Терапевтические сказки

 

Предисловие

Говорят, что в наше прагматичное время нужны методики, технологии, алгоритмы достижения успеха и процветания. Говорят, что сегодня необходимо добиваться своего во что бы то ни стало. Говорят, что людям не стоит мечтать и строить воздушные замки… Вы согласны с этим? Если только отчасти, тогда эта КНИГА — для ВАС.

Знаете ли вы, дорогие друзья, что психология — это наука о душе? А душа, как известно, «предмет темный и исследованию не подлежит». Поэтому сегодня психология становится наукой о чем угодно, только не о душе. Ведь о ней прекрасной, неутомимой и неизменно непознаваемой душе, непросто говорить «научным языком». Сухим слогом невозможно описать тонкие ритмы наших душевных стремлений.

Но не печальтесь! Язык, на котором можно говорить о душе, писать о ней, наблюдать ее ритмы, ЕСТЬ. Это язык терапевтической СКАЗКИ. Только через метафору можно передать тонкую духовную ткань человеческой природы и мироздания. Она хрупка и прочна одновременно. И только терапевтическая сказка может бережно о ней заботиться, укрепляя ощущение тонкости бытия в каждом из нас.

Позвольте попросить вас вспомнить о том, что окружающий нас мир — живой. Все в нем звучит, вибрирует, а нередко и стонет. Все в мире отзывается на наши радости, тревоги, разочарования, заблуждения и иллюзии. Отражения наших внутренних процессов — эго и есть терапевтические сказки.

Да, дорогие друзья, вы прочтете в этой книге терапевтические сказки. А терапевтические сказки — это отражения наших тонких духовных струн. Ведь наша душа еще и музыкальный инструмент. Нет, это не концертный рояль, и даже не скрипка или флейта. Душа — это универсальный музыкальный инструмент, который может издавать самые разнообразные звуки.

Но согласитесь: любому музыкальному инструменту требуется настройщик. Ведь расстроенный инструмент способен издавать лишь дисгармоничные звуки, отчаянно фальшивя. И таким настройщиком является сказочник. Да-да, это именно так.

Сказочник настраивает музыкальный инструмент нашей души долго, терпеливо. Он то натягивает струны, то чуть приспускает их. Он протирает молоточки мягкой тряпицей, капает волшебное масло или клей туда, где это необходимо. Вы не видите этого. В это время вы читаете сказку. Просто читаете сказку. Вы просто отвлекаетесь от повседневных забот, даже не подозревая, что музыкальный инструмент вашей души тонко и бережно настраивают. Вот так, без лишней помпы, вовсе не заботясь о гонораре за свои невидимые услуги.

Так работают настоящие настройщики, настоящие сказочники. Так работает Андрей Владимирович Гнездилов.

Вы закроете эту КНИГУ. Музыкальный инструмент вашей души будет настроен. Он станет играть особенно звонко и радостно или трепетно и грустно. У каждого по-своему. Важно одно — больше в издаваемых им звуках не будет фальши. Будет звучать музыка. А там, где есть музыка, нет места смерти.

Татьяна Зинкевич-Евстигнеева, доктор психологии, директор Санкт-Петербургского института сказкотерапии

 

Ночной концерт

В середине осени я оказался в одном старинном городе на Майне. Некогда в нем жил чудесный композитор, чья музыка никогда не оставляла меня равнодушным и казалась какой-то внутренней дорогой, раскрывающей новые стороны жизни, понимание красоты и, в конце концов, самого себя. Мне захотелось приобщиться к той атмосфере, которая окружала моего кумира. Пройтись по тем же улицам, где он гулял, разглядеть те места, где он черпал вдохновение, и, может, приоткрыть краешек тайны, которая окутывала его талант. Да, я, конечно же, знал, что последние годы жизни он провел в доме скорби, лишенный рассудка. Однако, после его смерти, здесь, в этом городе, долго жила его вдова. Я благоговел перед ней, и ее красота, вкупе с исполнительским мастерством, рождала целые легенды.

В один из тихих дней я купил цветы и отправился в фешенебельный квартал, расположенный подле старинного Грюнсбург-Парка. Там находилась вилла Клары, куда я стремился. Ничем не примечательный коттедж встретил меня холодной заброшенностью и унынием, хотя в нем жили какие-то посторонние, занятые люди. Обидное забвение висело над местом, к которому должно было совершаться паломничество ценителей музыки. Увы, имена гениев, составивших славу нации, остались лишь на устах. Сердца давно опустели, чтобы преклониться перед очагом, который грел их.

Я вошел в калитку и положил цветы на ступени порога. Закрыв глаза, постарался представить былую хозяйку дома…

Чей-то вздох заставил меня придти в себя и обернуться. Какая-то тень мелькнула на тропинке, шедшей в обход дома. Я сделал шаг, другой, третий.

Винтовая лесенка привела меня на чердак. Среди старой ненужной мебели обнаружилось огромное резное кресло. В нем почти затерялся маленький бородатый человечек. Я принял его вначале за игрушку, но потом увидел в его руках мой букет цветов и протер глаза. Он шевельнулся и заговорил скрипучим, дряхлым голосом, чуть заикаясь и посвистывая. Было впечатление, что со мной вступила в беседу древняя шарманка, потерявшая мелодию, но вовсю использующая аккомпанемент. Не думаю, что вас нужно убеждать в существовании домовых, однако думаю, что я не ошибусь, если скажу, что общение с ними— достаточно редкое и занятное явление. За пару минут беседы гостеприимный домашний дух разузнал обо мне все, что ему хотелось и, поблагодарив за цветы, внезапно предложил мне высказать какое-либо желание, которое, возможно, он сумеет исполнить.

— Я бы хотел услышать игру Клары, о которой столь восторженно отзывались ее современники.

Домовой подмигнул мне и качнул головой:

— А вы копаете в самую глубину. Я думал, вы будете клянчить какие-либо сувениры. Что ж, приходите вечером. Ядам вам фонарь, вы зажжете его, когда подойдете к дому. Я и мои приятели узнаем вас и встретим.

И вот после захода солнца я отправился в путь, соблюдая наставления странного домового. Что говорить о моем любопытстве, об ожиданиях и страхах. Среди причудливого строя старинных домов, где на башенках и за круглыми оконцами мансард вспыхивали огоньки — синие, красные, оранжевые, зеленые, фиолетовые, — я чувствовал себя попавшим в сказку.

Мой новый приятель встретил меня у виллы, и пуговички на его ладно скроенном сюртучке сверкали, как золотые. Он отвесил мне низкий поклон и дал знак следовать за ним.

Вот мы очутились в парке. Между огромными деревьями протянулись обширные поляны, и легкий туман, покачиваясь, полз над ними. Вдруг звучный аккорд нарушил тишину, за ним второй, третий, и весь парк подчинился волшебной музыке. Она переполняла пространство. Деревья сдвинулись с места и, выстроившись в пары, двинулись по кругу. Светлые поляны превратились в светящиеся озера, кусты покрылись цветами. В небе засверкали сполохи, напоминающие северное сияние. Все вокруг звучало, танцевало и радовалось. Вот загремели фанфары, и у центрального входа появилось торжественное шествие. Гномы, лешие, русалки, дриады, которых мы знаем лишь по детским книжкам, двигались за белоснежным Единорогом, на спине которого восседала прелестная женщина в короне. Мне ли было спрашивать о ней, чьи портреты можно встретить не только в любом магазине, но и на денежных купюрах. Это была Клара. В середине парка, на холме, застыла праздничная процессия, и показалось, что все принимавшие в ней участие превратились в узор великолепного гобелена. Но вот полилась дивная мелодия, соло, исполняемая на неведомом инструменте. Фортепьяно, орган, живой человеческий голос — нельзя было понять, лишь сердце замирало от этого немыслимого концерта…

А потом все внезапно кончилось. Опять стояли на своих местах деревья, ветер сдувал туман на полянах, пустой парк окутывала ночная тишина, и лишь по дорожкам металась чья-то фигура. Клара! Клара! — звал жалобно человек, но никто не откликался на его зов.

— Кто это? — спросил я домового.

— Роберт, ее муж, ваш любимый композитор. Он слышал музыку, но не мог видеть исполнительницу.

— Но почему?

— О, это целая история…

В давние годы не было более счастливой семьи, чем Роберта и Клары. Красота обоих, в сочетании с искусством их музыки, которой они служили, связывала их, как никого иного. Однако, на вершине славы и известности нередко возникали меж супругами полушутливые споры: чей талант важнее — композитора или исполнителя?

Творческое, мужское начало лежит в основе любого серьезного произведения и без него немыслимо существование искусства, заявлял один.

Да, но женский дух своей любовью оплодотворяет талант композитора и вдохновляет его на творчество.

Более того, восприятие и передача произведения зависят от исполнителя, — вступалась другая.

И это трудно было опровергнуть. Красота Клары и ее вдохновенная игра чаровала не только сторонних слушателей, но и ее мужа. Сколько раз ему казалось, что публика собирается послушать и поглазеть на Клару, а не узнать сокровенные чувства композитора. И после концертов в толпе звучало лишь имя его жены, а его собственное словно и не существовало… Но, в общем-то, можно было бы лишь улыбнуться этим разногласиям, если бы они не порождали где-то в глубине тайной ревности и недоверия.

Однажды зимой, когда семья собралась у камина, а Роберт импровизировал на рояле, его музыка вдруг вызвала видение белого Единорога среди тлеющих углей. Фантастическое животное неслось среди огня, перескакивая через препятствия, и искры летели из-под его копыт. Клара вскрикнула и протянула руки к нему, а Роберт нахмурился и закрыл глаза. И словно в сновидении, перед взорами музыкантов явилась история, случившаяся когда-то в иной жизни. Отзвуки ее перелились на клавиши и воплотились в старую балладу. Послушные мелодии события выстраивались в камине, как на театральной сцене.

Вот возник замок, где жил граф Роберт со своей прекрасной супругой. Глухие, дикие леса окружали его, и охота была излюбленным развлечением. Однажды графу встретился в чаще Единорог. Тщетно гонялся за ним охотник, животное всякий раз ускользало от него в самый последний момент. Упрямство и азарт подстегнули охотничий пыл. Год не слезая с коня, разыскивал Роберт Единорога. В конце концов он поджег лес, чтобы выгнать зверя к засаде. Единорог, гонимый пламенем и сворой собак, выбежал прямо к замку и бросился к ногам графини. Не слушая мольбы супруги, Роберт вонзил копье в сердце благородного животного. Единорог поднял голову и посмотрел в глаза своего убийцы. Что это был за взгляд, трудно передать, граф побледнел и отшатнулся…

Музыка Роберта смолкла, и оба супруга смотрели, не отрываясь, на угли в камине. Они были потрясены происшедшим и не могли говорить. С того дня Роберт почувствовал, что заболевает. Стоило ему затопить огонь в камине, как ему чудился умирающий Единорог и последний взгляд его человеческих глаз.

Клара чувствовала, что происходит в душе мужа. Много раз она мучительно пыталась переиграть балладу и изменить ее финал. Увы, ни у нее, ни у Роберта ничего не получалось. Наконец, ей пришла в голову мысль, что изменить сюжет возможно, лишь принеся себя в жертву за Единорога. Она усадила Роберта за рояль и заставила снова исполнить балладу. Пылал огонь в камине и опять повторилась сцена охоты. Но на этот раз Клара бросилась в огонь навстречу Единорогу. Он вылетел на тропинку к замку, ослепленный пылающими деревьями. Острый рог пронизал грудь женщины. Выронив копье, в ужасе стоял граф, глядя на тело жены. Единорог преклонил колени, поднял тело Клары на спину и удалился прочь.

Сюжет баллады был изменен, и Клара ждала, что Роберт исцелится от своего навязчивого видения. Увы! Под Новый Г од веселая компания друзей собралась у музыкантов. Какой-то высокий молодой человек был представлен хозяевам. Он не знал языка и мог объясняться лишь играя на музыкальных инструментах. Поклонившись, он сел за рояль, сыграл приветствие присутствующим и выразил восторг Роберту и Кларе. Импровизации его были блестящи и глубоки. Он очаровал общество, но Роберт мрачнел все больше, и Клара понимала, что это ревность не только мужа, но и музыканта.

Финал оказался ужасным. Композитора внезапно охватило безумие. Вызвав юношу в отдаленную комнату, он обнажил шпагу и протянул гостю вторую. Поединок оказался недолгим. Юный соперник упал, обливаясь кровью и, подняв голову, взглянул в глаза убийце…

Роберт закричал и упал.

Вбежавшая Клара нашла сразу два тела на полу. Муж был в обмороке, загадочно улыбающийся гость был мертв и в руках его вместо шпаги оказался длинный белый рог.

С трудом уложив Роберта на кровать, женщина поспешила к гостям за помощью. Однако дом оказался пуст. Все ушли. Она вернулась в комнату. Роберт сидел на постели и руки его повисли в пустоте, а пальцы двигались словно по клавишам. Убитый незнакомец исчез, будто его и не было.

С этого дня безумие охватило Роберта, а Клара узнала мир духов природы, дверь в который открыл Единорог. Все это вы видели и слышали на ночном концерте.

Домовой протянул мне маленькую сухую ладонь:

— Был счастлив с вами познакомиться. Прощайте, сударь.

— Постойте! — закричал я. — А как же Роберт? Неужели он вечно обречен на этот ужас потери любви и музыки? Что это за наказание без искупления?

Мой приятель усмехнулся.

— Вы просили встречи с прошлым. Конечно, все это уже миновало и вы видели лишь сон. Однако не мешало бы вам запомнить, что гении сами определяют свою судьбу. Их право совершить поступок и искупить его, и идти дальше, ибо нет конца ничьему пути в нашем мире.

 

Ангел

Это был пустынный, скалистый остров, настолько прокаленный солнцем, что потрескавшиеся камни и в темноте ночи излучали мерцающее сияние. И тогда казалось, что из голой бесплодной земли вырастают разноцветные светящиеся сады, бесшумные фонтаны вздымаются к небу и рассыпаются серебристой пылью, перед которой бледнеют звезды. Ночь спешила наградить землю чудесными миражами за нестерпимые муки дня. Но те, кто больше всего нуждался в утешении, не видели этой красоты, лишь сны их отражали хрупкую прелесть, царившую до того часа, когда рассвет заглядывал под полог ночи.

Изо дня в день, звеня цепями, сковывавшими ноги, люди долбили кирками землю, словно расчищая дорогу к сердцу острова. Земля глухо гудела, не в силах противиться. Яростные волны прибоя расшатывали старые утесы, с неба лились потоки незримого пламени, а в глубине темных пещер выл и метался ветер, смешанный с ядовитыми газами, раздирающими внутренность острова. И как становится видимой душа, когда смерть медленно испепеляет тело, так и приближающаяся гибель острова разбудила существо, чьим телом была эта истерзанная земля. И оно явилось миру.

На песчаной отмели, погрузив ноги в пену прибоя, сидел Раб и не спускал глаз с заходящего солнца. И явился перед ним Ангел с синими крыльями. В ярости вскочил человек и, схватив острый камень, замахнулся на Ангела. Слишком мучительна была иллюзия для того, кто потерял самого себя и веру в жизнь. Но Ангел отбросил крылья и предстал в образе девушки, когда-то любимой Рабом, и окликнул его по имени. И Раб протянул руки, чтобы коснуться ее тела. Она же не исчезла и не опустила глаз, а сделала шаг навстречу. И миг блаженства, наполнивший каждую клеточку его тела, сменился еще более сильной радостью, ибо он почувствовал в ней все те страдания, которые переносил сам. Любить значит разделить жизнь любимого, как бы тяжела она ни оказалась. И Раб видел доказательства этой любви. О высшей награде он не мог и мечтать. И счастье его заставило отхлынуть вечерний прилив, ежедневно затоплявший берег.

Но когда солнце облачилось в пурпур, чтобы уйти за море, Ангел опять обрел синие крылья и улетел прочь от человека. Тот же молча смотрел вслед, но взгляд его превратил груду облаков в вытянугые руки, пытавшиеся остановить Ангела. И вот наступила ночь, и впервые усталость не смогла сомкнуть веки Раба. Он увидел волшебное преображение острова, и грезы его сплелись с цветами, покрывшими землю. Дни со всей их жестокостью и ужасом перестали существовать для него. И каждый вечер он кутался в прозрачные волосы Ангела, и сквозь них мир представал перед ним в торжестве и радости.

Но однажды Раб захотел узнать, куда улетает Ангел. Это желание томило и отравляло его счастье, и он решил подняться на самую высокую скалу острова, чтобы оттуда увидеть синие крылья своей любви. Всю ночь он карабкался по отвесным тропинкам, придерживая цепь. И под утро, когда наконец он достиг цели и взглянул вокруг себя, страшный крик вырвался из его груди, чуть не разорвав его сердце. Весь остров был у его ног, и среди камней, громоздившихся на противоположной стороне, его товарищ протягивал руки вслед улетавшему Ангелу с синими крыльями. А Ангел, сделав круг, спустился к другому рабу, ожидавшему его, затем к следующему, и так продолжалось, пока не наступил вечер.

Дикая, невыносимая ревность овладела Рабом так, что раскаленные камни вокруг него похолодели. И цепи на ногах его со звоном лопнули. Когда же Ангел явился к нему, он схватил его, повлек на утес и оттуда бросил в море. Сердце его содрогнулось, вторя плеску волн, принявших Ангела, и весь остров покачнулся на своем основании. Человек сбежал к берегу и подобрал синие крылья. Они обещали ему свободу. Высоко в небо взмыл он, чтобы навсегда проститься с островом, но внизу в пене прибоя его глаза вдруг различили Ангела. Теперь уже он с мольбой протягивал руки к человеку. Крылья увлекали Раба прочь, он не мог управлять ими, и тогда он вдруг отбросил их и полетел вниз. В последнем объятии слились человек и Ангел, и море взревело и сомкнулось над ними. Остров задрожал и распался. И лишь крылья Ангела остались над морем, но с приходом дня и они растаяли в синеве неба.

 

Хрустальная шпага

Загадочен мир пустыни. В неподвижности песчаных барханов застыла могучая сила, когда-то до пыли раздробившая камни. Бесконечную череду раскаленных зноем холмов не сравнишь ни с чем иным, как с остановившимися волнами: память о море хранит далекий горизонт, где миражами встают оазисы, и судьба человеческая порой зависит от горстки песка, подброшенной в воздух налетевшим ветром. Но и в слепом хаосе мертвой пустыни нет произвола случайности. Не зря сюда уходили отшельники и мудрецы. Здесь только и могло открыться им лицо Бога и его, благая для мира, Воля. Жизнь не истлевает на грани бытия, но перетекает в иные формы, которые вначале приходят в миражах, затем осуществляются в чьей-либо фантазии и, наконец, воплощают себя в новой реальности.

Страшна пустыня Эль Мируха— именно это место кочевники называют Гиблыми Песками. Ни один караван не прокладывает здесь свой путь; ядовитые змеи и скорпионы не живут в этих проклятых землях; птицы облетают их стороной. Бедуины говорят, что в недрах Гиблых Песков зарождаются дикие ветры, самумы. Достаточно тихого звука или неловкого шага, чтобы пробудить спящую здесь смерть. Легким музыкальным звоном откликнутся вначале барханы, ослепительно золотой луч скользнет по пескам и они шевельнутся, а затем, будто разворошенные угли догоревшего костра, задымятся. Минута, другая — и внезапно с диким ревом налетит буря и горы песка поднимутся в воздух, крутясь и губя все живое.

И вот как-то караван заблудившихся бедуинов попал в Гиблые Пески. Страшный ураган ринулся на людей, но они сгрудились, подняли освященные на могиле Пророка ятаганы и стали разить духов стихии. Снова и снова налетали тучи песка, но храбрецы не склонились к земле и не дали себя засыпать. Тогда из тайных пещер горной цепи, что служила границей пустыни, вылетели разбойники-туареги. Вел их жестокий предводитель, которого прозвали Белым Колдуном. Истерзанные борьбой с самумом, бедуины не могли более сопротивляться и один за другим пали. От всего каравана остался лишь один десятилетний ребенок. Звали его Джемаль, и он был оглушен ураганом и битвой. Родители его погибли, и он ожидал той же участи. Над мальчиком высился всадник с бледным лицом ei белоснежном бурнусе, и глаза его тоже казались белыми. В руках он держал сверкающую, окровавленную саблю, и безжалостный взгляд его не сулил пощады.

Внезапно хриплый старческий голос окликнул Белого Колдуна. Древняя, высохшая как мумия, старуха, опираясь на палку, подошла к ним.

— Этого ребенка нельзя убивать! — сказала она. — На нем лежит благословение Судьбы.

Колдун презрительно усмехнулся.

— И судьба послала тебя защитить этого мальчишку? Попробуй-ка встать на пути моего пса. Он не ел три дня и не откажется даже от твоих старых костей!

Огромная собака выскочила из-за спины всадника и оскалилась на Джемаля. В то же мгновение что-то мелькнуло в воздухе, пес жалобно завизжал и рухнул на землю. Рядом с ним, раздув капюшон, поднималась кобра.

Конь колдуна захрапел и отпрянул. Туареги схватились за луки и прицелились, ожидая знака от предводителя. Старуха подняла руку.

— Ты проиграешь, Белый Колдун, даже если убьешь мальчика и попытаешься избавиться от меня. В твоем логовище больше не будет воды, и ты потеряешь власть над своими рабами.

Колдун задумался.

— С чего ты взяла, что ребенок отмечен?

— Родинки на лице его повторяют ручку Большой Медведицы, а на груди, у сердца, сам ковш!

— Я не отдам его без выкупа, — молвил, нахмурясь, предводитель.

— Я знала, что ты скряга. Выкуп готов. Бери то, что ты ценишь больше своей подлой жизни!

Хрустальная шпага сверкнула в солнечных лучах и пала перед копытами коня. Колдун кинулся к ней, но тотчас отдернул руку. Старуха рассмеялась:

— Не спеши, о раб своих желаний. Это сокровище будет владеть тобой, а не ты им. Никто не сможет прикоснуться к нему голыми руками. Лишь холод серебра сумеет удержать и сохранить его.

Туареги принесли серебряный ларец, и опасливо поместив в него шпагу, ускакали.

Старуха протянула Джемалю сосуд с водой:

— Один глоток, мальчик. Если сделаешь второй, то умрешь!

Ледяная вода обожгла его, но ничто в жизни не могло сравниться с ее вкусом. Она словно омыла мальчика, наполнив каждую клеточку тела силой и радостью.

— Запомни, эта вода погребена под барханами Гиблых Песков. Придет время, и ты должен будешь пойти на поиски реки, чтобы привести ее сюда. Да поможет тебе судьба справиться со своими врагами!

Старуха показала мальчику дорогу, посадила на осла и простилась.

Прошло несколько лет. Джемаль вырос. Жил он бедно, перебиваясь случайной работой. Однажды его разыскал какой-то странный купец, сказал, что он был должен его отцу и снабдил юношу деньгами. В будущем он готов был и дальше помогать Джемалю, если тот станет приходить к нему. Юноша согласился, но вскоре понял, что попал в недоброе место. У купца был тайный притон, где пили вино, курили гашиш, играли в азартные игры. Дурная слава была этого заведения, которое называли Холодной Чайханой. Люди говорили, что немало разбойников-туарегов приходило туда, чтобы прокутить награбленные деньги. Но самое странное, что завсегдатаи чайханы нередко исчезали и никто не мог сказать, куда они делись: то ли их убили, то ли они ушли, чтобы примкнуть к какой-либо шайке воров или разбойников.

Джемаль и сам не заметил, как пристрастился к колдовским напиткам, которые подавали в чайхане.

Хозяин не скупился и не брал с него денег. Юноша привык к чувству постоянной пьяной радости и тупого счастья и забывал обо всех своих заботах, превращаясь в скотину. Но вот, как-то, выходя из Холодной чайханы, он столкнулся с девочкой, похожей на нищенку. Он хотел подать ей милостыню, но она отказалась.

— Что же тебе нужно? — спросил Джемаль удивленно.

— Мне нужен ты! — ответила она, заливаясь слезами. И она напомнила ему о его детстве, о гибели родных, о завете старухи, которая просила его искать реку с волшебной водой… Джемалю стало стыдно и он решил бросить ту жизнь, которую вел, и начать новую.

Увы, это решение легче было принять, чем выполнить. Раз за разом приходила к нему девочка, и он клялся пойти с ней завтра. Но день следовал за днем, а он не успевал придти в себя и снова принимал ядовитое зелье. Оно опутывало его ноги, руки, лишало сил, похищало его душу. Меж тем странный ребенок не осуждал его. Девочка только смотрела на него глазами, полными слез, и молчала. И это порой приводило Джемаля в полное исступление. Однажды его охватила дикая злоба. Ненавидя и презирая себя, он в бешенстве схватил палку и ударил девочку, но из раны на ее плече потекла не кровь, а прозрачная вода! В изумлении юноша попробовал ее. Она была холодна, словно лед, как та, которой его напоила старуха, спасшая ему жизнь в детстве. И одной капли хватило Джемалю, чтобы придти в себя. Не оглядываясь на Холодную Чайхану, он пошел вслед за девочкой по дороге, ведущей из города.

Долго они странствовали по пустыне, то прибиваясь к караванам, то в одиночку, и Джемалю казалось, что они двигаются вдоль пересохшего русла реки. По ночам он слышал журчание подземной воды, и это давало ему силы днем переносить губительные солнечные лучи.

Наконец они вышли из пустыни и встретили воды настоящей реки.

— Дальше ты пойдешь один, а я останусь ждать тебя. Помни, что только у истоков решаются судьбы рек и людей. Ты отмечен Судьбой, и ты можешь вернуть воду в пустыню! — сказала девочка, прощаясь.

И много земель и стран пришлось пройти Джемалю, прежде чем он достиг холодного, северного края, где среди сумрачных, ледяных гор брала начало его река, с загадочным названием — Туонелла. Над поверхностью ее вод постоянно клубился туман, в котором под мелодичный плеск волн вырисовывались какие-то фигуры. Они то ползли, то кружились, и от их вечного движения рождались тоскливые чувства, и слезы подступали к глазам. Местные жители почитали Туонеллу и боялись ее. Рассказывали, что за грозными скалами, в глубоких пещерах, откуда вытекала река, лежат владенья горного короля. Там же живет красавица принцесса, и любой путник может пойти и посвататься к ней. Однако чтобы стать ее мужем, он должен пройти испытание, которое иногда длится не один год. По крайней мере, никто из ищущих руки принцессы еще не вернулся назад.

С трепетом Джемаль переплыл реку и углубился в темные подземные гроты. Тайный мир гор словно ждал его. Он встретил тонконогого коня с длинной гривой и золотым седлом. Рядом лежала роскошная одежда и вооружение. Надпись на камне гласила: «Путник, будь гостем в этой стране и прими в дар то, что явлено твоим глазам!» Джемаль вспомнил, как, польстившись на щедрые дары купца, чуть не превратился в раба Холодной Чайханы. Отвернувшись от того, чего не заслужил своим трудом, он продолжил свой путь.

Бесконечно петляющая дорога раздваивалась. Узкая тропа шла вдоль реки, широкая, торная уводила в сторону. Верный своей цели, Джемаль выбрал трудный путь.

С потолков пещер свисали сталактиты, и с них падали капли. При ударе о камни от них разлетались светящиеся брызги и указывали дорогу. Потолок становился все выше, и узкие гроты превращались в гигантские просторные залы. Прозрачный хрусталь выстилал пол и потолки. Вода стекала по стенам и исчезала в пропастях, и от нее лился чуть зримый зеленоватый свет. Привыкнув к нему, Джемаль различил людей, гуляющих по залам или сидящих за огромными столами. Вино и яства в изобилии стояли повсюду. Роскошные наряды облачали гостей, а лица их были бледны и печальны, хотя они громко смеялись и изображали шумное веселье. Они были очень похожи на спившихся посетителей Холодной Чайханы и выглядели скорее пленниками на этом пиру. Ни слуги, ни стражи не обратили внимания на Джемаля и он мог принимать участие в празднестве.

Вот распахнулись каменные двери в ярко освещенный тронный зал. Два трона, друг против друга, стояли в разных концах, и на одном сидела красавица-принцесса, а напротив, на втором троне сидел владыка страны, и на голове его сверкала корона. Джемаль вгляделся в него, и страх охватил его сердце. Это был Белый Колдун из Гиблых Песков.

Вот, словно почувствовав взгляд Джемаля, король повернул голову и стал всматриваться в толпу.

— Здесь чужой! — прорычал он.

Мертвенное лицо его исказилось и он превратился в огромного зверя с белыми, пустыми глазами. Паника охватила людей. «Барс! Снежный барс!» — раздались крики, и толпа ринулась к дверям. Но они оказались заперты. Принцесса спрыгнула с трона. Животное бросилось к ней, но на ее ногах вдруг оказались серебряные коньки. Она понеслась по ледяной дорожке, вьющейся вдоль всего зала, а за ней упругими прыжками несся барс, издавая страшный рев. Круг за кругом, но спирали, они поднимались все выше, к самому потолку залы. Там, в центре, сверкала холодным звездным светом хрустальная игла. Принцесса схватила ее и повернулась к зверю. Он издал жуткий рык и отступил.

Еще мгновение — и порядок восстановился. Белый Колдун вернулся на свой трон, принцесса — на свой, словно ничего не произошло. Только теперь в руках девушки сверкала хрустальная шлага, та самая, которая когда-то стала выкупом за жизнь Джемаля.

Меж тем, по знаку хозяина, слуги наполнили бокалы рубиновым напитком. Джемаль знал уже это зелье, которое превращало людей в своих рабов еще в Холодной Чайхане. И теперь он увидел, как глаза женихов, собравшихся в зале, сомкнулись по воле напитка. Тотчас зазвучала музыка, и зал наполнился юными девушками. Они подходили к трону принцессы и склоняли колени. Когда же они поднимались, то лица и тела их повторяли внешность красавицы, как зеркала. Двойники спешили к юношам и, обняв их, пускались в танец. Странны были их движения, они словно спали, а пол под ними кружился и кружил, убаюкивая и заполняя сновидениями их разум.

Взгляд короля, наконец, нащупал среди мглы фигуру Джемаля, одиноко стоящего в стороне от танцующих. Он хлопнул в ладоши и указал пальцем. Повинуясь, принцесса покинула свой трон, подошла к юноше, и они тоже закружились в волшебном танце.

Вот смолк последний аккорд, и кавалеры в упоении прильнули к губам своих воздушных спутниц, не видя других и представляя, что удостоились чести стать единственными избранниками принцессы. И в этот момент волна света перелилась из их тел в темные фигуры дам и они исчезли из объятий, слившись с холодными камнями пещеры. Лишь рядом с Джемалем осталась его дама. Глаза ее с невыразимой нежностью были устремлены на юношу, губы ждали поцелуя, руки все крепче сжимали его плечи. Этот миг обещал ему столь несбыточное счастье, после которого сама жизнь переставала что-либо стоить. Но он боролся с собой, понимая, что за этим зовущим порывом стоит злобная воля Белого Колдуна. Разве принадлежала себе эта прекраснейшая из принцесс? Разве ради мига наслаждения проделал он весь свой путь? Разве забыл он древнюю старуху из Гиблых Песков и девочку из Холодной Чайханы, которые ждали его подвига?

Джемаль преодолел искушение. Сила человека возобладала над текучей страстью реки. Отныне душа Туонеллы должна была подчиниться его воле. Мгновение — и принцесса вернулась на свой трон.

— Вот мой избранник! — крикнула она и эхо ее голоса многократно повторилось под сводами пещер.

Колдун вскочил и воздел руки для заклинания. Ледяной вихрь ворвался в залу и ринулся на Джемаля, но тот встретил врага хрустальной шпагой, которую бросила ему принцесса.

Долго длился бой, пока колдун и его слуги не обессилели. Свет померк во дворце. Руки Джемаля и принцессы нашли друг друга и они устремились к выходу из подземных чертогов. Поток реки подхватил их и с бешеным ревом, круша и сдвигая камни, вынес на поверхность. Дальше и дальше, прочь от истоков несли их кипящие волны. Вот уже рядом с ними оказалась чудесная девочка, еще дальше странная старуха, а по пятам за ними несся Белый Колдун. У Гиблых Песков их встретил самум, и песчаная буря стала поглощать поток воды, пытаясь загнать его под землю. «Отдай кого-нибудь из трех и тогда пробьешься сквозь пески к морю», — раздался голос, перекрывающий шум урагана. Нет, Джемаль не мог этого сделать! Разве эти три женщины не были душой реки, воплощенной в истоке, течении и устье, как душа человека несет в себе прошлое, настоящее и будущее!..

И вот пришел миг, ради которого была прожита вся жизнь юноши. Джемаль выпустил руки своих спутниц и, держа хрустальную шпагу, ринулся на плотную стену песка, стоящую у них на дороге. Его порыв сломил сопротивление Белого Колдуна в тот момент, когда острие оружия нашло сердце врага. Подвиг свершился и его увенчало бескрайнее, синее море, встретившее их за краем пустыни. Джемаль соединился с душой Туонеллы, став хранителем и возлюбленным шейхом прекрасной реки, которой он вернул жизнь.

 

Баллада

Осенние сумерки, тихие и печальные, все теснее обнимали землю, и лишь высоко в небе гаснущие лучи солнца высвечивали застывшие фигуры розовых облаков. Океаном, опрокинутым ввысь, казалось небо, и на нем рисовалась фантастическая страна светящихся островов, уплывающих за горизонт.

