Какую-то странную грусть навевают на меня эти два слова: песок пустыни. Я вижу бескрайние просторы и сухую, безжизненную почву, раскаленные солнцем гряды холмов и звенящий шорох мириад песчинок. Неужели это когда-то была земля или камни? Как случилось, что они умерли, превратившись в желтый прах? Конечно, можно представить, как веками волны дробили скалы, как солнце калило их на медленном огне, как ветер обтачивал их, но мыслимо ли, что эти стихии, дарующие жизнь всему сущему, столь жестоко отняли ее у этих обездоленных просторов? И когда я сжимаю в ладони горсть песка, мне кажется, что я касаюсь самой смерти. Но что с ним было до этого последнего превращения, какая бурная и прекрасная жизнь, какой долгий, завидный или странный путь он прошел? О чем он помнит? Я верю, что в миражах пустыни, как в сновиденьях, встает память о том прошлом, что когда-то она переживала. Волшебные дворцы, полноводные реки, пестрота цветущих садов, стройные колонны храмов…

Я не стал бы размышлять об этом вслух, если бы не встреча с человеком, который любил пустыню и вышел из нее с неопаленным сердцем.

Я не помню, когда он появился в нашем городе. Его черный слуга снял дом на самой окраине и появлялся на людях только затем, чтобы приобрести провизию для своего господина. Расспросы любопытных горожан мало проясняли дело. Негр говорил, что они прибыли издалека и его хозяин болен. Это сообщение заметно охладило интерес к чужестранцу — люди боялись заразы.

Я давно интересовался медициной, и некоторые успехи в этом деле даже создали мне неплохую репутацию, однако не в моих привычках было являться незваным.

И вот как-то, возвращаясь домой, я увидел его слугу у своих дверей. Нетрудно было догадаться о сути дела: таинственный незнакомец нуждался в помощи. С некоторым трепетом я переступил порог его дома.

Его звали Талэм Ибн-Салама, это имя было получено на Востоке. Несмотря на смуглый цвет кожи и слегка раскосые глаза, в нем угадывался европеец. Но главное — его положение было отчаянным: он умирал и помочь ему было невозможно. Он и сам понимал это, но хотел удостовериться.

— Благодарю, что вы пришли, и трижды, что не стали вводить меня в заблуждение. Я прожил одинокую жизнь, смерть для меня не страшна, но бывают причуды — в последний час видеть чье-то участие. Если вы согласитесь провести со мной эту ночь, я расскажу вам про Песок Пустыни.

И вслед за этими словами я словно вошел в страну чудес и пережил его жизнь так, будто она была моей собственной.

Опираясь на мое плечо, умирающий ввел меня в большую пустую комнату. Негр внес старое зеркало в золоченой раме и шкатулку с простым песком. Заходящее солнце отразилось в потускневшем стекле и застыло в нем. Я взглянул на часы и посмотрел за окно. На улице давно стояла непроглядная темень, а в доме Талэм Ибн-Салама из зеленоватых глубин древнего зеркала светило отраженное солнце.

С детских лет Талэм питал страсть к путешествиям, особенно привлекал его Восток. Много дорог прошел он с караванами купцов, и никогда ему не надоедал звон колокольчиков, мерный шаг верблюдов и бесконечная череда песчаных волн, то нежно-округлых, как человеческое тело, то косматых и грозных, то сглаженных и плоских, зовущих к горизонту своей бесплодной тоской. Однажды караван, с которым ехал Талэм, остановился на ночлег, и путники, окружив себя кольцом костров, торопливо передавали друг другу снадобье и читали заклинания, чтобы скорее заснуть. Талэму объяснили, что это нечистое место, что погонщики верблюдов уже третий день в час заката видят белый караван, который идет где-то рядом, не приближаясь и не удаляясь от них. Это грозит несчастьем. Горе тем, кто окажется в караване димиссов, заключили спутники Талэма, проверяя на себе амулеты.

Талэм сделал вид, что также принимает меры предосторожности, но сам стал ждать, когда караванщики уснут. Звезды засияли над пустыней, когда Талэм услышал звуки зурны и нежный женский голос, едва доносившийся из-за соседних холмов. Он встал и двинулся прочь от каравана. Вскоре он увидел палатки и меж ними белых верблюдов. Но напрасно он заглядывал внутрь палаток. Роскошные ковры, драгоценная утварь, но ни одна душа не попадалась ему на глаза, и лишь голос пел и плакал вместе со щемящей мелодией зурны. И лишь когда взошел месяц, он увидел неведомую певицу. Она сидела у потухшего костра, и у ног ее бил крошечный родник. Лицо ее было тонким и прекрасным, но любое выражение меняло его настолько, что, казалось, в нем поочередно проявляется множество разных лиц, а в глазах сияли еще две ночи со своими звездами и еще двумя серебряными месяцами. Талэм не мог сказать, сколько времени он провел рядом с джинной, ибо только духи могли обладать подобным голосом и внешностью. Он плакал и смеялся, тосковал и пел вместе с нею. Наконец она замолчала и поднялась с места. Глаза ее устремились на юношу.

