округлилась в положенных местах, но все равно оставалась угловатой, как подросток. В мужской одежде, а другую я почти не носила вне дома, меня никто из посторонних не принимал за девушку.

Оставалась последняя надежда, что когда-нибудь мои волосы станут длинными настолько, что я смогу называть их волной или гривой. Но пока, стоило им отрасти до плеч, как они становились совершенно неуправляемыми, переставали расчесываться и постоянно лезли в глаза и рот.

Тогда Матильда, горько причитая, брала в руки ножницы и состригала мои буйные кудри. Разумеется, рядом всегда оказывался Жером и, утешая меня, говорил что-то жалостливое о бедных овечках.

Так что, когда господин Пишо в изысканных выражениях заговорил со мной о моей небесной красоте, я сразу поняла, что речь идет о земле.

Предприимчивый и удачливый делец, успешно совмещавший адвокатскую практику и морскую торговлю, прикупил по соседству с нами небольшое поместье. То ли для полного счастья ему не хватало дочки захудалого, но все же барона с древним именем, то ли наш лес, клином врезавшийся в его земли и буквально кишевший всякой живностью, показался привлекательным ярому охотнику.

Отец, всегда отличавшийся здоровым чувством юмора и не потерявший его даже из-за болезни, оставил решение вопроса за мной и позволил упитанному господину Пишо поговорить со мной и открыться в своих истинных чувствах. Однако мне было не до смеха. Избавиться от настойчивого поклонника оказалось не так-то просто.

Господин Пишо взял за правило делать мне предложение каждые полгода – весной и осенью. Я уже не вздрагивала при его появлении, но прикидываться маленькой девочкой, не готовой к принятию столь ответственного решения, мне становилось все труднее.

Последний раз господин Пишо посетил нас с официальным предложением в марте 1789 года. Я в очередной раз отказала ему, и мы расстались если и не врагами, то уж никак не добрыми соседями.

Не могу сказать, что мне не хотелось замуж. Конечно, как всякая нормальная женщина, я хотела бы семью, любящего мужа и кучу детей. Но, к сожалению, влюбленные поклонники не выстраивались в очередь, добиваясь моей благосклонности. Мне просто негде и некогда было с ними знакомиться.

Три года подряд, до самой своей болезни, отец звал меня с собой к маркизу на всякие сборы и ассамблеи, но я наотрез отказывалась. Унижение, испытанное однажды, было слишком сильным, и мне совершенно не хотелось пережить подобное снова.

Конечно же, я ездила к крестному в гости, и не раз. И даже оставалась в Троншуа на месяц-другой, вдоволь облазив окрестные леса. Но только тогда, когда кроме меня в замке не было других гостей.

Была еще одна причина, по которой я и не помышляла о замужестве. Я совершенно не представляла себе, как смогу покинуть отца, особенно в теперешнем его положении.

Поэтому я старалась поменьше мечтать и побольше работать.

Жили мы очень замкнуто. Кроме Матильды, командовавшей на кухне, и Жерома, помогавшего Гастону на конюшне и по хозяйству, с нами в замке жили еще только двое: Альфонс и Катрин. Альфонс – это камердинер отца, низкорослый и жилистый, постоянно отстаивающий от посягательств Матильды свое главенствующее положение в доме. Он опекал отца, как любящая мать своего ребенка, и лучшего помощника мне было не найти.

А Катрин я забрала к себе после того, как умерла от воспаления легких их с Пьером мать. Пьер остался с отцом, и сейчас это был лучший кузнец в округе, такой же мощный и мускулистый, как его отец, только моложе и сильнее. А Катрин, давнишняя подружка, стала моей компаньонкой и помощницей во всех домашних делах.

Она была моя полная противоположность – пухленькая и очень женственная, отрада для глаз Матильды, которая, отчаявшись откормить меня и Жерома, с удовольствием переключилась на Катрин.

Жером вымахал настоящим верзилой. Стройный, широкоплечий – красавец, глаз не оторвать. Из него и Катрин могла бы получиться отличная пара, если бы не одно «но»: Катрин тосковала по Роберу, а Робер тосковал по морю. Такой вот треугольник. Но Матильда не теряла надежды, что все еще устроится, и ее детки (мы все были ее детками) будут счастливы.

Честно говоря, у Катрин не было никаких шансов. Ибо наш Робер, правнук и тезка знаменитого корсара Робера Сюркуфа, грезил только о море. Родители хотели сделать из него добропорядочного буржуа, но у них ничего не вышло. Ему было всего лишь пятнадцать, когда четыре года назад, в 1789, он записался добровольцем на корабль с красивым названием «Аврора» и уплыл в Индийский океан в поисках приключений.

Через три года он вернулся, возмужавший и набравшийся опыта, и уговорил родственников купить небольшой бриг и сделать его капитаном. Так что в настоящий момент его новый корабль «Креол» стоял в гавани Сен-Мало и готовился к отплытию.

Робер набирал команду, запасал провизию и время от времени заглядывал к нам на огонек. Мы с удовольствием слушали его рассказы о морских приключениях, а Катрин, затаив дыхание и приоткрыв рот, не сводила глаз со своего кумира.

* * *

В апреле 1789 года к нам приехали дорогие гости – мой крестный и его друг и командир маркиз де Ла Файетт. В малой гостиной, куда все перебрались после обеда, я забилась в самый дальний уголок и притворилась целиком поглощенной вышиванием, а сама во все глаза смотрела на живую легенду.

Де Ла Файетт был оживлен и с большим воодушевлением говорил о целях и задачах открывавшихся в мае Генеральных Штатов, о необходимости реформ и о том, что грядущие перемены должны коснуться всех слоев общества. Отец, прикованный к инвалидному креслу, но не потерявший остроты ума и прозорливости, вставлял критические замечания, а крестный с улыбкой слушал их обоих.

Воодушевление де Ла Файетта было заразительным. Я как губка впитывала слова маркиза и досадовала на отца за его скептицизм и пессимистические прогнозы. Мне было стыдно, что я так мало читала и так мало понимала в том, что обсуждали эти умные и образованные мужчины. Они говорил о физиократах и энциклопедистах, цитировали Мабли и Морелли. И примерно через час после начала дискуссии я дала себе клятвенное обещание дочитать, наконец, многострадальное «Письмо слепым в назидание зрячим» Дидро.

Нет, я, конечно, не была совсем уж невежественной – читала и Вольтера, и Руссо. Помня обещание, данное Франсуа, я прошлым летом одолела, наконец, Монтескье, «О духе законов». Но все же, все теории и философские рассуждения очень быстро отступали перед необходимостью делать ежедневную работу и забывались.

Если честно, мне было не до высоких идей. Со временем папа совсем устранился от текущих забот, и я все делала сама. А отец полностью переключился на то, что всегда любил больше экспериментов в сельском хозяйстве – на историю.

Его интересовало многое: и исход бриттов на континент, и зарождение бретонского самосознания. В настоящий момент он работал над документами, описывающими возвращение в Бретань после долгого отсутствия Алана Барбеторта, крестника аглосаксонского короля Ательстана.

Вместе с Барбетортом в Бретань из Англии приехал и Аранкур, наш предок. Это было в 937 году от Рождества Христова.

* * *

Уже поздно вечером, когда гости уехали, и мы с отцом остались одни, я спросила его, откуда у него такой скептицизм и неверие в возможность реформ.

– Ах, девочка моя, – сказал папа, – совсем наоборот. Я знаю, что перемены назрели. Более того, они неизбежны. Просто я совсем не уверен, что это будут перемены к лучшему. Ла Файетт всерьез полагает, что ему удастся наложить новые демократические свободы, так успешно отвоеванные им в Америке, на старую систему, которую он менять не намерен. Какая наивность! Он не догадывается, что волна, которую поднимают он и горстка таких же прекраснодушных философов, смоет все на своем пути, в том числе и тех, кто ее поднял.

* * *

Дальнейшие события показали, насколько отец был прав.

Очень скоро по всей Франции начались беспорядки и волнения, быстро переросшие в восстания. Крестьяне, доведенные нищетой до отчаяния, грабили и разрушали замки, сжигали архивы, отказывались платить налоги и принуждали сеньоров соглашаться с полным отказом от всех своих прав и рент. Тех же, кто упорствовал, убивали. Это было время «Великого страха».

Однажды завертевшись, огромная машина уже не могла остановиться. События мелькали с калейдоскопической быстротой: отмена сословных привилегий, гражданское переустройство церкви, национализация церковных земель и имущества эмигрантов, отмена феодального наследственного права и, как апофеоз всего, свержение монархии.

Бедная Франция! Она, как чудовище из сказки, отчаянно пыталась избавиться от старой ненавистной шкуры. Однако вместо прекрасного принца на свет появлялся еще более страшный монстр. Может, и билось в его груди любящее сердце, да вот только руки были по локоть в крови.

Лишь со временем «элитарные революционеры Просвещения», мечтавшие о совмещении монархии и порядка со свободою и торжеством демократических начал, наконец-то осознали, что упразднение наследственного дворянства неизбежно привело к «упразднению» самих дворян.

Одни смирились и пытались приспособиться к новым условиям. Другие эмигрировали и издали оплакивали свою прошлую жизнь и горькую судьбу. Третьи плели заговоры, подготавливая роялистский переворот и вторжение войск контрреволюционной коалиции.

Ну а мы – мы просто пытались выжить, наивно надеясь, что буря, разящая все вокруг, все-таки обойдет нас стороной. Силы, в соответствии с нашим древним девизом, еще оставались, а вот мужество, честно говоря, было уже на исходе.

Не могу сказать точно, почему до сих пор наши крестьяне сохраняли лояльность.

Может, потому что они не голодали – нас всех кормило море. Кроме того, барон, не охотившийся сам, не запрещал другим охотиться в своем лесу. Да и поля наши, обрабатываемые в соответствии с последними достижениями сельскохозяйственной науки, давали достаточно зерна и кормовых трав (кстати, картофель мы начали выращивать первыми в округе).

А может, еще и потому, что скромность и непритязательность обитателей замка Меридор не давали повода упрекнуть их в роскоши и расточительстве. Ну не были мы ни тиранами, ни кровопийцами!

Как бы то ни было, мы продолжали жить, с тревогой встречая каждый новый день. Жизнь человеческая ничего не стоила. Достаточно было малейшего подозрения не то что в причастности в контрреволюционному заговору, а даже только в сочувствии к роялистам.

С ужасом узнали мы, что замок Комбург превращен в казенную крепость, а его хозяева, граф и графиня де Шатобриан, отправлены на эшафот. Я не могла без слез думать о том, как бедный Франсуа, младший брат погибшего, воспримет это известие.

Милый мой друг, мы так давно с ним не виделись! Последняя наша встреча состоялась весной 1786 года. Вскоре после этого он записался младшим лейтенантом в Наваррский полк, отвергнув карьеру как флотского офицера, так и клирика.

Мы продолжали переписываться.

Поначалу его письма излучали оптимизм и жизнерадостность. В восторженных выражениях он описывал блеск королевского двора, доступ к которому получил благодаря древнему имени и многочисленным связям своего семейства.

Но со временем настроение Франсуа начало меняться. Его стали раздражать чудовищная роскошь, пустые забавы и бессмысленное времяпрепровождение. Светские салоны, которые он посещал, оказались заполнены пустоголовыми велеречивыми болтунами и жеманными сплетницами. Он стал тяготиться великосветским обществом и сблизился с литературными кругами. В своем последнем письме он писал, что литературное творчество привлекает его все больше и больше, и даже намекал, что приступил к созданию некоего шедевра.

А потом наступил 1789 год, и наша переписка прервалась. Я не знала, что с ним, где он. И жив ли вообще.

* * *

Я отсидела все части тела, какие у меня были, но уходить с валуна так не хотелось. Решив, что, раз больше нет сил сидеть, тогда можно полежать, я растянулась во весь рост. Камень приятно грел спину, я снова закрыла глаза и в который раз попыталась освободиться от мыслей вообще. Безрезультатно. Перед глазами немедленно возник образ того, о ком я думала тысячу раз, безумно устала думать, но не думать не могла.

Жером.

Высокий, сильный, красивый. В синей форме с красной выпушкой.

Матильду чуть удар не хватил, когда она узнала, что ее сын записался в Национальную гвардию. Это произошло нынешней весной, в апреле, когда началась война с Австрией.

Я вспоминала, как он отсутствовал весь день и появился только поздно вечером. Сразу ушел в свою комнату, отказавшись ужинать. А потом, примерно через час, пришел к нам с отцом в гостиную. Папа читал, я занималась штопкой, а Матильда с Катрин чистили серебро.

Жером подошел к барону и встал перед ним на колени. Это было так дико! Отец выронил книгу, а Матильда ложку.

– Простите меня, крестный, – голос Жерома дрожал, а лицо выражало одновременно упрямство и отчаяние.

– Господь милосердный, что ты натворил? – отец так сильно схватился за подлокотники кресла, что костяшки его пальцев побелели.

Жером опустил голову, но потом справился с волнением и взглянул ему прямо в лицо.

– Я сегодня был в Сен-Мало. Там на площади возле ратуши записывали в гвардию.

Отец побледнел, Матильда покраснела.

– Я записался. Солдатом.

Тут я так больно уколола палец, что выступила кровь. А Матильда что-то прохрипела и рухнула на пол. Собственно на этом разговор и закончился. Отец ушел в себя и молчал весь остаток дня. Жером перенес мать на постель, и мы с Катрин привели ее в чувство.

Она обвела нас мутными глазами, затем ее взгляд остановился на сыне и стал более осмысленным. Через секунду она все вспомнила и заплакала. Не заголосила, не принялась причитать, просто закрыла глаза, из которых все текли и текли слезы.

– Оставьте нас, – попросил Жером.

И мы с Катрин молча вышли.

Ночью мне не спалось. Я проворочалась в постели какое-то время, а потом оделась и пошла туда, где мне всегда было хорошо – на конюшню.

Сонный Малыш встретил меня тихим ржаньем. Я обняла его за шею и уткнулась носом в теплую шкуру. Мое сокровище. Маленький сорванец вырос в рослого красавца. Характер у него был не сахар, как и у его мамаши. Кроме меня он подпускал к себе только Гастона и Жерома.

Я вздохнула.

– Скоро ты будешь подпускать только меня и Гастона.

Малыш затряс головой, соглашаясь с услышанным. Матильда называла его дьяволом и боялась, как огня, поскольку наглец норовил укусить ее за зад всякий раз, как она оказывалась в пределах досягаемости.

– Хулиган, – я любовно погладила его по щеке. Малыш счастливо выдохнул и положил голову мне на плечо.

– Жанна, ты здесь?

Я оглянулась и в дверном проеме увидела высокий черный силуэт.

– Я знаю, ты здесь. Выходи. Ну, хоть ты-то от меня не прячься!

Снова вздохнув, я на прощанье еще раз погладила Малыша и вышла наружу.

– Пожалуйста, поговори со мной, – сказал Жером жалобно и как-то по-детски.

– Хорошо. Пойдем.

Я взяла его за руку, как делала всю жизнь, хоть он и выше меня на голову, и повела в розовую беседку.

Мы сидели и молчали. А потом его словно прорвало, и он заговорил. Говорил он долго, сначала с трудом подбирая слова и как будто оправдываясь, а потом все уверенней и уверенней. Я слушала его голос и ясно представляла себе его лицо, плохо различимое в темноте. В его словах слышалась такая страсть, такая убежденность в своей правоте.

– Ну, что ты молчишь? Ты презираешь меня?

– Дурачок! – я нашла в темноте его руку и крепко сжала. – Конечно, нет. И не осуждаю. Более того, скажу честно – я тебя понимаю.

– Рыжая, ты лучше всех! Я знал, что ты поймешь! Как же я тебя люблю!

Он схватил меня и прижал к себе так сильно, что у меня в боку что-то хрустнуло. Я слабо пискнула, и Жером немедленно разжал руки.

– Прости, мышка!

– Прощаю, но за «рыжую» ответишь! – и я принялась его лупить по всему, что попадало под руки. – Я не рыжая, сколько тебе объяснять! Я каштановая!

Жером смеялся и отбивался. А потом мы, устав, просто сидели, взявшись за руки, и молчали. Да и что тут говорить. Я понимала своего молочного брата и только удивлялась, как же он ждал так долго. Конечно, не мог такой умный, сильный и уже взрослый мужчина всю жизнь прозябать на нашей конюшне. Но до революции у него не было никаких шансов продвинуться на военной службе – не дворянин, он всю жизнь оставался бы солдатом. А сейчас с его талантами он обязательно проявит себя.

Я хмыкнула, вспоминая наши детские игры в войну.

– Чему ты улыбаешься? – Жером легонько толкнул меня плечом.

– Да так… А помнишь, как мы сражались на пустыре за оврагом? Я была Вашингтоном, а ты Корнуоллисом.

– Да уж. Такое забудешь! – он немного помолчал, а потом добавил. – Знаешь, я думаю, что если бы мы сражались на самом деле, ты меня и тогда бы точно разбила. Это тебе, а не мне надо в гвардию.

Мне оставалось только посмеяться. Это, конечно, было лестно, но все же не соответствовало действительности. У Жерома был талант, военный талант. И я помолилась про себя, чтобы мы никогда не оказались настоящими противниками. И чтобы он остался жив.

Уже светало, потянулся утренний туман, и мне стало зябко. Мы пошли домой, и я опять вела его за руку, как в детстве.

А на следующий день он уехал.

С бароном он попрощался в библиотеке. О чем они говорили, я так и не узнала. Папа не хотел отвечать на расспросы, а я не настаивала.

Матильда разом постарела. Теперь она могла подолгу сидеть, глядя куда-то вдаль, и молчать. И ее совсем не беспокоило, что Альфонс потихоньку забрал в свои руки всю власть в доме. Правда, на кухню он все же предпочитал не соваться.

Иногда до нас доходили сведения об успехах Жерома. Изредка появлялся и он сам. Его надежды на отправку на северо-восточный фронт не оправдались – полк, в котором он служил, остался в Бретани. Это не помешало ему быстро выдвинуться. Он проявил себя с лучшей стороны, конвоируя в Париж хлебные караваны, и через три месяца уже был сержантом.

Я молилась за него каждый день.

* * *

Начался прилив. Подобравшаяся вода уже окружила валун, на котором я так удобно устроилась. Пора было возвращаться. Малыш меня, наверное, заждался. Как бы ни было трудно, как бы я ни уставала, при любой погоде мы катались каждый день.

Закатав штанины до колен, я спрыгнула в воду и побрела к берегу.

Балансируя на одной ноге и пытаясь другую вытереть о штаны, краем глаза я заметила слева от себя какое-то движение. А потом услышала стон и резко повернулась в ту сторону, откуда доносились звуки.

Неподалеку от меня наполовину в воде лежал человек, лицом вниз. Вот он снова пошевелился и застонал. Похоже, он был ранен и без сознания. Вода прибывала, и если я не собиралась наблюдать, как он тонет, то, значит, должна была оттащить его подальше от воды.

Это оказалось проще решить, чем сделать. Я в жизни не поднимала такой тяжести, но все же кое-как доволокла его до суши и рухнула на песок передохнуть.

Так, нужно подумать.

Одежда обычная. Грязная. Похож на рыбака. Или моряка. Ранен – его рубаха в крови. Он может быть кем угодно – как другом, так и врагом. В любом случае я не собираюсь, да и не смогу, при всем желании, тащить его в дом. Но и бросить его здесь, раненого, тоже не могу. Для начала его нужно перенести в безопасное место.

Я поднялась на ноги и потащила его в неглубокую пещеру поблизости. Там мы в детстве прятали сокровища и играли в пиратов. А потом быстро пошла домой, стараясь никому не попасться на глаза.

Мне повезло пробраться в дом, никем не замеченной. Я переоделась, убрав подальше грязную и окровавленную одежду. Потом отстираю. Раненого нужно было перевязать, поэтому я разрезала на бинты старую простыню и пошла на кухню за Матильдиным снадобьем.

На кухне было жарко – Матильда пекла пироги, а Катрин ей помогала. Гастон, восседавший во главе огромного стола, снимал пробу и давал советы.

Я сняла с полки корзинку и уложила в нее бинты. Затем завернула в бумагу два больших куска яблочного пирога и несколько пирожков с капустой, достала бутыль с сидром, в другую бутыль набрала чистой воды и все это тоже убрала в корзинку.

Гастон жевал и молча наблюдал за моими действиями. А мне оставалось сделать последнее.

– Матильда, а где твоя целебная мазь?

– Какая мазь? От судорог, что ли? – она подняла голову и отерла пот со лба, перемазавшись мукой.

– Нет, вонючая такая. Ну, которой ты мне коленку мазала, когда я упала и поранилась.

– О Господи! Ты что, опять расшиблась? – Матильда вытерла руки о передник и направилась к буфету.

– Да нет же, успокойся, со мной все в порядке. Это для Малыша, – я забрала у нее пузырек и двинулась к выходу. Не хватало еще объясняться.

Гастон перехватил меня в дверях и загородил собой дверной проем.

– Что здесь происходит? Куда это ты собралась?

Старый солдат всегда на посту! Я нырнула ему под руку и, обернувшись, послала воздушный поцелуй.

– Не волнуйся, я скоро вернусь!

* * *

Он лежал там же, где я его оставила, и, похоже, в том же положении. Совсем плох, бедняга. Я поставила корзинку на камень и достала из нее воду и кусок простыни. Сначала нужно промыть раны.

Беглый осмотр показал, что ран, заслуживающих внимания, всего две. Мелкие царапины не в счет.

Левый рукав его рубахи был весь в крови. Запекшаяся кровь вперемешку с клочками ткани присохла к коже и мешала оценить серьезность ранения. Я сглотнула подступивший к горлу комок и полила водой на его предплечье.

Разорвать отмокший рукав я так и не смогла, поэтому пришлось его просто отрезать, благо у меня всегда с собой нож. После промывания выяснилось, что рана длинная и глубокая, но по счастью чистая. Вероятно, беднягу полоснули ножом сверху вниз, так как порез шел наискось от плеча почти до локтя. Оставалось надеяться, что не повреждено сухожилие. Конечно, края раны покраснели и опухли, но все же было не похоже, что началось воспаление. Я осторожно нанесла мазь и плотно забинтовала руку.

Если эта рана не опасна для жизни, то тогда почему он до сих пор без сознания? Неужели из-за удара по голове? В том, что был удар, сомневаться не приходилось: на правом виске под коркой из волос и засохшей крови я нащупала здоровенную шишку. Слава Богу, что ему не раскроили череп! Тут я была бы бессильна. Все, что я могла сейчас сделать, так это только промыть и смазать ссадину.

Закончив работу, я села, вытерла руки и, поколебавшись, вытянула из корзинки пирожок. Если у него сотрясение мозга, то проголодается он нескоро, а мне нужно подкрепиться. Я жевала и в задумчивости разглядывала своего подопечного.

Трудно сказать, сколько ему лет, но он старше меня – это явно. Лицо обыкновенное, без особых примет. Попроси описать такое – не сразу и слова подберешь.

Так, рассмотрим поближе.

Губы плотно сжаты: даже будучи без сознания он не может расслабиться. Под правым глазом растекается синяк. Это, наверно, последствия удара по голове. Волосы темные и абсолютно прямые. Ресницы загибаются, как у девчонки. Интересно, какого цвета у него глаза?

А вот что мне действительно понравилось, так это его нос – тонкий, идеальной формы. Признаться, у меня слабость к красивым носам.

Теперь руки. Не очень-то они похожи на руки моряка или рыбака. Даже ссадины и грязь под ногтями не могли скрыть то, что их обладатель не привычен к тяжелому каждодневному труду.

Кто же это такой? Шпион? Но чей?

Мне было не под силу разгадать эту загадку, да и времени не было. Пора возвращаться домой. Малыш уже, наверно, разнес свое стойло в щепки.

Я решила вернуться сюда вечером вместе с Гастоном. Если раненый не придет в себя, то мы под покровом темноты перенесем его в дом. Это, конечно, опасно, но не бросать же его здесь!

Корзинку с провизией и бинтами я отставила подальше, на тот случай, если он, очнувшись, сделает неловкое движение. Пока же он лежал тихо и, казалось, просто спал. Бросив на него последний взгляд, я вышла из пещеры и направилась домой.

* * *

Вернувшись, я первым делом нашла Гастона и отвела его на конюшню. Пока он седлал Малыша, я все ему рассказала. Старый вояка насупил брови и категорично заявил, что днем наведываться в пещеру слишком опасно – кто-нибудь и так уже мог заметить, что я дважды за утро ходила к морю. Мы договорились, что к наступлению темноты Гастон подготовит повозку, и мы, если нужно, заберем раненого в замок. Старик поворчал, но смирился, понимая, что другого выхода нет.

День тянулся невыразимо медленно. За разными делами я мысленно нет-нет, да возвращалась к утренним событиям. Как он там? А вдруг ему холодно? Я корила себя за то, что не догадалась прихватить с собой одеяло. А вдруг я пропустила какую-нибудь смертельную рану, и он там умирает, истекая кровью?

Моя главная проблема – чересчур богатое воображение. Это мне папа много раз говорил. Нужно было взять себя в руки, но я не могла: в голову лезли разные страшные мысли, а картины, встававшие перед глазами, были одна другой ужасней.

Катрин, обратив внимание на мой отсутствующий вид, несколько раз спрашивала, что со мной происходит. Объясняться было преждевременно, поэтому я только отмахивалась от расспросов. В конце концов, она обиделась и прекратила допытываться.

Наконец, сгустились сумерки, и я поспешила на конюшню. Гастон уже ждал меня. Он запряг повозку, накидал в нее немного сена и завалил его старыми мешками. Я взяла с собой два старых одеяла, лампу, еще бинтов и воды, папин мушкет и корзинку, полную провизии. На всякий случай.

Не спеша, стараясь не производить лишнего шума, окольным путем минуя деревню, мы двинулись к морю.

Отведя повозку с дороги, мы оставили ее в кустах возле обрыва и стали спускаться к пещере. Я шла первой, показывая путь. Гастон чертыхался, с трудом нащупывая еле видимую тропинку.

– Детка, не представляю, как мы его здесь потащим наверх!

Никого тащить не пришлось. Зайдя, наконец, в пещеру, я открутила фитилек лампы и обнаружила… Точнее, ничего не обнаружила. Ни бездыханного тела, истекшего кровью, ни моей корзинки. Вообще ничего. Как будто все произошедшее утром мне только приснилось.

Прошло две недели.

Внешне однообразные дни, заполненные повседневными делами и заботами, постепенно заслонили собой эти удивительные события. Хотя нет-нет, а все же иногда я думала, что с ним, жив ли он, и вообще – кто это был, черт его побери?

Каждый день приносил новости, одну тревожней другой.

С опозданием, но до нас все же доносились отголоски великих сражений. Прусские войска перешли границу, захватили Лонгви и окружили Верден. Париж лихорадочно готовился к обороне.

Опасаясь мятежа, парижская чернь ворвалась в тюрьмы и перебила огромное количество аристократов и не присягнувших священников. Страшная волна «сентябрьских убийств» прокатилась по всей Франции.

* * *

Во вторник 11-го сентября мы с Катрин и Гастоном поехали в Сен-Мало на ярмарку. Надо было кое-что прикупить, да и просто захотелось развеяться. Катрин по такому случаю нарядилась в свое лучшее платье. Я хотела, как обычно, надеть штаны и старую папину куртку, но Матильда и Альфонс, забыв былую вражду, объединенными усилиями уговорили меня одеться прилично.

Ходить по рынку в платье оказалось очень неудобно. Я ругалась вполголоса, цепляясь подолом за прилавки и тележки с овощами, а Гастон и Катрин посмеивались надо мной.

Мы быстро сделали все дела и решили напоследок прогуляться по набережной. Катрин застряла в лавке галантерейщика, выбирая себе ленту. Гастон остался у повозки, охраняя наши покупки. А я пошла вдоль набережной.

День был великолепный, солнечный. В гавани стояло множество кораблей, один прекраснее другого, и я пыталась угадать, который из них «Креол». Робер наметил на послезавтра отплытие и обещал приехать попрощаться.

Вокруг бурлила жизнь. Разгружались одни суда, загружались другие. Тут и там толпились иноземные моряки с резким гортанным говором, лодочники в шерстяных колпаках, крестьяне в куртках из козьей шерсти. Дородные торговки рыбой с корзинами на голове пронзительно кричали, расхваливая свой товар. Сновали водоносы, корабельные плотники и грузчики из доков.

Я вертела головой по сторонам, не глядя под ноги, и, споткнувшись, налетела на идущего мне навстречу человека в темном плаще. Мужчина ловко подхватил меня под руку, не дав упасть. А я с изумлением обнаружила перед собой маркиза де Ла Руэри и восторженно завопила:

– Крестный!

Смешанные чувства отразились на его лице. Тут была и откровенная радость от нашей встречи, и явная досада на мою несдержанность. Я смутилась, а он крепко сжал мой локоть.

– Жанна, Бога ради, тише! Не привлекай к нам внимания!

– Умоляю, простите меня! Но что Вы здесь делаете? И в таком виде?!

Под плащом у маркиза оказалась матросская роба.

– Девочка моя, я не могу сейчас с тобой разговаривать. Прости, но тебе опасно находиться рядом со мной.

Он снова сжал мою руку, оглянулся по сторонам и нырнул в толпу. А я осталась стоять столбом.

Вот так встреча! Я не видела крестного с тех самых пор, как он и маркиз де Ла Файетт приезжали к нам. Он похудел, осунулся, но не утратил ни царственной осанки, ни надменного вида. Ему и так-то трудно затеряться в толпе, а тут еще я со своими воплями. У меня даже слезы выступили от злости на свою глупость.

Ну конечно же, он скрывается! Господи, неужели я ему навредила?

Ужасно расстроенная, я развернулась и побрела к своим. Они уже потеряли меня. Катрин металась, заламывая руки, а Гастон, приставив ладонь козырьком ко лбу, высматривал меня в толпе.

Мой убитый вид вызвал у них самые худшие опасения.

– Жанна, где ты пропадала? Что случилось? Тебя обидели? Ограбили?!

– Господи, да кому я нужна! Успокойтесь. Ничего не случилось. Просто я заблудилась. Все, едем домой. Я устала.

Мы забрались в повозку и направились домой.

* * *

День был безвозвратно испорчен. Я до вечера промучилась, пытаясь убедить себя, что никому не навредила, и что с крестным все будет хорошо.

Наступила ночь. Отец заснул с книгой в своем кресле. Я с хрустом потянулась и отставила корзинку со штопкой. Пора спать. Надо позвать Альфонса и перенести отца в спальню.

И в этот момент дверь распахнулась, и в гостиную вошел Жером. Я никогда не видела его таким взволнованным.

Папа сразу проснулся и выпрямился в своем кресле. У меня тоже сон как рукой сняло.

– Хорошо, что вы еще не спите!

– Боже, Жером, у тебя такое лицо! Что-то случилось?

– Мальчик мой, с тобой все в порядке? Ты не ранен?

Я вскочила со своего места и подбежала к нему.

– Не тратьте время на расспросы. Дорога каждая минута!

– Да объясни же, наконец, в чем дело!

Жером повернулся ко мне и взял мои руки в свои.

– Жанна, завтра за тобой придут! Тебя арестуют, понимаешь?

Я стояла, пытаясь осмыслить услышанное.

На шум прибежала Катрин. Увидев, кто приехал, она помчалась за Матильдой. И вскоре все обитатели замка собрались в гостиной.

Все кричали, перебивая друг друга. И тут, перекрывая всеобщий гам, раздался голос Жерома:

– Тихо!

И стало тихо. Я машинально отметила про себя, что полгода службы не прошли впустую – тон у него был самый что ни на есть командирский.

– Рассказываю по порядку. Слушать и не перебивать. Вопросы потом. Ясно?

Он обвел всех суровым взглядом. Все молчали.

– Завтра Робер выходит в море. И сегодня его родственники организовали по этому случаю небольшое застолье. Он пригласил меня, и я пришел сразу, как освободился. К моему приходу большая часть гостей уже основательно набралась. Все говорили одновременно, и никто никого не слушал. Я подсел к краю стола. Рядом со мной сидел какой-то человек. Я так и не понял, кто он такой. Похоже, писарь, а может, и секретарь у окружного прокурора. Он уже окончательно напился и разговаривал сам с собой, сперва тихо, затем все громче, – тут Жером потер лоб, и я обратила внимание, как трясется его рука. – Поначалу я к нему не прислушивался. Он что-то плел про тяжкий труд и нищенскую оплату. Я насторожился, лишь когда он упомянул маркиза де Ла Руэри. Но когда он назвал твое имя, я его чуть не прибил.

Жером сглотнул подступивший комок. Я стояла, не дыша.

– Из его слов я понял, что раскрыт контрреволюционный заговор, в котором замешан маркиз. А, может, маркиз возглавляет этот заговор, я не понял. Так вот, на днях был подписан приказ об аресте маркиза и его сообщников, и теперь их разыскивают. А сегодня эта канцелярская крыса получила новые указания и собственноручно написала еще один приказ. О твоем аресте, Жанна! Я не представляю, что могло произойти!

– Зато я представляю, – у меня подкашивались ноги, пришлось опуститься в кресло. – Я сегодня встретилась с крестным. В порту.

– Господи, зачем ты это сделала?

Жером почти кричал. Я тоже повысила голос.

– Я случайно! Мы столкнулись в толпе. Мы даже не поговорили толком!

– Что он сказал?

– Да ничего не сказал! Сказал, что мне опасно находиться с ним рядом, и тут же исчез.

– Все ясно. За ним наверняка следили. А, увидев, как ты с ним говоришь, решили, что ты его сообщница.

– Что за вздор! Ну, какой из меня заговорщик!

– Да я знаю, что никакой! И Пишо это знает. Но это не помешает ему отправить тебя на эшафот!

– Пишо? При чем здесь Пишо?

– Вы что, ничего не знаете? Гражданин Пишо теперь служит делу революции. Он окружной прокурор.

Я почувствовала, как чья-то липкая и холодная рука сжала мое сердце. Да, это удобный повод поквитаться со мной за прошлые унижения.

Господи, что же мне теперь делать?

