Я не знаю, чем иным, кроме безумия, объяснить тот кошмар, что ворвался и овладел моей жизнью и сознанием. Как случилось, что я лишился цельности, перестал ощущать время и пространство, усомнился в своем прошлом, заблудился в настоящем и в конце концов потерял себя? Возможно ли это? Если личность ощущает потерю, то нет нужды доказывать, что она присутствует в данный момент. Но тогда кто кричит от отчаяния, если сознание пусто, тело — как собака, потерявшая хозяина; окружающий мир бессвязным хаосом врывается в осиротевшее вместилище того, что было некогда мною, и чувства кипят в угаре бессмыслия, а разум лишь фиксирует события, не пытаясь хоть как-то расставить или объяснить их… Стоп! Я лгу! Безбожный обман! Разве моя исповедь не есть попытка найти почву в гиблом болоте помешательства? А слезы и стенания? О чем они и кому предназначены, если не тому жалкому, исчезнувшему призраку, что был моим «я»?

Впрочем, необходимо в любой истории изложить возможную последовательность событий, а тогда вероятнее обнаружить в них и логику. Итак, я считаю, самое ужасное — это ощущение бесцельности существования, которое преследовало меня с детских лет. Мне было совершенно безразлично, вырасту я или нет, кем бы я хотел стать, чем заняться. Боюсь, что моя привязанность к родителям была чисто формальной и не вызывала стремления к подражанию или идентификации. Замкнутый, отчужденный, я не нуждался в похвалах или порицании, обладая единственным достоянием, которым судьба наградила меня с избытком, это — воображение. Назвать его мечтательностью я бы затруднился. Мои фантазии не складывались в какой-либо смысловой сюжет и не приводили к каким-то заключениям. Например, я просто мог мысленно соединяться с волнами или растениями, камнями или огнем и переживать их жизнь, как если бы они были наделены моими чувствами и разумом. Я мог долгие часы предаваться осознанию огромных пространств Вселенной, измеряя их скоростью мысли или моего взгляда. Эти развлечения или занятия были забавными, если б не поглощали из меня драгоценную энергию жизни. А я буквально достигал границы смерти во время своих межзвездных и иных скитаний. И тут не служило наградой или оправданием то, что я видел закат на Венере или электрическую бурю на Меркурии. В эти моменты лишь усилия эскулапов удерживали меня на этом свете. Позднее, когда у меня не стало хватать сил на свои грезы, мое сознание переместилось в сновидения. Я стал жить во сне и спать наяву. И так же покорно моя психика переживала обрывки чужих жизней, клочья чьих-то чувств и впечатлений, куски событий, не имевших ко мне никакого отношения, но привлекающих мою волю вмешаться в них.

Затем, помимо того, ко мне присоединилось непонятное, навязчивое ощущение, что я что-то забыл в своей жизни и должен непременно вспомнить, тогда в мой внутренний мир вернется гармония. В плывущем потоке моего сознания, которое привыкло к отвлеченным, почти абстрактным, образам, мне требовалось нечто конкретное, за что бы надо было зацепиться и сделать точкой отсчета для других событий. И вот, не знаю откуда, в мои сновидения нежданно вошел странный, повторяющийся сюжет. Я плыву на каком-то старинном паруснике, набитом сокровищами. У меня одна цель — я должен выбросить все золото за борт. Однако моя попытка разгадана, и команда морских бродяг набрасывается на меня, чтобы уничтожить. Странным образом, но шкипер становится на мою сторону, и мы успешно сражаемся с экипажем. Наконец враги частью полегли, частью загнаны в трюм, и тут мой союзник обращает свою шпагу против меня. Я защищаюсь, не понимая смысла в поведении шкипера. Буря, налетевшая внезапно, делает наше сражение еще бессмысленней. Неуправляемый корабль трещит под натиском волн и грозит развалиться каждое мгновенье, а мы продолжаем обмениваться ударами…

Что за чепуха? Но из ночи в ночь, вытесняя другие, этот сон воцарился в моем сознании с теми или иными отклонениями. То в преддверии битвы мы со шкипером распиваем ром, то курим трубки, то я разглядываю команду, которую можно собрать лишь в доме умалишенных, столь далеки их мрачные, отталкивающие лица от нормальных человеческих выражений. За долгие годы ночных видений я изучил все судно и населяющих его до самых мелких деталей. Одно меня смущало, я не мог разглядеть самого шкипера. Его образ словно ускользал от меня. Тем не менее я скорее испытывал симпатию к нему, чем враждебность, и мне кажется, с его стороны возникали такие же чувства. Итак, я проник в его жизнь, а он в мою, и не было завершения в наших встречах, но вечное соперничество, коему не было причин.

