Утром я, как обычно, вернулся с зарядки и стал одеваться. Док тоже проснулся и направился на улицу, — спал он в своём любимом тёплом охотничьем костюме, лёжа поверх спального мешка. Григорьевич ещё не успел выйти, как за его спиной раздался треск дерева, грохот, и Олег, спавший над доком, рухнул вместе с дощатым настилом на место Григорьевича, тут же провалился сквозь него и оказался сидящим на цементном полу в куче сломанных досок и матрасов вперемешку со спальниками. На шум вбежал Сабир и долго дивился случившемуся, потому что нары эти уже лет десять стоят, и никогда ничего подобного не происходило, хотя порой на верхних ярусах лежали мужики и потяжелее Олега. Больше всего радовало то, что доктор успел вовремя покинуть ложе. Я мимоходом подумал, что происшествие с нарами, видимо, сулит нам нарушение каких-то планов.

В этот день Дима собирался в районный центр, и мы с доком решили поехать с ним. Я хотел купить себе спортивную сумку и фонарик, а док истосковался по связи с внешним миром. Едва мы покидаем «зону телефонного безмолвия», как доктор принимается звонить всем друзьям, знакомым и сотрудникам. Но это ещё мелочи. Самое главное, чем больше мы удаляемся от Ранадора и приближаемся к цивилизации районного масштаба, тем чаще в перерывах между звонками начинает «оживать» тема мирового сионизма, как-то угасшая было в поместье волхва. Хорошо, что сейчас не ночное время, дорога чистая от снега, а встречных машин совсем мало, поэтому никаких последствий от «камланий» дока на иноприродную силу у нас не произошло. Так мне казалось.

В районном центре мы остановились у рынка. Дима пошёл за покупками, и мы с доком решили пройтись по ларькам и магазинчикам. Учитывая, что было седьмое января, православное христианское Рождество, базар совсем никакой, да и большая часть магазинов закрыта по случаю праздника, я решил, что мы возвратимся к «Сурфу» быстро. Так бы оно и было, если бы.

Довольно скоро обойдя скудный базарчик, мы вошли в киоск, где скучала симпатичная большеглазая девушка. Купив у неё сувениры, мы уже вышли на улицу, как вдруг доктор увидел цветочный ларёк, и его осенила мысль доставить неожиданную радость этой девушке. Доктор вообще по своей натуре очень щедр и романтичен, и любит делать людям приятные сюрпризы.

— Я куплю цветы, пусть ей станет немного радостнее в этот скучный день, — предложил док, и мы вошли в дверь под вывеской «Цветы». Лучше бы я вошёл туда один. Продавщица цветов оказалась из того разряда людей, которые считают себя верующими, но со святыми писаниями знакомы понаслышке и толком даже не знают, почему одна часть христиан празднует Рождество на тринадцать дней раньше другой. Женщина принялась поздравлять нас с праздником Рождества Христова. Я ей пояснил, что этот праздник был заимствован христианами из древних культов почитания, скажем, в Египте — Осириса 6 января, в Греции — Диониса 6 января, в Иране Митры — 25 декабря, а у нас — Коляды. Наши предки праздновали Рождество Коляды, начало нового солнечного года, после того, как закончилось зимнее солнцестояние и прекратилось удлинение ночи. Это праздник победы Светлых сил над силами Тьмы, и он соответствует 25 декабря. Празднование Рождества Христова 7 января появилось у славян после разделения христианской церкви на католиков и православных и введения нового Григорианского календаря, у которого разница со старым Юлианским составляет 13 дней.

Это была ещё одна моя грубая ошибка. Григорьевич тут же оседлал своего любимого масонского «конька». Его понесло так, что на какое-то время он забыл и о цветах, и о девушке, сосредоточившись на мысли, что «нам же историю подменили, всё совсем не так было, и Писание говорит не о том, о чём нам твердят...» В общем, остановить его уже было невозможно, тем более что женщина с величайшим интересом слушала этого респектабельного седобородого мужчину. Напоминание о цветах и девушке ничего толком не исправило, только на несколько минут отвлекло дока для вручения букета, и всё продолжилось. Минут через двадцать я побрёл к «Сурфу».

— Дима, это очень надолго, что будем делать? — сообщил я неутешительную весть.

— Плохо, нам ещё за электродами съездить, а также на овощную базу успеть, — отвечает «сталкер». Минут десять мы сидим в раздумье.

— Есть идея, я попрошу Григорьевича помочь мне в выборе сумки и фонарика, он не откажет, — решаю я и выхожу из машины.

