Была уже глубокая ночь, за окнами шелестел «долгоиграющий» дождик. Но Лида с Вячеславом никак не могли уснуть и лежали в постели все еще под впечатлением разговоров и мыслей, связанных с поездкой Чумакова в Брюссель.

– Получается, та ниточка, – говорил Вячеслав, – за которую потянул когда-то Степанов и которую передал мне его брат, привела к удивительным открытиям. Скажем, личность Корнея оказалась так неожиданно тесно переплетена с нашими героями: Миролюбовым, Изенбеком, Шеффелем, и какие открылись подробности их взаимоотношений!

– Да, спасибо Степанову, да и Корнею тоже. Когда он умер?

– В шестьдесят втором году, в возрасте восьмидесяти пяти лет.

– В семидесятом умер Миролюбов, в восьмидесятых – Шеффель и Скрипник. Совсем недавно ушла и фрау Миролюбова, которая знала какую-то тайну, но так и унесла ее с собой. Получается, что все, кто имели дело непосредственно с дощечками, видели их воочию, уже умерли, – вздохнула Лида. – Значит, на сегодняшний день не осталось больше ни одного свидетеля, ни одного человека, который сумел бы помочь приблизиться к разгадке….

– Есть один, и он пока жив, – тихо ответил Чумаков, – и сразу замолчал, как человек, только что сказавший лишнее.

– Кто же это такой, почему мы о нем ничего не знаем? – удивленно взглянула жена.

– Потому что это я, Лидок.

– ???

– Я видел дощечки, даже подержал их в руках, – произнес Чумаков глухим от волнения голосом.

– Кем же они найдены, когда, почему я не знала об этом? – чуть не плача от возмущения и досады, воскликнула супруга.

– Они найдены мной. В Брюсселе, – отрывисто произнес Вячеслав. Видя, что Лида от избытка чувств не в состоянии говорить, продолжил. – Я, когда ехал на вокзал, расслабился, понимая, что уже все: еду домой. Не в полную силу, конечно, сработал, ну что делать… Еду, образы текут сами собой, все-таки столько дней напряженной работы, мозг по инерции продолжает дорабатывать поставленную задачу, хотя сознание из этого процесса уже выключено, оно автоматически фиксирует названия улиц, памятники. И параллельно из подсознания всплывает то один образ, то другой, проявляются какие-то детали, фразы, строки из записей Корнея… Состояние, напоминающее полусон, полубодрствование. И, представляешь, Лидок, вдруг сама собой, легко так, возникает перед моим внутренним взором деталька, которая враз замыкает всю цепь накопленной информации в единственно верном порядке! Меня просто пронзило или, как пишут в литературных произведениях, осенило, я понял, точнее, явственно увидел, где находятся дощечки! Ну, развернул такси и полетел обратно.

– Они оказались в комнате Корнея? – нетерпеливо перебила обретшая дар речи Лида.

– Нет. Они находились… – Чумаков поднялся на локтях, зачем-то оглянулся по сторонам, а потом наклонился и прошептал жене на ухо.

– Так почему ты молчал до сих пор? Ведь это…

– Тихо, Лидочка, не торопись! Главное, что я их нашел. А схватить и везти через три границы контрабандой – глупо. Да и не в этом дело…

– А в чем, я что-то совсем не могу понять? – Лида едва сдерживалась, чтоб не заплакать.

– Понимаешь, милая, – успокаивающе поглаживая жену, продолжал Вячеслав, – я все время, пока ехал домой, раздумывал. И пришел к определенным выводам. Тексты дощечек, переписанные Миролюбовым, сейчас всем известны, их можно переводить, изучать. Можно верить или не верить в их подлинность, выдвигать доводы, версии, анализировать и сопоставлять. Они ничьи и принадлежат всем, кто духовно готов к этому. А стоит им материализоваться? Сейчас же начнется борьба и свары. Пока они не овеществлены, обладать ими может каждый, но стать единоличным владельцем, хозяином, в этой ситуации нельзя… Настоящие же дощечки представляют огромную ценность как исторические уники. А там, где присутствуют ценности, всегда начинается грязная и жестокая игра, интриги, подставы и нередко – убийства. Вспомни, сколько вокруг дощечек всплывает заинтересованных лиц. А скольких мы не знаем?! Нельзя, чтобы уники стали достоянием кого бы то ни было лично! Ведь дощьки эти, в смысле духовного культурного наследия, принадлежат славянским народам, а через них – и всему человечеству. Поэтому я думаю, что рано им быть проявленными в нашем материалистичном мире, где исторические ценности столь часто измеряются лишь деньгами.

– Но погоди, почему именно так? – Лида в волнении села в кровати, – дощечки могут быть переданы в музей, для исследований и серьезного изучения учеными!