Старый композитор Дейл Магри ожидал смерти. Это был последний день из подаренных ему судьбой, и он не мог обижаться на нее. В самом деле, разве не был он одарен талантом, разве нужда хоть раз стучалась у его порога? Все, чего желал Дейл Магри, он в конце концов получал. И даже сейчас — разве воля неумолимого Рока гонит его с этой земли? Нет, он сам выбрал путь… Жизнь завершена, пора с ней прощаться. Он готов… Готов ли? Сердце музыканта сжалось. Кипы исписанных листов, золоченые переплеты его произведений. Как радовали они его, сколько дарили счастья, как тешили честолюбие! Нет, конечно, он не мог причислить себя к тем великим, чьи имена будут' сиять в веках, но он тоже вложил свой кирпичик в здание мирового искусства.

Дейл опустил голову и задумался. Успел ли он создать произведение, которое бы выражало самые сокровенные его чувства? Сумел ли он достичь своего идеала, чтобы передать другим?

Сомнения охватили Дейла Магри. Он перебирал одно за другим свои создания и ни на одном не мог остановиться. Да, интересные мысли, чувства… но где среди них то святое, что он захотел бы взять с собой на суд Божий? Порой оправданием человеку служит всего лишь один порыв, одно деяние. Где оно? Где? Отчаяние охватило композитора. Он отшвырнул ноты, и руки его судорожно потянулись к клавишам рояля. «Дейл Магри, ты должен успеть!.. Пусть ты не окончишь свое творение, но ты найдешь тон, ты заложишь мысль, ты дашь начало, из которого вырастет самое прекрасное дерево твоей души. На нем будут золотые и багряные листья, но ни одна осень в мире, ни один ветер не сможет оборвать их с ветвей, или сломить это волшебное дерево, ибо оно впитает жизнь Дейла Магри!» Пальцы музыканта лихорадочно метались по клавишам. Всего одна находка, одна фраза…

«Живут же веками незатейливые и чистые, как ключевая вода, мелодии народных песен… К простым пастухам спускаются они с горных вершин, а ты… Ты — композитор, ты— профессиональный музыкант, всю жизнь свою отдавший искусству. Неужто ты самозванец, и сердце твое глухо к высшей гармонии, ослепленное мелким успехом?..»

Слезы заливали лицо Дейла, когда он вдруг вспомнил свою «Балладу». Это было самое первое его творение, но именно его он хотел забыть, уничтожить, отречься. Благословением небес пришло оно в его страждущую душу и открыло источник Красоты и Гармонии. Но прошло время, и оно обернулось проклятьем, укорами совести, карой, наполнившей горечью и страданием его жизнь. Если б не его воображение, сумевшее построить неприступную стену между ним и его «Балладой», он давно сошел бы с ума или покончил с собой… Дейл Магри сделал страшное усилие, и пальцы его взяли первый аккорд «Баллады». В пустыне смерти, в беззвездной ночи лишь огонь страдания мог согреть его и осветить путь…

Память увлекла его в пору его детства. Вот лесистые холмы, пересеченные оврагами, светлые поющие речушки, дальние предгорья, а за ними — белоснежные хребты, заслонившие горизонт. В ясные солнечные дни они казались голубыми и напоминали вспененное бурей море, а оно в самом деле было сразу за горами. И ветер приносил губам соленый вкус волн и нес назад привет морской стихии, и люди грезили далями недоступного мира. Он чаровал сказкой, и пути к нему когда-то сторожили каменные замки. От многих из них остались лишь руины, но фантазия людей наделяла жизнью полуразрушенные башни, оплетала вместе с плющом их стены чудесными легендами и мрачными историями. А как любили эти рыцарские гнезда дети! Как, исполненные тайного страха и непреодолимого влечения, они карабкались по развалинам, пугаясь криков совы! Летучие мыши по вечерам срывались там с карнизов и бесшумно чертили в воздухе замысловатые узоры, журчал одинокий родник, и ветер шуршал сухими листьями, вздыхал, запутавшись в длинных анфиладах пустых комнат.

Дейл Магри был тогда маленьким трубадуром и служил прекрасной принцессе, которую за ее печальную красоту называли Соль Минор. Они встречались каждое утро в замке Вечернего Ветра, играли, пели, путешествовали по окрестностям. У Магри была старинная лютня, и ее звуки возвращали жизнь замку, а когда тоненький голосок принцессы присоединялся к музыке, солнечные лучи делали их одежды золотыми, в стенах раскрывались сотни глаз и ушей, гномы и эльфы спешили послушать их, праздник и радость приходили в сердца детей.

Однажды Дейл, путешествуя по подвалам замка, нашел потемневшее серебряное кольцо. Конечно же, оно тотчас украсило пальчик принцессы. Однако спустя пару недель Соль Минор уронила кольцо в глубокий ручей. Сжатый в узком ущелье двумя скалами, ручей образовывал небольшой водопад. Как раз на дно его и упало кольцо. Его можно было даже видеть, когда солнечные лучи заглядывали ненадолго в теснину. Серебро сверкало ответным блеском, но, сколько Дейл ни нырял, он не мог достать до дна и вернуть свой дар принцессе. Она же громко плакала и считала, что это дурной знак и скоро случится какое-то несчастье.

И оно действительно вскоре произошло. Началось с. того, что и Соль Минор, и Дейл Магри увидели один и тот же сон. Черный Рыцарь выехал из замка и подъехал к водопаду. Острие длинного копья пронзило воду и нашло на дне ручья серебряное кольцо. Жалобный стон пронесся над ущельем, ручей смолк, и водопад внезапно иссяк. Достав кольцо, Рыцарь надел его. Трубадур преградил ему дорогу:

— Отдай кольцо! Оно принадлежит принцессе Соль Минор!

— Сразись за него! — отвечал мрачный голос. — Но помни: ты стоишь на дороге самого хозяина замка Вечернего Ветра.

— Я не боюсь тебя! — отвечал юный трубадур, хотя его сердце сжалось от отчаянного страха.

И вот они оказались на пустынном ристалище замка. Дейл Магри с удивлением увидел на себе прочные латы, а в руках длинное копье. Запели трубы, и он поскакал навстречу Черному Рыцарю. Еще мгновение — и Дейл был выбит из седла и распростерся на земле. Сверкающий меч Черного Рыцаря взметнулся над ним.

— Остановись! — раздался тоненький голосок принцессы. — Я прошу тебя даровать ему жизнь.

— Ты знаешь цену? — вопросил хозяин замка.

— Да, — ответила Соль Минор, — моя жизнь…

После сновидения принцесса заболела и стала медленно угасать. Много дней и ночей провел подле нее Дейл Магри. Слова вечной любви утешали принцессу в последние дни ее жизни, и она говорила, что умирает счастливой, ибо любит и любима, и смерть не властна над ними. Однажды ночью ее не стало, а утром Дейл увидел ее уже в гробу, и на руке ее было серебряное кольцо. Никто из окружающих не посмел снять его.

Родители увезли Дейла Магри из этих мест, видя его горе и отчаяние. Годы несколько залечили его рану. И тогда в нем открылся дар к музыке. Он жадно учился исполнительскому мастерству, но на композицию решился не скоро. Первым его произведением была «Баллада». В ней он рассказал всю историю своей странной детской любви, в ней попытался изобразить принцессу Соль Минор. Иногда «Баллада» была закончена, ему пригрезилось, что принцесса Соль Минор услышала его, пришла в его комнату и танцевала под звуки музыки. И не сразу он понял, что произошло чудо. Каждый раз, когда он играл «Балладу», вновь появлялась Соль Минор и он мог видеть ее… О, как билось его сердце, как горд он был своим творением и силой души! Но где сокрыта тайна, с которой придется столкнуться и ему, если он захочет полностью вернуть свою Соль Минор в эту земную жизнь?.. Дни проходили за днями. Дейл стремился закрепить свой успех и развить его, но, сколько он ни играл, какие бы вариации ни придумывал, стоило ему отнять руки от клавиш, и его возлюбленная исчезала.

Прошло несколько лет. Музыкант превратился в мужчину, исполненного сил и мятежных, необузданных страстей. Мог ли он сохранить любовь к хрупкой девочке из своего детства? И еще одно тяготило Дейла Магри. Каждый раз, когда он вызывал принцессу, ему снился один и тот же сон: Черный Рыцарь мчался на коне, и его копье целило в грудь музыканта…

Незаметно для себя Дейл все реже и реже стал исполнять свою «Балладу». Другие плоды его таланта заняли его воображение и привлекли внимание публики.

Он стал известен, женился, погрузился в суету жизни. Вскоре у него родился сын. Он совсем перестал исполнять «Балладу» и попытался забыть Соль Минор. Совесть мучила Дейла, но он отгонял ее постоянной деятельностью. Увлекающаяся натура музыканта несла его над поверхностью жизни, не давая окунуться в глубину, да он и не пытался сделать это. Он боялся встречи с той, которая заплатила за его жизнь своей собственной и кого он так неблагодарно пытался вычеркнуть из памяти.

И вот однажды Соль Минор вновь стала на его пути. Его сын унаследовал музыкальные способности отца, но, помимо этого, обладал еще и даром живописца. Как-то Дейл обнаружил над кроватью сына его новое произведение… Это был портрет Соль Минор!

— Где ты увидел это лицо? — почти закричал композитор.

— Я просто нарисовал его, — ответил младший Магри.

— Я спрашиваю, где ты видел эту девушку?!

— Во сне, в воображении!

Композитор вышел, стиснув зубы. С этого дня он ни разу не входил в комнату сына.

Однако прошло время, и он понял, что сын, возможно, обманул его. Слушая его импровизации, он вдруг стал узнавать в них отдельные темы из своей «Баллады». А потом догадался, что сын, очевидно, нашел старые ноты и, проиграв «Балладу», увидел Соль Минор. И не смешно, не трагично ли, что он, Дейл Магри, стал ревновать свое детское увлечение, фантастическую принцессу Соль Минор, от которой давно отрекся, к своему сыну?!

Покой оставил сердце старого музыканта, он жаждал вновь увидеть Соль Минор — и боялся. Он не мог понять, почему страданием вошла в его жизнь забытая любовь и обернулась дикой ревностью. Юность сына, повторяющая его собственную, внушала ему ужас или зависть? Что, в конце концов? Преодолев себя, он достал ноты и заиграл «Балладу». Ни разу он не оторвал глаз от рояля, но он чувствовал присутствие принцессы. И не было гнева в ее душе, не было обиды на него за забвение и измену. И чувство стыда охватило Дейла. Ночью ему вновь приснился Черный Рыцарь. Но, верно, в недобрую минуту он явился на пути Дейла Магри. Воспоминания, стыд, ревность, тоска вытеснили из души музыканта страх. Он уже не боялся смерти, и весь гнев за свою судьбу обрушил на Черного Рыцаря.

Опять сталь доспехов покрыла тело Дейла Магри, и конь понес его навстречу врагу. Они сшиблись, и на этот раз Магри вышел победителем. Соскочив с коня, он бросился к поверженному противнику и откинул с его лица забрало… Перед ним было лицо сына!

Он проснулся в холодном поту: он знал, что будет дальше. Действительно, сын его заболел и, так же как когда-то Соль Минор, стал медленно умирать. В бреду забытья его губы шептали имя принцессы.

Музыкант не мог этого допустить. «Моя жизнь клонится к закату, но, если она хоть что-то значит на весах смерти, пусть она станет выкупом за сына».

Болезнь не отступала. Тогда Магри опять обратился к своей «Балладе».

— Принцесса! — молил он. — Мой сын бредил вами, и вы должны вернуться в этот мир, чтобы спасти его!

Она не ответила, но улыбка на губах давала надежду. И действительно, кризис наступил, и сын Дейла стал поправляться. Теперь музыканту предстояло платить по счетам. Его сердце надорвалось в дни отчаянной борьбы с самим собой и с Роком. Все слабее были его удары, и вот наступила последняя ночь. Свет в небе погас. Старый композитор, откинувшись, лежал в кресле, и руки его тянулись к роялю. Боль все сильнее теснила грудь, словно копье Черного Рыцаря пронзало ее.

— Трубадур! Я жду тебя. Почему ты медлишь? — раздался голос Соль Минор. Он с удивлением увидел рядом с собой свою маленькую возлюбленную.

— Вы пришли ко мне?

— Да, — ответила она, смеясь.

— А как же мой сын?

— Пришло время и для Черного Рыцаря. Он будет жить в этом мире и продолжит твое дело.

Радость и счастье охватили Дейла Магри. Он протянул руку принцессе…

Две светлые детские фигурки скользнули из комнаты и понеслись вслед за солнцем в ту фантастическую страну, что еще вечером отразилась на небосклоне в лучах заката.

 

Зеркало

Однажды трое детей забрались на вершину очень высокой горы. Земля осталась далеко внизу, леса, поля, озера казались нарисованными, города и замки напоминали игрушечные. Зато небо было так близко, что страшно было выпрямиться во весь рост. Того и гляди зацепишься за облака и упадешь вниз. Солнце коснулось горизонта. Синеватая дымка прозрачной кисеей легла на долины. Все остановилось, застыло, и хрупкая тишина охватила землю.

— Ну вот, наступил священный час, можно загадывать желание, — прошептал один из мальчиков. Его звали Манг. Он был худощав, неловок, с большой головой, на лице темнели задумчивые раскосые глазки.

— Ты уверен, что все сбудется? — спросил его товарищ. Он выглядел куда интересней — высокий, стройный, с открытым смелым лицом. У пояса его висела настоящая маленькая шпага.

— Чего же ради мы забрались сюда, рыцарь Иор, если сомневались, что гора волшебная? — насмешливо спросил первый.

— Наверное, ради красоты! — вмешалась в разговор девочка.

При взгляде на ее нежное личико, длинные золотистые локоны, тонкую фигурку возникало ощущение, что видишь принцессу. Она и была принцессой, причем самой настоящей, и звали ее Гемлой. Верно, нет законов для сердца, особенно детского. Пышному двору своего отца и блестящему обществу вельмож принцесса предпочитала своих простых друзей, которые не могли кичиться знатностью и манерами. Гемле даже нравилось, что они не пытались ей угождать, как все вокруг, а играть с ними было куда интересней, чем с другими. Они убегали далеко за стены города, отыскивали пещеры или развалины замков. Иор называл себя рыцарем, а Манг взял на себя две роли — королевского советника и шута. Его голова всегда была полна самых невероятных затей и фантазий. Но главное — он каждую ночь видел необыкновенные сны. Волшебники, гномы, сокровища, тайны словно только и ждали, когда он закроет глаза, чтобы явиться целой толпой. Это было не хуже сказок! Принцесса и рыцарь, затаив дыхание, каждый день выслушивали все новые и новые истории.

И вот однажды Манг рассказал им о волшебной горе, на вершине которой в час заката можно загадывать желания, и они исполняются. По его словам, он знал, где находится эта гора, и друзья отправились к ней, чтобы испытать ее чудесную силу. Таким образом они оказались на вершине. И тут обнаружилось, что, хотя они проделали невероятно трудный путь, им и в голову не пришло, что за желание они хотели бы загадать. А время торопило их, и вот принцесса пожелала стать счастливой. Рыцарь Иор захотел прожить жизнь без печали, а шут, обделенный вниманием из-за своей нескладной внешности, просил у судьбы подарить ему любовь…

Прошли годы, и они выросли. Старый король предоставил принцессе право самой выбрать себе жениха, а Гемла поставила условие, что ее руку получит тот, кто сможет сделать ее счастливой. Не перечесть, сколько знатных и богатых юношей приходило ко двору! Не рассказать, как они старались завоевать расположение принцессы, но все они не выдерживали одного испытания, которое устраивала им Гемла: каждого, кто сулил ей чудесную жизнь, она спрашивала, счастлив он сам или нет. И если юноша отвечал «да», она пожимала плечами и говорила: «Тогда зачем вам нужна я, если вы и так счастливы?» А если кто-то говорил «нет», то она замечала ему: как же собирается он принести ей счастье, если сам не может стать счастливым?

Меж тем Иор и Манг также не избегли чар принцессы. Оба были влюблены в нее, но Манг стал шутом при дворе и не смел и мечтать о красавице, а Иор, ставший отважным рыцарем, был слишком беден, чтобы решиться предложить свою руку. Тем не менее он видел, как одного за другим Гемла отвергает своих женихов, и у него появилась надежда, хоть он и не знал, что нужно, чтобы сделать принцессу счастливой. Не знал этого и Манг. Впрочем, он, казалось, не очень-то страдал. Ему достаточно было своей любви. Он был подле принцессы и большего не желал. Однако видя, как страдает его друг, шут посоветовал рыцарю еще раз взобраться на гору:

— Если ты загадал жить без печали, а сердце твое изнывает от тоски, то, наверное, можно пожелать еще раз или напомнить горе свою просьбу.

И вот рыцарь снова залез на вершину. «Если мое желание не исполнится, — подумал он, — то я приду сюда снова, в третий раз, но только затем, чтобы броситься с горы и окончить свои дни».

Солнце скрылось за облаками, и вдруг рыцарь увидел в горе расщелину, из которой вился легкий дымок. Он подошел ближе и сдвинул камень. Вглубь горы вели скользкие ступени, и где-то далеко внизу брезжил огонек. Рыцарь стал спускаться в подземелье. Путь казался бесконечным. Страх закрался в его душу. Он поднял голову, раздумывая, не повернуть ли обратно, но увидел над собой лишь одинокую звезду. Снова Иор опустил глаза. Огонь, к которому он спускался, был совершенно такой же, как наверху. Казалось, он очутился меж двух звезд, бесконечно далеких, посылающих друг другу серебристые лучи.

Сжав зубы, рыцарь продолжал спускаться, и время тянулось бесконечно. Глухо гудели каменные ступени под ногами, и ветер леденил его пальцы. Внезапно показалось ему, что чья-то фигура поднимается снизу ему навстречу. Он замирал, и кто-то внизу тоже останавливался. Наконец они сблизились. Иор наклонился, и навстречу ему из мрака выступило бледное от ужаса лицо, в котором он узнал свои собственные черты. Тогда он протянул руку и нащупал что-то твердое. Это оказалось небольшое овальное зеркало в серебряной оправе, но странно: от прикосновения, как по воде, по его поверхности разошлись круги. В то же мгновение печаль, страх, отчаяние исчезли из сердца рыцаря. Он рассмеялся и, взяв свою находку, стал подниматься.

Когда он выбрался, был вечер, и солнце спускалось за горизонт. Рыцарь поспешил к дому. В руках его было волшебное зеркало. Желание рыцаря Иора исполнилось: стоило взглянуть в него, и любая печаль исчезала! Теперь он знал, с чем идти к принцессе.

Она встретила его приветливо, но не сумела скрыть тревоги:

— Значит, и ты, мой верный рыцарь, ищешь моей руки? Скажи мне, избыток счастья или недостаток его толкает тебя ко мне?

Вместо ответа рыцарь Иор поставил перед Гемлой свое зеркало и с улыбкой отступил. Заботы, сомнения, колебания мигом исчезли из сердца принцессы. Она сделала свой выбор. Через неделю пышная свадьба ознаменовала соединение принцессы и рыцаря Иора.

Поначалу у Иора было много завистников и врагов. Многие считали его выскочкой без роду и племени. Оскорбленные выбором принцессы придворные говорили о перевороте. Но вот в короткое время все изменилось. Все недовольство исчезло. Обиды улетучились. Во дворце воцарились гармония и радость. Воистину, зеркало имело власть над каждым, кто подходил к нему. Самые тяжелые печали рассеивались, как туман от ветра.

И только один человек при дворе отказывался смотреть в зеленоватую глубину зеркала — Манг. А ведь причин для печали у него было предостаточно: теперь принцесса все реже призывала его к себе, а его обязанности шута стали такими странными. Вместо того чтобы смешить придворных, как раньше, он приходил напоминать им о грусти. Привыкнув к беззаботной и беспечальной жизни, люди утрачивали вкус и к радости. И вот, слегка погрустив над песнями шута, они вновь обращались к зеркалу и с новой силой предавались веселью.

Прошел год, другой, третий. Счастливое Королевство, как его прозвали, стало приходить в запустение. Многие жители покидали его, не в силах объяснить, почему они это делают. А при дворе не замечали ничего неладного. Что бы ни происходило, вокруг принца Иора и Гемлы светились улыбки, и ни одна морщина не смела опечалить их лица. Вечная беспечность дарила их вечной молодостью. И лишь принцесса перестала вдруг ощущать свое счастье. Кто был в этом повинен? Наверное, шут Манг. Как бы далеко он ни находился, стоило ему взять в руки лютню и запеть, Гемла слышала его. А в музыке его было столько тоски! И тогда принцессе начинало казаться, что ее жизнь при дворе пуста и искусственна. Радость без переживаний горя потеряла свою ценность. Принц Иор и придворные превратились в улыбающихся бездушных кукол, лишенных живого чувства. И вот однажды Гемла сама пришла к шуту.

— Манг, — сказала она, — я думала, что радость может дать человеку счастье, но я ошиблась. Как странно: ты навеваешь на меня печаль, но вместе с тем я словно просыпаюсь от какого-то бессмысленного сна. Ты сохранил мое сердце живым, и твоя безнадежная любовь заставила откликнуться мои застывшие чувства. Лишь с тобой я ощущаю себя живой и счастливой!

Они ушли из королевства. Никто не переживал их отсутствия. Принцу Иору и его придворным неведома стала печаль.

Через год принцесса и шут вернулись, но с трудом нашли дорогу к столице. Все заросло травой. Деревни опустели, поля покрылись сорняками. Сам дворец являл собой печальное зрелище былого великолепия. Краска облезла, стекла покрыл толстый слой пыли. Но по-прежнему в залах звучала музыка, и разряженные придворные веселились и танцевали. Глупое самодовольство и пустая радость царили во дворце.

— Надо спасти Иора! — сказала Гемла.

Они встретились. Принцесса и шут тщетно пытались убедить рыцаря-принца уйти вместе с ними.

— Зачем? — отвечал он смеясь, — я желал жизни без печали, и вот я ее имею и готов дарить другим.

— О, Иор! — наконец воскликнула Принцесса, — вспомни: ты клялся верно служить мне. Исполни же свою клятву и мое последнее повеление. Уничтожь свое зеркало!

Рыцарь задумался.

— Что ж, если ты просишь, обещаю сделать это. Вряд ли теперь хоть что-то может омрачить мою радость. Сдается мне, мое собственное сердце приобрело те же силы, что заключены в зеркале.

Он ушел и в тот же вечер, взяв меч, нанес страшный удар по зеркалу. Нет! Ни единой царапины не возникло на его гладкой поверхности. Снова и снова он взмахивал мечом, но все было напрасно. Равнодушие принца слегка всколыхнулось, и хоть гнев не смог пробудиться в нем, но достоинство его почувствовало укол.

— Ладно, — сказал он, — я подумаю, что делать, а пока не буду глядеть в тебя!

Накинув черное покрывало на зеркало, он ушел прочь.

День проходил за днем. Сердце Иора стадо оживать, но какие страдания наполнили его! Волосы его поседели. Морщины прорезали лицо. Злорадные голоса придворных шептали ему, чтобы он вернулся к своему зеркалу:

— Один взгляд облегчит ваши печали, принц.

Но он, сжав зубы, терпел. Запершись в своих покоях, день и ночь он бродил из угла в угол. Его тяжкие шаги и стоны будили приближенных, и они говорили, что он сошел с ума. Муки его стали невыносимы. Он жаждал утешения принцессы, но не смел ее видеть, так как дал клятву разбить зеркало и не выполнил ее. Наконец однажды утром он исчез из дворца. Солнечные лучи осветили его в последний раз на вершине волшебной горы. Он сдвинул камень и бросился в подземелье. В то же мгновение на тысячи кусков разлетелось зеркало Печали в королевских покоях. Еще мгновение, и они растаяли, как обломки льда.

Гемла и Манг вошли во дворец и, узнав, что принц исчез, поспешили на гору. В глубине расщелины, ведущей под землю, светилась маленькая голубая звездочка.

 

Рубин

Я распущу парус повествования, и пусть ветер вдохновения помчит нашу ладью к неведомому берегу, ибо каждый должен умножать свои познания, чтобы наполнить душу богатством истины и смелостью сердца.

В давние годы, во времена султана Хусейна Бахадвер-хана жил юноша по имени Такур. Не имел он ни семьи, ни близких. Не помнил родного дома, бродил с караванами по дорогам и не задумывался о том, где встретит солнце на следующий день. Обладал он добрым сердцем и открытой душой, радовался жизни и верно весь век свой провел бы погонщиком верблюдов, если б Аллах Всемилостивый не отметил его особой судьбой.

Как-то случилось Такуру оказаться в Нишапуре, когда проезжал по площади во дворец сам великий султан со своей свитой. Все люди пали на колени, не смея поднять глаз, а Такур так засмотрелся на богатые одежды владыки, что остался стоять, как столб посреди пустыни. В одно мгновение слуги Хусейна схватили юношу, связали и бросили к ногам султана.

— Кто ты, ничтожный раб, и почему осмелился не оказать мне почтения? — спросил, нахмурившись, султан.

Такур пришел в себя.

— Прошу твоей милости и прощения, о повелитель правоверных, но я был ослеплен твоим видом, и тело мое оцепенело, как если б я очутился перед самим Аллахом. У меня никогда не было семьи, и я вдруг почувствовал в тебе своего отца и боялся даже моргнуть, чтобы не упустить твой образ хоть на секунду! Не сердись, что я забыл воздать тебе должные почести, ведь безумие любви свято и среди небожителей, а не только среди простых людей.

Хусейн Бахатверхан не смог сдержать улыбки. Он бросил кошелек с золотом юноше и милостиво коснулся его.

— Аллах свидетель, хотел бы я, чтобы мои подданные испытывали ко мне такие же чувства, ибо нет малых в любви. Раз в год, о юноша, ты можешь приходить ко мне во дворец и получать кошелек с золотом, как знак моей милости.

Так, вместо того, чтобы лишиться головы, Такур обрел внимание самого султана и стал известен народу. В насмешку его прозвали сыном султана.

Такур был еще молод, чтобы почувствовать издевку и с радостью согласился на приглашение придти к людям, где его всерьез представляли сыном султана и просили рассказать, какие обычаи при дворе, чем кормят за обедом и так далее.

Много насмешек пришлось вынести бедному Такуру, однако простодушие его защищало порой лучше самых изощренных ответов ума. Это ли качество, или незлобивость помогли юноше не замечать обид. Однако он не мог избежать горького чувства, что его добрые намерения нередко приводят к нелепому результату, и порой навлекают немало неприятностей.

В глазах толпы он часто выглядел шутом или юродивым. Так, призывают его приезжие купцы, чтобы он продал их товар, а покупатели окружают его толпой и упрашивают отдать товар чуть ли не даром. Но только он начнет настаивать на настоящей цене, ему в ответ несется, что сыну султана негоже торговаться. В результате купцы, которым рекомендовали нанять Такура, в убытке и грозят засадить его в тюрьму.

Другой раз он вызывается помочь старой женщине донести продукты с базара, а попадает в разбойничье логово и едва уносит ноги оттуда.

В третий — бросается защищать слабого, на которого напали двое драчунов, и вдруг уже все трое бьют его самого. И так изо дня в день. Такур уже начинал впадать в отчаяние.

Однажды, он наткнулся на дервиша, которого должны были казнить. Его нашли в саду купца, он подбирал павшие яблоки, а в этот же час дом обворовали. Чтобы не искать виновников, схватили его и обвинили в сообщничестве. Дервиш стоял на коленях и ожидал, что ему отрубят голову, когда сквозь толпу пробрался Такур.

— Могу ли я взять на себя судьбу этого старика? — спросил он у кади.

Удивленный служитель правосудия согласился. Старика отпустили, а юноша стал на его место.

В толпе раздался крик: «Да это сын султана!» И тут — то ли кади испугался, то ли палач промахнулся, то ли разом Такур и дервиш вознесли молитву Аллаху, но удар меча оказался напрасным. Казнимый остался цел и невредим, и был тут же отпущен на свободу.

Дервиш взял Такура за руку и долго смотрел ему в глаза.

— Ты из нашего племени странников, о юноша. Я подарю тебе свирель, и она поможет тебе в жизни найти твой путь. Пусть музыка станет твоим утешением.

Такур поблагодарил дервиша и, действительно, свирель стала его другом. Теперь юноша не искал общества, а шел в пустыню и играл, что приходило на душу. Вскоре мастерство его возросло настолько, что его оценили.

Сам Такур обратил внимание, что когда он играет, драгоценные камни начинают сверкать ярче и словно одаряют своих хозяев новой красотой. Кроме того, юноша угадывал различие меж камнями, и фальшивые самоцветы мог сразу отделить от настоящих.

Странно, именно музыка помогла Такуру открыть мир камней, и, часто, деньги, которые он зарабатывал, он тратил на покупку драгоценностей, вместо хлеба. Казалось, камни сами стремились к нему. Сколько раз купцы-ювелиры уступали ему свои камни чуть ли не задаром, уверяя его, что эти самородки сами хотят получить в нем своего хозяина.

И вот однажды, к нему подошла невольница и предложила идти играть в дом, который он не должен видеть. Его щедро вознаградят, но если он попытается снять повязку с глаз, то голова его тут же слетит с плеч.

И вот Такур раз в неделю отправлялся в неизвестное место и играл на свирели, и кто-то, звеня монетами, танцевал под его музыку, и, хотя он не снимал повязки, он чувствовал, что вокруг него движутся драгоценные камни. И с каждым разом, даже с закрытыми глазами, он начинал все лучше видеть… Страх охватывал его, ибо становилось ясно, что он находится в сокровищнице, и под его музыку танцует, быть может, сама султанша Фалида.

Однажды его подозрения подтвердились. Тяжелые шаги прервали музыку. Он услышал разгневанный голос Хусейна:

— Как ты посмела проникнуть в эти тайные покои и что ты здесь делаешь?

— Я возвращаю свою молодость и твою любовь! — ответила женщина. — Взгляни, этот человек умеет будить камни, и они делятся со мной своей красотой.

Султан недоверчиво замолчал и вдруг сдернул повязку с глаз Такура. Юноша крепко сжал веки.

— Открой глаза, чтобы последний раз увидеть свет! — воскликнул Хусейн.

— Я дал госпоже слово не видеть и не могу подчиниться никому другому.

— Сейчас твоя голова отлетит от тела! — закричал султан.

— Аллах со мной, а моя невинная кровь да падет на тебя, — отвечал Такур.

— Прикажи этому негодяю открыть глаза! — потребовал султан.

— Хорошо, — ответила женщина. — Но этот юноша ни в чем не погрешил ни против тебя, ни против Аллаха.

Такур открыл глаза. Султан в изумлении опустил саблю.

— Да, я знаю этого юношу. Он назвался моим сыном, и я наградил его за чистосердечие. Видно, Аллаху в самом деле угодно приблизить его к нам! Тебе даруется жизнь за твое молчание, и ты будешь служить мне и госпоже моего сердца Фалиде. Однако помни, что от твоей скромности зависит, назначат ли тебя евнухом в моем гареме.

Так, круто изменилась жизнь Такура, а судьба продолжала посылать ему одно испытание за другим.

Однажды ночью музыкант отправился в пустыню искать вдохновения и отдохнуть от дворцовых впечатлений. В самом деле, танцы Фалиды не могли оставить его равнодушным, да и красота ее, которую она перестала скрывать перед Такуром, слишком волновала его сердце, так, что и он, не ожидая приказаний, сам закрывал глаза. И однажды он услышал смех, и кто-то коснулся его губ горячим дыханием, а после он обнаружил у себя на шее кулон с рубином.

Долго бродил по песчаным барханам арабский скакун музыканта, пока юноша вдруг не увидел впереди себя свет. Казалось, кто-то забыл потушить костер, и красные угли венчали песчаный холм. Но угли не тлели, а излучали ровный свет. А рядом с ними двигалась светящаяся женская фигура, подобно пламени свечи изгибающаяся под дуновением ветра, и от нее исходили рубиновые лучи. Тихая мелодия зурны, приглушенная дробь барабана вторили танцу. Но напрасно Такур пускал коня галопом, напрасно старался приблизиться к видению. Оно оставалось все время в стороне, а он скакал по кругу, в центре которого танцевала Пери. Он чувствовал, что кружение завораживает его, и он не может остановить или повернуть коня прочь. Колдовская мелодия овладевала им и всем вокруг него. Барханы дымились, темные облака скрыли робкий месяц. Подул ветер, и заунывно запели пески, предвещая самум. Издалека сверкнула молния, и прогремел гром. А Пери все танцевала, и движения ее очаровывали. Но так ли танцевала Фалида, скрывая лицо под кисейной чадрой, под которой сверкали зовущие глаза? Такур почувствовал опасность и, вытащив свою флейту, попытался подчинить себе мелодию Пери. После отчаянных усилий, это ему удалось. Движение остановилось, ветер утих, и Пери исчезла. На месте где она танцевала, остался один красный огонек — это был цветок розы, высоченный из цельного рубина. Полнели пережитого, Такур взял его и вернулся во дворец.

Уже давно он слышал от людей, что в пустыне случаются самые неожиданные встречи и чудеса, а около Нишапура дэвы, джинны и пери буквально захватили все дороги. Рассказывали погонщики и о странной пери, что является путникам в ночное время. Она завлекает их своими танцами, сбивает с пути, а затем, насылает страшную бурю. Самум налетает на караваны и, как разбойник, срывает и уносит все драгоценности.

Редко кому удавалось спастись от губительной встречи с волшебницей. Такур же не только спасся, но и сумел остановить ураган. Его флейта оказалась сильнее колдовских чар, и еще он добыл каменную розу пустыни. Отвага молодости толкала юношу к новым приключениям, и он вновь отправился в пустыню.

