— Как я рада, что нашла тебя именно сегодня, потому что собиралась посетить дом поэта, но, по правде говоря, не хотела идти туда одна. — Диана Холланд прекратила болтать и повернулась к Генри с выражением счастливого смущения из-за того, что так долго тараторила, на лице. Раньше Генри не раз смотрел ей в спину, когда она уходила от него в гневе или в печали, но никогда прежде Диана не двигалась так, как девушки её круга, например, Пенелопа или Элизабет: уверенно, гордо, словно обладали металлическим скелетом, а ноги не касались земли. Конечно, место, которое они сейчас искали, находилось далеко от гостиных, куда полагалось входить подобающим образом. Вокруг не было изысканных драпировок, утонченных статуэток и людей, считавших походку леди интересной темой для беседы. За Дианой, облаченной в платье из некрашеного полотна, простирались бесконечная зелень и стальное небо.

— Я имею в виду, — исправилась она мягким голоском, придерживая рукой широкополую соломенную шляпу, прикрывавшую её несуществующие кудри, — что очень рада пойти туда именно с тобой.

Поэтом был какой-то дряхлый испанец, давно уехавший отсюда или умерший. Генри не смог запомнить его имя, состоявшее по меньшей мере из восьми слогов, а в устах Дианы с её быстрой речью оно прозвучало не более чем милой чепухой. Для него мало значило, кем именно был поэт (Генри владел множеством книг, но разрезал страницы лишь в нескольких), поскольку на холм за городом молодого Шунмейкера погнала кипучая энергия Дианы, а литературный памятник был лишь эпизодом.

— Я тоже рад, — просто ответил он.

Затем Диана сделала несколько шагов к нему, безмятежно посмотрела в глаза сияющим взглядом и поцеловала его, наверное, в двадцатый раз за день. Её поцелуи не походили на те, которые удается сорвать на пикниках после долгих уговоров и медленного угасания желания дебютантки соблюдать правила приличия. Они были не тайными или украденными, а лёгкими и полными радости. Диана всегда обладала флёром великолепной бесшабашной невинности, которую Генри хотел вкусить в полной мере, и сейчас возлюбленная казалась ему ещё более храброй, поскольку теперь он знал, что она в одиночку проделала такое сложное путешествие. Ранее он уже упомянул это, и Диана радостно ответила, что ей уже семнадцать, с такой трогательной непочтительностью, что он лишь рассмеялся. Его жизнь словно началась заново тем поздним пятничным вечером, и каждый день с тех пор полнился чудесами и событиями, будто из библейской книги Бытия.

— Вон он, я его вижу! — Диана отстранилась от Генри, прервав поцелуй, который, казалось, продолжался вечность, перетекая из часа в час с короткими перерывами на разговор или еду, и указала на вершину холма, где Генри разглядел выступающие углы белых стен виллы. Город остался внизу, протянувшись до моря. Там же осталась площадь, где они утром ели круассаны и пили кофе с молоком среди курящих сигары апатичных джентльменов. Далеко внизу простирались трущобы и узкие улочки старого города. Генри один раз оглянулся, мельком подумав об обязательствах, ожидающих его там, а затем поспешил догнать Диану, устремившуюся к дому.

Несколько широких шагов, и они поднялись на вершину холма. Дорога резко ухнула вниз, а затем снова пошла в гору, устремляясь к вилле — когда-то белому одноэтажному зданию, окруженному внушительной террасой.

Пришедшее в упадок строение окружали пальмы, тропинки, соединявшие пристройки, заросли сорняками, а в густой листве порхали крохотные лазоревые птички.

Генри последовал за Дианой по газону и поднялся по лестнице, когда-то ведущей в господский дом. Они остановились перед впечатляющей деревянной дверью, резной и обветшалой, но запертой на огромный амбарный замок.

— Закрыто, — нахмурилась Диана, положив пальчики на дверную ручку, словно в подтверждение своих слов.

— Возможно, получится разбить окно, — предложил Генри, указывая на стеклянные створки, расположенные по обеим сторонам главного входа.

