Улица в городе Монтеротондо.

Явление I

Бригелла в виде карикатурного прорицателя. Панталоне , позади, слушает со вниманием.

Бригелла

(в сторону, с воодушевлением)

О солнце, образ вещий Людской судьбы неверной, Ты с высоты безмерной Ужасные изобличаешь вещи!

Панталоне

(в сторону)

Этот поэт сводит меня с ума. Он говорит, точно картины пишет, а стихи он сочиняет – ну прямо для свадебных подношений.

Бригелла

(как раньше)

О бедная Тароков королева! Тарталья, взысканный судьбиной! О Ренцо с Барбариной! Сей плод рожден от рокового древа!

Панталоне

(в сторону)

Ого! Заехал в царскую кровь Монтеротондо. Королева Тароков бедная? Да, сударь, и поделом. Эта старая карга, с тех пор как уехал ее сын, король Тарталья, только и занимается тиранством, а он не заслуживает счастья, раз оставил управление на целых восемнадцать лет в руках у этой ведьмы. Хоть бы она умерла тогда, на свадьбе сына, когда у нее была рожа на ногах. Но не понимаю. «О Ренцо с Барбариной! Сей плод рожден от рокового древа!»

Бригелла

(как раньше)

Владыка Треф, отшедший дух державный, Незримый нашим взорам! Сколь громким делом, сколь великим вздором Прославится Монтеротондо славный!

Панталоне

(как раньше)

Еще прославится? Разве мало того, что на наших глазах апельсины становились женщинами, женщины становились голубками, голубки становились блаженной памяти королевами?

Бригелла

(как раньше)

Тарталья, ты снова Вернешься в столицу, Нинетта здорова И кинет темницу, И возродится, в бедствиях не сгинув, Державное потомство Апельсинов [2]

Панталоне

(в сторону)

Что-то не то, приходится стоять, разиня рот, и слушать его, как дураку. Этот малый в прорицании будет раз в шесть посильнее, чем альманах. «Тарталья, ты снова вернешься в столицу»? Само собой, это король Тарталья, который ушел на войну с мятежниками и которого нет уже около девятнадцати лет; и он будет здесь нынче вечером, само собой. «Нинетта здорова»? Нет уж, здесь я ее не увижу. Королева Нинетта погребена заживо тому восемнадцать лет, под отверстием сточной ямы, по злобе этой старой мегеры, королевы, и это я видел собственными глазами. И представить себе, что она не сгнила и не рассыпалась в порошок? «Не сгинуло потомство Апельсинов»? Сгинуло, хоть и трудно это переварить. Мне кажется, будто и сейчас еще та роковая минута, когда бедная покойная королева Нинетта, прежде чем быть погребенной заживо под отверстием сточной ямы, родила этих двух близнецов, мальчика и девочку, апельсинчика и розу по красоте. У меня, которому эта старая карга, их бабка, приказала их зарезать, душа болит, душа болит молчать; и мне кажется, что я все еще вижу это черное дело, как положили в колыбель, вместо близнецов, двух уродливых щенят, которых родила придворная костюмерша; а потом бабка написала королю это донесение, это обвинение, эту несправедливость, вызвавшую столько ужасных распоряжений, которые будут вспоминать у очага, как сказку. Правда, у меня не хватило духу зарезать этих крошек, и я, как сегодня помню, сделал из них сверток, взяв двадцать четыре локтя венецианской клеенки, отличной, которую продают у Трагетто дель Бузо, и, с возможной тщательностью устроив их, чтобы предохранить от сырости, бросил этот драгоценный пакет в реку, а бабке их отнес два козлячьих сердца, как делают хорошие министры в подобных случаях. За восемнадцать лет, даже если они не захлебнулись или не погибли от голода, они должны были умереть, оттого что не могли расти, потому что я их плотно зашил крепкой бечевкой. Дорогой синьор астролог, вы прекрасный поэт, но вы не имитатор, не прикидывайтесь, будто умеете говорить по-тоскански; ваши – дела, а не слова; и небо умеет наделять людей великими талантами, и эти люди умеют тоже говорить такой вздор, что им смеются в физиономию. Нет, крышка, потомство Апельсинов угасло.

