Проснулся я с ощущением чего-то несделанного. Вот что-то надо было сделать, а что – хоть убей, не помню. Во всём виновата моя рассеянность. Или, как говорит жена, моя бестолковость. То я полотенце после умывания не повесил на сушильник, то носки мои, причём почему-то разные, валяются совсем в неожиданном для них местах, то ключи от квартиры и машины каждое утро ищу по всем карманам и углам. Действительно, чего не хватись, ничего не найдёшь там, где всё это должно бы лежать.

– Ты обыщи свои сумки, а с ними и ящики столов, – как правило, советует Гликерия, то есть моя супруга.

Правда, зовут её вовсе не Гликерия, а Галя, но это я называю её так. Вычитал у какого-то древнего летописца, дескать, жила некогда этакая больно мудрая правительница первобытного клана – Гликерия. Так вот она только тем и занималась в этом самом клане, что всех учила уму-разуму. От этого рода, если верить Пимену, и пошёл мудрый женский род.

Я думаю, моя жена доводится этой самой Гликерии близкой родственницей. Больно уж всезнаистая моя Галина, ну просто как её древняя родня.

Но, что самое главное, моя Гликерия, то есть Галина, на самом деле всегда оказывается права: обыскав карманы, сумки и выдвижные ящики столов, я действительно обнаруживаю пропажу. Удивляюсь я терпению моей подруги. Откуда она его берёт? Видать, от того, что работа у неё специфическая. Окажись я на её месте хотя бы на один день, запросто загремел бы в психушку.

Дело в том, что моя супруга работает логопедом. Исправляет погрешности в произношении звуков или возвращает плавную речь заикам. Видать, эти их: «му – му – му» или «ы-ы-ы», выработали у неё железное терпение, пока несчастный вместо пяти слогов наконец-то «родит» одно слово.

Признаться, для Гали я и есть заика, только не словесный, а поступочный, то есть у меня надо исправлять не дефекты речи, а поступки. Правда, этот порок на мою профессиональную деятельность не распространяется. Единственным полигоном моей рассеянности является домашняя среда. Надо отдать должное: я признаю собственную ущербность и не возмущаюсь за критику.

Моя Гликерия, видя безнадёжность воспитательных потуг по отношению ко мне, плюнула на всё это, решив беречь, как говорят в таких случаях, собственное здоровье. Детей у нас пока нет, хотя мы с Гликерией живём уже третий год в счастливом браке, однако в этом вопросе дали клятвенное обещание нашим «дедам» заиметь для них не менее двух внуков.

И всё же, что следовало мне сделать? Не открывая глаз, пошарив рукой по рядом лежащей подушке, как и подозревал, жены на ней не обнаружил. Так. Надо вспомнить. Галя точно мне что-то поручала, а я, как всегда, все её наказы пропускаю мимо ушей. Была бы Галя дома, сразу напомнила бы мне, что надо сделать.

Подхватившись с раскладного дивана, который в нашей однокомнатной квартире прикидывается супружеским ложем, я кинулся на кухню. Точно! На столе лежит лист бумаги, а рядом ручка. Молодец, любимая, даже оставляя меня одного на произвол судьбы, ты незримо присутствуешь рядом, помогая своему любимому мужу.

Однако каково же было моё разочарование, когда я прочёл оставленное ею послание. В нём указывалось не забыть убрать за собой диван и сделать всё так, как мы вчера планировали. А что мы планировали? Убей, не помню. Подпись, как всегда, с поцелуями и обещанием встречи. А это значит, снова я буду выглядеть перед ней дуб дубом, если не хуже.

Что же мы вчера планировали? Хоть убей, не помню. И тут раздался телефонный звонок.

– Масик! Здравствуй, сыночек, – послышался в трубке знакомый мамин голос. Меня вообще-то зовут Марком, вернее Марком Викторовичем, а Масиком меня называет моя родительница.

Правда, Гликерия вздумала было критиковать мамино сюсюкание, апеллируя тем, что дескать такую версту под два метра называть каким-то Масиком просто неприлично. Однако получила железобетонный отпор со стороны любящей её свекрови.

