– Нет, вы только посмотрите, что за машина! Словно специально выискивает ямку, чтобы нырнуть в неё, – интеллигентно возмущался плюгавенький Сысой Макарович со знаменитой фамилией Радищев, беспомощно озираясь по сторонам.

Его раздолбанная «шестёрка» намертво перегородила дорогу ползущему за ней транспорту. Только что пролившиеся Приморские осадки хитро сгладили ландшафтные изъяны местного автобана, заполнив до краёв ямки и ухабы. Коварная колдобина, притаившись, словно специально поджидала разнесчастного четвероногого друга Сысоя Макаровича, куда тот и сиганул.

Как ни напрягало проржавленное существо страдающим застарелой одышкой двигателем, ничего путного из этого не выходило. Яма намертво приветила заднее колесо машины и не думала с ним расставаться.

Опасливо скособочившийся облезлый бампер захлёстывало водяным потоком, нёсшимся с придорожной сопки. Покряхтев и поцарапавшись резиной о рваные края колдобины, «шестёрка» плюнула вонючей отработкой «семьдесят четвёртого» и заглохла.

– Ну, ты, в натуре, пацан, зимовать собрался в луже? – подошёл к несчастному интеллигенту здоровяк, «два на два» со стрижкой «разбегайся, зашибу».

– Да вот, провалился в ямку… – проблеял Радищев, ростом метр с кепкой.

– Канай за баранку.

– Чего? – не понял намёка несчастный Сысой Макарович.

– Садись, говорю за руль.

– Я уже пробовал. Ничего не получается. Не могу выбраться из ямы.

К машине интеллигента начали подтягиваться другие водители.

– Ты что, не слышал, что я сказал? Садись за руль, – растягивая слова, прицыкнул на несчастного «два на два».

– А, да, да, понял, – засеменил тот к передней дверке застрявшей машины.

– Заводи двигатель, – приказал здоровяк.

Глубоко вдохнув в лёгкие воздух, Сысой Макарович повернул ключ зажигания. Машина радостно залопотала, словно очнувшаяся болтушка.

– Давай, включай первую, – услышал он команду.

Едва интеллигент потянул рычаг скоростей, как его вместе с машиной приподняло, толкнуло вперёд, и все её четыре колеса оказались на твёрдом устойчивом асфальте. От радости и осознания, что наконец-то выбрался из плена, Сысой Макарович счастливо захихикал, включил правый поворотник, свернул к обочине, остановился и выскочил из машины.

Как всякий воспитанный человек он решил отблагодарить своего спасителя, словно играючи приподнявшего зад его «шестёрки» и вызволившего машину из глубокой ямы.

– Ну, чего тебе? – высунувшись из автомобиля, спросил спаситель, медленно проплывая мимо интеллигента, мотавшегося ему рукой.

– Хочу отблагодарить вас.

– Ну, давай, благодари.

– Я в том смысле, что спасибо.

– Да ладно, тебе, давай канай к своей тачке.

– Вот моя визитка, – путаясь в карманах, лепетал Сысой. – Я прошу вас позвонить мне. У меня к вам есть предложение.

– Хорошее? – «два на два» съехал на обочину и притормозив впереди «шестёрки», остановился.

– Деловое. Возможно, мы тут же сможем с вами решить мой вопрос, – лепетал Радищев, боясь, что спаситель не станет его слушать и уедет.

– Давай, квакай, только пошустрей.

– Может быть, вы согласитесь стать моим шофёром? – глядя на благодетеля, с мольбой в голосе проквакал хиленький проситель.

– Какие будут бабки?

– Нет, бабок никаких не будет, возить будете только меня одного.

Вован, так звали Сысоевого выручателя, посмотрел на того, словно на больного.

– Ты что, не догоняешь?

– Нет, мне не надо никого догонять. Мне надо просто чтобы водитель на моей машине возил меня на работу и по делам.

– На вот этой консервной банке?

– Нет, не на банке, а на моей машине, – блеял интеллигент, далёкий от современного сленга.

– Короче, тут есть твой телефон, – малый взглянул на визитку. – Я тебе брякну. Лады? – поворачивая ключ зажигания, пообещал он.