Проходили месяцы, годы, я все больше запутывался в своих чувствах, мыслях, делах, пока не пришел к самому жалкому состоянию, с которого начал описывать свою историю. Тогда, бросив все, я поддался настроению и пустился в путешествие. Наивность безумия толкала меня в спину мыслью, что в пути мне легче отыскать самого себя. Однако и степени тоски, отчаяния и тревоги было достаточно, чтобы я ринулся в дорогу, как в пропасть, которая должна поставить любой знак в моей судьбе, кроме вопросительного.

Случайно или волей Всевышнего я был занесен в Голландию. Старинное местечко близ Гааги на самом берегу Северного моря. Ранняя, затяжная весна позеленила землю травой, но большинство деревьев оставались нераспустившимися. На полях алели, желтели, белели плантации тюльпанов, и бешено вращались мельницы. Жестокие ветры терзали побережье и время от времени проливались короткие дожди. Море стонало и кипело под свирепыми бичами ураганов, и ни одно судно не осмеливалось появиться на горизонте. Люди прятались в многочисленных тавернах, предпочитая их неуютным прогулкам под хмурым несущимся небом. Я остановился в крошечной, дешевой гостинице в какой-то сотне-другой метров от берега моря. Тяжелые удары прибоя напоминали сердцебиение, а свист ветра в осоке заставлял оживать пиратские легенды.

Не знаю почему, но пустой берег и бушующие волны действовали на меня успокоительно, до глубокой ночи я мерил шагами песчаную дорожку вдоль моря. Пена прибоя клочьями летела на берег и, как снежные островки, застревала среди жесткой травы. Однажды во мраке горизонта я вдруг увидел огни корабля. Они неслись с поразительной скоростью. Но еще более интересным оказалось бледное свечение в облаках, которое царило над судном и словно сопровождало его. Немного погодя на высокой дюне замигал огонь, подавая сигнал, и на корабле появилось ответное мелькание светового луча. Теперь уже можно было разглядеть, что над корпусом судна возвышались мачты, и раздутые паруса буквально заставляли их изгибаться. Корабль летел к берегу, будто хотел с разгона вознестись на песчаные дюны. Но внезапно раздался дьявольский смех десятка мужских голосов, и судно, резко описав дугу, повернуло к горизонту. Вслед ему с берега устремился отчаянный женский голос, молящий о помощи или пощаде.

Но поздно. Парусник исчез среди кошмара темных волн. Я повернулся и поспешил к холму, с которого подавали сигнал. Сердце мое бешено билось, рот пересох, ноги подкашивались. Там на дюне, как я знал из прошлых прогулок, стоял памятник жене моряка. Каменная фигура, заслоняя ладонью глаза, всматривалась в горизонт, другая рука была протянута к морю с жестом мольбы. Никто не мог сказать, когда и кто поставил это произведение на берегу, но скульптура вечно ждущей Голландки глубоко впечатляла. Сотня шагов по песчаному склону — и я у цели.