Бригелла

(касаясь руками лба, как раньше)

Когда от страшных Яблок, распевающих, От Золотой воды, со звоном пляшущей, От королей пернатых, рассуждающих, Тебе на помощь, Тартальона, Волшебных сил не снидет оборона, Ты станешь жертвой статуй разных, Текучих, твердых и парообразных; Ты сядешь разом в грязное болото И будешь звать напрасно Бригеллу, мудреца и звездочета.

(Приходит в себя.)

Но ах, убывает небесное вдохновение; я становлюсь дураком, как все прочие люди. Мной овладевает знакомая томность в легких, я чувствую приближение обычного обморока. Я вижу поблизости колбасную. Излечим похлебкой за два сольдо изнеможение, в которое повергает божественное пламя, поэтический пыл. (Уходит.)

Панталоне

Разрази меня гром, что за чудесные стихи! Я в них не понял ни черта; ну, может ли быть что-нибудь божественнее? Яблоки распевающие, воды пляшущие, текучие, твердые и парообразные… Как хотите, а что-нибудь великое да случится у нас при дворе. Я видал столько невозможных вещей, что сомневаюсь во всем и сделался философом-пирронианцем до мозга костей. Какой бы еще мог наступить кавардак после целой вереницы превращений? Сжигаются арапка Смеральдина и Бригелла, слуга валета Треф. Арапка Смеральдина после сожжения воскресает белой, как старая трубка, брошенная в огонь; на ней женится Труффальдино, придворный повар, и они открывают колбасную. Бригелла, сгорев, как бы сказать… как сонет к диссертации, воскресает из пепла прорицателем и знаменитым поэтом. Ох, меня ничто не удивит; все может быть, все может быть. (Уходит.)

Явление II

Труффальдино в виде колбасника и Смеральдина .

Труффальдино кричит, что больше не в силах ее терпеть, что, покуда она была сгоревшей, она была хоть полезной дрянью, а что если ей нужно было воскреснуть дурой, то уж лучше бы она оставалась углем. Проклинает час, когда женился на ней, говорит, что она его окончательная погибель, и т. д.

Смеральдина, – конечно, лучше бы ей оставаться пеплом, чем выходить замуж; за такого плута, как он, который только и думает о еде и проматывает на свои пороки все капиталы их лавки.

Труффальдино говорит, что капиталы – его, добыты его потом, когда он был придворным поваром, и честными хищениями, обычными в его ремесле; лучше было бы бросить их в реку, чем открывать колбасную торговлю, потому что она раздает тайком всем своим городским кумушкам требуху, колбасу и т. д. и верит в долг носильщикам, извозчикам и даже (он не может об этом спокойно думать) в такой век, как нынешний, – поэтам.

Смеральдина, – если она и была немного податливой, то видит небо, что это от чистого сердца, но она всегда заботилась о пользе для торговли, а он не только сам себя объедал всякий час, кладя себе далее под подушку жареную печенку, чтобы есть ночью, но раздавал на сторону женщинам дурного поведения, в ущерб не только лавке, но и себе, потому что после должен был давать еще и докторам, и хирургам, и аптекарям ветчину, сосиски, и т. д.

Труффальдино в бешенстве; она хочет казаться правой и оставить за собой последнее слово. Между тем в лавке осталось всего-навсего четыре сухих осьминога да два гросса жареных угрей; он разорен ее роскошью и безумной расточительностью; небо не дало им детей, кроме одного ребенка, который умер, но она захотела насильно взять тех двух младенцев, найденных в реке завернутыми в клеенку, вскормить их обоих и совершенно разориться; с той поры он потерял к ней любовь и по этой причине уклонялся от супружеских ласк, чтобы облегчить свою преисполненную отвращением душу; ее желание держать при себе мальчишку и девчонку, пока им не минет восемнадцать лет, величайшая глупость, главная причина его разорения и т. д.