– Лады, лады, – повторял Сысой, глядя вслед удаляющейся машине, поняв «лады», как согласие благодетеля работать у него водителем.

Что побудило здоровяка Вована, далёкого от интеллигентных политесов, но, в общем-то, добродушного малого, согласиться на предложение хиленького Сысоя работать у того шофёром и телохранителем, неизвестно. Правда, последнее придумано было самим Вованом для солидности.

Малый сразу же расставил все точки над «i» по отношению к своему «хозяину». Помог ему приобрести новую тачку. Установил чёткие взаимоотношения. Самого Радищева называл не иначе как Макарычем и на «ты», в то время как Сысой интеллигентно именовал своего водителя Владимиром и только на «вы».

Во время получения «шефом» гонораров, Вован устраивался за его спиной, и едва у того оказывались деньги, как он тут же забирал всю сумму из «хозяйских» рук, отсчитывал причитающуюся ему долю, а остальные возвращал назад. При этом ещё ни разу не было, чтобы он взял лишнего.

– Макарыч, я не въезжаю, в натуре, ты на кого горбатишься? – крутя баранку, спросил как-то Вован у своего работодателя. До этого его не интересовал внутренний мир «шефа», как иногда для солидности называл он щупленького Сысоя.

– Я публицист.

– Кто? – не понял малый, впервые услышав мудрёное слово. – Ты что, из публички на шоссейку тёлок выгоняешь на распас?

Малый пообтесался маленько, работая рядом с интеллигентом, и срамного слова «бардак» решил не произносить.

– Нет, к животноводству я не имею никакого отношения. Я публицист.

– Это что такое?!

– Я пишу статьи, рецензии, публикуюсь в толстых журналах. Иногда мои публикации, как бы тебе помягче сказать, кое-кому не нравятся. Однако же кому-то они приносит ощутимые дивиденды. Вот для таких людей, в основном, я и пишу. За это они платят мне хорошие деньги. Я смог без особого ущерба для себя нанять вас на работу, приобрести вот эту новую машину и не утруждать себя сидением за баранкой. Вы меня везёте, а я в это время обдумываю тему, мысленно выстраивая публикацию. Одним словом, я – писатель.

– Типа Пушкина? – ахнул Вован. Ему ещё ни разу не приходилось вот так близко сталкиваться с живым писателем.

– Вроде того.

Откровенно говоря, малый считал писателей людьми недосягаемыми, более придуманными, нежели существующими на самом деле, или давно умершими, типа Пушкина, например, которого знал ещё со школьной скамьи, и ещё Гоголя. Тот вроде написал что-то не совсем понятное.

А тут, здравствуйте вам, вот он, живой писатель, сидит рядом, и как ни в чём не бывало разговаривает с ним. Вован усмехнулся: кому скажи, не поверят.

– Дашь почитать свою книжку? – не спуская с лица ошеломления, спросил он писателя.

– Вы не поймёте моих публикаций. Я пишу не для широкого читателя.

– Для какого читателя?

– Я пишу для специалистов.

– Всё равно интересно. Ты, Макарыч, притарань мне свою эту, ну, публикацию. Хочу почитать. Как-никак, вожу настоящего писателя, – с уважением произнёс он.

– Похвально, Владимир, что вы тянетесь к знанию.

– Чего это я?

– Интересуетесь познанием мира. Я как-нибудь возьму вас с собой на научный диспут. Пусть это будет для вас первой ступенью к расширению вашего кругозора.

– Какого такого расширения?

– Для вашего умственного развития.

– А-ааа, ну да. Это можно. Даже интересно.

– Кстати, там будут обсуждать мою статью, опубликованную в толстом журнале на тему «Роль художественного слова в современном обществе». Это, я думаю, будет вам полезно послушать.

– Ну и ну. Даёшь ты, Макарыч. Это же надо, писатель. А не подумаешь, – в восхищении лыбился Вован, крутя баранку и следя за дорогой.

Вовану не понравился базар, названный Макарычем диспутом. Гвалт стоял, кто кого перекричит. Никто никого не слушал. Из всего тарарама ему удалось заприметить длинного, словно жердь, мужика с растрёпанной шевелюрой, упорно наседавшего на уважаемого им Макарыча.

