В гостиной букиниста Томсона

На полках лежали книги, ветхие и забытые. Рыхлая пыль хлопьями сползала вниз и повисала в воздухе, когда открывалась дверь магазина. Холодный уличный воздух налетал на застоявшийся церковный дух старинных рукописей с пожухлыми кожаными переплетами. Маленькие изящные томики, оклеенные бархатом, огромные фолианты с золочеными оттисками — книги, тяжелые, как каменные плиты, когда-то их приковывали медными цепями в хранилищах Флоренции — как попали они в этот английский магазинчик? Вероятно, их перепродали когда-то итальянские купцы, приезжая за тканями в Манчестер. Но теперь за них никто и десятой части от прежней цены не дает. Старые рыцарские романы с их благородными турнирами и дамами, играющими на лютнях, так же как и глубокие тайны английской истории, редко находят любителя в деловитом Манчестере. Антикварный магазин прогорает. И его хозяин старается сделать то немногое, что в его силах. Вот сейчас он взобрался на стремянку и пытается вытащить из кипы рассыпающихся книг «Историю Манчестера». Трудно себе представить: некогда на берегах четырех рек: Эруэлла, Медлока, Эрка и Тиба — паслись стада, а на холмах Ланкастерской равнины водилась дичь. Первое римское поселение называлось Мануциумом. Туманное небо над ним было тихо и спокойно. Его не бороздили черные полосы дыма от несчетных фабричных труб. К туману не примешивался запах гари. После дождя трава была яркой и зеленой — такой она осталась теперь только на тщательно ухоженных лужайках около светлых коттеджей в пригороде Манчестера, в одном из которых жил владелец антикварной книжной лавки Джозеф Джеймс Томсон. От деловой части города до зеленой лужайки, окружавшей маленький домик Томсонов, ходьбы полчаса. Возвращаясь домой, мистер Томсон неизменно шел той самой дорогой, которой ходили и его отец, и его дед, владевшие до него букинистическим магазином. Рукопись «История Манчестера» купил еще дед — Эбенизер Томсон. Это был похожий на мрачных диккенсовских персонажей, костлявый человек с глубоко запавшими глазами и бакенбардами. Он занимался своими делами энергично, с честолюбивым размахом и закупал не только книги, но и партии хлопка. Вскоре он прикупил к магазину маленькую типографию и наладил издательское дело. Начинал он с печатания церковных книг, и, по-видимому, это повлияло на его старшего сына, который сделался пастором. Однако после душеспасительных брошюр пошли книги более ходкие, и дело Томсонов стало процветать.

Следующие поколения букинистов оказались менее удачливыми: разросшаяся семья Джеймса Эндрью Томсона раздробила прибыль от книжной лавки на маленькие ручейки, еле-еле питавшие ответвления родословного древа Томсона. Наконец, когда лавка досталась нынешнему владельцу Джозефу, то можно было почти с уверенностью сказать, что дело заглохнет, потому что рассеянный, легковерный и добродушный Джозеф Томсон не был приспособлен к жестокому поединку с конкуренцией на крохотном рынке сбыта старинных английских книг.

…Стоя на стремянке, Томсон снял наконец с полки «Историю Манчестера» и, опираясь на ветхие перильца, спустился вниз и положил ее на конторку. Это была удивительная книга: с рисованными заставками, прелестными акварельными иллюстрациями, а ее ломкие листы были стянуты медными пряжками. Томсон осторожно провел тонким пальцем по титульному листу. Яркая картинка, изображавшая мирно пасущихся овечек, проглянула сквозь слой пыли. В ней была и наивная прелесть старой Англии, и напоминание о безыскусной природе. Отвернув угол первого листа, Томсон взглянул на цену. Цена была небольшая, но сейчас и ее никто не даст. Впрочем, человек, которого дожидался сейчас Томсон, может быть, купит эту книгу. Если, разумеется, приложить к ней свежие научные журналы из Лондона. Ведь мистера Джоуля интересует многое: он и глава Манчестерского литературно-философского общества, и владелец пивоваренного завода, а главное — великий ученый, которым может гордиться всякий, кто живет в Манчестере.

Томсон выколотил свою трубку и стал медленно набивать ее индийским табаком. В табаках он понимал толк, и вскоре аромат его трубки смешался с тонким запахом старинных книг. Лиловые кольца потянулись к потолку из резного дуба. Чуть запрокинув голову, Томсон следил за ними, вспоминая вчерашний разговор с сыном. Джо сказал, что эти кольца напоминают вихри атомов в бесконечном океане материи — в эфире. Любопытно, как можно представить, что атомы похожи на вихри дыма, если их никто в глаза не видел? Впрочем, Джо занимается совершенно бесполезным занятием: он пытается математически описать «вихри эфира», то бишь атомы. В тринадцать лет это, пожалуй, несколько самонадеянно. Лучше бы занимался делами в магазине: у него превосходная деловая сметка, он пошел в деда Эбенизера. Вот если отдать Джо в обучение практическим наукам — была бы надежда, что в их семье наступят лучшие времена…

Дверь отворилась, и в лавке появился полный человек в добротном костюме и котелке. Букинист просиял.

— Добрый день, мистер Джоуль, вы точны. К сожалению, мы редко имеем удовольствие видеть вас у себя.

— Дела, дорогой Томсон.

Джоуль снял перчатки со своих маленьких, толстых красных рук пивовара.

— Вы обещали мне «Историю Манчестера».

— И свежие номера лондонских журналов. Джоуль сел в кожаное кресло напротив конторки и полистал «Философский журнал» с последними статьями Клерка Максвелла. Выпала закладка.

— Кто у вас читает Максвелла?

Джоуль спросил с досадой и любопытством. Ему, естествоиспытателю старой школы, были чужды математические ухищрения новых физиков. Практический эксперимент, наглядное измерение — вот что вызывало в нем теплое чувство удовольствия исследователя и трудолюбца. Его собственные приборы для определения механического эквивалента теплоты напоминали заводскую мешалку и были понятны малому ребенку. А странные математические символы Максвелла, обозначающие то, что нельзя увидеть собственными глазами, напоминали ему средневековую алхимию, с ее загадочными тайнами, доступными только избранным. Наука должна быть понятна любому промышленнику — Джоуль в этом уверен.

Так кто же все-таки прочел заумные статьи Клерка Максвелла? Оказывается, юнец Джо Томсон — сын почтенного букиниста Джозефа Джеймса Томсона, который сейчас просит мистера Джоуля пожаловать на семейный обед. Его супруга Эмма, урожденная Свинделль, будет очень рада… И Джоуль соглашается.

Они выходят из магазина, нагруженные лондонскими физическими журналами и «Историей Манчестера», и идут по кривым улочкам той самой дорогой, которой возвращались домой три поколения букинистов Томсонов.

За развалившимся забором, на зеленой лужайке, примыкающей к коттеджу, идет отчаянная игра. Она называется «фут-боол» и имеет следующие правила, описанные в одной из первых спортивных книжек:

«Игроки разделяются на две партии, занимающие каждая свой город, отмечаемый чертой на земле и флагами; посредине черты ставятся ворота из жердей с перекладиной на высоте три фута от земли. Цель игры заключается в том, чтобы перекинуть мяч ударом ноги (а иногда и руками) в чужой город через ворота, принадлежащие к тому же городу. Игроки стараются этого не допустить…»

В этот самый момент нападающий одной из команд мальчишек, остервенело рвущихся к воротам, сделал совершенно непредвиденную комбинацию: вместо того чтобы повести атаку на ворота противника, он вдруг повернул мяч назад и точным, резким ударом послал его по навесной траектории к длинному верзиле в полосатых наколенниках. Верзила принял удар головой, отпасовал мяч переднему игроку, а нападающий, не дав противнику опомниться, забил короткий решающий гол во вражеские ворота.

Джоуль и его спутник остановились.

Мальчишка-нападающий снова победоносно повел мяч. Джоуль отметил его довольно хрупкое сложение, разлетающиеся светлые прямые волосы, очки. Но тут на поле произошли новые события: началась свалка у мяча; кого-то повалили, вырывая мяч. Раздался свист: голубоглазый мальчик с длинными льняными волосами, сидевший на заборе с кошкой на руках, очевидно, был судьей. Мяч снова появился у границы поля. Штрафной удар. Бил верзила в полосатых наколенниках. Тяжелый кожаный мяч, повернув свое овальное тело, пошел в сторону. Легкий вскрик: нападающий, мальчик в очках, пошатнулся, схватившись за глаза. Томсон, стоявший рядом с Джоулем, побледнел и шагнул вперед.

— Подойдем ближе, мистер Джоуль, — произнес букинист, — это мой сын.

Судья спрыгнул с забора и тоже бросился на поле.

Но тут нападающий быстро отдернул руку, взглянул на лежавшие у его ног очки и, поддав ногой мяч, снова повел его к воротам, заорав:

— Жажду крови!

— Это ваш сын? — изумленно спросил Джоуль. Томсон, слегка улыбнувшись, кивнул.

— И он же читает статьи Максвелла?

— Юношеское увлечение, мистер Джоуль… Впрочем, меня самого удивляет, как тринадцатилетний мальчишка может часами сидеть над формулами?

Между тем Джо Томсон уже стоял у забора и прикладывал к глазам фольгу, которую вынул из кармана судья-мальчик с кошкой. Он же отмотал часть бинта, которым была перевязана перебитая лапа кошки и отдал его бывшему нападающему. Сейчас его заменили запасным игроком.

— Где ты берешь свинцовую фольгу? — спросил Джо.

— Я ее сам прокатываю в мастерской отца. Она мне нужна для нового прибора.

— Вот это замечательно! Ты делаешь опыты?

— Мастерю насос.

— Как тебя зовут?

— Шерль.

Мальчик погладил свою кошку.

— А я пока занимаюсь теорией, — сказал Джо. Он внимательно смотрел одним глазом на своего нового приятеля.

— Если тебе понадобятся приборы, можешь на меня положиться. Но вообще я больше всего люблю животных. Меня здесь каждая собака знает.

— Эй, судья, не забывай дело! — крикнули с поля. Шерль полез на забор.

Мистер Томсон деликатно взял под руку Джоуля и повел его кратчайшей дорогой к дому. Еще издали он увидел приближающуюся к коттеджу высокую фигуру в темном пальто.

«Один манчестерский профессор уже у дверей дома», — с удовлетворением отметил Томсон. Букинист был доволен, что ему удалось пригласить на ужин двух уважаемых ученых: Бальфура Стюарта и Джемса Джоуля.

Когда они подошли к коттеджу с белыми ставнями, в окнах пробежал огонек от керосиновой лампы, пронесенной через комнаты, а из прихожей слышался приглушенный разговор гостей. Через несколько минут Джоуль входил в маленькую уютную гостиную, где около камина сидела седая румяная дама с гладко зачесанными волосами и, похожий на поэта, красивый человек в черной бархатной куртке. Бальфур Стюарт и хозяйка дома миссис Томсон вели беседу.

— Нет, миссис Томсон, — улыбаясь, говорил физик, — я не имею никакого отношения к угасающему королевскому семейству Стюартов. В Шотландии это самая распространенная фамилия.

Томсон подвел к своей супруге Джемса Джоуля.

— О, мистер Джоуль, как я рада! Мы все так давно мечтали увидеть вас!

Стюарт встал и поклонился.

Два манчестерских профессора, стоявших у камина букиниста Томсона, были удивительно непохожи друг на друга. Простоватый на вид, но уверенный в своей могучей силе, знаменитый Джоуль в двадцать пять лет определил механический эквивалент тепла и стал первооткрывателем закона сохранения энергии. Романтический, задумчивый Стюарт хранил про себя лучшие научные идеи и спокойно уступил первенство открытия закона излучения тел немецкому ученому Кирхгофу, хотя имел на это такие же права.

Бальфур Стюарт не стремился быть на виду и удовлетворялся общением со своими учениками в Оуэнс-колледже. Он написал «Физический букварь» для начинающих, и его имя было более знакомо детям, чем ученым. Напротив, Джоуль охотно принял почетную должность президента Манчестерского литературно-философского общества и пользовался широким научным признанием. Сам Джоуль понимал истинную значимость работ Бальфура Стюарта и полагал, что характером молодого ученого управляет не столько скромность, сколько гордость.