Хитрость, хоть и с трудом, удаётся: я увлекаю дока в магазин метрах в пятидесяти от рынка. Здесь мы покупаем фонарик, и я тяну его дальше ещё метров пятьдесят, там мы выбираем сумку. Возвращаясь к машине, я все время твержу, что нам нужно спешить, что овощная база скоро закроется. Вот мы и в машине, Дима поворачивает ключ зажигания и... доктор со словами «ой, я ей забыл сказать», выскакивает из «Сурфа». Подождав немного, я снова иду увещевать дока. Бесполезно, всяческие доводы о том, что нас ждут, что ещё нужно купить продуктов, а база скоро закрывается и т.д. никакого эффекта не имеют. Загипнотизированный восхищённым вниманием цветочницы к своим пламенным речам, Григорьевич уже не в состоянии прервать сладчайший миг триумфа. Я снова возвращаюсь к «сталкеру» ни с чем. Времени уже практически нет, — или мы уезжаем немедленно, или нам уже вообще торопиться некуда. Но как мы объясним в Ранадоре всю глупость ситуации? Остаётся только одно решение — силовое. Я выхожу из «Сурфа», а Дима заводит двигатель.

В цветочном ларьке ничего не изменилось, как будто время здесь не властно: всё то же восторженное лицо женщины с широко открытыми глазами и вошедший в раж док, вдохновенно вещающий о кознях треклятого сионизма. Какие тут могут быть продукты и овощная база?

— До свидания! — грубо прерываю я идиллическую беседу. — Мы очень спешим, опаздываем! — хватаю Григорьевича за руку и тащу из ларька. Женщина второпях на толстом журнале пишет свой телефон и адрес и суёт ему вдогонку. Я упорно продолжаю тащить упирающегося доктора, причитающего заклинание «я не всё сказал», к работающему «Сурфу». Едва мы касаемся сидений, как смышленый «японец» тут же срывается с места. Некоторое время я с опаской поглядываю назад, — на площади стояла машина с двумя патрульными. Нет, нас никто не догоняет, уф, пронесло, наверное, подумали, что друзья забирают своего перебравшего товарища. А док сидит теперь такой смирный, что не верится, и когда мы перед самым закрытием подъезжаем к овощной базе, он приступает к своему второму любимому делу — разговорам по телефону. Замечательно, это надолго, мы с Димой отправляемся на базу и спокойно берём всё по списку, которым нас снабдила Галя.

На обратном пути «сталкер» легко ведёт железного коня по лесной дороге, попутно читая следы на глубоком снегу. Кажется даже, что разумный «Сурф» сам бежит по знакомой дороге, не мешая хозяину разбираться в хитросплетениях звериных следов.

— Вон, справа, косуля! — кричит Дима, указывая рукой в тайгу. Мы смотрим туда и видим большую красивую в своём испуганном изяществе косулю, которая лёгкими прыжками летит через заросли и кусты справа от машины. Мы замедляем скорость. Животное обгоняет нас.

— Сейчас она на дорогу выскочит, — предполагает Дима. В самом деле, косуля устремляется к прочищенной трактором дороге нам наперерез, ещё миг — и она побежит не по рыхлому снегу, а по твердому мерзлому покрытию. Но в последний момент чуткое животное вдруг делает великолепный огромный прыжок и, распростершись в воздухе, перелетает на левую сторону дороги. Там, где передние ноги животного должны были коснуться заснеженной земли, оказалась впадина. Косуля с размаху влетает в сугроб, кувыркается по рыхлому снегу, взбив его белыми фонтанами и, вскочив на ноги, скрывается в зарослях.

— В прошлую зиму было очень много снега, полтора-два метра, пищу таким животным, как косули и олени, добыть было трудно, многие погибли, — принялся рассказывать Дима, — обессиленные косули выходили прямо на дорогу. Вначале бежит впереди машины, потом переходит на шаг, а после и вовсе падает на снег. Тогда я выхожу, подбираю их и, положив в «Сурф» отвожу в Ранадор. Там мы их выкармливали. Одна, помню, беременная оказалась, совсем плохая была. Постепенно выходили, уже есть хорошо стала, и вдруг умерла. Сделали вскрытие, оказалось, что у неё два плода было, и один умер, видимо, она ударилась где-то животом, убегая от хищника, плод стал разлагаться, и она погибла. Дети очень плакали. Суровая была зима, — заключил «сталкер».

В Ранадоре уже не чаяли нашего возвращения, давно прошли все расчётные сроки, начало смеркаться.

— Что там опять придумал этот Дима? — Возмущалась Галя, когда мы принялись сдавать ей продукты. — Куда это он вас возил? Уже собирались отправлять «Тирано» навстречу, хотя бы до речки, где появляется связь и можно, по крайней мере, созвониться и узнать, что же с вами стряслось! — вычитавала строгая хозяйка Ранадора.

— Галя, ты не поверишь, но на этот раз Дима ни при чём, — ответил я устало. — Нас сегодня задержал совсем не он, а мировой сионизм.

— Кто? — Глаза Гали округлились от удивления, потому что до сей поры в местной тайге зверя со столь странным именем не водилось. — Это как же? — спросила она.

— А вот так, — и я начал свой рассказ, усевшись на лавку за большим столом в кухне.

— Да, — печально вздохнула Галя, после того как я поведал о наших приключениях, — жалко Григорьевича.