На этот раз он не спешил воспользоваться своей флейтой, хотя держал ее наготове. И вот снова он мчался на коне, преследуя прекрасную Пери. И налетел ветер, и загрохотал гром, и пески пришли в движение и поднялись в воздух. Огромная воронка в центре самума внезапно обнажила верхушки башен, стен, минаретов, и дивный город встал из песка. Ветер дул с неистовой силой и гнал всадника к городским воротам. Он летел по улицам, и восхищение роскошным городом, его мечетями, дворцами сменилось страхом, ибо он видел застывшие тела людей, которые, казалось, за минуту до того двигались, разговаривали, жили.

Внезапно конь его замедлил бег у прекрасного сада, внутри которого высился дворец из светящегося камня. Его лучи заставляли светиться улицы бордово-алым огнем, словно весь город был объят пожаром. Такур заглянул в раскрытые ворота рубинового дворца, и сердце его упало. У края фонтана, среди цветника стояла красавица, и руки ее были протянуты к юноше, а глаза сверкали от слез. Это была принцесса. Она напомнила юноше Фалиду и волшебницу Пери, и она ждала его, все ее сердце было полно Такуром.

Сам не зная, что делает, юноша бросился к принцессе рубинового дворца и поцеловал ее. Тишина, огромная, как небесный купол, опрокинулась на него, и сама жизнь его остановилась. Словно во сне, он увидел султана, который шел к нему с обнаженной саблей. Вот он взмахнул клинком, но принцесса остановила его удар. Сняв с руки султана перстень с рубином, она отдала его Такуру. И в этот миг время и жизнь вновь вернулись к юноше.

Ветер гнал тучи песка, засыпая им город. Вскочив на коня, юноша помчался к воротам. Они были заперты. С наружной стороны их появилась всадница и попыталась открыть запор, и Такур не мог не узнать в ней Фалиду. Вцепившись в решетку, она напрасно трясла ее. Пери мелькнула в облаке песка и всем телом ударилась в ворота. Безуспешно. Но вот появилась принцесса, и запоры, заскрежетав, пали на землю. Путь был открыт, и ветер, подхватив Такура, как сухой листок дерева, вышвырнул его прочь из волшебного города.

Такур не знал, как объяснить происшествие. Сердце его тосковало от темных предчувствий, в глазах то и дело вставали картины города, засыпаемого песками. По ночам он слышал, как кто-то крадется за ним, подражая эху его шагов. Тени воинов и жителей мертвого города скользили по его дороге. Чьи-то голоса взывали к нему, повторяя его имя. Слухи о городе пугали его и сводили с ума. Говорили, что еще предки султана Хусейна хотели стать царями камней и начали строить рубиновый город. Однако их сокровищ не хватило. Тогда они занялись колдовством, чтобы привлечь в пустыню осколки падающих звезд и в них найти рубиновые камни. Сила рубина, которую они искали, должна была сделать их властителями всего мира. Они вступили в союз с джиннами, и те помогают им.

Меж тем, с момента возвращения Такура никто не звал его в приемную султана и в покои Фалиды и он уже хотел бежать из дворца, если это удастся. Но вот Фалида сама явилась к нему.

— Такур! — сказала она. — Ведомо ли тебе, что султан не успел вернуться во дворец из мертвого города? Теперь власть принадлежит мне, и я хочу разделить ее с тобой. Все сокровища султана будут в твоих руках!

— О госпожа моя! Прости меня, если я огорчаю тебя, но я никогда не искал власти и не жаждал сокровищ! — отвечал юноша.

— Именно таким и должен быть царь камней, — ответила Фалида. — А еще я предлагаю тебе свою любовь.

С этими словами она отбросила чадру, и красота ее заставила юношу опуститься на колени.

— Царица! Нет тебе равных на земле, но ты принадлежишь султану, а я одному Аллаху, и мы не можем нарушить наши обеты!

— Султан захватил меня насильно. Он подобен хищному орлу и полон корысти. Он надеется получить с моей помощью власть над миром! Ты один своим свободным и чистым сердцем можешь противиться ему!

— Прости, госпожа моя, я не могу понять тебя. Если ты так сильна, что султан ищет твоей поддержки, то открой, кто ты и почему уступаешь ему?

— Я Душа Рубина, Такур, но не вся. Колдун расчленил ее на три части. Я несу в себе все время прошлого. Моя сестра, Пери, что притягивает караваны и падающие звезды к сокровищам рубинового города, заключает вечно юное и неуловимое настоящее. А принцесса города — будущее — всегда открыта устремлению. Мы едины и мы раздельны и только воля и разум человека могут соединить и разграничить нас, чтобы пользоваться нашим могуществом. Султаны рода Хусейна уже давно, воспользовавшись колдовством, взяли себе в жены Душу Рубина. Мир камней пошел на это, думая, что станет ближе к Аллаху на лестнице, ведущей в Небо, но их обманули. Ими воспользовались и унизили, заставив служить не красоте, а корысти. Увы, от власти человека нас может спасти только человек!

— Я согласен помочь вам, госпожа моя, но что я должен делать? — спросил Такур.

— Готовься к бою! И помни, что султан призовет силы из будущего, а их победить трудно, если на твоей стороне не будет средняя сестра, Пери!

— Но я музыкант, а не воин!

— Твоя флейта сильнее оружия, ибо побеждает время!

И вот войско, возглавленное Фалидой и Такуром, выступило в пустыню.

Никто не выходил им на встречу, лишь угрюмо дымились барханы, да наползали иссиня-темные тучи, закрывая солнце. И оно превращалось в багровый шар, посылающий на землю рубиновые лучи. Внезапно оглушительный удар грома разорвал молчание пустыни. Песок поднялся в воздух, слепляясь в тела воинов, и летящие в облаках всадники спустились на землю. В одно мгновение весь горизонт покрылся полчищами призрачных врагов. Как два урагана сшиблись два войска, и грохот сражения заглушал громовые раскаты. Фалида пробилась к Такуру:

— Наши силы иссякают! Теперь только ты можешь что-то сделать!

Юноша вспомнил рубиновую розу, которую получил от Пери. Достав, он поцеловал ее и прикрепил к тюрбану. От прикосновения его губ она ожила и загорелась нестерпимым рубиновым огнем. Ветер жизни хлынул на врагов. Молнии поразили тех, кто взглядом коснулся Такура. Но до победы было далеко.

Султан Хусейн рвался навстречу музыканту и рядом с ним на коне, привязанная к седлу, скакала принцесса.

Глаза ее закрывала крепкая повязка, но она, держа в руках саблю, наносила удары, от которых не мог спастись никто.

Фалида в ужасе отшатнулась в сторону, и Такур остался один. Торжествующий султан направил на него коня принцессы. Тогда юноша выхватил флейту и приложил ее к губам. И внимая его призыву, смеющаяся Пери скользнула перед сестрой и сорвала повязку с ее глаз.

Еще мгновение — и все три сестры соединились. Светящаяся рубиновыми лучами прекрасная женская фигура воздела руки и стремительно закружилась по земле. Вихрь битвы стих. Пески пали к ногам волшебной Девы. Султан вспыхнул ярким пламенем и сгорел. Долго танцевала Душа Рубина, внимая игре Такура, а затем склонилась перед ним:

— О, господин мой, Царь Камней, что повелишь ты своей рабыне? Ныне ты победил, и камни готовы служить тебе!

— Да благословит Аллах твой путь, о госпожа моя! Я не собираюсь властвовать над тобой ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Будь свободна. Твоя красота да славит Аллаха, в чьих бы глазах она не отразилась! Мое же сердце всегда будет открыто для тебя, а любовь не станет путами для твоих ног.

И Такур покинул город Хусейна и город, засыпанный песками для вечных странствий. В руках его осталась вечно живая благоухающая роза пустыни. Погонщики караванов рассказывают, что она дарит тепло и свет, свершает мечты и возвращает жизнь родникам старых оазисов, давно засыпанных песками, ибо повинуется царю камней, отказавшемуся от трона и ведущему жизнь странствующего дервиша.

 

Игра в четыре руки

На юге Германии значительную горную область занимает Шварцвальд— Черный лес. Признаюсь, это название с детства будоражило мою фантазию и влекло меня к себе, хоть я и понимал, что в душе задеты какие-то детские струнки. Черный лес — это мир сказок, где живут гигантские дровосеки и таинственные гномы, принцы, обращенные в оленей, и старые колдуны, которым служат совы и вороны. С этим настроением я и попал однажды к своим друзьям в крошечную деревушку на берегу Рейна.

Мои ожидания поначалу показались мне смешными. Приветливые, чистые леса, хотя и несколько хмурые из-за обилия хвойных деревьев, солнечные долины, покрытые пестрым ковром цветов, множество светлых смеющихся ручьев, речушек, живописных озер. Мирные картины никак не соответствовали образу, который я нарисовал себе. Но вот мы стали обходить округу, я увидел каменные замки на вершинах холмов, исполненные грозного величия и былой славы, — и мои представления возродились. Многие из этих рыцарских твердынь сохранили лишь свой остов, но в других продолжалась жизнь и все реликвии прошлых веков, все предания, традиции новые владельцы бережно хранили. В праздничные или памятные дни жители замков и окрестных деревень переодевались в наряды своих предков, звучали охотничьи рога, кавалькады всадников проносились по дорогам, своры охотничьих собак нарушали лаем тишину леса, егеря состязались в стрельбе из луков, и казалось, прошлое возвращает свою власть над временем.

Мои друзья, видя мою увлеченность романтической атрибутикой, старались подарить мне побольше таких впечатлений. Однажды они осторожно спросили, не боюсь ли я привидений. С пылом я убеждал их в своей храбрости и желании с ними познакомиться.

— Хватит, достаточно уверений, — рассмеялся мой друг, — это маленькая авантюра. Мы сами не знаем, куда вас зовем и что нас ждет. Возможно, это мистификация.

— Да, но это бывает настолько натурально, что зрители могут получить душевное расстройство от своих впечатлений, — добавила его жена.

— Опасность — лишь дополнительный повод, чтобы участвовать в приключении, — заявил я без колебаний.

И вот в назначенный день мы направились к замку Лоррак. Все казалось настолько обычным, что пред-, ставлялось фарсом и вызывало желание шутить. Среди немногочисленной толпы собравшихся в руинах некогда величественного замка наше настроение подталкивало нас самих выступить в роли привидений. Однако при входе с нас взяли слово сохранять полное молчание, ибо от этого зависит, состоится ли концерт.

— Концерт? — удивился я, но не стал задавать лишних вопросов. Играющие привидения — это что-то новое…

На расчищенной террасе, служившей когда-то внутренним садиком, стояло около двух десятков старых дубовых кресел. Перед ними — громадный концертный рояль с парой регулируемых сидений. Три свечи одиноко озаряли эту картину, никак не рассеивая вечерний мрак. Стены Лоррака были густо увиты дикими розами, и воздух был напоен тонким ароматом… Мы не могли обмениваться впечатлениями, так как были связаны словом; темнота и некоторое пространство между креслами лишили нас возможности переглядываться. Время тянулось томительно долго.

Нашему ожиданию не гарантировался успех… «Если все обстоятельства совпадут благоприятно, то, может, концерт состоится», — таково было предупреждение, и никто не мог возражать. Если это была реальная встреча с потусторонним миром, то мы имели и так слишком скромные условия. Постепенно задумчивость овладевала собравшимися, вытесняя любопытство. Каждый был предоставлен самому себе и незримому влиянию древних стен. Мое воображение дорисовало утраченные детали замка и вскоре окружило меня картиной, какую замок являл в пору своего расцвета. Мне казалось, что вместе с трелями сверчков я слышу шаги железных воинов по каменным плитам, шелест и хлопанье флагов на шпилях высоких башен.

Внезапно я вернулся к реальности. Я не заметил, как у рояля появились две фигуры и замерли перед публикой. Забывшись, я хотел приветствовать их вежливыми хлопками, но, хотя ладони мои коснулись друг друга, звука не последовало… Музыканты продолжали молча стоять, не делая никаких попыток начать концерт. Это были старик с решительным, волевым лицом, живущим единой страстью к искусству, и девушка с длинными волнистыми волосами. Легкость и воздушность пронизывали всю ее фигуру. Лицо ее казалось плывущим отображением какого-то иного лика: такое впечатление бывает, когда пытаешься уловить свое отражение в ручье. Гамма всевозможных чувств полнила ее, и лишь глаза сохраняли какое-то подобие постоянства. Щемящая грусть— вот первое сравнение, которое приходило в голову при взгляде на них.

Да, это впечатление создавал особый блеск глаз девушки, словно отуманенных слезами. Но это не было мгновенным настроением — она жила этой болью. Не зря говорят о гримасе боли, маске страдания. Воистину, горе обычно искажает черты, но девушка была прекрасна, и это не могла скрыть никакая тоска.

Меж тем к ожиданию людей добавилось ожидание музыкантов. Они как будто искали кого-то среди присутствующих и не могли найти. Тишина становилась все мучительней, и вдруг стало совершенно ясно, что для театрализованного представления все происходящее совсем не подходит, что чувства артистов неподдельны и тень какой-то древней драмы нависла над нами.

Внезапно скрипнуло не занятое дотоле кресло с готической спинкой, стоящее в стороне от других и напоминающее маленький резной трон. Сквозь тьму проступила третья фигура с бледным лицом. Отблеск свечи отразился в кованом кубке, что держал в руках незнакомец. И уж он-то не был связан здесь никакими условиями.

— Играйте! — прозвучал повелительный голос.

Музыканты поклонились и сели к роялю. Это была игра в четы ре руки. Пьеса следовала за пьесой. Я давно оставил попытки отгадать композиторов. Имена Баха, Шуберта, Шумана, Брамса то всплывали, то исчезали в моей памяти, пока я не остановился на мысли, что это какая-то гениальная импровизация. Игра их порой казалась ожесточенным сражением за первенство. Каждый ведущий ни разу не повторялся, а словно находил в себе все новые и новые образы, которые тут же выплескивал на клавиши. Вот он иссякал, и тотчас противник перехватывал инициативу, и начинала звучать иная мелодия, хоть и связанная с предыдущей. Меня поражало, что, несмотря на борьбу, гармония их творений не нарушалась. Они настолько точно и тонко чувствовали друг друга, что казалось— ими владела единая душа, воплощавшаяся то в жесткой и агрессивной мужской ипостаси, то в нежной и мягкой женской. Вот мгновение— и красота побеждала силу, рыдания и мольбы сменяли уверенный ритм. Милосердие даровало жизнь старику, и он вдруг снова находил силы и бросался в атаку.

Внезапная тишина ударила по нервам слушателей, вызвав полную растерянность. Еще долгое время мы сидели в креслах, не в силах шевельнуться. Свечи догорали. Три таинственные фигуры исчезли с последним звуком.

С трудом придя в себя, мы покинули замок Лоррак. По дороге домой мы услышали историю этой троицы, которая фактически уже была рассказана языком музыки. Вот она.

Альфред Лоррак, сиятельный граф и владелец замка, безумно любил музыку. Лучшие мастера Италии выбирали каррарский мрамор для постройки в саду замка музыкальной капеллы. Резные своды, тончайшие каменные кружева на капителях высоких колонн, редкие греческие скульптуры украшали строение. И конечно же, граф приглашал к себе самых известных музыкантов давать концерты. Одна странность удивляла людей: граф не любил публики и предпочитал слушать музыку в одиночестве. Молва характеризовала его как мизантропа и связывала это с тем, что граф никого не любил в своей жизни. Несмотря на зрелый возраст, граф не был женат и как будто не помышлял об этом.

Впрочем, эти обстоятельства мало смущали музыкантов. Граф отличался щедростью, не говоря уже о том, что в его капелле были собраны уникальные инструменты известнейших мастеров. Уже одна возможность сыграть на них была подарком.

И вот однажды графу доложили о двух артистах, желающих представить на его суд свое искусство. Граф дал согласие. Концерт их закончился глубокой ночью. Музыканты играли в четыре руки, и их игра доставила сиятельному графу большое наслаждение.

Дни проходили за днями, а музыканты не покидали замок. Каждый вечер они играли, и графу не надоедало их слушать. Впрочем, секрет этого постоянства вскоре раскрылся. Граф влюбился в Сибеллу— так звали юную ученицу и партнершу старого музыканта Лилльбока. К изумлению и гневу графа, Сибелла не могла ответить на его чувства. Заподозрив влияние ее учителя, Альфред Лоррак изгнал его из замка. Однако графу не суждено было наслаждаться игрой одной Сибеллы: девушка не могла играть без Лилльбока. Пришлось посылать за оскорбленным музыкантом, но ревнивый граф решил во что бы то ни стало прервать эту странную связь старика со своей ученицей.

Перед концертом он приготовил для старика бокал с отравленным вином. Однако то, что случилось, трудно было предвидеть. Концерт не кончался до утра. Лилльбок играл как одержимый, и Сибелла, подчиняясь ему, не отрывала руки от клавиш. Граф не мог, да и не смел их остановить. Он сидел, словно прикованный к своему креслу, и музыка вовлекала его в безумный водоворот чувств. Лилльбок, казалось, прощался с Сибеллой и вложил всю душу в этот концерт. Наконец музыка прекратилась. Сибелла встала и тут же упала замертво. Сердце ее не выдержало напряжения. Со страшной гримасой старый музыкант подошел к графу и, взяв бокал с ядом, в несколько глотков осушил его. Мгновение постояв и вглядевшись в лицо Альфреда, он махнул рукой и твердой походкой вышел из капеллы. Ошеломленный граф позвал священника и потребовал обвенчать его с мертвой Сибеллой, чтобы иметь право положить ее в семейную усыпальницу. Алчность или страх, жалость к безумцу или промысел иных сил заставили служителя церкви совершить страшный обряд. Вслед за тем Сибеллу положили в склеп.

Совесть укоряла графа еще в одном преступлении. Он думал об отравленном Лилльбоке, который, вероятно, нашел смерть за стенами замка. Однако спустя какое-то время среди ночи кто-то постучал в ворота замка. Граф сам открыл. Перед ним стоял старый музыкант.

— Я пришел играть! — молвил он, и граф не смел ему возражать.

Зажгли свечи в капелле, и Лилльбок сел к инструменту. Музыка не шла. С безумной усмешкой старик обернулся к графу:

— Мне нужна Сибелла!

— Но ты сам убил ее своей музыкой! — ответил тот.

— Где музыка, там нет смерти!

— Что ж, попробуй доказать это, — молвил Лоррак.

Лилльбок кивнул и склонился над роялем. Похоронная мелодия марша зазвучала под сводами, — и тут двери капеллы отворились, и в проеме их показалась Сибелла… В ужасе граф кинулся прочь и заперся в своих покоях.

Руки старого музыканта привели его в чувство.

— Стыдись, граф, ты отрекаешься от своей жены?

— Нет, — дрожа отвечал Лоррак.

— Тогда идем в капеллу. Мы не можем играть без тебя…

И вот снова эта троица, спаянная страшной судьбой, вошла в капеллу, и музыка звучала в ней до рассвета…

Никто не знает, как закончил Альфред Лоррак свою жизнь, но раз в году в стенах замка появляются три фигуры и звучит старинный концерт. Любовь или проклятие связали эти три души воедино, но, пожалуй, лишь Всевышний вправе разрушить эти узы. Впрочем, хотели бы они сами лишиться этого плена? Кому ведом более сладостный плен, чем плен искусства?

 

Старая королева

Так трудно на склоне дней своих, среди тысяч разбитых иллюзий, расставаться с последними! Жизнь прошла в трудах, в надежде, что все — недаром, что мир хоть и понемногу, но улучшается. Каким двусмысленным торжеством звучит афоризм об устах младенца, которые глаголят истину. Уходящее поколение склоняет голову пред юностью. Она впереди нас! Она ближе к истине, которая некогда откроется взору восходящего к неведомой цели человечества! Но проходят годы, и тайный голос из глубины души вдруг шепчет свои сомнения. Да полно! Не мы ли сами в упоении молодых сил придумали прямую линию своей истории? Но, оглянувшись окрест и честно встретившись с самим собой в старости, когда душа устает от лжи, мы нигде не найдем и следа этой прямизны. Солнце, время, жизнь — все движется по кругу. Отрицая прошлое во имя настоящего, нужно помнить также, что мы готовим будущее, которое не замедлит отринуть сегодняшнее. Но существует ли подобное разделение в природе, или это лишь порождение нашего разума?

…В парадных залах дворца висели портреты правителей и их приближенных. В этой стране особо почиталась история, и искусству надлежало увековечивать каждого, кто ее создавал. Специально для картинной галереи удлиняли крылья дворца, и причудливые флигели полукружьем охватывали весь дворцовый парк.

Среди бесчисленного количества полотен, украшавших стены, привлекал внимание портрет вдовствующей королевы. Написанный в дни ее юности, он настолько живо передавал ее ликующую улыбку, непосредственность позы, воздушную легкость жестов, что совсем не соответствовал монотонному ряду ее предшественниц. Кроме того, он наделял каждого проходящего каким-то особым чувством, будившим сладкие грезы и воспоминания. Говорили о каком-то странном художнике, который влюбился в свою царственную модель и вложил в портрет всю свою жизнь. Не в силах создать после этого ничего больше, он то ли покончил с собой, то ли сгинул в неизвестности, не оставив даже своего имени. Так или иначе, но портрет воистину был написан самой любовью. Покойный король, по слухам, восхищался им более, чем своей супругой, и, отправляясь в походы, всегда брал его с собой.

Быстро миновало время молодости и красоты. Юная наследница взошла на престол, оттеснив свою мать. Брак ее оказался недолговечным, супруга вскоре не стало, а продолжатели династии были еще очень малы. Вся полнота власти перешла в руки молодой королевы Анны, а старая мать, носившая то же имя, оказалась не у дел.

При родителях весь уклад жизни новой повелительницы подчинялся гармонии, красота служила идеалом, — теперь же была провозглашена свобода от любых канонов. Жизнь прекрасна во всех своих проявлениях, и направлять ее — значит ее калечить. Увы, в результате этих нововведений в стране вскоре стал воцаряться хаос. Особенно тяжело переживала его старая королева. Прекрасный регулярный парк превратился в запущенный лес; на обширных полях, где, сообразуясь с пейзажем, никогда раньше не возводили построек, выросли торопливые домишки с неопрятными огородами; архитектура городов, подчинявшаяся единому плану, изменилась в мгновение ока. На площадях перед дворцами выросли таверны; безвкусица, созданная на потребу толпе, заслонила шедевры искусства. И главное, вместе с хаосом всюду появилась грязь.

Не раз и не два старая королева обращалась к дочери, пытаясь убедить ее в неправоте, но та лишь презрительно хмурила брови:

— Такова жизнь, ваше величество, ваше время миновало, а мы найдем иные ценности!

Но новые ценности не находились, а развал усиливался. Культура, искусство, нравы — все приходило в упадок…

Но не все традиции были преданы забвению молодой правительницей. Считая себя человеком, шедшим в ногу со временем, она захотела украсить галерею своим портретом. Художникам, взявшимся за заказ, было сообщено, что они могут как угодно пренебречь сходством, но произведение должно быть лучше, чем портрет старой королевы.

Увы, этого условия никто не мог выполнить. Лучшие мастера безуспешно пробовали свои силы, но портрет сменялся портретом, а внимание гостей по-прежнему привлекало изображение старой королевы. Было от чего прийти в ярость! И дочь все более отчужденно относилась к матери. Быстро растаяло облачко фрейлин, вившихся около стареющей королевы, никто не звал ее на праздничные балы, и, наконец, даже появление ее где-либо, кроме отведенных покоев, вызывало оскорбительные взгляды и вопросы…

Тем временем сердце молодой Анны не находило покоя. Однажды, под предлогом реставрации, она велела снять портрет старой королевы и убрать подальше. Но и это не принесло ей удовлетворения. В досаде на художников, она решила сама заняться живописью. Как ни удивительно, но с первых же шагов у нее обнаружился талант. В короткое время она сумела овладеть кистью настолько, что работы ее мало чем отличались от работ ее наставников. Но стоило ей взяться за автопортрет, как что-то начинало ей мешать, и ее старания не венчались успехом. Решив, что в портрете старой королевы заключена какая-то тайна, она велела принести его. Смущенные слуги сообщили, что, выполняя ее волю, они отдали полотно реставратору.

— Так возьмите у него портрет! — последовал приказ.

— Ваше величество, он унес портрет из дворца, сказав, что это — ваше желание, и мы не знаем, где он теперь находится, — лепетали испуганные слуги.

— Может, старая королева облегчит вашу задачу? — предположил один из стражей, приставленных следить за ней. — С тех пор, как портрет унесли, она очень переменилась. Прежде она была печальна и проводила ночи без сна. Теперь она смеется, с кем-то разговаривает, а порой даже танцует!

— Немыслимо, — проговорила королева Анна. — Вероятно, она сходит с ума от старости, к ней нужно пригласить докторов.

Она сама отправилась в покои матери и… невольно протерла глаза. Старая королева встретила ее улыбкой! Нет, старость ее никуда не девалась, но душевная радость светилась в глазах, и в них угадывалась та же красота, что наполняла портрет. Бросив взгляд в зеркало, где отразились они обе, дочь опустила голову. Ее лицо, искаженное досадой и удивлением, рядом с красотой матери, спокойной и величественной, ставило ее в ряд служанок старой королевы Анны.

— Как вы себя чувствуете, ваше величество? — спросила озадаченная дочь.

— Прекрасно, Анна, я стала видеть чудесные сны, которые заменяют мне жизнь!

Королева промолчала и, не простившись, вернулась к себе. С грустной усмешкой остановилась она перед мольбертом и посмотрела на себя в старинное итальянское зеркало. Что-то шевельнулось в глубине его, словно по поверхности осеннего озера пробежала рябь.

Анна закрыла глаза, а когда вновь открыла их, пред ней оказался странный человек, опирающийся на хрустальную трость. Лицо его можно было разом счесть и молодым и очень старым. Глаза казались неподвижными, как будто не видели. Седые волосы выбивались из-под широкополой шляпы.

— Кто вы? — испуганно спросила королева.

— Я реставратор, — ответил незнакомец, не кланяясь и не снимая шляпы.

Анна хотела сурово напомнить ему об этикете, но вдруг заметила, что ее комната словно озарилась неведомым светом. День был пасмурный, но внезапно солнечные лучи упали на стены. Они струились не из окна, а со старой картины, где был изображен закат на море. Другие вещи тоже словно мгновенно обновились и наполнились красотой в присутствии незнакомца.

— Вы, верно, недурной мастер, если вас чувствуют картины! — в замешательстве произнесла Анна. — Не могли бы вы создать мой портрет?

— Я не беру кисти в руки, — ответил он, — но готов помочь вам, если вы сами возьметесь за дело.

Его глухой голос внушал какой-то страх и уважение. Королева не смела ему приказывать, но была готова подчиниться. Спустя какое-то время Анна обнаружила себя в старинной мансарде со множеством комнат. Реставратор обещал показать ей живое зеркало, которое поможет ей написать собственный портрет таким, каким она хочет его видеть.

Глубокой ночью реставратор зажег свечи. На зов хозяина вошли музыканты, и заиграла тихая музыка. Взяв Анну за руку, мастер подвел ее к пустой золоченой раме:

— Загляните в нее!

Анна просунула голову внутрь и вдруг увидела череду рам, ограждающих пустоту. Пламя тонкой свечи, как звездочка, появилось вдали и стало приближаться. Перед Анной оказалось изображение молодой женщины. Оно так напоминало портрет старой королевы! Анна покачала головой и попыталась улыбнуться. Отражение ответило ей тем же и вдруг… легко двинулось по залу в причудливом танце. Что за волшебство таилось в нем — оно словно рождало чудесные пейзажи вокруг себя! Густые леса, прекрасные сады с распускающимися цветами, озера, реки, моря, горы… Все появлялось и исчезало в зыбком тумане. То громче, то тише, то медленнее, то быстрее звучала музыка, и смеющаяся девушка кружилась в волшебном танце. Ее фантазии воплощались вокруг нее. Ночь за ночью приходила очарованная Анна в мансарду реставратора и, торопливо хватаясь за краски, пыталась изобразить красавицу. Сердце ее радостно билось, она верила, что это воздушное создание является ею самой, той самой счастливой девочкой, какой она была когда-то в детстве, а потом потеряла себя и забыла.

И вот, наконец, Анна создала то, что хотела, портрет был написан и вывешен в тронном зале. Королева устроила прием и ждала оценки своему труду. Праздничный бал должен был начаться после того, как с портрета снимут занавес. Анна подала знак. Гости взглянули на произведение.

— О, ваше величество изволили вернугь портрет старой королевы? — улыбаясь спрашивали придворные. — Поверьте, ваше величество, мы оценили вашу шутку.

Загремела музыка, и толпа устремилась танцевать. Одна пара осталась перед Анной. С удивлением она увидела свою мать. Она стояла, опираясь на руку реставратора.

— Мы уходим, Анна, и пришли проститься.

— Куда?.. — пролепетала дочь.

— В те сновидения, которые ты видела.

— Но ведь это — ваше прошлое! — воскликнула Анна.

— Оно было и твоим настоящим, — ответила старая королева.

— Оно еще окажется чьим-то будущим, — добавил реставратор. И они ушли, а Гармония и Красота вновь вернулись в королевство.

 

Коррида

В те суровые времена Испания была поделена меж вестготскими королями. В каждой области царили свои обычаи, и хотя христианство было признанной религией, языческие нравы еще прочно владели людьми. Колдовство, чудеса, гадания заменяли веру в Промысел Всевышнего, и самой Добродетели нередко приходилось прибегать к силам языческих богов, которым поклонялись кочевые цыганские племена и мавританские чернокнижники.

В скалистых горах Сьерра-Морена, в одном из селений жил пастух по имени Санчо. Родителей он не знал— еще ребенком его привезли и оставили цыгане, сообщив, что нашли его у дороги. Мальчика вырастили добрые люди, а затем определили ходить за стадом.

Одиночество среди пустынных пастбищ и молчаливого скота, скупая красота выжженной земли и каменистых вершин воспитали в нем чуткую душу. Он умел часами застывать на месте, словно превращаясь в камень, или, напротив, в самые знойные дни мог бегать от восхода и до заката, не чувствуя усталости. Он достиг совершенства в подражании голосам животных и в игре на свирели. Собрать стадо и управлять им не стоило ему ни малейшего труда — достаточно было издать трубный клич вожака. Еще он умел отогнать волков леденящим рыканьем барса, созвать орлов резкими горловыми вскриками, на его тихий свист приползали змеи. Когда же он играл на свирели, горы будто оживали. Овцы, козы, коровы переставали щипать траву, дикие звери спешили поближе к Санчо, птицы стаями кружились над пастбищем и садились на окрестные скалы.

Особенно нравилось пастуху играть с эхом. Он начинал мелодию и внезапно замолкал, а когда она возвращалась к нему, он наслаивал на нее новый мотив. Однажды Санчо так заигрался, что, опустив свирель, долго продолжал слышать чарующие звуки. Они напоминали эхо, но мелодия была иной. Санчо вскочил и побежал в ту сторону. Солнце уже опускалось, когда, забравшись на вершину, пастух увидел старика, прислонившегося к скале. Тело его прикрывал плащ из виноградных листьев, на голове сверкал золотой обруч, а из-под седых волос выступали рога. Глаза старика смотрели спокойно и отрешенно, по лицу скользила усмешка. Мохнатые ноги оканчивались копытами.

— Вечер добрый! — промолвил пастух, от удивления не зная, что сказать еще.

— Добрый, добрый, — ответил старик. — Не меня ли ты искал, Санчо?

— Л кто ты?

— Я, как ты, пастух.

— Где же твое стадо?

— А вон оно!

Санчо увидел семерых огромных белых быков невдалеке от старика. Один их них, словно высеченный из мрамора, стоял на самой вершине и глядел на заходящее солнце.

— Это священные быки, которых приносят в жертву богам древности, — сказал старик.

— Так это ты играл на свирели? — спросил Санчо.

— Как и ты, — опять усмехнулся старик. — Однако, мне пора возвращаться.

— А куда ж ты пойдешь?

— В ночь, пастух, на темные нивы облаков, что обильнее земных пастбищ.

Тут Санчо увидел, как облака и в самом деле спустились к ним и быки медленно ступили в них.

— Прощай, Санчо, возьми свирель и вспоминай Пана, — сказал старик и исчез.

Никому не рассказал пастух об этой встрече. Хоть и верили крестьяне в незримые силы природы, однако сочли бы его за сумасшедшего, узнав, что древний дух земли подарил ему свою свирель. Да, воистину легче было бы пастуху найти язык с животными, чем с людьми. Он и любил, и понимал их больше. Никто не видел, чтобы Санчо когда-нибудь бил животных или ел их мясо. Зато и в селении считали его чудаком.

Выл у Санчо заклятый враг по имени Педро — здоровенный молодец, который забивал скот, сдирал шкуры и пускал их в выделку. Чем пастух не угодил ему, трудно сказать, только что бы ни предпринял Санчо, Педро тут же становился ему поперек дороги. Как-то Санчо понравилась девушка Микаэла из соседнего селенья. Достал пастух свою свирель и начал гонять стадо поближе к месту, где жила его избранница. Прошло немного времени, и Микаэла стала сама носить лепешки для Санчо на пастбище. Проведав об этом, Педро тут же начал ухаживать за девушкой.

Однажды он похитил ее, а пастуха нашли с пробитой головой. Его еле выходили. Девушка после этого должна была выйти замуж за Педро. Но недолгой оказалась их совместная жизнь, и вскоре болезнь и смерть избавили Микаэлу и от нелюбимого мужа, и от разлуки с Санчо.