Моя супружница – мудрая женщина, со свекровью спорить не стала, не из-за боязни, а из-за уважения к родительским чувствам, чем ещё больше обрела уважение у моей матери. Ещё неизвестно, как сама Гликерия, став матерью, будет называть своих собственных сопляков.

– Ты, сынок, не забыл, что сегодня Международный Женский день и мы с папой придём к вам в гости, чтобы поздравить Галочку, а заодно и ты поздравишь меня? – Словно обухом ударило меня по моей дырявой башке, и я сразу вспомнил, что сегодня восьмое Марта, что мне поручено Гликерией сходить за покупками и накрыть праздничный стол.

Именно об этом и вёлся вчера разговор, вернее, вовсе не разговор, а монолог супруги в то время как я обмирал у телевизора от предстоящего гола в ворота «Динамо». Полоумный комментатор об этом так кричал в микрофон, что казалось, вот-вот накаркает беду. Тогда я не врубался в Галинкины слова. И только после того, как услышал, что с трудом, но всё же наши вырвали победу со счётом 2:1, я повернулся к супруге, когда та уже заканчивала свои наставления:

– … в общем ты понял, где всё это купить. Главное, обрати внимание на горошек, ты его определишь по весу, это совсем нетрудно, – закончила монолог Гликерия синхронно с комментатором. – Смотри, не опозорься, к нам в гости придут твои родители. Я с утра иду в салон красоты, желаю быть белым человеком. – Повертевшись перед зеркалом, Гликерия отправилась знакомой тропой прямо на кухню.

Тогда я не придал значения словам жены, как и её поручению. И вот сейчас звонок мамочки грохнул меня колуном по черепушке, и я тут же всё вспомнил.

– Пусть твой отец поучится у тебя, своего сына, как надо вести домашнее хозяйство. Пусть ему будет стыдно, – расхваливала мама мои несуществующие таланты, со слов Гликерии.

Та постоянно рассказывает родительнице о моих мифических достоинствах, и вообще, какой я, по её мнению, замечательный хозяин в доме и её помощник. Хотя прекрасно понимал, что это не так, а вовсе наоборот, то есть никакой я не хозяин, а так себе, приложение к своей Гликерии в размере оклада следователя Прокуратуры, и даже не старшего. Однако настало время платить долги, отрабатывать аванс доверия, выданный мне женой.

Словно ошпаренный, собрал в кучу постельное бельё вместе с подушками, затолкал всё это в диванный ящик и, не позавтракав, потому как не то что минуточки, а секундочки уже не было в запасе, ринулся к двери, и, не ожидая лифта, сломя голову понёсся вниз.

Восстанавливая в памяти наказы жены, смутно всплывали её слова: «…двести грамм», то ли это относилось к горошку, то ли к чему другому. Решив, что всё же эта цифра, обозначенная Галей, вес баночки, я ринулся к торговой точке у дороги, в виде машины с будкой, притулившейся у бордюра. Там шла бойкая торговля нехитрой снедью для малоимущего населения.

Народу возле машины толкалось, словно на демонстрации. В основном это было население женского полу с редким вкраплением седеньких старичков с палочками. Взглянув на часы, понял: стоять в очереди для меня смерти подобно, как пить дать, не успею подготовиться к встрече гостей. Пренебрегая сегодняшним женским преимуществом по случаю праздника, ринулся в самую середину свалки, одинаково расталкивая пожилых льготниц и дебелых дам предпенсионного возраста.

С высоты своего роста сразу заметил вожделенный зелёный горошек в банках, выстроившихся в ряд аж в пяти разнокалиберных ёмкостях. Выбирай любую из серии. Однако Гликерия вроде бы наказала мне купить баночку с весом именно в двести грамм.

Продираясь к горошку, я узнал о себе всё, и подробно: кто я такой и какое у меня воспитание, и что я из себя представляю. Однако, отбросив в сторону фольклорное определение собственной личности со стороны пожилого электората, упорно пробивался к цели.