Умник, брызжа слюной, кричал: дескать, написанное Радищевым всё выдумки, дрянь, подхалимаж, левоуклонизм, и вообще подобные публикации опошляют саму суть русского народного языка.

– Макарыч, можно я ему репу начищу, чтобы заткнулся? – тихонько испросил разрешения Вован, глубоко задетый критикой творения своего умного писателя.

– Не стоит. На следующем заседании мы разнесём его графоманство, не оставив камня на камне. У него, что ни сочинение, то плагиат, – прошептал сквозь зубы тот незнакомое слово. – Если раньше он списывал у других построчно, то последнее время целые абзацы, не изменяя даже грамматических ошибок, – глядя на разошедшегося оппонента, тихонько прокомментировал мудрый Сысой.

Вован из зала заседаний вышел раньше своего шефа, оставив того беседующим с каким-то умником.

– Ты на кого батон крошишь, кучерявый? – схватил он за грудки проходившего мимо длинного, яростно нападавшего на его «шефа».

– Отстаньте от меня! Чего вам нужно?! Кто вы такой?! – отбивался тот от неизвестного.

– Заглохни, козёл, а то выключу. На кого волну гонишь, вахлак? Тебе что, надоело небо коптить, жердина?

– Владимир! Владимир! Оставьте, пожалуйста, в покое профессора! – появляясь в дверях, закричал Макарыч, кидаясь на помощь несчастному учёному.

– Идейного врага надо убивать не кулаками, а пером, – поучал своего защитника публицист, сидя рядом с Вованом на переднем сиденье, когда тот крутил баранку.

– Так бы сразу и сказал. У меня всегда с собою перо. Пырнул бы под ребро и дело с концом. Достал, блин, своим баданием. Ишь ты, не нравится ему, как написал настоящий писатель! А сам он кто?! – разошёлся защитник, до глубины души тронув Сысоя неуклюжей преданностью.

– О каком пере, Володя, вы говорите? – тревожно спросил тот.

– Как о каком? Вот об этом. – Малый наклонился к бардачку, приоткрыл его и вытащил оттуда большущий охотничий нож в кожаном чехле.

Сысой так и ахнул. По наивности этот добрейший души человек, на взгляд Радищева, едва не стал преступником.

– Пером убивать, это не значит резать человека, – терпеливо принялся объяснять парню писатель. – Пером – это значит, писать лучше него самого свои публикации, разоблачая его собственные упущения. А вот ножом – это уже преступление. В нашем писательском окружении такого не заведено. – «Хотя бывает, что и убивают», – припомнил Сысой не единичное убийство писательского брата.

– Придётся мне взяться за ваше воспитание, – успокаиваясь, сказал публицист своему заступнику. – Вас в детстве воспитывали родители? – уже с улыбкой спросил он.

– А как же! – лихо крутя баранку на вираже, весело заявил малый писателю. – Бывало мне батька голову между ног зажмёт, спустит штаны и такого ремняки всыпет, что мама не горюй, неделю чешешься, – засмеялся он.

– Это, Володя, не воспитание, а насилие над личностью.

– Над чем?

– Над вами.

– Ну, ты, Макарыч, даёшь, – весело заржал Вован. Ему до глубины душевной приятно разговаривать с этим щупленьким интеллигентом, к которому вначале вроде бы относился с некоторым пренебрежением. А когда узнал, что тот писатель, в корне изменил своё мнение о нём и зауважал до невозможности.

– На следующей неделе в «Интеллектуальном кафе» состоится обсуждение картины «Чёрный квадрат», написанный художником Малевичем.

– Где состоится, как ты говоришь: обсуждение? – не понял Вован.

– В «Интеллектуальном кафе».

– В кабаке, что ли? – разочарованно протянул малый.

Так случилось, что порок пьянства не коснулся этого здоровяка, хотя и оказавшегося с малых лет сиротой. Родители угорели, поспешив закрыть печную задвижку. Самого его спасло, что в ту ночь ночевал у бабки, батькиной матери. После гибели сына и невестки та свалилась в беспамятство, и, пролежав меньше месяца, скончалась, не приходя в сознание. Других родственников у пацана не обнаружилось. Пришла комиссия, и его, девятилетнего мальца, оттарачили в детдом.