— Мы прервали вас на изысканиях генеалогического древа Стюартов, — сказал Джоуль, обращаясь к хозяйке. — К сожалению, я помню только историю Марии Стюарт, казненной по приказу ее двоюродной сестры, королевы Елизаветы.

— Я говорил лишь о том, что в Шотландии каждый встречный может оказаться Стюартом, — ответил молодой манчестерский профессор.

— А каждая встречная может оказаться новой претенденткой на престол? — смеясь, спросил Джоуль.

— Сегодня это было бы безумием, — возразила миссис Томсон. — Ее величество королева Виктория вот уже тридцать два года безоблачно правит Великобританией.

— Маленькая дама в сером, — сказал Бальфур Стюарт.

— А в вас, милейший Стюарт, живет еще шотландская неприязнь к английской королеве!

В дверях гостиной появились новые гости: угрюмый джентльмен с жестким выражением лица и толстый подросток. Это был владелец манчестерской паровозной фирмы «Дабл и компания» и его сын Дабл-младший.

Теперь все общество было в сборе. Разговор стал общим.

— Мистер Джоуль, я слышал, что ваше пиво успешно выдерживает конкуренцию с германским, — отметил Дабл-старший.

Джоуль, добродушно усмехаясь, грел свои толстые красные руки над камином.

— Пожалуй, у нас действительно удача: последняя партия белого пива — неплохой эксперимент.

— Вы, разумеется, шутите, мистер Джоуль, говоря о том, что ставите эксперименты по производству пива? — подхватила миссис Томсон.

— Ничуть. Я считаю, что изготовление пива не менее серьезный процесс, чем, например, излучение света нагретыми телами. — Он взглянул в сторону Стюарта, который больше всего интересовался именно этим. Но тут дверь отворилась и появился Джо Томсон с темным синяком под глазом.

— Джо! Что с тобой? Где твои очки? — воскликнула мать. — И это в тот самый день, когда у нас в гостях мистер Джоуль!

Джо Томсон' перевел взгляд с бледного, невозмутимого лица Бальфура Стюарта на одутловатое, с крупными грубыми чертами лицо Джоуля и нерешительно подошел к знаменитому ученому.

— Ничего, мой мальчик, я видел, как ты проделал великолепный бросок мяча назад, к защите, а потом — неожиданный удар по воротам. Отличный гол.

— Не совсем, мистер Джоуль, я рассчитал иначе.

— А, так был даже предварительный расчет?

— Да. Весь ход мяча от пятого игрока ко второму и потом к третьему был мною точно просчитан и по времени, и по траектории.

— Не слишком ли много математики для простых вещей, мой милый?

— Может быть, и многовато, мистер Джоуль, — согласился Джо и рассмеялся. Он откинул назад светлые волосы, открыв красивый выпуклый лоб и веселый разлет длинных бровей. Синяк под глазом его нисколько не смущал.

— Математики никогда не бывает слишком много, мистер Джоуль, — заметил Стюарт.

Вмешался и владелец паровозной фирмы.

— Говорят, мистер Джоуль, что немец Ленц сделал математический расчет к открытию, сделанному вами, и благодаря этому стал соавтором этого физического закона. Немцы любят делать расчеты к чужим открытиям; наверно, это легче, чем проводить эксперимент.

— Ленц — честный естествоиспытатель, — четко произнес Джоуль, повернувшись к Даблу, — и я горжусь тем, что историю науки украшают оба наших имени. А вас, по-видимому, беспокоит наша конкуренция с немцами не только в области пива?

Наступила пауза.

— Мистер Дабл может добавить, что и меня обошел немецкий ученый Кирхгоф, — улыбаясь, вставил Бальфур Стюарт. — Ведь только в Англии называют закон теплового излучения тел моим именем.

— Но мы вас знаем еще и как литератора, — вставила миссис Томсон.

— Вы имеете в виду единственный рассказ, напечатанный под моим именем? — переспросил Стюарт.

— Как странно! Вы говорите о нем так, как будто он только напечатан под вашим именем, а на самом деле…

— На самом деле — это не мой рассказ, ответил Стюарт. — Но он опубликован с моего согласия, — спокойно закончил он.

Наступило недоуменное молчание. Но тут хозяин дома провозгласил:

— Прошу всех к столу, и, я надеюсь, мы услышим удивительную историю мистера Стюарта.

Миссис Томсон под руку с Джоулем возглавила шествие в столовую. Внесли горячие блюда. Захлопали пробки. Начали с подогретого хереса, потом перешли к сухим винам. Разгоряченное лицо главы паровозной фирмы выражало полное удовлетворение истинно английским ужином: горячей бараниной с джином, жареными куропатками, отличной ветчиной и сливовым пудингом. Младший Дабл попытался завести разговор на военную тему.

— Правда ли, что немцы изобрели новые дальнобойные пушки? — обратился он к Джоулю.

— Не знаю, мой милый. Право, меня никогда не интересовали пушки, — ответил старый пивовар, расправляясь с крылышком куропатки.

— Мой сын поступает во флот, — заметил Дабл-старший. — Говорят, там введены строгие порядки.

— А чем собираются заняться ваши сыновья? — спросил Джоуль хозяина дома.

В углу стола сидел старший сын Томсонов Фредерик. Это был тихий мальчик, мечтавший стать пастором.

— У нас в семье, мистер Джоуль, к сожалению, всегда находится кто-нибудь, кто хочет посвятить себя церкви. Это началось еще с моего бедного дяди, старшего сына Эбенизера Томсона…

— А я хочу сделать научное открытие, — неожиданно произнес Джо Томсон.

Юный футболист смело посмотрел на именитого ученого.

— Это нескромно, Джо, — смущенно проговорила миссис Томсон. — К тому же наши дела в магазине…

— Молодые люди стали слишком самонадеянны, — заметил Дабл-старший. — Я бы, мистер Томсон, на вашем месте отдал своего энергичного сына к нам в фирму для обучения инженерному делу. У нас есть вакансии.

— Это было бы превосходно, мистер Дабл. Весьма вам признателен.

Джо молча доел свой пудинг. Подняв голову, он встретился с глазами Бальфура Стюарта. Физик курил, наблюдая за мальчиком. Джо встал.

— Пойдем, Дабл, я покажу тебе свой новый микроскоп.

Юный Дабл последовал за Джо Томсоном, стараясь подражать флотской походке.

— …Так вы говорите, мистер Стюарт, что рассказ о человеке-невидимке написан не вами? — снова спросила хозяйка дома, когда мужчины закурили трубки.

— Да, миссис Томсон. История эта печальная и простая. Я был некогда влюблен в молодую девушку, жившую в маленьком шотландском городке. Отец моей невесты, неудачливый предприниматель, разорился и пустил с молотка дом, в котором жила его семья. Известие об этом я получил уже тогда, когда преподавал в Манчестере. Тут же, собрав средства, я вернулся в Шотландию, чтобы сделать официальное предложение моей невесте. В свое время мы договорились, что, когда я приобрету известное имя в науке, отец согласится выдать ее за меня… Я закончил работу над законом излучения тел. Мне удалось это сделать раньше, чем появились статьи Кирхгофа.

Стюарт опустил голову.

— Но приехал я слишком поздно. Дом был продан, семья уехала, а мне был вручен пакет, в котором я нашел прощальное письмо своей бывшей невесты и странный фантастический рассказ. Он назывался «Невидимое счастье», и в нем описывался человек, ставший невидимым благодаря использованию закона об излучении тел, открытого мною… В комнате было тихо.

— В том письме меня просили подписать этот рассказ своим именем и напечатать его. Это должно было явиться знаком того, что я простил ее… И я напечатал этот рассказ, — добавил Стюарт, помолчав.

— Она, конечно, прочла его и знает, что вы… простили? — спросила Эмма Томсон.

Стюарт, не отвечая, кивнул.

За дверью раздался шум и громкий хохот Джо Томсона.

— Божий номер! — кричал он.

— Странное веселье у микроскопа, — сухо заметил Дабл-старший.

Между тем произошло следующее.

Джо Томсон снял крышку микроскопа и начал отлаживать настройку. Младший Дабл, стоя рядом и позабыв о своем будущем военном достоинстве, нудно твердил:

— Хочу посмотреть в микроскоп.

— Сейчас, сейчас, — отвечал Джо и продолжал крутить винт настройки.

— Смотри, — коротко бросил он. — Только надо изменить фокусировку. Там лежит волос.

Дабл прильнул к объективу. Неловкими пальцами он повернул винт и взволнованно задышал.

— Ну что, видишь? — нетерпеливо спросил Джо.

— Нет еще, — пробормотал Дабл. — Я не могу разобрать номер.

— Какой номер?

— Божий номер. — Дабл приподнял голову от микроскопа и объяснил: — В библии сказано, что все волосы на нашей голове пересчитаны и имеют свой номер. Так вот я не вижу этого номера.

От хохота Джи-Джи волос вылетел из микроскопа и незамедлительно исчез, вероятно, отправившись к тому самому творцу, который ведет бухгалтерский учет всему существующему на земле.

Младший Дабл насупился, и, может быть, Джо смеялся бы менее жизнерадостно, если бы знал, как злопамятен наследник паровозной фирмы.

Между тем мистер Томсон почувствовал что-то неладное, происшедшее в соседней комнате. Он встал с намерением позвать Джо. Миссис Томсон любезно обратилась к Даблу-старшему, предложившему вакантное место для ее сына.

— Мистер Дабл, военное воспитание, к которому стремится ваш сын, несомненно, сказывается на его сдержанном характере. Вот чего недостает нашему Джо!

Дабл-старший невозмутимо затянулся сигарой.

— Мы хотим отвлечь Джо от этого ужасного футбола, — продолжала миссис Томсон, — и направить его интересы на изучение практических занятий…

Дабл кивнул.

— …и танцев.

— Танцев?

— Да, мистер Дабл. Мы надеемся, что это придаст Джо то умение держать себя в обществе, которое необходимо деловому человеку. Под руководством учительницы танцев мисс Кич…

— Мисс Кич — старая дева, — произнес, появившийся на пороге Джо.

Джоуль посмотрел на свои карманные часы и, положив их снова в жилет, поднялся. Томсон подал ему «Историю Манчестера» и лондонские журналы. Стюарт тоже начал прощаться.

— Позвольте проводить вас, мистер Джоуль.

— Благодарю.

В почтительной тишине Джоуль проследовал к дверям, и легкий хруст песка по садовой дорожке, постепенно удаляясь, возвестил в вечерней тишине манчестерского пригорода о том, что значительный визит ученого Джоуля в дом скромного букиниста окончен.

— Когда-нибудь ты будешь гордиться, Джо, что был знаком с этим джентльменом, — тихо сказал отец.

— А пока, — добавил он, — помни, что ты кандидат на прохождение ученичества в паровозной фирме «Дабл и компания».

 

Танцы

В классе мисс Кич танцы начинались с кадрили. Под звуки разбитого фортепьяно подростки в праздничных платьях плавно расходились в сложных и грациозных комбинациях, исполняя их то парами, то вчетвером. Особое изящество требовалось для галантного «обмена дамами».

Джо попал в четверку, в которой танцевал будущий морской офицер, младший Дабл, и две девочки, одетые в такие туго накрахмаленные платья, что они звенели при каждом повороте. Одна из них была вся в голубом; к тому же ее худое лицо отливало мертвенной голубизной. Другая, напротив, была не в меру упитана и энергично волочила за собой коренастого наследника фирмы «Дабл и компания».

Джо внес невероятное смятение с первых же тактов танца. Вернее, тактов он не слышал, а быстро зашагал со своими спутниками вперед, как бы переходя границу футбольного поля. Шипенье рослой партнерши Деб-ла, вздохи голубой девицы и грозные взгляды мисс Кич не помогали. Сделав несколько неловких поворотов и столкнувшись с юным представителем паровозной фирмы, Джо безнадежно испортил чинную кадриль, превратив ее в беспокойную толкотню. Но непоправимый скандал разразился именно во время изысканного «обмена дамами». Посмотрев на Дабла, Джо вдруг явственно увидел в своем партнере жирного дельфина, а лицо его, будто растянутое поперек, пожалуй, напоминало моржа — не хватало только усов. А напротив вместо краснощекой девицы с вытаращенными глазами омара — глупого и высокомерного, — в жестком накрахмаленном платье с оборками, второй омар, голубой и печальный, беспомощно топтался рядом с ним. Джо вспомнил, как в «Алисе в стране чудес» — его любимой сказке, — кадриль танцуют дельфины с омарами. Алиса наблюдала сказочную кадриль в ту самую минуту, когда дельфины бросают омаров попарно в море. Это-то они и называли «обменом дамами». А руководила таким «обменом дамами» в сказке коричневая черепаха.