Заветная баночка манила и притягивала мой взор нежнейшим колером молодой весенней зелени, словно магнитом. Я перегнулся через очередь, и, протянув руку, ткнул в одну из них:

– Какой вес у этой баночки? – выкрикнул я в сторону продавщицы, колыхаясь вместе с разъярённой галдящей толпой от напора желающих заполучить заветную покупку.

– Сто восемьдесят четыре грамма, – ответила продавщица, не взглянув в мою сторону. Нет, это не подойдёт, решил я и указал на рядом стоявшую:

– А эта сколько весит? – Я был почти рядом с заветным прилавком, как вдруг мне под руку поднырнула дама неопределённого возраста, по всему видать, только что посетившая Гликерин салон красоты – на это указывала её причёска, залитая лаком с резким запахом.

На голове модницы красовалось, если можно так назвать, сооружение, смахивающее на аистиное гнездо, которое нервно вздрагивало от гневных выкриков своей хозяйки в мой адрес, и грозилось вот-вот завалиться набок.

Это надо же ухитриться заплечным, вернее, головным дел мастерам этак изуродовать эту самую голову у бедолаги. Хотелось расплакаться от жалости к несчастной за отобранные у неё деньги, мелькнула у меня «жалистая» мысль.

Дама, толкаясь к прилавку спиной, в районе моей подмышки по причине собственной малорослости, гневно изобличала моё хамство.

Теперь мне отчётливо была видна верхняя часть её причёски, представляющая собой закрученные, склеенные пряди волос на макушке почему-то с углублением посередине сооружения, отчего возникало сильное желание посадить в него птицу. Большой аист не вместился бы, а вот аистёнок запросто, мелькали в голове ненужные образы.

Но это ещё не все издевательства над несчастной, страждущей похорошеть: под мочкой уха, почему-то лишь с одной стороны, ей приклеили прядь волос на щеку в виде «а ля Кармен». Делая бедолагу не только жалкой, но и смешной. Сейчас эта самая «Кармен», приклеенная насмерть, всё же отлепилась от щеки и воинственно нацелилась в мою сторону, подобно острой пике.

– Мужчина, куда прётесь! – мне казалось, что это закричала на меня освободившаяся от щеки «Кармен», а её хозяйка, взбрыкнув задом, больно саданула меня в коленку чем-то острым, по всей видимости копытом, то есть каблуком. Не обращая внимания на даму с её пикой, я продолжал кричать продавщице, указывая на очередную баночку:

– Какой у неё вес?! – та, ругаясь с очередным покупателем, недовольным тем, что ему дали пачку макарон за двенадцать рублей, а сдачу как за девятнадцать, совершенно не реагировала на мои интересы к горошку.

– Что ты голову морочишь со своим горошком, сколько весит, сколько весит, бери любую и уходи!!! – теряя терпение, орали покупатели на меня, которых я оттеснил, как они считали от их незаконной очерёдности.

«Кармен», зацепившись за рукав моей куртки, распрямилась и стала ещё больше похожей на остро заточенный бандитский стилет, правда, в миниатюре. Теперь этот кинжал совместно со своей хозяйкой вовсю пихали меня снизу и сверху, лишая возможности обороняться.

– А эта?! Сколько весит эта?!?! – кричал я, стараясь перекричать возмущённую толпу, тыкая пальцем в сторону заветной баночки, перегнувшись через голову хозяйки «Кармен» и придавив её собою.

Я уже не обращал внимания на моральную сторону женского дня, мне нужна была заветная баночка горошка весом в двести грамм.

– Мужчина, станьте в очередь! – не взглянув в мою сторону, прокричала продавщица. На мои крики она не реагировала, по-видимому, адаптировалась к ним.

– Да что же это такое, сколько можно висеть у прилавка и загораживать весь обзор?! Мало того, что залез без очереди, так ещё вздумал копаться, как на базаре! – Теперь уже хором кричала озлобленная толпа. Все ополчились против меня.

– Я только спросить! – отбивался я.