Полетели годы сиротства: девять классов, производственное обучение на Дальзаводе, армия. Там он овладел водительским мастерством.

А когда вернулся на гражданку, узнал: родительскую хибару снесли под новострой. Добрые люди помогли выхлопотать сироте однушку, где Вован и проживает до сих пор. Не женат.

К городской банде, хотя и блатовали, не прибился. «Интеллектуальные университеты» постигал на улице. Работал на случайных подработках, пока не занёс хвост Макарычевой «шестёрке». Теперь у него постоянная работа, новая, купленная «хозяином» машина, хороший заработок, а главное, его хозяин… уму непостижимо – писатель!

– Нет, Владимир, «Интеллектуальное кафе» – это место, где собираются умные люди. Они обсуждают творение великих мастеров: художников, писателей, музыкантов, архитекторов и скульпторов.

– Чудно: кафе, а не пьют.

– Почему же? Иногда там собирается банкет, посвящённый какому-то событию. Кстати, там будет выступать диссертант по теме «Чёрного квадрата». Тебе это будет интересно.

– А кто это будет выступать?

– Диссертант. Так называют человека, написавшего углублённую работу, основанную на научных данных… тебе не стоит этим забивать голову. Одним словом, этот самый диссертант расскажет очень много интересного об этой картине.

Вован уже привык, что его окружают не обычные люди, а особые, подобные Макарычу, правда, по его мнению, много глупее него.

К «Интеллектуальному кафе» подкатили загодя. Родное Приморье разродилось очередным ливнем. У подъезда кафе резвилось разливное море, поглубже Аральского, но помельче Байкала. Вован, выскочив из машины, открыл дверку со стороны Сысоя, подхватил его под мышку, и, подобно мешку с картошкой, понёс писателя к парадному подъезду ногами вперёд. Бережно опустив «шефа» на сухие ступеньки, побежал к машине за его папкой.

Учёный народ уже толкался в зале, выискивая для себя удобные места. Председатель восседал на лобном месте – за президиумным столом, деловито шуршал бумажками, и время от времени, наклоняясь к рядом сидевшему лохматому умнику, чего-то нашёптывая тому на ухо.

Вован сразу обратил внимание на стену, где рядом с трибуной, намалёванный чёрной краской, красовался четырёхугольник. Для чего его прибили там, не стал задумываться. Решил, что заделали в стене дырку.

Наконец прозвенел колокольчик председательствующего, и в зале установилась тишина.

– Ссегодня, – начал, сильно заикаясь, председательствующий. – У ннас в госстях Моккррицын Геральд Тигранович, – неожиданно чётко произнёс заика. – Ознакоммит ннас со своей дисерсертацией на ттему: «Ччёрнный кваквадрат» Малевича в его жизни и жизни его рородни». Всстаньтете, ппожалуйста, Геральд Тттигранович, и расскажитте, как вы писписсали свою дисерсертацию?

– Мы ехали на возах… – начал диссертант.

– Осставьтете воззы. Излагайгайте, пожжжалуйсста, о кваквадрадрате, – вмешался председательствующий.

– Значит так: едем мы с родственниками на возах, – поехал диссертант, видать, не в ту сторону…

– Наччните сс того, ккак ввы начали писписписсать рработу.

– Вот я и рассказываю… Значит, едем мы с родней на возах на базар, везём картошку на продажу. В то время я только что окончил вуз, и раздумывал какую тему выбрать для диссертации.

И тут тесть моего брата говорит: а не посетить ли нам заодно картинную галерею, приобщиться, так сказать к культуре. А то мы в деревне заросли замшелостью.

Родственник, говорит он, у нас человек, имеющий некоторое отношение к культурной жизни в деревне. Работает дворником при сельском клубе. Предложение все дружно поддержали. На базаре мы быстро распродали картошку и на возах отправились в картинную галерею.

– Нельззя ли иззлагать события ппокомпактнее и кконнкретнее? – снова вмешался председательствующий. Ему надоело передвижение родственников диссертанта на возах, добирающихся до галереи.