— Нет! Нет-нет. — Глаза Дианы округлились. Она взяла Генри за руку и повела по террасе с крышей, когда-то украшенной геометрически правильным сине-белым орнаментом и выложенной черепицей. — Нельзя ничего трогать, — мило увещевала она. — Я слышала от многих посетителей заведения сеньоры Конрад, что все в доме осталось точно таким же, как и в последний день присутствия поэта. Все книги на своих местах, и, должно быть, за домом присматривает бог, потому что сюда не удалось пробраться ни одному вору. Говорят, — она понизила голос до шёпота и изогнула шею так, что Генри увидел знакомое заговорщическое выражение на её личике, — что здесь он написал свои лучше стихи, а после отъезда перестал творить.

Они огибали дом, заглядывая в окна, чтобы увидеть старые кожаные кресла и бесформенные полки, уставленные книгами. С неба струился предзакатный персиковый свет, озаряя угнетающий серый кабинет и подсвечивая старые канделябры, картины и маски, развешанные по стенам дома, в котором когда-то обитал поэт. Дом представлял собой руины существования, разительно отличавшегося от их собственного, и они ходили вокруг него словно по безмолвным залам музея. Диана погрузилась в магию этого места, а Генри — в магию Дианы, наблюдая за тем, как на её лице отражается увлеченность. Диана оглянулась на него и распахнула глаза, словно собираясь сказать: «Веришь ли ты, что мы очутились в подобном месте?».

Возможно, именно потому, что Диана слишком увлеклась, воображая, как давным-давно вечерами здесь читали стихи, а Генри заворожило её невольно очаровательное выражение лица в тени пальм, ни один из них не заметил, как стало прохладнее, а в воздухе запахло приближающейся грозой. Всё ещё держась за руки, они уже почти полностью обошли дом, перемещаясь от одного окна к другому, когда на террасу начали падать крупные капли размером с виноградину.

— О! — изумленно воскликнула Диана, торопливо посмотрев наверх. Затем они оба пустились бежать по опоясывающей дом террасе к лестнице. Но их инстинктивное желание убежать от дождя, как Генри быстро понял, было глупостью. Когда они достигли поля, дождь полил нескончаемым потоком. Рубашка Генри промокла бы насквозь, если бы они не нырнули под сень садовой беседки, по счастью, с широким металлическим навесом.

Генри попытался открыть дверь, но та была заперта изнутри. К тому времени с лица Дианы сошли испуг и удивление, и теперь она радостно следила, как с неба льется вода, ручейками убегающая к подножию холма.

— Мы утонем, если попытаемся сейчас вернуться в город… — Генри вытер лицо ладонью. С того места, где они стояли, просматривалась вся дорога к заливу, где, без сомнения, дети сейчас неслись в укрытие, а канализация заполнялась водой.

— Да, — согласилась Диана. — Но как же это красиво!

— Красиво, — повторил Генри, понимая, что она права. Внезапно он почувствовал опьянение от неожиданно ярких цветов, окружавших его, и от того, что дышал полной грудью. Все посторонние ненужные мелочи словно смыло водой. — И смотри, как нам повезло!

В паре метров слева от него стояли круглый белый металлический столик и два стула, покрытых той же облупившейся краской. Жемчужные зубки Дианы блеснули под пухлыми губами, растянувшимися в довольной улыбке. Она развязала ленты шляпы, и они оба направились к столу. Генри открыл ивовую корзину, которую держал в руках. Они не были голодны, поэтому Генри откупорил две бутылки колы, которые Диана положила туда утром, когда на улице ещё было сухо и солнечно, и поджег сигареты для себя и Дианы.

— Разве не здорово смотреть, как солнечные лучи пробиваются даже сквозь эти тучи и непогоду?

Диана устроилась на стуле. Её розоватая кожа поблескивала от влаги, а темные влажные волосы облепили уши. Хотя Генри не хотел отрывать от неё взгляда, он всё равно оглянулся посмотреть на золотые лучи, все еще видимые даже через пелену дождя, и соперничающие черные и серые оттенки. С земли поднимался пар, смешиваясь со свежим запахом дождя; грохот водяных струй о жестяную крышу звучал как какофония. Генри отхлебнул сладкой жидкости и затянулся сигаретой. Его дыхание уже выровнялось, и после долгой прогулки и быстрого марш-броска он начал чувствовать приятную усталость. Хотя он и служил добровольцем в армии Соединенных Штатов, за двадцать один год своей жизни он никогда прежде не находился так далеко от удобств, окружавших его каждый день.