Что мог сделать пастух? Мстить за потерю? Но верзила Педро мог справиться и с пятью такими, как Санчо. Подстерегать и бить врага в спину Санчо не умел, и тогда он решил уйти из этих мест, чтобы поискать счастья на чужбине.

Однако не успела еще прокатиться молва об уходе Санчо, как Педро продал свой скот и дом и, забрав пожитки, также отправился в путь.

Долго странствовал Санчо, пока судьба не привела его в Толедо. То была столица государства, и правила им прекрасная королева Тереза. Ее супруг король Альфонс был прозван Храбрым. Больше всего на свете он любил корриду и сам часто выступал как матадор. Весь его дворец был увешан головами убитых быков. Семь лет назад на пиру король хвастливо заявил, что нет на свете быка, которого бы он не мог свалить. Вскоре на корриде шесть быков подряд пали под ловкими ударами Альфонса, а седьмой вонзил рога прямо ему в грудь. Умирая, король завещал супруге разделить трон с любым матадором, который выиграет ежегодную корриду и поразит подряд семь быков. Королева Тереза год оплакивала Альфонса, а затем увенчала короной победителя корриды. С тех пор ежегодно лучшие матадоры собираются в Толедо в надежде получить трон и руку донны Терезы. Увенчанные короли наравне со всеми принимают участие в корриде, но не было случая, чтобы кому-нибудь из них повезло во второй раз. Шесть мужей сошли в могилу вслед за доном Альфонсом, проклиная свою судьбу. Седьмой, процарствовав год, ожидал своей последней корриды.

Санчо прибыл в город как раз к началу боя быков. Его поразила празднично разодетая толпа, но когда он увидел королеву Терезу, восседающую на троне, ее красота ослепила его. Она улыбалась толпе, и каждый мог стать ее мужем, стоило ему победить. Но когда начались схватки с быками, Санчо пришел в ужас. Рев умирающих животных, кровь, крики толпы заставили его содрогнуться.

Вдруг среди выступавших матадоров он увидел Педро. Так вот куда судьба привела его врага! И теперь он, быть может, станет королем Толедо и супругом донны Терезы. Да и судьба, кажется, сулила ему победу: столько матадоров уже было растоптано разъяренными быками, и сам король пал под ударами рогов, а Педро оставался неуязвимым. Впрочем, коррида должна была продолжаться еще неделю…

Поздно вечером Санчо возвращался в свою таверну. У края дороги он увидел человека, который с жалобным стоном полз по земле. Санчо подошел к нему и узнал матадора, бывшего седьмым королем Толедо. Тяжело раненный, он пытался где-нибудь укрыться.

— Чем вам помочь, сеньор? — обратился к нему пастух.

— Спаси меня, добрый человек, спрячь от королевы Терезы, я боюсь ее, я не хочу умирать на ее руках.

Санчо отнес его в свою комнату. Всю ночь он не отходил от умирающего. Из отрывочных слов матадора прояснилась причина его безумного страха.

— Я проклят, проклят, — стонал король. — Знаешь ли ты, почему дрогнула моя рука? Еще на прошлой корриде, убивая своих семерых быков, я узнал по глазам тех, что прежде были моими товарищами. Клянусь вечным спасением, я готов назвать их по именам! Они сражались и пали до меня еще год назад. Мог ли я догадаться о страшной участи павших матадоров, которая велит им пополнять стадо королевских быков? В эту корриду я уверил себя, что все это мне примерещилось, и наносил удары без колебаний. Но вот на арену выпустили седьмого быка — такого я никогда еще не видел! Он был огромных размеров, и шкура его была темно-красного цвета, будто в запекшейся крови. Когда я сказал об этом своим помощникам-пикадорам, они очень удивились и поклялись, что видят обычного черного быка, с которым может справиться и ребенок. Растерянный, я вышел на арену. Взгляд быка парализовал меня. Я узнал в нем короля Альфонса. О, конечно, до меня доходили слухи о необыкновенном быке-убийце, который живет на свободе и никому не дает носить корону дольше года, но я не верил этому. И вот красный бык убил меня… теперь душа моя войдет в шкуру черного быка, и второй раз я должен буду умереть той смертью, на которую прежде обрекал других. Меня заколет матадор, и новая голова украсит стены королевского дворца. Такова воля Альфонса и мой рок.

Под утро сознание стало покидать несчастного.

— Запри двери! — крикнул он страшным голосом. — За мной пришли!

Санчо бросился к дверям, но они уже распахнулись. На пороге стояла королева, за ней толпились слуги.

— Вот где мой возлюбленный король! — произнесла красавица. — Несите его во дворец.

Под вечер следующего дня Санчо, одолжив коня, выехал за стены Толедо. Он поднялся на вершину ближайшей горы и, достав свирель Пана, приложил ее к губам. Долго пришлось играть ему. Туман стал обволакивать гору, и наконец, когда косые солнечные лучи веером развернулись над горой, смеющийся Пан заковылял ему навстречу.

— Ты хочешь остановить смерть, Санчо? Это никому не удается, даже мне. Однако ее можно отсрочить. Возьми быка из моего стада, который пойдет за тобой. Помни, что ты должен беречь его, так же как он охранит твою судьбу.

Коррида близилась к концу. Имя Педро было у всех на устах. Он единственный оставался на арене, выиграв все сражения. Шесть мощных быков один за другим пали от его ударов. Оставался седьмой, когда королеве доложили, что назначенное для битвы животное исчезло.

— Пускай возьмут любого быка, который подвернется. Хватит зрелищ!

Загремели трубы. Педро, подбоченившись, стоял на арене, когда из ворот появился белоснежный бык. Пикадоры верхом на быстрых лошадях начали обычную игру, разъяряя быка. Он попятился. Одна, две бандерильи воткнулись в него, не причинив ему вреда. Толпа взревела:

— Торо! Торо!

Матадор двинулся навстречу быку, дразня его красным плащом. Бык стоял, опустив голову и словно ожидая смерти. Внезапно, перекрывая крики трибун, раздался трубный клич. Бык поднял голову, и матадор отпрянул. Снова и снова повторился клич, призывающий к бою. Зрители в изумлении стали оглядываться, ища меж собою быка. Но зто был голос Санчо. Педро оглянулся и, казалось, узнал его. Злобной радостью озарилось его лицо, когда он бросился на быка. Тот увернулся. Толпа замерла. Впервые все было наоборот: разъяренный человек нападал на животное. Это было не сражение, а бойня. Матадор в ослеплении наносил удар за ударом, а бык уклонялся.

Но вот что-то изменилось. Внезапно бык грозно замычал; ноги матадора подкосились, и он бросился прочь с арены. Бык, вместо того чтобы догонять его, ринулся к стенам цирка. Они затрещали. Люди в ужасе повскакивали и кинулись с трибун. Пикадоры и вся прислуга корриды пытались остановить быка, отвлечь, наконец, заколоть его, — но тщетно. Под мощными ударами рушились трибуны. Давя друг друга, люди рвались к выходу. Внезапное бешенство перекинулось на людей, и они дрались насмерть, не понимая, что делают. Королева, бледная как снег, вцепилась в ручки трона, кусая губы:

— Не выходить же мне замуж за быка! Пусть тот, кто остановит это безумие, считается победителем!

Цирк был разгромлен и являл собой руины жестокой битвы, когда Санчо усмирил быка, и толпа тотчас утихла, словно потеряв силы.

— Ты победитель корриды! — с усмешкой сказала королева. — Послезавтра… послезавтра на твою голову будет возложена корона и ты станешь моим супругом!

— Мне не нужна твоя корона, донна Тереза, — промолвил Санчо, — но я хочу… я хочу, чтобы ты вышла вместе со мной вечером за стены Толедо проводить белого быка в стадо.

Королева, удивленная, молча кивнула пастуху.

На закате следующего дня они двинулись в горы. Глубокая долина пересекла их путь, и белый бык затерялся в густых зарослях. Как ни искали его Санчо и королева, все было тщетно. Синеватая дымка тумана окутала долину, и путники решили подняться на склон ущелья. На узкой тропинке Санчо приложил руки к губам и замычал, призывая животное.

Не успело затихнуть эхо, как дикий рев потряс горы. Вслед за тем послышался тяжелый топот и навстречу пастуху вылетел красный бык. Голова его была опущена к земле, и кровавая пена хлопьями свисала с морды. Еще мгновение— и он бросился бы на Санчо, но внезапно на тропу посыпались камни, и вслед за ними спустился Педро. Блестящая одежда матадора была изодрана, лицо искажала бессмысленная гримаса, а глаза заволакивало безумие.

— Седьмой! — торжествующе закричал он, размахивая клинком и не видя путников. — Ты мне добудешь корону!

Бык и человек рванулись друг к другу и, сшибясь, полетели в пропасть.

Пастух стал на колени и заглянул в бездну. На дне ее распростерлись два тела. Одно — Педро, другое, также человеческое, было облачено в королевские одежды. Королева Тереза оперлась на плечо пастуха и склонилась над обрывом. Тяжкий стон вырвался из ее сжатых губ.

— Дон Альфонс! — прошептала она, судорожно крестясь.

Они поднялись с земли. Прохладный ветерок пахнул им в лица и рассеял пелену тумана. Впереди них, на озаренном солнцем склоне, белый бык легко поднимался к вершине. Они двинулись за ним. Там, улыбаясь вечной улыбкой, их ждал старый Пан. В облачной стране его, полной волшебного благоухания цветов, среди звезд и лунных лучей, под чарующие песни древнего бога они провели ночь, с которой не могла сравниться ни одна из ночей жизни. Наутро королева, забыв навсегда свой трон, ушла с пастухом Санчо по неведомым тропам вслед за стадом священных быков Пана.

 

Соната до минор

В глубине заснеженных лесов, на скалистом холме фантазия зимы воздвигла ледяной замок. Три островерхих башни несли дозор, хмуро вглядываясь в даль, и острые зубцы их стен безжалостно рассекали воздух. Ветер свистел в щелях, снежная пыль клубилась над замком, и тоскливое эхо разносилось по лесу, исполняя уснувшие деревья предчувствием боли и смерти. Но вот смолкли последние стоны побежденного ветра. Тускло засветилась ледяная броня страшного замка, празднуют победу. Небо над ним раздвинулось, и сквозь хмурые косматые тучи пробились солнечные лучи. Голубым огнем вспыхнули башни, почувствовав угрозу, но холод их ледяного оружия не мог достать врага. Свет все ярче заливал мрачный замок, и вот звонкие капли одна за другой застучали по скользким плитам. Ледяная твердыня, оплот зимней стужи, стала таять, превращаясь в прозрачную воду. Вот капли слились в крошечный ручей, и он стал пробивать себе дорогу в сугробах. Вначале глухо ворча у препятствий, затем все звонче, перепрыгивая через корни деревьев и, наконец, зазвенел он торжествующей песней весны. Дальше и дальше устремлялся он, становясь все полнее, постепенно превращаясь в реку. А река уже неслась к океану, где гремели о берег суровые валы, и в устье реки на каменистом острове стоял замок, подобно ледяному, но уже сотворенный руками людей. Стены его были из красного гранита. В нем жила прекрасная королева, и ее безнадежно любил волшебник…

Мелон любил грезить под музыку, и его воображение рисовало целый калейдоскоп картин, сливавшийся в необыкновенные сюжеты. И сейчас он с сожалением возвращался в обычный мир, а его душа еще цеплялась за пережитые чувства и жаждала остаться в пространстве музыки. Впрочем последнее произведение Илмиса — гак звали композитора и исполнителя сонаты— смущало Мелона. Начатое в минорном ключе, оно неожиданно завершалось мажорными звуками, и от этого менялся смысл и логика произведения. С одной стороны, соната казалась интересной и неожиданной, с другой— теряла глубину. Впрочем, можно ли искусству предъявлять какие-либо условия, а творцу рамки? Один лишь отрывок из первой части настолько захватил Мелона, что он с тайным трепетом повторял его много раз и тотчас погружался в необычайные переживания. Ему казалось, что он превращается в маленького водяного тритона, живущего в светлой заводи ручья на окраине леса. Журчание потока, переливы отраженного света на стволах могучих корявых деревьев, запахи водяных лилий и ирисов— все это было его сокровенной жизнью и даровало ему всю полноту и радость ее.

Но мелодия заканчивалась и Мелон опять возвращался в постылую обыденную реальность. О, как он завидовал Илмису, владеющему силой творца, способному подчинить себе природу, а не зависеть от нее.

— Напрасно твое преклонение перед Илмисом, — рассмеялся старинный приятель Мелона, — он бежит от жизни не меньше тебя. Его последняя соната посвящена леди Сельме, которая отвергла его. Однако он придумал счастливый конец своему порыву, ты ведь заметил, как трагическая тема вдруг превращается в конце в фальшивую радость.

Мелон промолчал. Одно упоминание о сонате опять воскресило в нем волшебный мотив, ручей заворожил пением, и он снова был крошкой-водяным. Разводы на поверхности ручья складывались в немыслимые узоры, и паучки пытались повторить их на своих паутинках. Зеленые водоросли танцевали над светлым песчаным дном. Маленький тритон играл с рыбками, когда раздался топот копыт. Кавалькада всадников на серебристо-белых конях остановилась у ручья. Надменная красавица в зеленом бархатном платье обвела заводь медленным взглядом и остановила его на тритоне.

— Подай мне воды, дитя! — раздался низкий голос.

Тритон наполнил водой перламутровую раковину, что носил за поясом и протянул ее повелительнице всадников. Она улыбнулась ему:

— Ты ловок и бесстрашен. Пожалуй, мне пригодится такой как ты. Присоединяйся к моей свите! Ты будешь моим пажом.

Тритон не смел возражать, и ему подвели маленького шотландского пони.

— Вперед! — крикнула Зеленая Леди. — До вечера мы должны успеть попасть в замок!

Три башни окружали замок в устье реки, и их длинные тени в лучах заката вычерчивали знак трезубца на пустынной отмели. Тихо прокрались к стенам рыцари зеленой леди и, преодолев их, скрылись в замке. Еще несколько томительных минут ожидания, и вот раздался чей-то крик, звон оружия. Затем загремели ржавые цепи подъемного моста, отворились ворота. Замок был захвачен и воины торжественно встретили свою повелительницу победными звуками труб. Леди въехала на широкий двор.

— Где хозяйка? — сурово спросила она.

Двое рыцарей поднесли факел к фигуре, опутанной веревками. Тритон вздрогнул. Пленница как две капли воды походила на Зеленую леди. Только красота ее была тоньше и благородней, а в глазах стояли слезы и немой упрек.

— Как твое имя? — спросила Леди.

— Сельма, — прозвучал тихий голос.

Леди дала знак и пленницу отвели в подземелье. Победительница подняла руку:

— Отныне ни один из вас да не забудет мое имя. Я зовусь королевой Сельмой!

Рыцари преклонили колени. А на следующий день в замок прибыл великий волшебник. С изумлением маленький паж узнал в нем Илмиса. Пышные торжества встретили его появление. Бесчисленная вереница вассалов и гостей потекла в замок. Пиры и балы не давали отличить день от ночи. Столетние вина кружили головы, стены сотрясала музыка, во дворе устраивались турниры. Волшебник казался довольным, и королева не отходила от него ни на шаг. Ее паж испытывал странное чувство раздвоенности.

Он не мог забыть настоящей хозяйки замка. Ее лицо вставало перед ним и словно просило о помощи. С другой стороны, он не мог подойти и заговорить с волшебником, ибо это означало для пего смерть. Весь этот блеск и торжество были ложью, и порой пажу казалось, что сам волшебник чувствует это: временами он растерянно оглядывался, словно что-то искал и не находил.

Паж всем своим поведением старался помешать Зеленой Леди. Он постоянно попадался на глаза волшебнику и молча глядел на него, вкладывая в свой взгляд всю силу укора. В иное время он нарочито громко взывал к леди, называя ее по имени, и та вздрагивала, словно понимая тайный намек. Наконец, паж стал искать возможности спасти настоящую королеву. Увы, это было невозможно: ключи от всех помещений хранились в покоях Зеленой Леди, а вход в ее опочивальню охранялся рыцарями. Оставался последний путь. Волшебник должен увидеть настоящую королеву, прежде чем обвенчаться с Зеленой Леди.

Накануне венчания среди пира Волшебник поднял свой кубок в честь королевы Сельмы. Но не успел еще грянуть ответный хор послушных гостей, как раздался тоненький голос пажа:

— Королевы Сельмы здесь нет!

Он не успел ничего сказать, как был схвачен слугами.

— Измена! — вопили они, размахивая над ним кинжалами.

— Измена! — возгласила Зеленая Леди, и приказала бросить его в темница. — Завтра ты будешь казнен, маленький предатель!

К утру во дворе замка был воздвигнут эшафот. Волшебник и Зеленая Леди сидели в креслах, и палач ожидал их знака.

— Твое последнее желание, раб! — произнесла Леди. Волшебник смотрел на пажа с тайным состраданием.

— Да, да, мы постараемся выполнить твое последнее желание. Это закон… — пробормотал он.

— Я прошу только одного, чтобы вывели сюда узницу, томящуюся в темнице замка, и я мог проститься с ней!

— Нет! — крикнула Зеленая Леди в ярости, — палач, выполняй свою работу!

— Стой! — внезапно произнес волшебник, встав с места. — Это желание обреченного и нельзя не выполнить его.

Смущенные слуги еще стояли, не решаясь перечить ни своей хозяйке, ни будущему королю, когда внезапно раздался тихий звон. Придерживая цепи, во дворе появилась королева Сельма и подошла к эшафоту:

— Спасибо тебе, маленький паж! Ты спас не только меня, но и этого несчастного волшебника, который испугался страданий.

— Я? — воскликнул волшебник, подбегая к ним. — Нет! Я ничего не испугался и готов принять смерть вместо пажа.

— Зачем? — возразила ему королева Сельма, — Ты же властелин всего! Никто здесь не осмелится и шага сделать без твоей воли.

— А эта…. леди? — спросил он, опасливо взглянув на трон.

— Она лишь твоя фантазия и должна была утешить тебя в твоей печали.

Сильный ветер налетел на замок и словно чародей, развеял всю толпу. Осталось только трое — Илмис, Сельма и Мелон.

— Значит, лишь мы настоящие в этом мире? — задумчиво спросил композитор.

— Да, — ответила Сельма.

— Моя соната ничего не изменила? — снова спросил Илмис.

— Она должна была помочь тебе понять самого себя. Ты хотел счастливой взаимной любви, но судьба не давала тебе ее. Ты получил дар безответного чувства и решил отвергнуть его. Желание счастья во что бы то ни стало заставило тебя сфальшивить, и на свет явился мой двойник. Однако твой талант зажег сердце Мелона, и он вплел свою жизнь в твою сонату. Его честность не позволила исказить твое произведение, и теперь оно будет иметь другой конец. Не правда ли?

— Да! — ответил Илмис, опуская голову. — Прими мою благодарность, дорогой Мелон. Я получил урок, приобрел друга и нашел соавтора своей сонаты.

 

Хризантема

«Отшельник, льющий поздний аромат», — так называют хризантему в Стране восходящего солнца, Японии. И когда в парках и садах, на осенних выставках появляются эти последние перед зимней порой цветы, мало кто может без восхищенного вздоха отвести взор от великолепных красок, изысканных форм, причудливого воплощения фантазии.

Не зря с древних времен поэты становились художниками, художники — музыкантами, а музыканты— садовниками! Вершину пирамиды служителей красоты всегда венчал садовник, ибо он владел всеми искусствами, которые сплетал в свое творчество. И немыслимые грезы являлись зрителю. То это был цветок с длинными белыми лепестками, и название их рисовало целую картину— «снегом покрытый камень террасы». То багряный пылающий факел с бордовыми и желтыми всполохами, и звался он «тонкое пламя, мягкое золото». То желтый шар, мечущий иглы света во все стороны— «гнездо золотых ос». То лепестки, завивающиеся на концах, словно сплетают сиреневую сеть, и имя их — «тонкие ивы, летят ласточки»… И каждый цветок несет в себе не только нежность и прелесть, но порой силу и мужество. И на клинках самурайских мечей встречаются изображения хризантемы.

Прошла эпоха романтики, возразите вы. Вряд ли даже в странах Востока осталось место для цветочной магии. По не пользуемся ли мы тем достоянием, что создали наши предки? Сокровища ума, сердца, воли рассыпаны повсюду, а мы гонимся за новизной… Ну, хватит рассуждений! Не лучше ли рассказать историю, которую одни примут за досужий вымысел, другие — как назидание, а третьи обретут утешение и надежду?

Как в океане, в тихую погоду, при ясном голубом небе и приветливом солнце вдруг встает от самого дна гигантская волна цунами, тянущаяся от горизонта к горизонту, и неотвратимо летит на беззащитное крохотное суденышко, так случилось с доктором Тимоном Орни. В благополучную жизнь его, где не было слова «неудача», где достаток и слава рука об руку строили и укрепляли его дом, вдруг вторглась тяжелая смертельная болезнь. Он сам поставил себе диагноз и измерил свои силы. Чутье, выработанное многими годами практики и никогда не подводившее Тимона, шепнуло ему: конец. Сопротивление, борьба бесполезны. Он обречен! Тем не менее он снова и снова проверял свое тело, свою волю к жизни, самые темные уголки своей души, из которых могло произрасти это страшное движение к смерти.

Увы, доктор не ошибался. Он даже нашел причину своего крушения. Опыт медика привел его к осознанию того, что, каковы бы ни были его назначения пациенту, самым важным в лечении был он сам. Универсальное лекарство, в которое превратился сам доктор, вторгалось в судьбы людей и преодолевало законы природы. Не стало ли это незаметно азартной игрой, в которой он платил за исцеление больного самим собой? И вот успех вскружил ему голову. Он вмешивался в ситуации, где кончались границы его возможностей и перечить Року было смертельно опасно… А может, любопытство заставило его заглянуть слишком глубоко в воронку смерти, когда он терпел поражение и неожиданно терял своих пациентов. В самом деле, они как будто выздоравливали от своей болезни, но трагический случай — случай ли? — подставлял их смерти. Тогда, досадуя, Тимон пытался восстановить все события, чтобы понять, предопределена ли была смерть его подопечного от нелепого падения камня или перевернувшегося экипажа в то время, когда он болел и должен был умереть в своей постели?

В своих мыслях он обращался к смерти, задавал вопросы и ждал ответа. Она всегда молчала, но от этого их беседа не прекращалась. Порой внезапный холод пронизывал доктора, и ее вечно скользящий взгляд останавливался на нем. Тогда трепет охватывал Тимопа, и перед ним словно приоткрывалась дверь, ведущая к познанию жизни. За ступенькой смерти начиналась иная жизнь. И трудно было сказать, поднимались или спускались ступени неведомой лестницы, шла ли душа человека обратно вдоль прожитой жизни или удостаивалась нового мира. Одно было ясно: все живущее и умирающее следует великим законам Вселенной, и среди них исчезали понятия рождения и смерти. Можно ли сказать, что погасшее пламя умерло, а высохшее озеро означает смерть воды? И тогда ореол страха небытия рассеивался как туман под лучами солнца. Смерть влекла к себе великой загадкой, обещанием открыть нечто большее, чем открывает жизнь!

Наверное, в одну из таких минут магия смерти овладела доктором, и он протянул руку невидимому миру. И вот результат. Он должен был расплатиться своей жизнью по счетам тех, за кого боролся и побеждал. Что ж, возможно, он сумеет встретить смерть достойно. Вот только обидно, что он не успел так многого, что жизнь его текла в постоянной спешке и не дала насытиться этим миром…

Но самое ужасное, что великая перемена является ему не в одеждах философа, а в омерзении гнили и боли. Особенно боли, которая не прерывается ни на минуту и грызет его, как изголодавшаяся собака пустую старую кость. Он не может спать, есть, думать, ходить, лежать… Полное отчаяние охватило Тимона. Оказавшись на месте своих пациентов, он остро ощутил их бессилие, невозможность что-либо изменить. Да, они еще жили надеждой, могли вызвать доктора, подчиниться его рекомендациям, — а он? К кому идти ему? Кто подарит ему иллюзию, будет сопровождать до последней черты? Его знания и опыт превратились для него в тягчайшее из проклятий!

Тимон заперся в своем доме, напоминающем драгоценную шкатулку, но внезапно обратившемся в камеру пыток. Посетители по-прежнему шли к нему нескончаемой чередой, но он не открывал дверей. Истерзанный болью, он пытался победить себя и разрешить свой конец. Этого требовала честь врачевателя. Никто не должен был видеть и разделять его страдания.

Но вот однажды, среди кошмаров мучительной ночи, настойчивый стук в дверь заставил доктора открыть. В дом вошел старинный приятель и коллега Тимона. Он вернулся из долгих странствий по Востоку и, увидев свет в окнах дома, рискнул зайти. Одного взгляда на высохшее тело больного, на черные провалы глаз было достаточно, чтобы понять всю полноту трагической развязки, постигнувшей его друга.

Хозяин молчал, не приглашая войти. Тем не менее его товарищ не ушел сразу:

— Послушай, Тимон! В далекой Японии я сумел оказать помощь одному знатному самураю. Он в благодарность подарил мне сундучок, из-за которого пять лет шла война между кланами и погибло множество народа. В нем я нашел семечко редкого цветка, который утешает страждущих. Возьми его! Возможно, он поможет тебе или как-то облегчит твое состояние.

И он ушел. Тимон взглянул на подарок. Вряд ли что-либо сможет снять его боль. В ней совмещалось страдание не только тела, но и души, которая, увлекшись азартом, обманула себя, вообразив творение Творцом, и понесла достойную кару.

Но шанс следовало использовать. Тем более что, как раз перед визитом нежданного гостя, страдания доктора заставили его обратиться с молитвами к Богу.

Тимон открыл лакированный сундучок, инкрустированный перламутром и серебряными изображениями цветов и птиц. На бархатной подушечке, как на крошечном троне, лежало крупное желтое семечко. Доктор взял пустой глиняный горшок с землей, посадил семя, полив его родниковой водой, и вернулся в постель. И тут произошло чудо — он заснул! Впервые за много ночей! Ему снилась огромная бледно-золотая хризантема. Вот в голове ее проступило прелестное детское личико японки. Оно улыбнулось ему, а еще через мгновение маленькая женщина в золотом кимоно скользнула к его изголовью. Прохладные пальчики скользнули по его измученному телу, находя те места, которых сам Тимон боялся коснуться. Руки незнакомки словно излучали целительный свет, и боль растворилась и исчезла в его потоке. Доктор, не смея себе верить, блаженно вытянулся и замер. Он проспал всю ночь и весь день и проснулся лишь к вечеру.

Первым делом он заглянул в горшок. Из земли выглядывал маленький росток. Тимон достал из ящика клочок рисовой бумаги с иероглифами и прикрепил над горшком, как советовал его приятель. И снова он уснул, и маленькая японка пришла к его изголовью. Втайне боясь отказа, доктор просил ее продлить его сон. «Я не хочу возвращаться в этот ужасный мир, где меня ждут страдания. Возьми меня, пожалуйста, с собою!» И она согласно кивнула головой и принесла сиреневое кимоно. Он оделся, и они рука об руку вышли из дома. Пустынный берег океана встретил их криками чаек и тяжелым шумом прибоя. Над облаками, быстро бегущими над поверхностью воды, вздымалась огромная, покрытая снегом вершина горы. Тимон знал, что ее называют священной Фудзиямой.

До вечера простояли они на берегу, следя за игрой солнца, моря и облаков, а затем оказались у небольшой бамбуковой фанзы. «Здесь наш дом», — сказала японка. Но он медлил уходить от заходящего солнца, а затем от наполнявшейся светом луны. Голубой призрачный свет ее обозначил темные, словно вычерненные тушью, тени сосен на тихо мерцающем покрывале песка. А под водой виднелись причудливые перламутровые раковины, морские звезды, кальмары, крабы, осьминоги, трепещущие тела диковинных рыб. Все это подводное царство шевелилось, переливалось светом. Вот где-то вдали, у горизонта, показались разноцветные огоньки и стали быстро приближаться. В такт их движению ритмично и глухо бил барабан, и ему вторила флейта. Странная процессия вскоре явилась глазам Тимона. С десяток босоногих слуг бежали по поверхности воды и несли на плечах резное кресло. В нем под богатым балдахином неподвижно сидел юноша. Лицо его было словно выточено из слоновой кости. Еще десяток людей держали в руках разноцветные бумажные фонарики и музыкальные инструменты. Процессия остановилась, и все смолкло. Юноша кивнул доктору и поманил к себе.

— Я — наследный принц тридцать первого императора Страны восходящего солнца. Мое имя— Оно Такамура, но более известен я под прозвищем Очарованный Микадо. Ты слышал обо мне, чужестранец?

Тимон качнул головой.

— Да, я жил так давно, что обо мне могли забыть. Однако дело не в этом. Ты появился на берету двух миров, и я почувствовал твою спутницу. Я хочу выкупить ее у тебя. Можешь назначить любую цену, я не стану торговаться.

Доктор с недоумением глядел на юношу.

— Она не принадлежит мне, но если бы я мог решать, я не расстался бы с ней ни за что на свете!

— Что ж, я ждал такого ответа, — промолвил Микадо, — придется решать наш спор в бою.

Он сделал знак, и два меча протянулись Тимону для выбора. Еще минута, и клинки скрестились. Микадо двигался с ловкостью кошки и словно танцевал, фехтуя. Доктору оставалось только отбивать удары. Уже трижды его меч пронзал тело соперника, не нанеся ему ни малейшего вреда. «Да это — призрак!»— мелькнуло в голове Тимона, но в этот момент Микадо выбил меч из его рук. «Пожалуй, такая смерть лучше, чем в постели», — успел подумать доктор и приготовился к решающему удару. Но его не последовало. Микадо подошел к женщине.

— Я победил, но выбор за тобой, Отомо-сан!

Слезы потекли по лицу ее.

— Ты же знаешь, господин мой, что я не смогу быть счастливой и спокойной ни одного мгновения, пока у него есть боль!

— Так это будет вечно, и мы никогда не соединимся! — продолжал юноша. — Всегда найдется кто-то страдающий, кому попадет семечко цветка, и ты придешь помогать ему!

Она, плача, возразила ему:

— Но ведь ты сам когда-то стоял перед богиней Смерти, и, если б не цветок, нас бы не существовало!

— Хорошо! — вдруг решил Микадо и повернулся к доктору: — Я готов взять твою болезнь на себя, если ты откажешься от госпожи Отомо. Она вынуждена будет остаться со мной!

Он коснулся холодным мечом тела Тимона. Вся прежняя боль, ужас и бессилие нахлынули на доктора и буквально раздавили его. «Я согласен!» — только подумал он, не успев ничего сказать, — и кошмар болезни тотчас испарился. Странная улыбка мелькнула на лице женщины: в ней было и сострадание, и любовь, и нежность, как у матери, прощающей свое дитя.

Тимон проснулся в своем доме на смятой постели. Он еще чувствовал на себе чей-то взгляд. Это была огромная желтая хризантема, и она истаивала на его глазах, словно была соткана из легкого дымка восточной курильщицы.

Однако прошел месяц, прежде чем к доктору вернулись силы. Конечно же, первым делом он разыскал своего приятеля, чтобы узнать о волшебном семечке. Оказалось, с ним связана целая легенда.

В семье тридцать первого императора Японии родился долгожданный ребенок, мальчик, которому надлежало наследовать престол. Таланты юного Микадо восхищали родителей и двор. Он тонко чувствовал красоту, слагал стихи, сочинял музыку, прекрасно рисовал. Одно было плохо. С самого рождения принц болел, и не было дня, когда бы он чувствовал себя здоровым. Долгими ночами Микадо одиноко бродил по дворцу, не находя сна и облегчения.

Однажды императору донесли, что в окрестностях его столицы живет маленькая гейша, которую приглашают к больным, и они засыпают от ее пения, а пробуждаются выздоровевшими. Девочку привели к Микадо, и он впервые забыл о своих болезнях и бессоннице.

Но вот пришло время совершеннолетия, и Микадо должен был жениться на дочери владыки Поднебесной империи. Но принц и думать не хотел ни о ком, кроме своей маленькой гейши. Тогда ее выкрали по приказу отца. Но Микадо нашел ее даже на необитаемом острове, куда ее заточили. И снова ее похитили, и Микадо от тоски решил умереть, совершив харакири.

Компанию Микадо разделяли три его верных друга и учителя — поэт, художник и музыкант. Они были наставниками принца в искусствах. Друзья его узнали о намерениях принца и соединились, чтобы спасти его. В день рождения Микадо, когда он готовился покончить с собой, они передали ему чудесный подарок — невиданную доселе хризантему. Ее нарисовал художник под музыку композитора, поэт сочинил о ней стихи. Но самым драгоценным был дар маленькой гейши. Она отдала свою жизнь, чтобы вселиться в цветок и превратить его из нарисованного в настоящий. Перед самой роковой минутой Микадо получил волшебную хризантему и прочел стихи:

Жизнь Микадо была спасена, но сам он исчез, а хризантема стала памятью о его любви и самопожертвовании маленькой гейши. Ее присутствие прекращает самые тяжелые страдания. А на грани миров души Микадо и гейши ищут друг друга, не в силах соединиться.

Доктор Тимон выслушал эту историю и вздохнул. Он вернул свою жизнь, но что она стоила без чудесной маленькой гейши и ее волшебного мира?

 

Белая лошадь

Что за странные связи рождаются порой в моей душе… В прихотливом сочетании воды, камня и леса я вдруг начинал узнавать близкого мне человека. Чем объяснить это? Как лицо, фигура, наконец, дух человека могут отразиться в пейзаже, который существовал задолго до его рождения? Мир грез еще способен дарить мечтателю обольстительные тени, поселяя их среди роскошных ландшафтов, но они зыбки, расплывчаты. Я же порой воспринимал самые определенные образы. Я мог не улавливать дыхание, слышать звук голоса, видеть улыбку или печаль… «Фантазия!» — снисходительно скажет большинство людей, и я не стал бы им возражать, ибо до недавних пор сам относил все эти явления на счет своего воображения. Но вот жизнь моя вошла в русло какой-то поразительной истории, так что я не знаю, что и думать.