– Жанна, – отец произнес это тихо и совершенно спокойно. – Ты должна уехать. И немедленно.

– Уехать? Папа, о чем ты говоришь? Куда уехать?

– Жером, когда «Креол» выходит в море?

– Да, крестный, я тоже об этом подумал и договорился с Робером. Он отплывает завтра в полдень и заберет с собой Жанну. Ночью к двум часам он пришлет за ней шлюпку.

– И куда же я с ним поплыву? В Индийский океан?

– Нет, на остров Джерси. Он доставит тебя и Катрин на Джерси. А потом вы поедете в Англию к тете Софии.

Катрин даже не пискнула. А я так просто потеряла дар речи. В ушах у меня звенело. Все вокруг шумели, что-то обсуждали, Матильда рыдала. Вот так в одну минуту за меня сделали выбор. Я почувствовала, что буквально закипаю, и закричала:

– Я никуда не поеду! Слышите? Не по-е-ду!!!

Мгновенно установилась полная тишина, прерываемая только всхлипываниями Матильды.

– Я ни в чем не виновата! А уехать – значит признать свою вину. Даже если меня и арестуют, то сразу освободят, поскольку у них нет никаких доказательств.

– Девочка моя, не будь такой наивной! Кому в наше время нужны доказательства? – отец говорил со мной, как с маленьким ребенком, ласково и терпеливо.

Привычный мир рушился. Мои глупые надежды на то, что буря обойдет нас стороной, что мы переждем ее, перетерпим, пошли прахом. И что самое ужасное, в глубине души я знала, что у меня нет другого выхода, кроме как бежать. Если меня арестуют, то живой я уже не выберусь. Революция беспощадно расправлялась не только с врагами, но и с подозреваемыми. А стараниями нового окружного прокурора я очень быстро из подозреваемой превращусь в обвиняемую.

– Но я не могу тебя оставить! Ты должен поехать со мной! Я тебя не брошу!

– Жанна, ты не должна обо мне беспокоиться. Даже Пишо не придет в голову обвинить беспомощного калеку в контрреволюционных происках. Со мной все будет в порядке. Не трать время на споры. Тебе нужно собираться.

– Но папа…

– Жанна, не вынуждай меня применить силу!

Я не верила своим ушам.

– Что?! Что ты хочешь сказать?

– Только то, что, если ты не прекратишь упрямиться, на корабль тебя доставят связанной.

Я расхохоталась, не веря, что он говорит это всерьез. Но смех мой быстро оборвался, как только я взглянула ему в глаза, а потом перевела взгляд на Жерома и Гастона, стоявших рядом. У всех троих было совершенно одинаковое выражение лица. И я поняла, что чувствует кролик перед удавом.

* * *

Времени на сборы почти не оставалось. По счастью, собирать было особо нечего. Так, немного одежды, пара книг, мамины украшения. Укладывая вещи в дорожный кофр, я не верила в реальность происходящего.

Этого просто не может быть! Это не может происходить со мной! Господи, куда я еду? Зачем? Надолго ли?

Мне страшно хотелось кричать, топать ногами, что-нибудь сломать или разбить. Но внешне я оставалась спокойной и сосредоточенной. Я не могла себе позволить даже заплакать. Не сейчас. Не здесь. Еще будет время. Я понимала, что не мне одной тяжело, и не хотела делать предстоящее расставание еще более мучительным.

Наконец, вещи были уложены. Матильда, не доверяя корабельной кухне, собрала нам перекусить в дорогу. Думаю, хватило бы до Индийского океана.

Наступила страшная минута. Я опустилась на колени перед отцом, и он прижал меня к себе. Я не могла говорить.

– Девочка моя любимая, запомни и постоянно повторяй про себя – это ненадолго! Просто надо немножко потерпеть. Очень скоро все переменится. И мы снова будем вместе. Я обещаю тебе!

Я не заплакала. Даже улыбнулась, целуя его на прощанье.

Я не плакала, когда мы прощались с Матильдой и Альфонсом. И пока шла к берегу. И потом, когда обнимала Гастона и Жерома.

Самое ужасное, что я вообще не могла плакать. Сердце рыдало и обливалось кровью, а глаза оставались сухими. Внутри меня как будто что-то умерло. Я постоянно думала об отце, о доме. И еще о крестном. Я убеждала себя, что его не могут арестовать. Он не дастся. Он такой умный, осторожный. Такой опытный солдат. Его не найдут. Он останется на свободе.

Все происходило как во сне. Я механически двигалась, отвечала на вопросы и даже что-то спрашивала сама, но так, как будто это не я, а кто-то другой. Я словно впала в спячку.

Ночь выдалась ветреная и темная. Приближалось новолуние. Под прикрытием темноты и в полной тишине мы поднялись на борт «Креола» и просидели в каюте до самого отплытия.

Ровно в полдень «Креол», никем не задерживаемый, вышел в море.

А утром следующего дня меня принял лорд Уолдгрейв, губернатор острова Джерси.

Он был дальним родственником лорда Дартмута, мужа моей тети Софии. Когда-то давно они почти одновременно начинали дипломатическую карьеру и вместе приехали в Париж в далеком 1763 году для заключения мира, завершившего Семилетнюю войну. И даже за тетей Софией, порхавшей тогда при дворе, они ухаживали оба. Но тетя предпочла лорда Дартмута и уехала с ним в Лондон. А лорд Уолдгрейв уехал на остров Джерси.

Он выправил мне нужные бумаги и посадил на корабль, отправляющийся в Портсмут.

А уже в воскресенье утром мы с Катрин в почтовой карете ехали в Лондон.

Уже начинало темнеть, когда мы, наконец, приехали в Лондон. Кондуктор высадил нас на Флит-стрит и помог нанять кэб.

Огромный город буквально оглушал. Вдоль высоких домов с зеркальными окнами проезжали бесчисленные кареты, повозки и подводы. Тысячи свечей озаряли витрины с выставленными товарами – серебром, фарфором, тканями и изделиями ювелиров. Кричали разносчики горячей и холодной снеди. Слышался бой церковных курантов. Играли и пели уличные музыканты.

За всю мою жизнь я никогда не уезжала дальше Фужера и Сен-Мало. Поэтому ничего удивительного, что увиденное меня просто потрясло.

Постепенно улицы становились шире, а расстояния между домами больше. И я поняла, что наше путешествие подходит к концу.

Кэб остановился, мы выбрались из него и оказались перед парадным крыльцом большого дома, одного из нескольких, окружавших уютную площадь. Сюда не доносились звуки уличных музыкантов. Не лаяли собаки, и не сновали люди.

Я глубоко вдохнула и постучала в дверь.

Довольно долго никто не открывал, и я уж подумала, что в доме никого нет. Наконец, дверь распахнулась, и на пороге показался худой человек, сильно напоминавший сушеную треску.

С высокомерным видом он осмотрел нас с Катрин с ног до головы, и, похоже, ему не очень понравилось увиденное.

– Что вам угодно, мисс?

Его ледяной тон мог заморозить воду. Я догадывалась, какое жалкое зрелище мы собой представляем, и в другое время, наверное, смутилась бы и растерялась. Но за последние дни моя чувствительность сильно притупилась.

– Мне угодно видеть леди Дартмут.

– Ее светлости нет дома, – сказала сушеная треска и закрыла дверь у меня перед носом.

Нам некуда было идти, поэтому я снова постучала.

Через несколько секунд дверь приоткрылась.

– Я настоятельно рекомендую Вам, мисс, не вынуждать меня прибегать к сильнодействующим…

– Бэнкс, в чем дело? Кто там?

Треска отступила в сторону, и в просторном холле я увидела высокого и полного пожилого господина в отлично сшитом сюртуке. Он натягивал перчатки и, похоже, собирался уходить. Выглядел он не очень дружелюбно, но мне, честно говоря, было все равно.

– Прошу прощение за беспокойство, но мне совершенно необходимо видеть леди Дартмут. Я Жанна д’Аранкур, племянница леди Софии.

Господин замер, а потом резким движением сдернул с руки только что надетую перчатку.

– Прошу Вас, входите! Племянница леди Софии? Боже мой! Да входите же! – он склонился над моей рукой. – Лорд Дартмут к Вашим услугам. Бэнкс, занесите вещи и проводите леди в гостиную. Попросите миссис Смолл приготовить чай. Скажите ей, что я буду ужинать дома, и что у нас гости. Моя дорогая, пожалуйста, располагайтесь. Чувствуйте себя, как дома. Я присоединюсь к Вам буквально через несколько минут.

Бэнкс занес с улицы наши вещи и величественно, не теряя достоинства, поплыл впереди, показывая дорогу.

Белая с золотом гостиная поражала роскошью – мебель, обитая голубым бархатом, картины, вазы. Я падала с ног от усталости, но осталась стоять, дожидаясь лорда Дартмута. Через несколько минут он вошел в гостиную и остановился рядом со мной.

– Так-так-так, – сказал он, с улыбкой разглядывая меня. – Неужели, это действительно племянница моей Софии? Та самая Жанна!

– Да, это я, – тоже улыбаясь, ответила я. – А Вы, должно быть, муж моей тети, тот самый сэр Генри.

– Абсолютно точно, моя дорогая. Вы позволите мне так Вас называть?

Лорд Дартмут был приветлив и доброжелателен. Он мне определенно нравился. Я расслабилась и через какое-то время с удивлением обнаружила, что рассказала ему все и даже больше. Тут я с некоторым опозданием вспомнила, что когда-то сэр Генри был дипломатом.

Мы с Катрин сидели на мягком диване и пили чай с печеньем. Тети Софии действительно не было в городе. Она с детьми находилась в Миддлтоне, поместье Дартмутов в графстве Суффолк, и в Лондон должна была вернуться не раньше, чем через месяц, к началу светского сезона. Нам еще повезло, что мы застали сэра Генри в городе – завтра утром он тоже уезжал в Миддлтон.

Было решено, что мы поедем вместе с ним. Сначала он хотел перенести отъезд на послезавтра, ссылаясь на нашу усталость и необходимость выспаться, но я убедила его, что мы в деревне привыкли мало спать и рано вставать.

* * *

На следующее утро мы погрузились в большую дорожную карету и поехали в Миддлтон. Сэр Генри не признавал новомодных колясок – чрезмерно изящных и совершенно не пригодных для дальних поездок. В его же карете с мягкими сиденьями было удобно, и несколько часов пути пролетели незаметно. Мы беседовали о том, о сем, и я узнавала все новые подробности о семействе, в котором мне предстояло жить неопределенное время.

Я старалась не думать о том, как долго это может продлиться.

С началом революции переписка между отцом и его сестрой прервалась, но до этого они регулярно общались. Тетя София писала ему длинные и пространные письма, в которых подробно описывала состояние здоровья и достижения всех своих домочадцев. Каждое письмо давало нам пищу для разговоров на неделю, а то и больше. Думаю, что папины письма были значительно короче.

У лорда и леди Дартмут было пятеро детей. Старшая дочь, Каролина, вышла замуж за виконта Кортни и уже пять лет, как сама стала матерью. Старший сын, Джеффри, мой ровесник, в настоящее время находился в Оксфорде. Средняя дочь, Элизабет, с нетерпением ожидала начала своего второго сезона в высшем обществе.

И были еще близнецы, Томас и Николас, доводившие до отчаяния своих педагогов – малолетние преступники, судя по описанию отца. В прошлом месяце им исполнилось десять лет. Сэр Генри с любовью говорил о своих старших детях, откровенно гордясь их успехами, но мне показалась, что настоящая отрада для него – эти двое сорванцов. Им давно было пора вернуться в Итон, но любящая мать никак не могла расстаться со своими мальчиками.

Я слушала его, а перед глазами стоял мой дом.

Вот отец в кресле читает книгу. Белые волосы заплетены в косичку. Очки на самом кончике носа. Если сейчас его о чем-нибудь спросить, он не вскинет голову, а глянет на тебя поверх очков, смешно поднимая брови.

Вот Гастон на конюшне чистит Малыша. Малыш переступает длинными ногами и норовит укусить его за плечо.

А вот Матильда. Она что-то стряпает. Мне кажется, я чувствую запах поднимающегося теста…

Вероятно, заметив мое состояние, сэр Генри прервал себя на полуслове.

– Моя дорогая, я понимаю, каково Вам сейчас. И понимаю, что ничто на свете не может заменить родной дом. Но все же, прошу Вас, поверьте, что мы сделаем все для того, чтобы Вы не чувствовали себя… – он замялся на мгновение, – одинокой.

Мне показалось, что он хотел сказать другое слово, но я не стала уточнять. Больше всего на свете мне не хотелось быть для кого-нибудь обузой. Честно говоря, я не представляла себе свою жизнь у Дартмутов. Мне не хотелось обременять их заботами о своей скромной персоне. Папины слова «Это ненадолго!» продолжали звучать у меня в голове. Я собиралась, если можно так выразиться, забиться в уголок и просто ждать.

У тети Софии на этот счет было другое мнение. Сказать, что она приняла меня как родную, значит ничего не сказать. Через неделю пребывания в Миддлтоне мне начало казаться, что я живу здесь всю жизнь.

Меня ни на минуту не оставляли одну. Если я не помогала тете распутывать пряжу или подбирать нитки для очередной вышивки, то, значит, прогуливалась с Бетси, которая показывала мне окрестности и делилась впечатлениями о своем первом лондонском сезоне. С сэром Генри мы играли в шахматы, с близнецами в прятки. Со дня на день ждали появления леди Каролины с семейством.

Удручало одно – абсолютно все в этом доме, кроме сэра Генри, называли меня Джинни. Сэр Генри обращался ко мне «моя дорогая», но он так обращался ко всем особам женского пола. И только Катрин еще помнила, как меня зовут.

Катрин была счастлива и не скрывала этого. Она жила в великолепном поместье, у нее была своя комната. Утомительные работы по дому исключались. Единственное, что ей еще оставалось делать, так это выполнять функции моей горничной, но поскольку я всю жизнь одевалась сама, то и эта обязанность была не слишком обременительной.

А главное, Тоби, второй конюх, здоровенный лохматый парень, готов был жизнь отдать за очаровательное создание с другого берега Ла-Манша. Катрин еще не говорила по-английски, но кому нужны слова, когда можно изъясняться взглядами!

Существование в Миддлтоне можно было бы назвать безоблачным, если бы не одно омрачающее обстоятельство – тетя София была категорически против моей любви к мужской одежде. Не помогало ничто: ни мольбы, ни уговоры. Тетя была непреклонна:

– Это неприлично!

Она сдалась, только когда узнала, что я не езжу верхом в женском седле. У меня его отродясь не было. А сидеть по-мужски в юбках было просто невозможно.

Мои платья в количестве трех штук были с пристрастием осмотрены и приговорены к ссылке в чулан со старым тряпьем. В Лондоне мне предстояли визиты к самым модным портнихам, а пока в срочном порядке перешивались несколько платьев Бетси, из которых она выросла еще в прошлом году.

Ибо Бетси в восемнадцать лет была выше меня на полголовы. На мой взгляд, она олицетворяла собой тип английской красоты – высокая, белокожая, прекрасно сложенная. Справная, как сказала бы Матильда. И ни тебе выступающих ключиц, ни острых локтей.

Я не могла оторвать взгляд от волос Бетси – пшеничного цвета, длинных и абсолютно прямых. Вот же счастье!

* * *

Сегодня мы с Бетси осматривали северные границы Миддлтона. Неширокая дорожка, пропетляв в тисовом лесу, вывела нас к зеленым холмам, на которых паслись овцы удивительного окраса – белые с черными головами.

Бетси с упоением рассказывала о бале, который дал лорд Дартмут в честь ее первого выхода в свет. Ее щеки раскраснелись от долгой прогулки. Сегодня на ней было простое муслиновое платье в мелкий цветочек и скромный капор, украшенный одной-единственной лентой. И все равно она выглядела настоящей богиней юности.

Я с улыбкой слушала Бетси, живо представляя себе, как она, взволнованная и трепещущая, спускается по парадной лестнице в зал под руку с сэром Генри.

Из-за ближайшего холма вывернул человек. Мне показалось, что он сбавил скорость, увидев нас, как будто подумывал, не повернуть ли ему обратно. Но затем решился и пошел нам навстречу.

Чем меньшее расстояние оставалось между нами, тем меньше я верила своим глазам. К нам направлялся тот самый моряк-рыбак, который пытался утонуть в бухте Меридора! Правда, сейчас он был одет совсем по-другому. Темно-синий камзол, простой, но очень элегантный, шпага на боку, трость в правой руке. Невероятно!

– Джек! Джек! – радостно завопила Бетси и кинулась ему на шею.

Он, смеясь, подхватил ее и закружил.

– Джек, негодный, где ты пропадал? Без тебя было так скучно!

Джек, наконец, поставил ее на землю. Было заметно, что он устал – он побледнел и запыхался.

– Отвечай немедленно, почему ты так долго не появлялся?

Бетси требовательно дернула его за левую руку. Джек охнул и скривился от боли.

– Господь всемогущий, что с тобой? Ты болен?

– Пустяки, – он пришел в себя и улыбнулся. – Несчастный случай на охоте.

– Так ты все это время охотился?

– Да, радость моя, мы с Хитфилдом травили лис в Прайор-парке.

Я стояла рядом и во все глаза глядела на него. Он был выше ростом, нежели я полагала. Рослая Бетси была ниже его примерно на полголовы. Он не носил косичку и не убирал волосы в хвост, на немецкий манер, а просто оставил их свободно распущенными. Глаза у него оказались синими, в тон камзола. Было заметно, что он еще не совсем оправился после ранения.

Бетси продолжала трещать, он со смехом отвечал ей, время от времени поглядывая на меня и, видимо, недоумевая, что это за столб стоит рядом с ними.

Наконец, Бетси спохватилась и, ойкнув, повернулась ко мне.

– Джинни, прости меня, ради Бога! Я так обрадовалась, что совсем о тебе забыла! Познакомься, это Джек Стэнли, мой кузен. Джек, это Джинни, моя кузина из Франции. Она совсем недавно приехала, но мы с ней уже лучшие подруги. Джинни бежала от ужасов революции. Представляешь, ее собирались казнить!

Он не произнес ни звука. Просто впился глазами в мое лицо. Я все так же стояла столбом, и через секунду он расслабился. А Бетси продолжала вдохновенно описывать мои злоключения.

У меня перед глазами стояла пещера и он, распростертый на песке, весь в крови. Вот я его перевязываю, вот смываю кровь с ссадины на голове. Я подняла взгляд наверх и попыталась разобрать, прошла ли его шишка. Темные волосы, растрепавшись, упали ему на лоб, и я ничего не разглядела.

– Джинни, ты меня слышишь? Я все правильно рассказываю?

Бетси толкнула меня в бок. Я очнулась, посмотрела ему в глаза и замерла, завороженная невиданным зрелищем. Его левая бровь начала подниматься. Поднималась, поднималась и остановилась, наконец, на небывалой высоте.

– Джек, я не понимаю, что с ней. Обычно она более общительна!

– Я догадывался, что нравлюсь женщинам. Но не предполагал, что оказываю на них такое парализующее воздействие.

Синие глаза откровенно смеялись надо мной. Ну и нахал!

– Как Вы себя чувствуете?

Понятия не имею, почему я так спросила! Он перестал улыбаться.

– Вполне прилично. Благодарю Вас.

Бетси уже снова теребила его за руку, требуя внимания.

– Джек, ты должен к нам приехать! Слышишь? Непременно! Мама и папа будут так рады! К тому же мы сегодня ждем Каролину.

– Вот как? Ну что ж, придется проведать старушку.

– Бессовестный! Она же тебя младше на целых два года! Я ей расскажу, как ты ее назвал!

И снова завязалась словесная перепалка.

Спустя некоторое время Бетси и Джек распрощались. Мистер Стэнли склонился над моей рукой, сказав, что не может выразить словами, как он рад знакомству со мной. Глаза его снова смеялись.

* * *

Мы возвращались в Миддлтон той же дорогой. Бетси взахлеб говорила о своем кузене. Джек Стэнли был единственным сыном единственной сестры сэра Генри. Рано лишившись обоих родителей, он воспитывался попеременно то у лорда Дартмута, то у своего дяди по отцовской линии герцога Олдерли.

Я слушала и не верила своим ушам. Ничего себе рыбак! Какого черта он делал на побережье Бретани месяц назад?

Джеку недавно исполнилось тридцать лет, и любящие тетки графиня Дартмут и герцогиня Олдерли утроили свои усилия женить его, наконец. Но мистер Стэнли очень ловко ускользал от ответственности, приводя оба семейства в отчаяние. В настоящий момент скрытую угрозу представляли бледные дочери лорда Бэйтмена, которые не нравились Джеку, а так же некая миссис Дьюз, молодая и богатая вдова, которая не нравилась Бетси.

– Ей слишком хочется стать герцогиней! – сказала Бетси.

В ответ на мой непонимающий взгляд она пояснила:

– У герцога Олдерли нет сына. Только три дочери – Китти, Сюзи и Энни. Так что его наследником является Джек. Правда, Мелинда, герцогиня Олдерли не теряет надежды родить сына и, по-моему, снова беременна.

Похоже, Джек Стэнли был всеобщим любимцем. Он баловал младших детей и опекал Бетси и Китти, которые одновременно начали выезжать в свет. Джек сопровождал их на балы и в театры, вывозил на пикники и посещал с ними выставки и концерты. Кроме того, он был большой любитель конных состязаний и прекрасно играл в покер.

Складывалось впечатление, что мистер Стэнли живет насыщенной светской жизнью, но я подозревала, что это лишь видимость.

Как следовало из слов Бетси, Джек часто уезжал охотиться со своим другом Гарри Хитфилдом. Интересно, на кого он охотился в Бретани…

– Он та-а-акой красивый! – мечтательно протянула Бетси.

– Кто? – я упустила нить беседы и слегка растерялась.

– Гарри. Ну, мистер Хитфилд. Половина незамужних девушек Лондона сохнет по мистеру Хитфилду.

Из этого я сделала вывод, что, вероятно, другая половина сохнет по мистеру Стэнли.

* * *

Беседуя подобным приятным образом, мы вернулись в Миддлтон.

У парадного подъезда стояла большая дорожная карета, и как раз в этот момент из нее выходила молодая женщина.

– Каролина! Девочка моя!

Тетя София спорхнула с крыльца и упала на руки старшей дочери. Последовали объятия, поцелуи и бессвязные восклицания.

– Бабуля!

Следом из кареты выпрыгнул светловолосый мальчик и повис на леди Дартмут. Тетушка героически выдержала натиск внука.

– Уильям, сокровище мое, сколько раз тебе говорить – не называй меня так! Я сразу старею от таких слов.

Сказать по правде, тетя София совсем не походила бабушку. Энергичная и жизнерадостная, она выглядела очень молодо, хоть и была старше моего отца.

Бетси подхватила юбки и бросилась к приезжим. На шум вышел сэр Генри, вслед за ним во двор выскочили близнецы. Я стояла в стороне и с улыбкой наблюдала трогательную картину встречи любящих родственников.

Почти вся семья была в сборе. Не хватало только Джеффри. Все дети, как на подбор, были рослыми, светловолосыми, с отличным цветом лица. Короче, все в отца. Я не сомневалась, что и Джеффри был таким же. Хрупкая и изящная тетушка совершенно терялась на фоне своих крупных родственников. Но, несмотря на это, она очень искусно управляла всем своим большим семейством и была истинным главой дома, о чем совершенно не догадывался лорд Дартмут.

– Джинни, Джинни! Иди скорей сюда! Познакомься с Каролиной и Уильямом! – Бетси нетерпеливо махала мне рукой, подзывая к себе.

Мне понравилась леди Кортни. Впрочем, как и все в этом замечательном семействе. Очень спокойная, доброжелательная, точная копия сэра Генри.

– Мама, Герберт не смог поехать с нами. У него война с управляющим. Поэтому я упросила дорогую Эмили составить мне компанию.

И тут из кареты появилось самое прекрасное создание, какое я только видела в жизни. Черные волосы, уложенные в простую прическу, красиво обрамляли нежное лицо, в чертах которого я не нашла ни одного изъяна. В темных, точно бархатных глазах можно было утонуть. Вишневое платье, совпадая по цвету с идеально очерченными губами, выгодно подчеркивало ее безупречную фигуру.

– Папа, ты помнишь миссис Дьюз?

Так вот она, охотница за будущим герцогом Олдерли!

Миссис Дьюз спокойно улыбалась, прекрасно сознавая производимый ею эффект. Я не понимала, как можно противиться ее чарам. Вероятно, у мистера Стэнли было плохо со зрением. А тут еще и ранение в голову…

После нескольких минут повторных представлений и обменов комплиментами вся компания проследовала в дом.

Проходя мимо Бетси, миссис Дьюз вскользь обронила:

– Какой славный ситчик, дорогая Бетси!

– Это муслин, дорогая Эмили! – пропела в ответ моя кузина, приятно улыбаясь.

* * *

Вечером мы с сэром Генри продолжили шахматную партию, начатую накануне. Пока сэр Генри раздумывал над очередным ходом, я разглядывала миссис Дьюз.

Все в ней радовало глаз. Двигалась она плавно, словно скользя, держалась уверенно, зная себе цену. Но когда открывала рот, все очарование куда-то пропадало. Во всяком случае, для меня. Поскольку говорила миссис Дьюз мало, но очень едко. Свои колкости она произносила с улыбкой и таким нежным голосом, что смысл ее слов улавливался не сразу.

– Моя дорогая, не засыпайте!

Сэр Генри сделал ход и теперь требовал моего внимания. Я повернулась к доске и попыталась сосредоточиться.

Так, что у нас тут? Ага… Сэр Генри жертвовал коня в надежде, что я не замечу подготавливаемую им атаку на левом фланге. Если я беру его коня, то через три хода мне, похоже, будет мат. А вот если не беру…

Тетя София вышивала очередную подушку. Каролина и миссис Дьюз разбирали нитки. Разговор вертелся вокруг общих знакомых. Каролина рассказывала маменьке о каком-то бале, а миссис Дьюз изредка вставляла свои комментарии. Характеристики, которые она давала своим жертвам, были просто убийственны.

Итак, если я не беру этого коня…

Ни с того, ни с сего перед глазами встал мистер Стэнли. Я явственно увидела смеющиеся синие глаза. Ветер растрепал его волосы, и непокорные пряди упали на лоб. Все-таки интересно, прошла его шишка или еще нет?

– Моя дорогая, где Вы витаете?

Чертов конь, так брать его или не брать?

Сэр Генри сжалился надо мной и отпустил меня спать.

Следующее утро выдалось пасмурным, и настроение было ему под стать.

Я сидела в своей комнате, смотрела в окно и думала про Меридор. Господи, как они там без меня? Я так соскучилась! Душа рвалась домой. Прошло чуть больше двух недель, как я в Англии, а кажется, что прошла целая вечность.

Ближе к полудню показалось солнышко, и я решила проехаться верхом.

Тетя забраковала не только мои платья, но и мои панталоны и старую папину куртку. Среди вещей, из которых вырос Джеффри, мне подошли удобные замшевые штаны и сюртук для верховой езды. Высокие сапоги с желтыми отворотами довершили костюм, и теперь я выглядела настоящим охотником. Правда, сюртук и сапоги были великоваты, особенно сапоги, но выбирать не приходилось.

Волосы опять отросли до плеч, но теперь Катрин ежедневно подолгу причесывала меня, утром и вечером перед сном. Так что выглядела я вполне прилично и стричься пока не собиралась.

Из высокого зеркала на меня угрюмо смотрел худосочный подросток в сюртуке с плеча старшего брата. Я подмигнула ему, расправила плечи («Жанна, не сутулься!» – послышался мне окрик отца) и пошла на конюшню.

* * *

Лошади в Миддлтоне были все как одна сытые, гладкие и ленивые. Единственная, кто радовалась долгим прогулкам, была серая кобыла по кличке Полная Луна. Тоби оседлал ее для меня, и мы с Луной неспешно выехали со двора.

От сопровождающих я неизменно отказывалась, обещая тете и дяде не уезжать далеко от поместья.

– Умоляю, не попадись кому-нибудь на глаза в таком виде! – неизменно просила леди Дартмут.

Сегодня мне захотелось съездить к ручью, отделяющему Миддлтон от соседних земель с юга.

Полная Луна выказывала признаки нетерпения, и в конце длинной аллеи я пустила ее вскачь.

Солнце пробивалось сквозь желтеющую листву. Воздух был свеж, восхитительно пахло лесом. Мы с Луной откровенно наслаждались прогулкой и, наверно, поэтому не заметили всадника, скачущего нам наперерез.

К маленькому лесному перекрестку мы с ним подъехали одновременно. Обе лошади встали на дыбы. Луна ударила грудью рослого гнедого жеребца, и его всадник не удержался в седле.

Он кубарем покатился по земле, а гнедой нервным галопом умчался прочь.

Все произошло так быстро, что ни один из нас не успел произнести ни слова. Я спрыгнула с лошади и бросилась к нему. В голове вертелась только одна мысль: «Убила!»

Он зашевелился и сел, неловко прижимая к себе правой рукой левую. А я упала перед ним на колени.

– Что с Вами, сэр? Вы ранены?

Он поднял голову, и наши глаза встретились. Я выругалась по-бретонски, а он, видимо, по-английски. А затем мы одновременно воскликнули:

– Это Вы?

Он сморщился от боли.

– Какого черта! Вы неслись, как сумасшедшая!

– Я же не собиралась никуда сворачивать! А вот Вам надо было притормозить, чтобы вписаться в поворот. Вы ведь ехали в Миддлтон? Вы собирались свернуть, не так ли?

Он скривился, а потом нехотя признал:

– Вы правы. Должно быть, я не рассчитал скорость. К тому же правил одной рукой, вот и не удержал Капитана. Простите меня и помогите мне встать, пожалуйста.

– Подождите, – сказала я, удерживая его. – Сначала покажите мне Ваше плечо.

– Да с ним все в порядке. Я ничего не сломал. Просто рука еще не окончательно зажила, а я…

– Я знаю. Покажите плечо!

Он нехотя подчинился, и я помогла ему снять сюртук. На белой сорочке расплывалось красное пятно.

– Вот черт! – выругался мистер Стэнли, а я закатала его рукав.

Так и есть! Длинный шов, наискось тянувшийся вдоль предплечья, лопнул от удара о землю. Я оценила результат своего врачевания и поставила себе высшую оценку. Рана практически зажила, края были ровные, розовые. Если бы не это падение…

Пришлось достать платок и перевязать ему руку. Потом я опустила рукав его сорочки и помогла надеть сюртук.

Наверно, мистер Стэнли слишком резко поднялся на ноги, и у него закружилась голова. Он покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за мое плечо.

Все ясно. Прогулка закончилась, не успев начаться. Самое скверное, если он опять повредил голову.

– Вы, случайно, головой не стукнулись?

Не дай Бог, если у него сотрясение мозга!

Он замотал своей глупой головой и чуть не упал во второй раз. Я еле успела поддержать его.

– Вам надо домой, в постель, и немедленно. Вы еще не здоровы, и Вам рано ездить верхом.

– Ну, во-первых, до дома я не доеду. Во-вторых, я собирался навестить дражайших родственников. А в-третьих…

Он замолчал.

– Что в-третьих?

– Забыл.

Мистер Стэнли, заметно побледневший, стоял, вцепившись в мое плечо, и явно был не в состоянии связно мыслить.

– Хорошо, мы поедем в Миддлтон. Вы сможете удержаться в седле?

Он кисло улыбнулся:

– Разумеется, если никто не будет выскакивать на меня из-за кустов.

Я не собиралась с ним препираться. Меня интересовало, где его лошадь. Представляю, как перепугаются его домочадцы, если Капитан вернется домой один, без седока.

Мистер Стэнли громко свистнул. Я чуть не оглохла, но зато спустя некоторое время мы услышали топот.

Гнедой фыркал и вскидывал голову, но все же позволил себя поймать и подвести к хозяину. Мистер Стэнли с трудом взобрался в седло и взял поводья в правую руку. Его качнуло. Я испугалась, как бы он снова не свалился, и отобрала у него поводья.

– Ваша задача – не упасть с лошади. Держитесь лучше за седло, а я поведу Капитана.

– Не надо меня опекать! – огрызнулся он, но я не обратила на это никакого внимания.

* * *

В Миддлтоне мистера Стэнли встретили с распростертыми объятиями.

Мы с ним ни словом не обмолвились о происшествии в лесу, и его бледность была списана на счет затянувшегося выздоровления от травм, полученных месяц назад на охоте.

Тетя София носилась с ним, как курица с цыпленком. Кузины хлопотали вокруг него, наперебой предлагая свои услуги. И даже миссис Дьюз потеряла свою обычную невозмутимость.

Только мы с сэром Генри сохраняли спокойствие. Сэр Генри сказал, что вообще не понимает, из-за чего столько шума, посоветовал оставить мальчика в покое и удалился в библиотеку.

Мистер Стэнли попросил пару часов, чтобы придти в себя после утомительной дороги, и был немедленно уведен заботливой тетушкой.

* * *

Вечером все собрались в гостиной.

Мы с сэром Генри уселись за шахматной доской. Дядя потирал руки, предвкушая скорую победу. Но я не собиралась сдаваться.

Мистер Стэнли сидел на диване в окружении любящих женщин семейства Дартмут и развлекал их всякими забавными историями. Миссис Дьюз перебирала ноты, разложенные на большом концертном рояле, и через некоторое время Каролина стала упрашивать ее спеть.

– Ах, мама! У Эмили такой великолепный голос!

Миссис Дьюз позволила себя уговорить и уселась за инструмент.

Пела она и в самом деле замечательно. Голос у нее был не очень сильный, но чистый и неожиданно низкий. Проникновенным контральто она исполнила романс и сорвала заслуженные аплодисменты.

Я уныло отметила про себя, что талантам миссис Дьюз просто нет числа.

Все наперебой шумно выражали ей свое восхищение. Особенно старался мистер Стэнли. Его комплименты были настолько замысловаты, что мне подумалось, уж не смеется ли он над ней.

Я, наконец, решилась и взяла черного коня лорда Дартмута своей белой ладьей. Сэр Генри даже всплеснул руками от радости и ринулся в атаку. Моя контратака требовала глубокой проработки. Я погрузилась в размышления и не сразу услышала, что ко мне обращаются.