Отсюда до города было далеко, но Генри чувствовал, что сейчас у него есть всё необходимое. Он перевел взгляд черных глаз на девушку, так часто снившуюся ему в последние месяцы. Рядом с ним, именно в этот миг бытия, в центре ливня, она казалась донельзя настоящей и готовой сидеть здесь целую вечность. Она выдохнула сигаретный дым во влажный воздух и потянулась к руке Генри…  

* * *

Генри начал приятно пробуждаться ото сна. За дверью он слышал топот тяжелых сапог, далекие мужские голоса, побудку. Он снова очутился в бараках — туда было ближе всего бежать прошлой ночью, когда начался дождь. Несмотря на абсурдное желание Генри вечно сидеть за тем столиком, пить колу, курить и наблюдать, как дождь расцвечивает новыми красками зеленую равнину, молодые люди договорились, что постараются вернуться в город до темноты. Но ему нравилось быть рядом с Дианой и здесь. Она лежала рядом, сонная и податливая, непослушные кудряшки слегка прикрывали ее лицо, а из-под одеяла виднелся персиковый изгиб плеча. Она что-то пробормотала и пошевелилась во сне, прижавшись к Генри, как новорожденный котенок.

По приезде в Гавану Генри отчаянно желал доказать, что ничем не отличается от других расквартированных здесь солдат, и поэтому вставал вместе со всеми и наравне с остальными тяжело трудился. Но, пользуясь снисходительностью полковника, он неизбежно начал манкировать распорядком дня. Он продолжал пытаться рано вставать, что после ночи в ромовом угаре удавалось не так легко. Но теперь, вновь обретя Диану, он распростился с пагубной привычкой и этим утром, слушая, как другие солдаты занимаются зарядкой, остро почувствовал вину.

— Шунмейкер!

За грубым голосом последовал яркий утренний свет, озаривший комнату, когда открылась дверь комнаты в бараке, и в проеме появилось по-дурацки улыбающееся лицо полковника Коппера. При виде его усов Генри схватил одеяло и бережно накрыл им Диану, тем самым разбудив её. Он почувствовал, что её пальцы сжимаются у него на груди, и попытался мысленно внушить ей лежать тихо, очень тихо.

Неважно, насколько был ему неприятен полковник Коппер до этой минуты, ничто не могло сравниться с той ненавистью, которую Генри почувствовал сейчас, глядя на искривленное подобием улыбки лицо командира. Изумление, отразившееся на лице вошедшего, при виде второй фигуры под одеялом и последовавшее за ним удивление тому, что Генри не один, постепенно сменилось — медленно, полностью отразившись на лице — зловещим пониманием.

Генри был готов убить полковника лишь за одно это подмигивание.

— В чем дело? — спросил он спустя несколько секунд, поскольку полковник не говорил ни слова, хотя, безусловно, следил за происходящим во все глаза.

— А, Шунмейкер! — прогремел полковник. Мягкое тело рядом с Генри напряглось от этого звука. — Я беспокоился, потому что не видел тебя с пятницы, но теперь вижу, что ты решил последовать моему совету!

— Могу я чем-то вам помочь? — подсказал ему Генри.

— Ты пропустил побудку, — насмешливо заметил полковник.

— Я полагал…

— Ха! Даже не думай, мальчик мой… — Полковник прислонился к дверному косяку. Льющийся из-за его спины свет озарил саржевый мундир Генри, висящий на вбитом в стену крюке, пару брюк и рубашку. Одежда Дианы, мокрая и грязная после дороги под дождём от дома поэта, была свалена в кучу на деревянном стуле. — Хотя без тебя мне было одиноко со всеми этими неотесанными мужланами. Конечно, из-за шторма сегодня регата не состоится, но я думал, мы сможем обсудить…

Генри буравил его взглядом и пытался мимикой продемонстрировать, что присутствие полковника здесь и сейчас нежелательно. Казалось, это удалось, поскольку полковник подмигнул ему, попрощался и стукнул подошвой сапога по полу. Если Генри надеялся, что командир уйдет, не увидев Диану, то вскоре его постигло разочарование, поскольку Диана выскользнула из его объятий, попутно обнажив большую часть спины, чем Генри мог ей позволить.

— Ола, — с жутким акцентом произнес полковник.

— Здравствуйте, — сухо ответила Диана.

— Вы… американка. — Неприятная бодрость исчезла из его голоса, и сменившее её чувство вызвало у Генри ещё большее отвращение.