Смеральдина в ярости; – чтобы он не смел задевать ни Ренцо, ни Барбарину ни делом, ни словом, не то она ему покажет.

Труффальдино это решил окончательно и не желает их больше видеть в своем доме.

Смеральдина. Ее отчаяние, сострадание, ее похвалы Ренцо и Барбарине, их послушанию, доброте и равнодушию к лишениям. Они питаются остатками; они постоянно учатся; они полезны, потому что Ренцо ходит на охоту и всегда приносит зайцев, и т. д.; Барбарина ходит по дрова, стирает, подметает, и т. д.

Труффальдино заявляет, что не желает их, потому что у Ренцо философских правил больше, чем у него, а Барбарина слишком скромна и от нее нельзя ждать никакой пользы, и т. д.

Явление III

Те же, в глубине Ренцо с аркебузом [8]Аркебуз – старинное фитильное ружье.
и книгой в руке и Барбарина с вязанкой дров и книгой, оба в рваной одежде.

Барбарина

Брат Ренцо, наша мать и наш отец О чем-то спорят.

Ренцо

               Надо их послушать.

Останавливаются и смотрят.

Смеральдина (к Труффальдино), – если он осмелится сказать хоть одно несправедливое слово Ренцо или Барбарине, она ни перед чем не остановится.

Труффальдино, – он только ждет их возвращения, чтобы прогнать их из дому.

Смеральдина умоляет Труффальдино не совершать этого тиранства.

Труффальдино, – у него нет детей, и он не желает тратиться на подкидышей.

Ренцо

(Барбарине)

Подкидышей!

Барбарина

            Не понимаю: как?

Смеральдина просит Труффальдино никогда не произносить этого слова: подкидыши.

Труффальдино, – он едва не умер от удушения, столько времени сдерживаясь, чтобы не сказать им его; но больше он не может сдерживаться. Как только они ему попадутся, он им скажет: подкидыши, подкидыши. – Тысячу раз, чтобы вздохнуть.

Смеральдина, – может быть, они окажутся детьми какого-нибудь знатного вельможи; их прекрасные манеры и лица говорят об этом.

Труффальдино, – детей знатных вельмож не находят в реках голыми в клеенке и т. д. Он решительно не желает тратиться на подкидышей.

Ренцо

(Барбарине)

Все ясно, мы подкидыши, сестра.

(Приближается к Труффальдино.)

Так, значит, мы подкидыши, отец?

Барбарина

(приближается к Смеральдине)

Скажите: правда, мы не ваши дети?

Смеральдина, не отвечая, разражается слезами.

Труффальдино (с важностью), – он не знает слез и героических нежностей, его бедность не допускает героизма. Преувеличивает свое разорение, карикатурно излагая свой торговый баланс. Говорит, что и так уже слишком долго содержал их; пусть они знают, что они действительно подкидыши, найденные голыми в клеенке, одетыми только в собственную кожу. Он не повинен в их бедствиях и, видит небо, – он призывает небо в свидетели, – что со своей стороны он уговаривал жену взять этот кусок клеенки и бросить их опять в реку, чтобы они потонули и не подвергались бесконечным страданиям этого мира. Его клятвы в подтверждение истины сказанного. Его жена всегда сумасшедшая и безрассудная, захотела насильно оставить их в живых и воспитать их на их же беду. Он, со своей стороны, не обязан отвечать перед небом за то, что не дал им необходимого образования. Он убежден, что они научились есть, пить и отправлять естественные потребности; поэтому они должны воспользоваться теми знаниями, которые он, со своей стороны, им преподал, немедленно уйти и больше не переступать порога его дома, иначе и т. д. (Уходит.)

Явление IV

Ренцо, Барбарина, Смеральдина.

Ренцо

Недурно! Барбарина, вот, бесспорно, Большая новость. Я благодарю Судьбу за то, что у меня в груди Могучий дух.