Миссис Дьюз интересовало, есть ли у меня хобби. Я растерялась.

– Хобби? Я не знаю, что это такое, но, скорее всего, у меня его нет.

Все засмеялись, и я почувствовала себя полной дурой. А сэр Генри добродушно объяснил мне, что хобби – это что-то вроде увлечения, любимого занятия в свободное время.

Я молчала, не зная, как им объяснить, что дома, в Меридоре, у меня просто не было достаточно свободного времени, чтобы обзавестись хобби. А здесь, в Миддлтоне, я слишком недавно, чтобы можно было говорить о каких-то увлечениях.

Миссис Дьюз не отставала. Видимо, выбрав жертву, она добивала ее, не оставляя несчастную в живых.

– Как, неужели Вы не любите вышивать? Или музицировать? Вы играете на фортепиано? Нет? Какая жалость! Ну, может быть, тогда рисование? Акварель? Тоже нет? Но, милая мисс Джинни, должно же быть что-то, что Вам нравится!

Она меня достала. Я не выдержала и отчеканила:

– В свободное от ведения домашнего хозяйства и управления поместьем время я с большим удовольствием занималась фехтованием.

Это была чистая правда. Сначала я занималась с отцом, а после того, как папа заболел, оттачивала мастерство на Жероме. Он превосходил меня силой и мощью, но я брала техникой и ловкостью. В последние полгода, с тех пор как он записался в гвардию, мне очень не хватало практики.

Видимо, я опять сказала что-то не то, поскольку последовал новый взрыв всеобщего веселья. Только мистер Стэнли посмотрел на меня как-то странно. Наверное, счел безнадежной тупицей.

– Вам шах, моя дорогая!

Лорд Дартмут не скрывал торжества.

– Вам мат, сэр Генри!

Ничего не понимая, дядя уставился на доску. Через минуту он в крайнем огорчении объявил, что отправляется спать.

Это был сигнал. Все стали расходиться по своим комнатам, благодаря друг друга за прекрасный вечер.

* * *

Ночью пошел дождь. Он шел весь день, поэтому о верховой прогулке пришлось забыть.

После завтрака встал вопрос, чем заняться веселой компании. Пока все обсуждали возможные варианты, от живых картин до поисков сокровищ, я ускользнула в библиотеку.

Это была моя любимая комната в Миддлтоне. Размерами она, наверное, уступала библиотеке крестного в Троншуа, но зато была более уютной.

Сэр Генри поступил так же, как и мой отец – выбрал библиотеку своим кабинетом. Поэтому здесь тоже стоял большой письменный стол на гнутых ножках. За ним лорд Дартмут, восседая, как на троне, в огромном кресле с высокой спинкой, вел свои дела: разбирал бумаги и писал письма. А я составляла ему компанию, забравшись с ногами на мягкий диван и удобно устроившись с книжкой и миской с фруктами.

Тишину нарушало только потрескивание углей в камине, да хруст, с которым я вгрызалась в яблоко. Иногда сэр Генри вслух читал какую-нибудь фразу, требовавшую глубокого осмысления. В эту минуту он спускал очки на самый кончик носа и смотрел на меня поверх стекол. Совсем как мой отец. Ему не требовался собеседник, потому что он вел внутренний диалог сам с собой. Но я отрывалась от своей книги и внимательно смотрела на него. После паузы сэр Генри поднимал вверх указательный палец – вероятно, это означало, что решение принято – и продолжал читать или писать, смотря по обстановке.

Мне кажется, я ему не мешала. А порой даже помогала – просто своим присутствием. Как-то раз он по обыкновению прочитал вслух длинную фразу из какого-то доклада и неожиданно спросил:

– Так?

Учитывая, что я читала «Записки о галльской войне» Цезаря и не прислушивалась к его словам, я даже не представляла, о чем он спросил. Но тут словно бес подтолкнул меня в бок, и неизвестно почему, но я сказала:

– Нет, не так!

И замерла в ожидании страшной кары.

Сэр Генри поднял брови и задумался. Через минуту он поднял палец вверх и изрек:

– Абсолютно верно!

Он вернулся к чтению доклада, сделав какую-то пометку на полях, а я перевела дыхание и вернулась к Цезарю.

* * *

Я прошлась вдоль полок с книгами, раздумывая, что бы такого почитать. Сначала я выбрала «Потерянный рай» Мильтона, но потом увидела «Мемуары» Филиппа де Коммина на английском языке и передумала.

Забравшись на диван, как обычно с ногами, я пододвинула к себе тарелку с яблоками и погрузилась в чтение.

Мария Бургундская, дочь Карла Смелого, только-только вышла замуж за Максимилиана Габсбурга, оградив, таким образом, свое наследство от притязаний короля Людовика XI, который хотел выдать ее за собственного сына.

Я догрызала третье яблоко и чуть не подавилась, когда над моим ухом прозвучал вкрадчивый голос:

– Не помешаю?

Если бы взгляды могли убивать, мистер Стэнли пал бы бездыханным в ту же секунду. Но он, нимало не смутившись и прихватив с собой последнее яблоко из моей тарелки, прошествовал к письменному столу и уселся на него.

Я откашлялась и сухим тоном ответила:

– Ни в коем случае.

Затем демонстративно вернулась к «Мемуарам», всем своим видом давая понять, что не намерена поддерживать беседу.

Мистер Стэнли спокойно сидел на столе, грыз мое яблоко и качал ногой. Он безмерно раздражал меня и не давал сосредоточиться на чтении.

Через пять минут я сдалась. Отложив книгу, я скрестила руки на груди, постаравшись принять самый неприступный вид, и, наконец, взглянула на него.

Мистер Стэнли положил яблочный огрызок на стол и поискал взглядом, обо что бы вытереть руку. Не найдя ничего подходящего, он пожал плечами и вытер руку о штаны. А затем спросил меня самым задушевным тоном:

– Позвольте полюбопытствовать, что Вы читаете?

Я показала ему обложку и приняла прежнее положение. Его левая бровь начала подниматься, парализуя меня, как и в прошлый раз.

– Любопытно, – сказал мистер Стэнли.

Я совершенно не понимала, что ему от меня нужно. Ну не из-за моих же прекрасных глаз он тут торчал, мешая мне читать! Я бы поняла еще, если б в доме больше не с кем было поговорить. Но все семейство Дартмутов было к его услугам. А, кроме того, была еще прекрасная миссис Дьюз, просто жаждущая его общества.

– Бетси рассказала мне о Ваших злоключениях. Искренне сочувствую, – сказал он очень мягко, и меня внезапно кольнуло острое чувство благодарности. – Вы, кажется, из Бретани? А откуда именно, если не секрет?

Ах, вот в чем дело! А я-то, дурочка, чуть не купилась на его сочувствие!

– Не секрет, – ответила я любезно. – Я из Меридора. Это на Изумрудном берегу, неподалеку от Сен-Мало.

Он пристально смотрел на меня, и мне было совершенно непонятно, о чем он думает.

– А Вы были когда-нибудь в Бретани?

Я спросила об этом самым нейтральным тоном и замерла в ожидании ответа.

– Нет, не был. Я вообще никуда и никогда не уезжал из Англии.

Он был абсолютно спокоен. Продолжал покачивать ногой и лгал мне с самым безмятежным видом.

Та-а-ак. Тайная деятельность мистера Стэнли была не только смертельно опасной, но и совершенно секретной. Похоже, передо мной на столе сидел правительственный шпион.

– Вы пошутили вчера насчет фехтования? – мистер Стэнли предпочел сменить тему.

– Ничуть.

– А кто Вас обучал?

Я совершенно не собиралась ничего ему рассказывать, но почему-то рассказала все. Он слушал меня с видимым интересом.

– Я еще не совсем оправился от своего… – он запнулся, подбирая нужное слово, – падения на охоте. Но, думаю, уже через неделю приду в форму и смогу составить Вам компанию. Меня считают неплохим фехтовальщиком. Как Вам такое предложение?

Я сидела, не зная, что сказать, и молча глядела на него. Не дождавшись моего ответа, – а, может, он и не ждал его, а просто любовался произведенным эффектом, – мистер Стэнли усмехнулся, спрыгнул со стола и, коротко поклонившись, вышел из библиотеки.

* * *

Остаток дня он не обращал на меня никакого внимания.

Мистер Стэнли был оживлен и строил планы на завтра. Погода налаживалась. Закат был чистым. Завтрашний день обещал быть солнечным и безветренным.

Было решено всей компанией отправиться в Вудхолл, поместье мистера Стэнли, доставшееся ему по наследству от матери. У него было еще одно поместье, Прайор-парк, то самое, где он «недавно охотился».

Изредка за столом и в гостиной я поглядывала на него, пытаясь понять, чем был вызван его интерес ко мне. Из большого количества самых нелепых предположений наиболее вероятными мне казались два.

Было совершенно очевидно, что мистер Стэнли искренне любит своих родственников. Он распутывал нитки для тети Софии, прогуливался с Каролиной, сплетничал с Бетси и играл с мальчиками. Сэр Генри души в нем не чаял и подолгу что-то с ним обсуждал. Может быть, мистер Стэнли решил заодно опекать и меня, как нового члена семьи Дартмутов?

Но, скорее всего, его интерес ко мне объяснялся надеждой получить от меня какую-то интересующую его информацию. Не представляю, что именно я могла бы ему сообщить, и как я могла быть ему полезна. Но кто знает, что на уме у секретного агента. А в том, что он секретный агент, я не сомневалась.

Короче говоря, одно из двух. Хотя, не исключено, что и то, и другое одновременно.

* * *

Назавтра многочисленная компания, погрузившись в две коляски, отправилась в Вудхолл. Я думала увильнуть от путешествия, но сэр Генри не пожелал ничего слушать и усадил меня рядом с собой. С нами в коляске также ехали Том, Ник и Вилли.

Мистеру Стэнли не дали забраться в седло. С двух сторон его зажали Бетси и Каролина, а тетя София и миссис Дьюз уселись напротив.

Мальчики кричали, смеялись и вертели головами во все стороны. Маленький Вилли совершенно не робел в компании своих дядьев, которые были в два раза его старше. Наша поездка казалась всем им большим приключением.

Я с улыбкой наблюдала, как сэр Генри терпеливо отвечает на их вопросы. А вопросов было много! Их интересовало все: как устроена мельница, почему у овечек головы черные и так далее, и так далее.

Коляска повернула направо, и у меня перехватило дыхание.

Дорога шла вверх, и там, на вершине холма, стоял дом из серого камня. Его стены были увиты плющом, а высокие окна ярко горели на солнце. Он не был ни большим, ни грозным, но почему-то мне на ум пришло сравнение со сторожевой башней. Оттуда сверху должны были прекрасно просматриваться и лежащая внизу долина, и окрестные леса.

Вудхолл ничем не походил на Меридор, но, тем не менее, я сразу вспомнила свой дом, и у меня сжалось сердце.

Сэр Генри заметил мое смятение, но истолковал его неверно.

– Не переживайте так, моя дорогая! Это совершенно частный визит, а не парадный выход. Не будет никого из посторонних, и Вам совершенно нечего бояться!

Я не боялась. Я нестерпимо хотела домой.

* * *

Мистер Стэнли заранее послал гонца предупредить о нашем визите. Мы разошлись по приготовленным комнатам немного передохнуть перед обедом. А потом все собрались в большой столовой.

Мистер Стэнли любил свой дом. И все в нем любили и ценили мистера Стэнли. Это было заметно и по услужливости горничных, и по внимательности и предупредительности лакеев, прислуживавших за обедом.

Вообще в Вудхолле ощущалась какая-то особая атмосфера. Я и в Миддлтоне чувствовала себя хорошо и спокойно. Но здесь было как-то… радостно, что ли.

Даже дворецкий мистера Стэнли по имени Сэртис излучал доброжелательность и ничем не походил на Бэнкса, чопорную треску в лондонском доме лорда Дартмута.

Мне хотелось побыть одной, и после обеда я решила побродить по дому. Где-то здесь на втором этаже была картинная галерея.

Галерею я нашла быстро и теперь ходила, разглядывая полотна. Здесь были настоящие шедевры. Творения старых мастеров, итальянских и фламандских, перемежались с картинами современных авторов. Я обнаружила две работы Ван Дейка и одну Рубенса. А вот французских художников, за исключением одной прелестной вещицы Ватто, тут к сожалению не было.

Небольшое полотно, изображавшее мистера и миссис Стэнли с сыном, надолго приковало мое внимание. Маленький Джек удобно устроился на коленях у матери. Их сходство было поразительным. Мистер Стэнли в домашнем сюртуке непринужденно облокотился на спинку кресла, в котором сидела его жена. Ее светлые волосы были уложены в высокую затейливую прическу. Прозрачная косынка прикрывала плечи и грудь. Это был замечательный домашний портрет.

Миссис Стэнли ласково улыбалась мне. Я поняла, от кого Джек унаследовал свои синие глаза.

– Гейнсборо не успел закончить эту работу.

Ну что за манера подкрадываться и пугать до полусмерти! Я не слышала, как он подошел и встал рядом.

Повернув голову, я смотрела на его великолепный профиль, а он смотрел на картину. Я перевела дыхание и снова повернулась к картине.

– Гейнсборо тогда только-только приехал в Лондон. Это был один из его первых заказов. Я помню, как ему у нас нравилось.

– Что же случилось… потом?

Мистер Стэнли пожал плечами.

– Несчастный случай. Подломилась ось, карета упала с обрыва и несколько раз перевернулась. Отец умер на месте. А мама через день.

Его голос был совершенно спокоен, но глаза выдавали не проходящую боль.

– Вы помните, какая она была?

Он улыбнулся.

– Смешная. Как Вы.

Я стояла, не зная, оскорбиться мне или нет.

– Наивная, непосредственная, очень добрая. Ее все любили, а отец просто обожал.

Подумав, я решила пока не обижаться.

Заходящее солнце светило в высокие окна. Было тихо и спокойно. Мы стояли рядом и глядели на картину. Я чувствовала какое-то умиротворение. Мне было просто хорошо от того, что…

– Ах, мистер Стэнли, вот Вы где! А я Вас потеряла!

Миссис Дьюз вышла на охоту. Меня она просто не заметила.

Подойдя к нам, Эмили фамильярно взяла мистера Стэнли под руку и начала что-то ворковать ему на ухо. Мне хотелось ее убить, и в то же время я не могла отвести от нее глаз.

Она выглядела просто прелестно в своем нежно-розовом платье с оборками. Мистер Стэнли оживленно говорил с ней о каких-то пустяках и выглядел заинтересованным.

Я почувствовала себя лишней и потихоньку вышла из галереи.

* * *

Прошло еще две недели.

Тетя София смирилась, наконец, с неизбежным, и Томас с Николасом вернулись в Итон доводить до умопомрачения бедных учителей. В поместье стало совсем тихо.

За это время мистер Стэнли несколько раз приезжал в Миддлтон. Он больше не предлагал мне заняться фехтованием, а я и не просила. Вероятно, его рана еще не зажила. А может, он просто забыл о своем предложении.

Он не уделял мне особого внимания. Его обращение со мной было ровным, дружеским и слегка отстраненным. И лишь один раз я поймала на себе его взгляд – пристальный, изучающий.

В Вудхолл мы больше не ездили.

Хотя, признаюсь, я как-то не удержалась и прокатилась туда верхом. Я остановила Полную Луну на том самом повороте, с которого открывается чудесный вид, и долго смотрела на дом, стоящий на холме.

День был серый, пасмурный. Плющ, увивавший стены дома, пожух и почернел. Солнце не отражалось в высоких окнах. Сегодня Вудхолл выглядел неприветливо.

Я смотрела на него и видела Меридор.

* * *

Стояла середина октября. Зарядили дожди. Развлекаться становилось все сложнее.

Бетси совсем извелась – она думала и говорила только о предстоящем сезоне. Каролина скучала по своему дорогому Герберту. Миссис Дьюз скучала вообще и оживлялась, только когда приезжал мистер Стэнли.

Тетя София составляла план военной кампании – нам предстояло посетить портних, шляпных мастериц и ювелиров. А еще нужна была обувь, чулки, перчатки и прочее, и прочее.

Даже сэр Генри устал от деловой переписки, с каждым днем становившейся все интенсивней. По некоторым вскользь оброненным словам я поняла, что лорд Дартмут, несмотря на свою официальную отставку, продолжает иметь какое-то отношение к внешней политике Англии. Он часто уединялся с мистером Стэнли и подолгу что-то обсуждал с ним.

Я никогда ни о чем не спрашивала сэра Генри, но мое желание быть в курсе всего, что происходит во Франции, было настолько очевидно и естественно, что как-то так получилось, что наша с ним ежевечерняя партия в шахматы предварялась кратким обзором последних событий.

Благодаря сэру Генри я узнала, что во Франции больше нет монархии – Франция провозглашена республикой. Он же рассказал мне об учреждении Комитета общественной безопасности. А еще через несколько дней я узнала о декрете об изгнании эмигрантов и предании смертной казни возвращающихся.

Вот так. Назад мне дороги больше не было. Папино «Это ненадолго!» превратилось в «Никогда».

Теперь я часами просиживала в своей комнате у окна или в библиотеке, забившись в угол дивана и уставившись в одну точку. За обеденным столом я сидела с вежливой улыбкой, не принимая участия в общей беседе. Верхом ездить мне расхотелось. Наконец, после того как я проиграла три партии в шахматы подряд, сэр Генри объявил, что пора перебираться в Лондон.

Сезон уже начался.

Каждый вечер кто-то устраивал бал, литературную дискуссию или дипломатический прием. Посетить все не было никакой возможности. К нашему возвращению на столике в холле уже скопилось огромное количество приглашений.

Для первого выхода в свет леди Дартмут выбрала бал, устраиваемый герцогиней Олдерли в пятницу, 2-го ноября. Предстояла настоящая гонка, поскольку до бала оставалось всего четыре дня, а еще ничего не было готово.

Лично я не собиралась ездить на балы и приемы, о чем прямо и заявила тете. Но леди Дартмут была непреклонна и не желала ничего слушать.

На следующее утро тетя София поднялась ни свет, ни заря, вытащила из теплой постели сонную Бетси и после легкого завтрака повезла нас к своей портнихе.

У мадам Монфрей заказов было предостаточно, и наши платья никак, ну никак, не могли быть готовы к столь раннему сроку. Но тетя София проявила настойчивость и где лестью, где откровенным шантажом, но все-таки уговорила мадам пойти нам навстречу. Мадам Монфрей не смогла отказать графине, особенно после того, как тетя София ясно дала понять, что в случае отказа мадам портниха герцогини Олдерли будет рада заполучить новую и очень перспективную клиентку.

Договорились, что первые бальные наряды будут готовы к пятнице, а все остальное, включая домашние платья и амазонки для верховой езды, мадам подготовит позже.

Я не принимала участия в переговорах и только с интересом поглядывала на маленькую говорливую француженку. Мадам Монфрей была неопределенного возраста, очень активна и подвижна. Выразительно жестикулируя, она показывала ткани, предлагала фасоны и сама снимала мерки.

Бетси разрывалась между сиреневым атласом и розово-жемчужным шелком, но все же решила сначала выйти в сиреневом. Тетя остановила свой выбор на тяжелом шелке цвета бордо и великолепных валансьеннских кружевах. Наконец, дошла очередь и до меня.

Вообще-то, мне было все равно. Я действительно не собиралась вести светскую жизнь, а раз так, мне не нужны были наряды. Видя мою пассивность, тетя и кузина решили сделать выбор за меня. Сначала я безучастно созерцала их ухищрения, но когда они всерьез стали обсуждать, во что меня одеть – в салатовое или желтое – поняла, что пришла пора вмешаться.

– Хорошо-хорошо! – сказала я. – Я согласна. Мы сошьем мне два платья: одно вечернее, одно для дневных выходов. Дома я вполне могу ходить в старых платьях Бетси. Амазонка мне не нужна. А вот от редингота я бы не отказалась.

Тетя София пришла в ужас и, замахав на меня руками, умоляла замолчать и не позорить ее. Не хватало еще, чтобы весь Лондон узнал, что племянница графини Дартмут ездит верхом в мужском костюме.

– Мадемуазель француженка? – спросила меня мадам Монфрей.

Вероятно, мой акцент выдал меня.

– Да, мадам, – ответила я ей по-французски.

Модистка пришла в восторг и радостно затараторила на родном языке. Не прошло и пяти минут, как я уже знала, что мадам приехала из Парижа десять лет назад, и все еще чувствует себя здесь чужой. Что и поговорить-то ей здесь по душам не с кем. И что климат тут ужасный, а английские клиентки все как одна словно лошади – здоровенные, без намека на грацию и утонченность. Тут мадам спохватилась и с опаской взглянула на леди Дартмут. Та с увлечением обсуждала с Бетси покрой своего будущего платья и не слушала нас.

– Моя тетя тоже француженка, – сказала я с улыбкой.

– Так вот почему она так не похожа на остальных! Я всегда чувствовала, что мадам графиня совсем другая!

Восторгу мадам Монфрей не было предела. Между ахами и охами она сняла с меня мерки и теперь желала знать, какое платье я хочу.

– Синее, – сказала я, не раздумывая. – Только я не вижу здесь ткань того оттенка, что мне бы хотелось.

– Подождите, мадемуазель. Кажется, я знаю, что Вам нужно.

Она вышла и через минуту вернулась с рулоном синего бархата. Я в жизни не видела подобной красоты! Он был того самого цвета, о котором я мечтала, – насыщенного, глубокого, словно небо в июльскую ночь. В складках бархат казался совсем черным, зато на изгибе светился неожиданно ярким, сочным цветом.

Тетушка пыталась протестовать, говоря, что молодым девушкам не пристало носить вызывающе яркие наряды, но я была непреклонна. Мадам Монфрей поддержала меня, сказав, что особы с такими, как у меня, рыжими волосами обычно бледно выглядят в светлых пастельных тонах. Я была согласна с ней во всем, за исключением цвета своих волос, о чем и не преминула заявить.

Тетушка и мадам обговорили детали, еще раз уточнили сроки и оплату заказа. Наконец, мы вышли из салона и поехали выбирать туфли.

* * *

И вот наступила пятница. Мадам Монфрей сдержала слово и приготовила платья к сроку. Я не могла налюбоваться на свое первое настоящее бальное платье и так волновалась, что с утра не могла взять в рот ни крошки. Это я-то!

Ближе к вечеру Катрин все же уговорила меня немного поесть и затем занялась моей прической. Я наотрез отказалась делать модную в этом сезоне короткую стрижку. Мои волосы только-только отросли до плеч, и я ни за что не хотела с ними расставаться. Поэтому Катрин просто зачесала их наверх и закрепила множеством шпилек с маленькими жемчужинами.

Потом она помогла мне надеть платье, зашнуровала его сзади и, наконец, развернула меня к зеркалу.

Я смотрела на себя и не верила своим глазам. Неужели эта премиленькая куколка, разрумянившаяся, с блестящими глазами – это я? Неужели все-таки папа был прав, и я, наконец, стала пусть не красавицей, но вполне хорошенькой?

Где-то в глубине сознания промелькнул виконт де Шатоден. Интересно, что бы он сказал, увидев меня сейчас? Неужели снова счел бы меня замухрышкой?

Я отогнала прочь глупые воспоминания. Сегодня был мой день. Как жаль, что папа меня не видит! Я представила, как бы он порадовался за меня, и чуть не расплакалась.

Катрин правильно поняла мое смятение.

– Ах, Жанна, вот бы господину барону посмотреть на тебя сейчас! Он бы так гордился тобой. И он бы был уверен, что ты не раскиснешь в такой важный день и будешь высоко держать голову. Ведь ты д’Аранкур!

Милая подружка! Катрин не часто позволяла себе подобные нотации.

Мои слезы моментально высохли, и я улыбнулась ей.

– Ты совершенно права, Катрин. Никто не должен знать, что у меня на сердце. Я буду улыбаться весь вечер. И постараюсь быть уверенной в себе, хотя, видит Бог, я ужасно боюсь! Катрин, я не знаю, как себя вести! Я же никогда не была на настоящем балу!

– Да, положение, конечно, тяжелое, – Катрин достала из шкатулки мамино жемчужное ожерелье и стала застегивать его на мне. – Не могу посоветовать тебе быть самой собой, – она лукаво улыбнулась моему отражению в зеркале. – Ты слишком непосредственна. Но ты всегда можешь поменьше говорить и побольше слушать. Конечно, жаль, что ты не танцуешь. Так у тебя было бы больше шансов влюбить в себя какого-нибудь маркиза или даже герцога.

Я чуть не задохнулась от возмущения!

– Все, молчу-молчу! Не смотри на меня так!

Катрин прикрыла рот рукой и на всякий случай отступила от меня на шаг.

Я не собиралась обсуждать подобные глупости и портить такой вечер. Поэтому просто вздернула подбородок и молча выплыла из комнаты.

* * *

Особняк Олдерли был уже переполнен нарядной публикой, но гости продолжали и продолжали прибывать.

Герцог и герцогиня встретили нас у огромной парадной лестницы. Леди Мелинда оказалась красивой полной дамой с неспешными движениями и плавными жестами. Она держала под руку своего высокого надменного мужа и глядела на него снизу вверх с нескрываемым обожанием. Герцог поцеловал руку леди Дартмут, оглядел нас с Бетси с ног до головы и безапелляционно изрек:

– Мои дорогие, вы обворожительны!

Тетя София откровенно любовалась дочерью, да и на меня поглядывала с ласковым одобрением. Бетси просто светилась от счастья. Кузина и Китти, старшая дочь леди и лорда Олдерли, пользовались потрясающим успехом. Обе высокие, светловолосые, с изумительной кожей. Бесспорно, они были самыми красивыми девушками на сегодняшнем вечере.

Они не пропустили ни одного танца. В редкие минуты отдыха вокруг них толпились восторженные поклонники, наперебой предлагавшие свои услуги – принести лимонад, подержать веер и прочее, и прочее.

Меня тоже поначалу приглашали на танец, но я неизменно отказывалась, и через полчаса меня, наконец, оставили в покое.

Тетя София общалась с леди Мелиндой. Герцогиня на несколько раз обошла всех своих гостей, каждого приголубила, для каждого нашла ласковое слово. После чего приятельницы уединились в укромном уголке, откуда хорошо просматривалась вся бальная зала, и с упоением предались сплетням. Говорила в основном тетушка, а герцогиня величественно кивала головой.

Я спокойно стояла рядом с ними, краем уха прислушивалась к их болтовне и разглядывала окружающих. Дамы, разряженные в пух и прах, кокетничали и строили глазки кавалерам. Кавалеры, пышностью нарядов не уступавшие дамам, были галантны и неутомимы.

Неподалеку от нас разместилась небольшая группа гостей, в центре которой задавали тон две молодые особы. Обе хорошенькие, оживленные, в красивых платьях – одна в салатовом, другая в лимонном. Девицы откровенно флиртовали с молодыми людьми, громко вскрикивали и постоянно смеялись.

Примерно через час мне все это надоело, и я решила немного пройтись. В зале была неимоверная духота, мое бархатное платье оказалось слишком жарким, и мне отчаянно хотелось на свежий воздух.

Тетя София и леди Мелинда увлеченно обсуждали брачные перспективы своих дочерей и не обратили внимания на мой уход.

В поисках открытого балкона я прошла насквозь несколько комнат, образующих длинную галерею. Здесь уже не танцевали. За карточными столами сидели почтенные господа и румяные старушки. За их спинами толпились заинтересованные зрители, которые вполголоса комментировали ход той или иной игры.

Наконец, я нашла балкон и вышла на свежий воздух.

Здесь было почти тихо. Звуки музыки слышались еле-еле, а голоса картежников сливались в общий монотонный гул.

Я подставила лицо прохладному ветерку и закрыла глаза. Уф-ф, какое облегчение!

Вечер был довольно свежим, хотя и неожиданно теплым для конца октября. На небе не было ни облачка, только почти полная луна и звезды.

Разумеется, небо здесь не такое, как у нас. Даже в самую ясную погоду оно казалось затянутым легкой дымкой.

Я вспомнила, как мы с Жеромом любили сидеть в теплую ночь на отвесной скале и любоваться звездами. Далеко внизу под нами шумело море, а над головой была бесконечность.

Если лечь на спину, то звезды начнут кружить над тобой, и кажется, будто ты летишь с огромной скоростью навстречу неизведанному. И ты ощущаешь себя одновременно и крохотной песчинкой, беспомощной и одинокой, и самым могущественным существом во Вселенной, почти Богом, которому все подвластно.

Я сморгнула навернувшиеся слезы, и луна снова обрела свои четкие контуры. Положив руку на перила, я медленно пошла вдоль длинной балюстрады. Мне хотелось уйти подальше ото всех и спрятаться. Что я здесь делаю? Вокруг все чужое, ни одной родной души…

– Уже натанцевались?

От неожиданности я споткнулась и чуть не упала. Хорошо, что хоть держалась за перила. Ну что за идиотская манера вечно меня пугать! Спустившись с небес на землю, я обнаружила буквально в двух шагах справа от себя мистера Стэнли. Он прислонился к стене и спокойно стоял с бокалом в руке.

– Я не танцую.

Надеюсь, мой тон был достаточно холодным.

– Вот как? Кавалеры не нравятся?

Жаль, что было темно, и он не заметил мой убийственный взгляд.

– Вовсе нет.

– Тогда в чем дело? Туфли жмут?

– Не жмут.

И чего он ко мне пристал!

– Или музыканты фальшивят и ранят Ваш тонкий слух? А может быть…

– Я не умею танцевать!

Он сбился на полуслове и замолчал. Потом подошел ко мне и поставил свой бокал на перила.

– Как Вы сказали? Я не ослышался? Полагаю, все леди должны уметь танцевать.

Он сказал это таким тоном, каким произносят что-нибудь вроде «За весной всегда приходит лето». Господи, как же я устала! И почему мне казалось, что он не такой, как все…

– Видите ли, мистер Стэнли, поскольку я всю свою жизнь с утра до вечера вышивала гобелены, музицировала и рисовала акварели, то времени на танцы у меня совершенно не оставалось, и танцевать я так и не научилась.

Я развернулась и собралась уходить.

– Боже, Вы обиделись? Простите меня! Просто это так неожиданно. Хотя, что это я удивляюсь! Вы ведь совсем не похожи на наших леди.

– Боюсь окончательно Вас разочаровать, мистер Стэнли, но я вообще не леди.

Подхватив юбки, я снова попыталась уйти.

– Пожалуйста, не уходите! Хотите, я научу Вас танцевать?

– Вы уже как-то предлагали мне свои услуги, а потом забыли.

Господи, и зачем я это брякнула?

– Я ничего не забыл.

Одной рукой он взял мою руку, а другую положил мне на талию и привлек к себе. Я только слабо пискнула.

– Тише. Вы не услышите музыку. Прислушайтесь.

Я замерла.

– Слышите?

Ничего я не слышала. Он стоял так близко. Я чувствовала его запах, смесь одеколона, бренди и дорогих сигар, и у меня кружилась голова. Теплые руки держали меня крепко, и я не смогла бы вырваться, даже если бы захотела.

А я и не хотела. Просто стояла и беспомощно смотрела ему в лицо.

Мистер Стэнли сделал шаг назад и увлек меня за собой. Мы начали медленно двигаться в каком-то незнакомом мне танце. Я совершенно не думала, куда и как нужно ставить ноги. Просто послушно следовала за ним. И что самое удивительное, ни разу не наступила ему на ногу.

Честно говоря, я не видела, чтобы танцоры так тесно прижимали к себе своих партнерш, но не сопротивлялась. Все-таки он и вправду оказывал на меня парализующее воздействие. Он вполголоса отсчитывал такт, и его дыхание обжигало мне щеку.

Не знаю, сколько мы так кружили. Но внезапно он замер.

– Почему Вы остановились? – спросила я отчего-то шепотом.

– Потому что танец закончился, – тоже шепотом ответил он.

– А почему тогда Вы меня не отпускаете?

Он молчал. В темноте его глаза казались черными.

Мое сердце колотилось как сумасшедшее.

Время остановилось.

Внезапно послышались голоса, и на балкон, смеясь, вышли две девушки. Одна в салатовом, другая в лимонном. Те самые.

– … то ли Аркур, то ли Анкур – не помню точно. Кажется, она из Бретани. Эмили сказала, что Каролина рассказала ей, что леди Дартмут говорила, что она из какой-то побочной линии дома Монфор. Клара, дорогая, иди сюда скорей, здесь такие звезды!

– Милая Роза, вот уж не поверю! Ты ее видела? Она такая нелепая! Что за манеры! У нее походка, как у генерала Статтфорда.

И дорогая Клара заходила по балкону огромными шагами, размахивая руками.

– Эмили сказала, что она совершенно ничего не умеет! Представляешь, она даже верхом ездит в мужском седле и, что самое ужасное, в мужском костюме!

– Какой кошмар! Ну, где же мистер Грэм и лорд Пеннингтон? Так хочется пить!

Роза, брюнетка в салатовом платье, обхватила себя руками.

– Бр-р! Здесь так холодно! Давай вернемся и поищем их. Наверно, мы разминулись.

– А ты заметила, какое на ней платье? Такой цвет даже моя мама не может…

Окончание фразы я не расслышала, поскольку милая Роза подхватила дорогую Клару под руку и утащила прочь с балкона.

Мое лицо пылало, и я возблагодарила темноту за то, что она это скрывала. Я задыхалась, мне катастрофически не хватало воздуха.

Видимо, молчание затянулось, и мистера Стэнли это обеспокоило.

– Вы же не собираетесь плакать, верно? – спросил он очень неуверенно.

– Плакать? Я?!

От бешенства и унижения у меня перехватило дыхание, и слова выходили с каким-то змеиным шипением.

– Вот и славно. А то я чуть было не подумал, что Вас могут расстроить эти глупые гусыни.

Он все еще держал меня за талию и, похоже, не собирался отпускать.

– Я ничуть не расстроена. К тому же все, что они говорили, – чистая правда. Я действительно нелепая, неуклюжая. Хожу, топая, как слон, и размахиваю руками…

– Жанна, не будьте дурой!