В конце лета я скитался по извилистым фьордам Карелии. Красота и необычность природы буквально завораживали. Надо всем царили камни. Суровые громады скал по берегам заливов, остроконечные гряды холмов, покрытые мхом и лишайником ступени террас, упиравшихся в неприступные каменные стены, — вся земля казалась гигантскими укреплениями. Среди этих бесчисленных природных замков и крепостей, окруженных то водами залива, то глубокими рвами с буреломом лесов, меня порой охватывало предчувствие тайны. Что за сокровища хранит эта страна, где вечно бегущее небо, дикие ветры, непроходимые леса, ледяные воды озер и вековое безлюдье? Да, в солнечные, ясные дни камни переливались всеми цветами радуги, зелень мха со сверкающей росой казалась драгоценной оправой для темных хвойных лесов, на полянах и в расщелинах камней распускались невиданно яркие цветы. Но ради этих ли богатств земля принимала облик грозного стража? А другая сторона— гнилые испарения болот, непрестанные дожди, туманы… И все же край этот был заповедным. Мрак гуще всего перед рассветом, пустыни ограждают оазисы, и суровая эта земля представала мостом, ведущим на другой берег жизни…

Как-то я забрел в глухую местность, где должно было быть, со слов местных жителей, прелестное озеро Рукоярви. Помимо красоты берегов, оно славилось тем, что поросло белыми лилиями и напоминало цветущее поле. Возле него на быстрой узкой речушке шумел водопад, который мог поспорить со знаменитым Кивачом. Я долго шел по заросшей тропинке среди бесконечных холмов. Наконец меня обступил светлый сосновый лес, где возвышались, как жилища гномов, серые гранитные глыбы. Справа шумела невидимая река, слева за деревьями вставал крутой каменистый склон, покрытый разноцветными узорами лишайника. Трудно передать эту картину, но какие-то особенности ее вдруг заставили меня совершенно четко представить образ Иллы, воплощенный в стройных стволах сосен, радостном трепете света, льющегося сквозь ветви, медовом благоухании цветов и нежном волнении шелковистой травы под коротким вздохом теплого ветерка. Я остановился, пораженный, а затем бросился вперед, словно в объятия любимой, к залитой солнцем поляне.

Там стояли развалины старого хутора, окруженного зарослями малины и шиповника. Тропинка, аккуратно выложенная камешками, обрывалась над водопадом. С головокружительной высоты двумя каскадами летел вниз пенящийся поток, и там, внизу, в сверкающих брызгах, у подножия водопада паслась белая лошадь!.. Наверное, лишь у былинного Сивки-Бурки могла быть такая длинная грива, тонкие грациозные ноги, привыкшие скорее к воздуху, чем к земле, такие изысканные линии, удлиненная узкая голова, которая своей белизной соперничала с лилиями. Но более всего поражали глаза лошади. Громадные, черные, влажные, исполненные какого-то глубокого чувства. Это молчаливое слово-взгляд лишь на мгновение коснулось меня и исчезло. Исчезла и лошадь, как я ни искал ее, спустившись в ущелье. Да может, она мне только померещилась. Но тут' моя память с неудержимой силой повлекла меня к моему прошлому и прежде всего к Илле.

Та первая наша встреча произошла на маскараде. Большой прекрасный город, бывшая столица, прозываемая Северной Пальмирой, наряжался, готовясь празднично встретить наступление Нового года. Дух игры, нридуманности витал над площадями и улицами.

Вот в одном из роскошных особняков на набережной, нанятых на вечер для веселья, собралась разношерстная толпа студентов. Право на вход имел лишь тот, кто имел маскарадный костюм. Я издавна питал слабость к нарядам прошлых веков и воспользовался возможностью покрасоваться в богатом одеянии Пиратского адмирала. Черный бархат с золоченым шитьем и парчовой отделкой, сапоги с. отворотами, треуголка с перьями — все это делало меня весьма внушительным. Однако и толпа собравшихся поражала великолепием. Многие добыли себе платья в театральных кладовых и выглядели в них не хуже давно забытых щеголей, которым когда-то принадлежали эти наряды. Загремела музыка, захлопали бутылки с шампанским, пары понеслись в танце, и началось веселье.

В середине программы жюри должно было выбрать два лучших костюма, мужской и женский, и сделать их обладателей хозяевами праздника. Задача оказалась невыполнимой — ни одно мнение не совпадало с другим. Тогда, пересчитав присутствующих, жюри собрало несколько карточных колод и, изъяв из них червовых королей и дам, оставило только по одному экземпляру карт этой масти. Карты были перетасованы, и теперь каждый мог тянуть свою удачу, чтобы стать властелином вечера. В минуту вся масса людей вытянулась в длинную змею очереди. Я не верил в удачу и встал в самом конце. Но благодаря капризу случая именно в моих руках оказался червовый король. Меня увенчали короной из фольги и усадили на трон. Еще через мгновение ко второму трону подвели королеву. Она была в костюме ведьмы. Полупрозрачное лиловое платье, прожженное во многих местах и украшенное бисерными узорами и блестками, подчеркивало ее стройную фигурку. В руках была метла, увенчанная головой игрушечной лошадки, лицо скрывала маска. Густые белокурые волосы перехватывал золоченый обруч. Нам принесли старинный кубок, наполненный вином, который мы должны были осушить вдвоем. Что за странная смесь содержалась в нем, трудно сказать, но когда мы наконец справились со своей задачей, зал раскачивался перед глазами, уже не слушаясь музыки, и хмельной дурман завладел головой.

Отрывочными сновидениями, полными то кошмара, то восторженного взрыва чувств, представали дальнейшие события. Вот обряд шутовского венчания, когда нам, наконец, дозволено было снять маски. Опять кубок с вином над нашими головами, и голос патера, вещающий, что вино необходимо, чтобы мы не пугались друг друга. Обмен поцелуем под долгое «ура» ликующего зала, когда я впервые услышал ее имя — Илла. Думая, что это розыгрыш, я назвался Эном. Наш танец, после которого я потерял свою королеву. Провал в памяти. Затем какая-то уединенная комната, обитая малиновым штофом в огнях канделябров. Великолепная старинная мебель, гобелены и громадное окно против камина. Передо мной женщина в наряде ведьмы с маской на лице. Я недоумеваю, где я?!!! Почему на ее лице снова маска? Смутное сознание обмана отталкивает меня от нее. Лишь одно слово услышал я от своей выдуманной супруги. Она сказала: «Илла», но что за чудное звучание источал ее голос! Как аккорд арфы! А эта женщина, хотя походит на Иллу, говорит совсем другим голосом, смеется другим смехом.

— Вы не та! — кричу я. — Вы не королева!

Она смолкает, долго смотрит на меня, затем разрывает платье и сбрасывает его.

— Не все ли равно? — шепчут ее губы, кривясь в гримасе.

— Нет, — отвечаю я, отступив. Она хватает метлу и вскакивает на подоконник.

— Оставайся Эном навсегда! — кричит она.

Вдребезги разлетаются оконные стекла, и она падает в пустоту предрассветных сумерек. В ужасе я выбегаю из комнаты и несусь на улицу. Стекла ранят мне руки, когда я, споткнувшись, падаю на землю. Но вокруг никого. Мои следы единственные на свежевыпавшем снегу под окном. Полный томления и ужаса, я возвращаюсь домой.

Прошло несколько лет с той новогодней ночи, прежде чем я снова встретил Иллу. Как-то мои знакомые попросили меня подежурить ночь подле тяжелобольной женщины. Дни ее были сочтены. Время от времени она впадала в бред, пытаясь вставать, так что помощь была ей необходима. Я вошел в комнату больной поздним вечером. Она спала, но как только я сел в кресло, глаза ее раскрылись.

— Эн, наконец-то вы пришли. Я так ждала вас!

Мыслимо ли передать все те немногие часы, оставшиеся нам для беседы?

Илла рассказала, что в тот новогодний вечер подле нее оказалась женщина, как две капли воды похожая на нее. Она отнимала у нее всех кавалеров, что жаждали танцевать с королевой бала. Затем взяла за руку и увела с собой. Двойник ее оказался настоящей ведьмой, и Илле пришлось побывать на шабаше, если он ей только не привиделся. В заключение ведьма показала ей в зеркале суженого.

— Я так хотела увидеть вас, однако это был другой человек, — сказала Илла со слезами.

Кончился вечер, но не кончилось наваждение. Илла долго, напрасно искала меня. Наконец ей встретился человек, которого она видела в зеркале ведьмы. Он стал ее мужем. Что же теперь? Теперь она умирала, но была так счастлива встрече со мной, что я не решался оставить ее даже на минуту. В ночную пору ею овладел бред. Она видела постоянно какую-то белую лошадь, которая плыла по воздуху и рассыпалась тысячами брызг под солнечными лучами. Когда к ее постели подходил муж, она обращалась к нему со словами любви и нежности, которых он никогда не слышал прежде. Придя в себя, она с испугом спрашивала, что она говорила, а потом признавалась, что принимала его за меня. Последние часы ее жизни она слышала музыку и, превозмогая боль, улыбалась мне. Не дай Бог кому-нибудь пережить подобное! Тоска этой улыбки каленой печатью легла на мою душу.

— Ищи меня, любимый, и верь, я не умираю, я только ухожу, — прошептали ее губы с последним вздохом.

Только ухожу! Что значили эти слова? Где я должен был искать Иллу? Может, здесь? За мостом, скалистым, грозным, глухим мостом Карелии, ведущим к заброшенному хутору? Но мог ли здесь быть Тот берег? Впрочем, не все ли равно, что это за место, если я встретил здесь Иллу. Из сказки, преданья иль сновидения пришла она, прошлое вернуло ее или она вернула для себя и меня прошлое — пусть судят другие. Я же, не ища объяснений, принимаю эту жизнь, будь она хоть трижды призрачной.

Полный самых невероятных предчувствий и будто уже зная, что меня ожидает, я вернулся в крохотную, доживающую свой век деревушку на берегу Ладоги и стал расспрашивать о хуторе над водопадом. Никто не смог рассказать что-либо вразумительное. Я долго бродил по ближним селам, пока не оказался случайно на местной свадьбе. Среди гостей обращал на себя внимание слепой старик финн, к которому все относились с особым почтением. Кто-то шепнул мне, что это ведун, который должен предсказать молодым будущее. Дождавшись момента, когда старик собрался уходить, я вызвался проводить его. Он кивнул и подарил меня беззубой улыбкой:

— Пойдем, пойдем, сынок, не пожалеешь, я и тебе сказать могу.

— Мне не нужно знать будущее, дедушка, скажи мне, слыхал ты что о хуторе на Рукоярви?

— Отчего не слыхать, там целая история, — ответил он.

И вот глухой ночью, в тесной избушке, перед потухшим очагом пьяный старик, вперив в стену свои слепые глаза, повел меня по дороге своей сказки или были. И повинуясь его словам, воскресали одна за другой картины странной жизни, которая когда-то распустилась близ чудного водопада, а затем увяла.

— На том месте стояла усадьба, — говорил старик, — а над водопадом мельничное колесо вертелось. Раз вечером забрел туда парень и стал в окна глядеть.

Тут хозяин к нему тихо подошел и руку на плечо положил.

— Ты что здесь делаешь, парень? — спрашивает.

— Да вот, хочу на работу наняться, — отвечает.

— Откуда ты и как тебя звать?

— Из Лельпельте. А звать меня Эйно.

— Достаточно будет и просто Эн! — молвил хозяин. — Ну что ж, проходи в дом, работник мне нужен.

Жили они в доме втроем. Сам мельник, жена-молодуха и дочка мельника, оставшаяся от первой жены. День-деньской Эн работал не покладая рук, а вечером ходил к водопаду и играл на самодельной свирели. Мельник вначале сердился на него, а потом рукой махнул: и спалось лучше, и сны хорошие видел под музыку. Ему-то сны, а женскому сердцу тревога. Илла, дочка его, стала на Эйно заглядываться. Потом тоже к водопаду пришла и подпевать стала. Дивится Эйно:

— Откуда ты песни эти знаешь?

— А ты откуда? — спрашивает Илла.

— Мне в водопаде слышится!

— Вот и мне тоже!

Так до ночи и засиживались. Только стал замечать парень, что и хозяйка, жена мельника, на него глаз положила. То здесь зовет помочь, то там, а сама рядится в платья нарядные, словно праздник встречает. Эйно, однако, вида не подает, а сердце его к Илле привязано. Долго ли, коротко ли, стала мельничиха на Эйно покрикивать:

— Ты не смей ходить к водопаду по ночам. Нечего девку смущать. Не про тебя Мельникова дочка. Вот скажу хозяину, он тебя прогонит.

Испугался Эйно, что разлучат его с Иллой, а сам не знает, что делать. И видеть ее не смеет, и не видеть не может. А то, что ее замуж за него не отдадут, в этом и сомнения не было: беден Эйно, и, кроме рук да сердца, ничего у него не было. Начал он склонять Иллу бежать с мельницы. Она и согласна, да только все им мешало. Мачеха словно слышала, о чем они сговариваются. То встанет среди ночи и мельника разбудит, то падчерицу в свою комнату заберет. Совсем измаялись парень и девушка. А тут еще болезнь на Иллу напала, сохнуть стала. Знахарку вызвали. Эйно подстерег ее, когда она обратно шла.

— Что с Иллой, бабушка? Скажи не таясь.

— Да, верно, мачеха ее портит, со света сживает.

Тут уж положил парень — как угодно, но выкрасть любимую. Ночью пробрался под окно Иллы и стал вызывать ее. Только вместо нее вдруг мельник появился с цепом в руках. Бросился Эйно бежать, хозяин за ним. У самого водопада нагнал и стал охаживать. Чует парень— смертный час подходит. Вдруг за спиной у мельника фигура встала. Взмахнула косой, и упал хозяин замертво, как сноп свалился и крикнуть не успел. Смотрит Эйно, а перед ним мельничиха.

— Ну что, парень, жить-то слаще, чем смерть принимать? — спрашивает.

Он рта открыть не может. «Что же делать?» — думает.

— Уму тебя придется учить, — говорит хозяйка. — Только знай: мне теперь служить будешь, и, коль от воли моей отступишь, я смерть мельника на тебя покажу, и жизни тебе не будет.

Меж тем на следующий день непогода разыгралась, обоз купеческий на мельницу свернул. Хозяйка их в дом не пустила. Мертвого мельника посадила у окна, чтоб видеть его могли.

— Болен хозяин, — говорит возчикам, — только велел передать, чтоб вы здесь не останавливались и спешили дальше. К вечеру распогодится.

Заупрямились обозники, да мельничиха вина и*м вынесла. Полегчало им, она еще добавила— совсем хорошо! Снялись они в путь, хотя ночь на дворе была. Показала им хозяйка дорогу, а сама вернулась и к зеркалу села. Лучину засветила и шепчет что-то.

Вот тучи наползли, гром загремел, буря налетела. Откуда-то издали крики донеслись. Выскочил Эйно во двор и чуть не обмер. Видит: хозяйка за ворота вышла, спиной пятится, в руках зеркало держит, а следом мертвый мельник идет. Глаза закрыты, руки расставил, ногами землю ощупывает.

Под утро прибегает один из обозных, трясется, весь бледный…

— Ну, — говорит, — страху натерпелись. Дорога ваша в чащу завела, буря налетела, под утро хватились добра, а кошели-то все срезаны. Обозники распрягли лошадей, чтоб в погоню идти, да вдруг на вора наткнулись. Идет ваш мельник, а в руках пустой кошель несет. Деньги, видать, припрятал уже. Ну, накинулись на него, а он страшный, холодный. Его и камнем, и кистенем бьют, да лишь остановятся, он снова встает и идти начинает. Тут и ножом его пырнули, а в нем крови-то нет. Видать, колдун настоящий. Связали мы его да в яму бросили, осиновый кол вбили да камень надвинули. Беги, парень. Не будет тебе счастья на колдовском месте.

Эйно и рад бы бежать, да видит, что из окна на него мельничиха поглядывает. С тем и остался. Еще время прошло, успокоилось вроде. Зовет мельничиха работника.

— Ну, — говорит, — не век жить в батраках тебе, парень, пора и похозяйствовать. Бери меня замуж, а мельницу в придачу.

Парень уперся:

— Нет, не хочу чужого.

— Да это мое, — говорит хозяйка.

— А обозные кошели тоже твои?

— А про это тебе знать не надобно. Добром говорю: будешь со мною жить — все твое будет.

— Я Иллу люблю, хозяйка, ты же знаешь это, — возражает парень.

— Ну и люби себе, я не ревнивая. Станешь мужем моим, она в твоей власти будет.

Разошлось сердце у Эйно.

— Ну нет, ведьма, не бывать по-твоему! Отдавай мне Иллу, или силой возьму!

— Да она теперь и взглянуть на тебя не хочет. Как узнала, что ты ее отца убил, так прокляла и сердце отвернула.

— Да это ж ты его убила! — кричит Эйно.

— Полно, парень. У меня и силы-то нет, чтоб с таким медведем справиться. Никто и поверить не сумеет, чтобы я родного мужа прикончила! Да и к чему мне смерть его?

Заплакал Эйно и бежать бросился, сам не зная куда. Добрался до озера. «Нет больше жизни мне!» Ступил в воду и к середине плывет, где омуты глубокие. Вдруг слышит голос Иллы. Поет она песню с берега. Повернул он обратно и видит: любимая руки ему протягивает:

— Бежим отсюда, Эйно!

— Бежим, Илла!

Оглянулись они назад и видят: хутор горит. Значит, возвращаться незачем. Взялись за руки и прочь пошли. Вдруг — подводы гремят, лошади топочут. Спрятались. Это погоня за ними. Люди переговариваются:

— Вон как работник мельника извел да хутор спалил, чтобы дочку умыкнуть. Ну ничего, далеко не уйти им. Вот за собаками послали. Загоним как зайцев.

Бросились бежать Эйно с Иллой, только погоня опять по пятам идет.

— Нет, не отдам я ведьме свою любовь! — молвит Илла. — Спасу тебя, только и ты не оставляй меня!

Сказала и в белую лошадь обернулась. Помчался Эйно быстрее ветра, только след его и видели.

Старик умолк, и голова его, качнувшись, упала на руки. Он заснул. Меня всего трясло с того первого момента, когда ведун произнес имя Иллы. Что же это за сказка? А может, он морочил меня? Прочел мои мысли и навел мороку… Но что бы это ни было, я вновь отправился на хутор. И вот в версте от него я нашел маленький могильный холм. Тяжелый валун лежал на нем вместо надгробья, а рядом высохший осиновый кол, вбитый в землю. День за днем бродил я вокруг водопада и наконец в ночь на полнолуние, вспомнив историю Эйно, смастерил из ивы свирель и сел на берегу, прислушиваясь к шуму воды. Долго она ворожила над моей бедной душой, пока я наконец решился поднести свирель к губам, а потом все не мог остановиться, увлеченный игрой. Но вот тоска иль радость сжала мое сердце, свирель выпала из рук. Там, у подножья водопада, раздвинув сверкающие в лунных лучах пенные струи, вновь выступила белая лошадь. Свирели уж не было, но эхо, эхо продолжало звучать, откликаясь на зов мой. Я слышал, как, словно раскачиваясь, то приближаясь, то улетая прочь, плывет над ущельем чудесная песня. Илла! Я ли мог не узнать твой голос, любовь моя!

 

Ре-Нэми

Многие до сих пор считают, что короны счастья вообще никогда не существовало. Все это выдумки. Но тогда, значит, не существовало королевы Ре-Нэми, не было дворца Времени, где на каждой из двенадцати башен колокол отмечал свой час. одной из нот музыкальной гаммы? Не росло, выходит, и исполинское дерево тис, которому насчитывалось не сто, и не тысяча, а три тысячи лет? Ну-ка постойте, постойте. Ведь дерево растет до сих пор, и никуда не делось. Значит, когда-то существовал и дворец Времени, и в двенадцать часов на его башнях колокола исполняли необыкновенные мелодии, каждая из которых повторялась только через год в один и тот же день. Значит, жила и королева Ре-Нэми, которая и носила корону счастья. Вот как все было…

У королевы Ре-Нэми осталось однажды только имя, одиночество и дерево. Трудно представить, но тем не менее это случилось.

Вначале она утратила короля и его любовь. Никто не посмел бы утверждать, что королева подурнела со времени восшествия на престол. Никто не обвинил бы ее в злом характере. Нельзя было упрекнуть королеву и в непостоянстве. В ее сердце горело ровное и сильное пламя, и чувства никогда не утомлялись. Но, увы, душа короля не обладала такой же верностью. Прошло несколько лет, и красота Ре-Нэми перестала трогать ее супруга, привычка изгнала любовь, а поскольку он по-прежнему должен был делить с нею престол, она стала для него обузой. Право же, столько прелестных фрейлин ожидало милости короля и почитало за счастье одну его улыбку, слово. И душа его ушла далеко-далеко от королевы по дороге, где ждали его сердца юных красавиц, восхищавшихся его умом, властью и силой.

Удар был страшный, но не смертельный. У Ре-Нэми были дети, которые помогли ей перенести утрату. Их сердца обладали поистине королевской щедростью и подарили ей столько нежности и заботы, что она даже не испытывала гнева: ведь король оставил ей взамен себя таких чудесных созданий! Однако прошло время, и дети выросли. И снова королеву ждало разочарование. Если раньше Ре-Нэми каждое мгновение ощущала, что дети принадлежат ей, что все прекрасное в них обязано своим появлением ее усилиям, то теперь все изменилось. Их души стали чужими матери. У каждого теперь была своя жизнь. Они хотели быть самими собой и отвергали даже ее дары.

— Пусть мы будем гораздо хуже, — однажды заявили они матери, — но зато не частичками тебя, не повторением, а чем-то новым!

В их словах была своя правота, но бедной Ре-Нэми от этого не стало легче. «Может быть, богатство спасет меня», — подумала королева. Ведь столько людей завидовало ей из-за него.

Увы, и оно оказалось призрачным. Ре-Нэми приобретала прекрасные вещи, картины, заказывала необыкновенные наряды. Десятки художников, музыкантов, поэтов несли ей свои произведения. Но как только они становились ее собственностью, радость и восторг, которые они рождали, исчезали.

Последнее, что, казалось, могло поддержать Ре-Нэми, это власть. Ведь она была королевой. Мало кто знал, что на самом деле страной правил не король, а Совет Великих Старцев. В их руках был жезл верховной власти и судьба государства. Одному из достойнейших Совет вручал этот жезл, и теперь его собирались вручи ть королеве. Ведь она ни разу за всю свою жизнь не нарушила ни одного из многочисленных правил дворцового этикета. По единогласному мнению старцев она, как никто другой, могла хранить традиции и блюсти законы предков. Да, ее воле теперь должен был подчиняться и сам король.

Но и власть не радовала королеву. Когда она явилась в собрание Великих Старцев, то обнаружила, что те, кого она привыкла почитать за самых мудрых в стране, давно превратились в пустые символы. Глубокомысленные выражения жили на их лицах, но сами они спали. Да, да, уже много лет они спали, убаюканные собственным величием. Но сон их отличался одной особенностью: лишь только что-то начинало угрожать их покою, как они мигом просыпались и жестоко карали любую попытку нарушить привычный ход вещей и событий. И бедная королева поняла, что на ее долю выпала роль хранительницы великого сна великих старцев. Ничем не могла она осчастливить своих подданных или изменить дворцовую жизнь.

И осталось у Ре-Нэми только имя, одиночество и дерево. Словно проклятие пало на королеву. Стоило ей увидеть свое отражение в зеркале, воде или граненой поверхности драгоценного камня, как ее охватывала невыразимая тоска. Она чувствовала, что ей чужд не только весь окружающий мир, но и сама она, ее внешность, ее мысли и переживания. Одно только чувство одиночества, острое и холодное, принадлежало ей и пронизывало сердце, пока она не закрывала глаза и не бежала прочь от своего отражения.

Наверное, она сошла бы с ума, если б у нее не было дерева. Тот самый могучий тис раскинул ветви у окон королевской опочивальни. С ним была связана жизнь Ре-Нэми с самого детства. Когда-то еще ребенком она, поскользнувшись, упала с. часовой башни, и только ветви тиса не дали ей разбиться. Все игры Ре-Нэми происходили рядом с деревом или на нем. Обиды ее утихали, когда она прибегала к тиссу и обнимала его. Куда только не уносил он ее, когда она, взобравшись на верхушку и глядя на проплывавшие облака, представляла себя на мачтах волшебного корабля. Какие только сказки не грезились ей по ночам или в ненастную дождливую пору, когда ветви постукивали в окна, а листья шуршали на каком-то неведомом, но очень добром языке. И во сне она понимала слова дерева и узнавала невероятные истории, которые случались за три тысячи лет у его корней. А потом, когда она выросла, в день ее совершеннолетия был устроен великолепный бал-маскарад… Могла ли она забыть чудесного незнакомца в плаще и маске, сплетенных из листьев, который первым пригласил ее танцевать? И столько обожания и нежности светилось в его глазах! Она танцевала в тот день со многими кавалерами, но никто не мог сравниться с ним в изяществе. Ничье объятие так не волновало ее. И затем, когда они спустились в парк, он шепнул, что любит Ре-Нэми, и поцеловал ее. Она закрыла глаза, а когда открыла их, увидела, что незнакомец исчез, а она обнимает свой старый тис. И вот тогда, подняв голову к небу, она увидела на верхушке дерева сверкающую корону счастья.

Можно было подумать, что это звезды, просвечивающие сквозь листья, но Ре-Нэми сразу вспомнила про корону. Дело в том, что по преданию, существовавшему во дворце, корона счастья, некогда венчавшая головы королев, однажды исчезла. Никто не мог сказать, куда она девалась, но с тех пор все королевы носили вместо нее золотой обруч. Так постановил Совет Великих Старцев, который утверждал, что поскольку пропала корона королевы, а не короля, то значит, именно женщины навлекли гнев провидения и пошатнули устои власти. И только Ре-Нэми удостоилась благоволения Совета и получила жезл правления в свои руки. Может быть… может быть, корона сама вернется, когда королева удостоится ее.

И вот Ре-Нэми увидела корону в ветвях тиса. Она вскоре исчезла, но память о ней сохранилась в душе королевы. И теперь, когда Ре-Нэми охватило отчаяние, когда она не могла ни на что опереться, только дерево не изменило ей. И у корней тиса она находила утешение. Теплая морщинистая кора с ароматом старинных библиотек давала отдых, шум кроны успокаивал. Из мощного ствола дерева изливалась сила на измученную королеву. Да, и самое главное — в тисе заключалась тайна! Тайна, будоражившая жизнь всего дворца в течение многих лет.

Дело в том, что помимо короля и королевы, придворных и слуг, Совета Великих Старцев и жителей страны, приходивших во дворец, в нем жил еще Кто-то. Был ли это призрак, оборотень, дух— никто не знал. У него не было имени, и его прозвали Кто-то. И этот Кто-то вмешивался во все дела, и творил то, что хотелось ему, а не то, что должно было происходить. Однажды на Совете Великих Старцев, когда издавался очередной указ, убеждавший народ в мудрости его властителей и призывавший к спокойствию, среди единодушного сопения и похрапывания вдруг раздавался приглушенный смех. Старики немедленно просыпались, вскакивали, как ужаленные, звали стражу, и начиналась суматоха. По бесконечным анфиладам дворца за Кем-то гнались, раздавались крики, звон оружия. Но дело кончалось ничем. Кто-то всегда исчезал, причем всегда у корней тиса. Проходило время, и Кто-то опять объявлялся. Случалось, что король утверждал смертные приговоры, вынесенные Советом Великих Старцев для поддержания порядка, а сам уезжал на охоту. На следующий день на площади, где должна была свершиться казнь, все видели короля, который объявлял помилование преступникам. А еще через день король возвращался с охоты и спрашивал, как прошла казнь. Характер короля отнюдь не позволял заподозрить в нем шутника. И тогда дрожащие министры сообщали, что под видом короля являлся Кто-то и отменял его решения. Долгое время король не верил им, пока его не убедил чрезвычайный случай.

Как-то выдался неурожайный год. С этим можно было бы справиться, если б Совет Великих Старцев проснулся и принял решение закупить хлеб у соседней страны. Но он проспал, и когда голод стал угрожать жителям, спешно было выдумано, что неведомый враг стоит у границ государства, готовый вторгнуться. На жителей налагался новый налог, якобы в пользу армии, на самом же деле, чтобы обеспечить сон Со вечу Старцев и беспечальную жизнь дворцу. Подданным полагалось проявить терпение, понимание и содействие. Каково же было удивление короля, когда через неделю после указа ему доложили, что в десяти милях от столицы появилось огромное войско неприятеля. Спешно была собрана армия, которая двинулась навстречу врагу. Накануне сражения среди королевских полководцев созрел заговор, и ночью они перешли к неприятелю с основными силами. Утром король с жалкими остатками войска бросился в отчаянии к вражескому стану, чтобы своею кровью смыть позор с предавшей его армии. Его встретила собственная гвардия. Полководцы объявили королю, что берут его в плен. Но когда они обернулись, чтобы передать его в руки неприятеля, то похолодели от ужаса. Вокруг были одни королевские полки. Ни одного воина из вражеской армии не было рядом. Все это оказалось миражом. И, конечно, это было делом рук Кого-то. Пришлось распустить войска, отменить грозный указ и изрядно опустошить казну, чтобы успокоить народ. Король был в ярости, Совет Великих потерял сон, полководцы лишились голов. Тайный указ постановил немедленно уничтожить того, кто был Кто-то, как только он появится снова. Но он появился, и яд не убил его, кинжалы не причинили вреда. Кто-то ушел опять, сыграв шутку со своими преследователями.

Двору пришлось смириться с его существованием. Что касается Ре-Нэми — она не боялась Кого-то. Уже одно то, что ее любимое дерево давало укрытие ему, вызывало ее симпатию.

Как-то вечером королева сидела у раскрытого <ж на, полная тягостных дум, и вдруг услышала звуки лютни и тихую песню. Такой радостью и успокоением повеяло на нее, что, забыв все на свете, она бросилась в парк. Возле тиса сидел менестрель и задумчиво перебирал струны. Ре-Нэми долго слушала его, и раны ее души словно затягивались. Она перестала ощущать одиночество. Но вот певец поднялся, собираясь в дорогу. Королева испугалась, что он исчезнет, и обратилась к нему:

— Постойте! Вас слышала королева и хотела, чтобы вы остались при дворе. Ваши песни будут щедро вознаграждены.

— Нет, — ответил он, — осень близится, улетают птицы, и я не могу оставаться в этих местах. Я пою не за награду, а лишь когда звучит мое сердце. Что же я буду петь, когда опадут листья и снег покроет землю? Боюсь, песни мои станут слишком печальны.

Он хотел идти, но Ре-Нэми снова окликнула его.

— Послушайте, а нельзя ли мне пойти вместе с вами?

— А кто вы? — спросил странник.

— Служанка королевы, — ответила она.

— Что ж, идемте, — сказал он. — Если вам тепло от моих песен, я охотно возьму вас. с собой. Однако помните, что я не смогу служить вам так же, как вы служите королеве. Моя повелительница — песня. Для нее нет законов, нет условий и договоров. Она летит за солнцем и вечно пытается догнать его.

«Идти или не идти? — заколебалась Ре-Нэми. — Он так захватил мое сердце, но сумею ли я заставить его полюбить себя?»

«Иди», — шепнул Кто-то, а может быть это скрипнула ветка тиса.

И Ре-Нэми ушла за менестрелем.

Прошел год или два ее странствий. Может быть, она снова пережила свою молодость, свою любовь, свое счастье, но силы ее уже были не те, что прежде. Она не смогла следовать дальше за менестрелем и вернулась домой. Король встретил ее сурово.

— Я знал, что ты ушла и что ты вернешься. Все можно исправить, если ты раскаешься в своем поступке, — сказал он. — Тем более что в твое отсутствие Кто-то играл твою роль, и ни одна душа во дворце, кроме меня, не догадалась, что тебя не было столько времени.

Королева молчала.

— Я не вижу раскаяния в твоих глазах, — сказал король, — и потому ты должна навсегда покинуть дворец. Завтра мы известим подданных о твоей смерти, и вместо тебя в гроб будет помещена восковая кукла. Тогда Кто-то не посмеет больше являться в твоем образе. Прощай!

— Похорините меня под тисом! — попросила Ре-Нэми, ничего не смея возразить.

И на следующий день состоялось пышное погребение, и Кто-то действительно исчез из дворца.

Прошло еще немного времени. Королева не находила счастья среди людей. Одиночество терзало ее все сильнее. Однажды страшная тревога охватила ее, и она вновь вернулась к дворцу. Оказалось, что Совет Великих Старцев решил полностью расправиться с Кем-то, а заодно и с памятью о королеве. После ее похорон в народе сложилась о ней целая легенда. Люди говорили, что над могилой ее видят корону счастья. Чтобы пресечь слухи, решено было перенести прах королевы в другое место, а также срубить тис, на котором являлась корона счастья. И дерево срубили.

Ночью была гроза. Ре-Нэми промокла до нитки и еле добрела до дворца. Исполинское дерево лежало на земле, перегораживал весь парк. Королева со слезами бросилась к нему и обняла его ствол. Погиб ее единственный друг и покровитель. Ре-Нэми ждала, что теперь ее сердце само остановится от тоски и отчаяния. Но странно: исчез ее возлюбленный тис, но с его смертью пропал ее заклятый враг — одиночество.