Барбарина

            Я отрицать не стану, Могла бы тяжкой быть минута эта. Когда бы философских сочинений Мы не читали и не размышляли С тобой о человеческой природе И разуме, несдобровать бы мне.

Смеральдина

Родные дети вы мои, охота Вам слушать мужа. Этакий осел И негодяй!

Ренцо

          Но что ж, мы ваши дети Или не ваши?

Смеральдина

            Не мои. Вы сами Все слышали. Но ведь не все ль равно? Я, как своих, вскормила вас, растила; Не отрывайтесь от моей груди.

Барбарина

Нет, Смеральдина. Мы расходы ваши, Как только сможем, возместим сполна. Недопустимо, чтобы тот, кто вам Чужой по крови, отягчал собою Ваш бедный дом, наперекор к тому же Супругу вашему. Мне очевидно, Что от разлуки с нами вы склонны К известной грусти. Это недовольство Вам внушено единственно привычкой Жить с нами вместе, мыслями о том, Что нам обидно пережить изгнанье, Уйти скитаться. Вы должны понять, Что ваше недовольство рождено Лишь себялюбием, царящим в вас.

Смеральдина

Как себялюбием? Что это значит?

Барбарина

Да, Смеральдина, вы огорчены, Что мы уходим; значит, вы хотите Нас удержать, чтоб легче было вам; Итак, вы для себя хотите блага. Не мудрствуйте, тут возразить нельзя. Так знайте же, что я и брат мой Ренцо В лесу обычно предаемся чтенью Новейших книг, которые на вес Вы покупаете для лавки; там Мы философствуем о человеке И познаем до корня все причины Различных человеческих поступков, И нас уже ничто не удивит. Мы неповинны в вашем недовольстве Ни в малой степени, ему виной Лишь ваше себялюбие. Смирите Его рассудком, если в силах. Мы С высоким равнодушием уходим. Когда разбогатеем, мы припомним Все, что вы сделали для нас, конечно, Мы по общественным законам вас Вознаградим, но не из чувства долга. Ступайте. До свиданья.

Ренцо

                         Так, сестра, Ты истинный философ, ты отлично Умеешь человеческим желаньям Противоставить истинную ценность Общественных законов. Смеральдина, Пусть небеса помогут вам. Идите К супругу, утвержденному для вас Общественным законом, и старайтесь От темных чувств освободить свой разум, Коль только можете, и тем ослабить Гнет себялюбия, томящий вас. Ступайте. До свиданья.

Смеральдина

                                  Вертопрахи Без головы! Что это за слова? Какое себялюбие такое? Рассудок? Общество? Законы? Кто Вас научил так говорить и думать? Ах, глупые ребята!

Барбарина

(громко смеясь)

                           Ха, ха, брат, Смотри, она сердита! Как ужасно Не быть философом.

Ренцо

                               Вас, Смеральдина, Терзает себялюбие. Идите. Иначе здесь вас устыдит при всех Любой из образованных прохожих, Лишенный предрассудков.

Смеральдина

                                       Видит небо, Когда б я знала вашу черноту, Оставила бы вас тонуть. Так, значит, Я из любви к самой себе спасла Вас из воды и не дала погибнуть?

Барбарина

Что за вопрос! Ведь это очевидно. Вы чувствовали, что для вас приятно Так поступить, и поступили так.

Смеральдина

Чтоб вас кормить, я истощалась; голой Ходила, чтоб одеть вас; свой кусок Я уступала вам, чтоб были сыты Вы по сей день; для вас перенесла Тьму бедствий, тьму тревог, и это все Из себялюбия?

Ренцо

                     Мне слушать вас Поистине смешно. Ха, ха! Конечно, Из себялюбия. То, чем вы жили, Был фанатизм геройского поступка. То удовольствие, что доставлял вам Поступок ваш, желанье приобресть Над нами власть – все это было только Игрою себялюбия.

Смеральдина

                           О небо! Так значит, вы не видите ни в чем Моей заслуги?

