Жизнь и судьба Евгения Гнедина — журналиста и дипломата, стойкого узника Гулага и «вечнопоселенца», новомирского автора 60-х и инакомыслящего более поздних лет — могли бы стать основой большого романа. Наш сборник — всего лишь попытка представить этого человека, собрав его основные работы и немногие «отражения» в других, тоже неординарных людях и обстоятельствах. Поэтому книга с подзаголовком «Евгений Александрович Гнедин и о нем» — не только свидетельские показания о Гулаге и репрессивном аппарате уходящей античеловечной Системы и не просто мемуары одной из ее жертв вместе с воспоминаниями об их авторе. Нашей задачей было помочь читателю узнать и понять этого человека — мужественного и обаятельного, честного и меняющегося, ясно мыслящего и сильно чувствующего. В его неповторимой индивидуальности с особой силой проступает тема, общая для всех нас и фундаментальная для России/Союза в XX веке — поиски того, что он сам неслучайно назвал «выходом из лабиринта».

С ними связаны и другие сюжеты, постоянные для Е.Гнедина во всех перипетиях его неотрывных друг от друга жизни и мысли. Краткое перечисление их может показаться традиционным и даже банальным:

· интеллигенция в России, ее место и судьбы;

· государство и Личность;

· соотношение целей и средств социальных, в том числе революционных, преобразований;

· бюрократия ХХ века, ее «лицо» и природа;

·

антифашизм идейный и массовый (тридцатых-сороковых) и антитоталитаризм нравственно-личностный, правозащитный и диссидентский (семидесятых-восьмидесятых).

И впрямь, знакомые темы — но как они нестандартно и почти интимно «озвучены» в гнединских текстах, в том числе — вошедших в эту книгу. От давно известных по самиздату мемуаров до впервые публикуемых дневников шестидесятника, писем в писательские «инстанции» и соратникам по инакомыслию, а также нескольких стихотворений из «пожизненной» лирической исповеди Евгения Александровича.

Мы сочли естественным дополнить сборник материалами, позволяющими увидеть Евгения Александровича глазами других, близких ему людей. Именно поэтому книга открывается словами Лидии Корнеевны Чуковской, прозвучавшими сразу после ухода Е.А. из жизни, а заканчивается диалогом-прощанием с ним Михаила Яковлевича Гефтера.

Основу сборника составляют три раздела. «Катастрофа и второе рождение» озаглавлен по названию рукописи мемуаров Е.А. и включает в себя их основной текст (за исключением главы «Дело о наследстве» и некоторых сокращений), а также предисловие Андрея Дмитриевича Сахарова к тамиздатовской публикации. Во второй, лагерный, вошли письма родным, воспоминания Надежды Марковны Гнединой и Льва Эммануиловича Разгона, отрывки из отклика Гнедина на первые произведения о лагерях. Третий раздел содержит писавшиеся в стол «Заметки для памяти» и «Из дневника интеллигента», показывающие, как жилось-думалось на переломе второй половины 60-х. Последовавший затем переход к «инакости» у людей гнединских биографии и склада, непростой путь к «выходу из лабиринта целей и средств» по-разному отразился в разнородных материалах этого раздела.

К сожалению, мало представлена в наследии Е.А.Гнедина основная тема его последних лет — защита прав человека и осмысление их места в современном мире. По Гнедину, она не только должна стать ядром всего сопротивления тоталитарной Системе и залогом ее грядущего реформирования или слома, но и является стержнем истории конца ХХ века. Е.А. постоянно говорил и писал о том, что отстаивание прав человека никогда не прекратится, меняясь лишь по форме и в деталях. Напомним, что это утверждалось словом и делом задолго до всяких перестроек и постперестроечных демократий.

Нам повезло — мы жили рядом и вместе с Е.А. и его работами. Пусть же и читателю будет наконец доступно хоть немного столь не «замутненного» ходом времени счастья узнавания, сопереживания и совместных размышлений.

Составители — В.М.Гефтер и М.М.Кораллов

Редактор — А.Ю.Даниэль

Слово над гробом

Если бы человек, незнакомый с Евгением Александровичем Гнединым, спросил меня: какой он? Я ответила бы так: лучезарный. Это человек, излучающий свет.

В чем тайна его улыбки, его лучезарности? Мне случалось видеть Евгения Александровича радостным и печальным, гневным, негодующим, веселым, огорченным, встревоженным, усталым, но никогда — издерганным, нервозным, выбитым из колеи. Он обладал удивительным душевным равновесием.