– Всем только спросить! – в ответ орала настырная налакированная дама у меня под мышкой. Она так и не успокоилась, продолжая громче всех обзывать меня всякими гадостями.

Этим переполохом воспользовался парень где-то даже выше меня ростом, почти за два метра. Протянув руку над толпой, мимо моего плеча, тыча в лицо продавщице деньги, кричал:

– Мне пакет муки!

– Смотрите, нашёлся второй такой же! Один никак не выберет горошек, а теперь и второй лезет без очереди за мукой.

– Да я без сдачи! – не оборачиваясь к толпе, прокричал парень.

– Всем без сдачи! – орала теперь уже вся толпа, ошалевшая, как ей казалось, от подобного беспредела.

Продавщица действительно протянула нахальному парню пакет с мукой, выцарапав при этом из его ладони деньги. От такой несправедливости, то есть второго безочередника, толпа ахнула и озверела, угрожающе качнулась теперь в сторону длинного.

Того швырнуло на металлический угол кузова, с зажатым в руке вожделенным пакетом с мукой. Нежная бумажная упаковка лопнула, и мука просыпалась прямо мне на голову.

Передо мною скрылся весь белый свет, пропали банки с горошком, пропала продавщица. Воспользовавшись моей беспомощностью, ослеплённого, потерявшего ориентацию в окружающем, безжалостная толпа выбросила меня из своих рядов.

Крепко сжимая в руке целлофановый пакет, я вдруг почувствовал вокруг себя непривычную пустоту. Продрав глаза от мучного ослепления, принял решение: больше не принимать попыток выяснять вес горошка. Наскоро отряхнувшись, осмотрелся окрест и порысил в сторону Первореченского рынка. После схватки с покупательским коллективом, в кулаке у меня остались лишь крепко зажатые ручки пакета, сам же он канул в густой враждебной для меня толпе.

Несмотря на озабоченность, я стал замечать странные взгляды, бросаемые на меня прохожими, и вроде бы как шарахающихся от меня в стороны. А двое сопляков и под стать им сопливка, курившая у бордюра, откровенно уставившись на меня, ехидно процедили:

– Во даёт, чувак! Совсем офигел! – Однако я не принял этого на свой счёт, считая, что ко мне это не относится.

– Это значит – ударенный из-за угла пыльным мешком, – добавила их подружка с разноцветными клочьями на голове вместо волос.

В бакалейные лавки на поиски зелёного горошка не рискнул заглядывать. Он у меня почему-то стал вызывать стойкое отвращение. Посмотрев на часы, понял: времени уже не оставалось. Через час прибудут мои родители. Просчитав варианты, подскочил к рыбному прилавку и купил целый килограмм вкусной малосолёной жирной селёдки, совершенно, не реагируя на изумлённые глаза продавщицы, вылупленные на меня.

Расплатившись за покупку, ринулся домой. Я понимал свою никчёмность в хозяйственных делах. От этого мучился виноватостью. Единственное, что грело мне душу и вселяло надежду, то, что я, переступив порог квартиры, услышу:

– Это ты, моя рыбочка? – так называет меня моя Гликерья.

Нет, вовсе не Гликерья, а моя радость, моя любимая, а главное, моя защитница. «Я за тобой, как за стеной», – поётся в хорошей песне, и это верно. Однако, я думаю, будет более верным: «Я за женой, как за стеной».

С таким оптимистическим настроением я бодренько порысил в сторону своего дома.

Однако неожиданным сюрпризом для меня оказалось отсутствие моей Гликерьи. Вот тебе раз! Как же теперь быть? Кто меня защитит перед родителями? Кто не даст упасть в грязь позора? Я оказался совершенно беззащитен.

Вот-вот придут родители. Взглянув в прихожей на себя в зеркало, понял, что сопляки у входа на рынок злословили именно обо мне, а прохожие и продавщица таращились на меня из-за моего мучнистого вида. Из зеркала на меня смотрело существо, идентичное привидению.