— Мой караван уходит! — сказала она, и он увидел, что действительно палатки свернуты и погружены на верблюдов.

— Но я не могу без тебя! — воскликнул Талэм. — Возьми меня с собой!

— Зачем? — спросила джинна.

— Я слушал твои песни, я видел тебя, и мое сердце словно раскрылось. В нем любовь, и ради нее я готов отдать свою жизнь!

— Знаешь ли, на что ты обрекаешь себя, юноша? Я— джинна родников и оазисов, но те, кто любит меня, должны всю жизнь находиться в пути и искать меня, не зная следа. И если солнце дважды увидит тебя в одном и том же месте, ты навсегда потеряешь меня.

— Пусть так! — проговорил Талэм. — Я готов на все.

Джинна взяла его за руку, и они словно очутились в воздухе. Земля с бешеной скоростью понеслась под ними. Время от времени они останавливались и спускались к оазисам. Среди лазурных мечетей, у прохладных родников он видел плиты с полустертыми именами.

— Взгляни, — шептала джинна, — они любили меня и теперь забыты. Тебя ждет та же участь!

— Я готов! Они были с тобой, и они живы в твоей памяти. Я хочу такого же счастья.

Наконец они вернулись к каравану. Снова джинна взглянула в глаза юноши, и он понял, что выдержал испытание. Радость сверкала в лице ее.

— Я буду жить твоей жизнью, любимый. Спасибо тебе. Знай же, что только в человеческих руках счастье джиннов.

Тронулся в путь караван, и Талэм лишь успел крикнуть вослед:

— Как твое имя, любовь моя?

Словно три камешка один за другим упали в воду с нежным мелодичным звоном:

— Тэ-рэ-лим!

А в руках юноши оказались три голубых цветка.

С тех пор, не зная покоя, двигался Талэм по дорогам. Однажды он вошел в город, обреченный на гибель. В нем кончилась вода, и люди собирались покинуть его. Увидев в руках путника голубой цветок, толпы бросились перед ним на колени. Талэм не понимал, что происходит, пока на главной площади не увидел калифа со свитой, также воздававших ему царские почести.

— О господин! Спаси наш город! Не дай ему погибнуть! Подари нам этот цветок!

Женщины и дети с криком пали на землю, протягивая к нему руки. Талэм отдал им цветок, и, когда он прикоснулся к земле, веселый родник вырвался из пересохшей почвы и, набирая силу, забил радужным фонтаном. Праздничное ликование охватило город, и калиф заявил, что отдаст ему в жены свою единственную дочь. Напрасно отказывался Талэм. Его отказ был принят как оскорбление. Сам калиф взял его за руку и ввел в тайные покои своего дворца.

— Смотри, от чего ты отказываешься!

Он сдернул чадру с лица своей дочери, и Талэм едва не упал: юная дочь калифа как две капли воды походила на джинну. Вернее, на то ее лицо, когда он только увидел ее.

— Оставайся, — шептал калиф. — Не можешь же ты странствовать всю жизнь! И если даже в твоем сердце есть кто-то, моя дочь заставит тебя забыть о ней. Я же оставлю тебе в наследство свой халифат.

Но Талэм не соглашался.

— Тогда ты останешься здесь против своей воли! — закричал калиф. — Быть может, ты похитил волшебный цветок и, когда уйдешь, твой родник исчезнет. Я прикажу приковать тебя к столбу около источника.

И он исполнил свою угрозу. Прикованный золотыми цепями, облаченный в драгоценные одежды, стоял у мраморного столба Талэм и с тоской думал о том, что новый день навсегда лишит его надежды увидеть Тэрэлим еще раз.

На рассвете следующего утра какая-то хрупкая девушка, закутанная с головой, пробралась к нему и, подкупив стражников, освободила…

Тонконогий жеребец из конюшни самого калифа ждал его. Талэм пришпорил его и помчался прочь из города. Кто была его освободительница? Сама ли джинна, дочь ли калифа — он не знал. Лишь одно заботило его — он должен быть в пути!

Еще два цветка оставались у него, и они были залогом встречи с джинной.

Но второй свой цветок отдал Талэм Ибн-Салама, наткнувшись на заблудившийся караван. Люди были уже три дня без глотка воды и шли, вдохновляемые лишь миражами. Перед ними маячило озеро со стаей розовых фламинго. Наткнувшись на Талэма, они удивленно стали спрашивать его, зачем он уходит от озера. Затем стали просить его принести воды из него, так как им уже не дойти. Они видели пальмы, цветущий миндаль, ощущали запах роз. И Талэм не выдержал и отдал им свой второй цветок, хотя это был последний залог встречи с джинной: третий цветок должен был быть посажен на его могиле.

Как по волшебству, второй цветок превратил мираж в явь. На месте родника расплеснулось озеро, и стая фламинго опустилась к нему.