Взглянув в это время на мисс Кич в коричневой накидке и маленькой черной наколке на голове, Джо увидел в ней ту самую сказочную черепаху!

И тут он не выдержал и расхохотался. Терять ему уже было нечего. Музыки он все равно не слышал. Танцы были погублены.

Через некоторое время Дабл-младший снова появился в доме Томсонов. Там его привлекало многое: великолепные бабочки в коллекции братьев, выставки сокровищ — «музей редкостей», в который даже взрослые покупали билеты.

Этот «музей редкостей» был источником денежных накоплений братьев Томсонов. А деньги им нужны были на разные цели: покупку крокетных шаров и мячей, выписку «Садовой газеты». Дело в том, что больше всего на свете Джи-Джи любил цветы. В мире цветов у него были симпатии и антипатии. Он создавал новые породы, открывал дикие растения, лазил по скалам, сверяя находки с ботаническим атласом, писал письма в научное общество цветоводства. Еженедельная «Садовая газета» стоила довольно дорого и поглощала почти все его карманные деньги. Кроме того, каждый ее выпуск приводил к разрушению его маленького садика, потому что, наталкиваясь на рисунок незнакомого растения, он тут же покупал семена, чтобы вырастить «экспериментальный» цветок. Однако размеры сада не позволяли совместить старые посадки с новыми, и всегда приходилось чем-то жертвовать. Это был тяжкий выбор. Неприкосновенными оставались только ирисы. Их он любил особенно.

Итак, первой в «музей редкостей» вошла старая тетушка, заплатившая при входе мелкую монету. Фредерик вручил ей билет, а Джо важно повел показывать экспонаты. За ней потянулись другие домочадцы, аккуратно уплачивая деньги.

Тетка благосклонно осмотрела гербарии диких растений, образцы минеральных пород, чучело дятла и подошла к застекленным коробкам с бабочками — гордости музея.

— О! — горестно воскликнула тетушка, заметив в коробке трепещущего мотылька, пронзенного булавкой. — Он живой!

В комнате воцарилось тяжелое молчание.

Мотылек был вкладом в коллекцию злополучного Дабла, настоявшего на этом в то же утро.

— Это мой мотылек, — заявил Дабл.

— О! Какой жестокий мальчишка! — вскричала тетка. — Ты должен был сначала усыпить эфиром несчастное создание!

— Я сдавил ему голову щипцами, — глухо ответствовал Дабл.

— Вон! — закричала тетка. — Чтоб ноги твоей здесь не было!

— Но это сам «Дабл и компания»… — шепнул кто-то.

— Все равно!

И красный Дабл, подняв широкие плечи, прошествовал мимо замершего с оторванным билетиком Фредерика.

Тетке дали стакан воды с ландышевыми каплями, а Дабл, возвратившись домой, принялся за уроки. Школьное задание состояло в том, чтобы написать письмо родителям примерно по такому образцу:

«Мои дорогие родители, в эти дни Англия надеется, что каждый человек исполнит свой долг перед родиной, способствуя ее владычеству над морями и океанами всего мира».

Дабл написал:

«Мои дорогие родители, в эти дни я узнал, что Джо Томсон неблагодарный и дерзкий мальчишка, так же как и все, владычествующие в их доме. Англия надеется, что он не будет работать в фирме «Дабл и компания». Ваш любящий сын».

…Когда Джи-Джи исполнилось четырнадцать лет, список желающих обучаться в фирме «Дабл и компания» оказался настолько длинным, что для Джо не нашлось там места.

 

Печальная бедность и первые задачи

Родители Джо беспечно старились среди подступающей бедности. Все более ветшали вещи. Забывались званые вечера. Реже бывали гости.

Но Джо, казалось, ничего не замечал. Он садился каждый день за потертый пюпитр своего маленького школьного стола и решал математические задачи, которые сам же перед собой ставил. Каждый день прибавлял новое звено к его расчетам: пока это были только формулы, но за ними скрывались первые дерзкие идеи.

Вот, например, электрически заряженный шар, который движется в его воображении, пересекая силовые линии электрического поля. Что будет происходить с энергией этого шара? Казалось бы, невинная физическая задачка девятнадцатого века. Но на деле оказалось, что вывод, сделанный Джо, противоречил всем правилам ньютоновой физики: он предположил, что кинетическая энергия заряженного шара будет изменяться таким образом, что даже его масса не будет сохранять свое постоянство! Шутка ли — изменение священной ньютоновой массы тел! Да это бунт на корабле физики девятнадцатого века!

Но Джо продолжает дальше прилежно строить новые уравнения. Важно не уклоняться от теории Масквел-ла, которая для будущего Джи-Джи — основа всех его будущих физических представлений. И когда через много лет Томсона спросят, как он относится к теории относительности — ведь он сам еще в юности предсказал изменение массы движущегося тела, — то он ответит:

— Все, что следует из теории относительности, можно вывести из уравнений Максвелла!

…А сейчас за спиной Джо склоняется отец, всматриваясь в непонятные формулы. Кому все это нужно? Только в Кембридже занимаются подобными вещами. Надо сначала кончить колледж здесь, в Манчестере. Но даже это для Томсонов неосуществимая мечта. Поступить в знаменитый Оуэнский колледж становится с каждым днем труднее, потому что он вот-вот приобретет звание университета. К тому же Джо только четырнадцать лет. Кто примет мальчишку в университет?

— Ты знаешь кого-нибудь, Джо, кто смог бы оценить твои занятия? — спрашивал он сына.

— Мистер Бальфур Стюарт. Он преподает в Оуэнском колледже.

Томсон с сомнением покачал головой.

— Вряд ли он согласится.

— Я думаю, что ему будет интересно ознакомиться с моими расчетами, — с неожиданной уверенностью возражает Джо.

Старик берет а руки листочки с формулами и бережно складывает их в пачку. Постучав ее ребром о стол, он выравнивает листы бумаги и прячет их в широкий карман сюртука…

На следующее утро Джо проснулся с ощущением потери: ведь с ним не было его формул. На стуле висел его старый костюм с вытертыми локтями. Но в окно било весеннее солнце, и впереди был длинный яркий день, который можно провести за городом, на зеленеющих лугах, покрытых первыми лиловыми крокусами. А впрочем, его можно провести и с пользой: пойти в магазин к отцу и разобраться в текущих делах. Джо делал денежные расчеты куда быстрее, чем отец.

Джо неторопливо съел свою овсяную кашу, бекон и выпил стакан чаю. Миссис Томсон читала старинный роман Джейн Остин и рассеянно спросила Джо, начались ли уже каникулы.

— Второй день, мама, — ответил Джо.

— Я так и думала, — сказала миссис Томсон и снова погрузилась в чтение романа.

— Хорошо ли поджарен бекон? — спросила миссис Томсон перед тем, как окончательно отрешиться от реальной жизни. Ответ Джо до нее, вероятно, не долетел…

Как меняется город весной! Все перемены, зреющие в нем зимой, как бы прорастают на улицу, и вдруг оказывается, что знакомый дом отодвинут назад, и пригород перестал быть зеленым уголком. Его стиснули почерневшие от копоти фабричные здания, а сад, окружавший светло-зеленый коттедж, потерял былую значительность и живописность. Он не более чем жалкий палисадник. Дорога к книжному магазину Томсонов перестала быть тихим проходом между средневековых стен кривых улочек — она запуталась в быстром потоке городского транспорта, и, чтобы добраться до знакомой двери фамильного заведения, приходится перебегать улицу перед самыми копытами лошадей. А по окраине уже грохочет железная дорога.

Все это чрезвычайно занимает Джо. Он с удовольствием удлиняет свой путь к книжному магазину. Но вот перед самым перекрестком пробка: двухъярусный дилижанс преградил дорогу потоку кебов. Какой-то человечек перебегает улицу, и кучер бранится. Джо приглядывается к знакомой фигуре, и у него сжимается сердце: он и не замечал, как постарел его отец. И костюм на отце еще беднее, чем его собственный. Среди прохожих центра он всего лишь бедный приказчик, торгующий подержанными вещами. Ведь старые книги в глазах деловых людей — это не более чем старые вещи… Джо пересек дорогу. Витрина, вернее, небольшое окно в первом этаже было задвинуто флигелем соседнего дома. Старый букинист вошел в магазин и засветил газовый фонарь. Несмотря на весеннее солнце, свет скудно проникал внутрь через старинное окно. Джо издали грустно смотрел на выставленные в витрине книги. Как их продать? И тут он вспомнил об аукционах. Вероятно, там есть надежда что-нибудь сбыть.

Так он оказался на площади, где были разложены разнообразнейшие вещи. Местный аукционист, руководивший распродажей, был лучшим зазывалой, какого Джи-Джи когда-либо приходилось встречать. Он мысленно представил себе вместо рыночной картинки, которой торговал аукционист, старинную рукопись, выставленную в окне их книжного магазина. То была история знаменитого Вестминстерского аббатства.

— Ну, капитан Джебб, — приставал тем временем аукционист к долговязому военному, пришедшему на аукцион со своей супругой. — Давайте, капитан Джебб, скажите только одно слово: гинея — и картина ваша!

На картине была изображена битва турок с христианами. Сражение происходило в 1570 году, и за давностью времен художник рассчитывал на то, что зритель согласится увидеть турок в виде бесов, а христиан — в облике ангелов.

Не дожидаясь распродажи «Битвы при Лепоранто», Джо помчался от площади к книжной лавке. Не объясняя ничего изумленному отцу, он выхватил из витрины «Историю Вестминстерского аббатства» — драгоценную книгу семнадцатого века, — и выскочил на улицу. Через несколько минут он уже стоял возле аукциониста, держа переплетенную кожей книгу. Тот продолжал торг.

— Итак, раскрашенная медная гравюра, изображающая сражение между турками и христианами! Гинея! Кто больше?

Молчание.

Супруга капитана Джебба что-то повелительно шепнула мужу.

— Картина моя! — тут же крикнул капитан. Аукционист ударил по столу три раза, и гравюра попала в руки капитана Джебба.

— Пожалуйста, — тихо попросил Джо аукциониста, — примите для распродажи эту… книгу.

— Гм, — буркнул аукционист, небрежно полистав хрупкие страницы. — За нее не дадут и гинеи.

— Назовите пять гиней, — сказал Джо.

— Вы рассчитываете, что я буду даром тратить свое время? — озлобленно спросил аукционист.

Джо вытащил из кармана все свои деньги.

— Вот залог.

Аукционист небрежно сгреб мелочь в кучу и поднял «Историю Вестминстерского аббатства».

Пожилой джентльмен, сидящий на складном стуле, пожелал взглянуть на книгу вблизи.

— Рассыпается, — с сожалением заметил он.

— Две гинеи! — торопливо выкрикнул аукционист.

— Кончайте бесполезное дело! — крикнул кто-то.

— Гинея! — произнес аукционист. Пошел мелкий противный дождь. На Джо недовольно посматривали.

— Отдайте ее обратно! — послышался дрожащий голос, и в толпе появилась худенькая фигурка старого букиниста. Он выбежал без шляпы, его редкие седые волосы трепал ветер. Он взял у аукциониста книгу и, заслонив ее полой сюртука, не оглядываясь, пошел прочь. Джо, опустив голову, шел за ним.

Отворив дверь магазина, Джо вошел и сел рядом с конторкой, за которой отец при свете настольной лампы расправлял намокшие листы.

— Я не скажу тебе ничего, сын, по поводу сегодняшнего происшествия. У тебя были самые добрые намерения. К тому же у нас счастливая новость. Заходил мистер Бальфур Стюарт. Он просмотрел твои физические работы и признал их весьма интересными. Ты допущен к экзаменам в Оуэнский колледж, хотя тебе только четырнадцать лет. Готовься.

— Скоро к нам станут привозить студентов в детских колясках, — заявил тучный ректор Оуэнского колледжа перед очередным заседанием ученого совета.