– О чем ты говоришь, родная? Почти каждый день мы встречаем сообщения, что те или иные культурные ценности, будто по волшебству, из наших музеев и хранилищ вдруг оказываются за рубежом, в частных коллекциях, и это только те немногие случаи, которые стали предметом гласности, благодаря журналистам или телекорреспондентам, – возразил Чумаков, беря жену за руку. – Музеи сидят без копейки, им крыши не за что починить, не то чтоб обеспечить сохранность древних уник. Некоторые музеи вообще разные религиозные общины «прихватизировали». А уж христианская-то церковь как старается, чтобы ненавистные языческие, как они выражаются, письмена и не упоминались. А тут вдруг материальное подтверждение дохристианской культуры и письменности, да она все сделает для их уничтожения! – Вячеслав тоже начал волноваться. – Вспомни, что церковные фанатики сделали с Андреем. Если живого человека можно топором по голове стукнуть, то что говорить о каких-то старых досках?! – он замолчал и откинулся на подушку. Лида тоже молчала некоторое время, потом стала возражать уже спокойнее, как бы советуясь с ним.

– Ну, хорошо, Слава, насчет музеев ты меня убедил, наверное, я поступила по-женски эмоционально, но все-таки ученые, они же…

– А почему тогда не ученые, специалисты по древнеславянским языкам, а неравнодушные энтузиасты, в числе которых и мы с тобой, переводят Дощечки Изенбека? Эти ученые заработали свои должности и звания, взрастили когорту учеников на утверждении, что у славян до Кирилла и Мефодия не было письменности! А теперь они станут посыпать головы пеплом, каяться и говорить, что, мягко говоря, заблуждались? Да они не меньше церкви заинтересованы в уничтожении уник, если таковые появляются. И сейчас, в данный момент, просто из музеев, собраний и даже частных археологических коллекций тихо и бесследно исчезают уникальные предметы, скажем, с древнейшими на земле трипольскими знаками, граффити первых русских князей, тексты, писанные «чертами и резами»…

Оба замолчали. Лида уже почти успокоилась и тоже легла на подушку, потом прислонилась к плечу мужа.

– Выходит, в далеком уже для нас сорок первом году старый русский разведчик оставил «с носом» и украинских националистов, и тщеславного Миролюбова, и могущественную «Аненэрбе», – произнесла она. И, помолчав, добавила: – А теперь другой русский разведчик повторил его ход.

– Ну, какой я теперь разведчик…

– Корней к тому времени тоже не состоял на службе, а сделал это по движению души…, – задумчиво произнесла Лида.

– Знаешь, мне все не дает покоя этот знак, – Вячеслав взял с тумбочки нарисованный символ «Аненэрбе». – Перевернутое древнерусское «оу», что означает «ОУМ», то есть Высший Разум. Овал – это яйцо, а яйцо – символ Рода – Отца Вселенной. И в этой Вселенной фашисты поместили меч, попирая грубой силой перевернутую чашу Оума.

– Перевернутую чашу, – задумчиво повторила Лида, – Чашу Грааля… – Я думаю, – вдруг встрепенулась она, повернувшись к Вячеславу с озаренными светом глазами, – что именно Русь и есть та вожделенная Чаша! – и стала развивать мысль. – Русь всегда была вместилищем и источником духовного созидающего начала! В соответствии с законом Прави, она может использовать меч для защиты, но, в то же время, победить ее мечом невозможно. А немецкие фашисты решили, что сила и только сила дает им право пренебречь «гнилой моралью». Они великолепно разбирались в химии и механике, в оккультных науках и эзотерике, но пренебрегли законами Духа, которые едины для всех, ведающих и не ведающих. Именно поэтому на гербе Чашу они изобразили перевернутой и пронзенной мечом. Как и солярный знак – свастику – изобразили «противосолонь», то есть, они намеренно прибегли к силам Тьмы и забыли принцип, озвученный некогда Александром Невским: «А кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!»

– Дело в том, что мечи сейчас совсем иные, – вздохнул, прикрыв в задумчивости глаза Вячеслав. Он помолчал, видимо созерцая какой-то образ, возникший перед ним. – И на каких тонких, как паутина, конструкциях и связях до сих пор держится наш многострадальный мир, – заключил он с еще одним тяжелым вздохом.

– Ну что ты говоришь, Слава, ведь к нам притекли такие бесценные материалы, столько людей – от безвестных авторов до Галины Францевны – старались, чтобы они сохранились. Мы издадим наш перевод «Дощек Изенбека», напишем другие книги, и тогда многие поймут то же, что поняли мы, а ты вздыхаешь? – возмутилась Лида.