Поздно, я уже завелась.

– … Езжу в мужском седле и в мужском костюме. Не умею ничего, что умеют приличные барышни, даже танцевать. Что касается моего платья…

Он не дал мне договорить. Просто взял и поцеловал.

Неудачный момент для первого поцелуя.

Абсолютно бесчувственный субъект.

* * *

Леди Дартмут и леди Олдерли, похоже, не прекращали свои сплетни ни на секунду. Тетя София все говорила и говорила, но, увидев меня, оборвала себя на полуслове.

– Боже мой, милая! С тобой все в порядке? Ты вся горишь!

– Тетушка, у меня разболелась голова. Здесь так душно. Я думала, что на свежем воздухе мне станет лучше, но стало еще хуже.

Леди Дартмут переполошилась и объявила, что мы немедленно возвращаемся домой. Она усадила меня на свое место, наказала Мелинде присмотреть за мной, а сама отправилась на поиски Бетси.

– Дорогая моя, Вам уже лучше?

Герцогиня собственноручно обмахивала меня веером. Мне оставалось только жалко улыбаться ей.

Всю ночь я прометалась в своей постели, не сомкнув глаз. Меня бросало то в жар, то в холод. То перед глазами вставало его лицо – вот оно приближается ко мне, сейчас он меня поцелует, сердце обрывается и летит в пропасть – то в ушах звенело «Нелепая… Нелепая!», и кровь стучала в висках.

Совершенно измучившись, я встала ни свет, ни заря. Лучшее лекарство от любой депрессии – верховая прогулка. Это я с детства усвоила.

Наскоро одевшись и спрятав волосы под шляпу, я потихоньку, чтобы никого не будить, прокралась на конюшню. Полная Луна осталась в Миддлтоне. Я оседлала Эмира и направилась в Марилебон-парк.

Эмир, белоснежный арабский жеребец, грыз удила и рвался в бой. Обычно на нем ездил Джеффри. Но сейчас Джеффри был в Оксфорде, поэтому с разрешения сэра Генри на Эмире ездила я. Сэр Генри предупредил меня насчет капризного норова жеребца, но я с ним прекрасно ладила. Он был невысокий, изящный, горячий и понимал меня с полуслова.

Выехав на широкую аллею, я пустила его вскачь. Словно вырвавшись на волю после долгого заключения, Эмир полетел стрелой.

Утро было морозным. Замерзшие за ночь лужицы разлетались из-под копыт звонкими льдинками. Город еще спал, и вокруг не было ни души. Мы носились по пустынным дорожкам и аллеям без боязни кого-либо сшибить.

Наконец, отведя душу, я перевела жеребца на рысь, а потом на неспешный шаг. Эмир шумно отдувался, и мне стало стыдно. Его бока тяжело подымались и опадали, он храпел и грыз удила. Я наклонилась вперед, погладила его по шее и попросила у него прощения. Я говорила ему, какой он замечательный, умный, быстрый. Эмир тряс головой, то ли соглашаясь, то ли негодуя.

Мы неторопливо возвращались домой. На улицах начали появляться люди. То там, то тут мелькали одинокие прохожие, в основном лавочники и водоносы.

Позади нас послышался какой-то шум. Эмир насторожился, и я обернулась. На бешеной скорости нас догоняла карета. Четверка вороных неслась как сумасшедшая. Перепуганный возница вопил благим матом и безуспешно пытался остановить лошадей.

Наконец, они с совершенно диким видом пронеслись мимо нас. Я пришпорила Эмира. Он догнал вороных и помчался рядом. Мне оставалось только протянуть руку и схватить ближайшую ко мне лошадь под уздцы. Что я и сделала.

Через некоторое время вороные начали сбавлять ход, а потом и вовсе остановились.

Бедняга на козлах сидел ни жив, ни мертв и только смотрел на меня, выпучив глаза и открыв рот. Я отпустила вороного и спрыгнула на землю.

Из кареты послышались звуки. Затем кто-то постучал по крыше, и мелодичный голос задушевно произнес:

– Джонс, черт бы тебя побрал, оторви свою чертову задницу и помоги мне, наконец, выбраться из этой чертовой колымаги!

Взгляд Джонса обрел осмысленность. Бедняга закрыл рот, слез со своего сиденья и открыл дверцу кареты.

На свет показалась длинная трость черного дерева, затем нога в роскошном сапоге. Опираясь на руку Джонса, чертыхаясь и проклиная все на свете, из кареты выбрался самый красивый мужчина, какого я только видела.

Невысокого роста, изящно сложенный, он, тем не менее, совсем не походил на хрупкого и изнеженного светского льва. А в том, что это светский лев, сомнений не было. Об этом говорила и дорогая одежда (неброская, какой и должна быть истинная роскошь), и горделивая осанка, которую он, правда, сохранял с трудом.

Джентльмен тяжело опирался на трость, перенеся весь вес на правую ногу. Левую, не гнувшуюся в колене, он отставил в сторону.

Мужчина огляделся по сторонам, сделал правильный вывод и широко мне улыбнулся.

Невероятно! У него на щеках были ямочки!

– Мой юный друг, – сказал он чарующим голосом, – неужели это Вам я обязан своим чудесным спасением? Не представляю, как мне Вас благодарить! В другое время я сам бы справился с ситуацией, но в настоящий момент я беспомощней младенца. Если бы не Вы – мы с Джонсом, вероятно, уже были бы мертвы! Впрочем, Джонс своей смерти сегодня все равно не избежит, – ласково закончил незнакомец.

– Это все белка виновата, – уныло сказал Джонс и погрузился в беспросветную тоску.

Мой собеседник не обратил на него никакого внимания и продолжил, обращаясь ко мне:

– Позвольте представиться – Гарольд Хитфилд к Вашим услугам. Но друзья могут называть меня Гарри.

Он крепко пожал мою руку и продолжал что-то говорить, но я его не слушала, а только смотрела на него во все глаза.

Ну и ну! Значит, это и есть тот самый Гарри Хитфилд! Что ж, теперь я понимаю половину девушек Лондона!

Русые волосы, темные глаза, правильные черты лица. Однако сказать, что он был красивым, – значит, ничего не сказать. Было в мистере Хитфилде что-то особенное, что-то такое, что притягивало к нему взгляд, как магнитом, и не отпускало. Я пока не понимала, что именно, и просто смотрела на него. Может, дело было в выражении его лица, открытом и ласковом, а может, в необыкновенной улыбке и этих ямочках…

– Позвольте же узнать Ваше имя, – сказал мистер Хитфилд, и я очнулась.

В это время какой-то всадник подъехал к нам неспешной рысью, и знакомый голос громко произнес:

– Доброе утро, мадемуазель д’Аранкур! Ба, Гарри! Откуда ты взялся? Я ждал тебя через неделю!

И мистер Стэнли собственной персоной спрыгнул со своего Капитана и встал рядом со мной.

– Привет, Джек! – заулыбался мистер Хитфилд, обозначив ямочки на щеках, и у меня снова дрогнуло сердце. – Как видишь, обстоятельства изменились, – и он указал на свою негнущуюся ногу.

После этого мистер Хитфилд начал озираться в поисках мадемуазель и, не обнаружив таковую поблизости, уставился на меня.

– Чтоб я сдох! – изрек мистер Хитфилд и покраснел.

– Что тут происходит? – скучным голосом осведомился мистер Стэнли.

– Джек, ты не представляешь! Этот… Эта юная… леди только что спасла мне жизнь!

– Вот как? Ну почему же, очень хорошо представляю, – невозмутимо отозвался мистер Стэнли.

– Боже мой, мадемуазель, я вдвойне счастлив познакомиться с Вами! Пожалуйста, скажите же, кто Вы!

– Жанна д’Аранкур. Я племянница леди Дартмут.

Мне было и смешно, и неловко перед ним за свой вид. Но мистера Хитфилда, похоже, ничто не смущало. Он с жаром схватил мою руку и поцеловал.

Мистер Стэнли переступил с ноги на ногу.

– Гарри, ты чертовски плохо выглядишь. Тебе нужен доктор, мягкая постель и не меньше десяти часов хорошего сна. Отправляйся домой. Я заеду к тебе вечером.

Мистер Хитфилд внимательно посмотрел на своего друга, потом перевел взгляд на меня. Что-то неуловимое мелькнуло в его глазах, но я не успела понять, что именно.

– Ну что ж, – сказал мистер Хитфилд, – без докторов мы как-то научились обходиться, а вот крепкий сон мне и правда не помешает. Так что я прощаюсь с Вами, мадемуазель д’Аранкур, но только на сегодня. Вы позволите мне засвидетельствовать Вам свое почтение завтра?

– Буду рада видеть Вас, мистер Хитфилд, – выдохнула я.

– Гарри! Зовите меня Гарри, моя дорогая спасительница! – улыбнулся мне мистер Хитфилд (опять сверкнули ямочки на щеках) и снова поцеловал мне руку. Мистер Стэнли совсем поскучнел. – Позвольте мне откланяться. Мне действительно нужно отдохнуть. К тому же я должен прибить Джонса.

Если Джонс полагал, что о нем забыли, то он жестоко ошибся.

Мистер Хитфилд с помощью будущего покойника забрался в карету, помахал нам в окошко рукой и уехал.

Я хотела было сесть в седло, но мистер Стэнли удержал меня и взял Эмира под уздцы.

– Почему Вы сбежали?

– Я не сбежала.

– Конечно, сбежали. Вы и сейчас пытаетесь сбежать, причем самым позорным образом.

– Я не сбежала! Просто… просто мне надо было уйти!

– Глупости, Вы испугались.

Кровь ударила мне в голову.

– Мистер Стэнли, скажите, пожалуйста, что Вам от меня нужно?

Вероятно, такого вопроса ему никто никогда не задавал, потому что он замолчал, явно растерявшись.

Я ждала ответа, но безрезультатно.

– Хорошо, – вздохнула я, – попробую объяснить. Возможны два варианта. Вариант первый: Вам нужна жена. Вы – наследник знатного рода, будущий герцог…

Тут его передернуло, и я поправила себя.

– Ладно, потенциальный герцог. И жена Вам нужна соответствующая. Я же никоим образом не подхожу Вам в этом качестве, поскольку у меня нет ничего, кроме имени, которое никто в этой стране не может выговорить, не то что запомнить. Но, честно говоря, я сомневаюсь, что Вы ищете жену. Судя по тому, как ловко Вы до сих пор избегали брачных уз, я полагаю, что Вы вообще не намерены жениться.

Мистер Стэнли молча смотрел на меня. Он, похоже, пришел в себя, так как его левая бровь поползла вверх, сбивая меня с мысли. Я перевела взгляд на его нос и продолжила:

– Переходим ко второму варианту: Вы решили поразвлечься. За мой счет. Не буду говорить, что я об этом думаю. Скажу только, что и здесь я ничем не могу Вам помочь. Возможно, я ошибаюсь, но до сих пор Вы проявляли интерес к особам… – я запнулась, подбирая слово, – …скажем так, утонченным. Я же…

– Достаточно, мадемуазель, – произнес мистер Стэнли.

Но я должна была договорить!

– Мистер Стэнли, у нас с Вами нет и не может быть ничего общего! Поэтому я повторяю свой вопрос. Что Вам от меня нужно?

Он беспомощно смотрел на меня и не знал, что делать.

– До свиданья, мистер Стэнли, – сказала я, вырвала у него поводья и запрыгнула в седло.

Он догнал меня очень быстро и заставил остановиться.

– Черт возьми, я еще никогда ни за кем не гонялся! Знаете, с Вами очень трудно, мадемуазель. Ваша прямота обескураживает!

Он сказал это так жалобно, что мне стало смешно.

– И перестаньте смеяться! Разве Вы не видите, что я пытаюсь за Вами ухаживать?

– Неужели? А зачем?

Он кусал губы.

Я вздохнула. Все, с меня хватит.

– Мистер Стэнли…

– Джек.

– Хорошо… Джек… – я заглянула ему в глаза и положила руку на плечо для пущей убедительности. – Пожалуйста, Джек, оставьте меня в покое!

Следующее утро выдалось мрачным и пасмурным. Шел дождь вперемешку с мокрым снегом. Я не поехала верхом, а просидела все утро с книжкой. Тетя София писала письма, а Бетси изнывала от скуки.

Но в середине дня выглянуло солнце, воздух прогрелся, и редкие кучки снега растаяли без следа.

Приехала Китти и увезла Бетси на прогулку. Они звали и меня с собой, но я отказалась. Настроение было так себе, и мне хотелось просто посидеть в уголке.

Тетушка поругала меня, велела взять себя в руки и не раскисать. Я приободрилась и решилась на вылазку в ближайшую книжную лавку.

Стоя на крыльце, я поправляла перчатки и раздумывала, не зря ли я надела плащ. Было по-настоящему тепло, солнце грело как летом, и я не переставала удивляться английской погоде.

С шумом подъехал и остановился возле меня роскошный экипаж. Великолепной серой парой правил Джонс, оживший чудесным образом. А мистер Хитфилд радостно приветствовал меня:

– Мадемуазель д’Аранкур! Как я счастлив видеть Вас снова! Только не говорите, пожалуйста, что куда-то уходите! Я так надеялся, что Вы составите мне компанию. День просто великолепный! Давайте прокатимся!

Он был такой милый, такой жизнерадостный, что я не могла отказать. В конце концов, за книжками я и завтра могу сходить.

Только я забралась в экипаж и села напротив мистера Хитфилда, как к крыльцу подлетела и резко остановилась еще одна коляска. Я смирилась и приготовилась к неизбежному.

– И куда это мы собрались? – сварливо осведомился мистер Стэнли.

– Мы тоже рады видеть тебя, Джек! – радостно приветствовал друга мистер Хитфилд. – Мадемуазель д’Аранкур оказала мне честь и согласилась прокатиться со мной в парк.

– Называйте меня Жанна, мистер Хитфилд.

– Джанна, – старательно выговорил он. – В таком случае, Джанна, позвольте напомнить, что я еще вчера просил Вас называть меня Гарри.

– Хорошо, Гарри, я согласна.

Я улыбнулась ему, и в ответ получила просто лучезарную улыбку. Ох уж эти ямочки!

Мистер Стэнли выглядел так, как будто его сейчас стошнит.

– Так что, извини, Джек, но ты опоздал. Мы уже уезжаем, – сказал Гарри.

– Ничего подобного. Я еду с вами, – заявил мистер Стэнли.

Мы и слова не успели вымолвить, как он выпрыгнул из коляски, на ходу что-то сказал своему возничему и уселся рядом с мистером Хитфилдом.

Гарри, не моргнув глазом, дал Джонсу команду трогаться.

* * *

Это была незабываемая прогулка!

Гарри не умолкал ни на секунду. Он оказался ходячей энциклопедией – знал все обо всем и обо всех. Его суждения отличались глубиной, а характеристики были точными и необидными. Я чувствовала себя с ним легко и непринужденно, как будто знала его тысячу лет, и от души наслаждалась его обществом.

Даже Джек, с мрачным видом сидевший напротив, не портил мне настроения. Примерно через полчаса он расслабился и отчасти даже стал походить на того любезного мистера Стэнли, который так непринужденно развлекал всех в Миддлтоне. Всех, но не меня.

Через какое-то время я начала осознавать, что становлюсь причиной зарождающейся сенсации, если не сказать скандала. Я сидела в одном экипаже с двумя самыми завидными холостяками Лондона, а светское общество, выбравшееся, как и мы, на прогулку в такой неожиданно теплый день, с изумлением созерцало эту картину.

Дамы и господа в едущих навстречу нам экипажах просто шеи сворачивали, чтобы разглядеть, кто же это катается вместе с несравненным мистером Стэнли и бесподобным мистером Хитфилдом.

Мимо нас проехали дорогие Роза и Клара в сопровождении двух кавалеров. Я представила, что они сейчас обо мне говорят, и расстроилась. Но потом решила не переживать из-за пустяков. В конце концов, на свете было очень мало людей, чьим мнением я дорожила, и Роза и Клара уж точно не входили в их число.

К тому же, сплетни рождаются и умирают, а на смену им приходят новые. Я недолго буду потешать лондонский свет. Скоро все закончится. Я уеду. Я это чувствовала.

* * *

Вечером дома только и было разговоров, что о моих похождениях. Бетси с упоением рассказывала о необыкновенном впечатлении, которое моя прогулка произвела на всех ее знакомых. Тетя София ахала и всплескивала руками, сэр Генри тихо посмеивался, глядя на нас поверх своей газеты.

Назавтра история повторилась. С тремя отличиями.

Во-первых, мистер Стэнли сразу приехал вместе с мистером Хитфилдом. Во-вторых, было холодно, поэтому мы решили не ехать в парк, а посетить выставку Королевской Академии живописи в Сомерсет-Хаус. А в-третьих, на этот раз с нами поехала Бетси.

Я никогда не была ни на какой выставке, тем более живописи. Столько картин в одном месте! Я могла бы провести здесь весь день!

Глаза разбегались от обилия портретов, пейзажей, натюрмортов. Покрутив головой в разные стороны, я решила методично идти от одной картины к другой и обойти все.

Сначала мы ходили все вместе. Гарри комментировал все, что видел, а Бетси смотрела ему в рот и ловила каждое его слово. Но потом он быстро устал, пожаловался на больную ногу и уселся на скамейку передохнуть. Я невинно поинтересовалась, где это он получил свою… м-м-м…. травму.

– Да на охоте, как всегда! – жизнерадостно заявил мистер Хитфилд.

– В Прайор-парке? – решила я уточнить.

Мистер Хитфилд взглянул на мистера Стэнли, явно не зная, что сказать. Джек ничем не помог своему другу, только насмешливо поднял левую бровь.

– Вероятно, там очень опасные места, – сделала я вывод.

Гарри тяжко вздохнул, видимо, в знак согласия. Бетси присела рядом с ним на скамейку и приготовилась слушать. А я пошла дальше. Мистер Стэнли следовал за мной, как тень.

Я долго мучилась, пытаясь сообразить, как мне себя вести в его присутствии. А потом решила сделать вид, что ничего не было – ни танца на балконе, ни поцелуя, ни сумбурного объяснения, так ничего и не объяснившего.

Мы просто знакомые. У нас общие родственники. И только. Я не нужна ему. Ну, может, чуть-чуть. И этот внезапный интерес быстро пройдет, как только он поймет, что я никто и никем не могу быть для него. К тому же, я скоро уеду.

Так что, я совершенно спокойно разговаривала с ним, смотрела ему прямо в глаза и старалась не сбиваться с мысли, когда он поднимал свою бровь.

Он почувствовал перемену в моем поведении, но не стал ни о чем спрашивать. Перемирие, установившееся между нами, было таким хрупким, что оба боялись все испортить.

Поэтому мы в полном согласии переходили от картины к картине. Мистер Стэнли разбирался в живописи. Мы обсуждали технику разных мастеров, светотень и перспективу.

Я обнаружила на выставке несколько работ Гейнсборо и обрадовалась им, как родным. Его пейзажи, живые, пронизанные светом, были великолепны. Места, которые он изобразил, казались смутно знакомыми и напоминали Миддлтон. Я поделилась своими соображениями с мистером Стэнли.

– Ничего удивительного. Он ведь тоже из Суффолка, из Ипсвича, а это недалеко от Миддлтона.

Мы пошли дальше, и через несколько ничем не примечательных картин я увидела маленький пейзаж, при взгляде на который у меня перехватило дыхание.

Передо мной был Меридор. Нет, все же не совсем Меридор, но очень-очень похоже! Такой же крутой берег, если смотреть с моря. Такие же розовые скалы, такие же зеленые сосны. А наверху замок, небольшой и древний. Вот и церковь, только в Меридоре она слева и ниже.

Фамилия художника была английской и ни о чем мне не говорила. Называлась картина «Родина».

Я почувствовала, что сейчас заплачу, и стала лихорадочно искать платок. Конечно же, платка не было. Мистер Стэнли достал свой и молча протянул его мне.

* * *

Вечером нас посетили Каролина с мужем и Эмили Дьюз. Они собирались на какой-то прием и заехали буквально на минутку. Каролина привезла для леди Дартмут образцы новых вышивок.

Я наконец-то увидела виконта Кортни. Сэр Герберт мне понравился с первого взгляда – такой большой, домашний. Он застенчиво поглядывал на всех сквозь круглые очки и по большей части помалкивал. Двигался он осторожно, словно боясь ненароком что-нибудь опрокинуть и повредить. Я сразу почувствовала в нем родственную душу.

Войдя в гостиную, миссис Дьюз внимательно осмотрелась по сторонам, вероятно, пытаясь определить, не прячем ли мы за ширмой мистера Стэнли. Покружив по комнате и перебросившись с Бетси несколькими незначительными фразами, она направилась к нам с сэром Генри.

Лорд Дартмут был погружен в тяжкие раздумья – чем пожертвовать, ладьей или слоном – и на приветствие миссис Дьюз пробормотал что-то невнятное.

Она присела рядом со мной на софу, придвинулась поближе и вполголоса начала:

– Примите мои поздравления, дорогая мадемуазель д’Аранкур! Вы всего вторую неделю в Лондоне, а уже такой успех! Интересно, чем Вы его объясните?

– Вероятно, тем, что не искала его.

– Ну, не надо скромничать! Для того чтобы заинтересовать мистера Хитфилда, требуется приложить немало усилий, и то результат не гарантирован. А уж о мистере Стэнли и говорить не приходится!

И что прикажете сказать в ответ? Вот и я не знала. Поэтому молчала и с интересом ждала продолжения.

– Моя дорогая мадемуазель д’Аранкур, позвольте Вас предостеречь. Высший свет не прощает ошибок. Здесь необходимо вести себя очень осторожно. Достаточно малейшей оплошности, и Ваша репутация будет погублена навеки.

– Вы полагаете, я на краю пропасти?

– Дорогая мадемуазель д’Аранкур, как Ваш искренний друг, скажу Вам совершенно откровенно: у Вас нет ни малейшего шанса заполучить кого-либо из упомянутых мной джентльменов. Я говорю о достойном завершении событий. Вы меня понимаете? А любой другой вариант для Вас, особы благородной крови, неприемлем. Если Вы, конечно, действительно благородной крови.

А вот это было напрасно.

– Большое спасибо, миссис Дьюз, за вашу бесконечную доброту и заботу о моей репутации.

– Я знала, что Вы поймете меня, дорогая мадемуазель д’Аранкур!

Она ослепительно улыбнулась и вспорхнула со своего места, как всегда прекрасная и уверенная в себе.

Прощальные фразы, поклоны, поцелуи, и вся троица удалилась.

Тетя София и Бетси с увлечением принялись изучать новые вышивки. Сэр Генри продолжал сверлить взглядом шахматную доску. А я попыталась собраться с мыслями.

С одной стороны, я не могла не признать, что в словах миссис Дьюз был здравый смысл. Но с другой стороны, прекрасно понимала, что ею движет собственная корысть. Кроме того, я терпеть не могу, когда мне кто-то указывает, как я должна поступить, даже если это в моих интересах. А еще должна признаться, я совсем не ощущала себя частью высшего лондонского общества и искренне полагала, что его законы не имеют ко мне никакого отношения. Однако я не могла опозорить Дартмутов, которые были так добры ко мне, поэтому приходилось делать выводы и мириться с условностями…

Сэр Генри, наконец, определился и предпочел пожертвовать ладьей. Это его спасло, и партия закончилась вничью.

Потянулись достаточно спокойные дни.

Если утром было не очень холодно – я каталась верхом. Несколько раз ко мне присоединялся мистер Стэнли. Бедненький! Представляю, каково ему было подняться в такую рань!

Мы были очень вежливы друг с другом, говорили на нейтральные темы и старательно сохраняли дистанцию.

Ни на какие балы и приемы я не ездила – вполне хватило одного раза, чтобы понять, что мне там не место. Поэтому днем, когда погода позволяла, я бродила по книжным лавкам или часами простаивала в картинных галереях.

Ближе к вечеру, если Дартмуты куда-нибудь выезжали, я по старой привычке устраивалась на диване с книжкой и фруктами и наслаждалась одиночеством.

Если же семейство оставалось дома, то гостиная постепенно наполнялась посетителями. Приезжали многочисленные приятельницы леди Дартмут или знакомые сэра Генри. Но в основном это были поклонники Бетси, которых оказалось достаточно много. В этом сезоне Бетси пользовалась оглушительным успехом, и тетя София не сомневалась, что дочь сделает блестящую партию.

Среди этой толпы поклонников выделялся один молодой человек, который мне нравился больше других. Звали его лорд Бэкфорд. Он всегда был спокоен и, похоже, точно знал, чего хотел. Во всяком случае, его совершенно не смущали соперники, и он с насмешливой улыбкой наблюдал за их неловкими попытками привлечь внимание моей кузины.

Бетси тоже явно отличала его, хотя и с искренней радостью принимала знаки внимания от других кавалеров.

В общем, дети резвились, тетя София с умилением наблюдала за ними. А мы с сэром Генри норовили улизнуть при первой возможности: он в клуб, а я в свою комнату.

Иногда мне это удавалось, но чаще всего нет. И тогда приходилось сидеть рядом с тетушкой и ее подружками и слушать, как они обсуждают последние моды и сплетничают.

Мистер Стэнли и мистер Хитфилд тоже приезжали. Не каждый день, но достаточно часто. Гарри моментально становился душой компании. Кто бы не находился в гостиной, для каждого у него находилось доброе слово, и со всеми он был в хороших отношениях. Старушки краснели, когда он целовал им ручки, Бетси не сводила с него глаз, и даже тетя София начинала глупо хихикать при его приближении.

Короче говоря, мистер Хитфилд был дружелюбен со всеми без исключения. А вот мистер Стэнли бывал любезен только тогда, когда считал нужным.

Время от времени я ловила на себе его взгляд – серьезный, изучающий – и мне становилось не по себе.

* * *

Так прошла неделя, потом другая, потом третья.

Однажды в самом конце ноября я после завтрака как обычно отправилась в Сомерсет-Хаус на выставку Королевской Академии живописи.

Я стала постоянным посетителем, и служащие уже узнавали меня и с улыбкой приветствовали.

Вдоволь находившись по залам, проведав, как обычно, Гейнсборо, я пошла к своей любимой картине. Это был своеобразный ритуал. Перед самым уходом я всегда приходила к ней и подолгу стояла, глядя на скалы, сосны и маленький замок.

Но сегодня мое место было занято. Перед картиной стоял высокий, худощавый мужчина в поношенной одежде и, не отрываясь, смотрел на пейзаж.

Мне не хотелось стоять рядом с ним и мешать его уединению. С другой стороны, не хотелось уходить, не поглядев на пейзаж. А, кроме того, было такое странное ощущение…

Внезапно он повернулся ко мне. В его глазах стояли слезы. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, не веря своим глазам, а потом воскликнули одновременно:

– Жанна?!

– Франсуа?!

Это было невероятно! Мы не виделись столько лет, и вот, наконец, встретились! И где!

Мы уцепились друг за друга, как тонущий хватается за спасательный круг. Оба смеялись и плакали и говорили бессвязно, перебивая и не слушая друг друга. Наконец, этот поток иссяк, и мы остановились, чтобы отдышаться. Нам так много надо было рассказать друг другу!

Франсуа приходил в себя, и ему, похоже, было неловко за свою несдержанность.

– Мадемуазель д’Аранкур, прошу простить меня за этот неожиданный и неуместный порыв…

Он попытался забрать у меня свою руку.

– Боже мой, Франсуа, умоляю, прекрати! Я здесь совершенно одна, в чужой стране, маюсь от тоски и безделья, волшебным образом встречаю любимого друга детства, а он начинает разводить церемонии!

Он перестал вырываться, и грустные глаза улыбнулись.

– Жанна-Жанна! Ты все та же! Вся порыв и непосредственность.

– Да, я все та же. Как видишь, никак не могу потолстеть! А вот ты изменился! Кто бы мог подумать, что ты та-ак вырастешь! Ты такой высокий! Господи, Франсуа, как мне тебя не хватало! И не надейся, что я позволю тебе снова исчезнуть!

Я смотрела на милое лицо и не могла насмотреться. Он повзрослел, возмужал. Годы тяжких испытаний наложили на него свой отпечаток. Возле рта появилась горькая складка, а в уголках глаз – морщинки. Я хотела знать о нем все!

Мы вышли на свежий воздух и пошли вдоль улицы. Вокруг сновали люди, проносились экипажи, но я видела и слышала только его.

Сначала Франсуа был сдержан и немногословен. Он внимательно слушал о моих приключениях, но не торопился рассказать о своих. А потом в нем словно открылась какая-то потайная дверца, и вся боль, все горести и муки, так долго носимые в себе, вырвались, наконец, наружу.

Он говорил и говорил, а я не могла оторвать от него взгляд.

Революция, ненавистная этому убежденному роялисту, уничтожила его полк. Он не мог оставаться во Франции и решил осуществить давнюю мечту – отправиться в Америку. Он пробыл в Америке недолго, поскольку известие об аресте короля побудило его вернуться в Европу. По настоянию родных он женился. И хотя это был брак по расчету, нашел в жене верного друга. Затем он присоединился к армии принцев в Кобленце и принял участие в осаде Тионвиля. Был тяжело ранен, еле выжил. Больной и измученный, с трудом добрался до Англии и сейчас фактически вел борьбу за существование, время от времени перебиваясь уроками французского и находя единственную отдушину в занятиях литературой.

* * *

Я проголодалась и решила зайти куда-нибудь перекусить. Франсуа отказался, говоря, что не хочет есть. Я понимала, что это из-за денег, точнее их отсутствия, поэтому обругала его, пресекла все возражения и затащила в ближайшую кондитерскую.

Он сидел напротив меня за чашкой чая, смотрел куда-то вдаль, говорил и не мог остановиться.

Я боялась спросить, знает ли он о судьбе старшего брата, Жана-Батиста, и его жены. Оказалось, что знает.

Франсуа сказал, что взял себе имя Комбург, как воспоминание об ушедшей юности, как напоминание самому себе, кто он есть. А кроме того, эти англичане никак не могли выговорить «Шатобриан». Я его понимала.

Уже темнело. Мне пора было возвращаться. Франсуа с горькой усмешкой извинился, что не сможет пригласить меня к себе – в крысиную нору, как он выразился.

– Ты просила без церемоний, и я буду с тобой откровенен. Ты не представляешь, какое это счастье – быть откровенным! Так вот, я безмерно рад нашей встрече, но не смогу принимать тебя у себя и никогда не смогу придти в гости к тебе. Прости, но это выше моих сил. Поэтому, если честно, полагаю, что мы не сможем видеться…

– Глупый, мы будем встречаться в галерее, у нашей картины! Или в книжном магазине. Или в кондитерской!

– Хорошо, я согласен. Только в следующий раз за пирожные заплачу я. И не возражай!

Я бы согласилась с чем угодно, только бы не потерять его снова.

* * *

Вечером у нас опять собрались гости. В гостиную набилось столько народа, что было не повернуться. Сэр Генри сбежал в свой клуб. А я сидела в укромном уголке в надежде, что меня никто не видит.

Перед глазами стоял Франсуа. Я снова и снова вспоминала нашу невероятную встречу, и сердце сжималось от жалости и боли. Мне так хотелось помочь ему, хоть чем-нибудь, но я не представляла, чем именно. По большому счету, я была бессильна – не в моей власти было изменить ход событий, а тем более вернуть прошлое. Да и нужно ли было Франсуа прошлое? Я ведь помнила, как он мечтал о переменах, о реформах, об обновлении общества. Но какой ценой?

Я снова видела его лицо и слышала его слова: «Патриции начали революцию: как старая Франция обязана своей славой французскому дворянству, так молодая Франция – ему своей свободой».

Да только где оно теперь, французское дворянство?

Мои мысли снова вернулись к поиску решения. Как ему помочь? О том, чтобы предложить ему денег, и речи не могло идти. К тому же, у меня их не было. Я сама была бедным, чтобы не сказать нищим, родственником.

Жаль, что Том и Ник находились в Итоне! Вот если бы они были дома, я бы попросила тетушку пригласить Франсуа в качестве учителя французского языка…

– Кто это был?

И мистер Стэнли бесцеремонно уселся рядом со мной. Я досчитала про себя до десяти, дождалась, пока сердце войдет в привычный ритм, и ослепительно улыбнулась.

– Добрый вечер, мистер Стэнли! Большое спасибо, у меня все хорошо. А как Ваши дела?

– Жанна! – угрожающе произнес мой мучитель.

Нет, ну это что-то неописуемое! Он что, следит за мной, что ли? Я уже набрала в легкие побольше воздуха и приготовилась произнести гневную отповедь – «По какому праву!» и так далее – но тут он поднял свою левую бровь…

И я рассказала ему о Франсуа. Через десять минут мистер Стэнли знал о Шатобриане все.

Он слушал очень внимательно, не перебивая и не вставляя комментариев. А я все говорила и говорила, пока не почувствовала, что вот-вот заплачу.

С новой силой ожили дорогие сердцу воспоминания. Нестерпимо хотелось домой. Я снова ощутила себя щепкой, которую подхватил бурный поток и повлек в неизвестном направлении. Что будет со мной, с нами через месяц, через год?

* * *

Мы встречались с Франсуа примерно дважды в неделю – гуляли, вспоминали. Говорил в основном он, а я слушала. Он сам себе задавал вопросы и мучительно искал на них ответы. Он все пытался понять, как, когда, почему все пошло не так? В чем первопричина? В падении нравов? В бездуховности?

Франсуа сравнивал революцию 1789 года с переломными эпохами античности, пытался найти главные различия в нравах обществ, разделенных тысячелетней историей. Ему не нравилась новая Франция: она попирала законы, долг, порывала с обычаями и приличиями, утверждала культ силы.

А я думала, что из него со временем получится замечательный писатель. Его язык поражал образностью. Я словно воочию видела все то, о чем он рассказывал. Он описывал мне картины дикой, нетронутой природы, увиденные им в далекой Америке, рассказывал о людях, с которыми встречался, о сражениях, в которых участвовал.

Мне кажется, Франсуа оттачивал на мне свои мысли. А может, рассуждая вслух, он сам пытался понять смысл всего происходящего.