И что-то еще случилось в ту ночь. Ре-Нэми вдруг почувствовала, как ветви дерева потеплели и заключили ее в свои объятия. Дерево ожило, и Кто-то водрузил на ее голову корону счастья. Сверкнули молнии, и ударил гром. Вспыхнул Дворец Времени, как смоляной факел. Всю ночь бушевал пожар, и жалобно звенели колокола на башнях, играя мелодии всего года. Анаугро только развалины дымились на этом месте. А над ними вновь высилось исполинское тисовое дерево, и ни единого следа топора не было на его стволе. Нигде не нашли и королевы, но в звездные ночи корона зажигалась в густой кроне тисса, а в шелесте листьев отчетливо звучало имя Ре-Нэми.

 

Прейлиглен

Жил-был один слепой юноша по имени Глен. В утешение природа наделила его удивительной красотой, и окружающие звали его Принцем. Увы, что толку, казалось бы, в его красоте! Она скорее усугубляла его несчастье— люди говорили о его внешности, а он даже не понимал, что это значит. Мрак скрывал от него краски жизни, и он воспринимал одни лишь слова. Многие женщины жалели его и готовы были позаботиться о нем, но он догадывался, что его ждет роль нищего, которого взяли на содержание. Другие видели в нем лишь его внешность, которая могла бы украсить их самих, а заодно и подчеркнуть их милосердие. Но Принцу не хотелось занимать место красивой вещи. И так он жил, не зная, что его ждет и даже чего он хочет.

И лишь сердце его это знало. Однажды он встретил юную девушку, которая просто полюбила его. И эту любовь он услышал в ее голосе, который явился для него самым добрым голосом в мире. И он принял ее, и душа его радовалась, когда девушка приходила к нему.

Одно тяготило его возлюбленную, которая носила имя Прейли. Она была некрасива и боялась услышать от окружающих, что ее любовь сочтут за попытку скрыть свое несовершенство за идеальным образом Принца. Действительно, на людях они являли собой довольно резкий контраст, и это делало Прейли такой несчастной.

И вот, как это бывает в сказках, появился Волшебник и сказал, что может исполнить любое, но только одно желание девушки. «О, я могу захотеть стать такой же красивой, как Глен! — было первой мыслью Прейли. — И тогда я смогу с ним соединиться без боязни быть осмеянной». Но вторая мысль была уже о ее возлюбленном и о возможности помочь ему: «Пусть Глену вернется зрение!» — «Остановись, что ты хочешь сделать, безумная! Когда Принц прозреет, он отвернется от тебя и ты потеряешь его любовь!»— закричал ей внутренний голос. «Да, но глаза могут дать ему больше счастья, чем мое сердце», — решила она и попросила Волшебника подарить зрение Принцу.

— Хорошо, — сказал Волшебник, — но твое желание мы можем исполнить только вместе: касайся оно лишь тебя, мне бы не потребовались твои силы, но оно направлено на другого.

— Что требуется от меня? — спросила Прейли.

— Совсем немного— твоя жизнь.

— Я готова, — ответила девушка с жаром, ведь ей хотелось исчезнуть прежде, чем увидеть разочарование в себе Глена.

— Нет, нет, — сказал Волшебник, — я не собираюсь обрекать тебя на смерть. Впервые я встретил такую прекрасную Душу, и мне самому понадобится твоя жизнь, ты должна уйти со мной.

Слезы полились из глаз Прейли, но она уже не могла отказываться.

Итак, Принц прозрел, а Прейли исчезла. И конечно же, после того как юноша освоился с открывшимся ему миром, он стал искать Прейли. Ничья красота не трогала его. Он искал самый добрый голос в мире. Много испытаний пришлось на его долю, пока он не пришел в царство Волшебника. Увы, он опоздал: не выдержав разлуки, Прейли умерла. Но еще до этого Волшебник высек из мрамора ее фигуру. Душа Прейли, исполненная любви, наделила ее божественной красотой, которой могла бы позавидовать любая принцесса. Волшебник сумел сохранить в своем замке и эхо голоса Прейли, который пел песни и говорил о ее любви к Принцу. И когда пришел Глен, и увидел прекрасное изваяние своей возлюбленной, и услышал ее голос, он навсегда остался у Волшебника…

Вскоре и его фигура была высечена из мрамора и украсила замок, который назвали именами прекрасных возлюбленных— Прейлиглен.

 

Нимфа и Саламандр

Пронзительны осенние краски. Ясная голубизна небес сверкает между желтыми и красными листьями осин, берез, тополей, кленов. Они дрожат, трепещуг, бьются на ветвях, и потоки света струятся по стволам, делая их то ослепительными на вершинах, то почти прозрачными ближе к корням. Дует ветер, и редеет волшебное кружево на капителях бесчисленных колонн лесного храма. Что ни лист, то птица или бабочка, в полете к земле выявляющая свой характер. Одни листья кружатся, словно выбирая место, другие падают целеустремленно и прямо, третьи — покачиваясь и меняя направление, и диво для глаз видеть этот воздушный балет. А когда опадет последняя листва, выступит на сцену уже не лес, а отдельные деревья, не стволы, а скульптуры, одна выразительней другой. И как среди людской толпы старики и калеки выделяются своей судьбой, гак и среди деревьев притягивают взор своей непохожестью древние или вечные фигуры. Судьба их запечатлена в корявом стволе, в напряжении застывшей позы. О, жители леса, не в вас ли нисходят после смерти души человеческие, столь сходны ваши торсы с движениями людских чувств и мыслей!?

Одинокий путник поднимался к перевалу, спеша до темноты миновать самые опасные места. Горная тропинка змеей вилась над обрывами, и густой кустарник прятал ее от нетерпеливого взгляда. Солнце зашло за горный хребет, и синяя мгла со дна ущелья поднималась по склонам вслед за нежданным гостем. Однако он уже достиг цели. Узкая седловина меж вершинами гор была почти рядом, и теперь можно было позаботиться о ночлеге. Путник нашел небольшую площадку, разложил вещи и поджег сухую корягу, которую нашел по дороге. Крошечное озерко среди камней подарило ему чистейшую прохладную воду. Из скалы выбивался родник, и струйки его падали в озерцо, напевая наивные и прелестные мелодии.

Путник заслушался и не заметил, как догорела его коряга. Искать в темноте дрова было немыслимо. В досаде молодой человек пнул ногой угли. Одна из тлеющих искр отлетела в сторону и упала в какую-то ямку. Внезапно послышалось шипение, и яркий язык голубого пламени вспыхнул почти у самой кромки воды. Подземный газ, пробившийся из самых недр горы, стал пищей для огня. Путник, вначале испугавшийся, быстро пришел в себя и радостно протянул к нему руки. Как и в древние времена, огонь среди мрака ночи был желанным другом любого странника. Благодарная природа раскрывала свои таинства. Музыка родника, живое зеркало озера, мириады звездных огоньков, светящихся в небе, — все было исполнено красоты и ожидания чуда. И вот из немыслимых горных глубин выскользнула на поверхность душа игривого юноши-саламандра и соединилась в танце с земным пламенем. Путник, увидев танцующее пламя, застыл в изумлении.

Ни единое дуновение ветерка не тревожило воздух, но огонь на берегу то стлался по земле, то превращался в шар, то распускался раскаленным лотосом, то вытягивался к небу тончайшим лезвием меча. Он изгибался в такт мелодии, рвался прочь от своего подножья, спиралью нависал над озером. Это был фантастический танец! От восторга путник забывал дышать.

А в это время еще одна душа восхищалась танцем саламандра. Это была маленькая нимфа родника. Именно под ее песню двигался огненный танцор.

Нимфа знала, что огонь несовместим с водой, что встреча грозит гибелью либо ему, либо ей, если он окажется слишком силен. Но она была так юна, а саламандр так прекрасен! Он не прикасался к ней, но его отражение освещало озеро до самого дна. Его восторг рождал в ней ответное чувство, и она пела все новые мелодии. И всю ночь они были необыкновенно счастливы.

Наутро путник наполнил флягу водой из озера и зажег трубку от огня саламандра. Души природы, которые он случайно соединил, с благодарностью простились с ним, и он ушел, унося с собой их благословение. Теперь его трубка никогда не потухала, а капли воды из фляги было достаточно для цветов, чтобы они не увядали целый год.

Ислен — так звали путника — жил в большом шумном городе. Там же жила и Летисса— очаровательная женщина с. легкими движениями и глазами ребенка, в которых всегда светились ласка и тепло.

А в душе ее постоянно жила музыка, которую она с некоторых пор слышала по ночам. Увы, когда утром она просыпалась, никак не могла вспомнить дивных мелодий, что дарили ей сновидения.

У Летиссы было много поклонников, но ее внутренний мир был настолько богат, что она не очень нуждалась в чьем-либо обществе, чтобы чувствовать себя счастливой. Поклонники ее походили один на другого — они осыпали ее комплиментами, старались заинтересовать собой, твердили о своих чувствах, но у всех в глазах таился голодный блеск, и она понимала, что они хотят сделать ее своей собственностью. Тем не менее жизнь заставила ее повнимательнее отнестись к их свите.

Все началось с того, что как-то в день рождения она обнаружила в себе способность танцевать. И не просто танцевать— в тот самый момент, когда она начинала двигаться, подчиняясь внутреннему импульсу, раздавалась откуда-то музыка, которая словно аккомпанировала ее танцу. Она узнавала мелодии, которые слышала во сне, но вновь ей не дано было запомнить их. Летисса стала искать того, кто сделал ей этот чудесный подарок — ведь еще с детства она мечтала стать балериной, но судьба отводила ее с этого пути. Что же произошло теперь? Она чувствовала влияние какой-то силы, но не могла отыскать ее источник.

Пожалуй, единственным, кто отличался от других, был Ислен. Он появлялся на ее пути нечасто. Дарил ей цветы и тотчас уходил, словно больше ему ничего не было нужно. Его робость или независимость мешали Летиссе узнать его ближе. В последний раз в день ее рождения он подарил ей белую розу, и она, как заговоренная, не увядая, стояла в вазе. Летиссе казалось порой, что роза искусственная, но она так нежно благоухала, и когда женщина целовала ее, ей чудилось, что лепестки цветка розовели, и она ощущала ответный поцелуй, такой горячий, словно внутри розы скрывался уголек.

Как-то Летисса встретила Ислена на улице и, торопясь, стала благодарить его за цветок. Он молча улыбался.

— Кстати, — спросила она его, — не знаешь ли ты той странной музыки, которая звучит, когда я танцую?

— Мне кажется, знаю, — ответил Ислен, — с той поры, как я вернулся с гор, мне каждую ночь снится, что я исполняю какую-то музыку. Не могу вспомнить, сам ли я играю или дирижирую, что за инструменты звучат, но самое печальное, что мелодии, приходящие во сне, наяву исчезают.

Она хотела расспросить его еще, но кто-то подошел к ним, и они расстались.

Все реже случались их встречи. Каждый жил своей жизнью, но в глубине души Летисса угадывала, что только любовь Ислена способна творить чудо и в ней самой. Тайным родником пробивалось ответное чувство.

Все разрешилось однажды самым странным образом. Летисса уже стала известной танцовщицей. Однако слава и восторги толпы не очень задевали ее сердце. Она черпала счастье в самом танце и музыке… Но вот однажды цветок Ислена увял и музыка смолкла. Никто не мог слышать ее, даже сама Летисса. Обида охватила ее, и она долго не хотела идти к Ислену, слушая свое самолюбие. Затем, преодолевая себя и стыд, отправилась его отыскивать.

— Он был нездоров в последний год и все собирался в горы, — сказали соседи, — уже месяц как уехал.

С трудом узнав, куда отправился Ислен, Летисса бросилась за ним.

Была осень, вечер… Около перевала, где некогда остановился на ночлег одинокий путник, возле крошечного застывшего озерца, рассеивая тьму, ровно сияло синеватое пламя. Летисса вгляделась в него и испуганно отшатнулась. Она увидела юного саламандра с лицом Ислена. Он был задумчив и печален.

— Не бойся, Летисса, это я, — прошелестел тихий голос ее возлюбленного. — Пришло время моего выбора. Смерти нет, и я не умер, но ступил на иной путь. Все возможно для человека, если он устремлен к гармонии и добру. Когда-то случайно я соединил в любви сердца духов двух стихий — нимфы и саламандра. В природе они несовместимы, но их чувство могло проявиться через людей. Нимфа подарила мне способность творить музыку. Саламандр через тебя мог воплощать свои танцы. И как мы давали жизнь их любви, так и они хранили нашу. Но теперь случилась беда. Иссяк родник, и нарушилась связь саламандра с подземным миром огня. Когда я пришел сюда, огонь еле дышал и готов был умереть. Я отдал ему себя и превратился в саламандра. Теперь, если ты захочешь сохранить нашу любовь и чувства этих духов, что открыли нам мир музыки и танца, ты можешь последовать моему примеру. Что бы нас ни ожидало, мы не разлучимся.

И Летисса радостно ступила в озеро. Мгновение— и из скалы снова весело забил родник. Маленькая нимфа, протянув руки к прозрачным струям водопада, извлекала из них чудесную музыку, а саламандр танцевал прямо на воде, и их прикосновения сопровождались чарующими звуками.

 

Диоскурия

Мой путь проходил через Клухорский перевал среди грозного величия Кавказских хребтов. Было еще темно, когда я выбрался на узкую тропу и стал подниматься в гору. Облака медленно переползали через каменную преграду, оставляя разодранные клочья своих тел в узких расщелинах. Перед глазами вставали снежные вершины. Озаренные лунным светом, они казались суровой стражей, закованной в ледяную броню, стерегущей сон Вечности. Невольный трепет охватывал меня по мере того, как я приближался к ним. Но вот густая пелена тумана окружила меня, и я остановился. Минуту назад я шел по краю бездны, и дорогу мне преградила скала. Я не успел разглядеть, с какой стороны тропинка огибала ее, и теперь от моего выбора зависела и моя жизнь. Я сел на землю и погрузился в раздумье: ждать ли, когда облако рассеется? А что, если погода решила испортиться надолго и в конце концов угостит меня снегом?

Взглянув на свои легкие сандалии, я ощутил холод. Впереди еще долгий путь, в конце которого меня ждала прекрасная Диоскурия…

Совсем недавно я прочел о том, что на дне Сухумской бухты обнаружен затонувший греческий город, Кавказская Атлантида. Странный интерес, внезапная нежность и почти непоколебимая уверенность в том, что я знал этот город, возникли во мне в то же мгновение, как я произнес имя Диоскурии. Теперь, спеша к цели моего путешествия, я представил себе пантеон забытых греческих богов. Но разве боги могут быть уничтожены? Да, их питала вера людей, потом они были забыты. Но здесь, на высоте, они кажутся ближе, ибо недаром жили на светлом Олимпе. О, если б кто-нибудь из них явился указать мне дорогу!

Мой призыв не остался без ответа. Лунный серп пробился сквозь облако слева от меня. Я благополучно обошел скалу, и тропинка стала ровнее. Опять густой туман ринулся мне навстречу, но впереди по-прежнему был виден свет. Он не стоял на месте, он двигался, и я, доверясь ему, шел следом.

В прорыве облаков засияла луна, и ее лучи отразились на золотом шлеме и острие копья, которое держала в руках стройная женщина. Облаченная в белоснежную тунику, она, не оглядываясь, тихо скользила впереди меня. До самого рассвета, пока острые зубцы хребта не окрасились солнцем в нежно-розовые тона, я шел за моей проводницей.

Спускаясь с перевала, я встретил пастухов. На мой вопрос, не проходил ли здесь кто-нибудь, они утвердительно кивали: «Одна».

— Кто она?

Пожатие плеч вместо ответа. Я ускорил шаг, почти бежал. За каждым поворотом напрягал зрение, порой даже слышал шаги. И наконец у подножья одного из водопадов ее руки раздвинули водяные струи, как если бы это была сверкающая бисерная ткань.

— Ты хотел меня видеть? — произнес голос, подобный аккордам арфы.

— Да, великая Афина!

Улыбка скользнула по ее прекрасному лицу.

— Ты хочешь узнать свое будущее?

— Нет, — ответил я, — прошлое. Открой мне, жил ли я когда-нибудь раньше и что за странная любовь влечет меня к затонувшей Диоскурии?

Рука ее коснулась моих глаз, и она исчезла… Я с удивлением увидел, что моя одежда превратилась в легкий хитон, расшитый узорами, золоченые сандалии крепились к ногам тонкими ремнями. Кожа стала смуглой, и короткий меч висел у пояса, украшенного зелеными камнями.

— Кадор! — позвал голос богини, и я уже знал, что это мое имя.

На мгновение память моя, погружаясь в бездну, пыталась уцепиться за реальность. Кадор— название реки, впадающей в море. Нет, это случилось после. После той истории, которая произошла с юношей Кадором, спустившимся однажды с гор в прекрасную Диоскурию.

…Трудно сказать, кем он был. Поэт ли, художник, скульптор… Все одинаково привлекало его. Рисуя, он сочинял стихи, обнимая девушку, запоминал фигуру, чтобы затем изваять ее. Легки были его ноги, нежны руки, ясны глаза, видящие скорее мечту, чем действительность…

Ранним утром Кадор ступил в Диоскурию. Все спало, и даже воины у городских ворот застыли, склонясь к длинным копьям. Юноша шел медленно, разглядывая дома в цветении садов, стройные колонны храмов, роскошные дворцы, украшенные статуями героев. Тишина города казалась настолько необычной, что Кадор в конце концов остановился, боясь своими шагами разбудить ее. Море лазурной стеной вставало до самого горизонта, и малейший звук мог обрушить его в ладони гор, на дне которых притаилась Диоскурия.

Внезапно странное явление поразило юношу. Он стоял на месте, а улица словно двигалась ему навстречу. Какая-то незримая волна, наступая, преображала дома. Их краски становились ярче, стекла сияли, на мраморных фигурах исчезали трещины. На глазах Кадора часть улицы обновлялась, являя первоначальную красоту, а часть, оставшаяся около него, сохраняла свой обычный вид. Волшебная волна остановилась, и юноша почувствовал, что его кто-то разглядывает.

— Кто ты? — шепнул он.

— Кто ты? — ответил другой шепот, и тонкий аромат магнолий коснулся его.

Радость охватила Кадора, словно город давно-давно ждал его прихода и вышел его встретить, надев свои лучшие наряды.

— Я знаю тебя, ты — Душа Диоскурии! — И Кадор преклонил колени.

— Душа Диоскурии, — повторил голос.

Солнечные лучи упали на причудливые облака, отразившиеся в море, и первая утренняя волна ударилась о берег. Хрупкие видения покинули спящие дома, и теплый ветер развеял их следы в голубых небесах. Кадор долго не мог очнуться от грезы и, протягивая руки, без конца повторял имя Диоскурии.

Он остался в городе, который полюбил с первого взгляда, и, верно, не было более пылкого поклонника его красоты, чем Кадор. Получая деньги за свои работы, он тратил их на реставрацию старых домов, украшение храмов, посадку деревьев и цветов, и никто из жителей не осмелился бы назвать его пришельцем. Скульптуры Кадора скоро украсили собой пышные сады горожан. Каждая его новая работа ничем не походила на предыдущие, и вряд ли кто-нибудь знал, где он черпал вдохновение. Много раз юноша пытался снова встретить Душу Диоскурии. Но неведомые чары усыпляли его так же, как и всех жителей Диоскурии, пока однажды он не нашел способа избежать сна… Поздним вечером Кадор покинул город и за его воротами ожидал первых лучей рассвета. И вот вновь он увидел Диоскурию преображенной… И в тишине вел беседу с Душой города:

— Ты обманул моих гонцов, и они не усыпили тебя, — произнес ее голос.

— Я так хотел тебя видеть, — ответил юноша.

— Но разве ты видишь меня? — смеялась Душа.

— Да. И вижу тебя в образе прекрасной богини, чье изваяние стоит в моей мастерской.

— Ну что ж, если оно мне понравится, я, может быть, примерю его.

И на следующую ночь мраморная фигура Диоскурии, в которую он вложил все свои чувства к незримой возлюбленной, сошла с пьедестала. Не веря самому себе, Кадор шел по улицам, держа за руку мраморную Диоскурию. Любовь его тронула богиню, и улыбкой она встречала его стихи и песни. Часто, играя с юношей, она воплощалась в другие фигуры, но он узнавал ее по голосу и с детской радостью бросался навстречу.

— Кадор, я хочу, чтобы ты стал правителем города, — сказала Диоскурия однажды. — Сможешь ли ты остаться достойным среди опасностей, которые грозят мне?

— Пока ты со мной, я все могу, — ответил юноша.

И вот пришел час испытаний. Из далекой Эллады приплыли послы, требуя, чтобы жители города готовились к войне с целью расширения своих владений. Именем великого Зевса, чья фигура возвышалась посреди площади, они звали диоскурийцев выставить войско в поддержку флота, шедшего из Спарты. Смолкли веселые песни, тяжкой заботой омрачились лица. Жители разделились на две партии. Знатные горожане, облачась в сверкающие доспехи, возносили жертвы жаждавшему крови Зевсу, простой народ глухо роптал, не желая подчиняться воле далеких ахейцев.

— Воздвигни статую Посейдону— богу морей, — сказала Диоскурия скульптору. — Он покровитель города.

И вот однажды утром жители обнаружили, что громадная статуя Зевса исчезла, а на ее месте восседал Посейдон, и лицо его было обращено к морю. Кадор стоял у его подножия, убеждая народ:

— Нас кормит море, и великому Посейдону, чьи владения принадлежат всем и никому, посвящен наш город. К чему нам сражаться за земли, которые нужны Спарте? Вода побеждает огонь. И не она ли является вестницей мира? Наш город свободен и счастлив, неужели мы понесем разрушение в земли соседей?

Громкими криками одобрения встретили люди речь Кадора. Венки из цветов были возложены к чудесной статуе. Искусство сохранило честь города.

Но прошло немного времени, и разгневанные спартанцы окружили город. Жестокую кару готовили их военачальники за ослушание, собираясь разрушить и предать огню цветущую Диоскурию.

Жители решили защищаться и выбрали своим вождем Кадора.

В ночь перед приступом Диоскурия явилась скульптору:

— Готов ли ты отдать свою жизнь, чтобы спасти город?

С улыбкой склонился юноша к ее ногам.

Наутро вооруженный народ собрался у статуи Посейдона, чтобы вознести жертву и дать клятву верности городу. Загремели трубы, приветствуя колесницу Кадора. Но когда она остановилась, люди в смущении замерли. Прекрасная женщина с жезлом вождя вышла из колесницы, и многие затрепетали, узнав в ней ожившую статую. Но это была не холодная мраморная фигура. Облачась в горячую человеческую плоть, стояла Душа города перед своими жителями.

Запылал жертвенный огонь, и в это мгновение стрелы предателей, открывших ворота врагам, пронзили тело богини. Страшный крик пронесся над толпой. Дрогнул гигант Посейдон. Медленно поднялся он со своего сидения и, взяв в руки тело Диоскурии, тяжелыми шагами двинулся к морю. Земля содрогалась под его ногами. Море расступилось перед ним, а затем хлынуло на город, поглотив его.

…Я опять стоял на тропе. Внизу подо мною бурлил горный поток, несущий свои воды к морю. Его назвали Кадор. В подводных глубинах он находит прекрасную Диоскурию.

А я?..

 

Бирюза

Во имя Аллаха, всемогущего и милостивого, да будет благословенно это повествование и да насытит оно умы пытливых и сердца жаждущих истины!

Бесконечно молчание пустыни, как бескрайни ее просторы.

В полуденные часы, когда барханы дымятся от раскаленного песка и жаркое марево расплавляет воздух, в дрожащей пелене солнечных лучей встают призраки засыпанных песками городов, мраморных дворцов, окруженных цветущими садами, приветливых оазисов. Но это лишь видения, и ни единый звук не доносится с высоких резных минаретов, ни песня, ни звон колокольчиков, ни мелодия задумчивой зурны не нарушает тишины.

Иным становится безмолвие пустыни в закатную пору. После жгучих, исполненных страсти объятий дня нежной истомой исполняется поверхность земли. Застывшие волны барханов отбрасывают синеватые тени, и в их переплетениях видятся чудесные формы обнаженных золотистых тел. Нет в них и намека на сладострастие жизни Востока. Они хранят в себе девственное целомудрие первозданного песка. Они воплощают тот прах, из которого рождается жизнь и в который возвращает смерть. Сгущаются сумерки, и под дивным покрывалом гранатовобирюзовых красок засыпает нагота вечности.

И приходит ночь, и полная луна восходит на трон. После ослепительной белизны смертоносного дня живительной прохладой изливаются серебристые потоки лунных лучей. В таинственной глубине ночи возрождается любовь, чтобы вернуть силы земле, краски камням, жизнь растениям и животным. Сверкающий звездный дождь проливается с небес в благоговейном молчании, и время засыпает и останавливает свой бесконечный бег, чтобы коснуться величайшей сути бытия и взглянуть в лицо Создателя.

О, правоверные! Многие ли из вас слышали крик верблюда среди ночи? Нет, не зов хозяина или клич ждущей самки, не тревога от близости надвигающейся бури или появления врага, но непередаваемый голос, словно соединяющий миры. В нем столько чувств, в нем столько неведомого смысла! И тот, кто слышал этот крик, преисполнился восторга, словно познал язык, на котором говорит весь мир, и камни понимают растения, растения — животных, животные— человека и ангелов… Но этот звук сердце надрывал, и оно изливалось в рыданиях, ибо не дано существам из плоти прикосновение к Величайшему. С крика верблюда началась наша история, а Аллах знает ее начало и конец, и в любых деяниях проявляется Его воля, а нам надлежит прославлять ее и принять как назидание.

Была ночь, и усталый караван спал, доверившись покою пустыни, трепетному огоньку костра и чутким ушам юного сторожа, берегущего отдых своих спутников. Звали его Мансур, и странная судьба вела его по дороге жизни. Был он единственным сыном Бабур-шаха, чьи предки были из тех славных воителей, что сопровождали господина нашего, наимудрейшего Мухаммеда, когда он поднял зеленое знамя ислама, возвещая учение о Едином Боге, ибо «нет бога кроме бога, и Мухаммед пророк Его». Да возвеличит Аллах его имя и да приветствует вечным благословением всех, кто внимает ему. Люди рассказывали, что на безымянном пальце правой руки Бабур-шах носил перстень с волшебной бирюзой, которую его прапрадед получил от самого пророка. Сам же господин Мира и владыка Мудрости Мухаммед некогда вознесся к небесам и милостью Аллаха вернулся обратно, неся с собой дивный талисман, впитавший синеву небес и хранящий тайну их красоты. Никто самовольно не имел права носить этот перстень. Но слава о его силе, дающей мудрость и власть, передавалась от народа к народу.

И вот случилось так, что визирь Бабур-шаха, завидуя своему повелителю, преступил закон и клятву верности. Он подкупил придворных и окружил шаха корыстными и злыми людьми. И однажды он злодейски умертвил своего господина и заявил о своих правах на наследование трона. Маленький сын Бабур-шаха, Мансур, был тогда еще не в силах править, и коварный визирь Марух-бек сам себя назвал троноблюотителем и управителем дел до совершеннолетия мальчика. На самом же деле, после свержения государя собирался расправиться с. Мансуром, как и с его отцом.

Однако, волею Аллаха, злое дело не было завершено. Предателям не удалось захватить сына шаха, принца Мансура, — он внезапно исчез. Также исчезла белая верблюдица Бабура, хотя все ворота во дворце были заперты и охранялись стражей. Но самое главное, исчез волшебный бирюзовый перстень пророка. Марух-бек позвал искуснейших ювелиров и велел им сделать такой же перстень, который, как знак власти, стал носить на руке.

Итак, принц с парой верных слуг должен был скитаться по свету, спасаясь от преследователей, а его враг ожидал срока совершеннолетия Мансура, чтобы объявить себя полноправным правителем, если принц не придет в этот день заявить свои претензии на трон. Конечно же, при дворе были приняты все меры, чтобы не допустить этого.

Шли годы, и жизнь принца протекала в бесконечных странствиях. Вместе со слугами он приставал от одного каравана к другому, и не было конца их пути. И вот однажды ночью Мансур сидел на страже каравана. Звездное небо катилось за горизонт, и от тишины пустыни закладывало уши, и сердце болело, словно наливаясь тяжестью замерших песков. И вдруг за барханами раздался протяжный крик верблюда, и эхо его отозвалось со всех сторон. Мансур в испуге вскочил и, выхватив ятаган, бросился к месту, откуда раздался зов. Вскоре он наткнулся на маленького верблюжонка, очевидно, только что родившегося. Рядом с ним лежала умирающая белая верблюдица. Из глаз новорожденного лился яркий бирюзовый свет.

Мансур поднял верблюжонка и отнес его к стоянке каравана, однако, когда он вернулся с бурдюком воды к верблюдице, ее уже не было, как не осталось и никаких следов.

Спасенный верблюд быстро рос, благодаря заботе принца, и вскоре уже мог подставить свои горбы господину. Его рост, белая шерсть, бирюзовые глаза восхищали не только людей, но и животных. Во время стоянок верблюды, ослы, собаки, обезьяны собирались вокруг белого красавца и смотрели на него, словно признавая в нем своего повелителя.

И вот случилось так, что на караван, в котором следовал Мансур, налетел самум и разметал людей и животных. Принц оказался в одиночестве со своим верблюдом, не зная пути, без воды и пищи. Долго шли они по пустыне, пока сила их не иссякла. Белый верблюд наконец застонал, и ноги его подкосились. Он пал на колени, и огромные глаза его сомкнулись. В отчаянии принц выхватил кинжал, чтобы прервать страдания своего слуги и друга, но решил, что может еще спасти, если не себя, то его. Он резанул свою руку и стал лить свою кровь на морду верблюда. В беспамятстве животное слизывало солоноватую струю, вливавшую в него жизнь и силу. Принц лег на спину верблюду и потерял свет своего сознания.

Очнулся он в сумерках. Вокруг него стоял какой-то караван, и он не узнал ни людей, ни животных. Неподвижная, как статуя, безмолвная, как камень, толпа богато одетых путников смотрела на него. И лишь один мальчик, отмеченный знаками проводника каравана, в тюрбане и 'турецких туфлях, с тросточкой, украшенной золотой головой льва, заговорил с ним и ответил на вопросы.

— Ты заблудился в пустыне, и твой верблюд спас тебя. Если ты хочешь, можешь присоединиться к моему каравану, но знай, что твой верблюд и без нас может найти дорогу к ближайшему городу.

— Почему ты так решил? — спросил Мансур. — После самума мы оба сбились с пути, и я не могу поверить, что буря что-то изменила в моем верблюде.

— Не буря, а твое самопожертвование, твоя кровь сотворили чудо. Взгляни на лоб твоего верблюда!

Принц омочил в воде платок и стер следы крови со лба животного. И вдруг среди белой шерсти, как в роднике, отразившем небо, засияла драгоценная бирюза. Один взгляд на нее дарил радость и силу, счастье и победу над смертью.

— Что это? — воскликнул он изумленно.

— Это бирюза господина нашего Мухаммеда, да прославится его имя в веках. Это перстень Бабур-шаха, твоего отца, который он спрятал перед смертью во лбу белой верблюдицы, спасшей тебя из рук Марух-бека. В свой смертный час она передала талисман своему сыну, который верно служит тебе теперь. Знай также, что твой камень обладает волшебными свойствами. Он помогает найти путь в любой пустыне. Он способен утолить жажду целого каравана! Достаточно взглянуть на него, чтобы обрести силы.

Мансур слушал маленького мудреца, затаив дыхание. Внезапно он обратил внимание на стоящего в толпе человека в ярком парчовом халате и тюрбане, украшенном рубином. Благородная осанка, мужественные черты лица свидетельствовали о его высоком происхождении. Но было в нем что-то, что заставляло сжиматься сердце принца.

— Кто это? — спросил он погонщика каравана.

— Это твой отец — Бабур-шах.

Принц бросился к отцу, но его руки обняли лишь воздух. И так же ни слова не ответил шах на приветствия сына. Рядом с ним стояла белая верблюдица, и по морде ее стекали крупные прозрачные слезы, но, касаясь земли, не оставляли следа.

Вновь Мансур обернулся к мальчику с вопросами.

— Это караван мертвых, принц, и когда-нибудь ты окажешься в нем! — ответил тот.

— Прости мое любопытство, — воскликнул принц, — но сколько тебе лет и кто ты? Ты выглядишь ребенком, но речь твоя достойна мудреца и исполнена тайны!

— Я — погонщик и водитель каравана мертвых, по воле Аллаха! Мой возраст— вечность, и, я надеюсь, тебя не испугает, что многие называют меня посланцем смерти. Я сам не знаю, существую ли на самом деле, потому что перед лицом Аллаха великого нет конца и нет предела жизни. Я лишь провожу души умерших из одного царства в другое. А тебе я бы посоветовал вернуться в родной город. Ангел справедливости уже занес меч над головой твоего врага, Марух-бека нечестивого, и ты облегчил бы его задачу, прибыв ко двору в день твоего совершеннолетия!

И принц последовал его указанию.

В назначенный день Мансур вновь встретился с. караваном у ворот города. Стража не хотела открывать засовы по приказу наместника, который угрожал смертной казнью, если хоть одного путника допустят в город в день рождения принца. Тогда погонщик подъехал к воротам и коснулся их своей тросточкой. Разом треснули все запоры, и створки распахнулись. Обнаженные мечи стражи замерли и, задрожав, опустились в ножны. Мансур прибыл во дворец.