— Да, поступление четырнадцатилетнего юнца Джозефа Джона Томсона — беспрецедентный случай.

— Так пусть он и будет последним. Надо сегодня же принять решение о приеме лиц не моложе шестнадцати лет. Ведь мы переходим в статус университета.

Решение было всеми одобрено. Но Джи-Джи остался в Оуэнском колледже, а колледж вскоре стал настоящим Манчестерским университетом — одним из лучших в Англии.

…Худой четырнадцатилетний мальчик со светлыми проницательными глазами первое время был в диковину среди студентов. Но вскоре к нему привыкли, потому что в науке, как и в футболе, он «первым шел на мяч». Правда, его первые блистательные успехи объяснялись, увы, не только любовью к физике, но и жестокой материальной необходимостью. И он добился своего: у него было наибольшее число призов, медалей и поощрительных премий.

А дома дела шли все хуже. Заболел отец. Он жаловался на усталость, дела в магазине окончательно стали ему в тягость. Однажды он попросил Джо проводить его домой.

Букинист медленно поднялся по ступенькам и, войдя в гостиную, опустился в кресло. Он закурил трубку и выпустил лиловые кольца дыма.

Эти кольца опять невольно напомнили Джо модели вихревых атомов в эфире. «А что, если я математически докажу неустойчивость этих вихрей? Да, но тогда я опровергну модель атома!»

— Ты, наверное, и сейчас думаешь о физике, — улыбнулся отец.

Джо опустил глаза. Он уже не мог жить без мыслей о физике. Отец ласково посмотрел на него.

— Прочти мне сцену из «Генриха шестого», которую мы когда-то с тобой разучивали вдвоем.

Это было так давно, еще в начальной школе. И Джо считал тогда отца самым ученым человеком на свете.

Очки скрыли глаза Джи-Джи, и он начал читать наизусть:

…«Английский лагерь близ Бордо. Входит военачальник Толбот и его сын Джон…»

Отец, перебив его, сам начал монолог Толбота-старшего:

Джо отвечал:

Отец продолжал:

Джо:

Отец:

Джо:

Приоткрылась дверь, и вошла миссис Томсон. Отец выронил трубку. Джи-Джи опустил голову. Мать открыла окно в сад. Ярко светились на кирпичной стене гроздья шорника, налились нежно-розовые бутоны магнолии. Над калиткой покачивалась подвесная корзинка с цветами. Белочка прыгала по ветвям каштана. На грядках Джи-Джи появились первые нарциссы.

— Тогда прощусь с тобой, сын милый, Джон, — тихо закончил отец.

Через несколько дней старого букиниста не стало.

 

Жизнь в маскарадных костюмах

Близился час, когда в Кембридже зажигают газовые фонари. По узкой улочке, мощенной брусчаткой, про-цокала наемная карета. Из нее выглянул худощавый молодой человек в очках. Тонкие длинные волосы были не слишком тщательно причесаны. Живые глаза с острым любопытством впились в темную фигуру, закутанную в синюю мантию.

Человек в мантии тоже посмотрел наемной карете вслед и продолжал свой путь. Где-то пробили часы. За ними ударил колокол на башне. Голубоватые блики фонарей вспыхивали на темных монастырских стенах. Мрачно чернели огромные ворота, оставшиеся от замка, построенного Вильгельмом Завоевателем и сожженного датчанами в 1010 году. Деревья вросли в развалины, вокруг которых теснились дубовые рощи с постройками времен четырнадцатого и пятнадцатого веков. А вот и улица, где расположились колледжи. Их в Кембридже семнадцать. Все они входят в корпорацию Кембриджского университета.

Университет в Кембридже — «независимая самоуправляющаяся корпорация, не получающая от правительства никаких пособий и не подлежащая никакому надзору; она посылает в парламент двух депутатов. Источниками доходов университета являются: сдача в аренду недвижимых имуществ, в настоящее время сильно обесцененных, взносы колледжей, плата студентов за экзамены, ученые степени, случайные пожертвования. Студенты разделяются на четыре категории: 1) сотрапезники начальства, то есть студенты, которые, внося увеличенную плату, восседают за профессорским столом; 2) пансионеры (их большинство); 3) стипендиаты, получающие по конкурсному экзамену одну из многочисленных стипендий, основанных частными лицами, и 4) «сайзары», то есть бедные студенты, пользующиеся бесплатным помещением в колледже».

Молодой человек, вышедший с саквояжем из кареты, должен был решить сразу много вопросов. Кем станет он в этом средневековом мирке, где каждый жест и каждая часть одежды заранее утверждены вековыми установлениями? Станет ли он бедным «сайзаром» или сможет «потянуть» на права «пансионера», снимающего комнату в пансионе? Разумеется, о том, чтобы питаться за знаменитыми дубовыми столами кембриджских ученых, где каждой трапезой руководят светила науки, не может быть и речи. Где ему, сыну вдовы бедного букиниста, равняться с отпрысками аристократических семейств! Впрочем, и здесь все могут решить успехи в учебе… И Джи-Джи чувствует себя странствующим рыцарем, готовым к опасным турнирам во имя Прекрасной дамы — Науки. Он сразится с любым и, потрясая щитом, нанижет на свой меч все существующие премии и стипендии этого средневекового храма семнадцати колледжей.

Но не успел он оглянуться в тесной улочке, как тишина ее была нарушена громкой бранью кучера наемной кареты, который, щелкая кнутом, старался объехать велосипедиста, неожиданно вынырнувшего из-за угла. Лошадь шарахнулась с брусчатой мостовой на тротуар. Между тем велосипедист, восседавший на огромном переднем колесе, спокойно выжидал, ловко поворачивая рулем второе — меньшее, заднее — колесо. Он прислонился к стене и слегка покачивал велосипед. Томсон изумленно смотрел на верзилу, не меньше двух метрса роста, в узких оранжевых панталонах, полосатой майке и яркой каскетке на голове. В призрачных бликах газовых фонарей торжественного Кембриджа он выглядел неправдоподобно. У него были светлые длинные волосы, ноги были привязаны к педалям ремешками, а за седлом велосипеда тарахтело что-то, напоминающее маленький моторчик.

Джи-Джи перешел на другую сторону и приблизился к велосипедисту. Кучер отпустил еще одно ругательство, относящееся теперь уже не к лошади, а к Томсону. Между тем велосипедиста, в свою очередь, интересовала лошадь наемной кареты.

— Эй, хозяин, почему у вас кобыла такая тощая? — осведомился он. — Заезжайте к нам в Окингтон, и вам дадут бесплатного овса.

Кучер принял это за явную насмешку и, не оглядываясь, угрюмо дергал вожжи. Наконец ему удалось выехать на мостовую.

— Заверни в Окингтон, хозяин! — еще раз крикнул ему вслед велосипедист. — Да скажи, что ты от Джорджа Шерля — получишь мерку овса!

— Вы Шерль? — переспросил Джи-Джи. — Как же я вас не узнал! Ведь мы с вами встречались когда-то в детстве в Манчестере.

Голубоглазый великан выдернул ноги из ремешков и соскочил на землю.

— Господи, да это тот самый Джо Томсон, которому подбили глаз!

— Именно! Но почему я вас больше не встречал?

— Мы приезжали в Манчестер ненадолго. Мой отец, приходской священник, ездил договариваться о приходе. Но неудачно. И мы переехали в Окингтон, что рядом с Кембриджем. Живем там до сих пор.

— Но ты мне тогда сказал, что в Манчестере тебя каждая собака знает.

— И это была истинная правда. Меня всюду, где я бываю, знают все собаки и кошки.

Он улыбнулся и, повернувшись к заднему колесу, выключил моторчик.

— Динамо собственного изготовления? — спросил Джи-Джи.

Шерль кивнул.

— А вы первый день в Кембридже? — учтиво осведомился он, переменив тон.

— Да. Ищу комнату.

— А она за вашей спиной. Вон светится окно с приклеенным билетиком: «Сдается комната студенту колледжа».

— Спасибо. А вы… еще не студент? Шерль расхохотался.

— Уж, конечно, нет. Если бы я был студентом, то, наверно, предстал бы перед вами в этот вечерний час в средневековой одежде: в синей мантии и квадратной шляпе с кисточкой.

— И не собираетесь, — спросил Томсон, — поступать в Кембриджский университет?

Шерль помолчал.

— До сих пор я увлекался древними языками и помогал отцу по дому. Но он пастор скромного прихода, а семья большая. Нас пятеро: три мальчика и две девочки. Приходилось работать. В школе я пробыл недолго.

Джи-Джи с интересом смотрел на старого знакомого.

— Потом я стал изобретать приборы, — продолжал он, — и их покупали кембриджские лаборатории. Однажды меня даже пригласили в Кавендишевскую лабораторию и представили самому Клерку Максвеллу.

Джи-Джи слушал почти с завистью.

— Максвелл провел меня по всему Кавендишу. Мне было тогда четырнадцать лет.

«Мне тоже исполнилось четырнадцать, — подумал Джи-Джи, — когда я стал заниматься физикой в университете».

— И тогда я твердо решил бросить все и заняться только физикой, — закончил Шерль. — На всю жизнь.

— Вам для этого придется закончить колледж — ведь иначе в Кембриджский университет поступить нельзя.

Шерль кивнул. — Теперь Максвелла нет в живых, и некому подтвердить, что он пользовался моими приборами в своих исследованиях. Теперь я просто человек без образования. Беру частные уроки у мистера Барреля и надеюсь за восемнадцать месяцев пройти весь подготовительный курс колледжа.

— Мы будем друзьями, — сказал Томсон. Они пожали друг другу руки. Шерль сел на свой велосипед и покатил дальше. А Томсон вернулся к дому, к окну которого был приклеен билетик. Он позвонил. Ему открыла женщина в накрахмаленном переднике и с ключами у пояса. Она как будто сошла с картинки старого английского романа. Но Томсон уже понял, что в этом Кембридже каждый играет какую-нибудь роль. И он начал исполнять свою: сел на плюшевый стул в гостиной миссис Кемп и подписал соглашение, согласно которому «миссис Кемп, вдова эконома Тринити-колледжа, обязуется за вышеупомянутую плату растапливать ежедневно камин, следить за его исправностью и подавать по утрам завтрак: бекон, овсяную кашу, яичницу, холодную говядину, пудинг по воскресеньям и чай. Мистер Джозеф Томсон обязуется аккуратно вносить положенную плату, обедать там, где ему заблагорассудится и никогда не приглашать гостей». Договор был заключен, и налаженная студенческая жизнь потекла по заведенным правилам. Джи-Джи мог неустанно готовиться к отважным рыцарским подвигам во имя науки.

Но пока Джи-Джи познавал радости самостоятельной жизни в прекрасном старинном городке. Он ходил на знаменитые гребельные регаты и бегал вместе с другими студентами вдоль берега, подбадривая криками свою команду. Он начал играть в гольф и имел уже постоянных партнеров. Пытался учиться лаун-теннису, но кортов было очень мало, и играло только несколько пар, одетых в изысканные костюмы и сопровождаемые мальчиками, подбиравшими для них залетевшие мячи. Более всего Джи-Джи привлекал футбол, но для нападающего он был недостаточно натренирован, а на меньшее — не соглашался. Зато он часами мог бродить по зеленым окрестностям Кембриджа и выискивать все новые дикие растения. Его гербарий пополнялся; он любовно откладывал незаметные бледные цветочки без названия, чтобы найти им достойное место в ботаническом атласе.

Однажды, вернувшись с прогулки в колледж, Джи-Джи услышал, что ему предстоит познакомиться с мистером Имеджем, своим наставником. Тютор, или наставник, должен был следить за тем, чтобы его подопечные успешно готовились к экзаменам. Он давал им научные советы, а также беседовал на самые разнообразные темы.

Итак, перед студентами появился их опекун мистер Имедж. Не говоря ни слова, он вышел к доске и написал на ней следующее:

«Запомните, что я никогда не буду вскрывать ваши письма. Имедж-эсквай р».

— Перепишите это в свою тетрадку, — сурово приказал Имедж. Оказалось, что он делает это каждый год, свидетельствуя перед молодежью свое отрицательное отношение к инструкциям, требующим вмешательства в личную переписку студентов.