* * *

Прошло, наверно, недели две с момента нашей первой встречи. Как мы и договаривались, я пришла в картинную галерею. Франсуа уже ждал меня у нашей картины. Он был в приподнятом настроении и радостно приветствовал меня.

– Жанна, у меня замечательные новости! Представь себе, у меня появились новые ученики! Я буду преподавать французский двум младшим дочерям герцога Олдерли и племяннице маркиза Хитфилда! Ты можешь себе такое представить?

О, я могла себе такое представить! Милый Джек, в этот момент я его просто обожала!

– Самое удивительное, что часть жалования я получил вперед! Еще вчера я буквально голодал, а сегодня… Сегодня, моя дорогая, мы будем объедаться пирожными!

С комично важным видом он подал мне руку, и мы направились в любимую кондитерскую.

Через неделю, 20-го декабря, в День рождения Бетси, Дартмуты устраивали грандиозный прием. Избежать его не было никакой возможности. Пришлось смириться и принять участие в подготовке. На робкие попытки тети Софии предложить мне сшить новое бальное платье я ответила решительным отказом, и мы больше не возвращались к этой теме.

Дел было невпроворот – написать и разослать сотню приглашений, нанять оркестр, украсить зал, составить меню для праздничного обеда на тридцать персон и прочее, и прочее. От Бетси не было никакого проку, она занималась примерками, шляпками, перчатками, перьями и другими важными вещами. У тетушки, как на грех, разыгралась продолжительная мигрень. Поэтому основные заботы пришлось взять на себя.

Я никогда не занималась подготовкой приема такого масштаба. Да что там говорить, я вообще никогда не принимала гостей, тем более в таком количестве! Однако «чем страшнее, тем смешнее», как говаривал Жером. Поэтому, когда первый приступ паники прошел, я отбросила все страхи и ввязалась в эту авантюру.

Тетушка руководила мной всю неделю, лежа на кушетке. В одной руке она держала нюхательные соли – страшная гадость! – а в другой тряпочку, смоченную в уксусе, которую она периодически прикладывала к вискам.

Сэр Генри как обычно читал свою газету и время от времени интересовался, а что, собственно, происходит.

Мы с Катрин сбились с ног. Моя милая подружка потихоньку завоевала расположение миссис Смолл, научив ту готовить свои знаменитые ореховые пирожные со взбитыми сливками. Теперь они обе колдовали на кухне, надеясь поразить воображение гостей изысканными блюдами и потрясающим французским десертом.

* * *

И вот наступило 20-е декабря.

С самого утра я носилась, как заводная, проверяя, все ли готово. Я страшно боялась что-нибудь упустить и все испортить.

Бедный Бэнкс, которого я буквально загоняла, за последние дни изрядно поубавил свою спесь и, похоже, проникся ко мне некоторым уважением. Он и миссис Смолл без конца успокаивали меня, говоря, что все идет как надо. Но меня продолжали грызть сомнения и неуверенность.

Наконец, ближе к вечеру я совсем обессилела и смирилась с мыслью, что уже ничего нельзя исправить. Пусть все идет своим чередом.

Я так и не смогла съесть ни единого кусочка, только поглядывала на гостей, проверяя их реакцию. Похоже, гостям угощение нравилось. За столом царила торжественная, приподнятая атмосфера. Все были оживлены и говорили одновременно.

Слева от меня сидел мистер Хитфилд, а напротив – мистер Стэнли. Гарри развлекал меня своей милой болтовней и не давал уйти в себя, а мистер Стэнли наблюдал за нами со своей обычной полуулыбкой.

Большинство гостей было мне не знакомо. Из присутствующих, кроме Дартмутов, Каролины с мужем и миссис Дьюз, я знала мистера Стэнли, мистера Хитфилда, а также герцога и герцогиню Олдерли. Леди Мелинда дохаживала последние месяцы беременности. Она стала раздражительной, страдала одышкой и очень сильно располнела. Но это не мешало сэру Эндрю называть жену «моя малышка» и исполнять все ее прихоти.

Перед самым обедом приехала очень важная особа – вдовствующая графиня Дартмут, мать сэра Генри. Тетя София, ожидая появления своей свекрови, тряслась от страха.

– Боже, дай мне сил пережить этот вечер! – молилась тетя София. – Пусть ей все понравится!

Сэр Генри поприветствовал свою матушку и немедленно ретировался.

Старушку усадили на почетное место, и я исподтишка с интересом разглядывала ее. Ничего угрожающего в ней не было, если не считать ее громогласности. Может, она плохо слышала, а может, у нее просто была такая манера говорить – громко и безапелляционно.

Увидев внука, она первым делом заявила окружающим, что этот нахал будет в самом скором времени лишен наследства и изгнан из приличного общества, поскольку хорошо воспитанный внук должен навещать бабушку не какие-то жалкие два раза в неделю, а значительно чаще. Мистер Стэнли выслушал эту тираду, не моргнув глазом, и поцеловал грозную леди в морщинистую щеку.

Вдовствующая графиня немного оттаяла. А когда к ней подошел засвидетельствовать свое почтение мистер Хитфилд, старушка совсем размякла. В ответ на замысловатый комплимент, который отпустил ей Гарри, она назвала его шалуном и стукнула веером по руке.

Обед проходил гладко. Миссис Смолл оказалась на высоте, а Катрин превзошла саму себя – десерт просто таял во рту. Так мне сказал Гарри.

Гости говорили на отвлеченные темы. Женщины обсуждали последние моды, мужчины – собак и лошадей.

Сидевший возле вдовствующей графини сухощавый, желчного вида господин сначала долго и нудно рассказывал ей о своей подагре. Графиня сочувственно поддакивала, поощряя его на дальнейшие откровения.

Говорил этот господин негромко, но его резкий каркающий голос звучал очень отчетливо, невольно привлекая к себе мое внимание. Я не запомнила его имени, но поняла, что он в прошлом занимал какой-то важный пост в каком-то министерстве. Исчерпав тему подагры, он внезапно перешел к последним событиям во Франции и стал делиться с графиней своими соображениями на этот счет.

Не буду повторять все глубокомысленные сентенции, которые этот господин изрекал. К тому же я не все поняла. Но часто повторяемое им слово «чернь» резало мне слух и страшно меня раздражало.

Я ощущала странную раздвоенность. То я видела перед собой Франсуа в поношенном сюртуке, со слезами на глазах вспоминающего разграбленный Комбург и казненного брата. То перед глазами вставали Жером, Гастон, Матильда. Какая же это чернь? Это родные и близкие мне люди – умные, добрые, порядочные. Как смеет этот господин, сытый и благополучный, разглагольствовать с видом непререкаемого авторитета о том, о чем не имеет ни малейшего понятия?

Вероятно, я так пристально на него смотрела, что, в конце концов, привлекла его внимание.

– Вы не согласны со мной, сударыня? – обратился он ко мне неожиданно, а вдовствующая графиня впилась в меня глазами.

– Не согласна, сударь, – ответила я, не сумев скрыть своего отвращения.

– О, сударыня, да Вы революционерка?

– Нет, сударь, я француженка.

Желчный господин не счел нужным что-либо сказать по этому поводу. С той же внезапностью, с которой он сменил подагру на революцию, он сменил революцию на сегодняшний курс акций на бирже и забыл о моем существовании.

* * *

Если не считать этого небольшого инцидента, который для большинства сидевших за столом прошел незамеченным, можно было считать, что праздник удался. Часа через два мне это стало совершенно ясно.

Музыканты играли, как заведенные. Угощений и прохладительных напитков было вдоволь. Хрустальные люстры горели тысячами огней, отражавшихся в сверкающих бриллиантах.

Бетси царила на своем балу. Разрумянившаяся, с сияющими глазами, она была восхитительна. Сегодня с ней никто не мог соперничать. Даже Эмили Дьюз предпочла подолгу не задерживаться возле прекрасной хозяйки, чтобы не подвергаться сравнению.

Кузина не пропустила ни одного танца. Лорду Бэкфорду приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы оставаться возле своей повелительницы – толпы восторженных поклонников грозили снести все на своем пути.

Особенно старался один тип – мистер Уитворт. Увешанный драгоценностями, он буквально ослеплял. Держался он на редкость самоуверенно и всячески старался переключить внимание Бетси на себя. Но Бэкфорда это, похоже, нисколько не смущало. Определенно, этот молодой человек нравился мне все больше и больше.

Я решила, что заслужила отдых, и приготовилась немного расслабиться. Возле коллекции китайского фарфора в одиночестве стоял виконт Кортни. Мне показалось, что он чувствует себя немного не в своей тарелке, и я решила составить ему компанию, пока Каролина наслаждается танцами.

Однако на полпути к виконту меня перехватила тетя София.

– Пойдем со мной, дорогая, я должна представить тебя своей свекрови.

Сопротивляться было бессмысленно, поэтому я безропотно последовала за тетей и предстала пред грозные очи вдовствующей графини Дартмут.

Она восседала в высоком кресле, как на троне. Сухие ручки, напоминавшие птичьи лапки, цепко держались за резные подлокотники. Справа от нее стоял мистер Стэнли, небрежно облокотившийся на спинку ее кресла. Мистер Хитфилд, видимо из-за еще не зажившей ноги, сидел слева от графини. Оба, похоже, славно веселили старушку и заодно развлекались сами.

– Подойди поближе, детка, я тебя плохо вижу, – приказала старая леди Дартмут.

Я подчинилась и, подойдя к самому креслу, сделала реверанс.

– Та-ак, похоже, еще одна француженка, – проскрипела она.

Я не поняла, что она хотела этим сказать, и вопросительно посмотрела на тетю. Тетя София стояла с видом провинившейся школьницы, и ничем не могла мне помочь. Я перевела взгляд на мистера Стэнли, но он в этот момент внимательно разглядывал свои ногти. Оставался мистер Хитфилд. Гарри, настоящий друг, ободряюще подмигнул мне, и я почувствовала себя немного уверенней.

Старая графиня изучала меня с таким сосредоточенным видом и так пристрастно, как будто выбирала лошадь.

– Ну, что ж, – изрекла она через минуту, – в целом ничего. Худая, правда, но это поправимо, были бы кости. Характер, похоже, не сахар, да это и к лучшему – не даст собой помыкать. Ты говоришь, София, это ее рук дело?

– Да, миледи, совершенно верно. Я практически ей не помогала, – моя тетя, хозяйка в собственном доме и вершительница стольких судеб, подобострастно склонилась перед старой дамой!

– Что ж, думаю, вполне подходит. Есть, конечно, над чем поработать, но в общем неплохо.

Оставалось заглянуть мне в рот и пересчитать зубы. Я не понимала, что тут происходит, но мне все это совершенно не нравилось.

Мистер Стэнли оторвался, наконец, от своих ногтей и посмотрел мне прямо в глаза. Затрудняюсь описать этот взгляд, но примерно так смотрит сытый кот на придушенную мышь – знает, что та никуда не денется. А поскольку есть еще не хочется, то можно немножко с ней поиграть.

Я почувствовала, что начинаю закипать. Тетя София, похоже, это тоже почувствовала, потому что схватила меня за руку и под каким-то ничтожным предлогом потащила в сторону.

Затевать разборки был не самый удачный момент. К тому же, это был праздник Бетси, и я решила отложить выяснение отношений на более удобное время.

* * *

К сожалению, выяснить отношения так и не удалось.

Тетя София, вручив меня виконту Кортни, сбежала к герцогине Олдерли и до конца вечера не отходила от нее.

Уже глубокой ночью, когда разошлись последние гости, я решила, что наконец-то могу пойти лечь спать. Бэнкс заверил меня, что проследит за слугами, и я со спокойной совестью направилась в свою комнату.

Прикрывая рукой пламя свечи от сквозняков, я шла по второму этажу и откровенно зевала, благо никто меня не видел. Глаза слипались, и я уже предвкушала, как упаду на кровать.

В доме было тихо. Только внизу еще суетились слуги, наводя порядок. Я уже проходила мимо библиотеки и собиралась завернуть за угол. Там, в конце коридора, была моя комната.

Внезапно дверь в библиотеку распахнулась, кто-то схватил меня за руку и резко дернул к себе. Я влетела внутрь, с перепугу даже не пискнув. Свеча потухла, и я оказалась в кромешной темноте, прижатая к двери. «Как мышь придушенная» – пронеслось в голове.

Он молчал, я молчала тоже. Я слышала, как бьется сердце, только не понимала чье именно. Нащупав в темноте мою голову, он повытаскивал из прически все шпильки и запустил руки мне в волосы. Вот оно, счастье!

– Я мечтал об этом весь вечер, – сказал он с коротким смешком и поцеловал меня.

Если бы я не была прижата к двери – я бы упала. Он понял это и подхватил меня. Господи, дай мне силы!

Через какое-то время воздух в моих легких кончился и я, наконец, оторвалась от его губ, как будто вынырнув из глубины на поверхность.

– Дыши, глупая! – засмеялся он. Я задышала, и в моей голове начало понемногу проясняться.

Отдышавшись, я сделала попытку высвободиться, но он прижал меня к себе еще крепче.

– Ш-ш-ш… Не вырывайся…

– Отпусти меня!

– Не дергайся, а то я снова тебя поцелую.

Я мгновенно замерла. Он хмыкнул.

– Вот умница! Послушная девочка.

Он просто держал меня крепко-крепко. Ласковая рука перебирала мои волосы, а теплые губы целовали висок.

Я могла бы стоять так вечность. Но мешала свеча в руке, которую я почему-то не бросила. К тому же очень хотелось прояснить ситуацию. Потом мне представилось, как сэр Генри пытается попасть в свою библиотеку… Короче говоря, я снова стала вырываться.

– Жанна, мне нужно уехать. Сегодня. Сейчас.

Он сказал это очень спокойно, как бы между прочим.

– Это ненадолго. На месяц. Может, чуть дольше.

Он не сказал, куда едет. Но я и так поняла. Нет, только не это! Мне стало плохо. От слов «Это ненадолго» веяло могильным холодом.

– Я вернусь, и мы поговорим. Серьезно поговорим. Понимаешь?

Воздуху не хватало. Земля кружилась и уходила из-под ног.

– Ты слышишь меня?

Я не могла говорить. Поэтому просто обняла его крепко-крепко.

– Если ты меня задушишь, то я, конечно, никуда не уеду. Но и поговорить мы тогда не сможем. Это точно!

Я всхлипнула. Невозможный!

– Девочка моя, успокойся! Все будет хорошо, я обещаю. Слышишь?

Я кивала головой, но никак не могла от него оторваться. Он гладил меня по волосам, как маленькую. Успокаивал, что-то шептал на ухо.

Потом он снова поцеловал меня.

А потом выставил за дверь.

* * *

Потянулись бесконечные дни ожидания.

Я читала, играла в шахматы с сэром Генри, сматывала и разматывала нитки для тети Софии. Гуляла с Бетси и обсуждала с ней последние сплетни. Ездила верхом на Эмире, каталась с Гарри Хитфилдом в его роскошном экипаже. Встречалась с Франсуа, ходила с ним по картинным галереям и книжным магазинам. Короче говоря, выживала.

Мир переменился так вдруг. Я верила и не верила. Боялась думать о будущем и боялась вспоминать.

Первую неделю я жила, как во сне. Люди вокруг меня что-то делали, говорили со мной. Я отвечала им. Было так странно! Как будто я с ними, и все же сама по себе.

Потом все потихоньку вернулось в привычную колею. Я перестала шарахаться от каждой тени. Иногда даже думала, а не приснилось ли мне все это?

Так закончился декабрь, и наступил новый 1793-й год.

Шла третья неделя января.

Каждую ночь падал снег, и каждый раз к полудню он таял.

Бетси со дня на день ждала, что лорд Бэкфорд сделает ей предложение, а он все не делал. Последнее время он стал реже показываться у нас. Бедная девочка совсем извелась, хоть и старалась виду не показывать. Она порхала с одного бала на другой, кружила головы, кокетничала, а потом рыдала у меня на плече.

Тетя София не проявляла особого беспокойства, справедливо полагая, что на Бэкфорде свет клином не сошелся, и что Бетси с ее красотой и с ее приданым замуж все равно выйдет.

Бетси хотела замуж, но только за лорда Бэкфорда.

Сэр Генри сохранял спокойствие и ни во что не вмешивался.

* * *

Сегодня погода была особенно мерзкой. Я сидела у камина, закутавшись в плед, и дремала с книжкой на коленях. Скоро обед, но есть совсем не хотелось, я как будто впала в спячку.

В доме было тихо. Сэр Генри работал в библиотеке. Тетя София третий день оставалась у Каролины и помогала ей нянчиться с Уильямом. Малыш простудился и капризничал, а Каролина, сама недавно переболевшая, была без сил.

Дверь с грохотом распахнулась, и я подпрыгнула в своем кресле. В комнату ворвалась Бетси. Вид у нее был какой-то безумный. Я уже знала, что это означает – ей пришла в голову какая-то бредовая идея, и эту идею теперь не выбить молотком.

– Я все знаю! – заявила она с порога с видом трагической актрисы.

Непонятно почему, но я покраснела.

– Теперь мне все ясно. Это все из-за Клары! Гадкая Клара! – и Бетси разрыдалась.

Она кинулась ко мне, упала на колени возле моего кресла и обхватила меня руками. Минут через пять рыдания стихли, и я смогла, наконец, выяснить, в чем дело.

Оказывается, сегодня на прогулке Китти рассказала Бетси, что вчера Эмили передала ей, как на днях Клара сообщила Розе о своем намерении выйти замуж за лорда Бэкфорда, так как лорд Бэкфорд только что получил наследство от дальнего родственника, увеличив свое и без того немалое состояние. Как будто весь свет не знает, что он уже давно сделал свой выбор!

Из всего этого следовал единственный вывод, что именно Клара Бринсли была виной тому, что лорд Бэкфорд до сих пор не сделал предложения Бетси. Видимо, Клара преследовала лорда Бэкфорда, домогалась его и вскружила ему голову.

Я заметила, что, может, в таком случае лучше забыть лорда Бэкфорда, если он по своей глупости предпочел мерзкую Клару замечательной Бетси. Но Бетси с такой яростью накинулась на меня, с таким жаром принялась защищать лорда Бэкфорда, что я тут же признала, что пошутила.

– Как ты не понимаешь! Это же все Клара! Это она нам мешает!

Я-то полагала, что внезапное наследство и связанные с этим хлопоты послужили причиной тому, что Бэкфорд на время переключил свое внимание с драгоценной Бетси на семейные дела, но Бетси не желала ничего слушать.

Клара была виновна, и с этим надо было срочно что-то делать.

Я с трудом отговорила свою пылкую кузину от немедленных военных действий. Бетси кусала губы и обдумывала планы мести. Внезапно она ахнула и схватила меня за руки:

– Как же я забыла! Маскарад!

Я ничего не понимала.

– Какой маскарад?

– Завтра! Бал-маскарад! Пеннингтоны устраивают ежегодный бал-маскарад!

– Ну и что?

– Клара сказала, что там ужасная скучища! Теперь понятно, почему! Она хотела, чтобы я не поехала! Я и не собиралась! Понимаешь? Она не хочет, чтобы я ей там мешала! О, Господи, Джинни! Она решила соблазнить бедного Ричарда!

Коварный Бэкфорд стал бедным Ричардом.

– Бетси, я в жизни не слышала подобной глупости.

– Джинни, ты не знаешь Клару Бринсли, а я знаю! Она способна на все! Если она скомпрометирует Бэкфорда, ну, то есть, сделает так, что он ее как бы скомпрометирует, то он будет обязан на ней жениться! Понимаешь?

Я понимала. Еще лучше я понимала, что Бэкфорд не дурак и не позволит каким-то Кларам завлекать себя в ловушку. Бетси ничего не слушала.

– Тебе хорошо говорить! Ты-то никого не любишь! Вот если бы ты была на моем месте, я бы посмотрела, что бы ты стала делать!

Это был еще тот удар! Я представила Джека, завлекаемого в ловушку хитрой Кларой, и мне стало дурно.

– Джинни, у тебя нет сердца! Ты безжалостна! – восклицала Бетси, а я не могла справиться с душившим меня смехом.

Наконец, я успокоилась.

– Хорошо, что ты собираешься делать?

– Я должна защитить бедного Ричарда!

– Каким образом?

– Я поеду на маскарад. И буду его охранять. То есть караулить. То есть… Ну, просто, если Клара… Короче говоря…

– Ты что, собралась следить за ним?

– Ну, в общем, да.

– Бетси, если мужчина захочет скомпрометировать женщину, то его ничто не остановит. Если же он настолько глуп, что…

В ее глазах снова показались слезы.

– Ох, Бетси, ну прекрати, пожалуйста! У тебя уже распух нос, и глаза стали, как у того быка в Миддлтоне.

Кузина попыталась взять себя в руки, но не смогла.

– Я так его люблю! Джи-нни-и…

И она снова заплакала.

– Хорошо, поступай, как знаешь. Если тебе взбрело в голову выслеживать его или Клару Бринсли и выставлять себя полной дурой – дело твое. Но ты не можешь отправиться туда одна. Это исключено!

– Я знаю, – Бетси шмыгнула, вытерла слезы и робко улыбнулась. – Поэтому ты поедешь со мной!

– Я?! Ни за что! Во-первых, я не собираюсь принимать участие в такой идиотской затее. А во-вторых, ты же знаешь, я не езжу на балы.

– Ну, Джинни, не будь такой жестокой! К тому же это не совсем бал. Там все будут в костюмах и масках, и нас никто не узнает.

– В таком случае, как ты собралась узнать своего бедного Ричарда?

– Мне подскажет сердце, – с надрывом заявила моя кузина.

Да уж… Оставался последний аргумент.

– У нас нет костюмов!

– Предоставь это мне! Я их достану! – закричала Бетси, и я поняла, что попалась.

* * *

На следующий день Бетси умчалась искать маскарадные костюмы, а я молилась, чтобы у нее ничего не вышло.

Увы! Через пару часов она влетела в мою комнату, радостная и торжествующая.

– Это мне. А это тебе!

И она протянула мне огромную коробку.

Не в силах сдержать любопытство, я сняла крышку, запустила руку в ворох шуршащей бумаги и вытянула оттуда первую попавшуюся вещь. Это был парик! Очень красивый парик, серебристый с голубоватым отливом – но абсолютно мужской!

Не веря глазам своим, я отбросила парик в сторону и нырнула в коробку. Следом за париком на свет показались… панталоны! Небесно-голубого цвета! С зелеными листиками и розовыми цветочками!

– О, мой Бог! Что это?

– Правда, прелесть?

– Я спрашиваю, что это?!

– Это костюм пастушка. Тебе не нравится?

– Бетси, ты с ума сошла! Тетю Софию хватит удар, если она узнает! И я даже не скажу, от чего именно: то ли оттого, что мы вообще там были, то ли оттого, что я надела мужской костюм в публичное место!

– Значит, надо сделать так, чтобы ни она, ни кто другой ничего не узнали! Я позаботилась о масках. Посмотри на свою – она закрывает все лицо!

– Но почему именно я должна быть пастушком? Почему не ты? Почему вообще ты купила мне мужской костюм?

– Потому что других не было! Я с трудом нашла один-единственный женский костюм, и он тебе будет велик. Могу дать померить.

– Да ладно. Верю. А кем ты будешь? Пастушкой?

– Хуже. Флорой.

– А почему хуже?

– Потому что тебе не придется носить на голове корзину с фруктами.

– Я должна это увидеть!

– Тогда давай оденемся.

Через пятнадцать минут мы посмотрели друг на друга и залились смехом. Но когда мы встали рядом и глянули на себя в зеркало, обеим от хохота стало буквально дурно.

Из зеркала на нас глядели маленький тщедушный пастушок и крупная роскошная Флора. Ему не прибавлял солидности даже великолепный посох, увитый плющом. А она с огромной корзиной на голове выглядела просто устрашающе.

– Бетси, если ты наденешь эту корзину, я никуда с тобой не пойду.

– Да, я тоже думаю, что это слишком. Мне совсем не хочется таскать такую тяжесть целый вечер!

– Мне абсолютно все равно, насколько она тяжелая. Но мы не можем привлекать к себе повышенное внимание. А с этой корзиной на тебя все будут пялиться!

– Ты права. Без корзины, конечно, легче. И я буду менее заметна.

* * *

Я бы не сказала, что отсутствие корзины с фруктами как-то уменьшило интерес, проявляемый к Бетси разряженными гостями в особняке Пеннигтонов.

Без этой дурацкой корзины становилось непонятно, кого, собственно, она изображает. Ее платье, зеленое, струящееся, очень простое по фасону, так облегало и подчеркивало ее великолепную фигуру, что глаз было не оторвать. Высокий зеленый парик, украшенный атласными лентами в тон и маленькими вишенками, придавал ей величественный вид. А кружевная маска, почти полностью скрывавшая лицо, словно призывала: «Сорви меня!»

Короче говоря, нам стоило большого труда держаться в стороне и не подпускать к себе кавалеров. В другое время Бетси с удовольствием бы позволила толпе воздыхателей окружить себя, но сегодня ее занимала только одна мысль: «Где Бэкфорд?»

Должна признать, что моя скромная персона не вызвала ни у кого ни малейшего интереса. Единственное, что, как мне показалось, интересовало окружающих, так это то, каким образом этому дохляку удалось подцепить такую роскошную даму.

Примерно через час после нашего появления мне стало ясно, что Бэкфорда здесь нет. То есть, я-то с самого начала знала, что его здесь не будет. Если он сказал, что занимается оформлением наследства, значит, так и есть.

Но Бетси была неумолима. Она должна была сама удостовериться, что гнусная Клара не покушается на бедного Ричарда.

Мы переходили из залы в залу, с балкона на балкон, вглядываясь в причудливые маски. Кого здесь только не было! Вокруг нас толпились нимфы и фавны, странные горбатые птицы с огромными клювами и посланцы дьявола в черных плащах на алой подкладке, пасту́шки и пастушки́ – я была не единственным пастушком на этом маскараде. Сквозь прорези масок блестели возбужденные глаза. Праздник достиг своего апогея.

– Бетси, нам пора уходить. Его здесь нет. Да и Клары тоже.

– Это-то меня и пугает! Я все думаю, где они могут скрываться…

– Бетси, Бэкфорд тебя любит. Ему не нужна ни Клара, ни кто другой.

– Я тоже так думаю. Но все же хотела бы удостовериться… Знаю! Знаю, где еще мы не проверили! Как же я забыла! Зимний сад! Знаменитый зимний сад Пеннингтонов! У них такие роскошные оранжереи!

– Бетси, пообещай мне, что сразу после того, как мы осмотрим зимний сад, мы уйдем.

– Обещаю!

И мы отправились в зимний сад.

* * *

В жизни не видела ничего подобного! Это был настоящий тропический лес. Со всех сторон нас окружали диковинные растения. Огромные пальмы, привезенные, наверное, из Индии, лианы, экзотические цветы, источающие пьянящий аромат. Здесь запросто можно было потеряться.

Мы блуждали по пустынным дорожкам, как зачарованные. Посторонние звуки сюда почти не доносились. Сад освещался только светом луны, проникавшим сквозь высокую стеклянную крышу.

Пора было уходить. Мне было совершенно ясно, что мы не достигли своей цели. Точнее, ее-то мы и достигли – Бэкфорд невиновен!

Внезапно нам навстречу из-за большого дерева вывернул человек в костюме пирата. Он преследовал нас весь вечер, оказывая Бетси недвусмысленные знаки внимания. Меня смущало то, что он единственный из присутствующих на маскараде был со шпагой и, причем, явно не бутафорской.

Мне показалось, что это Уитворт, но я могла и ошибаться. Черная полумаска закрывала ему пол-лица. Его левое ухо украшала чудовищных размеров жемчужина. Лоб был перевязан цветастой косынкой. От него явственно разило вином, и настроен он был очень решительно.

– На этот раз ты не скроешься от меня, прелестница!

Меня он, по-видимому, просто не заметил.

Бетси окаменела от ужаса. Вокруг не было ни души, только мы и этот… Даже не знаю, как его назвать.

«Ну вот, начинаются неприятности», – пронеслось в голове. Я так и знала!

Я выступила вперед и попыталась придать своему голосу уверенность, которой совсем не ощущала.

– Пропустите нас, любезнейший! Мы спешим.

Пират перевел на меня свой взгляд и разразился очень обидным смехом. Хотя я его понимала. Наверно, забавное зрелище я собой представляла – фокстерьер, охраняющий хозяйку.

– Прочь с дороги, недомерок! Ты мешал мне весь вечер.

Бетси вцепилась в мою руку. Ее трясло. Я задвинула кузину за спину и поудобнее перехватила посох.

Заметив мои движения, пират снова захохотал.

– Клянусь Всевышним, это забавно! Этот щенок мне еще и угрожает!

Он направился к нам, намереваясь просто отбросить меня со своего пути, и был неприятно удивлен, когда мой посох уперся ему в грудь. Он попытался схватить его, но я не давала ему этого сделать и чувствительно тыкала его посохом в разные места.

Веселье мгновенно сменилось яростью. Он выпил, но пьян не был. Скорее, он был в том состоянии, когда алкоголь горячит кровь, но еще не туманит голову. Опасный противник.

Пират выхватил шпагу, отбросив ножны в сторону, и бросился на меня. За спиной сдавленно вскрикнула Бетси. Становилось все веселей!

Он был в бешенстве и очень силен. А вот техника у него была слабовата, особенно в защите. Он часто открывался, и если бы у меня была настоящая шпага, а не это недоразумение с веточками, он бы уже сто раз был мертв.

Нужно было прекращать этот бессмысленный поединок. Через пару выпадов я обманным движением обвела его руку и выбила у него шпагу. Она отлетела в сторону на несколько шагов и воткнулась в песок.

Он стоял, пораженный, и не верил в произошедшее.

– Думаю, дама останется со мной, – сказала я дружелюбно, но твердо, взяла Бетси за руку и сделала шаг вперед.

Тут он очнулся, взревел и бросился за шпагой. А потом сорвал свою маску и с перекошенным от ненависти лицом снова кинулся на меня.

Точно, Уитворт. И он явно собирался меня убить.

Это не входило в мои планы, поэтому пришлось напрячь все силы. А сил оставалось мало. К тому же сказывалось отсутствие практики в последнее время.

Долго мне против него было не продержаться. Убить я его не могла. Еще раз выбить шпагу – это можно, но не поможет. Уже проверено. Значит, нужно было сделать что-то такое, что выведет его из игры хотя бы на время. И я сделала.

Он оцарапал мою правую руку выше локтя, и тонкая ткань мгновенно пропиталась кровью. Это зрелище настолько его возбудило, что он издал просто звериный вопль и с утроенной силой снова атаковал меня.

Вот теперь я разозлилась по-настоящему. Папа всегда учил меня, что в бою самое важное – сохранять спокойствие. Побеждает тот, кто не потеряет голову. Но ведь это была моя первая рана! Настоящая!

Уитворт делал выпад за выпадом, усиливая натиск. Я защищалась и выжидала удобный момент. Наконец, он, разъяренный и уверенный в успехе, потерял бдительность. После его выпада я сделала скачок влево и батман в демисеркль. Шпага Уитворта взлетела вверх, он открылся, и я изо всех сил ткнула ему посохом между ног.

Он мгновенно сложился пополам, выронив шпагу, и со стоном повалился на песок. Все было кончено. Я тяжело дышала и еле держалась на ногах.

– Ты убила его? – дрожащим голосом спросила Бетси.

– Хуже.

– О Боже, у тебя кровь!

И моя дорогая кузина упала в обморок.

Я начала смеяться и никак не могла остановиться.

Наконец, я немного успокоилась и попыталась привести Бетси в чувство. Моя маленькая кузина оказалась неимоверно тяжелой. Я с трудом ее подняла и поставила на ноги.

Мы оставили Уитворта лежащим на песке. Его шпагу я на всякий случай ногой откинула подальше. Но он не обращал на нас внимания и продолжал скулить, скрючившись и зажав руки между ног. Я попыталась представить, что он сейчас чувствует, но не смогла.

* * *

Через полчаса мы были дома. Бетси держалась всю дорогу, но как только переступила порог своей комнаты, сразу разревелась.

– Джинни, прости меня! Это я во всем виновата! Он же мог тебя убить!

Я старалась об этом не думать, но меня все же иногда передергивало.

– Боже мой, что же теперь будет! Какой позор! Какой скандал! Мама этого не вынесет! А Бэкфорд? Я его потеряла-а-а!

И Бетси повалилась на свою кровать, заливаясь слезами.

Ну, что на это скажешь? Я присела рядом с ней и стала ждать, когда она немного успокоится. Ждать пришлось долго, но, наконец, рыдания стали стихать, и появилась возможность вставить слово.

– Хватит ныть. Что сделано, то сделано. И я думаю, что ничего особо страшного не случилось. Я же жива. А что касается Уитворта, то не в его интересах распространяться о том, что произошло. Если б его ранили на нормальной дуэли, то это другое дело. А так, получить палкой между ног… Не думаю, что ему захочется рассказать об этом кому-нибудь.

Кузина уже не плакала, только шмыгала носом, вытирая глаза.

– Так что, Бетси, полагаю, ты в безопасности. Скандала не получится. Нас никто в зимнем саду не видел. А в зале никто не признал. Надеюсь. Поэтому если ты сама не будешь распространяться об этом приключении, то никто ничего и не узнает.

– О, Джинни! Ты была великолепна! Он такой страшный, кровожадный, настоящий пират! И ты – такая маленькая, изящная, с палочкой!

– Хороша палочка! Надеюсь, я его не искалечила.

– Сам виноват! Знаешь, он мне никогда не нравился. Павлин какой-то! А теперь я его просто видеть не смогу!

– И не придется. Думаю, он теперь не скоро проявит интерес к женщинам.

Бетси совсем успокоилась. К ней вернулись врожденная энергия и жажда деятельности.

– Ах, Джинни, мне так хочется с кем-нибудь поделиться!

– С ума сошла? Хочешь все испортить? Давай спать. Уже поздно, и я без сил. Надеюсь, Бэкфорд того стоил.

– О, милый-милый Ричард…

Она перевернулась на спину, мечтательно вздохнула и заулыбалась. Я оставила ее в этом романтическом настроении и отправилась в свою комнату.