Диван вельмож, разодетых в драгоценные праздничные одежды, встретил его изумлением. Принц был так похож на своего отца, что не нуждался в представлении. Тем не менее Марух-бек, восседавший на троне, крикнул, что перед ними двойник, обманщик, который должен предъявить перстень Бабур-шаха или будет казнен. Палач стоял тут же и ждал только знака.

Мансур поднял руку.

— Скажи, Марух-бек, правильно ли я понял, что казнен будет любой из нас как лжесвидетель, если не докажет своей правоты?

— Да, — ответил наместник. — Клянусь Аллахом, да свершится его воля, будет именно так, как ты спросил, а я ответил!

Принц подозвал своего верблюда, вытащил у него изо лба перстень и показал присутствующим. Толпа визирей и эмиров, как подкошенная, пала на колени перед волшебной бирюзой. Побледневший и дрожащий Марух-бек протянул свое кольцо, но оно вдруг на глазах позеленело и рассыпалось на части. В одно мгновение палач схватил наместника и отсек ему голову. И никто, кроме Мансура, не видел, как в зал вошел мальчик из каравана мертвых. С ним вместе был Бабур-шах, и ему была передана голова его убийцы. «Теперь со спокойной душой можешь отправиться в сады Аллаха, ибо дело твоей жизни закончено по справедливости!»— молвил погонщик, и они исчезли.

Так Мансур вернул себе царство и обрел власть, славу и богатство. Первое время это занимало его, после стольких лет нищеты и скитаний. Особенно он пленился красотой одной невольницы, по имени Ситт-аль-Найят, которая заключала в себе все женские совершенства и была словно рождена для вдохновения поэтов и музыкантов, увеселения утомленных и печальных. В первый же раз, увидев ее танец, принц подарил ей свободу и наградил состоянием, чтобы она могла принадлежать лишь своей воле и желаниям.

Привычка проводить время в беседах с Ситт-аль-Найят, обмениваясь стихами и песнями, привела к тому, что вскоре принц решил жениться на ней. Придворные роптали, что он выбрал себе в жены девушку без роду и племени, но Мансур не обращал на это внимания. Что же касается Ситт-аль-Найят, то она теряла сон и радость жизни, если не видела Мансура хоть один день.

Близился день свадьбы, но принц почему-то пребывал в печали. Память о скитаниях не покидала его, встреча с караваном мертвых посеяла в нем мысли о суетности бытия, тщетности стремлений, иллюзорности надежд. Судьба прочертила перед ним ровную линию будущего, но он не хотел жить так, как его предшественники. Он медлил надевать корону шахов, он сомневался в счастье, которое ему сулила любовь к Ситт-аль-Найят.

И вот однажды ночью он, не сказав ни слова приближенным, оседлал своего белого верблюда и отправился в пустыню. И пришлось ему снова странствовать, но на этот раз у него была цель. Он находил заблудившихся и выводил их на дорогу, он являлся умиравшим от жажды и вливал в них силы, он встречался с нищими и делил с ними свои богатства. Он скрывал свое имя, чтобы его не восхваляли. Вестником Аллаха прозывали его люди, и вера их укреплялась от одного знания того, что в пустыне они не одиноки.

Что же касается Ситт-аль-Найят, то исчезновение Мансура повергло ее в болезнь. Она лежала как мертвая, хотя дыхание ее сохранялось. В глубокие часы ночи в нее будто вселялись какие-то духи. Она вскакивала с ложа, и даже десяток рабов не мог удержать ее. В бешенстве она дралась и ломала все, что попадалось ей под руку. Потому ее запирали в комнате и боялись к ней подходить. Утром же она опять возлежала на коврах с потухшими глазами, готовая встретить смерть.

И вот однажды, когда Мансур провожал один из заблудившихся караванов, дорогу им преградил отряд рыцарей-крестоносцев.

— Что вам нужно от мирных странников? — спросил принц.

— Ответь прежде, нет ли среди вас человека по имени Мансур, который вмешивается в дела судьбы и пытается изменить ход событий, предначертанных ею?

— Это я! — сказал принц. — Чего вы хотите от меня?

— Твою голову, ибо ты известный колдун и твоя смерть может исцелить того, кто должен умереть по твоей вине!

И Мансур вытащил ятаган и стал защищать свою жизнь. Счастье сопутствовало ему. Враги рассеялись, а предводитель упал с коня и лежал на песке. Принц подошел к нему.

— Убей меня, ибо дни моей жизни горше вкуса смерти! — раздался голос из-под стального забрала.

— Нет, — ответил Мансур. — Может быть, я смогу облегчить твою печаль. Открой свое лицо и поведай свою историю.

Рыцарь покачал головой. Сквозь прорези шлема сверкнули глаза, наполненные слезами. Они так походили на глаза Ситт-аль-Найят. Мансур склонился к поверженному, но доспехи рыцаря вдруг разлетелись. Яростный вихрь вырвался из них и, взметая песок, понесся по пустыне. Под сталью лат оказалась пустота. Задумчивый принц продолжил путь, и мысли его подчинились печали.

Однажды ночью Мансур въехал с караваном в какой-то город. Его встретили с почетом и пригласили принять участие в празднике. Принц хотел приветствовать повелителя города, но жители сказали, что их шах отсутствует. Веселье разгоралось, певцы и поэты славили Мансура, и вскоре жители стали просить его остаться и сделаться правителем страны. Принц поблагодарил их, но отказался. Тогда его стали соблазнять самые прекрасные красавицы города, суля радость любви, но он отверг и их. Сокровища казны также не смогли прельстить его. Тогда ему поднесли драгоценную чашу с вином, прося выпить за благополучие города.

Он согласился, но внезапно в зале распахнулись окна, порыв вихря ворвался внутрь и выбил чашу из рук Мансура. Капли вина попали на благоухающие розы, стоящие поблизости, и они обуглились и почернели. Светильники погасли, и в сумерках чья-то рука схватила Мансура и вывела на улицу. Белый верблюд ждал его, и они спешно покинули город.

Наступал рассвет, и только теперь Мансур понял, что побывал в собственном городе. Снова он продолжил странствие и опять встретил караван мертвых.

Мальчик-проводник радостно приветствовал его, и Мансур спросил его совета, что ему делать, чтобы утолить печаль сердца, причин которой он не понимал.

— Ты достиг за это время добродетелей, которые заповедал Аллах. Ты не убил врага, ты не искал славы, ты не прельстился ни красотой женщин, ни сокровищами людей, и я готов исцелить тебя, если ты примешь мой подарок и не расстанешься с ним никогда, — молвил погонщик.

— Обещаю, — ответил Мансур, — и Аллах тому свидетель!

Маленький мудрец протянул руку, и из каравана вышла девушка с покрывалом на лице. Она приблизилась и откинула ткань. Это была Ситт-аль-Найят.

В ужасе, что она умерла, принц обернулся к погонщику, но тот исчез. Ситт-аль-Найят обняла его, и он понял, что она жива. Смерть вернула ему возлюбленную, а вместе с ней любовь и радость жизни. А среди наступившей ночи раздался крик верблюда, и Ситт-аль-Найят оседлала белую верблюдицу, чтобы сопровождать принца, и, как звезда, их вела святая бирюза Пророка.

 

Крейслериана

Как печально на исходе дней открывать истины, которые могли бы подарить тебе свободу еще много лет назад! Увы, твою юность наполняли чужие мысли, заимствованные мнения, выверенные образцы. С детских лет тебя приучали к клетке и дрессировали, чтобы ты ухватил кусочек счастья. Ученые невежи вбивали в твою голову отшлифованные идеи, и ты усваивал, что верить себе нельзя, пока кто-либо из окружающих не разделит твои убеждения. «Объективная реальность», «научная обоснованность», «логика фактов»… Сколько же словесной галиматьи придумал наш век разума! Не счесть достижений цивилизации, но взгляни вокруг! Вечер человечества, закат скрывает даль горизонта. Холодно в нашем мире, темно от ослепительного света мелочных знаний, пусто от толпы людей, чуждых друг другу… Ибо утрачена живая душа детей Адама.

Не помню, как мне удалось однажды очнуться и сбросить с себя цепи, отказаться от навязанных образцов мыслей и чувств. Но случилось… Я понял, что рожден быть свободным, что каждый из людей рождается в своем мире, со своим временем, со своими законами. И мы видим окружающее своими глазами и слышим каждый свое. И если иметь храбрость и верить себе, то и мир предстанет не старым и седым, но вечно юным и блистающим всеми красками. Только не оглядывайся, не ищи поддержки, объяснений… Вперед, с верой в свой мир!

Пусть тень Иоганнеса Крейслера падет на эти страницы. Пусть чудесный дух музыки сопроводит его явление. Пусть для таких же усталых путников, как я, откроются двери фантазии, ибо жизнью правит Великая игра детей и силы искусства.

Сам Господь даровал каждому возможность быть композитором и создавать музыку. Таким же талантом наделен и дирижер, и артист, и слушатель, потому что все сопричастны творчеству…

Немало странных людей встречается среди музыкантов. Столь причудлив и необычен их внутренний мир, что порой не с чем его сравнить, а значит, и решить, что считать нормой. Так же трудно уследить за постоянно меняющимися границами искусства. То, что вчера было каноном, сегодня устарело, то, что сегодня кажется безумием, завтра может быть сочтено гениальным. Впрочем, если оставить право оценки профессионалам, то все же для нас остается очень важный вопрос: влияет ли музыка на человеческую жизнь, и если да, то как? Ясно, что речь идет не просто о настроении, вызываемом гармоничным звучанием инструментов. Не может ли быть, что музыка являет собой воплощенный голос самой Судьбы, тайную силу, которой движется наше существование? Вот рождается тайный посланник Рока и через него мелодия бури входит в сердца людей. Дикое пламя гнева, самолюбия и злобы вливается в них, и, гремя оружием, они идут на войну. Но вот меняется расположение звезд, героике битвы приходит на смену красота грез. Дивные мелодии зовут человечество к любви и добру. И вместе с ними являются художники, поэты и архитекторы, чтобы украсить жизнь, воспеть и запечатлеть ее на века. Но что говорить — не обращаемся ли мы в храмах к Всевышнему на языке музыки, когда поем молитвы? И не отвечает ли Он нашей душе великими мелодиями, исполненными то радости, то трагизма, когда звучат концерты и симфонии гениальных композиторов? Вопрос в том, как понять этот язык…

В одном старинном городе учились при консерватории трое занятных студентов — Эльва, Вилл и Морилэй. Каждый обладал своеобразным характером, незаурядным талантом, да и внешне они выделялись в толпе.

Эльва, тонкая, стройная, с лицом итальянской камеи, казалась существом, лишь на мгновение заглянувшим в наш мир. Ее абсолютный музыкальный слух и невероятная чуткость ко всему заставляли ее держаться несколько отчужденно. Никакие грубые материи не должны были затрагивать ее жизнь. Она воплощала в себе гармонию и уже одним своим присутствием украшала любое общество. Всюду она была желанна, всеми любима, и, что бы она ни делала, все казалось совершенством: Эльва обладала значительным дарованием, и игра ее на рояле лишена была и тени чьего-либо влияния. Учителя ее сходились во мнении, что она играет необыкновенно правдиво.

Следующим героем этой истории был Вилл, считавшийся женихом Эльвы. Высокий, сильный, жизнерадостный молодой человек, богатый и удачливый.

Помимо великолепной исполнительской техники (он также учился по классу рояля), Вилл обладал тончайшей интуицией. Он мог угадывать, какое исполнение импонирует его учителям и слушателям. Его приводили в пример товарищам, но никто не знал, что, оставаясь один на один с роялем, Вилл становился беспомощнее ребенка. Он привык подслушивать чужие чувства, ему требовалась подсказка, он не понимал, как играть, ибо не знал и боялся себя и был пуст. Эльва с ее душевными сокровищами была настоящей находкой для музыканта. В ее присутствии он мог создавать шедевры исполнительского мастерства. Внешне эта пара казалась созданной друг для друга: благородный рыцарь и неземная принцесса.

И наконец, последний участник событий— Морилэй. Бывают среди людей такие типы, что не поддаются никаким определениям. В них слишком много качеств и разнообразных талантов, но в то же время ни одно из них не завершено. Будь их способности в чем-то проявлены до конца, они могли бы считаться гениальными. Но нет, это люди намеков. Походя они касаются холста, и зрителю является лаз в иной, высший мир. Еще один-два мазка, и дверь оказалась бы отворенной. Но творцы далеко. Они уже забыли о своем открытии, они пробуют себя в поэзии. Гармония их рифм обещает новое направление, переворот в стихотворном искусстве. Новый путь найден, указан, иди по нему! Нет, герои уже ползут по отвесным скалам, поражая альпинистов, или в одиночку, на утлой лодчонке, пересекают море и противостоят бурям…

Таков был Морилэй. Ах да, я забыл сказать о его внешности. Случалось ли вам представлять образ сказочника? Худощавый чудак с большой головой и нелепыми движениями, ноги заняты одним делом, руки — другим, шея — третьим. Так же и в жизни. Он казался прирожденным скрипачом, и когда играл, то люди собирались только затем, чтобы увидеть, как он танцует на сцене. Но занимался он фортепьяно. Конечно, за роялем не хватало ему возможности двигаться, и он напоминал паяца, изображающего вдохновенную игру. Преподавателей порой так захватывала пантомима Морилэя, что они ничего не могли сказать о его игре. А зря: в юноше композиторский дар явно преобладал над исполнительским. Свои таланты Морилэй нередко являл и своим приятелям. Немало экспромтов он раздаривал студентам, переводя их имена и характеры в музыкальное звучание, и на студенческих вечерах публике предлагалось узнать в музыкальных картинках того или иного из знакомых. Поразительной была точность его характеристик, и никто из присутствующих не ошибался. Морилэя настойчиво приглашали на композиторский факультет, но он решительно отказывался. Затем причины отказа выяснились, и по консерватории пополз слух, что бедняга страдает помешательством. Он заявил, что ему нечему учиться у них, поскольку в нем воплотился дух Роберта Шумана! Подобное утверждение, казалось, многое разъяснило, и репутация безумца оттолкнула от него многих студентов и преподавателей.

Но я возвращаюсь к Эльве и Виллу. Учеба близилась к концу, и Вилл все настойчивее говорил о желании соединить свою судьбу с судьбой своей избранницы:

— Ты украсишь мою жизнь, и мой талант, опираясь на тебя, сумеет заявить о себе людям.

Вряд ли эти слова сильно вдохновляли Эльву. Старая истина, что в браке двух талантливых людей один должен уступить другому, тревожила ее. Для Эльвы было ясно, что она должна будет уступить первое место Виллу. Но так ли он талантлив, так ли любит ее, чтобы она принесла ему в жертву свою жизнь? Эльва колебалась. Блистательный жених не давал себя разглядеть, и порой девушка сомневалась, что знает его. Однажды кто-то из знакомых посоветовал ей сходить в госта к Морилэю:

— Попроси его изобразить портрет Вилла — и ты тотчас узнаешь его. В своих характеристиках этот безумец никогда не ошибается.

Так Эльва попала к Морилэю. Тот явно не ожидал этого визита и был немало смущен. Долго девушка упрашивала его, но Морилэй все отказывался. Тогда она попыталась узнать, как он создает свои экспромты.

— Это просто, — ответил тот. — Имена людей нередко соответствуют их внутренней сущности. Когда они представляются, в звучании голоса можно угадать тональность. Иногда даже достаточно одного голоса. Но с именем легче. Это как автограф, когда почерк указывает все, начиная с ощущения себя, преобладающих в тебе чувств и отношения к другим…

— А если я произнесу имя Вилла с его интонациями, вы сможете раскрыть его суть? — спросила Эльва.

— Вы уже столько раз произносили его, что я и без этого могу сказать, что ваши тональности не совпадают.

— Почему? — удивилась девушка.

— Ну хотя бы потому, что ваша ключевая нота «ми», а его «ми-бемоль». Вы в диссонансе.

Эльва с интересом слушала. Чувствуя, что бессилен объяснить лучше, Морилэй сел к роялю. Чарующая музыка зазвучала из-под его пальцев. Это была тема летящего ангела. Вечернее небо, первая звезда, как лампада над могилой солнца. Розовые облака, подобные пышным пионам, берег моря, синеющие вершины гор. Но вот утомленные крылья ангела стали взмахивать все реже и реже, все медленнее, и он опустился к поверхности воды. В ней появилось его отражение… Эхом, повторяющим полет небесного существа, зазвучали клавиши, и это была уже тема Вилла. Прекрасен ангел, и прекрасно его отражение. Но можно ли между ними ставить знак равенства? Отражение, не имеющее собственной сущности, — какой странный и грустный образ блестящего музыканта! Все ниже летел ангел, и его отражение становилось все отчетливее. Волны тянули к себе небесного странника, в надежде слиться с ним, и тогда он будет навсегда принадлежать морю и они отберут у небес их сокровище. И вот ангел рухнул в воду. На мгновение восторг обуял волны. Не зажжется ли в пучине кусочек золотого солнца, каким казался морю дивный ангел? Не осветит ли он мрачное дно своим сиянием? Не приобретет ли стихия воды светозарную душу, какой владело небо? Тихо погружался в глубины светлый ангел. Безмолвие сомкнуло его уста, и потух его небесный свет.

Морилэй оторвал руки от клавиш. Эльва стояла с мокрыми от слез глазами:

— Я приду к вам еще, можно?

— Лучше не уходите… — вздохнул музыкант.

Но она ушла.

Во второй раз они встретились на экзамене. Морилэй играл «Крейслериану» Шумана. Пять частей он исполнил в свойственной ему необычной манере, но все, что он играл, точно соответствовало нотам. Последние же части хотя и звучали в нужной тональности и, несомненно, принадлежали гению Шумана, но были не из «Крейслерианы».

— Что вы сыграли? — изумленно спросил профессор.

— Мою «Крейслериану», — ответил Морилэй.

— Но в нотах такого нет!

— Тем хуже для нот. Это моя последняя редакция, — ответил студент.

Профессор пожал плечами, а безумец молча встал и удалился. На следующий день вся консерватория только и говорила о скандале. Вероятно, зашла бы речь о помещении Морилэя в лечебницу, но профессор воспротивился:

— То, что он исполнил, было поразительным. Я знаю всего Шумана, но это мне совершенно не знакомо. Возможно, это какая-то гениальная импровизация на темы «Крейслерианы».

Эльва, обеспокоенная состоянием Морилэя, пришла к нему. Увидев ее, он вдохновился и спросил, не хочет ли она услышать его концерт.

— Конечно, с радостью, если это не будет для вас в тягость, — ответила девушка.

— Тогда пойдем в концертный зал, — предложил Морилэй. — Там рояль.

Она не перечила ему. К ее удивлению, у него оказались ключи. Они вошли в зал и зажгли свечи. Морилэй сел к роялю и стал играть «Крейслериану». Окончив одну часть, он встал.

— А хотели бы вы услышать, как это исполнял маэстро Дюкло?

Эльва растерянно кивнула.

Морилэй протянул руку в темноту зала:

— Прошу вас, маэстро! Ваша игра тронула меня.

Послышались шаги, и к роялю подошел человек в старинном камзоле и напудренном парике. Он стал играть, потом сошел вниз и сел в кресло.

В голове Эльвы смешались мысли. Она слышала об этом музыканте, но он жил как минимум, сотню лет назад. Как он мог очутиться здесь по зову Морилэя и играть для них?! А меж тем новый музыкант уже сидел у рояля и снова исполнял «Крейслериану».

В окна стал пробиваться рассвет. Девушка боялась оглядываться. Зал капеллы был наполнен незнакомыми музыкантами. Они играли, затем садились в кресла и молча слушали своих товарищей. Верно, самые выдающиеся пианисты, когда-либо игравшие Шумана, собрались здесь. Целый мир находили они всего в одном произведении гениального композитора. Но, конечно, в центре был Морилэй. К нему общество относилось с удивительным почтением и любовью. Он и закончил концерт исполнением последних частей произведения.

— Господа! — обратился он к присутствующим. — Раньше это цикл я посвящал Шопену, но в этой редакции я посвящаю «Крейслериану» моему великому вдохновителю Эрнсту Теодору Амадею Гофману.

Зал зааплодировал.

Эльва не помнила, как она покинула капеллу и вернулась домой. В этот же день произошло ее объяснение с Биллом.

— Я чувствую, что делаю тебе больно, но нашего союза не будет, — сказала Эльва.

— Как это понимать? — не веря своим ушам, спросил студент.

— Я нашла мир, который мне ближе всех остальных, — ответила она.

— Но как, где?

— В «Крейслериане» Шумана, — тихо сказала Эльва.

Спустя некоторое время она внезапно исчезла, и никто не мог найти ее. Самые фантастические домыслы будоражили умы музыкантов. Вилл, помня их последний разговор, решил пойти к Морилэю. Безумец казался спокойным и радостным. Поняв, что уловки не помогут, Вилл напрямик спросил, не знает ли Морилэй, где Эльва.

— Она в «Крейслериане», — ответил музыкант.

— Что она делает? — вопросил недоумевавший Вилл.

— Слушает, играет и учится. Для нее это жизнь, и она обрела счастливое завершение своей судьбы.

— Я бы хотел увидеть ее…

— Хорошо, если ты просишь.

И вот ночью Вилл оказался в капелле, и опять были музыканты, и среди них Эльва. Она играла, а глаза ее были устремлены на Морилэя. Вилл не осмелился подойти к ней. С сумасшедшими мыслями и чувствами он вернулся домой. «Крейслериана» звучала в его голове десятками вариантов. Он стал искать ноты, и среди сотен листов, доставшихся ему от одного коллекционера, он вдруг обнаружил написанные от руки старинные ноты «Крейслерианы». Сев за рояль, он стал разбирать текст и внезапно опустил руки. Две последние части вовсе не соответствовали известным редакциям, но повторяли тот вариант, что исполнял Морилэй. В конце стояла неразборчивая подпись. Вилл взял лупу. Фамилия переписчика была Р. Шуман.

В растерянности Вилл побежал с найденной рукописью к профессору. Тот долго размышлял и разглядывал ноты, сличал почерк с имевшимися образцами и наконец пожал плечами:

— Возможно, это подлинник Шумана, но написан он был в дни, когда мрак окутал его разум и он попал в лечебницу для душевнобольных. Может, потому эта редакция «Крейслерианы» осталась неизвестной и неопубликованной.

Спустя несколько дней Вилл получил странное письмо, написанное почерком Эльвы: «Прости меня, милый Вилл. Я не могла принести тебе счастье и ушла в иной мир. Не ищи меня больше и знай, если тебя это утешит, что мне хорошо и я счастлива. Будь счастлив и ты, мой друг. Клара Шуман».

 

Триста лет капитана Кидда

Милый мой мальчик! Я рад, что ты не забываешь меня. Часто я думаю о тебе и, зная, как ты любишь бродить вечерами по улицам, втайне надеюсь, что свет моего окна, подобно маяку, привлечет тебя. Не правда ли, в моей мансарде уютно? А когда дождь стучит по крыше и ветер наказанной собакой скулит за дверью, вряд ли ты найдешь более пригодный для странствий капитанский мостик, чем мое старое кресло. Итак, зажжем свечи и двинемся в путь. В прошлый раз я обещал рассказать историю, когда-то случившуюся в этой комнате. Она давно ожидает тебя. Помнишь, как впервые ты пришел сюда и сказал, что здесь чувствуешь себя героем сказок Гофмана. И, верно, ты сам не знаешь, насколько твои слова были недалеки от истины. Ведь эти стены помнят очень странное происшествие, которому трудно найти объяснение. Да, впрочем, стоит ли искать его? «Ловите луну в небесах, а не в озере!»— посоветовал какой-то персидский мудрец своим ученикам. И наши попытки заключить жизнь в узкие рамки логики и понять ее с помощью одного разума вряд ли не нуждаются в подобном наставлении. Пожалуй, только в сказках жизнь и отражается полно… Так слушай же петербургскую историю!

Надеюсь, ты согласен с общим мнением относительно фантастичности нашего города. Какие только стили, эпохи здесь не собраны! Каждый дом имеет свое, особенное лицо, как будто ему страшно потеряться среди других. И весь Петербург придуман с начала и до конца… Может, потому мне кажется порой, что любые истории, сочиненные где-то, непременно находят у нас свое воплощение…

Не так уж давно в этой мансарде жил студент. Учился он в университете и собирался стать историком. В то время среди молодежи существовала мода устраивать кружки. Юные головы жаждали поклоняться своему богу, и стоило кому проявить в чем-нибудь талант, как немедленно находились восторженные последователи. Среди этой бурлящей массы можно было найти самые удивительные сочетания интересов: от фанатичных поклонников искусства и рассудительных философов до искателей приключений и надо всем смеющихся циников. Умелый игрок в карты пользовался таким же авторитетом, как вдохновенный мистик, рыжеволосый франт получал признание, как и человек, выучивший наизусть «Илиаду» Гомера. Но попадались и такие компании, где трудно было понять, что связывает людей. Кумиры их бесконечно менялись, они увлекались всем на свете, не имея склонности хоть на чем-то остановиться… К одному из таких кружков принадлежал и наш студент.

Приятели дали ему прозвище Астролог, за его любовь к ночным прогулкам, а еще за необычный дар угадывать. Для него словно не существовало вопросов без ответа, но это было не знание, а способность мгновенно найти ответ. Вначале его занимал успех в глазах окружающих, но когда он заметил страх и зависть, то навсегда отказался делать предсказания. Однако друзья не отвернулись от него и по старой привычке собирались в мансарде, признавая его первенство.

У Астролога была девушка, которую считали его невестой, хотя их отношения оставались для всех загадкой. Он познакомился с ней на набережной во время одного из своих ночных блужданий. Звали ее Элли. Она тоже училась в университете и не уступала Астрологу в романтической склонности к ночным часам. Родителей своих она не знала. Тяжелая болезнь опустила завесу на ее прошлое. В сознательную жизнь Элли пришла, будучи совсем уже взрослой и находясь на попечении одной из больниц. Однако пробудившаяся энергия ее ума помогла ей самостоятельно найти дорогу, и она выдержала университетские экзамены. Характер у нее был замкнутый и застенчивый. Без сомнения, Элли обладала привлекательной внешностью, но красота ее была очень уж печальной, и темные глаза, казалось, впитали всю грусть осенних дождей.

Астролог стал единственным близким ей человеком, но в то же время между ними существовала какая-то непонятная стена. Подобно ночным птицам, они могли встречаться только после заката, и если им доводилось столкнуться днем, они спешили прочь друг от друга…

Как-то после Рождества вся компания сидела у Астролога. Пышность зимних балов миновала, наступили будни, и уныние постепенно завладело молодыми людьми. Привыкнув к веселью и блеску праздников, еще полные сил и взбудораженных чувств, они с трудом возвращались к обычной жизни, где было далеко до Весны, а Зима уже отдала свои самые прекрасные дни.

— Стоит ли грустить? — заметил хозяин, оценив общее настроение. — Нам никто не мешает выдумать свой праздник, раз Фортуна не хочет позаботиться о нас.

Идея пришлась по вкусу, подстегнув воображение, и друзья решили устроить маскарад и встретиться за городом в одном из старинных домов, покинутых на зиму владельцами. Предлог для праздника опять придумал Астролог.

— Мы будем у моря и, нарядившись пиратами, отметим триста лет со дня рождения капитана Кидда.

На этот раз единодушие распалось, Элли нарушила свое обычное молчание:

— К чему тревожить память кровавого злодея? — воскликнула она. — Придумайте что-нибудь другое.

Девушки поддержали ее, но молодые люди, усмотрев в этом вызов, остались на стороне своего предводителя. Вечер закончился ссорой. Слабая половина компании покинула мансарду, а юноши договорились осуществить праздник в своем обществе. Накануне назначенного дня Астролог получил записку от Элли, где она умоляла его хотя бы перенести праздник, если он не может отказаться от него.

— Это уже не в моей власти, — ответил он, боясь поддаться каким-то недобрым предчувствиям, мелькнувшим в его душе.

Наступила суббота, и студенты, нагруженные припасами, отправились за город. Дом стоял на опушке леса у самого залива. Хозяева стремились придать ему сходство с замком, и у каждого угла здания возвышались башенки. Окна готической формы были украшены витражами. Стены просторной гостиной с великолепным камином были обиты темносиним штофом. Длинный дубовый стол был как будто предназначен для пиршества. Над входом висели старинные часы, и на бронзовом маятнике улыбалось лицо фавна. Приятели разбрелись по комнатам, разглядывая обстановку. Астролог взялся растапливать камин, в котором, к своему удивлению, обнаружил готовые дрова. Уже совсем стемнело, когда вся компания, переодевшись, собралась за столом. В камине пылали дрова, громко стучал маятник, и долгое время никто не решался нарушить молчание. Зловещие мысли и фантастические костюмы настолько изменили собравшихся, что приятели не узнавали друг друга. Наконец Астролог, чувствуя себя ответственным за эту затею, уселся в кресло и подал знак наполнить кубки вином, точнее кислым квасом из маленьких бочонков, которые усиливали колорит минувшей эпохи. Астролог сам выторговал их у лавочника. Вместе с жареным поросенком они составляли основную гордость стола.

Первый тост провозглашал вечную память капитану Кидду. «Пираты» гаркнули «виват» и поднялись со своих мест. Внезапно из полумрака в конце стола, куда не достигал свет камина, чей-то хриплый голос выкрикнул по-английски: «Благодарю!»— и разразился хохотом…

На мгновение сердца юношей замерли, но затем, оценив шутку, они дружно подхватили смех… Только Астролог, осушив свой бокал, замолчал и стал странно оглядываться. Напиток обжег ему горло. Он мог поклясться, что вино было настоящим. Неужели лавочник ошибся? Но где он раздобыл этот нектар, которому только столетия могли придать такой аромат и крепость?

Студенты тоже оценили напиток. Восхищенные взгляды устремились на Астролога.

— Твой сюрприз превзошел все наши ожидания! Это напиток Вечности.

Веселье разгорелось. Сыпались шутки, анекдоты, распевались старинные пиратские песни. Имя капитана Кидда не сходило с уст пирующих. На одном конце стола вспомнили, что пират в течение двадцати лет плавал на шхуне с именем «Маска смерти», но под конец жизни его встречали уже на другом корабле. Завязался спор, почему капитан оставил свой корабль, считавшийся самым быстрым в Европе.

— Здесь какая-то тайна, которую может раскрыть только Астролог, — воскликнул сосед юноши.

Все взоры обратились к нему. Он хотел отказаться, но язык его помимо воли стал рассказывать первую пришедшую на ум историю:

— Знаете ли вы, джентльмены, что у капитана Кидда была дочь. Ее звали Эрглэн, и она была так прекрасна и добра, что многие считали ее ангелом, сошедшим на землю, чтобы остановить руку кровавого пирата и заставить его раскаяться. Может быть, и ее отец разделял это мнение, но он настолько погряз в преступлениях, что не верил в прощение Неба.

Его любовь к дочери скорее казалась ненавистью. Он как будто пытался запятнать ее душу жестокостью и злобой, клокотавшими в нем самом. Во всех своих дерзких нападениях Кидд не расставался с дочерью и, расправляясь с побежденными, заставлял Эрглэн присутствовать при этом. Ни мольбы, ни слезы несчастной девушки не могли его тронуть. Его дьявольская изощренность доходила до того, что он предлагал ей собственноручно застрелить хотя бы одного человека, обещая сохранить жизнь целому экипажу. Нередко подобные сцены чуть не доводили до бунта на его собственном корабле, но Кидд оставался неумолим… Однажды, в день своего рождения, он спустился в каюту, где плакала его дочь, и потребовал, чтобы она приняла участие в пиршестве. Эрглэн отказалась. Ни драгоценности, которые он принес ей, ни угрозы не действовали.

— Поклянись, что ты в день своего рождения не будешь нападать ни на одно судно. Тогда я выйду на палубу, — наконец сказала она.

Кидд не мог сдержать смеха:

— Год станет для меня меньше всего на один день.

И тут же поклялся своим кораблем выполнить условие.

Через некоторое время Эрглэн удалось убежать с корабля. Капитан обшарил все море, а затем отметил свой гнев такими преступлениями, что редкое судно рисковало теперь отчалить от берега в одиночку. Целые эскадры пустились на поиски Кидда, его голову оценивали чуть не в стоимость короны.

Прошел год. «Маске смерти» везло все реже. Как-то пиратам пришлось уйти далеко от стоянки, припасы кончились, а судно, которого они ожидали, не появлялось. Назревал бунт. Капитан заперся в каюте, собираясь дорого продать свою жизнь. Вдруг с мачты послышался голос матроса:

— Корабль!