Напившись из озера, купцы зкричали:

— Негодяй! Ты не хотел принести нам воды, хотя до озера было два шага. Мы умирали от жажды, а ты смеялся над нами и убеждал нас, что озеро нам только привиделось. Готовься к смерти! Ты оскорбил послов великого султана.

Если бы Талэм мог показать им свой третий цветок, может, его пощадили бы, но он не сделал этого, боясь, что у него отберут его сокровище. Его избили и, отвезя подальше в пустыню, бросили связанным среди дюн. Задул самум, и песчаные волны стали засыпать Талэма. И когда он готов был умереть, белый караван явился ему снова и джинна вновь наполнила надеждой его отчаявшуюся и измученную душу.

— Я не могу дать тебе новых цветов, любимый, — сказала она, прощаясь с Талэмом. — Береги мой последний цветок!

Но и с ним расстался Талэм Ибн-Салама. Как-то разбойники-туареги, спасаясь от преследования могущественного визиря, наткнулись на него. Погоня шла по пятам. Предводитель разбойников подъехал к Талэму:

— Благочестивый путник, вряд ли ты сильно дорожишь своей жизнью. Спаси меня и моего сына, и я клянусь, что начну новую жизнь.

С удивлением Талэм увидел, что разбойник — женщина. В руках ее был спеленутый ребенок.

— Что случилось с твоим сыном? — спросил он, видя тревогу женщины.

— Его отец, мой муж, был оклеветан врагами и вынужден бежать от двора и стать разбойником. Он погиб, и я заняла его место. Теперь расплата должна пасть на меня и на этого невинного ребенка. Если я погибну, погибнет и он.

— Хорошо, — сказал он, — я поскачу вместо тебя.

Талэм стал во главе туарегов, и погоня последовала за ними, не обратив внимания на женщину с ребенком. К вечеру воины визиря их настигли. Все спутники Талэма полегли в схватке, а сам он был закован в цепи и брошен в тюрьму. Среди глубокой ночи загремел замок и в камеру вошел визирь:

— Я сведущ во многих знаниях, и звезды открыли мне истину. Ты не предводитель разбойников, хотя выдавал себя за него. Однако я не могу отпустить тебя, не вызвав гнева султана, моего повелителя, и потому тебя должны казнить! Может быть, ты хочешь рассказать о себе?

Талэм чистосердечно поведал ему всю свою историю.

— Я верю тебе, — сказал визирь. — Я слышал о джинне родников и видел на закате белый караван недалеко от стен города. Но есть ли у тебя доказательства, что ты связан с джинной?

Талэм показал ему голубой цветок, спрятанный на груди.

— Да, все так, — подтвердил визирь, — но знаешь ли ты, какое несчастье навлекли твои великодушные поступки на джинну? Уже два раза она выручала тебя, нарушая закон духов. Если в третий раз она преступит закон, то потеряет навсегда свою силу. Она станет обыкновенной женщиной, и больше не будут зарождаться новые оазисы в пустыне.

Талэм в ужасе отступил.

— Впрочем, тебе-то не о чем тужить. Ей придется остаться с тобой, — продолжал визирь.

— Нет, нет! — закричал Талэм, падая на колени. — Заклинаю тебя Аллахом, скажи, есть ли способ исправить положение?

— Неужели ты готов отказаться от своей любви, которой пожертвовал почти всю жизнь? — удивился визирь.

— Да! — ответил Талэм.

— Тогда отдай мне свой цветок, будь свободен и больше можешь не спешить в путь, чтобы солнце не застало тебя на старом месте.

И Талэм отдал последний цветок визирю. Привычка или внутренний голос все же погнали его снова в путь. Много лет он странствовал по пустыне, уже не надеясь хоть раз встретить джинну, но продолжал хранить в душе ее образ и свою любовь. И вот наступил срок его дням, и, почуяв близкий конец, он решил посетить родные края. Здесь мы и встретились с ним.

Талэм закончил свой рассказ, а я не знал, верить ему или нет. Ослабевшей рукой он достал песок из шкатулки и швырнул его в зеркало. Солнце исчезло, словно провалилось, а песок, таинственно шурша, стал засыпать пол. Мрак окутал комнату, и стены исчезли в нем. Я увидел звездное небо и в его свете — бескрайнюю молчаливую пустыню.

Звон колокольчиков нарушил тишину. Белый караван приблизился к нам, и один из верблюдов, поджав ноги, лег подле умирающего. Легкая женская фигура скользнула к нему и помогла взобраться между горбами. В руках его засветился голубой цветок.

— Тэрэлим! — прошептал он, и в ответ раздался нежный голос:

— Ты остался верен мне, Талэм Ибн-Салама, и отныне будешь мне вечным спутником в белом караване.

Я почувствовал, словно внутри меня зажегся яркий свет. Я вдруг ощутил сердце пустыни, и оно уже не казалось мне холодным и остывшим.

Утро застало меня в пустом доме. На полу рядом со мной лежал небольшой серебряный перстень. Внутри коричневого камешка переливались золотые крупинки. Это был Песок Пустыни.