Наскоро приведя себя в относительный порядок, кинулся на кухню. Отыскал большую кастрюлю. Единственное, что я умел делать хорошо, так это быстро и ловко чистить картошку. Этому я был обучен незабвенным прапорщиком во времена своей армейской службы. Многочисленные наряды на кухне не пропали даром.

Осваивать замысловатый для меня в то время вид деятельности гораздо было сподручнее, нежели современное грозное оружие. Таков уж был наш прапор. Картошку мы научились чистить отлично.

Видать, готовил он нас не к войне, а к мирной жизни. Чистка картошки был не единственным видом деятельности, которому обучил нас, воинов российской Армии, хозяйственный прапор. Мы освоили быстроту чистки и разделки селёдки, мыть полы и подметать плац перед приездом Генерала.

В чём мы не преуспели, так это в показательном пользовании оружием, доверенном нам доверчивой Родиной. Да это, собственно, от нас особенно и не требовалось. Сейчас я с благодарностью вспоминал своего военного наставника и кинулся проявлять чудеса.

С рекордной быстротой была начищена картошка и, поставив её на плиту вариться, я набросился на селёдку. Это уже не проблема. Скоро вся эта толстенькая, сочная, малосольная вкуснятина была разложена на большом блюде, украшена кружочками репчатого лука и полита подсолнечным маслом.

Кастрюля с картошкой вовсю хлопала крышкой. Не успел я расставить на столе тарелки, бокалы, разложить вилки-ложки, как моя бульба была готова. Вывалив её в большую глубокую миску, отнёс в комнату и разместил её на лобное место. Пошарив в холодильнике, отыскал зелень, которой постоянно пользуется моя Гликерия, измельчив ножом, посыпал ею дымящуюся горку.

Отойдя на некоторое расстояние от устроенного мною натюрморта, залюбовался. С самого утра у меня во рту не было ни единой росиночки. Исходящая паром рассыпчатая картошка, аппетитно посыпанная зеленью, жирнющая селёдочка с кольцами лука вызывали у меня такой прилив голода, что я готов было плюнуть на всё и кинуться к застолью, однако…

В это самое время в дверях раздался весёлый звонок.

Появились гости. Это были мои родители, а за их спиной, с букетом цветов, мило улыбаясь, стояла моя Гликерья, ну просто красавица. Я с ужасом вспомнил, что так и не удосужился купить цветов ни жене, ни матери. В маленькой прихожей сразу стало тесно и празднично. Толкаясь между родителями, я помогал им раздеваться, подавал тапочки, а те шутили, почему-то поздравляли меня с праздником, обнимали, целовали, словно это был мужской, а не женский день.

А когда Гликерья пригласила всех к столу, я не узнал своего сиротского натюрморта из отварной картошки с селёдкой. Весь стол был уставлен такими умопомрачительными вкуснятинами, отчего я уже было открыл рот, чтобы ахнуть от изумления и воскликнуть: когда же ты, моя славная Галиночка, всё это успела откуда-то извлечь и так красиво расставить на столе, как в это время моя мамочка, окинув восхищённым взором праздничный стол, заявила:

– Смотри, отец, и учись у своего сына, как надо готовить праздничное застолье.

– Спасибо вам за замечательного хозяйственного сына, приготовившего для всех нас такой роскошный праздничный стол, – в тон родительнице пропела моя славная Гликерья, глядя добрыми глазами на моих прослезившихся родителей от умиления за своего необыкновенного, на их взгляд, Масика.

Правда, о себе я был совершенно другого мнения. Жена, повернувшись ко мне, поцеловала меня в щёку. Притушив в себе мысли об истинной своей хозяйственной «значимости», я не сдержался, пошёл на сделку с совестью, и полетел на «Седьмое небо» от похвалы своей любимой, хотя и выглядел дурак дураком. Тут же, за столом, мысленно поклялся, что, пойдя провожать родителей, обязательно зайду в цветочный магазин и куплю жене и маме по букету.

В общем, праздник Женского Дня в нашей семье удался на славу. И всё благодаря мне, как заявила моя Гликерья.