На месте фигуры пустота, словно там ничего и не существовало. Возможно, я ошибся дюной, мелькнуло в голове, Но нет. Вокруг ни малейшего намека на узнаваемую картину. Горсть песка вместе с порывом ветра залепила глаза, а когда я протер их, то чуть не вскрикнул. Рядом со мной стояла женщина в старинном белом чепце, закутанная в шаль. Лицо ее было строго и печально. Не задавая вопросов, она взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли мимо приземистых домиков, и в них горели свечи или масляные светильники. Где-то из-за решетчатых окон раздавалась трогательная музыка. В один из домов мы вошли. Я словно попал в картину Ян Стина, Вермера или иных художников из «маленьких голландцев». Простой, но изысканный интерьер таверны, подгулявшие посетители в богатых платьях со шпагами на боку, нарядные женщины с музыкальными инструментами в руках и даже живописец, притаившийся в уголке, торопливо делающий набросок На переднем плане стол с яствами и драгоценной серебряной посудой. Мы проследовали в другую крошечную и темную комнату. Там была одинокая старуха с беззубой улыбкой. «Достань карты судьбы!» — обратилась к ней моя спутница, и я не успел удивиться, что понимаю ее язык. «Таро?» — уточнила гадалка. Моя незнакомка кивнула и бросила золотой гульден в сморщенную старческую руку. Какие-то пожелтевшие картонные листки с изображениями мешались в ладонях старухи. Я вытянул карту. На ней бородатый старик с посохом в руке. Моя спутница словно узнала что-то и, не сдержав чувств, заключила меня в порывистые объятия. «Отшельник!» — молвила она с радостью. «Да, отшельник, — как эхо повторила старуха. — Я знала, Катарина, что мы рано или поздно встретим его». Над морем вставала утренняя заря, и свет из окна упал на Катарину. «Нам пора расставаться», — сказала она. Я молчал, любуясь ею. Ее наряд теперь являл все свои достоинства. Черное атласное платье, золотистая парча отделки, ослепительная белизна старинного чепца… гранатовое ожерелье, браслет и над всем этим сияние лица, исполненного красотой надежды. Пробил колокол на часовой башне. В одно мгновенье Катарина замерла и превратилась в портрет, так же как и старуха, и все пришедшие в эту ночь в таверну. Я с изумлением обнаружил, что сижу один, уставясь на несколько картин, украшающих интерьер моей гостиницы. Прежде всего я вгляделся в портрет моей ночной незнакомки. Сомнений в подлинности не было. «Катарина Лейнинк» — было начертано на медной дощечке, прикрепленной к раме. Художник Герард Терборх. Почему я, живя здесь, не обратил внимания на этот портрет раньше? Ах да, я же приходил сюда лишь вечером, когда стены тонули в полумраке слабого светильника. Теперь же я мог насладиться шедевром шестнадцатого века. Высокий лоб обрамляли гладко зачесанные волосы. Легкая, затаенная тревога глаз так сочетается с детской верой в чудо. Несмелая улыбка причудливого изгиба губ дарит теплом и участием, но, кажется, обращена не ко всем, а к кому-то одному. Позади, на втором плане, виднелась темная шпалера с кораблем. Его мачты усыпали гроздья голубых огоньков святого Эльма.

Каюсь, но моего внимания на другие картины не хватило. Я уснул, и впервые за много лет моя встреча со шкипером не закончилась сражением и меня не мучил вопрос о бессмысленности нашего противостояния. Лишь вечером я проснулся и поспешил на берег. Каменного изваяния Ждущей опять не было на своем месте, и она не встретилась со мной ночью, однако я не отчаивался. Буря на море продолжалась. На третью ночь как будто все повторилось. Огни в море, «Летучий Голландец», сигналы… Да, я еще обратил внимание, что перед появлением судна как-то по особенному закричали чайки. Когда корабль повернул в море, я увидел черный предмет среди пенных волн. Рискуя быть смытым в море, я достал его. Это оказался полупустой бочонок, очевидно сброшенный с корабля. На дне его тускло поблескивала какая-то темная жидкость. Чья-то рука тихо легла мне на плечо. За моей спиной стояла Катарина. Слезы стекали с ее чудесных глаз. «Он опять не смог причалить и послал берегу лишь свое лицо!» Я не понял, что она имеет в виду, тогда она зажгла кресалом свечу, и мы, укрывшись от ветра, заглянули в бочонок. Со дна его на меня глядело мое собственное отражение, но было оно много старше. Словно древний лик, напоминавший библейских старцев, взирая на мир глазами, пережившими не одну сотню лет. «Ян Ван-Влотен!» — шепнула женщина в бочку. «Катарина!» — отозвалось отражение. «Твой спаситель из будущего пришел к тебе, — продолжила женщина. — Он вытащил карту отшельника, и у меня нет сомнений в нем. Время наступило, и твой черед сделать выбор?» Судорога исказила лицо шкипера «Летучего Голландца», и затем он обратил свой взгляд на меня. «Попробуй стать на мое место и сделать то, что я не смею, но помни, я буду сражаться с тобой до конца».

О, эта ночь! Она открыла мне столько, что мой рассудок или его остатки отказывался принять происшедшее за правду. Тем не менее я приобщился надежды, и мне был указан путь к самому себе.

И в третий раз «Летучий Голландец» приблизился к берегу. На утлой лодке я, в реальности или во сне, поплыл навстречу кораблю-призраку. Сознаюсь, что лишь присутствие Катарины толкнуло меня на этот безумный шаг. И вот, как множество раз прежде, я оказался в капитанской каюте, и старый шкипер или скрип корабля стали рассказывать мне историю трехсотлетней давности. Катарина сидела между нами, время от времени вставляя какие-то слова. Возможно, это был не рассказ для меня, а всего лишь разговор между этой парой возлюбленных, встретившихся после столь долгой разлуки. Но суть этой истории такова.