Барбарина

                Смеральдина, тише. Поступок ваш не создает заслуги Сам по себе. Но если нас постигнет Удача, мы сообразуем чувство С общественным законом и сполна Вам возместим убыток, понесенный Из себялюбия.

Смеральдина

(в ярости)

            Да будет проклят Тот день, когда из-за любви к себе Я пожалела двух неблагодарных, Двух сумасшедших, что меня бросают Так равнодушно и жестокосердно. Когда хоть раз спасу того, кто тонет, Когда хоть раз озябшего одену, Когда хоть раз еще дам медный грош Тому, кто дохнет с голода и жажды, Пускай меня задушат, искромсают, В куски изрубят и опять сожгут.

(Уходит.)

Явление V

Ренцо, Барбарина.

Ренцо

Она ушла рассерженной. Сестра, Простим ее невежество.

Барбарина

                     Конечно. Но все-таки скажи: тебе не грустно Вдруг очутиться так, бродягой бедным, В лохмотьях и не зная, чей ты сын?

Ренцо

Ничуть, сестра. И вот мой философский Расчет. У нас с тобою нет отца И матери. Мы, стало быть, свободны От послушанья и воздействий. Так Уже отсечено желанье смерти Родителей, чтоб получить в наследство Их достоянье, дабы утолять Несчетных человеческих страстей Безмерные порывы. Это – благо, А вовсе не ущерб. Но перейдем К дальнейшему. Ты никого не любишь?

Барбарина

Нет, никого, мой Ренцо, будь уверен.

Ренцо

Я тоже никого. Так отсечен Источник безрассудного желанья, Источник этой пагубнейшей страсти – Искать утехи в щегольских нарядах, Из-за которой жалки и смешны Влюбленные, из-за которой стонут Владельцы лавок, верящие в долг. Вот благо, превышающее многим Невыгоду лохмотьев. Если так, Не будем приучать природу нашу К тому, что современники считают Удобным и приятным. Никогда И ни к чему не следует питать Привязанность и дружбу в этом мире. Нам забывать нельзя, что оба пола Орудуют всегда себялюбиво. Возьмем за правило, что вообще Все смертные высокомерны, жадны, Тщеславны, мстительны, непрямодушны, Нам надлежит питаться этой мыслью; Исторгнем себялюбие вполне И будем счастливы. Идем, сестра.

Барбарина

Послушай, Ренцо. Я тебе клянусь, Что никого не полюблю, что буду Всю жизнь философом. Но я должна Признаться, что хотя я никого И не люблю, но часто вкруг меня Одна Зеленая летает Птичка; Она меня, как видно, любит; к ней Я и сама испытываю нежность.

Ренцо

Сестра, пустое. Я тебя избавлю От этой страсти. Знай, что птицы все, По тайному инстинкту, любят виться Вкруг щеголих. Тебя она считает За щеголиху и летит к тебе. Уйдем от всех, покинем этот город С его соблазнами.

(Уходит.)

Барбарина

                О свет! О свет! Как ты печален, если здесь нельзя Прельститься даже легкою любовью, Воздушной дружбою Зеленой Птички.

(Уходит.)

Явление VI

Подземный склеп под отверстием сточной ямы, где заключена Нинетта в траурной одежде.

Нинетта

Зачем еще живу я год за годом, Погребена в ужасной этой яме, Где столько нечистот, таких зловонных, Всегда течет? Несчастная Нинетта, Дочь Конкула! Тебе бы лучше было Голубкой оставаться, заключенной Под коркой рокового апельсина, Во власти у Креонты, великанши, Чем оказаться, будучи невинной, Неведомо за что похороненной Еще при жизни в этой грязной яме, Едва успев родить двух близнецов. Вот добрая зелененькая Птичка, Что, как всегда, приносит мне еду, Спускаясь чрез отверстье сточной ямы. Ах, Птичка, Птичка, лучше бы ты дала Мне умереть! Тогда конец настал бы Моим мученьям. Были бы довольны Жестокий мой супруг, король Тарталья, И недруг мой, его старуха мать.