– Говорю конкретно. На выставке я впервые увидел «Чёрный квадрат».

Публика зашевелилась и зароптала. Диссертант понял причину беспокойства учёных мужей и тут же пояснил:

– Это была лишь фотокопия в натуральную величину, – успокоил он публику.

Все с облегчением вздохнули. Никто не мог поверить, чтобы в их захудалую галерею могли привезти подлинник «Квадрата».

– Едва я увидел шедевр, – продолжал докладчик, – как для меня перестал существовать окружающий мир. Такое же впечатление произвела картина и на мою родню.

Крестная свалилась в обмороке тут же у стены. Пришлось её отпаивать самог… ну, этой… газировкой, – поправился Мокрицын. – Деверь, как только взглянул на полотно, так и остолбенел.

С трудом удалось разжать ему зубы и влить из бутылки глоток, ну… газировки. Сам я буквально прилип к полотну, съедая его глазами.

А когда опомнился и оглянулся назад, вся моя родня едва держась на ногах от ошеломления, приканчивая третью бутылку… газировки, а некоторые уже сидели на полу. Так на них подействовало волшебство картины «Чёрный квадрат».

И только мой столетний дед-будённовец спросил:

– Гералька, а кадысь нам будут казать ту картинку? – Он не понял всей прелести полотна. Ветеран вырос совершенно в другую эпоху.

Родня его за это не осудила. От полученного впечатления от шедевра всю обратную дорогу до деревни родня громко распевала патриотические песни, типа «Мы смело в бой пойдём», «По долинам и по взгорью» и другие подобные, таким образом выражая своё отношение к полотну «Чёрный квадрат».

– Пповидиммому всё это и поббудило ввас написписсать дисерсертацию на тему кваквадрата? – добивался председательствующий от диссертанта конкретики, побуждая того быстрее доехать до сути. Он видел, что собравшиеся начали проявлять некоторое нетерпение.

– Именно так и случилось. Я выбрал, как вы поняли, тему чёрного квадрата.

– Ррасскажите, ккак вы писписсали ссаму дисерсертацию?

– Нет, меня уже достал этот козёл, в натуре, со своими писписссалями, – проворчал недовольный председателем Вован. – Макарыч, может, выйти да ему репу начистить? – наклонившись к «шефу», прошептал он тому на ухо.

– Сидите тихо, – предупредил Сысой своего подопечного.

– Я поставил перед собою цель встретиться с шедевром в подлиннике, – продолжал докладчик. – Для этого я отправился в столицу.

Моя мечта осуществилась. Вот я в Москве, где каждая частичка дышит непревзойдённым шедевром. Где воздух пропитан его содержанием и значимостью. Я был совсем рядом с тем, что стало для меня и всей моей родни смыслом жизни.

Жаль, что материальные затруднения не позволили родственникам приехать в Москву, чтобы встретиться с шедевром и вкусить всё величие этого непревзойдённого произведения искусства. Они, к сожалению, остались в деревне.

– Торговать картошкой, – тихонько понасмешничал Вован.

– Всю ночь накануне встречи с моей заветной мечтой я так и не смог уснуть. Меня трясло, будто в лихорадке. Сердце готово было выскочить из груди от обуревающих меня чувств.

В ушах стоял звон. Я вынужден был встать с постели и расхаживать по гостиничному номеру, дабы унять обуреваемые меня внутренние страсти. Неужели, думал я, завтра увижу непревзойдённое творение, равного которому нет во всем мире?

– Макарыч, он что, чокнутый? – наклонившись к шефу, тихонько спросил Вован.

– Видать по всему, так. Послушаем дальше.

– И вот оно! – махнул рукой диссертант в сторону четырёхугольника, принятого Вованом за латку на стене. – То, о чём я мечтал долгими бессонными ночами, а накануне встречи с ним едва не расстался с собственной жизнью.

Я увидел его на стене музея. Подошёл к шедевру, в ушах бил набат, сердце колотилось так, что пришлось его придерживать руками, дабы оно не выскочило из меня. Вот оно, то произведение великого искусства, чего ещё ни одному художнику мира не удалось изобразить, подобного величия!