— А если и так? — Диана закуталась в одеяло и снова прижалась к груди Генри. Он инстинктивно обнял её обеими руками, но этим жестом он не смог отпугнуть полковника Коппера, чьи коричневые кожаные сапоги с огромными серебряными шпорами уже шумно топали по полу.

Теперь полковник вёл себя более чётко, по-военному, и, подойдя к узкой металлической кровати, стоящей в дальнем углу комнатушки, он выпятил грудь так, словно участвовал в победном залпе.

— И вы не просто рядовая американка.

Генри неподвижно смотрел, как Диана медленно отбрасывает в сторону одеяло и стряхивает с себя остатки сна, поворачиваясь к полковнику. Нет ничего удивительного, что она немного испугалась, поскольку неважно, какое бесчисленное количество правил приличия она нарушила, оказавшись в столь ранний час в этой постели вдали от дома, но вряд ли хоть раз в жизни видела столь прямолинейного и невежливого мужчину у своего ложа. Насколько Генри знал, он вообще был единственным мужчиной, когда-либо входившим в её спальню, и то, как Диана вытаращила глаза, окончательно утвердило его во мнении, что материнское воспитание с оглядкой на правила приличия ещё жило в её душе.

— Что это значит? — спросила она, силясь говорить слегка грубо.

— О боже. — Полковник отступил на шаг назад и посмотрел в глаза Генри. — Я её знаю.

— Нет. — Генри с облегчением вздохнул, когда полковник перестал пялиться, но ошибся в суждении о том, что именно стало причиной перемены. — Нет, не знаете.

— Да. Я весьма отчетливо её помню. — Полковник погрозил пальцем. Он заговорил вымученным голосом, словно твердил наизусть заученное описание из дневника: — Она была на приёме в честь адмирала Дьюи в «Уолдорф-Астории» в сентябре. На ней было платье лавандового цвета, и она танцевала с мистером Эдвардом Каттингом — уверен, потому что я, по-моему, это записал. И я совершенно уверен, что эта та самая дама, потому что сегодня утром читал светскую хронику — единственный в мире способ узнать, где сейчас находятся друзья — и наткнулся на абзац, в котором упоминалось, что у неё необычно короткие волосы, а вы, мисс, первая девушка с такими короткими волосами, которую я встречаю в жизни! Единственное несовпадение, — продолжил он, сцепив руки в замок, — заключается в том, что вы якобы в Париже…

— Вы с кем-то меня спутали, — возразила она, хихикнув, но её сердечко вздрогнуло от испуга, и Генри понял, что они попали в беду. Часы, проведенные в нескольких сантиметрах от бушующей стихии за курением, ожиданием и историями о путешествиях, всё ещё согревали ему душу, но он предчувствовал, что они больше не повторятся.

— Шунмейкер, как ты думаешь, чем я тут занимаюсь? Ты считаешь это фарсом? Нельзя приводить в бараки такую девушку! Она должна посещать балы в Париже и Нью-Йорке, и её наверняка ищут!

Даже сейчас Генри не чувствовал, что старший по званию на него сердится. Полковник Коппер лишь мерил шагами комнату, нервно поправляя фалды мундира. Он не злился, но боялся потерять свой воображаемый статус, а это было ещё хуже.

— За ней придут, — продолжил он, бормоча себе под нос, — но обвинят в случившемся меня. Скажут, что я устроил здесь высококлассный бордель, и моя репутация будет погублена. Она погубит меня. Нет, нет, нет, так не пойдет.

На лице Дианы появилось вопросительное выражение. Она молчаливо спрашивала Генри, чем всё кончится. Генри хотел бы дать ей какие-то обещания, но смог лишь потянуться за одеялом, обернуть им Диану и крепко прижать её к себе. Было очевидно, что полковник Коппер недоволен. Увиденное испугало его, и он не успокоится, пока не разберется с дебютанткой, тайком проскользнувшей в подведомственный ему барак, словно армейская шлюха. Улыбка Дианы погасла, и молодая пара повернулась к полковнику.

— Нет, — вынес он вердикт, на этот раз более решительно, и посмотрел на влюбленных голубков. Утренний свет залил узкое пространство комнаты и осветил лицо мужчины, когда он почти с грустью произнес: — Так не пойдет.