(Плачет.)

Явление VII

Нинетта, Зеленая Птичка, спускающаяся с бутылочкой и хлебом.

Зеленая Птичка

Не плачь, не плачь, Нинетта; уже, быть может, скоро Ты выйдешь к лучшей жизни из страшного затвора.

Нинетта

Как? Неужели это голос Птички?

Зеленая Птичка

Ах, не дивись, Нинетта, что я хранил молчанье, Восемнадцать лет, не смея смягчить твое страданье. Ведь ты, побыв принцессой, а после – апельсином, Узнала, что возможно меняться всем личинам. Я царский сын, но в детстве, ребенком-невеличкой, По воле Людоеда я стал Зеленой Птичкой. Все может дочь Нинетты, мой идол, Барбарина; В ее руках таится твоя, моя судьбина. Но ах, пред нашей целью великие препоны, Нас угнетают злые, жестокие законы!

Нинетта

Скажи мне, Птичка, в чем моя вина? За что томлюсь я в этой страшной яме? Что муж мой, что мои родные дети?

Зеленая Птичка

Нинетта, ты невинна, тебя свекровь сгубила, Она тебя в распутстве пред сыном обвинила. Она ему писала – он был тогда в отлучке, – Что родила ты двойню из кобелька и сучки. Король всему поверил и повелел указом Бездушной Тартальоне все дело кончить разом. Жестокая старуха, украв твою свободу, Детей, тобой рожденных, велела бросить в воду. Но дети не погибли. Нашелся им спаситель, Почтенный Панталоне, венецианский житель. Они по свету бродят, как два простолюдина; Один зовется Ренцо, другая – Барбарина. Нинетта, верь, надейся; но не надейся слепо; Молись богам усердно из смрадного вертепа. И, если брат с сестрою осилят все напасти, Ты из зловонной ямы вернешься к прежней власти; Погибнет Тартальона; я сброшу хвост зеленый; Коль дочь твоя не дрогнет, ее возьму я в жены. Но, боже, я обязан служить враждебным силам. Нинетта, я смолкаю и обращаюсь тылом.

(Поднимается и исчезает.)

Нинетта

Мужайся, разум; о поток событий! Преломим хлеб, с молитвой к небесам. Когда, восьмнадцать лет пробыв в могиле, Я выберусь отсюда, То свет еще не знал такого чуда.

Склеп закрывается.

Явление VIII

Городская улица.

Бригелла один.

Бригелла, – восстановил свой пророческий дар съеденными в колбасной овечьими потрохами под соусом. Чувствует, как у него в животе бурлят астрология и вдохновение поэтическое и провидческое; это прелюдии того, что сейчас разразится. Он будет помогать Тартальоне, насколько сможет; он испытывает любовную слабость к этой старухе; о вкусах не следует спорить. Она старуха, безобразна, но королева. У поэта могут быть склонности, отличающие его от толпы. Ему хотелось бы смягчить ее сердце знаками внимания, чувствительными выражениями и нежными стихами.

(Напыщенно.)

Сребро витых и ввысь встающих влас, Клубящееся вкруг златого лика.

(Уходит.)

Явление IX

Пустынный берег.

Барбарина, Ренцо.

Барбарина

Брат, ночь близка. А здесь я вижу только Пустынный берег. Воздух ледяной. Мои ступни, и челюсти, и руки Дрожат от холода. Я сознаюсь, Мной себялюбие овладевает.

Ренцо

Будь твердой, Барбарина, и борись. Я сам от голода едва стою; Но этот дикий, обнаженный берег И эта отдаленность от людей, Себялюбивых, злобных, о, поверь, Мне укрепляют дух…

Барбарина

                   Но, Ренцо, если Нас пригласил бы кто-нибудь сейчас В свой дом, и затопил бы нам камин, И предложил бы нам хороший ужин, Хорошую постель, скажи по правде, К нему ты чувствовал бы неприязнь?