* * *

На следующее утро я чувствовала себя совершенно разбитой. Не хотелось вылезать из постели. Ныла рука. Царапина была пустяковая, но все равно болела.

Если бы не договоренность с Франсуа, то я бы провела в постели весь день. Но я не могла пропустить нашу встречу. Это были редкие и оттого еще более дорогие минуты. Поэтому я собралась с силами и после завтрака отправилась в книжный магазин мистера Рэмзи.

Франсуа заметил мой нездоровый вид и встревожился.

– Ты не заболела? С тобой все в порядке? Может, тебе лучше вернуться домой?

Я его успокоила, как могла, и мы немного погуляли. Он был полон литературных замыслов и беспрестанно говорил о своей будущей книге. Я радовалась, что могу помолчать, и с благодарностью слушала его.

Когда Франсуа говорил о том, что ему близко и дорого, его лицо словно озарялось внутренним светом. И я снова видела перед собой того серьезного и одновременно пылкого мальчика, которым так дорожила.

Наверно, я слишком пристально на него смотрела. Франсуа сбился с мысли и вопросительно посмотрел на меня.

– Что-то не так?

– Нет, все так. Просто я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты это знал.

Он смутился и покраснел.

– Я тоже тебя очень люблю. И буду любить еще больше, если ты прекратишь смущать меня подобным образом.

Мы оба посмеялись. А потом он, внезапно посерьезнев, сказал:

– Знаешь, наверно, мне тебя Бог послал. С тех пор, как мы таким неожиданным образом встретились, я словно увидел свет. Как будто я долго-долго бродил в темном лесу и, наконец, вышел из чащи.

– О, перестань, пожалуйста!

– Нет-нет, не перебивай меня! Я не хочу сказать, что до этого я не думал и не задавал вопросов. Но именно после нашей встречи ко мне стали приходить ответы. Понимаешь?

– Конечно, понимаю. Ты оттачивал на мне свои мысли. Просто иногда, когда вслух кому-нибудь что-нибудь объясняешь, сам начинаешь это лучше понимать. Проверено.

– Согласен. И очень благодарен тебе за то, что ты есть. А кроме того, я не знаю этого наверняка, но чувствую, что ученики у меня появились не без твоей помощи.

Настала моя очередь смутиться и покраснеть. Франсуа сжалился надо мной и сменил тему.

– Ну, вот! Я окончательно потерял мысль! А ведь почти сформулировал концовку третьей главы!

– Ничего, придумаешь новую, еще лучше.

Начинало темнеть. Мы еще немного побродили по пустынному парку, окончательно замерзли, и я отправилась домой.

* * *

В прихожей Бэнкс забрал у меня плащ и почтительно сообщил, что у нас гости. Мое сердце забилось, как сумасшедшее, а потом остановилось.

– Кто?

– Мистер Стэнли.

Через секунду я была возле гостиной. Сердце пело.

Я распахнула двери, влетела внутрь и замерла.

Джек сидел в кресле с высокой спинкой. Рядом на диванчике примостилась Бетси. Моя крупная кузина выглядела маленькой и съежившейся. Увидев меня, она с видимым облегчением вскочила со своего места и бросилась ко мне.

– Прости, – шепнула она с виноватым видом, – я не выдержала и все ему рассказала.

Бетси потихоньку проскользнула мимо меня к дверям и сбежала.

Я не слышала ее. Просто смотрела на него и улыбалась, не в силах скрыть своего счастья.

Джек не спеша поднялся с кресла, подошел ко мне и встал совсем рядом. Он тоже улыбался. Только его улыбка была какой-то странной. Улыбались только губы.

– Здравствуй, – сказала я.

– Добрый вечер, мадемуазель. Славно повеселились?

Я ничего не понимала.

– Ты о чем?

– Да о Вашем невинном вчерашнем развлечении.

А у него совсем не синие глаза. Они сейчас были скорее свинцово-серыми. Таким бывает море перед штормом.

– Да, было забавно! Но, впрочем, ничего особенного.

– Вот как? А Уитворт тоже так считает?

Боже мой, да он же в бешенстве!

– Джек, но ведь ничего же не произошло!

– Тебя могли убить! Ты это понимаешь?!

Мы уже кричали друг на друга.

– А что мне было делать?! Я не могла бросить Бетси! Я должна была ее спасти!

– Почему все время нужно кого-нибудь спасать? Почему нельзя вести себя как все нормальные люди? Как леди, в конце концов!

Я почувствовала, что слезы вот-вот выступят на глазах.

– Потому что я не нормальная! Потому что я не леди!

– Вижу!

Он сказал это так хлестко, как будто ударил меня.

– Пора, мадемуазель, перестать спасать весь мир. Пора, наконец, подумать о себе.

Я смотрела на него и не видела. Перед глазами все расплылось. Я несколько раз моргнула, пока картинка вновь не обрела четкость, а потом хрипло сказала:

– Если бы я всегда поступала так, как Вы мне советуете, мистер Стэнли, то Вы бы уже пять месяцев, как утонули в бухте Меридор.

Сделала реверанс и на трясущихся ногах вышла из гостиной.

* * *

За окном лил дождь. Я сидела в своей комнате и тупо смотрела в одну точку. Странное дело, хотелось плакать, а не получалось. Там, в гостиной, я с трудом сдерживала слезы, а сейчас бы и рада выплеснуть их наружу, да не могу.

Было трудно дышать.

Пробили часы. Я не знала, сколько.

Пришла Катрин и переодела меня к обеду. Я спустилась в столовую и села за стол.

Бетси молча жевала и с виноватым видом поглядывала в мою сторону. Сэр Генри закончил трапезу и ушел в библиотеку дочитывать свою газету.

Я все сидела, не шевелясь. Обед давно остыл.

Наконец, Бетси пересела ко мне поближе и взяла меня за руку.

– Джинни, да очнись же! Что с тобой? Ты что, поссорилась с Джеком? Из-за вчерашнего? Ну, прости меня! Я не смогла удержаться! Я ведь всегда ему все рассказываю. Ты бы видела его лицо! По-моему, ему стало плохо. Мне кажется, он жутко испугался того, что могло бы произойти. Не сердись на него. Знаешь, он очень добрый и отходчивый. Он все поймет и простит!

– Я ни в чем перед ним не виновата! И прощать меня не за что!

– Да-да, конечно, я-то знаю! Но он-то так не думает! Знаешь, когда я ему сказала, что Уитворт тебя ранил, он просто побелел!

– Все, Бетси, я больше не могу. Прости, но я просто больше не могу!

Я встала из-за стола и направилась в свою комнату, но тут в столовую вошел, точнее, ворвался, сэр Генри.

– Моя дорогая, Вы еще здесь? Это пришло сегодня утром. Простите, но я только сейчас взялся разбирать почту.

И он протянул мне письмо.

«Девочка моя, прости меня, если сможешь – я приношу тебе одни несчастья. Наша встреча в тот злосчастный день роковым образом изменила твою жизнь. Но Господу, видимо, этого показалось недостаточно, и он шлет тебе новое испытание. Жанна, твой отец болен. Я молюсь, чтобы ты застала его в живых. Крестный»

* * *

Через два часа я мчалась в карете лорда Дартмута в Дувр. А еще через шесть часов уже плыла на военном фрегате к Джерси.

Спасибо губернатору. Лорд Уолдгрейв пристроил меня на голландский торговый корабль, направлявшийся во Францию.

Ранним утром 24-го января 1793 года я сошла на берег в порту Сен-Мало.

Несмотря на то, что в голове была только одна мысль: «Что с отцом?», сердце пело и ликовало – я дома! Все вокруг радовало глаз: и огромные корабли в гавани, и шумная разноголосая толпа, и высокие стены старой крепости. Даже дождь вперемешку со снегом не мог унять моего возбуждения. Повсюду слышалась родная речь, и мне хотелось плакать.

Купить лошадь оказалось очень непростой задачей. Наконец, я за немыслимую цену в шестьсот франков приобрела неказистую мохнатую кобылку. Низенькая и костлявая, она, тем не менее, крепко держалась на ногах и с готовностью подчинилась моим приказам.

* * *

Я проезжала родные места, знакомые с детства, и заново открывала их для себя. Дорога то петляла среди высоких скал вдоль моря, то уходила от берега, прячась в густых зарослях. Глубокие овраги чередовались с пустынными полями, на которых кое-где лежал снег. Старые сосны шумели на ветру. Пахло морем.

Вот и Меридор. Я уже видела высокий шпиль на колокольне нашей церкви. Еще один поворот и…

Я так сильно натянула поводья, что лошадь встала на дыбы и, поскользнувшись, чуть не упала.

Увиденное обрушилось страшно и неотвратимо, как топор палача. Замка Меридор больше не существовало. Все, что осталось от него, напоминало обглоданные кости, брошенные догнивать.

Обгоревшие дочерна стены были разрушены почти до основания. Выстояла только сторожевая башня. Ее круглая остроконечная крыша обвалилась, и узкие бойницы глядели на свет пустыми бессмысленными глазницами.

Я сползла с седла на землю. Ноги не слушались, пришлось ухватиться за стремя, чтобы не упасть.

Сознание раздвоилось. Одна его часть съежилась от ужаса и забилась в дальний угол. Другая отстраненно наблюдала за тем, как я, точнее мое тело, взяв лошадь под уздцы, на негнущихся ногах направилась к руинам.

В воздухе стоял стойкий запах гари. Лошадь фыркала и упиралась. Последние шаги дались мне с неимоверным трудом. Наконец, ноги подкосились, и я упала на колени.

В висок било острым молотком. Кажется, кто-то кричал.

* * *

Я так и не смогла заставить себя зайти внутрь того, что когда-то, миллионы лет назад, называлось замком Меридор. ЭТО не могло быть Меридором. Эти развалины не имели к нему никакого отношения. Меридор продолжал существовать. Где-то. Только не здесь.

Я уже знала ответы на все свои вопросы. Оставалось только набраться мужества и пройти этот путь до конца.

* * *

Уже смеркалось. Я привязала лошадь к покосившейся ограде и пошла к церкви.

Она тоже горела. Правда, огонь, похоже, успели вовремя погасить. Старые стены почернели, но выдержали, только крыша кое-где обвалилась. Нетронутой осталась лишь колокольня, гордость отца Жильбера.

Внутри послышался стук молотка. Я пошла на звук.

Стекло от разбитых витражей хрустело под ногами. Вокруг валялись обломки мебели и церковной утвари.

Какой-то человек расположился в проходе и чинил сломанную скамейку. При моем приближении он поднял голову, и его рука замерла в воздухе.

– Кто здесь?

Это был Гастон. Мой старый солдат. Мы не виделись всего несколько месяцев, но как же он изменился! Я оставила его крепким и полным сил, а теперь это был старик.

Я шагнула вперед, и пламя его свечи осветило мое лицо.

– Здравствуй, Гастон. Это я.

Какое-то время он смотрел на меня, словно не узнавая, а затем с трудом поднялся на ноги.

– Жанна? Ты все-таки приехала?

Я смотрела на него, страшась спросить о том, о чем и так знала. Гастон понял меня.

– Ты опоздала. Мы похоронили его вчера.

Я развернулась и пошла к выходу.

Свежий земляной холм. Простой деревянный крест. Никакой эпитафии. Имя. Дата рождения. Дата смерти.21-е января 1793 года. Он умер в тот день, когда я получила письмо от крестного, и меня не было рядом с ним. Почему?Дождь окончательно сменился снегом. Все вокруг стремительно белело. На этом светлом фоне крест жутко выделялся своей чернотой.Прихрамывая, подошел Гастон и встал рядом со мной.– Как он умер? Отчего? Что здесь произошло?Старый солдат молчал, подбирая слова. Я видела, как шевелятся его губы, и морщится лоб. А потом он заговорил. И каждое его слово усиливало и без того мучительное осознание собственной вины.

* * *

Это была долгая осень.

В тот день, когда я уехала, господин Пишо прибыл в замок, чтобы лично присутствовать при моем аресте. Его ярость была безмерна, когда выяснилось, что меня нет в Меридоре.

Отец сохранял спокойствие и на угрозы окружного прокурора отвечал со своей обычной насмешливой невозмутимостью. Пишо отбыл ни с чем.

Потянулись долгие дни ожидания. Наконец, пришла весточка (от лорда Уолдгрейва?), что нас с Катрин благополучно переправили в Англию, и все в Меридоре облегченно вздохнули.

Жером приезжал дважды. Последний раз в октябре, попрощаться – его полк переводили куда-то на юг.

А меня не было рядом. Я готовилась к балу.

Матильда сильно похудела. Они с Альфонсом продолжали отравлять друг другу существование, но уже без прежнего пыла.

Жизнь шла своим чередом. Каждый просто делал свое дело.

Отец Жильбер продолжал вести службы в нашей церкви, так и не принеся присяги конституции, хотя в соответствии с декретом от 11-го августа всякий не присягнувший священник подлежал ссылке. Когда, наконец, это стало слишком опасным, барон укрыл старика в замке.

Долгими осенними вечерами они сидели у камина и вели нескончаемые беседы. Отец Жильбер мучился от невозможности заниматься делом всей своей жизни. И без того старый и ослабший, он стал чахнуть, а в один из ноябрьских дней уснул и больше уже не проснулся.

А меня не было рядом. Я ходила по магазинам.

Отец совсем замкнулся в себе. Перестал вести свои исторические исследования. Перестал читать. Почти перестал говорить. Все свое время он проводил, сидя в кресле у камина и глядя в огонь.

А меня не было рядом. Я развлекалась.

В середине января, то есть десять дней назад, этому монотонному существованию пришел конец – в ночь на 14-е в Меридоре объявился маркиз де Ла Руэри.

Тяжело больной, загнанный, скрывающийся от преследования, он попросил пристанища только на одну ночь, чтобы передохнуть, а утром снова уйти.

Отец был счастлив видеть старого друга. Всю ночь они говорили, вспоминали друзей и любимых, снова были молоды и полны сил.

А утром замок окружили синие.

Маркиза нужно было спасти – как гостя, как друга, как человека, возглавлявшего «Бретонскую ассоциацию» и не принадлежавшего себе. И отец приказал Гастону вывести маркиза потайным ходом, ведущим из сторожевой башни далеко за пределы поместья. Никто не думал, что все закончится так страшно.

Гастон не посмел ослушаться своего господина. Он вывел маркиза в лес, а потом возвратился в Меридор.

Когда он вернулся, замок уже пылал. Командир синих посчитал Меридор очагом роялистского заговора и приказал спалить его дотла.

Церковь потушили быстро. А вот замок спасти не удалось. Старые деревянные перекрытия вспыхнули, как свечи. Огонь быстро распространялся и в считанные минуты охватил все здание. Матильда и Альфонс вместе выносили отца из пламени. Им это почти удалось, когда прогоревшая балка рухнула вниз. Кормилицу убило на месте.

Гастон вместе с подоспевшими жителями вытащил барона и Альфонса из огня. Оба сильно обгорели. Альфонс умер в тот же вечер.

А меня не было рядом. Я любовалась картинами.

Отца перенесли в дом Пьера и Катрин. Послали в соседнюю деревню за лекарем, но тот только бессильно развел руками, посоветовав давать отцу опий для облегчения страданий.

Он жил еще неделю, не приходя в сознание. Все это время Гастон просидел у его постели. И лишь утром, 21-го января, отец пришел в себя. Произнес только одно слово: «Жанна».

А потом умер.

* * *

Пьер безуспешно уговаривал меня поесть до тех пор, пока Гастон силком не влил в меня пару ложек овощной похлебки. После этого меня завернули в старый плед и посадили у очага.

Я смотрела на огонь и боролась со сном. Спать хотелось ужасно, но стоило мне только закрыть глаза, как передо мной тут же вставали обгоревшие развалины Меридора.

Странное дело – я не могла представить отца умершим. Ну, не могла и все тут! Для меня он был жив и всегда будет жив. И тот свежий земляной холм, и тот крест не имеют к нему никакого отношения.

– Что ты теперь собираешься делать?

Это Пьер. Мой милый друг детства. С годами он все больше становится похож на своего отца – такой же коренастый, сильный. А вот характер у него материнский – Пьер любопытен и разговорчив, как и его сестра.

– Оставь ее в покое. Не видишь – ей надо отдохнуть. Она еще ничего не поняла. Вот наступит завтра…

А это Гастон. Старый солдат всегда на посту. Когда-то он охранял моего дядю Симона. Теперь он охраняет меня.

У меня в ушах словно вата. Кто-то ходит вокруг меня и что-то говорит, но я не могу разобрать, что именно. Становится темно, и я проваливаюсь в бездонный колодец…

* * *

И завтра наступило.

Сквозь полосатую занавеску пробивалось тусклое зимнее солнце. Я лежала на жесткой постели и пыталась понять, где я.

Внезапно воспоминание о вчерашнем дне обрушилось на меня, и я вскочила. А потом села на кровать. Сознание опять раздвоилось. Одна я зажала рот обеими руками и кусала ладонь, чтобы не кричать. А другая я в это же время спокойно и обстоятельно анализировала сложившуюся ситуацию, задвинув эмоции в дальний угол.

Значит так. Отца больше нет. Дома тоже нет. Ничего нет. Где жить, как, а главное, зачем – непонятно.

Ладно, о смысле жизни я подумаю как-нибудь потом.

Перед глазами пронеслись картины разрушенного замка, и меня опять словно парализовало.

Где-то на окраине сознания возникла какая-то нечеткая мысль. Она беспокоила меня, пока не оформилась со всей ясностью. Крестный!

Я снова вскочила с постели. Как же я забыла! Гастон что-то говорил о том, что крестный тяжело болен. Я должна его видеть, ведь он последнее, что у меня еще оставалось. Если не считать Жерома.

Открылась дверь, и в комнату заглянул Гастон.

– Ты уже встала? Вот и славно. На-ка вот, выпей, верное средство, – и он вручил мне горячую кружку с какой-то гадостью. То ли ром, то ли бренди.

– Гастон, куда отправился крестный?

– Не могу знать. Как я его вывел в лес, так господин маркиз больше и не показывались.

– Но ведь письмо мне написал именно он. Значит, он был где-то неподалеку… Где же он сейчас?

– Что это ты удумала?

Старик подозрительно прищурился.

– Я хочу его видеть.

– Еще чего! Держись от него подальше! Ты что, совсем ума лишилась? Забыла, что его разыскивают?

– Гастон, меня тоже разыскивают.

Он смотрел на меня испуганными глазами. Было заметно, что ему трудно стоять. Я похлопала рукой по кровати, и он сел рядом со мной, продолжая меня уговаривать.

– Деточка моя, да ведь от них тебе одни беды! Ну, подумай сама, ведь ежели бы не господин маркиз, то ты бы ни в какие Англии не уехала.

Голос Гастона дрожал. Господи, как же он постарел!

– Опять же, – продолжал старик, – хоть и больно мне об этом говорить, но ежели б не господин маркиз, то господин барон сейчас были бы живы.

Что-то острое больно кольнуло в сердце.

– Знаю, Гастон. Но ведь крестный не виноват, что я с ним тогда столкнулась на набережной…

Как же давно это было!

– … А что касается отца… Он не мог поступить иначе. Это даже обсуждать нелепо. Я бы тоже укрыла маркиза в Меридоре. И тоже не отдала бы его синим. И не только потому, что он мой крестный. Просто иначе нельзя, пойми!

– Ох-хо-хо…

Гастон, сгорбившись, сидел рядом со мной, думал о чем-то своем и качал головой. Я обняла его за плечи и притянула к себе.

– Не горюй, старый солдат.

– Так я же об тебе тревожусь, ласточка моя. Как подумаю – сердце кровью обливается. И тут тебе оставаться нельзя – не ровен час, донесет кто – и податься-то некуда.

– Да кто на меня донесет? Тут же все свои.

– Свои-то они свои, да знаешь, соблазн слишком велик. За тебя ведь награда обещана!

– Неужели? Интересно, много?

– Много – не много, а желающие поживиться в такое-то время всегда найдутся.

– Вот поэтому я и хочу уехать. И поеду я в Троншуа.

– Все же к маркизу?

– Все же к маркизу. Кроме него, у меня здесь больше никого нет.

– А, может, все же лучше к тете? – спросил Гастон с надеждой.

Я поморщилась, как будто мне наступили на мозоль.

В глубине души я понимала, что наилучший выход для меня – это действительно вернуться в Англию.

Перед самым моим отъездом тетя София, за которой срочно послали, заклинала меня дать ей обещание, что я вернусь, если обстоятельства будут складываться неблагоприятным образом. Тетя боялась выразиться яснее, но все было понятно и так.

Они с Бетси, рыдая, обнимали меня. А сэр Генри, пожимая мне руку на прощание, дрожащим голосом сказал, что обрел в моем лице еще одну дочь, расставаться с которой ему невыразимо больно, и что он будет счастлив, если я вернусь к ним в дом.

Я знала, что Дартмуты будут мне действительно рады и не сочтут – будем откровенны – обузой. Они щедро снабдили меня деньгами, которые тетя София собственноручно зашила в подкладку моего сюртука. Так что проблем с возвращением у меня не было.

Проблема заключалась в другом – в том, что, вернувшись в Англию, я оказалась бы на одном острове с человеком, думать о котором не могла. И не думать не могла тоже. То есть прямо сейчас я не могла вернуться. Мысль об этом была невыносима. Может быть, я смогу подумать об этом позже.

Смерть отца и разорение Меридора обрушились на меня так внезапно и так страшно, что я до сих пор не могла в них поверить. Все это казалось мне дурным сном. Я боялась, что если начну думать об этом всерьез, то сойду с ума. Мне просто нужно было что-то делать.

– Гастон, оседлай мою лошадь. Я поеду прямо сейчас.

– Ладно, если ты так решила. Но только я поеду с тобой. И не спорь, а то вообще никуда не поедешь!

– Интересно, как ты мне помешаешь?

– Ты же не хочешь отправиться к господину маркизу пешком? – и он хитро прищурился. – Вот и не вынуждай меня продать твою лошадь. Лошади нынче в цене!

* * *

Через полчаса мы с Гастоном выехали из Меридора. Пьер не провожал меня. Мы просто обнялись на прощание во дворе его дома.

Мы так и не поговорили по душам. Я только передала ему привет от сестры и сказала, что у нее все хорошо.

На могиле отца я прочитала несколько молитв и попросила у него прощения за все, что не сделала для него или сделала неправильно. Я видела его перед собой и говорила с ним, как с живым. Он ласково смотрел на меня поверх своих очков и улыбался.

Гастон вывел меня из задумчивости, напомнив, что нам давно пора ехать, если не хотим, чтобы ночь застала нас в дороге.

Бросив прощальный взгляд на то, что когда-то было моим домом, я пришпорила лошадь, и мы с Гастоном направились в Фужерский лес.

Я почти не следила за дорогой. Мысли витали далеко. Лошади бодро бежали вперед, громко стуча копытами о промерзлую землю. Гастон держался слева и чуть впереди меня. Он внимательно вглядывался в заросли дрока по сторонам дороги, видимо, опасаясь засады.

Места мы проезжали глухие. Здесь и в обычное-то время было неспокойно. Фужерский лес с его непроходимыми чащами, глубокими оврагами и топкими болотами издавна служил укрытием всякому сброду. Тут прятались беглые преступники, крестьяне, согнанные со своей земли, солдаты, бросившие службу, и прочие несчастные. Объединяясь в шайки, они грабили в основном одиноких путников, но не боялись нападать и на целые кортежи.

Ограбленные жертвы редко оставлялись в живых. Те, кто выжил, говорили о зверской жестокости и чудовищных пытках, которым они подвергались.

Когда мы с Жеромом были маленькими, Матильда любила рассказывать нам страшные истории про фужерских разбойников. Жером слушал ее, сидя неподвижно и раскрыв рот, а я носилась по комнате и отбивалась от воображаемых врагов воображаемой шпагой.

* * *

Никто на нас не напал, и мы благополучно добрались до Троншуа. Уже темнело, когда мы, обогнув последний утес, которых так много в долине Куэнона, выехали на широкую аллею, ведущую к парадному подъезду замка.

Я с детства любила это место. Крестный, когда я у него гостила, предоставлял мне полную свободу, и я обследовала здесь каждый уголок. В отличие от Меридора, который стоял на открытой местности и был прикрыт лесом лишь с востока, Троншуа со всех сторон окружали густые заросли. Высокие деревья и зимой, и летом давали глубокую тень. Здесь все дышало стариной, все хранило древние тайны.

В надвигающихся сумерках замок маркиза выглядел необитаемым. Когда-то здесь кипела жизнь, сновали люди, ржали кони, лаяли собаки. Сейчас же вокруг царило полное безмолвие. На белом снегу, ковром покрывавшем огромный внутренний двор, не было ни одного следа, кроме наших лошадей. Некоторые ставни были закрыты, некоторые открыты, но ни из одного окна не был виден свет.

Я спешилась и отдала поводья Гастону. Он хотел пойти со мной, но я велела ему остаться снаружи и караулить лошадей.

Массивная дверь со скрипом отворилась, и я вошла внутрь.

Сорванные гардины валялись вперемешку с обломками старинной мебели. Битые стекла и зеркала противно хрустели при каждом шаге. Великолепная лестница, ведущая на второй этаж, была проломлена в нескольких местах, и мне пришлось перепрыгивать через зияющие провалы.

Троншуа грабили стремительно и яростно. Все, что могли унести, – унесли. Что не смогли – разрушили. Я не увидела ни одного целого окна, ни одного целого стула. Только с расписных потолков на меня укоризненно и печально смотрели голенькие замерзшие амуры.

Вот в этой комнате крестный любил вечером посидеть с близкими друзьями. Камин уцелел, хотя белый мрамор растрескался в нескольких местах. Видимо, по нему били чем-то тяжелым.

А в этой столовой проходили парадные обеды, на которые собиралось до сотни гостей. Я упорно отказывалась на них присутствовать, хотя маркиз и настаивал. Сейчас в комнате был завал из сломанных стульев и столов. Серебро исчезло, так же как и великолепный фарфор.

Ноги сами принесли меня к моему любимому месту в замке. Вот и библиотека, точнее то, что от нее осталось. А осталось немногое. Тяжелые шкафы резного дерева стояли на своих местах, но книг в них больше не было. Драгоценные манускрипты, древние рукописи – все валялось на грязном полу, разорванное и затоптанное. Ужасное, бессмысленное варварство!

Я почувствовала, как что-то темное поднимается из самых глубин моего существа. Странное дело – я потеряла отца, дом, но продолжала ходить и дышать. Может быть, потому что я не видела отца умершим и отказалась зайти в разрушенный Меридор, я не воспринимала все это как свершившийся факт. Этот кошмар больше походил на дурной сон, который можно прервать, стоит только сильно захотеть.

А вот вид книг, оскверненных и обезображенных, подействовал на меня отрезвляюще. Я начала понимать, что все это происходит со мной на самом деле.

Я еще не успела осознать это до конца, как чья-то грязная рука зажала мне рот, и холодное лезвие больно укололо горло.

– Только дернись, и ты труп, – просипел на ухо чей-то голос, и я мгновенно замерла.

Так мы и стояли, ожидая неизвестно чего. Я ужасно страдала от зловонного дыхания, доносившегося до меня из-за спины, и от этой немытой руки, что зажимала мне рот.

Наконец, один из книжных шкафов в углу комнаты со скрипом отодвинулся, и из-за него вышел человек с бумагами в руках. А я и не знала, что в библиотеке есть потайная комната!

Человек вернул шкаф на прежнее место и пошел к нам, на ходу изучая бумаги, поднесенные к самому носу.

Подойдя к нам, он оторвался от своей добычи и уставился на меня, ничем не выказывая своего удивления.

Я тоже постаралась не показать, что не просто удивлена – изумлена тем, что вижу перед собой виконта де Шатодена собственной персоной!

– Где ты его нашел, Тибо? – спросил он моего стражника.

– Да он сам сюда зашел, Ваша милость. Следил, должно быть.

– Так-так, – ласково сказал виконт. – Еще один шпион Конвента?

И он наклонился ко мне, продолжая внимательно меня разглядывать.

Я вдруг вспомнила, как давным-давно он вот так же склонился ко мне, разглядывая меня своими серыми глазами. Много лет мне это казалось очень волнующим. Я хранила в сердце воспоминание об этой минуте, изредка позволяя себе пережить ее снова и почувствовать, как гулко бьется мое сердце.

А оказывается, что виконт всего-навсего близорук! Ну надо же! Он просто всего лишь плохо видел!

– Кто тебя послал? – спросил виконт все таким же ласковым голосом, и мне отчего-то стало страшно.

Я не смогла бы ему ответить, даже если бы захотела. Шатоден повел глазами, и грязная рука наконец-то отпустила мой рот.

– Если ты будешь откровенен, то умрешь быстро. Если же станешь упорствовать, то будешь умирать долго и мучительно.

– Я не шпион.

– Кто послал тебя?!

Нож сильнее надавил на мое горло.

– Никто не посылал!

– Тогда зачем ты здесь?

– Мне нужно видеть маркиза де Ла Руэри.

– Для чего?

– Я… Маркиз мой крестный!

Он явно этого не ожидал, но не растерялся.

– Даже если и так, в чем я сильно сомневаюсь, это не мешает тебе быть шпионом.

Справедливо. На мгновение я почувствовала себя совершенно беспомощной.

Виконт внезапно отодвинулся от меня и задумался. Через несколько секунд он принял решение.

– Тибо, ты обыскал его?

Сдавленный вдох позади меня. Быстрые руки пробежали сверху вниз вдоль моего тела. Пистолет обнаружился без труда. А вот маленький кинжал остался в левом сапоге.

– Как ты попал сюда?

– Верхом.

– Тибо, ты заберешь лошадь.

– Со мной слуга.

– Вот как! – снова этот внимательный, изучающий взгляд.

– Это старик. Просто старый слуга.

– Тибо, прихватишь старика.

Мы вышли из замка через один из выходов для прислуги. Снаружи нас ждали трое молодцов довольно угрюмого вида. Через несколько минут Тибо пригнал Гастона, который вел наших лошадей.

По команде виконта все сели верхом. Тибо взял поводья моей лошади, привязал их к своему седлу, и мы выехали из Троншуа.

На узкой лесной дороге кавалькада растянулась. Впереди ехали Шатоден и один из тех троих, что ждали его у замка. За ними скакали Тибо и я, привязанная к нему. Гастон держался чуть позади. За все время мудрый старик не проронил ни слова. Ему хватило взгляда, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Замыкали нашу группу два молодчика с мушкетами в руках.

Я решила, что это слуги виконта. Они слушались его беспрекословно и повиновались его взгляду.

* * *

Мы ехали всю ночь и все утро.

Сначала наш путь пролегал той же дорогой, которой мы с Гастоном проезжали днем. Но потом местность стала меняться. Мне показалось, что мы заворачиваем южнее.

Кавалькада двигалась в полном молчании. Я замерзла, устала и умирала от голода. Под утро я уже ничего не чувствовала и только тупо смотрела перед собой, боясь уснуть и свалиться с лошади.

Лошади тоже устали. Наверно, если бы это были благородные скакуны, арабские или андалузские (где ты, мой Малыш?), они бы не выдержали этой скачки морозной зимней ночью. Но бретонские лошади на редкость выносливы. Моя лошадка, не евшая с прошлого утра, все также бодро переставляла ноги и не выказывала признаков усталости.

Уже давно рассвело. Мы двигались по незнакомой мне местности. Несколько раз переходили вброд какую-то речонку (а, может, это были разные речки). Пересекали глубокие овраги и заснеженные поля. Потом долго-долго ехали через густой и мрачный лес. Внезапно лес расступился, и я поняла, что нашему путешествию подходит конец.

Место было удивительное. Ничего похожего на виденное мною ранее. Позже я узнала, что мы находились неподалеку от Ламбаля, в Сент-Обенском лесу, и что место это называлось Гийомарэ.

Прямо перед нами на ровной открытой площадке стоял небольшой замок. В нем не было никакого изящества, никакой симметрии, радующей глаз, никаких архитектурных изысков. К приземистому двухэтажному зданию слева примыкала круглая остроконечная башня с высокими узкими бойницами. А справа виднелась другая башня – мощная, квадратная, с открытой смотровой площадкой на самом верху.

Вокруг замка шел ров, почти доверху заполненный черной водой. Для того чтобы проникнуть в замок, необходимо было проехать через массивные ворота, которые служили двум целям: поднимали и опускали крепкий подъемный мост и, кроме того, при необходимости вполне могли какое-то время сдерживать штурмующих эту маленькую крепость.

При нашем приближении мост с грохотом и скрежетом опустился, хотя я, как ни крутила головой, не смогла никого увидеть внутри этой удивительной конструкции.

Мы остановились у парадного подъезда (если можно было так назвать узкую невысокую дверь, прорезанную в стене ближе к квадратной башне), и виконт первым спрыгнул с лошади. В нем не чувствовалось ни малейшей усталости, словно он был выкован из стали.

Я бесформенной массой сползла со своего седла и на негнущихся ногах пошла за Шатоденом. Тибо следовал позади, готовый прирезать меня без лишних слов. Гастона со мной не пустили.

Виконт еще только поставил ногу на первую ступеньку маленького крыльца, а дверь уже открылась как будто сама. Мы прошли через круглую прихожую мимо вытянувшегося в струнку лакея в парадной ливрее и с мушкетом. Любопытное сочетание.

Наконец, виконт распахнул двойные двери, и вслед за ним я вошла в залу, неожиданно просторную для такого небольшого здания.

В комнате находились два человека. Один сидел в кресле у растопленного камина спиной ко входу и не шелохнулся при нашем появлении. Другой, склонившийся над огромным столом, заваленным картами, и что-то чертивший, выпрямился и без всякого выражения на худом незапоминающемся лице уставился на меня.

– Прижан, я забрал бумаги, – сказал виконт, на ходу расстегивая сюртук и доставая пакет.

Он вытащил один листок из общей связки и протянул пакет мужчине, стоявшему у стола. Тот молча взял бумаги и погрузился в изучение их содержимого, потеряв ко мне всякий интерес.

Виконт прошел вглубь залы, остановился возле человека у камина, сказал ему несколько слов и протянул листок. Сидевший в кресле человек очень медленно поднял худую руку, взял листок и так же медленно поднес его лицу. Несколько мгновений он изучал полученную бумагу, а затем бросил ее в огонь.