Попечителей было несколько: их звали Троттер, Тэй-лор, Имедж и Джо-приор. Последний был духовной особой и должен был следить за религиозным настроением учеников. Однако, на счастье студентов, маленький толстый приор был добродушнейшей личностью, и, если кто либо не попадал в церковь «оттого, что она была заперта», он невозмутимо кивал головой, не задавая никаких вопросов. Джо-приор любил спорт и «болел» за кембриджский крокет.

О тюторах-наставниках распевали такую песенку:

Между тем приближалось самое страшное испытание— знаменитый Трайпос. Тень его нависала с первого же дня над каждым новичком, поступившим в Кембриджский университет. Никакие вступительные экзамены, никакие конкурсы не могли идти в сравнение со средневековым поединком между Трайпосом — экзаменатором, восседавшим на треножнике в храме Святой Марии, — и соискателями степени «бакалавра с отличием».

Согласно студенческому преданию один из лордов, обучавшихся в Кембридже, вырвал себе перед Трайпосом все зубы и вставил искусственную челюсть, чтобы избавиться от косноязычия, — Трайпос требовал четких ответов.

Некто другой — тоже, по слухам, знатный отпрыск — трижды «делал заход» на Трайпос и трижды проваливался, несмотря на мощную подготовку с лучшими репетиторами. Только на четвертый раз упрямый британец пробил себе путь через лабиринт Трайпоса.

Зато бакалавр, обожженный в огне Трайпоса, приобретал и особые права. Это давало ему исключительные возможности при дальнейшем научном продвижении.

Итак, предстоял Трайпос.

…Джи-Джи перестал спать. А в Кембридже это особенно ужасно, потому что многочисленные городские часы всю ночь напролет отбивают время. Тишина, нарушаемая железными ударами средневековых часов, превратилась для Томсона в какой-то страшный монастырский кошмар. Все ближе продвигались к нему видения мрачных легенд, истории кровавых убийств и зловещие предсказания. Математические символы чередовались с геральдическими гербами похороненных в местных склепах рыцарей; дифференциальные исчисления возникали на скатах церквей, окутанные ночным мраком. Трайпос, задающий непостижимые вопросы-головоломки, восседающий на знаменитом средневековом треножнике, стал являться бедному Джи-Джи после полуночи и наконец превратился в настоящее английское привидение.

Как известно, привидения в Англии придерживаются традиций так же, как и их живые сограждане. Являются они обычно под рождество. Трайпос же, многодневный экзамен, происходит под сводами собора Святой Марии именно в эту пору. И вот вместе с духами злодейски умерщвленных рыцарей, преступных графинь и знатных убийц в рождественский парад привидений вступил и сэр Трайпос, бережно осматривающий свой гробовой саван, на котором был запечатлен список несчастных школяров, загубленных им на экзаменах.

Явившись в комнату Джи-Джи ровно в полночь, Трайпос зловеще захохотал и с лязгом втащил заржавелый треножник. Сев на него и опустив жилистые прозрачные ноги, он спросил:

— Знаешь ли ты, сколько дней продлится испытание?

Джи-Джи (с ужасом). Девять дней.

Трайпос. Вот список мертвецов, не выдержавших первые три дня. (Развертывает свой погребальный саван.)

Джи-Джи (запинаясь). Но я хорошо знаю геометрические построения при решении задач, я много трудился над основами динамики, гидростатики, оптики, астрономии, я представил уже пять статей по этим предметам.

Трайпос. Ха, ха, ха!

(Треножник сотрясается, где-то ухает филин.) Джи-Джи (дрожа). Не будете ли вы так любезны показать мне программу следующих шести дней Трайпоса?

(Привидение закутывается в саван и исчезает.)

Джи-Джи в холодном поту снова садится за построение конического сечения, за дифференциальное исчисление, которым разрешено пользоваться только на четвертый день Трайпоса.

И вот наступает утро. Осунувшийся студент Томсон вступает под своды Святой Марии. На треножнике сидит респектабельный ученый и учтиво выслушивает его ответы.

Проходит день, второй, третий. Наконец, четвертый — и десять дней перерыва.

Джи-Джи бодр и полон надежды. Правда, он опять не спит, но призрак Трайпоса его больше не тревожит. Через неделю он подает экзаменатору две последние теоретические статьи и выходит на заиндевелые каменные плиты огромного церковного двора. Ему немного зябко в традиционной академической одежде, да и квадратная шапочка не слишком греет в такой мороз. Но упорство и талант победили: Джи-Джи посвящен в высокое звание «бакалавра с отличием». Кроме того, он получает премию Смита.

Вернувшись под своды Святой Марии, он видит, что в медных чернильницах замерзли чернила. Как же он этого раньше не заметил!

 

Ученые джентльмены

Томсон сидел в трапезной с толстыми монастырскими стенами и обсуждал с главным служителем обед на завтрашний день.

Повар явился на переговоры со старшим бакалавром в длинном сером сюртуке и с маленькими счетами, в которых вместо костяшек старинный бисер; он хмурился и водил пальцем, испещренным ссадинами от кухонного ножа, по скудному меню «стола бакалавров». Повар был главным служителем столовой колледжа и не забывал о своем звании. Томсон же только третий месяц как удостоился обязанности старшего бакалавра, отвечающего за питание своих коллег. Он и здесь должен был каждый день решать математическую задачу, как накормить обедом почтенных бакалавров, не превышая стоимости ежедневного рациона.

Представитель кухонного ведомства был озабочен не зря: вчера мистер Томсон отсутствовал, и его товарищи по столу заказали закуски по стоимости, сильно отклоняющейся от нормы. А согласно правилам колледжа, излишки покрывает старший бакалавр из своего кармана. Томсону это тоже хорошо известно, и он сейчас производил сложнейшие комбинации из блюд, чтобы перекрыть расходы за вчерашнюю пирушку.

— Хорошо, сэр, с пудингом я согласен, — сказал главный служитель. — Он у нас остался от вчерашнего обеда, и мы пустим его по дешевой цене. Но баранину я не подам. За нее извольте платить по обычной стоимости.

И его палец остановился около цифры, обозначающей цену бараньей ноги.

— Что ж, тогда откажемся от пудинга, — заметил хитрый Джи-Джи.

Повар нахмурился. Излишки пудинга ему необходимо сбыть.

— Хорошо, я отпущу вам баранину с небольшой скидкой. Но будут и кости.

— Отлично, — соглашается старший бакалавр, слегка злорадствуя по поводу своих легкомысленных коллег. — Не забудьте также кости для собаки мистера Портера.

— Мистер Портер уже двенадцать лет не обедает за столом простых бакалавров, — замечает главный служитель. — Мистер Портер обедает за столом магистров.

— Я знаю, где обедает мистер Портер, — сухо возразил Томсон. — Но его дог недавно официально принят в члены Крикетного клуба и нуждается в хорошем питании. — Глаза Джи-Джи прозрачны, на лице ни малейшей усмешки.

— Я об этом не слышал, сэр, — озадаченно говорит главный служитель.

— Жаль. Давно известно, что мистер Портер многолетний член Крикетного клуба и не пропускает ни одного соревнования. А поскольку собаки не допускаются на игровое поле, он попросил разрешения принять его дога в члены клуба при условии выплаты за него членского взноса.

— Хорошо, сэр, кости будут.

Еле сдерживая смех, Джи-Джи ставит наконец свою подпись под меню завтрашнего обеда и выходит на покрытый каменными плитами огромный двор колледжа. Его всегда восхищала величавая простота линий архитектурного ансамбля, напоминающего орган. Казалось, что вся эта каменная композиция излучает музыку в открытое небо. Он немного постоял под высокой аркой чугунных ворот и пошел по узкой улочке, которая уводила к окрестностям Кембриджа. В самом Кембридже стояла тишина, редко нарушаемая какими-нибудь событиями. Иногда приезжал театр. Во время летней ярмарки на площади устанавливался балаган. Раз в год, на рождество, появлялись артисты из лондонского театра. Попасть на спектакли было трудно.

…Выйдя из узкой улочки на небольшую площадь, Томсон увидел толпу студентов, собравшихся у столба с афишей. Среди них возвышался долговязый кембрид-жец с моноклем в глазу. Томсон узнал его сразу — этого ученика он репетировал перед экзаменами. Отпрыск известного семейства английских лордов — Чемберле-нов — звонкой фамилии, входящей во все биографические справочники.

Сэр Остин с умеренной шутливостью ораторствовал перед приятелями, предлагая отправиться на гастроли прибывшего столичного театра.

— Милый Томсон! — крикнул он через головы. — Вы будете сидеть рядом со мной — я уже купил вам билет.

Джи-Джи поклонился. Сын премьер-министра любил поиграть в равноправие. Томсон тоже соблюдал правила игры.

— У нас в Бирмингеме, — продолжал Остин, обращаясь к учтиво слушавшим его молодым людям, — лучшая постановка «Короля Лира».

Томсон усмехнулся. Все знают, что в Бирмингаме прескверный театр.

Но для сэра Остина это не имело значения: его россказни о Бирмингаме ему нужны были для простой уловки: он желал приучить своих будущих избирателей к мысли о том, что он родом из провинциального Бирмингаме и обожает свой родной город. Это ему пригодится, хотя живет он отнюдь не в дымном Бирмингаме, а в живописном поместье своего отца. Остин торопился закончить Кембридж, чтобы отправиться наконец в Париж, где он намеревался завершить образование. Прибытие театра в Кембридж он расценивал, как наиболее выдающееся событие за эту зиму. К тому же он считал себя одаренным актером. Это качество он надеялся впоследствии использовать на политической арене.

Сейчас этот «Человек из Бирмингема» взял Томсона под руку и шутливо увлек к площади, где около маленького здания уже зажглись газовые фонари. Долговязый лорд с моноклем и похожий на студента худощавый бакалавр прошли через зал, переполненный темными фигурами. Лорд Остин, усевшись наконец во втором ряду, взглянул на своего репетитора и заметил:

— Милый Томсон, у вас такой проницательный взгляд, что, право, кажется, вы и в театре решаете свои уравнения.

Томсон промолчал.

Поднялся занавес. Однако вместо ярких декораций, веселых комиков и пылких влюбленных перед любителями искусства предстала толпа черных монахов, которые нестройным хором запели псалмы. Оказывается, помещение было закуплено известным святошей, покровителем молебнов и религиозных собраний.

Джи-Джи не выдержал и громко захохотал. На него оглянулись. У Остина было бесстрастное лицо — религию необходимо уважать. Это один из краеугольных камней будущей политической карьеры. Странно, что невозмутимый Томсон неожиданно развеселился. И смех у него такой непосредственный, что, право, позавидуешь. Впрочем, он завидовал не только смеху Томсона. Он ощущал в нем скрытую силу и небрежную, рассеянную манеру замечать то, что не видят остальные. Талант исследователя сказывался и в его невозмутимом спокойствии, и в непосредственном юморе, который у лощеного лорда Остина начисто отсутствовал.

Остин еще раз посмотрел на Томсона с завистью, замаскировав ее скучающим выражением.

Бедные школяры уныло слушали монахов. Но живая мысль, не дремавшая в их многодумных головах, изобрела новый великолепный способ развлечения — организовать свой собственный театр и взять на себя все роли, включая женские!

На следующее же утро в конторе одного из лондонских костюмеров появился человек с моноклем.

— Подберите мне, пожалуйста, полный костюм молодой девушки, включая ботинки, шляпку, корсет и юбки.

Бегло взглянув на посетителя, костюмер мгновенно оценил его общественное положение. «Сын лорда развлекается маскарадами».

— Пожалуйте, сэр. — И костюмер суетливо побежал в примерочную, встряхивая на ходу светло-каштановый парик. Долговязый посетитель с моноклем велел доставить дамский туалет в Кембридж и пошел покупать перчатки и сумочку.

Парик и костюм были доставлены ему на квартиру через три часа. На одеванье ушел почти час, но вот он наконец стоит перед зеркалом, совершенно преобра-' женный: из зеркала на него смотрит высокая девица, туго затянутая в корсет, но… с моноклем в глазу. Высокородный кембриджец, усмехнувшись, стряхнул свой монокль на шнурке и прошелся по комнате, прижимая к груди сумочку.