Ренцо

Я бы ценил постель, камин и ужин; Но, думая об этом человеке, Который ради собственной услады Нас пригласил к себе, я бы с презреньем Отверг его благодеянье.

Барбарина

                    Ренцо, Я правду говорю: сон, голод, холод Заставили б меня его признать Ну просто восхитительным и полным Любовью к нам, а не к себе.

Ренцо

                        Тьфу, тьфу. Он был бы или женщиной, и так Он поступил бы для меня, мужчины; Или мужчиной, и тогда бы сделал Так для тебя, для женщины. Всегда Лукавство. В лучшем случае он был бы Подвигнут фанатизмом, жаждой славы; Себе же говорил бы: вот великий, Великодушный, щедрый, сердобольный, Прекраснейший поступок. Всюду скрыто Гнилое себялюбие внутри.

Барбарина

Ах, Ренцо, голод, холод и усталость Во мне так сильны, что в моих глазах Ты попросту безумец и фанатик, Себялюбивей всех других людей.

Ренцо

                            Но почему?

Барбарина

Твоя свирепость эта, Твое презрение ко всем другим В тебе из себялюбия родятся. И себялюбие в тебе так властно, Что ты не замечаешь сам, как гибнешь От голода и стужи. Или это, Ты думаешь, еще не фанатизм?

Ренцо

Постой немного. Я боюсь, что ты Права. А если так, не отрицаю, Я сам к себе питал бы неприязнь.

(Задумывается.)

Явление X

Землетрясение, чудеса, мрак.

Те же и Кальмон , античная статуя.

Кальмон

Она права. Открой глаза, о Ренцо.

Барбарина

О боже, Ренцо; статуя шагает И говорит.

Ренцо

         Философ назовет Подобный случай неправдоподобным; Но это правда. Статуя, кто ты?

Кальмон

Я тот, кто прежде был, как ныне ты, Плохим философом. Я вскрыть стремился Людскую душу. Человеком видел И я, что себялюбие – причина Малейших действий. Видел, или мне В моем бреду казалось, что рассудок – Раб чувств, и, в буйной дерзости ума, Я почитал неисправимо жадным, Неблагодарным, вероломным, злым, Лишь для себя, не для других живущим Весь род людской и высшего начала Славнейшее и лучшее созданье Кичливо презирал. О, лучше б я Язык свой вырвал, прежде чем впервые Самоотверженность высоких дел, Которую я все же видел в людях, Назвал я фанатизмом и безумьем, Исчадьем себялюбия, рожденным Самодовольной и дурацкой спесью! Как много я пресек прекрасных дел, Как много создал я неблагодарных! Что пользы, Ренцо, принуждать себя Быть подозрительным ко всем и тратить Дар слова, чтобы убеждать других, Что по своей природе неизбежно Все люди плохи и что разум в рабстве У наших чувств? Среди живых ты только Взаимное разбудишь подозренье, Тоску и отвращение друг к другу. И вечную вражду. Ведь сам ты, Ренцо, Лишь человек. Когда бы кто-нибудь Сказал тебе, что о тебе он судит, Как ты о прочих, знаю, тайный стыд Ты испытал бы и язык твой, движим Все тем же себялюбием, искал бы Все средства оправдаться, чтоб уверить, Что сам ты честен, милостив и щедр. То глас природы, не терпящей зла. Ты, значит, хочешь быть таким и знаешь, Что человек таким быть должен, ты Рассудком, неподвластным чувству, видишь, В чем зло и в чем добро. Люби себя, Любя других, и, следуя рассудку, Который исполняет волю неба, А не мгновенных чувств, таким ты станешь, Любя себя, каким хотел бы стать.

Барбарина

Брат, статуя, по-моему, вполне Порядочный философ.

Ренцо

                   Он, сестра, Философ-статуя, прогорклый, затхлый Нравоучитель; он не опроверг, Что себялюбие причина действий.