Шатоден дождался, когда смятый листок прогорел и рассыпался, и потом громко спросил:

– Маркиз, знаком ли Вам этот человек?

Тибо толкнул меня в спину, и я пролетела вперед несколько шагов, чуть не упав. Мужчина у стола оторвался от изучения бумаг и молча наблюдал за нами.

Сидевший в кресле с трудом повернулся, и сердце мое сжалось. Это был крестный! Но не тот великолепный вельможа, полный жизни и сил, которого я знала всю свою жизнь, а его жалкое подобие. Он страшно похудел и как будто весь высох. Желтая, как пергамент, кожа обтягивала выступающие скулы. Черные круги подчеркивали ввалившиеся глаза, в которых одних еще теплилась жизнь.

Тонкие, плотно сжатые губы улыбнулись, и он протянул ко мне руки:

– Жанна, девочка моя!

Я кинулась к нему, упала на колени и изо всех сил обхватила руками это иссохшее тело. Слезы душили меня, и я не могла говорить. А крестный снял с меня шляпу и гладил рукой по голове. Совсем как в детстве.

* * *

Следующие несколько дней слились для меня в один долгий-долгий день.

Утром в воскресенье крестный отказался выйти из своей комнаты на втором этаже. Он остался в постели и больше с нее не вставал.

Плотно задернутые тяжелые портьеры не пропускали солнечный свет, и мне не всегда было ясно – ночь ли уже за окном или все еще день. В камине постоянно горел огонь, поддерживая тепло в комнате, но руки крестного оставались холодными.

Он был очень слаб и слабел с каждым часом. Иногда он впадал в забытье. А когда приходил в себя, то первым делом тревожно озирался вокруг, ища меня взглядом, и успокаивался, обнаружив там же, где оставил, – в кресле у окна. Я пересаживалась к нему на постель, брала его за руку, и мы продолжали наш разговор с того самого места, где остановились до этого.

Мы говорили обо всем, но чаще всего об отце. Странное дело – мы говорили о нем, как о живом. Я не могла понять, сознательно ли маркиз отказывается признать смерть друга, или же такое помутнение рассудка – предвестник приближающегося конца, но только поддерживала его в этом заблуждении. Да я и сама еще не была готова принять тот факт, что папы больше нет.

Маркиз совсем не говорил о политике. Казалось, она перестала его интересовать, словно и не было этих страшных лет, пролитой крови, сломанных судеб. Его больше не волновали ни исконные права Бретани, за восстановление которых он боролся так истово, ни попранная религия отцов, ни мученическая смерть короля, о которой я узнала только здесь, в Гийомарэ.

Я никогда не видела короля и не испытывала никаких теплых чувств к монарху, допустившему, чтобы страна, вверенная ему Богом, скатилась в пропасть, но все же не могла не содрогнуться при мысли о его страшной кончине. Убийственное совпадение, но он и мой отец закончили свой земной путь в один и тот же день 21 января 1793 года.

Крестный вспоминал молодость, дорогих его сердцу людей, то золотое время, когда он, полный сил и замыслов, дерзал, и удача улыбалась ему. Он вспоминал Америку, Лафайетта и те дни, когда они плечом к плечу сражались вместе.

* * *

Того щуплого мужчину с незапоминающейся внешностью я больше не видела. А вот виконт приходил навестить маркиза каждый день. Сначала я думала, что, может быть, с ним крестный захочет говорить о своей неудавшейся миссии, и не удивилась бы, если б меня попросили выйти из комнаты. Но нет, они, если и беседовали, говорили о всяких пустяках.

В один из таких визитов крестный поручил ему позаботиться обо мне, и Шатоден только молча склонил голову, безропотно соглашаясь.

Виконт оставался с нами в комнате, даже если крестный засыпал ненадолго. Мы тогда просто тихо сидели каждый в своем кресле. Я делала вид, что читаю. А он барабанил пальцами по подлокотнику. Иногда он поворачивал голову и пристально смотрел на меня. Интересно, о чем он думал?

Я не могла без улыбки вспоминать, какое у виконта было выражение лица, когда маркиз объявил, что я его крестница и дочь его дорогого друга. Я тогда еще подумала, как бы беднягу не хватил удар, так он покраснел. Тибо незаметно растворился вместе со своим кинжалом и больше не попадался мне на глаза.

Шатоден не извинился передо мной за свое грубое обращение, да мне этого и не надо было. Единственное, что меня интересовало, помнит ли он ту смешную девочку, ту замухрышку. И если помнит, то продолжает ли считать замухрышкой или нет. Впрочем, это было неважно.

Важным было лишь то, что крестный умирал. Он это знал и был готов.

Когда я однажды в сердцах, не удержавшись, сказала, как это ужасно и как несправедливо, что болезнь губит его в самом расцвете лет, он мне ответил следующее:

– Это не болезнь, девочка моя, это ненависть. Если бы я мог прожить жизнь заново, я все сделал бы так же. Но в сердце моем не было бы ненависти, только жалость и боль за мою истерзанную родину. Не повторяй моей ошибки.

Я понимала, что ему осталась совсем немного, и только молила Бога, чтобы Он не оставлял его и не усугублял его мучений.

Боли становились все сильнее, лекарство уже почти не помогало.

Вечером 29-го маркиз ненадолго пришел в себя и слабым голосом позвал меня. Я вскочила с кресла и чуть не упала – от усталости и слабости кружилась голова, меня слегка подташнивало.

– Жанна, где моя шпага?

Я принесла шпагу и хотела положить ее ему на постель, но он остановил меня.

– Помнишь ли ты ее?

Еще бы я не помнила! Это была та самая шпага, которую король Генрих IV вручил пра-пра-не-знаю-какому-прадеду крестного. Я восхищалась ею с детства и, признаться, втайне мечтала – нет, не о ней именно! Но о такой же.

– Достань ее. Хочу взглянуть на нее еще раз.

Я молча повиновалась и с трепетом вынула из ножен древнее оружие. В слабом свете огня из камина рубин светился, как капля крови. Клинок был все так же упруг и опасен, скрывая за парадным блеском силу и мощь.

Как будто в первый раз, я разглядывала это сокровище. В отличие от современных шпаг этой можно было и колоть, и рубить. Она была тяжелее их и значительно длиннее. Гарда с поперечной перекладиной, украшенная роскошной чеканкой, надежно закрывала кисть со всех сторон. Рукоять лежала в ладони, как влитая, и заканчивалась противовесом, украшенным круглым рубином размером с перепелиное яйцо.

Отличная испанская работа!

– Я тебе рассказывал, откуда она у моего предка? После варфоломеевской резни, когда протестанты по всей стране скрывались от преследований, он, хоть и был католиком, помог Генриху Наваррскому – укрыл его на ночь в своем замке и предоставил деньги, лошадей и оружие, в том числе одну из своих шпаг. Когда Генрих стал королем, он вспомнил об этом. Ту шпагу не вернул, но вручил вот эту.

Крестный помолчал, переводя дыхание.

– Она твоя.

Мне показалось, я ослышалась.

– Что?!

– Теперь она твоя. Мне больше нечего тебе оставить. Возьми ее.

– Но, крестный, я не могу! Это семейная реликвия, и она должна остаться в вашей семье, перейти к кому-то из родственников…

– Не спорь. Я так хочу. Сейчас ты – моя семья. Я хотел бы передать ее твоему отцу, но увы…

Я замолкла.

Внезапно гримаса боли исказила его лицо. Я тут же бросилась за лекарством, забыв о шпаге.

Когда боль чуть-чуть утихла, он закрыл глаза. Я хотела встать с постели, но крестный не отпустил мою руку.

– Не уходи. Побудь рядом.

Прикорнув на краешке кровати и не выпуская его руку из своей, я незаметно для себя провалилась в глубокий сон.

Очнулась я внезапно, словно кто подбросил меня, и поняла, что рука, которую я все еще держу, совсем ледяная.

* * *

Утром 30-го января 1793 года Арман Шарль Тюффэн маркиз де Ла Руэри умер.

Его похоронили в тот же день в лесу неподалеку от Гийомарэ.

Когда все было кончено, я вернулась в замок. В голове вертелась одна-единственная мысль: «Вот и все. Вот и все. Вот и все».

В своей комнате я раздвинула портьеры. Небо было затянуто низкими тучами. Шел снег, покрывая землю белым саваном. Лес плотным кольцом окружал Гийомарэ. Я смотрела в окно и, куда бы ни падал взгляд, видела только деревья. Казалось невозможным, что где-то за пределами этого замкнутого круга есть жизнь.

Голова кружилась, и я присела на постель. Руки так сильно сжимали серебряный крест (единственное, что осталось от папы), что костяшки пальцев побелели.

Внезапно абсолютно ясно я осознала, что осталась совершенно одна, что все произошедшее со мной за последнее время – не страшный сон, а жуткая реальность, что я действительно потеряла отца, лишилась дома, а сегодня похоронила крестного. Ужас одиночества накрыл меня с головой. Взгляд упал на шпагу, лежавшую на покрывале, и внезапно меня словно прорвало. Как будто подняли невидимую заслонку, и наружу хлынуло все то, что так долго копилось внутри и никак не находило выхода.

Я плакала так, как не плакала ни разу в жизни. Когда совсем не осталось сил, и я не могла даже всхлипывать, я просто лежала на постели, а слезы продолжали течь сами по себе.

В дверь уже дважды стучали. Потом кто-то вошел в комнату, постоял рядом со мной и тихо вышел.

Слез накопилось много. Я проплакала остаток дня и всю ночь. Только под утро мне удалось, наконец, забыться.

У меня больше не оставалось ни сил, ни мужества.

* * *

Уже рассвело, когда снова раздался стук, и в дверях показалась голова Гастона.

Моим единственным желанием было пролежать вот так же остаток жизни, и чтоб меня не трогали. Не тут-то было. Виконту доложили, что в нескольких лье отсюда большой отряд синих прочесывает лес.

Меньше, чем через час, тем же составом, что и пять дней назад, мы выехали из Гийомарэ.

Я снова сидела в седле. Шпага маркиза при каждом шаге билась о мою ногу. Я передвинула ее поудобнее и засмотрелась на рубин. Красный, как кровь.

В голове не было ни одной мысли. На душе – только тяжесть, апатия и полное равнодушие ко всему, что еще может со мной произойти. Я понятия не имела, куда мы едем и как долго будем ехать. Мне было все равно.

Моя маленькая лошадка, отдохнувшая и отъевшаяся за эти дни, бодро бежала вперед, следуя за лошадью виконта. Тибо держался слева и изредка бросал на меня опасливые взгляды. Сзади ехал Гастон. Замыкала кавалькаду все та же троица молодцов устрашающей наружности.

Мы ехали весь день и всю ночь, останавливаясь несколько раз на кратковременный отдых. Подозреваю, что, если бы не мое присутствие, отдых был бы еще непродолжительнее, а, может, его и вовсе не было бы.

Мне казалось, что мы ехали через лес напролом, не разбирая дороги. Во всяком случае, в неясном свете наступающего утра я никакой дороги не различала.

Внезапно Шатоден остановился, и я чуть не уткнулась ему в спину. Все замерли и некоторое время стояли, не шевелясь и не произнося ни слова. Виконт как будто прислушивался к чему-то. Наконец, убедившись, что все в порядке, он подал знак Тибо. Тот приложил руки ко рту и крикнул, подражая какой-то птице.

И тут же все пришло в движение. Я не верила своим глазам. Люди появлялись ниоткуда и отовсюду – прыгали сверху, выбирались из-под огромных корней и выползали буквально из-под земли. В считанные минуты вокруг нас собралась целая толпа настоящих голодранцев.

Большинство из них было одето в козьи шкуры, но попадались и короткие охотничьи куртки, как у виконта, и даже камзолы, расшитые позументом, обтрепанные и явно с чужого плеча.

Самое ужасное, что обувь была не у всех. Кто-то щеголял сапогами, у других были грубые башмаки с подковками или простые деревянные сабо. Но были и такие, кто переминался на снегу босыми ногами.

И что совсем уж немыслимо, среди этих людей были женщины и дети.

Виконт спешился, остальные, и я в том числе, последовали его примеру. Лошадей тотчас увели в неизвестном направлении. Я поправила шпагу и инстинктивно подалась к Гастону, а он сделал шаг ко мне. Но никто не обращал на нас внимания.

Виконта и Тибо окружили со всех сторон. Тибо что-то говорил собравшимся, выразительно жестикулируя. Шатоден стоял со скучающим видом и, похоже, не собирался кому-либо что-либо объяснять.

Кто-то потянул меня за руку. Я обернулась и увидела женщину с наброшенным на спину драным одеялом. Космы немытых и нечесаных волос закрывали ей пол-лица, и не было никакой возможности определить ее возраст. Ей могло быть двадцать, а могло быть и пятьдесят лет. Она улыбнулась мне, показав ужасные зубы, кивнула головой куда-то в сторону и снова потянула меня за руку.

Я беспомощно оглянулась на Гастона. Тот последовал, было, за нами, но женщина со смехом остановила его, сказав, что мужчинам туда нельзя. Интересно, как она поняла, что я не мужчина?

Она привела меня к низенькой хибарке, засыпанной сверху листвой, сухими ветками и снегом и выглядевшей как большой сугроб. Лишь дымок, тоненькой струйкой выходивший из небольшого отверстия, выдавал, что это все же не сугроб.

Внутри этого невероятного жилища прямо на земле были разложены сосновые и еловые ветви, на которых, закутавшись в овечьи шкуры, спали трое ребятишек. Видны были только их кудрявые затылки.

Огонь в крохотном очаге почти погас. Хозяйка сняла с огня грязный закопченный котелок и отставила его в сторону, потом поворошила угли и подложила к ним пару свежих дровишек. Затем она вытащила откуда-то из угла деревянную миску с щербатыми краями, налила в нее из котелка нечто дымящееся и протянула миску мне.

Понятия не имею, что это было. Я даже не знаю, была ли это похлебка или какой-то напиток. Я покорно выпила, не ощущая вкуса. Буквально через минуту веки стали неподъемными, тело налилось свинцовой тяжестью, и я провалилась в сон.

Следующие недели стали самыми невероятными в моей жизни. Я жила в Фужерском лесу вместе с бандой настоящих головорезов и каждый день спрашивала себя, что я здесь делаю.

Первое время я словно находилась в спячке. Если я не ела, то спала. Если не спала, то ела. Кажется, Гастон заглядывал в мою конуру удостовериться, что я все еще жива.

Из этого странного состояния полусна-полужизни меня вывела только насущная необходимость вымыться и постирать, наконец, грязную одежду.

Первое оказалось осуществить проще, чем второе. Но я справилась. Гастон замучился набирать снег в котелок и привлек к делу троих мальчишек, деливших со мной кров и стол. Этих чумазых чертенят звали «три Жана» – Жан-Мари, Жан-Мишель и самый младший Жан-Кристоф.

Я стала в этой команде четвертым Жаном.

Уговорить их вымыться мне не удалось, так же как и их мать Полетт, но грязные обноски, которые и одеждой-то назвать невозможно, я с них все же стянула и выстирала.

Ощущение чистой рубахи на теле удивительно благотворно воздействует на самочувствие человека, и во мне, наконец, стал пробуждаться интерес к происходящему вокруг. А вокруг происходило следующее.

В Фужерском лесу, так же как и в других лесах по всей Бретани, собралась масса народу, прятавшегося от новой жизни и новой власти. Люди здесь собрались странные, совсем не похожие на тех, что жили рядом со мной на побережье.

Там, у моря, жили люди жизнерадостные, любознательные, открытые всем ветрам и всему новому, что эти ветры могли принести с разных концов земли. Здешний же народ жил по принципу «Оставь меня в покое!»

У нас в Меридоре не умели читать только самые маленькие и самые старые – папа и отец Жильбер позаботились об этом. Здесь же читать умели лишь виконт и Тибо.

Эти люди хотели только одного – чтобы все осталось по-прежнему. Не потому, что им так дорого было прошлое, а потому, что их не устраивало настоящее. Постоянные рекрутские наборы, отрывавшие их от земли, все усиливавшаяся тяжесть налогов и военных поборов, изгнание и преследование дорогих их сердцу священников, отмена старых границ прежних церковных приходов – этих людей не устраивало и раздражало все, что, так или иначе, ломало привычный уклад их жизни.

Пока еще это была не война, и даже не бунт. В городах, особенно крупных, народ был более восприимчив к революционным преобразованиям, но в деревнях уже давно зрело глухое недовольство, все чаще прорывавшееся наружу в виде вооруженного сопротивления. И тогда мятежники уходили в леса целыми семьями и даже селами, скрываясь от преследования.

Невежественные, дикие, грязные, они жили в землянках и норах, прятались в чаще, иногда нападая, иногда защищаясь. Оружия у них практически не было – только косы, мотыги, дубины.

Я никак не могла понять, что среди этих людей делает такой человек, как виконт де Шатоден. Иногда мне казалось, что и он этого не понимает.

Мы почти не виделись, особенно в первые дни моего пребывания в лагере. Я осваивалась, постепенно приспосабливаясь к жизни в этом странном месте. Примерно через неделю я уже знала некоторых обитателей в лицо и по имени.

Многие из здешних жителей предпочитали называть себя не именем, а прозвищем, иногда смешным, иногда ужасным. Огромное страшилище с космами нечесаных волос, падавшими на плечи, отзывалось на «Соловья», потому что, как выяснилось, виртуозно подражало голосу этой птички. А вот историю возникновения прозвища «Вырви-глаз» или, скажем, «Живопыр» мне совсем не хотелось знать.

Наше небольшое лесное поселение (чуть меньше ста человек) жило по раз и навсегда установленному порядку – мужчины обеспечивали еду, женщины ее готовили.

Женщин было мало, примерно с десяток, и каждая с ребятишками – по двое, по трое. Дети целыми днями носились по лесу, свободные как ветер, впрочем, не убегая далеко от лагеря.

Бывало, кто-нибудь из них разбивал коленки в кровь или больно царапался о торчащие сучья. Обычно они не обращали на это внимания, но иногда все же приходилось отлавливать этих маленьких разбойников и обрабатывать их порезы и ссадины. Постепенно они, а затем и их матери, привыкли обращаться ко мне со своими болячками, по счастью не очень тяжелыми.

С мужчинами было сложнее. То ли слишком гордые, то ли слишком трусливые, они предпочитали страдать, а не лечиться. Мне приходилось очень настойчиво (и зачастую безуспешно) объяснять некоторым их них, что для облегчения их участи иногда достаточно просто помыться.

Изредка через лес проходили соединения синих, обычно крупные, и в этом случае наша деревушка словно вымирала. Не было слышно ни звука. С двух шагов невозможно было различить скрытые убежища. Люди тщательно прятались, пережидая опасность.

Иногда ночью отряд под предводительством Шатодена уходил в неизвестном направлении, а под утро возвращался поредевшим составом, но зато с оружием – карабинами, мушкетами, старинными кулевринами, а один раз даже с небольшой пушкой.

Как-то так само собой получилось, что от синяков и мозолей я перешла к ранениям. К сожалению, моего знания и умения хватало лишь на самые простые случаи, когда достаточно было просто прочистить и зашить рану.

Но иногда этого оказывалось мало. Я плакала от бессилия, когда совсем еще мальчик погибал от потери крови, а я ничем не могла ему помочь. Люди умирали у меня на глазах, а все, что я могла сделать, это только чуть-чуть облегчить их страдания перед смертью.

Самое ужасное, что я не понимала, зачем все это. Что мы делим? За что воюем друг с другом? Мне казалось, что этот кошмар должен скоро закончиться, что он просто не может дольше продолжаться.

Я ошибалась. Все только начиналось.

* * *

24-го февраля Конвент принял декрет о принудительном рекрутировании в республиканскую армию дополнительно 300 тысяч человек, и вся Бретань встала на дыбы. Так долго тлевшая бочка с порохом взорвалась, наконец.

За неделю наш небольшой лагерь вырос в несколько раз, а к середине марта насчитывал уже более тысячи человек. Сражения, большие и маленькие, происходили чуть ли не каждый день.

Ситуация начала выходить из под контроля, и даже мне было понятно, что, если роялисты хотят воспользоваться народным возмущением в своих целях, им придется договориться о каком-то взаимодействии.

Так и получилось. На 20-е марта в Гийомарэ была назначена встреча командиров, возглавлявших отряды мятежников.

* * *

Вечером 19-го марта мы должны были выехать в Гийомарэ (мы – это все та же группа, состоявшая из Шатодена и его людей во главе с неизменным Тибо и нас с Гастоном). Виконт не обсуждал это со мной, а высказал в форме приказа.

Не знаю, зачем ему это было нужно. Возможно, он полагал, что возле него я буду в большей безопасности, нежели в лагере. Может быть, он таким вот образом выполнял обещание, данное крестному перед его смертью.

Я не возражала против этой поездки. Наоборот, была рада вырваться из своего заточения хоть ненадолго.

С самого утра я занималась ранеными. Полетт и Гастон помогали мне. Кажется, Гастону нравилась эта женщина.

Примерно две недели назад, когда количество раненых резко возросло, я поняла, что не в силах справиться со всеми одна, и мне нужна помощница. Полетт идеально подходила для этой роли – толковая, расторопная. Но сначала ее нужно было отмыть.

Мне не сразу удалось уговорить ее, но зато каково было мое изумление, когда обнаружилось, что под внешностью грязной оборванки пряталась вполне симпатичная (если бы не плохие зубы) и еще не старая женщина. Я так и не узнала, сколько же ей было лет. Да это и не важно. Важно, что они с Гастоном явно симпатизировали друг другу. Полетт была вдовой, а сюда попала вслед за братом, тем самым Вырви-глазом, который одним из первых подался в лес вместе со всем своим семейством.

Закончив промывать, зашивать, смазывать и перевязывать, я отпустила своих помощников, а сама вместе с тремя Жанами пошла к ручью – мне нужно было кое-что постирать.

Мальчишки тащили корзинки с грязной одеждой, а я шла следом за ними и наслаждалась прекрасным утром.

Начинался один из тех восхитительных дней, когда вся природа только-только пробуждается от зимнего сна. Весна в этом году пришла рано, и снега уже нигде не было. Солнышко не просто светило, а начинало пригревать. Лес был полон звуков, все вокруг чирикало и посвистывало. Кое-где зеленела свежая трава, и виднелись первые цветы. В такой день просто не верится, что люди могут убивать друг друга.

От ледяной воды сводило руки, и я ожесточенно дышала на них, пытаясь согреть. Стирку я кое-как завершила, а вот полоскать и отжимать предоставила мальчишкам. И сейчас они с громкими воплями самозабвенно колотили палками по белью.

Солнце припекало все сильней. Я поудобнее устроилась на поваленном дереве и, закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам.

А ведь где-то есть мирная жизнь. Где-то люди просто живут, радуясь каждому новому дню. Перед глазами прошла череда лиц, дорогих моему сердцу. Вот милая тетушка, вот сэр Генри, вот Бетси…

Я разрешила себе, наконец, вспомнить то, что было так давно, словно в прошлой жизни. И со всей ясностью увидела синие-пресиние глаза и темные волосы, упрямо падающие на лоб. Вот черная бровь поползла вверх, и я как завороженная наблюдала за этим удивительным зрелищем. Мне так отчаянно хотелось, чтобы синие глаза улыбнулись мне, и они улыбнулись.

Какая сладкая сказка! Я знаю, что это всего лишь сон, но, Боже, как же не хочется просыпаться!

Внезапно рядом что-то хрустнуло, и я, перепугавшись до полусмерти, мгновенно пришла в себя. Рядом со мной, буквально в двух шагах, стоял виконт и с усмешкой меня разглядывал.

– Душераздирающее зрелище, – изрек он, наконец, – баронесса, отдыхающая после стирки. Вы позволите?

И не дожидаясь разрешения, он уселся на дерево рядом со мной.

От такой наглости я просто потеряла дар речи. Сердце все еще колотилось от пережитого испуга, и мне очень хотелось кое-кого придушить.

Шатоден жевал какую-то травинку и лениво щурился на солнце, напоминая большого сытого хищника. Я затравленно смотрела на него, не в силах выдавить из себя ни слова. Господи, прошло столько лет, а я все еще чувствую себя в его присутствии маленьким нелепым зверьком.

Внезапно он повернулся ко мне и уставился на меня своими серыми глазами. Боже мой, какие же они у него светлые! Как у волка.

Я однажды видела волка. Связанный, но не побежденный, он лежал и скалился. И был так страшен, что никто не осмеливался к нему подойти. Я помню, как горели его глаза.

И вот такой волк смотрел на меня сейчас. Я боялась вздохнуть. Белая повязка, которую я сама лично утром наложила на его голову, придавала ему вид пирата.

Его ранили три дня назад. Я чуть не задохнулась от ужаса, когда увидела, как его несут на руках, а эта глупая голова, беспомощно запрокинутая, вся залита кровью.

К счастью рана оказалась не опасной. Пуля просто чиркнула у виска, и всего через пару часов он пришел в себя. А к вечеру уже геройствовал, расхаживая по лагерю со своим обычным невозмутимым и высокомерным видом.

Удивительно, сколько иногда приходится прикладывать усилий, чтобы тебя заметили! А надо-то всего-навсего, чтобы мужчину хорошенько стукнули по голове.

Вот и тут произошло нечто подобное. Видимо, виконт де Шатоден очнулся и обнаружил, что, оказывается, рядом кто-то есть.

Он оторвал от меня свой взгляд и взял за руку.

– Ай-яй-яй, мозоли… Интересно, что еще могут эти нежные ручки?

Его пальцы гладили мою ладонь, и, честно признаться, это было очень приятно.

Н-да, теперь я понимаю всех этих бесчисленных Шарлотт и Генриетт, которые падали к его ногам как подкошенные.

Пришлось вырвать руку.

– Эти нежные ручки могут заштопать чью-то голову, а могут и проткнуть шпагой чей-то живот.

Он рассмеялся, и меня чрезвычайно встревожили эти низкие, рокочущие ноты в его голосе.

– Чем больше я за Вами наблюдаю, моя дорогая, тем больше Вы мне нравитесь.

Вот это да!

– П-простите, господин виконт… – я даже заикаться начала.

– Филипп, для Вас просто Филипп, моя дорогая.

Он пододвинулся поближе, медленно поднял руку и взял меня за подбородок. Я молча наблюдала за его действиями, с ужасом ощущая, что не могу пошевелиться. А когда поняла, что сейчас случится неизбежное, то просто закрыла глаза. От страха.

Сначала ничего не происходило. А потом моих губ коснулись другие губы, на удивление нежные. Поцелуй был коротким и не требовательным. Словно он боялся меня спугнуть. Пока.

Я открыла глаза и вдохнула. Он снова рассмеялся, на этот раз слегка хрипло.

– Ну, что ж, для начала более чем достаточно.

Для начала?!

Виконт спрыгнул с дерева и, не торопясь, направился в сторону лагеря. Через пару шагов он оглянулся и небрежно бросил через плечо:

– Да, кстати, мы выезжаем несколько раньше. Будьте готовы к семи часам.

Ровно в семь вечера мы выехали из лагеря и на рассвете были в Гийомарэ. Вероятно, мы ехали той же дорогой, что и почти два месяца назад, но я совершенно не узнавала мест, по которым мы проезжали.

Все изменилось чудесным образом. Снега больше не было. Кругом проглядывала молодая трава. Но главное: в воздухе пахло весной. Все вокруг оживало, и я чувствовала прилив сил, как будто я тоже, как земля, как деревья, долго-долго спала, а теперь пробуждалась от зимнего сна.

Гийомарэ был прекрасен. Гордый и величественный, он встретил нас скрипом подъемного моста. Я обрадовалась ему, как старому другу.

В комнате, которую я по привычке называла своей, уже растопили камин, и я с наслаждением вытянулась на роскошной постели. Какое блаженство! Решив, что ни за что не усну, а только минутку полежу с закрытыми глазами, я тут же заснула и проспала до самого вечера.

* * *

Спустившись вниз, я застала в зале большую и пеструю компанию. Здесь были и чрезвычайно важные особы, по виду настоящие вельможи, и духовные лица в черных сутанах, и простолюдины, державшиеся особняком и явно чувствовавшие себя не в своей тарелке.

Виконт с видом человека, которому все смертельно надоело, стоял возле невзрачного мужчины, разговаривающего с седым священником. Мужчина показался мне знакомым, и, напрягшись, я вспомнила, где его видела – в этой самой комнате, два месяца назад. Как же его звали?

– Господа, господа, прошу внимания!

Голоса начали стихать, и все взгляды обратились на говорившего. Высокий тучный мужчина в блестящем камзоле, надменно подняв голову, дождался тишины, а затем продолжил:

– Господа, позвольте мне напомнить вам, ради чего, собственно, мы собрались у нашего уважаемого друга, столь любезно предоставившего нам свой кров.

Галантный жест в сторону камина, и головы присутствующих повернулись туда же. Виконт де Шатоден коротко кивнул, ни на мгновение не утратив скучающего вида.

– События последних недель явственно показали нам, что для исполнения великой миссии, возложенной на нас провидением, нам совершенно необходимо принять решение о надлежащем руководстве нашими действиями…

– Которое вы, д’Эльбе, со свойственным вам благородством решили взять на себя, – под общий смех закончил эту витиеватую фразу мужчина, просто одетый во все черное.

Господин д’Эльбе слегка покраснел, но не смутился.

– После смерти нашего глубокоуважаемого друга и предводителя маркиза де Ла Руэри…

– Де Ла Руэри был наделен соответствующими полномочиями. А у вас, д’Эльбе, они есть? – снова перебил его мужчина в черном.

Господин д’Эльбе еще больше покраснел, но все же мужественно продолжил:

– Я полагаю, мои заслуги…

Ему не дали закончить мысль – остаток фразы потонул в дружном смехе. Господин д’Эльбе окончательно стушевался и до конца вечера больше не раскрывал рта. Инициативу перехватили другие.

Я с интересом наблюдала за происходящим – ничего похожего на военное совещание с обсуждением долгосрочной стратегии и решением ближайших тактических задач, хотя я, конечно, никогда не присутствовала на настоящих военных совещаниях.

Никто никого не слушал, да и слушать не хотел. У каждого был свой план. Если один предлагал захватить Нант и перерезать всех республиканцев, то другой считал, что начинать надо с Ренна, так как именно там больше всего сторонников Конвента. Если третий говорил, что нужно впустить во Францию англичан, и сделать это необходимо в Сен-Мало, то четвертый тут же оспаривал это решение, поскольку высадку десанта можно было произвести только на побережье возле Дола и прочее, и прочее.

Они то делили еще не захваченную добычу, то раздавали пока не заслуженные награды.

Единственное, в чем сходились все присутствующие, это совершенно безжалостное отношение как к тем, кого они собирались резать и вешать, так и к тем, чьими руками они намеревались это сделать. Шла ли речь о предполагаемом штурме какой-нибудь крепости или сражении в открытой местности – ораторы с легкостью бросались цифрами в сотни, а то и тысячи человек. Для них это были чернь, толпа, пушечное мясо, а у меня перед глазами стояли лица живых людей.

– Что Вы думаете обо всем этом? – раздался голос у меня за спиной.

Оглянувшись, я увидела виконта. Он неслышно подошел и встал позади меня.

– Это ужасно, – я не могла сдержаться. – О чем говорят эти люди?

– Пока они разглагольствуют, Шаретт, Кателино и Стоффле захватили на юге Машкуль, Шоле и Шантонне и разбили в открытом сражении более 3 тысяч республиканцев.

– Да дело даже не в том, что с такими вожаками, как эти болтуны, ни у одной армии, как бы многочисленна и хорошо вооружена она ни была, нет ни малейшего шанса на победу. Вопрос в другом: зачем все это? И зачем Вам это?

Виконт задумчиво посмотрел на меня и, не ответив, отошел в сторону.

Сбор вожаков контрреволюционного мятежа закончился ничем. Предводители поговорили и разъехались, не сумев договориться о совместных действиях. А мы вернулись в Фужерский лес.

* * *

Всю дорогу назад я думала. В голове постоянно прокручивались события последних лет, месяцев, дней. В душе нарастало чувство протеста.

Я слишком долго плыла беспомощной щепкой по волнам, которые бросали меня из стороны в сторону. Хватит! Я не знала, чего хочу для моей многострадальной родины, кроме как прекращения этого кошмара, но зато точно знала, чего не хочу для себя: я не хочу больше принимать в этом участие. Если я не могу изменить судьбу Франции, то вполне могу изменить свою судьбу.

Все, решено. Я должна вырваться из этого ада. Робер Сюркуф сейчас где-то в Индийском океане и вряд ли сможет мне помочь. Значит, я сама должна о себе позаботиться. У меня еще есть деньги. Все, что мне нужно – найти кого-то, кто отвезет меня на Джерси, а оттуда добраться до Англии. Собственно, больше мне некуда было ехать.

Конечно, может так получиться, что нанять перевозчика в Сен-Мало мне не удастся – все-таки идет война. Тогда можно попытаться договориться с капитаном какого-нибудь торгового судна – война войной, а торговлю никто не отменял.

Если же и здесь ничего не выйдет, то тогда я попробую попасть в Англию через Испанию. Правда, в этом случае мне придется пересечь всю Бретань и пол-Франции с севера на юг. Значит, я должна буду воспользоваться революционным пропуском нового образца, позволявшим беспрепятственно перемещаться из одного конца Бретани в другой. Такими пропусками снабжал мятежников бывший член Учредительного собрания, выкравший их не одну сотню. На пропуске оставалось лишь проставить имя.

Имя, имя… Какое же мне указать имя, если мое собственное никак нельзя было указывать?

Эти напряженные размышления были внезапно прерваны. Виконт поднял руку, и все остановились и замерли. Мы уже были в лесу, до лагеря оставалось каких-то полчаса езды.

Впереди, как раз в направлении нашего движения, слышались одиночные выстрелы. Они становились все реже, пока не смолкли совсем. Шатоден подал знак, и мы двинулись дальше.

Через несколько минут наш отряд выехал на открытое место, и моим глазам открылось страшное зрелище.