— Хорошо, что «Сурф» не простой автомобиль, а хозяин его — «сталкер», напитанный духом Ранадора, а то неизвестно, чем бы это взывание к сионистским духам для нас кончилось, — заключил я, припомнив наш «полёт» в сугроб на «Тирано».

— Хм, значит, будем лечить доку не только позвоночник, — задумчиво сказал волхв, который тоже слушал мой рассказ.

За ужином доктор привычно затянул песнь на больную тему, горячо клеймя сионистов во всех своих и мировых бедах.

— Когда наша группа спецназа после выполнения задания уходила по джунглям от преследования — вдруг заговорил молчавший до этого Мамаев, — я в спешке не заметил растяжки. Грохнул взрыв, — большую часть осколков принял на себя кивларовый бронежилет, лицо я каким-то чудом успел прикрыть рукой, и осколки вошли вот сюда, — Олег показал шрамы на левом предплечье и выше локтя. — Но взрывом меня отшвырнуло на несколько метров, и так садануло спиной о ствол красного дерева, что лопнули позвонки, и спинной мозг зажало в трещине. — За столом все замолчали, потому что Олег Иванович обычно не любит рассказывать о «той» своей жизни. — Ребята сразу всадили мне противошоковый укол и потащили на себе. — Мамаев помолчал, а потом, повернувшись к доку, продолжил. — Так вот, Николай Григорьевич, восемнадцать километров, по джунглям, уходя от преследования, меня тащили на своих плечах еврей и таджик. Случись с ними такое, я точно так же тащил бы их. Знаете, я за этого еврея и этого таджика любому глотку перегрызу, потому что мы делали одно дело, одну мужскую работу, они — мои боевые побратимы, как Дима, как Рома, как другие ребята. — Олег замолчал, видно было, что ему нелегко вспоминать прошлое.

— Это была Африка? — спросил я после паузы.

— Юго-Восточная Азия, — тихо ответил Мамаев.

— А что было потом? — спросил ещё кто-то.

— Я очнулся уже на катере. Потом госпиталь в Хабаровске, где пролежал девять месяцев и изгрыз от боли не одну подушку. — Олег замолчал. Молчал и доктор, явно обескураженный неожиданным поворотом в разговоре.

— Понимаете, Григорьевич, — продолжил Мамаев, после долгого молчания, — почему-то мне мировой сионизм не смог помешать, когда я решил стать боевым офицером и защищать свою родину. Он мне не помешал и после того, как я стал инвалидом, вытащить себя из недуга и стать на собственные ноги, а не на костыли. А когда я вернулся в родной город и увидел, как процветают бандитские шайки, поделив город на свои вотчины, как спивается молодёжь и разрастается наркомания, а мальчишки пополняют тюрьмы, я не стал проклинать ни сионистов, ни кого-то ещё. Я просто организовал клуб для молодёжи, где мальчишки и девчонки учились единоборствам и прыжкам с парашютом, а также умению работать с деревом и металлом. Никому не нужные мальчишки, которым уже высвечивалась дорога в эти самые шайки, руководимые уголовниками, а оттуда прямиком в тюрьму, эти ребята начали наводить порядок сначала в одном районе города, потом в другом. Затем они сами стали преподавателями и тренерами, руководителями кружков в клубе. Сейчас они приезжают ко мне, привозят своих детей, которые называют меня «дедом», и я счастлив. И ничего воспеваемый вами мировой сионизм не может нам сделать. Так почему вам он мешает, а мне и моим ребятам нет? Почему, если я хочу заниматься с ребятами, лечить людей, то я это делаю? Вы рассказывали, что у вас есть спортзалы и медицинские центры, приватизированы целые комплексы с общежитиями и учебными классами, у вас есть средства и вот такие боевые ребята, как Миша, так в чём же дело, почему вы не делаете то, что делали мы с ребятами, не имея ни денег, ни помещений?

— Наверное, проклятый сионизм не хочет поставить печать и одобрить решение Григорьевича, а без него никак, да? — съязвил прямолинейный Сергей, а потом добавил: — Я всегда думал, что человек, прежде чем браться за решение мировых проблем и всех учить, как правильно нужно жить, должен вначале наладить свою жизнь и своей семьи и показать на её примере, как быть счастливым.

— Да я вообще-то счастливый человек, — стал растерянно оправдываться доктор, — я очень счастливый человек: у меня отличная семья, дети, просто. ну, как сказать, в общем, за мир обидно, что ли..

— А я вот ещё о чём думаю, все эти «измы» во многом подобны скандальной поп-звезде, — сказал я. — Если о ней перестанут говорить, то она «погаснет», никто не пойдёт на её концерты, и она, чтоб не помереть с голоду, будет вынуждена идти мыть посуду. Пристальное внимание как раз и питает «измы» своей энергией, благодаря миллионам подобных «борцов» они-то и живы. А займутся «борцы» своим настоящим делом, для которого каждый пришёл в этот мир, тогда и мировому сионизму придётся идти «посуду мыть».

На этом разговорам о мировом сионизме был поставлен жирный крест. Больше доктор данную тему не затрагивал.