— О моя дорогая матушка, — произнес он начало чувствительного монолога. — Я никогда не покину тебя, и мы будем жить вечно в этом скромном… хм! — Лорд снова вставил в глаз монокль и взглянул в тетрадку со своей ролью. — И мы вечно будем жить в этом скромном домике…

…— Браво! — орали студенты, когда долговязая девица, пылавшая неземной любовью к своей мамаше, соглашалась наконец выйти замуж за капитана, вернувшегося из долгого плавания. Капитан выходил кланяться публике, держа за руку невесту, которая уже успела вдвинуть в глаз монокль и любезно помахивала рукой репетитору, сидевшему в первом ряду.

Но торжество было неожиданно омрачено чрезвычайным происшествием. Разразилась небывалая гроза, о которой до сих пор вспоминают английские синоптики. Первые же вспышки молнии зажгли деревья у развалин замка Вильгельма Завоевателя. Стремительные потоки ливня затопили водой весь громадный двор перед зданием Тринити-колледжа. Через два часа разлилась река и снесла скамейки вдоль улицы, ведущей к церкви.

По окончании спектакля зрители столпились у входа и долго не могли перебраться на другую сторону улицы. Томсон в несколько прыжков достиг узкого тротуара и, пробираясь вдоль домов, вышел на главную улицу. Опрокинутые скамейки, поваленные деревья, мутные водопады и несущиеся сломленные ветви — в этом шквале он неожиданно разглядел на одной из скамеек маленькую съежившуюся фигурку.

— Спасите! — послышалось ему.

Очки запотели, и Джи-Джи плохо видел. С трудом он добрался до затонувшей скамейки, на которой плакала вымокшая девочка, прижимая к груди серого кролика.

Дети очень редко встречались тогда в Кембридже. Только профессора, возглавлявшие кафедры, могли вступать в брак. Вот почему маленькая девочка, укрывшаяся на скамейке во время наводнения, показалась Джи-Джи почти чудом.

Протерев очки, он увидел, что перед ним настоящая Алиса из страны чудес, героиня его любимой сказки, в которой дельфины с омарами танцевали кадриль, где жил мудрый кролик и происходили удивительные вещи.

— Не бойтесь, — строго сказал он «Алисе». — Сейчас я вас спасу.

«Алиса» прижимала к себе мокрого кролика и плакала.

— Ведь вас зовут Алиса?

— Меня зовут Роза-Элизабет Пэйджет, — ответила девочка, всхлипывая.

— Не плачьте, Роза-Элизабет, — сказал Джи-Джи. — Ведь вы же, наверно, хотите стать ученой, если живете в Кембридже.

Через полтора часа Джи-Джи сидел у камина с профессором физики Пэйджетом, отцом Розы-Элизабет.

— Очень благодарен вам, мистер Томсон, и рад знакомству. Жаль, что вы не бываете в нашем клубе. Ведь вам уже присвоено звание «бакалавра с отличием». Когда же вы предполагаете держать экзамен на звание члена Тринити-колледжа?

Признаться, Джи-Джи менее всего хотелось тогда думать об экзамене на новое звание. Несмотря на страшный холодный ливень и ржавую воду с кембриджских крыш, застоявшуюся в его старых башмаках, ему больше всего хотелось еще раз взглянуть на спасенную им «Алису». Впрочем, ее он всего лишь снял со скамейки в саду, и она вовсе не Алиса из страны чудес, а дочь профессора Пэйджета — мисс Роза-Элизабет…

Джи-Джи учтиво простился и отправился в свою одинокую комнату в пансионе миссис Кемп.

В маленьком Кембридже его уже знали. О нем говорили как о молодом блестящем ученом. Премия Смита. Премия Адамса — та самая, которую он получил за математическое исследование «вихревых атомов» и доказал их неустойчивость. Иными словами — показал невозможность существования атомов в виде вихрей.

Это было важным шагом в науке, потому что освобождало физику от ложного представления о вихреобраз-ном, упругом, несминаемом и загадочном эфире, который, как резиновый кисель, заполнял всю вселенную.

Вихревые кольца атомов в этом киселе возникли по аналогии с кольцами планеты Сатурн, открытыми астрономом Адамсом, в честь которого и была назначена научная премия.

О Томсоне знали прежде всего то, что он вот-вот станет самым молодым профессором в Кембридже. 6н был очень жив, весел и… скромен. Идеи, выдвигаемые им, были фундаментальны и дерзки. На его счету была идея об изменяемости массы движущегося заряженного шара, работа об устойчивости заряженной водяной капли — очень важная для его дальнейших исследований физики газового разряда, опровержение вихревой модели атомов и самая ранняя юношеская работа о различных превращениях кинетической энергии.

…Однажды перед дверью пансиона миссис Кемп остановилась превосходная коляска, запряженная породистыми лошадьми. Пожилой джентльмен попросил хозяйку провести его к мистеру Томсону. Минут через двадцать оба вышли — Томсон с небольшим саквояжем — и сели в коляску лорда Рэлея. Знаменитый математик и преемник Клерка Максвелла пригласил Джозефа Джона Томсона погостить в его поместье.

По дороге состоялся краткий разговор.

— Вас привлекают исследования общих законов природы, не правда ли? — спросил лорд Рэлей.

Томсон не торопился с ответом. Вопрос был задан коварно. Потому что интересоваться общими законами природы может себе позволить либо дилетант, любитель науки, либо великий ученый.

— Это интересует каждого естествоиспытателя, — уклончиво ответил он.

Рэлей улыбнулся.

— Я читал ваши статьи, и мне кажется, что вы стреми тес ь найти общую закономерность, присущую для многих явлений природы. Ваш математический аппарат превосходен.

Томсон покраснел от похвалы. В английской науке не было более сильного математика, чем Рэлей.

— Я хочу предложить вам универсальную задачу, — продолжал его спутник. — Определить отношение между единицами измерения в электростатической и электромагнитной системах.

— Для этого понадобится эксперимент. И высокая точность.

— Вам будет предоставлена аппаратура Кавендишевской лаборатории. Правда, — улыбнулся Рэлей, — ее называют «веревочно-сургучной»: в ней много самодельных приборов… — Он вздохнул. — Но лучшего, говорят, пока нет.

Томсон еле сдержал радостное движение. Кавендишевская лаборатория! Иметь право на эту лабораторию — великая честь. Он тут же вспомнил, как четырнадцатилетний Шерль был приглашен Клерком Максвеллом, и ему захотелось сказать Рэлею, что нет лучшего помощника в эксперименте, чем Шерль. Но карета уже подъезжала к большому дому, окруженному садом со штамбовыми розами и георгинами. И те и другие цветы Джи-Джи не любил. В ответ на замечание лорда Рэлея о том, что его супруга разводит лучшие в Англии штамбовые розы, он неучтиво промолчал. В садоводстве, как и в спорте, он не скрывал своих пристрастий. А в этом саду не было ни единого ириса!

Перед ужином полагалось переодеться. К счастью, Джи-Джи взял с собой вечерний костюм. Томсон не без удовольствия переодевался перед большим старинным зеркалом. Он еще раз убедился, что лондонский портной отлично справился со своей задачей. Правда, Джи-Джи забыл постричься. Но это, наверное, даже неплохо: свидетельствует о его небрежности к внешности, несмотря на отлично сшитый костюм. В этом был чисто кембриджский шик…

Итак, ужин в замке Терлинг. В гостях у лорда Рэлея оказывается сам Вильям Крукс — личность необычайная. Маленький человечек, с торчащими кончиками седых усов, привлек в научном мире страстное любопытство к загадочному свечению в разреженных стеклянных трубках, которые впоследствии стали называться «трубками Крукса».

Сэр Крукс впервые показал изумленной публика на Бэкерианской лекции 1879 года, что лучи, исходящие из катода стеклянной трубки, отбрасывают тень от предметов, оказывающихся на их пути. Ученые стали строить многозначительные догадки о природе «катодных лучей». Что это за лучи? Можно ли на них повлиять каким-либо способом? Отклоняются ли они магнитом или электрическим полем? Через какие вещества они смогут пройти? Вильям Крукс не ограничился демонстрацией опытов: он написал замечательную статью, в которой подводил итоги всем загадкам «катодных лучей». Он сообщал о том, что ему удалось отклонить тень от предметов на пути лучей магнитом. Но электрическое поле — в пределах его, Крукса, возможностей — на лучи не подействовало. Немецкие исследователи провозгласили о своей убежденности в волновой природе катодных лучей: это волны эфира. И именно поэтому на них не оказывает влияние электрическое поле.

Среди немецких исследователей оказался один, особо увлеченный опытами Крукса. Он даже предпринял путешествие в Англию, желая познакомиться с самим сэром Вильямом. Но немец произвел на любезного сэра Крукса неприятное впечатление: он был подозрителен и завистлив.

Красивому старому франту Вильяму Круксу, который привык получать от научных занятий удовольствие, было неприятно видеть перед собой подобострастное лицо молодого ханжи.

Филип Ленард уверял, что статья Крукса перевернула всю его жизнь и он готов посвятить ее катодным лучам. При этом Ленард жаловался, что «его профессор» не позволяет ему заниматься только этой проблемой потому-де, что самого профессора интересуют электромагнитные волны. «Его профессор» был знаменитый Генрих Герц, открывший распространение радиоволн. Добродушный Герц раздавал своим ассистентам научные идеи направо и налево, так что и Ленард не был обойден ими. Но так уж, видно, сложилась его судьба, что он оказался одним из самых опасных завистников в науке. Опасность, тлеющая в нем зрела до тех страшных лет, когда в Германии восторжествовал фашизм. И тогда зловещая роль Ленарда окрасилась кровью.

Но любезному сэру Вильяму было недосуг заниматься угрюмым немцем. Он весело проводил его до дверей и пообещал прочесть будущие статьи. Тем дело и кончилось.

Любезный и лукавый сэр Крукс обладал секретом научных перевоплощений. Он делал открытия и в химии, и в физике, и в философии.

Он был вездесущ. Даже в вопросе о привидениях. Было время, когда он увлекался спиритизмом и поставил ряд экспериментов, доказавших, что «потусторонних сил» в природе не существует. Правда, на пути к этому доказательству у сэра Вильяма возникали некоторые сомнения. И недаром на одном из научных конгрессов ему преподнесли медаль с надписью: «…Там, где Крукс, — там привидения!» Но это, скорей, относилось к той таинственности, которая окружала работы самого сэра Вильяма. Никто не мог с уверенностью сказать, чем он занимается в данный момент.

А у Рэлея сэру Вильяму было приятно. Цвели розы, прогуливались красивые женщины, неслышно ходили вышколенные слуги. За ужином он был рассеянно весел и любезно поглядывал на молодого кембриджского ученого, который в двадцать семь лет — профессор и, говорят, великолепно играет в крокет. Хитрый Томсон завел разговор именно о крокете, зная отлично, что это единственная игра, которой увлекается Крукс. После ужина маленький сэр Вильям с достоинством повел высокую леди Рэлей в гостиную. Там беседа перешла на старинные английские реликвии, и хозяин дома рассказал о кресле Клерка Максвелла, которое перешло к нему, как к преемнику в Кавендишевской лаборатории. Кресло было деревянное, с длинной спинкой и высокими подлокотниками. К изголовью была прикреплена подушечка, вышитая потускневшим бисером.

Томсон с интересом выслушал описание кресла. Рэлей незаметно бросил на него испытующий взгляд. Он видел в Джи-Джи своего преемника, но ему доставляло удовольствие пока скрывать от скромного исследователя эту тайну. Впрочем, Томсон, по-видимому, и не подозревал о предстоящей чести. Рэлей улыбнулся и сам заговорил о мальчике, которого Максвелл однажды привел в лабораторию. Мальчику было четырнадцать лет, и он делал превосходные приборы.

— Его звали Шерль, — заметил Томсон.

— Да, кажется, так. Если хотите, — продолжал Рэлей, — возьмите этого Шерля в лабораторию. Ваше новое исследование, о котором мы говорили утром, потребует хорошего исполнителя. Кстати, вы знаете, что Максвелл никогда не отговаривал от безнадежного эксперимента? Он говорил, что, даже если человек не откроет то, что хотел, ему все равно удастся обнаружить что-нибудь новое.

Это понравилось сэру Круксу, и он с удовольствием вспомнил, как Максвелл появлялся в Кавендише с собакой, чтобы его посещение имело вид случайного визита, но никак не начальственного обхода лаборатории.