Небольшая поляна была усеяна телами, преимущественно в синих мундирах. По поляне ходили люди с белыми кокардами на войлочных шляпах и вязаных колпаках, методично обыскивали и раздевали убитых и добивали при этом тех, кто все еще был жив. Я смотрела во все глаза и с ужасом узнавала среди этих хладнокровных убийц тех, с кем жила бок о бок последние недели.

Я уже видела, как умирают люди. Но еще никогда не видела, как людей убивают.

Вырви-глаз поднял дубину с явным намерением размозжить череп бедняге с простреленной ногой. Невозможно передать ужас, отразившийся на лице несчастного.

Чуть не оглохнув от собственного крика, я слетела с седла и одним прыжком преодолела разделявшее нас расстояние.

– Не смей!

Я так сильно надавила на острие шпаги, что на шее головореза выступила кровь.

– Слышишь? Не смей!

От неожиданности тот растерялся и отступил.

– Да он скоро сам сдохнет. А если не сдохнет, то его все равно придется добить.

Меня буквально трясло.

– Если ты не оставишь его, то мне придется убить тебя.

Подошел Гастон и встал рядом со мной. Вырви-глаз проворчал что-то себе под нос и нехотя отошел. Виконт, не вмешиваясь, с интересом наблюдал за происходящим.

Из республиканцев в живых остались только пожилой усатый сержант с простреленной ногой и совсем молоденький солдатик с развороченной грудью. Я знала, что этот мальчик не доживет до утра, но не могла оставить его умирать на голой земле.

На наспех сделанные носилки погрузили раненых, в том числе и синих. Люди Шатодена пытались протестовать, но тот только молча глянул на них, и все возражения стихли.

За остаток пути из обрывочных фраз, долетавших до меня, я поняла, что небольшому отряду республиканцев, перевозившему провиант, в основном зерно, устроили засаду. Тем самым был нарушен прямой приказ виконта – ничего не предпринимать до его возвращения. Вероятно, синих было слишком мало, а добыча слишком соблазнительна.

Меня все еще колотило, я никак не могла успокоиться.

А что, если кто-то где-то вот так же, из-за спины, нападет на отряд, в котором будет Жером? Я представила, как дубина опускается на его голову, и меня чуть не стошнило.

– Интересно, вы действительно готовы были убить одного, чтобы защитить другого?

Не знаю, что Шатоден прочел на моем лице, но он быстро отъехал.

* * *

В лагере я первым делом занялась ранеными. С нашей стороны их было немного, и ранены они были легко. Вероятно, из-за преимущества позиции и внезапности атаки.

С синими оказалось сложнее. У сержанта было пробито бедро и поврежден какой-то крупный кровеносный сосуд. Если бы я не перетянула ему ногу еще там, на поляне, он бы уже умер от потери крови. К счастью, пуля прошла насквозь, не застряв в ноге и, главное, не задев кость. Так что, полагаю, он даже не будет хромать, когда поправится.

О том, что именно с ним будет, когда он поправится, я предпочитала сейчас не думать.

Молоденький солдатик умирал. Кровь пузырилась у него на груди, когда он хрипло дышал. Хорошо, что он был без сознания.

– Если бы его прикончили сразу, он бы сейчас не мучился, – сказала Полетт, с укором глядя на меня.

Он умер только через два часа.

Проклятая война!

Я совершенно обессилела. Причем не столько физически, сколько душевно. Чувствуя себя, как выжатый лимон, но понимая, что не смогу уснуть, я решила немного пройтись.

Сквозь ветви проглядывали лучи заходящего солнца, окрашивая все вокруг в красные тона. Очень подходит к моему настроению.

Усевшись на свое любимое дерево, я погрузилась в невеселые размышления. Отчего люди так жестоки? Зачем так упрямы? Почему никак не могут обойтись без насилия? Интересно, что чувствует Господь, внимая молитвам с обеих враждующих сторон о ниспослании победы именно им, а не их противнику?

Послышались шаги, затем дерево дрогнуло под тяжестью кого-то, усевшегося слева от меня.

Я была так измучена, что у меня даже не нашлось сил посмотреть, кто же это. Впрочем, и так было понятно.

Мы молчали какое-то время. Первой не выдержала я.

– Виконт, скажите…

– Филипп.

– …Хорошо. Филипп, скажите, для чего Вы здесь? Я наблюдала за Вами все это время. Может быть, я ошибаюсь, но я не увидела в Вас того горения, той приверженности идее, которая двигала, например, крестным. Вам ведь абсолютно чужды эти дикие люди. Но и среди тех других, которых Вы собрали у себя в замке, Вы ощущали себя чужим. Ничтожество вперемешку с жестокостью – это не Вы. Я знаю, Вы отличный солдат, но бойня ради бойни – это не Ваше. Так ответьте мне, пожалуйста, что движет Вами? Ради чего Вы здесь?

Он молчал. Тишина была почти осязаемой. Солнце уже село, и на небе появились первые звезды. День закончился, он был таким прекрасным и таким ужасным.

– Видите ли, мадемуазель, – хрипло начал он и откашлялся. – Дело в том, что значительную часть своей сознательной жизни я провел возле моего друга и близкого родственника и под его непосредственным влиянием. Я всю жизнь восхищался маркизом, хоть и не ощущал в себе тех убеждений, которым он так истово следовал. Я был с ним в Америке, где мы сражались плечом к плечу – он за идею, а я просто так, потому что был совсем молод, и потому что мне это нравилось. Когда позже, вернувшись во Францию, он с головой погрузился в мечты о переменах, о реформах, которые сделали бы его Францию еще более могущественной и прекрасной, я снова был рядом с ним, хоть и не верил в то, во что верил он. Когда же началась революция, и все пошло совсем не так, как ему хотелось, маркиз вновь с присущей ему пылкостью принялся отстаивать свои идеалы, и вновь я последовал за ним.

Шатоден замолчал. Взошедшая луна ярко освещала его задумчивое лицо. Мы впервые разговаривали вот так, серьезно и откровенно, и я с нетерпением ожидала продолжения.

– Увы, я не обладаю широтой души маркиза и чистотой его помыслов. И нет такой идеи, которая удерживала бы меня здесь, особенно после его смерти. Это, скорее, инерция. Честно говоря, я не верю, что можно силой вернуть то, что ушло безвозвратно, а главное, не считаю это нужным. Многие видели меня преемником Ла Руэри, но они ошиблись. Я и сам уже подумывал о том, чтобы выйти из игры. Но Вы подстегнули меня.

Виконт повернул ко мне лицо. В лунном свете его глаза казались темными, почти черными.

Со мной все это уже происходило, мелькнуло в голове.

– Когда маркиз попросил меня позаботиться о Вас, я не посмел отказать ему, хоть и счел это поручение обузой, полагая, что Вы камнем повисните на моей шее. Но чем дальше, тем больше я понимал, что Вы не только в состоянии позаботиться о себе сами, но и можете позаботиться о других. Вы умны, сильны, умеете держать удар. Может быть, Вы именно то, что мне нужно.

Разговор принимал неожиданный оборот. Интересно, куда он клонит?

– Возможно, мадемуазель, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что мы с Вами родственные души, а лично я, моя дорогая, в душе авантюрист.

Ого, так меня еще никто не называл! Авантюристка!

– Я люблю приключения ради приключений, но губить себя ради идеи, чуждой мне, хоть и, допускаю, высокой, я вовсе не намерен.

Ну, что ж. По крайней мере, честно.

– Я богат, у меня есть владения в Австрии, Испании и Италии. Выбирайте, где бы Вам хотелось жить. А может, Вы предпочитаете кругосветное путешествие? Вы не были в Индии?

Я смотрела на него во все глаза и не верила своим ушам.

– Погодите-погодите, я, наверно, чего-то не понимаю. Вы, что же, делаете мне предложение?

Он поднял брови и смешно наморщил нос.

– Вы так это называете? А почему бы и нет, в конце концов? Полагаю, маркиз одобрил бы наш союз.

У меня кругом шла голова.

– Но ведь Вы меня совсем не любите!

– А какое это имеет значение? Вы мне нравитесь, да и я Вам не безразличен. Не правда ли?

Надеюсь, в лунном свете не было заметно, как я покраснела.

А Шатоден обнял меня и поцеловал. На этот раз по-настоящему.

Ну, что ж. Очень убедительный аргумент. Мне было, с чем сравнивать.

– Я не жду, что Вы мне ответите немедленно, и даю Вам время на размышление. Скажем, до завтра.

С этими словами он снял меня с дерева и повел в лагерь.

* * *

Всю ночь проворочавшись на своей лежанке, я так и не смогла заснуть.

Передо мной в полный рост стояла проблема. Проблема выбора. Что мне делать?

С одной стороны, меня по-прежнему ждали в Англии. Ну, может, и не ждали, но были бы не против, если б я вернулась.

Бетси рано или поздно вышла бы замуж, и я стала бы компаньонкой тети Софии. Днем я бы разматывала ей пряжу, а по вечерам играла в шахматы с сэром Генри. Блестящая перспектива.

С другой стороны, Шатоден предложил мне весь мир. На выбор. В конце концов, я действительно не была в Индии. И в Америке я не была. Да нигде я не была! Ну и что из того, что он меня не любит? Во-первых, может, еще и полюбит. А во-вторых, не очень-то и хотелось.

Ну, не смешно ли! Еще каких-то полгода назад я бы, наверно, чуть не умерла от счастья, если бы виконт предложил мне то, что предложил сегодня. Но за эти полгода все изменилось. Его власть надо мной закончилась. Он по-прежнему мне нравился, и я никогда не смогла бы относиться к нему с безразличием. Но, вообще-то, стоило, наконец, признаться самой себе, что главным в моей жизни стал совсем другой человек.

Вот только и тут у меня все не как у людей. Счастье поманило меня на минутку и растаяло где-то за морем.

И я упорно гнала от себя всякие посторонние мысли, рисовавшие в моем воображении невозможные картины. Хватит мечтать. Пора, наконец, становиться реалисткой и смотреть правде в глаза. Вариантов только два: или в Англии, но не с ним, или не в Англии, но, опять же, не с ним.

Так какая, собственно, разница?

Жить в Англии, зная, что можешь столкнуться с ним в любой момент. Ожидая этого и боясь и шарахаясь от каждой тени. Жуткая пытка.

Жить где угодно, зная, что никогда больше не сможешь его увидеть. Никогда. Еще хуже.

Правда, тут есть один нюанс. Шансы, что в Англии я смогу выйти замуж, равны нулю. Кому нужна старая дева французского происхождения, пускай древнего, без всякого состояния? Все мое богатство – мамин жемчуг, папин крест и шпага крестного. Завидная партия!

А с виконтом у меня есть возможность создать нормальную семью. Дети. Какая разница, где жить, если есть дети и деньги?

И свой дом. Я так хочу свой дом. Пусть это будет не Меридор, но пусть это будет мой дом.

В голове пронеслось видение серого замка, обвитого зеленым плющом. Заходящее солнце пламенело в высоких окнах.

Я затрясла головой. Опять этот бред.

Так что же мне делать?

* * *

Окончательно измучившись, я поднялась ни свет, ни заря, вся разбитая.

Лагерь еще спал. Только часовые несли службу на своем посту. Один из них свесился с высокой ветки, разглядывая, кто там ходит в такую рань, и успокоился, когда я ему помахала рукой.

Раненые уже не помещались в той землянке, куда их определили первоначально. Их стало много больше, и пришлось выделить для них дополнительные помещения.

Я уже заканчивала обход, когда появилась Полетт, вся заспанная, и отругала меня за то, что я ее не разбудила.

Сержант не спал. Его глаза казались огромными на осунувшемся лице, которое еще вчера было полным и румяным. Пышные усы обвисли.

Я потрогала его лоб и посчитала пульс. Неважно. А что там с ногой? Рана выглядела устрашающей, но не опасной. Края, конечно, воспалены, но опухоль не такая уж и сильная.

– Что, хозяюшка, плохи мои дела?

Ну, что ему ответить?

– Бывало и похуже.

Закончив перевязку, я поправила ему одеяло, улыбнулась на прощание и собралась уже уходить, но он удержал меня.

– Подожди, голубушка. Посиди со мной еще немного.

Я осторожно присела рядом с ним на лежанку.

– Ты ведь мне вроде как жизнь спасла. Дважды. Как будто ты не из них. А что же ты тогда тут делаешь?

Хороший вопрос. Хотела бы я, чтобы кто-нибудь на него ответил.

– Я ведь вот чего спрашиваю. Мне-то умирать привычно, я старый солдат. Но ты-то другое дело. Тебе тут не место.

– А где же мне место? – с улыбкой спросила я.

– Да где угодно, но только не здесь. Лучше всего, конечно, с детишками дома. Ну, а уж ежели невтерпеж врачеванием заниматься, то тогда уж лучше у нас в батальоне. А то наш лекарь Лашук только кровь пускать горазд.

Я с улыбкой слушала сержанта. Вот и еще один вариант для меня.

– Еще месяца не прошло, как я говорил нашему капитану, что не нужен нам лекарь, у которого от всех болячек только два средства: кровопускание да клизма. Капитан Дюран, говорил я ему, вот попомните мои слова…

– Что?! – меня словно подбросило. – Как вы сказали? Дюран? Как его имя? Он старый?

– Какой же он старый, когда его три недели как назначили?

– Да нет же! Сколько ему лет?

– Да кто ж его знает! Он хоть и молод, наш капитан, однако молодец из молодцов. Ежели б он с нами был, мы бы ни за что в ловушку не угодили.

– А как его имя?

– Как его имя? А вот не знаю, голубушка. У солдата ведь нет имени. Наш капитан Дюран был сначала лейтенантом, а вот теперь стал капитаном. И попомни мои слова, милая: он на этом не остановится.

– Вы сказали, что его не было с вами. А где же он тогда?

– Дак начальник полубригады как раз послал его в Руффиньи по срочному делу. Вот капитан и поручил мне довести обоз до Фужера. А я, вишь, не справился. Не оправдал, так сказать…

И сержант погрузился в глубокую печаль. Мне было его искренне жаль. Но мои мысли занимало совсем другое. Могло ли быть так, что капитан Дюран и Жером – это одно и то же лицо?

Я представила, что стало бы, если б Жером был среди тех несчастных, попавших в засаду, и у меня кровь застыла в жилах. Нет, Господи, только не это!

Случилось то, чего я боялась все это время – мы с Жеромом оказались по разные стороны барьера.

Все, я так больше не могу. Пора выбираться отсюда.

Я вышла из землянки, намереваясь найти Шатодена. Однако искать его не пришлось – он шел мне на встречу. Похоже, он сладко проспал всю ночь. Во всяком случае, выглядел виконт свежим и отдохнувшим, в отличие от некоторых.

– Доброе утро, мадемуазель! Вы обдумали мое предложение?

– Да.

– Вы согласны?

– Да.

– Как вы разговорчивы сегодня! Ну, что ж, великолепно. Значит, завтрашнее сражение будет для меня последним. Нет-нет, – поправился он, – я хотел сказать, сразу после него мы уедем.

– Какое сражение? – я ничего не понимала. – Разве мы не можем уехать немедленно?

– Увы, моя дорогая. На вчерашнем сборе все же были достигнуты кое-какие договоренности. Я не могу все бросить вот так, прямо сейчас. Я должен сдержать обещание.

– Какое обещание? – я почти кричала.

– Объединить свои усилия с отрядом Котро для штурма Руффиньи. Но это будет последняя операция, даю слово.

– Руффиньи? – я почувствовала, как внутри все холодеет.

– Да, это такая маленькая деревенька в сторону Понторсона.

– Я знаю, где это. Но почему именно Руффиньи?

– Ну, во-первых, синие накопили там неплохой склад оружия и боеприпасов. А во-вторых, Руффиньи, как вам должно быть известно, находится на возвышенности, с которой отлично просматривается и простреливается вся округа. К тому же дорога, ведущая в Фужер…

Я уже не слушала. Боже мой, да что же это такое!

– Я поеду с вами.

Виконт запнулся на середине фразы.

– Не понял? Я не ослышался?

– Я поеду с вами!

На его лице появилось очень неприятное выражение.

– Не забывайте, моя дорогая, кто здесь командует.

– Черта с два! Вы не можете мне приказывать! В конце концов, мы с вами еще не женаты!

– Уж не погорячился ли я?

– Еще не поздно передумать!

И тут он рассмеялся.

– Ну и мегера! Я предвижу веселую семейную жизнь! Что ж, не вижу причин, чтоб Вам отказывать. При одном условии – не высовываться.

– Согласна, – буркнула я.

– В таком случае, если Вы готовы идти всю ночь пешком, разувшись…

И он развел руки в стороны.

* * *

Весь день до вечера Гастон уговаривал меня остаться в лагере. Я отмалчивалась. Но когда он от уговоров перешел к угрозам привязать меня к дереву, я не выдержала и рассказала ему о Жероме. Старик сразу сник.

– Деточка моя, ну ты-то чем тут можешь помочь?

– Да ничем, что самое ужасное. Но я не могу просто сидеть тут, сложа руки, зная, что там его могут убить.

– И что же теперь делать?

– Понятия не имею. Если его убьют, я застрелюсь. А если ранят – буду его лечить. А то Лашук его угробит.

Совершенно идиотский план, согласна. Но ничего лучше я придумать не смогла.

Уже стемнело, когда мы вышли из лагеря. Разуваться меня никто не заставил, да и все остальные остались обутыми. Как пояснил мне Тибо, обычно они снимали обувь, чтобы незаметно подкрасться к противнику. Но в данном случае об этом речь не шла. Пока.

Задача нашего отряда заключалась в следующем: на рассвете присоединиться к отряду Котро и совместными силами штурмовать Руффиньи.

Всю дорогу я молилась, и Гастон молился вместе со мной. Старик не отпустил меня одну. Виконт возглавлял отряд, а мы с Гастоном шли по его приказанию в арьергарде. Я не спорила.

На рассвете мы вышли к маленькой речушке, притоку Куэнона, протекавшей мимо Руффиньи. Увы, если виконт рассчитывал на внезапность атаки, то он просчитался. По мере приближения к деревушке все слышнее становились выстрелы. Штурм начался без нас.

Послышались отрывочные команды на построение. Все забегали. Шатодена я увидела один-единственный раз. Проносясь мимо, он зверски на меня посмотрел и крикнул: «Не высовывайся!»

Можно подумать, я собиралась на штурм вместе со всеми. Я и не думала геройствовать. Мы с Гастоном выбрали место, с которого вся картина была видна как на ладони, и залегли, наблюдая за сражением. Бедный старик никак не мог отдышаться.

Не знаю, каков был замысел атаковавших. Мне казалось, что с обеих сторон просто следуют хаотичные выстрелы. Через какое-то время послышались крики, и из рощи, окружавшей Руффиньи с запада, выбежали люди с белыми кокардами и бросились в сторону домов. Им наперерез кинулись солдаты в синих мундирах. Две волны столкнулись на открытой местности, отлично простреливаемой с обеих сторон.

У меня по спине поползли мурашки. Я отчаянно напрягала зрение, чтобы хоть что-то разглядеть, но напрасно – мы с Гастоном были слишком далеко. Я только видела, что уже есть раненые и, возможно, убитые как с одной, так и с другой стороны.

Первая атака была отбита. Белые отступили в лес. Синие вернулись под защиту крыш. И те, и другие прихватили с собой своих раненых товарищей, но не всех. В невысокой траве осталось лежать множество несчастных.

Солнце уже поднялось и светило вовсю. Я больше не могла отсиживаться в кустах.

– Ты куда? – Гастон попытался поймать меня за рукав, но я увернулась.

– Там остались раненые, я должна быть там.

– С ума сошла! Вернись немедленно!

Но я уже бежала туда, где в траве синели мундиры с красной выпушкой.

Знаю, что это было сплошное безумие. Но ведь в любой момент могла начаться следующая атака, значит, мне нужно было успеть до нее.

Первыми мне попались двое, и помочь я им уже не могла: волосатый мужик в жилете мехом наружу накололся на штык в тот самый момент, когда прострелил грудь солдату с белой косичкой.

Я приказала себе собраться и не тратить время и силы на эмоции. Моя задача была предельно проста. Я должна была убедиться, что среди раненых, а тем более убитых, не было Жерома.

– Чертова кукла, ты меня в могилу загонишь, – пыхтел Гастон.

Он оттащил первого раненого в рощу и вернулся с помощником, невысоким и жилистым пареньком. Вдвоем они уносили раненых, как своих, так и чужих, а я продвигалась все дальше, молясь только об одном: чтобы Жерома здесь не было.

Его и не было. Пока.

Рослый солдат лежал на спине и, улыбаясь, смотрел в небо. Он был жив, но, похоже, ничего не слышал и не чувствовал. Правый рукав намок от крови. Я вздохнула и начала распарывать плотную ткань.

В этот момент снова послышались выстрелы. Совсем рядом что-то с грохотом разорвалось, и в правую лопатку мне словно вонзили огромное раскаленное копье.

Последняя мысль, промелькнувшая в голове, пока я падала прямо на синий мундир, – хорошо, что это не Жером.

* * *

Господи, как больно!

Правую лопатку как будто жгут каленым железом. Невозможно дышать, невозможно пошевелиться. Все тело налито свинцовой тяжестью. Кровь при каждом ударе сердца с размаху бьет в висок.

Бу-бу-бу. Бу-бу-бу.

Ужасно раздражают звуки. Непонятно, то ли это в моей голове шумит, то ли снаружи. Надо попытаться открыть глаза.

Легко сказать – веки просто неподъемные. Невероятным усилием воли мне все же удается приоткрыть малюсенькую щелочку.

Вокруг темно. Только впереди какое-то светлое пятно. Это свеча. Она освещает два профиля и отбрасывает на стену огромные тени.

Два человека сидят за столом лицом к лицу и разговаривают. Мне не слышно, о чем они говорят. Только видно, как шевелятся их губы.

Бу-бу-бу. Бу-бу-бу.

Неужели нельзя погромче?

Кажется, я их знаю. Тот, который слева, со светлыми волосами, собранными в косичку – это виконт. А зовут его… Зовут его Филипп де Шатоден.

Я молодец. Идем дальше.

У того, что справа, очень знакомое лицо. Я его точно знаю. Повернись, пожалуйста!

Как по команде человек поворачивается в мою сторону.

Жером! Какой худой! И какой красивый!

Это галлюцинация. Как же я устала.

* * *

По-прежнему очень больно, и я не могу пошевелиться. Но в висках стучит слабее. А главное, перестало шуметь в ушах.

А может, я просто оглохла? Нужно посмотреть, что там, снаружи.

Снова невероятное напряжение, чтобы чуть-чуть приоткрыть глаза.

В незнакомой комнате полумрак. Если до этого было темно, а сейчас светает, значит, уже утро? Какого дня?

Все, что я вижу, – это стол с догоревшей свечой, разделяющий двоих. Они спят сидя, прислонившись к стене.

Тот, что слева, потихоньку сползает на бок, теряя равновесие. Скоро упадет.

А тот, который справа, оперся на руку и, похоже, может проспать так еще долго.

Начнем сначала.

Мужчина, который слева – это виконт. Волосы у него, обычно безупречно уложенные, совсем растрепались, и придают ему мальчишеский вид.

Тот, что спит справа – это Жером. Немыслимо, но это Жером. Он сильно похудел, и под глазами у него темные круги. Но все равно он невероятно красив, и синий мундир ему очень к лицу. Темные волосы коротко острижены, маленький смешной чубчик задорно торчит в сторону.

Если это не галлюцинация, то что тогда?

Сил нет, как хочется пить. Язык, огромный и шершавый, уже не помещается во рту. Я с трудом раздвигаю потрескавшиеся губы:

– Пить!

Это я так только подумала. На самом деле звук получился совсем другой, больше похожий на шипение.

Но Жером услышал. Подпрыгнув так, что чуть не свалился со стула, он ринулся ко мне.

– Она очнулась! Лашук, сюда! Быстро!

И разом все пришло в движение. Виконт тоже проснулся и сорвался с места. Откуда-то сбоку вынырнул человечек с оттопыренными ушами и скорбным лицом.

Кто такой Лашук?

– Ну, мышь, ты меня и напугала!

И Жером с чувством схватил меня за руку.

А-а-а-а!!! Идиот!

* * *

Какая-то мысль настойчиво скребется в моей голове.

Лашук… Лашук… Да кто это, черт возьми?

О нет, только не клизма!

* * *

Опять темно. Значит, снова ночь.

Я слышу голоса. Не «Бу-бу-бу», а именно голоса. Разговаривают двое. Мне уже не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто именно.

Они говорят обо мне. Потому что Жером часто произносит «Жанна», а Жанна – это я.

Кажется, меня ругают. Причем, очень дружно. Дуэтом.

Ну, давайте-давайте. Сироту всяк норовит обидеть.

Приближается свет. Я приоткрываю на секунду один глаз и вижу жуткую рожу с торчащими ушами. Свеча освещает ее снизу. Уйди, нечистая сила!

Хотя, какая же это нечисть! Это и есть Лашук. Надеюсь, он ко мне не прикасался!

Лекарь осторожно нащупывает мой пульс и замирает, подсчитывая. Чего считать, я и так знаю, что учащенный. Пальцы у него холодные и липкие. Бр-р.

Он подносит мне ко рту какую-то гадость. Я пытаюсь сжать губы, но ничего не выходит. Ну и мерзость!

– …Теперь придется подождать. Ее нельзя перевозить в таком состоянии.

Это виконт.

– Куда же вы направитесь?

Это Жером.

– Наверно, сначала в Испанию. Моя бабка живет в Сарагосе. Думаю, они поладят.

Противный смешок. Это Шатоден.

– Она не поедет в Испанию. Она поедет в Англию. Со мной.

А это кто?

Я распахиваю глаза так широко, что они чуть не вываливаются из орбит, но вижу только темный силуэт в дверном проеме. Свет от единственной свечи не достает до лица вошедшего. Я пытаюсь подняться, чтобы разглядеть, кто же это, но резкая боль пронзает меня насквозь. Комната вдруг начинает вращаться с бешеной скоростью, и меня затягивает в черный водоворот.

Я плыву в Англию.

Я плыву в Англию!

На море штормит. Серые тучи так низко висят над головой, что, кажется, их можно зацепить флагштоком. Нос корабля то зарывается в волны, то взмывает вверх. Когда ветер усиливается, то брызги от волн попадают мне в лицо. Красота!

Я сижу левым боком на коленях у Джека, с головой завернутая в плед. Он держит меня крепко-крепко, словно боится, что я могу снова исчезнуть. Дурачок!

Мне так хорошо, что я почти не чувствую боли.

Сержант был не прав: Лашук – настоящий лекарь, не то, что я. Он вынул из моей правой лопатки осколок и за два дня поставил меня на ноги.

Сегодня 27-марта, и я плыву в Англию. Насовсем.

За последние несколько дней столько всего приключилось, а я все пропустила. Поэтому могу рассказать обо всем только с чужих слов.

Начать с того, что, когда захват Руффиньи окончательно провалился, и отряды Котро и Шатодена рассеялись по лесу, всех раненых солдат, и меня в том числе, подобрали и перенесли в деревню. Не знаю, прихватили ли республиканцы еще кого-нибудь из раненых нападавших, и почему взяли меня. Может, потому что кто-то видел, как я перевязывала гвардейца.

Короче говоря, батальонный лекарь, тот самый Лашук, извлек из меня осколок и доложил своему капитану, что прооперировал женщину, невесть откуда взявшуюся на поле боя. Капитан Дюран, он же Жером, принял это к сведению, но не удосужился на нее взглянуть. Разве он мог предположить, что женщина, разгуливающая по полю боя в разгар сражения, это его молочная сестра?

Правда, потом он мне сказал, что такой женщиной могла быть только я. И если бы он знал, что я вернулась во Францию, то сразу бы пошел взглянуть на ту ненормальную.

Ну вот. Вечером того же дня Гастон и Шатоден, обыскавшись, нигде не нашли моего тела и сделали единственно возможный вывод: меня подобрали синие. Конечно, я могла быть уже мертва, и не стоило так беспокоиться из-за трупа, но все же виконт решил вызволить меня из плена или забрать то, что от меня осталось.

Не думаю, что он все еще хотел на мне жениться, но в память о крестном Шатоден решил довести дело до конца. Поэтому под белым флагом парламентера он заявился в Руффиньи и предложил капитану Дюрану обменять меня на того самого усатого сержанта, поправлявшегося в лагере, и остальных раненых солдат, которых Гастон с помощником унесли в лес.

На вопрос капитана, как зовут эту… м-м… даму, виконт назвал какое-то несуществующее имя, поскольку был в курсе моих взаимоотношений с новой властью. Капитан Дюран ему не поверил и решил лично посмотреть, на кого именно он собрался выменять своего сержанта.

Легко представить себе радость, охватившую капитана, когда в лежавшей без сознания раненой он признал свою сестру и любимую подругу детства.

То, что он не добил меня тут же, не сходя с места, целиком является заслугой замечательного лекаря по имени Лашук, который буквально закрыл меня своим телом.

Дальше оставалось только дождаться, когда я приду в себя и немного окрепну, чтобы передать меня в руки будущего супруга и побыстрее вывезти из страны, пока я опять во что-нибудь не ввязалась.

Но тут – начинается самое интересное! – тут на сцене появился мистер Стэнли собственной персоной.

В античных трагедиях, когда автор не знал, как свести концы с концами, развязка часто наступала вследствие вмешательства непредвиденного обстоятельства. Это называлось «Deus ex machina», так как бог, обычно все расставлявший по своим местам, появлялся на сцене при помощи механического приспособления.

Вот таким «Богом из машины» и выступил Джек.

Счастье мое невозможное!

Я потерлась щекой о его грудь, и он тут же обнял меня еще крепче.

Оказывается, он уже больше месяца находился во Франции и все это время разыскивал меня.

Сразу после нашей ссоры он уехал в Прайор-парк и метался там, как раненый зверь, терроризируя прислугу. Смысл моих последних слов, так опрометчиво вырвавшихся у меня, дошел до него не сразу. А когда дошел, мистеру Стэнли стало совсем плохо – по всему выходило, что именно мне он обязан жизнью. А это было непростительно!

Через неделю в таком состоянии его и нашел Гарри, который привез сразу три новости: мистер Хитфилд стал маркизом Данстенвилл, леди Олдерли родила близнецов, и, наконец, я уехала во Францию.

Мистер Стэнли немедленно помчался в Дувр, но испортившаяся погода продержала его в порту несколько дней, и этого хватило, чтобы окончательно потерять мой след.

Но все же знание языка, фальшивые документы, деньги и старые связи сделали свое дело. Тот человек с незапоминающейся внешностью, которого я встречала всего два раза и оба – в замке Гийомарэ, мсье Прижан, оказался резидентом английской разведки.

Вот этот самый мсье Прижан и сообщил мистеру Стэнли, что, возможно, особа, проживающая по адресу «Фужерский лес», и есть та, кого он разыскивает.

Дальнейшее было делом времени. Наняв проводника из местных жителей, мистер Стэнли прибыл в лесной лагерь и обнаружил, что опять опоздал – я отправилась принять участие в штурме Руффиньи.

Когда же, добравшись до Руффиньи, мистер Стэнли узнал, что я чуть ли не при смерти, количество желающих придушить меня немедленно, не дожидаясь полного выздоровления, возросло.

Мне бы очень хотелось рассказать романтическую историю о том, как из-за меня дрались на дуэли самые прекрасные мужчины на свете, но увы – ничего подобного не было. Мистер Стэнли просто поставил всех, и меня в том числе, перед фактом, что мы вместе с ним уезжаем в Англию.

– Удачи Вам, друг мой, и большого-большого… терпения, – сказал виконт и с чувством пожал мистеру Стэнли руку.

По-видимому, он окончательно расхотел на мне жениться.

Я молю Бога, чтобы у Жерома не возникли из-за меня неприятности. Он и так поседел за эти дни, бедняжка. Пожалуйста, Господи, лишь бы он был жив и здоров!

Я хотела взять Гастона с собой в Англию, но тот отказался. Сказал, что заберет Полетт с тремя Жанами и вернется домой, в Марсель – самое лучшее место на свете.

Возможно. Я там не была. Для меня самое лучшее место там, где дом. А дом там, где сердце.

Может, когда-нибудь, когда эта боль уйдет, и я снова обрету силу и мужество, я вернусь. Я так много оставляю во Франции, что не могу не вернуться. Но это произойдет еще не скоро.

– Кстати, Джек, а почему все же ты поехал за мной во Францию?

– Меня убедил Гарри.

– Вот как? И что же он тебе сказал?

– Всего три слова. «Джек, – сказал мне Гарри, – ты болван».

– Милый-милый Гарри, я его просто обожаю!

– Эй-эй! Ты не должна обожать Гарри! Ты должна обожать меня!

– Нет, тебя я люблю. Но все же Гарри – это что-то…

И, конечно же, он не дал мне договорить! Хотя я и не возражаю, если мне время от времени будут закрывать рот подобным образом.

* * *

Через минуту.

– Забудь о Гарри. Он пропащий человек. Он теперь маркиз, и на него объявлена настоящая охота. У Гарри нет шансов. Тем более, что миссис Дьюз тоже вышла на тропу войны.

– Эмили Дьюз? Неужели она оставила тебя в покое?

– По счастью, я перестал представлять для нее всякий интерес. Мелинда родила сразу двух наследников, так что я никогда не стану герцогом. Ты, кстати, переживешь это?

– Ну, не знаю… Наверно, все же «леди Данстенвилл» звучит лучше, нежели «миссис Стэнли». Как ты думаешь?

– Я думаю, что все же придушу тебя и выброшу за борт.

– Не порть работу гениального хирурга! Обещай, что не тронешь меня пальцем до полного выздоровления!

– Обещай, что будешь вести себя хорошо!

– А это как?

– Никаких внезапных исчезновений. Никаких дуэлей. И уж разумеется никаких скачек с препятствиями. Особенно в ближайшем будущем. И тем более во время беременности.

– ???

– А как ты хотела?!

– Джек, но я вовсе не беременна!

– Это ненадолго, любовь моя.

Я попыталась что-то сказать, но мне снова закрыли рот.

–

Август 2003 – январь 2005, июль 2008