Мигом все распри были забыты, и пираты полетели на добычу. Экипаж отчаянно сопротивлялся, но не мог устоять. Кидд сам принял участие в абордаже. С ножом и пистолетом он перепрыгнул на вражеское судно и ворвался в пассажирскую каюту. Там было темно, но Кидд, услышал какой-то шорох в углу. Не задумываясь, он кинул нож на звук…

Сражение подходило к концу. Пираты внесли факел в каюту, и капитан увидел на полу распростертое тело своей дочери. День этот был днем рождения Кидда… Вспомнив свою клятву, он скрыл лицо Эрглэн под маской, затем приказал пиратам перейти на захваченное ими судно. Подняв все паруса на «Маске смерти», Кидд закрепил намертво руль и перенес тело дочери на пустой корабль. Вот тайна покинутой шхуны, джентльмены…

Астролог умолк. Странное оцепенение охватило его. Вокруг шумели приятели, но он не разбирал их голосов… Глаза его сомкнулись, а когда он снова раскрыл их, то увидел, что находится в незнакомой обстановке. Пол под ним покачивался, вместо готических окон в стене были иллюминаторы. В помещении находились еще двое людей. Один из них, в старинной одежде капитана, громко произнес имя Эрглэн. Прозрачный туман скрывал лицо второй фигуры. Она встала и подошла ближе. Странный взгляд ее скользнул по Астрологу, и бесконечная любовь и сострадание проникли к нему в душу. Мысли его заметались — он уловил что-то знакомое в чертах ее, — но тщетно. И вот перед ним, сцена за сценой, стали развертываться все события из его рассказа о капитане Кидде. Но все время Астрологу чудилось, что его незримое присутствие известно Эрглэн. Она протягивала к нему руки, умоляя о спасении, а он был не в состоянии пошевельнуться… Вот пушечный салют разнесся над морем, и пиратская шхуна медленно двинулась навстречу встающему солнцу, унося тело Эрглэн, дочери капитана Кидда… Астролог, сдерживая рыдания, смотрел ей вслед. Сердце его громко билось, и стук его смыл эту последнюю картину.

Вместо солнечного диска он увидел перед собой маятник старинных часов. Он бешено раскачивался, но стрелки на циферблате застыли в неподвижности… За окном по-прежнему была ночь, хотя юноше казалось, что прошло бесконечное количество времени. Комната была полна народу. Рядом со знакомыми масками приятелей Астролог заметил еще какие-то чужие лица, злобные взгляды, словно команда с пиратского корабля проникла в дом. Невыносимая тоска навалилась на юношу. Ему стало казаться, что ночь никогда не кончится, что властью неведомых чар он обречен навечно быть прикованным к креслу, что страшные призраки, явившиеся на пир, наполняют опустевшие бокалы кровью его друзей…

Но вдруг дверь отворилась. Тонкая фигура девушки, закуганной в черный плащ, легко скользнула в комнату. Лицо ее было скрыто маской. Она медленно прошла среди пирующих и исчезла за камином…

Мгновенно стихли все голоса. Стрелки на часах сдвинулись с места. За окнами рассеялась мгла, и бледный рассвет посеребрил стекла. Астролог почувствовал, как неведомая тяжесть спала с его души, и погрузился в спокойный сон, шепча имя Эрглэн, как молитву…

Проснулся он от ярких лучей солнца. Приятели его в живописных позах расположились на скамейках, на столе и полу. Он с трудом растолкал их. Никто не помнил подробностей ночи, но по тому, как все спешили покинуть дом, Астролог заключил, что страх выпал не только на его долю.

«Конечно, это было видение», — подумал он об Эрглэн…

К вечеру они вернулись в город. Каково же было их изумление, когда они узнали, что их отсутствие длилось три дня и родные собирались уже отправиться на поиски… Трое суток слились в одну ночь, однако склонные к мистике приятели постарались объяснить происшедшее самыми естественными причинами:

— Мы отравились слишком крепким вином.

Только Астролог хранил молчание.

Он странно изменился, почти не появлялся в университете, целыми днями пропадал в архивах и библиотеках, разыскивая малейшие сведения о капитане Кидл,е. И однажды он куда-то исчез…

Наступила весна, когда один из приятелей Астролога, случайно проходя мимо мансарды, увидел, что окна в ней распахнуты… Худой, бледный Астролог встретил его у порога. Из отрывочного рассказа выяснилось, что, перерывая старые книги и журналы, юноша случайно наткнулся на маленькую заметку, где сообщалось о старинном иностранном корабле, виденном рыбаками у одного из островов Финского залива. В других источниках также указывалось, что последние следы «Маски смерти» терялись у берегов Балтийского моря.

Мания найти шхуну Кидда привела Астролога почти к безумию. Зная, что залив покрыт льдом, он решил отправиться на поиски корабля… Можно было только догадываться, сколько трудностей пришлось перенести юноше. В конце пути он попал в пургу и заблудился среди ледяных полей. Сквозь сумерки и слепящий снег Астрологу пригрезилась женская фигура. Он шел за ней всю ночь и под утро, когда вставало солнце, увидел за нагромождением торосов мачты корабля. Это была «Маска смерти».

— И ты нашел на ней что-нибудь? — спросил приятель.

— Нет, шхуна была пуста.

…Элли! Бедная Элли не находила себе места. Вдень, когда был назначен маскарад, она тяжело заболела и почти два месяца пролежала без памяти. И вот, оказавшись снова среди людей, она не могла понять, что произошло с ее друзьями. Компания раскололась. Астролог замкнулся в мансарде и избегал любых встреч. Наконец одна из подруг рассказала ей все, что случилось на празднике и после него.

— Астролог помешался на выдуманной им дочери капитана Кидда, — заключила она. — Оставь его в покое.

— Я должна увидеть его, — ответила Элли.

Под утро Астролог вернулся к себе домой и, не раздеваясь, упал на кушетку. Казалось, он забылся глубоким сном, но легкий шорох заставил его мгновенно открыть глаза. Перед ним стояла девушка, закутанная в плащ, и лицо ее скрывала черная маска. Заметив его движение, она повернулась и подошла к дверям.

— Эрглэн! — крикнул Астролог и бросился к ней.

— Первый раз в жизни ты ошибся, — тихо сказала Элли, снимая маску.

— Нет, — прошептал юноша.

В печальных глазах, устремленных на него, он узнал взгляд той, которую искал так мучительно и упорно. Тихо коснулся он губами высокого чистого лба. Поцелуй проник в нее, внезапно рассеяв мрак, сковывающий память.

…Да, это она была последним сокровищем пиратского корабля. Да, это ее недолгая жизнь была принесена в жертву демоном моря. Да! Ее звали Эрглэн, дочь капитана Кидда.

 

Старик

Позор и отчаяние, боль и безнадежность заполонили душу короля Эльфреда. Лишь год он правил страной, а все беды, какие только можно себе представить, разом свалились на государство — неурожай и голод, поражение в битве с врагом, разорившим страну, заговор придворных, пустая казна и, наконец, разрыв с прекрасной королевой Унгиллой, которая родила первенца-урода. Всего этого было слишком много, чтобы вынести, и король решил уйти из жизни. Мрачно обдумывал он способ, который не уронил бы его достоинства, когда вдруг вспомнилось ему завещание отца.

«Сын мой, — сказал тогда умирающий владыка, — из всего достояния, что я скопил для твоего правления, самым ценным является старик-музыкант, которого я даже не могу назвать придворным. Его имя Сильмор. Еще в годы моего детства я знал его стариком. К тебе он тоже приходил, когда ты болел, и поднимал тебя на ноги. Быть может, он совсем одряхлел и обессилел, но одно его присутствие изменяет судьбу и спасает из самых безвыходных положений. Он не колдун, хотя его музыка иной раз рисует целые миры. Помни еще, что его нельзя позвать и приказать ему служить. Он приходит сам в трудные минуты и указывает верный путь».

Увы, траур по поводу смерти старого короля, торжества коронации, свадьба с Унгиллой, а затем вихрь неудач вытеснили из памяти наставления монарха. Имело ли теперь смысл цепляться за соломинку и искать старика?

В дверь кабинета осторожно постучали. Слуга доложил, что у ворот дворца какой-то человек настойчиво просит аудиенции с королем, заявляя, что тот ждет его.

— Что за человек? — сурово спросил Эльфред: к нему уже пытались подослать убийцу.

— Какой-то древний старик с лютней. Возможно сумасшедший. Он постоянно улыбается, словно приглашен на праздник.

— Впусти немедленно, — приказал король.

И впрямь, он видел этого старика в детстве. Он вспомнил, как запускал ручонки в длинную, седую бороду и с наслаждением вдыхал запах каких-то трав, цветов и старинных книг. Но самым ярким впечатлением была янтарная трубка. Старик не выпускал ее изо рта, но, видимо, не столько втягивал дым в себя, сколько наполнял им окружающее пространство. Сквозь золотисто-медовый янтарь просвечивали оранжевые дракончики и, извиваясь в танце, рождали замысловатые дымные фигуры. Они не рассеивались в воздухе, а повисали как мыльные пузыри, и казалось, что вся комната погружается в фантастическую вязь расплавленного янтаря.

Забыв обо всех своих бедах, король улыбнулся старику.

— Как вовремя ты появился, Сильмор! Скажи скорее, что мне делать? Ты сам знаешь, страна разорена, враги вскоре вернутся, чтобы добить нас. Королева покинула дворец, обвиняя меня в том, наш сын урод, придворные считают меня невезучим, народ ропщет…

Старик тронул струны лютни.

— Жизнь— море, события— волны, судьба — ветер, а человек лишь странник. Время печали и радости одно и то же, так же, как и твое сердце, которое является полем для чувств. Каждый день жизни зарождается заново. Переверни страницу бытия и устрой бал, хотя бы назавтра тебя ждал конец. И смерть, и рождение достойны праздника. Главное, чтобы во всем была красота!

И не прошло и пары дней, как во дворце загремела веселая музыка, живые цветы украсили стены. Любой житель страны мог принять участие в празднике. Эльфред танцевал с первой фрейлиной двора, несравненной Эвелиной.

— Кто дал вам такую славную мысль— устроить бал, Ваше Величество? — спросила она. — Воистину, страна так устала от печали, и теперь нет ни одного среди гостей, кто бы от души не веселился.

— Сильмор, — ответил король. — Это его совет, так же как и его музыка, под которую мы танцуем.

О, музыка была исключительной! Сами музыканты были захвачены простотой и глубиной мелодии. Вдохновение владело и оркестром, и танцующими. Радость жизни, вечность красоты, всепобеждающая сила любви переполняли людей. Остатков королевской казны хватило на роскошный обед и гости не жалели желудков, предвидя затем долгий и суровый пост. Вина подогревали беспечность, и бал удавался на славу.

— Не кажется ли вам, — продолжал беседу Эльфред, — что старик обладает волшебной силой? Говорят, что его предсказания сбываются.

— Может быть, хотя порой они фантастически немыслимы! — отвечала фрейлина.

В самом деле, у нее были основания для такого заключения. Сильмор играл в ее судьбе не последнюю роль.

Так же, как и король, она встретила его в детстве. Тогда он представился просто странствующим музыкантом. Она услышала его игру на лютне и пение и, забыв обо всем на свете, вышла из дома и пошла за ним. Старик погладил ее по головке и, заглянув в глаза, посоветовал возвратиться: «Тебя ждет корона, дитя мое. И променять ее на лютню ты вряд ли сумеешь».

О, конечно, она тогда горько плакала, не желая расставаться с ним. Позже, когда она выросла и стала блистательной красавицей, то разыскала Сильмора и брала у него уроки музыки. Его же рекомендация помогла ей стать фрейлиной в свите королевы Унгиллы. А теперь— теперь, похоже, предсказание старого музыканта было очень близко к свершению. В самом деле, Эльфред танцевал только с ней и в конце бала надел ей на палец обручальное кольцо, которое ему вернула королева.

Жизнь в стране после праздника словно начиналась заново. Музыкальные фантазии Сильмора явились в мир и приняли участие в происходящих событиях.

Впрочем, не одни фантазии. Старик отвел Эльфреда к лесному тайнику, где хранилась изрядная часть сокровищ, спрятанных на всякий случай прежними королями.

— Сильмор! — в изумлении воскликнул монарх. — Но ведь никто кроме тебя не знал об этих богатствах, даже мой дед и отец. Ты мог бы жить безбедно, а не побираться под окнами, развлекая людей в обмен на жалкие гроши?

Старик с прежней улыбкой взглянул на владыку.

— Почем знать, Ваше Величество, почем знать… Может быть, я владею куда большими сокровищами, чем спрятанные здесь.

Чудеса продолжались. Укрепив столицу и накормив жителей, король собирал войска, чтобы противостоять новому вторжению врага.

— Не стоит тратить силы, чтобы научить армию сражаться, — сказал старик. — Если хотите, я попробую иной способ.

Удивленный Эльфред согласился. Разделив войска пополам, Сильмор учил их ни единым движением не реагировать на атакующих. Результат превзошел все ожидания. Когда неприятельская армия двинулась к столице, их встретили королевские войска у границы. Растянувшись в линию, воины Сильмора неподвижно застыли, не обнажая оружия, и на лице каждого светилась самая радушная улыбка. Недоумение охватило противника. Одни не могли смять приветливо улыбающихся людей, другие заподозрили ловушку, третьи сами не смогли сдержать улыбку. Атака захлебнулась. Конница остановилась и повернула назад. Улыбка старика решила исход сражения.

Имя Сильмора было у всех на устах. Однако не у всех оно вызывало восторженные и благодарные чувства. Герцог Лисмэнд, вдохновитель заговора против короля, опасался разоблачения. Уже несколько раз в его жизни появлялся этот роковой старик и предсказывал ему неудачу на вершине самых многообещающих дел. Правда, все они были весьма сомнительного свойства— то спекуляции с продажей хлеба, то настоящий грабеж на дороге, то купленный титул и должность при дворе, открывающая доступ к королевской казне.

Наконец герцог решил расквитаться с противником. В сопровождении вооруженных слуг он однажды ночью ворвался в дом, где жил Сильмор.

Старик не спал и сидел один за круглым мраморным столом.

— Готовься к смерти, Сильмор, — промолвил злодей. — Семь раз ты становился у меня на дороге, и судьба сбрасывала меня вниз. Но я упрям и всегда добиваюсь своего. А тех, кто мне мешает — уничтожаю.

— Что ж, — промолвил старик, не изменяя своей улыбке. — Твоя воля, но я хотел бы предложить тебе взглянуть на финал твоей жизни. Позволь, я сыграю его на лютне. Это будет недолго!

— Ты считаешь меня за дурака, мерзкий колдун? — воскликнул герцог, выхватывая меч. — Я не дам тебе и минуты для твоих чар.

— Тогда рази! — ответил Сильмор, — Только по справедливости — того, кто встречался с тобой семь раз и причинял тебе зло. Это были другие люди, ведь я меняюсь постоянно. Однако каждый из них готов дать ответ тебе!

Он закурил свою янтарную трубку, и густой оранжевый дым наполнил комнату. В одно мгновение шесть стариков вышли из зеркала и сели вокруг стола. Различить их было невозможно.

В ярости Лисмэнд наносил удары мечом. Кровь слепила ему глаза, клинок сломался, а пораженные им старики бесследно исчезали. Наконец, в изнеможении, герцог опустился на пол, а за столом сидел еще седьмой старик, совершенно невредимый. Он улыбался.

— Все-таки ты услышишь финал, мой мальчик. Ты правильно рассчитал время. Срок пришел.

Он заиграл на лютне. Странная мелодия резала слух герцога. Он корчился и уменьшался в размерах. Еще несколько минут— и герцог превратился в ребенка. Со слезами на глазах он пополз к старику и положил голову ему на колени. «Спи, Лисмэнд, твоя жизнь была дурным сном, и тебе надлежит прожить ее заново. Запомни эту мелодию. Она поможет тебе». Перепуганные слуги герцога унесли его из дома.

Старик опустил голову, бессонница была его вечной спутницей. Но скрипнула дверь — и еще одна незваная гостья вошла в комнату Сильмора. Это была королева Унгилла.

— Я пришла к тебе, старик, чтобы узнать, за что ты наказал меня. По твоему совету я согласилась выйти замуж за короля Эльфреда, и вот результат — я родила урода. Теперь меня переполняют гнев и стыд, и я не понимаю, для чего все это произошло?

— Вы ошибаетесь, Ваше Величество, когда принимаете меня за вершителя судеб. Я могу лишь угадывать ветер в событиях жизни. А то, что произошло, нужно королю, вам и вашему маленькому принцу!

— Ты, верно, смеешься надо мной. Я оставила короля и сына и хочу начать другую жизнь.

— Вы еще не прожили старой. А король и принц вернутся к вам, — ответил старик. — Будьте терпеливы к времени.

И в самом деле, жизнь в королевстве потекла по иному, неожиданному руслу. Король разделил страну на две части — для себя и для своего сына. Сильмор был определен в наставники маленькому уродцу. И вот в его владения потянулись десятки и сотни несчастных детей, обиженных судьбой. Не нашедшие любви у родителей, брошенные семьей, отвергнутые людьми калеки находили приют в стране, где правил принц-урод. Здесь никто не смеялся над ними и не корил их несовершенством. И здесь в них принимал участие старый Сильмор. Всех жителей музыкант приобщал к своему искусству. Гармония звуков правила жизнью людей, и они создавали оркестры и музыкальные капеллы, с которыми не мог сравниться никто в мире. Игра на музыкальных инструментах, пение, творчество стали первым интересом людей. Они скоро достигали совершенства, и, чтобы послушать их, приезжали гости со всего мира, и королевство богатело. Но главное — любовь и согласие, гармония и красота поселились и развивались в новой стране, и под их влиянием стали изменяться сами дети. Куда девались их недостатки? Они вырастали в прекрасных юношей и девушек, исполненных добра и любви. Сама природа воздавала им за ту духовность и красоту, которым они служили. Страна Уродов перестала соответствовать своему прозвищу.

Но что-то не давало юным жителям чувствовать себя полностью счастливыми. В глубине души они мечтали о встрече с родителями, ведь их сердца не помнили зла и давно простили забвение, на которое они были обречены семьями.

Это должно было случиться и это, в конце концов, случилось!

Король Эльфред инкогнито посетил страну сына, которой тайно стыдился. То, каким он увидел своего ребенка и его окружение, потрясло его. Оставив трон Эвелине, он разыскал Унгиллу. Вместе они вошли во дворец Принца и со слезами склонили колени перед сыном.

Это словно послужило сигналом семьям других детей. Отцы, матери, дедушки, бабушки ринулись отыскивать своих близких, брошенных некогда на произвол судьбы из-за их уродства. Королевством Встреч прозвали страну Принца, и жили в нем настоящие радость и счастье.

Остается добавить несколько слов о старом Сильморе. Бывшая фрейлина, ставшая королевой, Эвелина, получив свободу и власть, предложила ему разделить с ней трон, но он отказался от него ради вечной дороги и свободы.

— Я буду приходить любоваться и дарить вам новые произведения. Моя страна — это музыка. В ней заключено все волшебство мира и любви.

 

Амазонка

Земли — как полотно художника, и каждая эпоха наносит на него свои краски. Но есть уголки, настолько соразмерные по своим внутренним пропорциям, что нарушить или изменить их возможно, лишь уничтожив полностью все составляющие их элементы.

Время скользит над нами, забывая клочки своей подчас роскошной одежды, но суровый и мощный дух природы зеленой волной растений смывает любую морщинку с гордого чела своего, и люди называют красоту этих мест первозданной.

Высокая гора, густо поросшая лесом, спускалась к морю двумя отрогами, образующими полукруглую бухту. На одном из мысов на узкой полосе земли, выстроившись в ряд, стояли высокие кипарисы. В бурю, когда волна за волной спешила к берегу, перекатываясь через мол, деревья казались зубцами гигантского гребня, расчесывающего волосы моря.

Бухта за мысом не пользовалась доброй славой. Гора, словно собиралась зачерпнуть пригоршню воды, соединяла в море свои шершавые пальцы, и, чтобы пробраться в уютную заводь, надлежало миновать острые камни, расположенные так тесно, что не всякая рыба могла пройти сквозь них. Грязнозеленая мугь, окрашивающая полосу прибоя, не достигала бухты и вода в ней всегда оставалась изумрудно-прозрачной. В ясную погоду гора, увенчанная голыми утесами, подобными органным трубам, целиком отражалась в ее поверхности, и тогда чудилось, что здесь находится сердце всего массива.

И впрямь, малейший звук, возникавший в бухте, подхватывался чутким эхом и летел по ущельям к самой вершине. То легкий плеск, то трель сверчка, то хриплый крик чаек, — всегда что-то происходило, и гора откликалась глухим гуденьем иногда сливавшихся в хоры невнятных, тихих голосов.

Единой жизнью был проникнут этот берег, но рождал в душе привкус какой-то величавой и сосредоточенной грусти.

Когда-то греки, приплывшие сюда из-за моря, воздвигли в окрестностях храм, но своды его давно рухнули, а белизна мраморных колонн почти совсем затерялась среди базальтовых скал и буйной зелени.

Вершина горы сохраняла останки древней башни. Служила ли она маяком или военным целям — трудно сказать. Большое причудливо изогнутое дерево росло рядом. Гладкий ствол его, почти бордовый, казался лишенным коры и напоминал обнаженное человеческое тело. Страстный порыв, обездвиживший его лишь на мгновенье, готов был швырнуть дерево в бездну, но ураганные ветры не могли обломать даже ветвей его. Местные жители называли его «горящим деревом», и действительно, лишь только солнечные лучи прикасались к нему, создавалось впечатление, что оно пылает. Верно, поэтому и птицы не решались даже садиться на него.

И однажды час его пробил.

Отчаянный детский голосок, смешанный с рыданиями, пронесся по встревоженному ущелью:

— Не убивай дерево, не убивай, не убивай дерево!

Здоровый, смуглый парень оттолкнул черноглазого мальчика и взмахнул топором.

— Ты глупец, Актеон! Деревья рубят, а не убивают. Это же «горящее» давно всем мозолит глаза. И не затем я вскарабкался, чтобы уйти просто так обратно. Я решил украсить им свою лодку.

Мальчик продолжал цепляться, плакать, а надрывавшееся от слез сердце не находило слова, чтобы удержать руку взрослого.

И дерево было срублено.

Красные ветви мелькнули над обрывом, но напрасно люди ждали треска падения, и напрасно глаза их искали красный ствол внизу среди камней и кустарника. Бесшумно и без следа исчезло «горящее дерево».

Вечером в семье старого грека-колониста, разводившего виноград поблизости от горы, стояла мрачная тишина.

— Где Актеон? — спросил наконец глава дома.

Старший сын насупился.

— Я думаю, что он разозлился на меня за то, что я срубил «горящее дерево» и теперь где-нибудь прячется и ждет, чтоб я искал его и просил прощения.

— Зачем ты это сделал?

— Зачем, зачем! — вспылил парень. — Да потому, что его все боялись. Оно наводило чары на всю округу. А ваш Актеон совсем помешался на нем. Вы думаете он проводит время как все мальчишки, играет, дерется, купается? Как бы не так. Он каждый день лазит на гору и сидит около дерева. Однажды я подкрался к нему и услышал, что он рассказывал дереву какую-то дурацкую историю. Говорю вам, он сходит с ума. Но теперь-то ему будет нечего делать на горе.

— Может, он мудрее тебя, — отвечал отец. — Когда-то твою Родину прославили такие чудаки, как он.

Наступила ночь, за ней утро. Поиски Актеона ничего не дали. Мальчик так и не вернулся домой.

В большом северном городе, раскинувшемся в устье широкой реки, с некоторых пор стали твориться странные дела. Началось все с того, что на одну свадьбу без всякого приглашения явилась никому не известная красавица и пригласила жениха на танец. Уже уставшие гости разошлись по углам, музыканты обливались потом, невеста в слезах еле сидела у стола, а пара все танцевала. Беспечная незнакомка улыбалась, не спуская глаз со своего кавалера, он же задыхался и бледнел. Наконец, они вдруг выскользнули из дома. Никто не успел прийти в себя от изумления и задержать их. Трудно представить, какой разразился скандал. Жениха нашли только под утро на набережной. Бедняга, видно, помешался и продолжал танцевать сам с собой. Привести его в чувство так и не удалось. Дама, конечно, исчезла.

Потом оказалось, что в эту же ночь странная гостья посетила еще несколько свадеб и таким же образом расстроила их. Женихи, правда, не сошли с ума, как первый, но весь позор и негодование легли на их головы. И все они клялись, что в первый раз в жизни видели эту женщину.

Потом несчастье стало периодически постигать и других, причем оно выбирало преимущественно союзы, действительно освященные любовью и обещающие согласие.

Со временем, когда слухи о коварстве незнакомки достаточно распространились, она стала являться и в мужском обличии и уводить невесту.

Вокруг ее зловещей фигуры стали складываться самые фантастические легенды. Многие жаждали отомстить за свою честь, но незнакомку невозможно было поймать, и она, намечая все новые жертвы, никогда не терпела поражения. «Ведьма», — шептали юноши и, забыв все на свете, бросались в ее объятия. «Колдун», — думали девушки и без колебаний повиновались обворожительному незнакомцу.

Иногда безжалостный бич любви надолго исчезал и все происходившее казалось нелепостью, выдумкой. Люди пожимали плечами, заявляя, что это миф, рожденный, чтобы проверить крепость сердечных клятв. Как будто в подтверждение их слов было схвачено несколько молодых людей и девушек, пытавшихся на свадьбе пофлиртовать с новобрачными. Но вот из других городов доносились вести о подвигах незваной гостьи, а затем она сама возвращалась, вселяя ужас, разбивая счастье.

Проходили годы, но красота и власть ее оставались прежними, пока случай не выдвинул еще одну фигуру, которая могла послужить защитой от нее.

Как-то старый ученый по имени Актеон был приглашен на свадьбу, но запоздал и явился как раз в тог момент, когда красавица уводила жениха. Увидев его, она тихо вскрикнула и, выпустив свою жертву, исчезла.

Слух об избавителе немедленно разнесся по городу. Ученого наперебой стали приглашать на все свадьбы, предлагали деньги, почести, все, чего он пожелает, лишь бы он благословил союз молодых. И действительно, там, где появлялся Актеон, ничто не нарушало торжества, мир и радость сопутствовали новобрачным. Жизнь незаметного ученого, прошедшая в трудах и ограничениях, резко изменилась.

Каким образом это получалось и почему красавица отступала перед ним, Актеон не мог сказать. Он никогда не встречал ее прежде, и наука его — а он изучал историю — была далека от того, что называлось магией.

Увы, триумф победителя оказался недолгим. Однажды, поздно ночью, возвращаясь с очередного праздника он встретил свою противницу. Она не спешила скрываться, и ученый понял, что она ждет его.

Опустив голову и не зная, как поступить, Актеон прошел мимо. Красавица, не сказав ни слова, двинулась за ним и сопровождала его до самого дома. На следующую ночь все повторилось. Так прошел месяц, и сердце старика не выдержало. Всю жизнь он отказывался от любви, предпочитая грезы о ней действительности, и вот теперь его звала сама красота, о которой он не смел и подумать. Теперь же тайная власть над незнакомкой давала Актеону странную надежду, что счастье не отвернется от него.

И вот старик объявил, что собирается венчаться. В ненастный осенний вечер столпились немногочисленные гости у храма, ожидая новобрачных и гадая, кто же может быть невестой Актеона. Когда же она явилась, люди в смущении отступили. Вместо белого наряда на ней было ярко-красное бархатное платье. Испуганный священник, торопясь, путая слова и не в силах отвести глаз от лица невесты, наконец, соединил их руки. Никто не решился подойти к ним и поздравить, когда ужасная догадка об избраннице Актеона сменилась уверенностью: это была роковая красавица.

Ночь еще не кончилась, как старый ученый бегал по улицам и стучал в дома, разыскивая покинувшую его возлюбленную. Над ним смеялись и гнали прочь. Полный тоски и позора, он поклялся умереть, но прежде отправился проститься со своей Родиной.

Что-то новое появилось в бухте за кипарисовым мысом, но Актеон не мог понять, что именно, пока не натолкнулся на заросшую тропу, вьющуюся среди кипарисов и пропадающую в густом кустарнике. Раньше, насколько он мог помнить, ее не было. Раздвигая ветви, царапаясь о колючки, ученый двинулся по троне и наконец остановился перед двумя сомкнувшимися скалами.

Узкая щель между ними могла стать препятствием даже мальчику, и он уже собирался повернуть назад, когда заметил за камнями останки старинной колонны, увитой плющом и синими огоньками мальвы. Заинтересованный, Актеон с большим трудом перелез через скалы сверху.

То, что представилось его глазам, повергло его в изумление. Он оказался в каком-то фантастическом саду, напоенном благоуханием. Несмотря на позднее время года, со всех сторон его окружали кусты сирени, жасмина в полном цвету. Тут же багряные розы мешались с хризантемами и георгинами, тюльпаны сменяли гиацинты, лилии, гладиолусы. Краски их слагались в причудливые узоры, словно кто-то задумал сплести ковер из живых цветов и взял за образец изысканный восточный орнамент. Дорожка, усыпанная морскими камешками и золотистым песком, вилась среди растений, то разветвляясь, то вновь соединяясь, и ученый обошел весь сад прежде, чем оказался в центре. Посреди клумбы фиолетовых ирисов стояла мраморная фигура Амазонки с натянутым луком в руках и колчаном за спиной. Знаток греческой скульптуры, ученый принял ее за богиню Артемиду Охотницу, но вглядевшись в черты ее лица, буквально онемел. Перед ним опять возник образ роковой красавицы.

Солнце спускалось к горизонту, а старик не мог сдвинуться с места. Меж тем позади него послышались тихие шаги. Странно одетый худощавый юноша остановился перед Актеоном. Маленькие зеленые глаза таили в себе столько холода и неприязни, что ученому стало не по себе.

— Кто вы? — спросил Актеон.

Вместо ответа длинные руки взметнулись перед лицом пришельца, а изо рта вырвалось шипенье. Он указал на солнце, затем на дорожку, ведущую к морю, и ученый понял, что его просят удалиться. Немой садовник исчез так же быстро, как появился.

Наутро ученый вновь был в саду. Никаких признаков жилья или чьего-либо присутствия он не обнаружил, хотя тщательно обошел всю территорию. Правда, ему показалось, что цветы поменялись местами и ковер изменил свой узор. Лишь вокруг Амазонки по-прежнему траурной лентой стояли фиолетовые ирисы. С наступлением вечера вновь явился юноша и опять потребовал его ухода.

Завороженный волшебным садом, не в силах оторваться от фигуры своей возлюбленной, вновь и вновь Актеон возвращался, а с заходом солнца покидал чудесный сад.

Однажды, накануне полнолуния, дикая фантазия мелькнула в голове ученого: «Я никогда не был в саду ночью, что происходит там под покровом тьмы? Каким образом цветы меняют узоры, словно в калейдоскопе? Пусть это грозит мне смертью, но я узнаю. Если мне суждено умереть, то пусть это случится у ног моей страшной возлюбленной».

Полная луна встала из-за горы и потоки холодного света излились на склоны, мыс и бухту. Ее спокойные лучи боролись с бешеным северным ветром. Море обрушивало исполненные гнева валы на землю, и протяжное эхо в ущельях слилось в сплошной стон. Над садом вспыхивали мириады сверкающих брызг, и, сорванные ураганом, мелькали лепестки цветов.

Актеон, потрясенный разрушением, торопливо шагал по дорожке, когда у его ног вонзилась золотая стрела.

— Остановись! — раздался тихий голос рядом с ним.

Он огляделся — никого не было. Преодолев себя, старик продолжал путь. Вторая стрела, слегка оцарапав плечо, ударилась в землю, но он не остановился.

И вот перед ним предстала Амазонка. Никогда еще он не видал ее столь прекрасной. Влажный камень стал почти прозрачным в лунных лучах, и застывшую суровость на лице воительницы сменила легкая и нежная улыбка.

Она оживала на глазах. Мраморные покрывала вдруг затрепетали под порывами ветра, обнажая грациозную светящуюся фигуру, белоснежные плечи, вздрагивающую грудь. Не помня себя, Актеон шагнул к ней. «Один поцелуй за всю жизнь!» — шептали его губы. В эту минуту ему казалось, что его любовь может сотворить любое чудо. И вдруг ирисы зашевелились. Он увидел, что клумба кишит змеями. Одна из них обвилась вокруг ног красавицы и зашипела. «Садовник!» — вспомнил Актеон. Он чувствовал на себе тяжелый повелевающий взгляд. Кто это? Амазонка или грозная богиня, готовая наказать дерзкого Актеона, увидевшего ее наготу? Он протянул к ней руки. Мраморный лук выпустил стрелу и сломался. Сильный удар опрокинул Актеона на землю, забрызгав его кровью белизну камня.

Но утро следующего дня наступило для Актеона. Он открыл глаза и увидел, что находится на горе под «Горящим деревом». Это было невероятно, но он не ошибался. Тот же изрубленный ствол, устремленная поза, изогнутые ветви. Но самое поразительное, что Актеон опять был ребенком. Да, да, ребенком, но с душой прожившего свой век мужчины. Еще но отдавая полностью себе отчета в чудесном превращении, он склонился к корням дерева. Пальцы его вдруг нащупали угол каменной плиты. Мальчик вырыл ее и очистил от земли. На ней оказался мелкий шрифт, выбитый в древние года. Для Актеона он не представлял тайны, и строчку за строчкой он прочел все, что было написано.

«Много лет вели греки войну с амазонками и, наконец, вторглись в их владения. Армия их была разбита, а раненая царица попала в плен. Умирая, она поклялась богиней Артемидой, что пока будет жива хоть одна амазонка, греки не узнают покоя. И ее слова сбылись. Последняя амазонка вела битву, равной которой еще не знали. Она врывалась ночью в города и поджигала их. Она вызывала на поединок лучших юношей Греции. Под покровом тьмы герои шли сражаться один на один с воительницей, стыдясь обращаться за подмогой, и никто не возвращался живым, Наконец, она попала в ловушку, как зверь, погубив многих охотников и была пленена. Опасаясь гнева богини Артемиды, жрецы присудили не убивать ее, а заключить ее душу в дерево. С благословления богов Олимпа и усилиями волшебников приговор был совершен на сем месте».

Актеон перевел дух. Тяжелые шаги послышались позади него. Его брат с топором направлялся прямо к дереву.

— Не убивай, — раздался отчаянный крик ребенка. — Не убивай дерево! Не убивай!

Послушайся этого голоса и ты, мой друг, если в твоих руках топор, а душа еще спит.