Разговор кончился небольшим обсуждением колониальной политики премьер-министра Джозефа Чемберлена, которая «все-таки, пожалуй, чрезмерно крута», вспомнили и о забавной истории с его сыном Остином Чемберленом, который играл женскую роль в студенческом спектакле, и выразили сожаление, что «наши высокородные лорды слишком поспешно завершают свое образование». Томсон, улыбаясь, кивнул — его занятия по физике с Остином Чемберленом были бесплодны.

Проснувшись на следующее утро, Томсон вскочил, чтобы отдернуть тяжелый занавес. Погода была превосходная. Он надеялся до завтрака погулять в парке. Но в дверь кто-то постучал, и полуодетый Томсон снова нырнул под одеяло. Дверь отворилась, и в комнату на цыпочках вошел слуга.

— Доброе утро, сэр, и прекрасный день, сэр. Джи-Джи смущенно ответствовал.

— В какой воде вы хотите купаться, сэр?

— В холодной, — машинально ответил Джи-Джи.

— Хорошо, сэр, — ответил слуга и исчез.

Через несколько минут в комнате появилась огромная лохань, которую поставили посредине спальни и наполнили водой из бесчисленных кувшинов.

— Может быть, желаете еще чего-нибудь, сэр? — спросил слуга.

— Нет, — ответил Томсон, стараясь глубже скрыться под одеялом.

— Хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр.

Тут же после ухода слуги Джи-Джи выбрался из постели и, заперев комнату на ключ, счел своим долгом окунуться в холодную воду, раз уж она была доставлена в его распоряжение.

Купанье в лохани доставило ему мало удовольствия, но зато приобщило к аристократическому быту в замке Терлинг.

Лаборатория Рэлея находилась во флигеле. Здесь Джи-Джи увидел самодельные вакуумные насосы, стеклянные трубки, установленные на потрескавшихся деревянных досках, газовые горелки. Веревочки, сургуч, щепки были основными и привычными крепежными приспособлениями. Лаборатория была уставлена застекленными ящиками, в которых находились покрытые паутиной банки с химикалиями.

— Не забудьте, Томсон, — сказал Рэлей, — что в Кавендишевской лаборатории — лучший стеклодув Англии — Эбенизер Эверетт.

— Я слышал о нем.

Так была решена судьба двух людей, на всю жизнь связавших себя с исследованиями Томсона.

Томсон уехал окрыленный. Рэлей очаровал его любезным обхождением и новыми надеждами. Крукс заронил в нем интерес к катодным лучам.

Дома его ожидала записка, оставленная, по словам миссис Кемп, «каким-то джентльменом, весьма энергичным, но мало приятным».

В нескольких строках посетитель сообщал, что он старый товарищ Томсона по Манчестеру и ожидает его на следующий день в помещении кембриджской железнодорожной станции, за пятнадцать минут до отхода лондонского поезда. Любопытство Джи-Джи было возбуждено. Конечно, он явится к месту свидания.

Каково же было его изумление, когда на платформе он увидел знакомую самодовольную фигуру Дабла! Это был именно он — сын владельца манчестерской паровозной фирмы, тот самый, который искал под микроскопом «божий номер» на волосе.

Дабл выглядел довольно браво в своей морской форме. Томсону не терпелось узнать, что привело его в Кембридж.

— Надеюсь, ваши дела хороши, Томсон? — спросил Дабл после обычных приветствий.

Джи-Джи кивнул.

— Я слышал, что о вас неплохого мнения Остин Чемберлен, — со значением произнес Дабл.

— Я репетировал сэра Остина перед экзаменами, — скромно ответствовал Джи-Джи.

— Но поговаривают и о том, что вы станете преемником лорда Рэлея в Кавендишевской лаборатории.

Томсон изумленно на него взглянул.

— Я об этом не слыхал.

Дабл самодовольно улыбнулся.

— Сейчас я хотел бы просить вас об одной услуге: представьте меня сэру Остину Чемберлену. У меня есть кое-какие идеи. Это касается британских субмарин.

— Субмарин?

— Да. Вероятно, вы еще не слышали об этом. Отчет об испытаниях прошел незамеченным. Но сегодня мы повторим их снова. Я предлагаю вам поехать вместе со мной в Лондон. Убедившись в серьезности моих предложений, вы поддержите меня перед Остином Чемберленом.

— Да, но, к сожалению, он выехал за границу.

— Куда? — быстро спросил Дабл.

— Кажется, во Францию… Дабл посмотрел на часы.

— Томсон, вы должны ехать вместе со мной. Вы увидите интересные вещи.

В вагоне Дабл объяснил, что испытание субмарины, подводной лодки, произойдет в порту публично. Общественность должна знать, на что тратится военный бюджет. Великобритания может отстать от своих будущих военных врагов. Ведь Германия уже конструирует субмарины. Однако в парламенте до сих пор идет бессмысленная болтовня об их бесполезности. Якобы невозможно поразить противника, не всплыв на поверхность: экипаж-де не видит вражеский корабль под водой. Предлагают строить только лодки-торпеды без экипажа.

— А я участвую в разработке военно-политических предложений для правительства, — важно заметил Дабл.

Прибыв в порт, они застали плотную толпу около канатов, ограждавших пространство, откуда начинался спуск под воду странного железного судна, окрашенного в черный цвет. Дабл безуспешно разыскивал военных экспертов из адмиралтейства. Военно-морское ведомство, по-видимому, саботировало новый вид британского флота, проявляя осторожность. Руководители старого английского флота придерживались своих традиций: плавать только над поверхностью воды, но не под нею. Сторонником субмарин был только отчаянно храбрый и предприимчивый адмирал Фишер.

Толпа с нетерпением ожидала сигнального выстрела.

— Сначала ее спустят на воду, и она пойдет в глубину, — объяснял кто-то в толпе, — а потом субмарина всплывет на поверхность, и мы увидим ее снова.

Выстрел. Железная громада поползла в воду. Она долго погружала свое туловище в маслянистую поверхность воды.

— Ровно через пять минут она выплывет, — уверенным голосом произнес Дабл. — Таков план испытания.

Люди в толпе вынули карманные часы и пристально следили за минутной стрелкой. Прошло уже семь с половиной минут. Субмарина не появлялась.

Первое брожение началось среди мальчишек, висевших на заборах, окружавших док. Это были рассыльные, продавцы мелких лавчонок, дети портовых рабочих.

Дабл хмурился. Проходила девятая минута. Человек в портовой форме быстро побежал вдоль каната и исчез в помещении спасательной службы.

— Вот вам и субмарина, — заорал вдруг мальчишеский голос.

Над толпой пролетела надгрызенная морковь, плюхнувшаяся в грязную воду.

Но толпу уже оттесняла команда спасательной службы. Порт оглушала сирена. На воду пошли катера.

Дабл оглянулся.

— Томсон, я очень сожалею. Это неудачный эксперимент.

Томсон, не отвечая, вглядывался в поверхность воды. Что же будет с людьми? Спасут ли их? Какое подлое безрассудство ставить такие «неудачные эксперименты»!

— За это надо судить, — сказал он.

— Кого? — переспросил Дабл. Томсон пристально посмотрел на него.

— Вам тоже придется работать на военную технику, мистер Томсон, — злобно и сухо заметил Дабл. — И вы еще пожалеете о своих словах.

— А я надеюсь, что никогда не буду в этом участвовать! — Томсон резко отвернулся и, пробиваясь к выходу, пошел через толпу.

…Вернувшись в свой тихий Кембридж, Томсон впервые почувствовал зыбкость и неустойчивость этого маленького мирка. За его средневековыми декорациями бушевала жизнь со всеми ее горестями и несправедливостями. А здесь, чувствуя себя независимыми и непогрешимыми, чинно расхаживали невозмутимые ученые. Надолго ли?

Однако, посидев в лаборатории и закончив расчеты, Джи-Джи снова постепенно втянулся в научные будни. Он решил написать письмо Шерлю с предложением поступить в Кавендишевскую лабораторию. Он точно изложил все этапы предстоящей работы. Понадобится высокая точность измерения, хотя это кажется пока неосуществимым. Что скажет изобретательный Шерль?

Незаметно бежали дни. Джи-Джи занялся дальнейшими расчетами и остался доволен полученной от Рэлея задачей: она снова вела его к обобщенным, универсальным методам исследования. Универсальность — вот что его привлекало в научных работах. Искать такие законы, которые пригодны для многих, нет — для всех явлений природы! В науке нет места проходимцам, подобным Даблу, ставящим эксперименты с человеческими жизнями. Нет, Джи-Джи никогда не будет этим заниматься…

В Кембридже бьют часы. Тихий научный мирок сохраняет пока свою неприкосновенность. Бурные события его еще не коснулись.

На завтра должна состояться весельная регата — состязание между Кембриджем и Оксфордом. Может быть, там будет и профессор Пэйджет с дочерью… Мисс Розу-Элизабет Томсон встречал довольно часто на лекциях. Занятия наукой все больше привлекали женщин, хотя к этому было много препятствий. Однако мисс Пэйджет совсем не походила на растрепанных девиц из местного колледжа, которые демонстративно разъезжали по Кембриджу на велосипедах. Девицы боролись за свое равноправие с мужчинами в науке, но это, увы, часто вызывало насмешки. В 1897 году произошел даже знаменитый скандал, получивший название «исторического», когда вопрос о принятии женщин в университет был поставлен в Кембридже совершенно официально. И что же? Подавляющим большинством мужчины проголосовали против принятия женщин в высшие учебные заведения и свою победу ознаменовали факельным шествием по городу.

Перед сном Томсон вспомнил о том, что он снова пропустил обед за столом бакалавров и завтра предстоят сложные расчеты с главным служителем.

«Снова пудинг», — подумал он, засыпая.

 

Золотые волосы на картине Боттичелли

Наутро была пасмурная погода, и барометр в гостиной миссис Кемп двигался к угрожающим переменам. «Регаты не будет», — заметил Томсон, увидев мрачное предзнаменование прибора. Закончив завтрак, состоявший из жилистой говядины и стакана слабого кофе, он решил немного пройтись. А в два часа лекция, и должен прийти Шерль, который уже выступает в качестве демонстратора. Студенты любят его и встречают громадную фигуру восторженным гулом. Все знают, что он кембриджский чемпион велосипедного спорта.

Демонстрационные опыты Томсона привлекают к себе внимание мировой публики. Они остроумны и очень наглядны. А сегодня, когда открыт доступ всем желающим, передние ряды будут наверняка заняты растрепанными девицами из учебного заведения мисс Бернар, возглавляющей движение за равноправие. Пожалуй, для них надо извлечь из шкафов самые эффектные приборы.

Выйдя из дома, Томсон увидел одну из таких девиц, с угрюмым видом раздававшую прохожим брошюры с требованием женского равноправия. Кембриджские ученые школяры в мантиях брали брошюры и насмешливо поглядывали на невзрачную распространительницу. Джи-Джи стало жаль девушку, и он, перейдя улицу, учтиво попросил у нее дюжину книжек. Порозовев от радости, бедняжка подала ему кипу брошюр и показалась не такой дурнушкой. По-видимому, ее портил несуразный костюм и выражение озабоченности.

— Я читала ваши статьи, мистер Томсон, — робко сказала она. — Особено интересно исследование электрически заряженных водяных капель.

— Чем интересно?

— Тем, что электрический заряд удлиняет жизнь капли.

— Жизнь капли? Как удивительно вы сказали. Право, я никогда не думал, что у капли может быть жизнь.

— Но ведь электрически заряженная капля существует дольше, чем незаряженная?

— Совершенно верно.

— Значит, у нее есть своя жизнь.

— Вы — философ, юная леди. Но не буду вам мешать.

— Спасибо, мистер Томсон.

Перед дверью аудитории Джи-Джи остановился, и ему очень захотелось, чтобы на сегодняшней лекции оказалась не случайная студентка из колледжа мисс Бернар, а Роза-Элизабет Пэйджет…

Она сидела в четвертом ряду справа. Он увидел ее сразу, когда поднялся на кафедру. Он разглядел тонкое шерстяное платье в мелкую клеточку, черную бархатную шляпку, чуть надвинутую на лоб. Длинные ресницы были опущены. Интересно, о чем она думает? Он стирал влажной тряпкой формулы с доски. Блестящая поверхность доски отсвечивала, и кто-то попросил занавесить окно. Томсон повернулся к аудитории.