Конечно, обращаясь к нему за советом, мне дорого было услышать его мнение, его совет. Но дороже, важнее — побывать в круге его лучезарности. Он помогал мне обрести и самой большую устойчивость. Крепче стоять на ногах.

Вероятно то, о чем я говорю, называется внутренней гармонией. Гармония одной человеческой души вносит гармонию и в другие души. Но тут я хочу отметить ещё одну черту Евгения Александровича, как будто противоположную сказанному. Он обладал свойством, которое Герцен назвал «отвагой знания». О доблести, о жизненной отваге Евгения Александровича говорить на приходится. Она известна всем. Нет, я говорю именно о смелости мышления. Приходя к мысли, опрокидывающей прежние, казалось бы нарушающей гармонию, — он не боялся додумать её до конца, бесстрашно встретить и принять её. Такое бесстрашие мало кому присуще. Оно нарушает самый элементарный душевный комфорт, к которому люди стремятся, пожалуй ещё пуще, ещё неуклонней, чем к внешнему.

Трудная внутренняя работа не исказила энергии добра, не нарушила душевного равновесия…

Я не знаю, верен ли закон сохранения энергии в физическом мире. Но в духовном — закон сохранения энергии безусловен. Та лучезарность, то лучеиспускание, исходящее от Евгения Александровича, о котором я говорила, сохранились и сохранятся. Сейчас, когда он только что покинул нас, мы остро ощущаем боль разлуки, разрыва, боль его отсутствия. Но энергия добра не может пропасть. С каждой минутой мы будем всё яснее ощущать: «разлучение наше мнимо», наша связь с Евгением Александровичем прочна. Светом своим он никого из нас не обделил. Энергия лучезарности сохраняется.

Лидия Чуковская

Слово пpи пpощании с Е.А.Гнединым в Боткинской больнице 16.08.1983. (Аpхив семьи Гнединых).

* * *

— «Извещаем о рождении крепкого, жизнерадостного врага государства. Наш сын родился в Дрездене утром 29 ноября… И хотя он родился на немецкой земле, у него нет родины… Мальчик будет нами воспитан как боец в рядах социально-революционной армии.

Парвус и его жена»

(Из объявления в газете «Заксише арбайтер цайтунг» от 1.12.1898 г. по случаю рождения Евгения Гельфанда — Гнедина)

— «В Москве жизнь и порядок в городе, уклад и даже течение культурной духовной жизни организуется, направляется советской властью, т. е. коммунистической партией, т. е. “марксистами”, т. е. материалистами (в науке), т. е. проводниками идеи диктатуры пролетариата, т. е. сторонниками полного покорения личности государству, советскому государству… Москва диктует законы, на все налагает свою руку толпа, масса… мы встретимся в городе, где многое невозможно, если оно не угодно государству, где свободная личность часто сталкивается с волей коллектива». «Сейчас во мне происходит большая работа: я — убежденный сторонник советской власти, но я — не коммунист. Я не могу слиться с коллективом, с подавлением личности массой».

(Из писем невесте, 1920 г.)

— «По сути, выбора (пути в начале сознательной жизни) не было. Он был запрограммирован моим характером и средой, в которой я вырос. С юности я колебался между увлечением искусством и интересом к общественной деятельности. Эти колебания сохранились и после того, как весной 1920 года я совершил решающий шаг: отправился из Одессы в Москву, начав этот нелегкий в те времена исход в качестве конвоира продовольственного маршрута. Оставшись в Одессе, я не оказался бы в революционной атмосфере Москвы двадцатых годов и, может быть, и не втянулся бы целиком в жизнь советского государства. Производными от включения в государственную систему были самые противоположные события. Назову два: поездка в 1924 г. в Германию, чтобы передать советскому государству миллионное, как предполагалось, наследство А.Л.Парвуса, моего отца; арест в 1939 году, не только положивший начало тяжким испытаниям, но и ускоривший эволюцию моего мировоззрения. В процессе этой эволюции я в значительной мере вернулся к тем взглядам на жизнь, которые были у меня в ранней молодости.

…Если говорить не о внешних поворотах на жизненном пути, а о судьбоносных событиях во внутреннем мире, то в моей жизни судьбоносной была встреча с будущей женой. Конечно, личная жизнь сложна и переменчива. Но для моего душевного опыта поистине решающим было то, что я с юности убедился в оправданности возвышенного взгляда на жизнь и поверил в реальность сильных чувств. Открытия, сделанные в душевном опыте, повлияли на мое отношение к событиям во внешнем мире».

(Из интервью для самиздатского сборника «Память», 1981 год)