Юный моряк по имени Ян Ван-Влотен, разгуливая по Амстердаму, случайно забрел в старую таверну, где праздновалось обручение дочери художника Катарины Ван-Лейнинк и богатого капитана Рейнгольда. Увидев невесту, Ван-Влотен потерял и сердце, и голову. Меж тем подгулявшие гости подняли тост за лучшего шкипера, чье судно самое быстрое, а судьба самая удачная. Сам не зная, что делает, юный моряк встал и заявил, что не признает этого и что титул первого шкипера необходимо прежде завоевать. Жених вскипел от этой наглости «мальчишки» и хотел вышвырнуть его за дверь. Однако невеста его внезапно встала на защиту. Спор окончился тем, что Ван-Влотен и Рейнгольд должны были отправиться в южные широты Вест-Индии за грузом чая, табака и пряностей и первый, кто вернется, может претендовать на право первого шкипера Амстердама и руку Катарины Ван-Лейнинк Столь ошеломительный итог помолвки не ожидала и сама невеста. Когда были сказаны все слова и запальчивость спора прошла, реальность планов стала под сомнение. Начать с того, что у Ван-Влотена не оказалось корабля. Юность, любовь и свою честь мог поставить на кон бедный моряк но, чтобы победить, этого было мало. Катарина повела его к гадалке, и та стала на сторону Ван-Влотена, когда он вытащил из колоды редкую и сильную карту отшельника, сулящую необыкновенную судьбу. Катарина, пользуясь доверием отца, отдала все свое приданое на покупку корабля и средства для торговли. Рейнгольд и Ван-Влотен ушли в море ранней весной. В пути первый жених нашел замену Катарине и не вернулся. Второго постигла странная судьба. Он пережил сотни приключений, то приобретая, то теряя свои богатства. Всех прелестей морской жизни пришлось вкусить Ван-Влотену с лихвой. Он попадал к пиратам, сражался с туземными царьками, искал сокровища с кораблей, попавших на рифы, тонул, спасался, шел навстречу гибели… И вместе с ним разделяло все его перипетии судно, подаренное Катариной. Тогда шкипер даже не мог предположить, что его жизнь заговорена. Его возлюбленная по совету гадалки в час его отплытия села плести волшебную шпалеру, которая должна была уберечь его от смерти. Но кому удавалось обыграть судьбу? Да, алхимики средневековья умели останавливать время, и энергию жизни они могли спрятать в изысканных картинах, которые были способны оживать. Да, запечатленные кистью магов пространства и люди возрождались, чтобы принять участие или наблюдать будущее существование мира…

Но повернуть или изменить законы Вселенной они не смели и мечтать. Так произошло и со шкипером. Десятки раз он сколачивал несметные богатства и устремлял руль к далекой родине. Увы, золото, лежащее на дне его трюмов, несло на себе кровь и слезы тысяч страдавших и погибших людей, их проклятия сгустились над судном как карающее облако. И Ван-Влотен не мог достигнуть берега, пока не сбросит в пучину все свои сокровища. Проходили месяцы, годы, штормы и рифы топили тысячи кораблей, но судно Ван-Влотена оставалось невредимым, как и его команда. Их хранили руки Катарины и ее бесконечный труд над шпалерой-оберегом.

Меж тем смерть преследовала «Летучего Голландца» по пятам и, не смея уничтожить его, собирала обильную дань среди встречных кораблей. Вот откуда родилась легенда о судне Ван-Влотена, встреча с которым предвещала гибель. И не было конца странствиям голландца, также как не хватало ему решимости избавиться от золота, за которое он платил своей жизнью.

И вот наконец эта странная роковая встреча со мной. Кто я был для проклятого шкипера, кого узнала во мне Катарина? Что я должен был сделать? Двойник, потомок или будущее «я» шкипера, но я пришел, чтобы завершить его судьбу и открыть путь в Вечность.

И этой последней ночью мы опять сражались, и я наконец победил.

Мне не забыть крик шкипера: «Ради всего святого, умоляю, не выбрасывай золото. Оно стало мною, а я — им. Это — не сокровища, это мои триста лет безумной жизни без отдыха, чувств, без света, устремлений, без достижения. Остановись!»

Но я повиновался не ему, а Катарине. Золото с корабля поглотила пучина, а душа Ван-Влотена вошла в меня. Так я почувствовал. Не знаю, добром или злом обернулось для меня это соединение. Но я получил награду, утешение или оправдание своей жизни. Это портрет Катарины Ван-Лейнинк. С него на меня взирают глаза, в которых дышит море, которые дарят покой и любовь, надежду и ревность. Ведь они вернули меня самому себе и в этом же завершилась история «Летучего Голландца»