— Сегодняшняя лекция будет посвящена жизни капли, — сказал он.

Пронесся легкий шорох по рядам.

— Да, да. Эта тема относится и к физике жидкостей, и к электростатике, и, быть может, к физике электрического разряда в газах, о которой мы еще ничего не знаем. Итак, что оказывает влияние на самостоятельное существование капельки тумана?..

После лекции Роза-Элизабет подошла к ТоМсону.

— Мистер Томсон, сегодняшняя лекция восхитительна, пожалуй, в аудитории еще никогда не было столько слушателей.

— По-видимому, это объясняется тем, что из-за плохой погоды отменили весельную регату, — улыбнулся Томсон, — и всем любителям спорта пришлось как-то занять свое время.

Роза-Элизабет засмеялась. Она держала сумочку, из которой выглядывал конспект лекций, вложенный в книгу о живописи.

— Вы еще не были на выставке итальянских художников, мистер Томсон?

— К сожалению, я так далек от искусства.

— Напротив, вы к нему очень близки. Это видно из сегодняшней лекции.

— А может ли искусство помочь сделать открытие? — улыбнулся Томсон.

— Только искусство — не может.

Роза-Элизабет покраснела. Смутился и Джи-Джи. Почему-то они оба подумали о том, что «только искусству», наверное, не хватает любви…

— Мне бы хотелось посмотреть на картину, копия которой всегда висела у нас дома, — сказал Джи-Джи.

— Какую?

— Женщина с тусклыми светлыми волосами выходит из створок раковины на морской берег.

«Венера» Боттичелли, — подсказала с улыбкой Роза-Элизабет.

— Толстая молодая женщина с тупым лицом, — заметил Томсон.

Роза-Элизабет расхохоталась.

— Вы непременно должны взглянуть на нее, мистер Томсон.

— А вы не согласитесь поехать со мной на эту выставку? Завтра? С лондонским поездом?

— С удовольствием. Меня приглашала к себе тетушка. Она живет недалеко от картинной галереи.

Томсон радостно кивнул.

— Я надеюсь завтра вас увидеть, если вы не передумаете.

— Я не передумаю…

Мимо прошел, чуть прихрамывая, Эбенизер Эверетт.

— Сэр Джозеф, вас просит к себе лорд Рэлей.

— Эбенизер, старина, сколько раз я просил не называть меня сэром Джозефом.

— Хорошо, сэр Джозеф. Они засмеялись.

Беседа с Рэлеем была сравнительно короткой. Лорд Рэлей начал с неожиданного предложения отдать его последнюю экспериментальную работу Шерлю. При этом Рэлей смотрел на обиженное лицо Джи-Джи улыбаясь.

— Вы создали великолепный метод, Томсон, но вам не хватает лабораторной аккуратности. Не сердитесь. Ваш эксперимент Шерль отлично доведет до конца без вас.

Наступила пауза.

— Мне кажется, дорогой Томсон, что вам пора собирать воедино все ваши фундаментальные исследования и искать для них достойную точку приложения. Теперь у вас будут для этого широкие возможности.

Он задумчиво посмотрел на Томсона, откинувшись на спинку кресла.

— Я уезжаю надолго к себе в Терлинг, — наконец сказал Рэлей, — Кавендишевская лаборатория остается вам.

Томсон, пораженный, не отвечал. Сказать: «Мне только двадцать семь лет — и я не ожидал этой чести»? Или: «Смогу ли я справиться с наследием Максвелла и Рэлея?» Да, но почему я должен отступать?

Рэлей, как бы угадывая его мысли, задумчиво кивнул.

— Я понимаю, победить сомнения трудно. Но наш выбор сделан не случайно: Кавендишевской лаборатории необходим фундаментальный ученый. Вы именно тот человек, который даст ей нужное направление. А о будущих открытиях не говорят, не правда ли?

Он встал и молча протянул Томсону руку.

Через полгода, в день своего двадцативосьмилетия, Джи-Джи был назначен директором Кавендишевской лаборатории.

…На следующее утро Томсон отправился на кембриджский вокзал к отходу лондонского поезда. Он имел франтоватый вид: широкий весенний галстук, отогнутые уголки накрахмаленной рубашки, красивый вязаный жилет и спортивный пиджак. В руках зонт-трость. Сейчас это модно. А ведь история зонта претерпела много изменений. Томсон оказался современником тех кембриджских новшеств, когда отсутствие зонта считалось верхом неприличия, мало того — зонт ни в коем случае нельзя было волочить по земле, его следовало бережно нести перед собой, не касаясь пола. Никто и не предполагал тогда, что придет время, когда зонт превратится в трость, и признаком элегантности станет небрежное покалывание его кончиком по земле.

Но все переживания с зонтом не стоили и десятой доли того, что надо было знать о своем гардеробе. Костюмы светского кембриджца требовали таких денег, что скромному бакалавру без поддержки семьи приходилось неустанно отрабатывать их за счет частных уроков, а подчас — шить в долг. Впрочем, и здесь существовала занятная традиция.

Случилось, например, так, что один из выпускников Кембриджа уехал, получив назначение и не расплатившись с портным. Вернувшись через четыре года, он пожелал отдать долг. Но портной, к величайшему его изумлению, отказался.

— Сэр, у нас издавна существует обычай: если заказчик в течение трех лет не расплачивается с нами, то мы распределяем его долг по счетам остальных клиентов.

Добропорядочность воспитывалась на каждой ступеньке прохождения кембриджцем через университет.

Жизнь в Кембридже была регламентирована и строго подчинена традициям. Размеренные разговоры о науке. Обстоятельное обсуждение преподавателями своих студентов и спортивных матчей — все это напоминало игру заведенных кукол-марионеток: «милейший Ватт», гуляющий с Джи-Джи по намеченным маршрутам; «милейший Монро», известный классицист, обожающий весельную регату, и многие другие прекрасные, добропорядочные ископаемые…

Итак, Томсон захватил с собой зонт. Мисс Пэйджет уже стояла на перроне кембриджской станции, а маленький паровоз с высокой трубой пыхтел у платформы. Неторопливо прогуливались дамы в длинных платьях и мужчины в котелках. Во втором классе поезда было свободно. Они заняли места, и белый паровозный дым, рассеиваясь во влажном воздухе, все быстрее разрывался за окном на мелкие облачка, перемешиваясь с подступающим из Лондона темным, густым туманом. Под стук колес Томсон слушал веселую болтовню Розы-Элизабет и радовался, что может смотреть на нее, не выдумывая для этого сложных предлогов. Сняв шляпу, она оживленно рассказывала об игре в хоккей и чертила кончиком своего кружевного зонта ход вчерашней игры. Хоккей был дамской игрой. Девицы, одетые в длинные фланелевые юбки, короткие жакеты и ботинки из легкой кожи, подбитые замшей, чтобы не скользить, разыгрывали изящные комбинации с шайбой, пользуясь небольшими клюшками. Мисс Пэйджет неплохо играла в этот игрушечный хоккей.

— А вы слышали об автомобильном пробеге, который совершила француженка Камилла Гаст? — спросила она, покончив с хоккейными новостями.

Автомобиль был тогда сенсационной новинкой. Захватывающая, бешеная езда со скоростью сорок-пять-десят километров в час! Риск. Аварии. Подвиги первых женщин-автомобилисток.

Томсон читал в газетах об этой знаменитой французской спортсменке. После автомобильных гонок она занялась водным спортом. Ее моторная лодка «Камилла» участвовала в пробеге между Алжиром и Тулоном. Ночью на море началась буря, волны захлестнули лодку, и Камиллу Гаст спасла французская субмарина под названием «Кибер». Ее капитан сделал ловкий маневр, поставив свою подводную лодку борт о борт с тонущим катером Камиллы Гаст.

Вспомнив о неудачном испытании британской субмарины, Томсон рассказал ей об этом.

Роза-Элизабет молча смотрела в окно.

— Я надеюсь, — сказала она некоторое время спустя, — что вы будете заниматься только чистой наукой…

Маленький паровоз, весело пыхтя, доставил их к Лондонскому вокзалу. Начинался летний безоблачный день, похожий на праздник, после нескольких недель туманов и дождей.

Они подошли к мраморной лестнице, ведущей в зал музея. Поднявшись на несколько ступеней, Джи-Джи остановился. Напротив входа висела картина, на которой скрещивались солнечные лучи, падающие из окна. Женщина выходила из створок раковины на морской берег. У нее было розоватое лицо с зелеными искристыми глазами. Она смотрела на Томсона лукаво, чуть улыбаясь. С ног до головы она была закутана в струящийся поток своих золотых волос. Он сверкал в ярком солнечном свете.

Томсон опустил глаза, но потом быстро взглянул на свою спутницу.

— Я был глуп, мисс Пэйджет, — пробормотал он.

— Нет. Просто вы ее еще не видели. У вас дома висела обыкновенная картинка из журнала.

Потом они тихо бродили мимо картин итальянских художников.

Девушка умолкла, она забыла о светской болтовне, в темных глубоких глазах светилось сосредоточенное, вдохновенное внимание к искусству.

— Вы устали, — сказал Томсон. — Побледнели, даже как будто осунулись…

— Посидим немного.

Они сели на плюшевую скамейку у выхода из галереи.

— Вы серьезно думаете, что искусство может помочь научному открытию?

— Я думаю, что в живописи, как и в науке, есть свои великие открытия, но их немного. «Венера» Боттичелли — одно из них. Мне кажется, — добавила Роза-Элизабет, — что настоящее открытие — это доказательство того, что — самое главное, а что — чепуха.

Джи-Джи кивнул.

— Я еще не говорил вам, что вы похожи на Алису в стране чудес? — сказал он вдруг.

— Нет.

— Вы забыли. Я говорил вам это в детстве, когда нашел вас на скамейке во время наводнения.

— Я не забыла. А только хотела услышать это снова…

Через некоторое время ассистент Джозефа Джона Томсона увидел на столе своего Шефа такую записку:

«Дорогая мисс Пэйджет, кажется, мне удалось найти для вас интересную тему, над которой вы могли бы успешно работать.

Искренне ваш Дж. Дж. Томсон».

Если вы сможете прийти в лабораторию завтра после четырех, я объясню вам эту идею и покажу необходимые приборы.

А в начале следующего года профессор Джозеф Джон Томсон, глава Кавендишевской лаборатории женился на мисс Розе-Элизабет Пэйджет. Свадьба состоялась 2 января 1890 года. Первый подарок, сделанный Джи-Джи своей невесте, представлял собой двухтомное сочинение Маскарта: «Электричество и магнетизм». Однако между страницами была вложена искусная копия, изображавшая женщину, выходящую из створок раковины на морской берег.

Свадьба Томсонов произошла в период расцвета светской жизни маленького ученого городка. Пикники, танцевальные вечера, выставки, театр поглощали деятельную энергию кембриджских дам.

Наряду с посещениями выставок стали устраивать «визиты в лабораторию». Миссис Томсон одна из первых превратила демонстрацию новых экспериментов в светский вечер, которым она, хозяйка дома, руководила, стоя у входа в лабораторию в вечернем туалете. Тонко улавливая значимость каждого нового исследования, ценимого Джи-Джи, она радостно приглашала гостей осмотреть интересную установку.

В лаборатории появились цветы. Впрочем, это произошло позднее, когда Кембридж стал «открытым городом» после 1895 года, окончательно изменившего его жизнь. В том «историческом году» была основана открытая аспирантура для так называемых «рисерч-стью-дентов» — соискателей-докторантов, которые после двух лет исследовательской работы имели право получить ученую степень. Эти молодые ученые появились в Кембридже с разных концов света: из Индии, из Новой Зеландии, Германии, Америки, Дании. Судьбы их были различны, но яркий талант неизменно сопутствовал Кавендишевским рыцарям Джи-Джи. Имена их становились известны мировой науке: Резерфорд, Ланжевен, Таунсенд, Вильсон, Ричардсон, Астон, Томсон-младший… Но в re девяностые годы, когда Роза-Элизабет ревниво следила за научными интересами своего мужа, главное свершалось там, где находился сам Джи-Джи…