Вован, ошалевший от услышанного, вытаращив бельмаки на чёрный четырёхугольник, намалёванный на картоне, размышлял, чем эта мазня отличается от мазюканья фанеры глухим кузнецом в бабкиной деревне и прибитой им заместо сгнившей рамы в старой кузнице.

– Нет, у него точно поехала крыша, – прошептал малый.

– Меня словно кольнуло… – продолжал диссертант.

– Видать, в задницу, – пробурчал кто-то из учёных.

– Я увидел картину, и на меня тут же снизошла благодать. Тревога, одолевавшая целую неделю, куда-то отступила. Я понял: моё естество, стремившееся к встрече с великим шедевром, наконец-то нашло успокоение.

Это небольшое полотно охватило всю вселенную. Его можно созерцать бесконечно. Пластика чёрного колера наплывала благоговейной волной, внося в душу успокоение и одновременно сладостное страдание.

– Нет, это уже нонсенс, – тихо прошептал кто-то из умников.

– Небольшая кривизна одной из сторон квадрата таит в себе скрытый смысл страдания человеческой души, упрятанный под чёрным покрывалом шедевра. Картина своей темнотой отрицала бога, воспевала силу человеческого духа, звала на баррикады.

– Эка, батюшка, тебя занесло, – прокомментировал тот же голос из учёных.

– Не отрываясь от полотна, я простоял возле него целый день, пока охрана не вывела меня под руки из опустевшего музейного зала.

И в заключение скажу. Если до встречи с картиной я жил в собственном затхлом мирке невежества, то встреча с шедевром перевернула всю мою жизнь, открыв передо мной светлые необозримые просторы прекрасного и величественного изобразительного искусства.

Не прошло бесследно влияние квадрата и на мою родню. У них в корне поменялась жизнь, – продолжал полоумный, на взгляд Вована, нести ахинею.

– Вот вам примеры: свояк перестал пить самогон и перешёл на пиво, свояченица, будучи тощей, словно швабра, прибавила в весе три килограмма, деверь прекратил вести паразитический образ жизни и устроился на работу в местную кочегарку.

Тесть, имеющий начальное образование, начал писать стихи, а бесплодная золовка забеременела двойней. А у меня развилось философское восприятие эстетики.

– Чего у него там развилось? – кипел ненавистью Вован.

– Понимание красоты.

– Ты, Макарыч, издеваешься надо мной? – обиделся малый.

– Сппассибо, можжете приссесть. Ггосспода, поблагагадарим дисерсертанта зза содержжательный ддоклад, – домучил заключительную речь председательствующий. – А ссейчас ввыслушаем апаппоннетов ппо эттой теме. Прошшу госсподина Шшеллуддейкина ввыйти и ввыссказать своё мнение.

– Макарыч, линяем отсюда. Иначе пришибу козла, чтобы заглох. Меня, блин, окончательно достал этот вахлак, – гневался Вован на убогого председателя.

– Посидите немного, наберитесь терпения, скоро будет перерыв, и мы уйдём.

Всю дорогу в машине Вован, не закрывая рта, возмущённо высказывал своё мнение о работе «Интеллектуального кафе», его членах и о намарзюканном чёрной краской листе картона, который вдруг назвали картиной.

– Да я таких картин намалюю сотню! Он, что, этот докладчик, ненормальный, что ли? Или совсем посчитал всех дураками? – продолжал возмущаться малый.

Сысой Макарыч, не сдерживаясь, хохотал так, как давно этого не делал.

Публицист был полностью согласен со своим подопечным. На основе острых Вовановых замечаний у него в мозгу зрела ядовитая публицистическая статья, в которой он выставит своих оппонентов дураками, с умными лицами слушавшими полнейший бред ди-сер-сер-танта.

Радищев, втайне от всех, «Чёрный квадрат» Малевича, как впрочем, и другие его геометрические начертания, считал полнейшим шизофреническим бредом. Как и тех, кто подобную мазню относит к художественным полотнам. Однако на этот счёт он помалкивал, понимая, в каком живёт окружении.

Сысой Макарович был умным публицистом.