Кальмон

Я так же думал, юноша, как ты, Тому четыре века. Презирал Людей, как ты. Хотел добиться силой, Чтоб не зависели мои поступки От себялюбия. И вот тогда Мое окаменело сердце, тело Во мрамор обратилось, я упал На землю и лежал года, покрытый Травой и грязью. Брошенный чурбан, Мишень прохожих, отдающих дань Природе. Так со всяким смертным будет. Когда он жить захочет вопреки Любви к себе, началу всех деяний.

Ренцо

Не стоило являться с канителью Такою скучной, чтобы доказать, Что я был прав, нелепая фигура! Итак, все – себялюбие, все, все.

Кальмон

Несчастный философишко, ты речь Ведешь, как нечестивцы, что, пытаясь Дать оправдание своим порокам, Клевещут на высокие дела Творца вселенной. Где любовь к себе, Там также милосердье, состраданье К несчастному, стремление к добру, Страх перед смертью, перед вечной мукой. Не убегай от правды. Человек – Часть высшего творца. Любя себя, Создателя он любит. В человеке Любовь к себе – небесный дар, но тот Ее всего сильнее ощущает, Кто, действуя добром, и состраданьем, И милостью к счастливой, вечной жизни, Себя в своем истоке возлюбив, Возносится и верит в добродетель, Которую наставники твои Зовут, себе к удобству, фанатизмом. Придет ужасный час, и поневоле Природа человеческая станет Чувствительной к страданью. Будет миг, Да, будет миг, – ты сделаешься мерзок Всем людям; и единым утешеньем Твоим останется, что ты питал, Пока ты жил, мысль о своем величье Вплоть до своей кончины на земле. Не приучай души, беря пример С зловреднейших философов, к неверью В верховную, бессмертную обитель. Скот грязный, кверху рыло подыми, Взгляни на звезды в небесах, довольно Здесь мыслью шарить в чувствах и ни в чем.

Барбарина

А в общем эта статуя разумна.

Ренцо

Да, да, вполне. И все-таки она Мне быть философом не помешает.

Кальмон

Не помешаю, но ты им не будешь. Людская слабость слишком велика. Ты, дурачок, познаешь это вскоре. Ты философствуешь, но не философ.

Ренцо

Но кто ты, наконец? Зачем ты здесь?

Кальмон

Я некогда был царь людей, теперь Царь Изваяний. Подданных моих Ценю я выше, чем живых, которых Философы дурные развратили. Меня спасли из грязи ваши деды И водрузили посредине сада В соседнем городе. Вознаградить Вас, дорогие сироты, пришел я За доброе деянье ваших предков.

Барбарина

О дорогая статуя! Ты, значит, Знавала наших предков? Так скажи, Чьи дети мы? Ты это знать должна.

Кальмон

Да, но сказать я не могу. Скажу лишь, Что вы во власти страшного сплетенья Враждебных сил; освобожденье ваше, Разгадка тайны вашего рожденья Зависеть будут от Зеленой Птички, Слетающей с любовью к Барбарине.

Ренцо

Я начинаю сомневаться в том, Что он дурак. Глухие предсказанья… Любовь Зеленой Птички, от которой Зависит наша участь… Истукан, Который рассуждает… Голова Кружится… Ничего не понимаю.

Кальмон

Не удивляйся. Многие живые, Быть может, больше статуи, чем я. Ты сам познаешь силу изваянья И превращенья в статуи людей. Нагнитесь, подберите этот камень; Идите в город; там перед дворцом Швырните камень; станете мгновенно Из нищих богачами; в тяжких бедах Кальмона призывайте, я ваш друг.

Землетрясение, чудеса. Кальмон скрывается.

Ренцо

Кальмон, сестра, нас сиротами бросил, Голодными, холодными, в испуге И с камнем в кулаке. О боже мой!

Барбарина

(поднимает камень)

Пойдем, как он сказал, и бросим камень Перед дворцом. Посмотрим чудеса, Которые нам обещал Кальмон. Грозящих нам опасностей, быть может, Мы избежим, а даже и в беде, Когда в других сочувствие мы встретим, Нас не оставят счастье и веселье.

Занавес