– Родная, я понимаю, что мы с тобой в этой цепочке и должны сделать все, чтобы древняя мудрость открылась людям, я понимаю ответственность, но я о другом, – мягко возразил Чумаков. – Человек ведь живая мыслящая субстанция Вселенной, созданная ею именно для самопознания и совершенствования. Но если в древние времена нашим предкам было необходимо разуметь окружающий Мир, чтобы элементарно выжить, то со временем эта необходимость стала не столь грубой и зримой, но, по сути, еще более важной и масштабной. Однако времени на ошибки и заблуждения, как было у предков, у нас уже нет, содержимое яйца заканчивается!

– Какого еще яйца? – удивилась Лида.

– Этот знак, – Чумаков потряс символом Аненэрбе, – подсказал образ, что наша Земля – Космическое Яйцо, вылупившись из которого, человечество должно шагнуть на Млечный Путь галактики и освоение вселенских просторов. Однако беда в том, что мы, по сути, доедаем питательные вещества планеты, ее полезные ископаемые – остатки выделенного нам «белка и желтка», но неспособны выйти из скорлупы в новый мир. Мы не овладели новыми энергиями, не развили их во благо единства людей и планеты. Напротив, мы ожесточаемся, дичаем и воюем друг с другом. Все средства воздействия на человека теперь направлены на одно – заставить его как можно больше потреблять. И чем больше ты потребляешь, тем более ты зависим, и тем меньше включаешь свои мыслительные способности. Тем, кто сейчас управляет миром, вернее, пытается управлять, а на деле просто крушит его, кажется, что контролировать не думающих людей проще и безопаснее.

– Тем более! – воскликнула Лида и тут же прикрыла рот ладошкой. – Тем более, – понизив голос, зашептала она, – возрастает роль подобных знаний, направленных на Созидание. – Смотри, какие удивительные происходят вещи. Белогвардейский офицер, по сути, мусульманин Изенбек спасает славянские дощечки. Сын и внук православных священнослужителей Миролюбов переписывает и сохраняет языческие тексты, а его супруга-католичка прилагает все возможные усилия, чтобы копии древних дощечек вернулись на родину. Белый генерал ассиролог Куренков публикует тексты в «Жар-птице». Украинский националист Скрипник разбирает архив Миролюбова. Протоиерей Стефан Ляшевский проводит историко-археологическое исследование дощечек и пишет книгу «Русь доисторическая». Совершенно разные люди принимают участие в переводе древних текстов…

– И в этом нет никакого противоречия, – подхватил Чумаков. – Такое впечатление, что дощечки удивительным образом воздействуют на людей, наделяя их своей магией, пробуждая лучшие, истинно человеческие качества и тем самым объединяя их не по религиозным или национальным признакам, а по глобальным, мировоззренческим свойствам.

– Все стремились сберечь дощечки, – продолжила Лида, – потому что они русские – по духу – люди, просто не могли поступить по-иному. И, даже не знавшая русского языка Жанна Миролюбова, бельгийская дворянка немецкого происхождения, тоже стала Хранительницей. Потому что пить из Чаши Мудрости может каждый, кто чист душою, и в ком вибрирует частота Созидания. Пригубив из нее, человек совершает великое, вне зависимости от расы или вероисповедания. – Лида сузила глаза и спросила уже нарочито лукавым голосом, – Ну, что, обучил логическому мышлению на свою голову? – и рассмеялась. А потом закончила уже серьезно, – Знаешь, Слава, а ведь ты прав. Я вначале просто возмутилась твоему решению, а теперь поняла, что ты сделал правильно. Ты теперь, как волхв, решаешь космические задачи.

– Мы сделали правильно, – обнимая жену, произнес Вячеслав. – Я потрясен и восхищен твоими выводами. И если я волхв, то ты моя замечательная волхвиня, ведунья, кудесница, – добавил он, целуя Лиду в сверкающие вдохновением глаза. – Замечательная! – воскликнул он, обращаясь к невидимым звездам.

– Тс-с, – Лида сжала пальцы мужа, который, увлекшись, заговорил слишком громко.

Встав с постели, она тихонько подошла к детской кроватке и поправила одеяльце. Затем погладила по головке, успокаивая сон малыша, который начал ворочаться. Заглянула в соседнюю комнату.

– Хватит уже разговаривать, а то детей разбудим! – прошептала, ворочаясь на цыпочках.

– Ничего, они спят, как пшеницу продавши, – пробормотал Вячеслав, поворачиваясь на бок.

Дождь прекратился, на улице чуть просветлело из-за разошедшихся туч. Все вокруг блестело, словно покрытое глянцевым одеянием. В комнате с открытым окном царило безмолвие глубоких и, наверное, счастливых снов.

Увидев, что земля насытилась влагой, Сварог перестал оглаживать бороду и, удостоверившись, что в Яви и Нави все идет по неизменным законам Прави, отправился спать в свои чертоги. А вскоре Велес погнал золотые стада по синей небесной степи, и тихая ночь поплыла над миром, дожидаясь Червонной Зари.

Конец романа