Над украшенной позолотой бальной залой «Уолдорф-Астории» витали клубы сигарного дыма. Мужчины в смокингах и дамы в ярких нарядах толпились у длинных банкетных столов или танцевали при свете свечей. Здесь было вдоволь красавиц и выпивки, что прежде потешило бы Генри, но сейчас он вернулся из долгой поездки, окончательно изменившей его жизнь.

Его не радовало то, что он сидит на возвышении в дальнем конце комнаты и по настоянию отца продолжает носить форму, хотя сам не уверен, остается ли формально солдатом. Отец продолжал звать его героем войны, а Генри от этого чувствовал себя клоуном.

Жирные объедки и хлебные крошки усеивали атласное знамя Партии развития семьи, устилавшее стол Шунмейкеров и ниспадавшее с него, чтобы напомнить всем в зале, за кого следует голосовать на выборах. Семей, которым предполагалось оказывать партийную поддержку, на этом вечере видно не было — даже специально приглашенный в качестве символа партии житель многоквартирного дома куда-то подевался. Единственный раз за весь вечер Генри улыбнулся, с мрачным юмором подметив, насколько же ироничным и язвительным был политический расчет, поставивший именно Уильяма Шунмейкера на место лидера именно этой партии. Солидный и велеречивый кандидат в мэры сидел справа от Генри, а место слева занимала разодетая Пенелопа с выражением смертельной скуки на лице.

Низкое квадратное декольте её синего платья было обшито золотой тесьмой, а губы накрашены кроваво-красной помадой. Острые бледные локотки Пенелопы упирались в скатерть, а на мужа она предпочитала не смотреть. Или он не желал смотреть на неё. Генри больше не понимал. Он чувствовал, что поступил с Пенелопой несправедливо: она так горда, а текущее положение, должно быть, уязвляло её. Но затем вспомнил, как жестоко она очерняла репутацию единственной в его жизни чистой и милой девушки, и ему стало невыносимо даже думать о том, чтобы вслух назвать жену по имени. Генри немного завидовал Диане: им обоим было нелегко находиться порознь, но ей хотя бы не приходилось появляться на людях в обществе своей мучительницы.

— Генри Шунмейкер, и как вам дома, в Нью-Йорке? — Генри устало поднял глаза от остатков своего ужина на стройного мужчину в плохо сидящем костюме. Генри смутно помнил, что это журналист из «Уорлд», с которым дружил старший Шунмейкер, и догадался, что собеседник хотя бы частично ответственен за ложное представление обществу военных подвигов Генри Шунмейкера. — Должно быть, чертовски здорово приехать домой к такой красивой жене…

Неумолкающий гул ненадолго затих, и Генри расслышал шорох юбки Пенелопы, когда та заерзала на стуле. Она внимательно слушала, что он ответит. Генри подумал о Диане и о том, как невыносимо не знать, чем она занята, после всех этих долгих часов, проведенных вместе. Холланды тоже должны были получить приглашение на этот прием, но Генри тщетно искал возлюбленную глазами и в конце концов решил, что мать запретила Диане показываться в обществе.

— И как прикажете ответить на подобный вопрос? — раздраженно отозвался он.

— Конечно, нет, да и могло ли быть иначе? — выдохнула Пенелопа. Её характер и так не отличался излишним добродушием, но прозвучавшим сейчас в её голосе сарказмом можно было бы покалечить. — Вы же видите как он загорел, плавая там на яхтах, а от этого занятия любому не захочется отказываться.  

— На… яхтах? — Журналист потупил взгляд, словно и его смутил этот тон, и он надеялся, что больше никого так не разочаровали. Ему явно хотелось услышать другой рассказ.

— Генри просто немного нервничает после месяцев службы, — мягким, но повелительным голосом вмешался старший Шунмейкер. — Как и его жена.

Газетчик почтительно кивнул и поспешил прочь.

Старик наклонился к уху сына и прошипел:

— Пригласи жену на танец.

— Но она только что… — запротестовал Генри.

— Она просто сердится, — вполголоса просветил сына Уильям. — Женщины всегда так делают. Пригласи её потанцевать, и она скоро забудет о пустяке, из-за которого вы пререкались.

Генри закрыл глаза и пожалел, что уехал с Кубы. Теперь он понимал, что они с Дианой могли бы убежать и до сих пор оставались бы на свободе. Позволив полковнику отправить их обратно, он совершил ошибку, колоссальную ошибку. Генри во многом просчитался: следовало бы выказывать полковнику большее расположение, упорнее пытаться уговорить его не отправлять влюбленных домой. Не следовало упускать Диану из виду, не нужно было возвращаться в особняк Шунмейкеров, как трусливый пес, который возвращается к суровому хозяину, когда не знает, куда ещё пойти. А теперь ему приходилось со смешанными чувствами играть навязанную отцом и Пенелопой роль.

— Давай, — продолжил отец, сменив тон с ободряющего на настойчивый.

Генри попытался напомнить себе, что провоцирование Пенелопы, каким бы заманчивым оно ни казалось, не имело смысла, и пока он рядом с женой, то должен защищать свою дорогую Диану и не злить Пенелопу лишний раз.

— Пенни… — начал он, поднимаясь, чтобы предложить жене руку, но Пенелопа действовала быстро и очевидно желала обидеть его. Она вытянула ногу вперед, Генри споткнулся и неуклюже зашатался. Если бы он не успел схватиться за спинку её стула, то точно повалился бы ничком. Генри состроил отцу гримасу, словно надеясь, что старик внезапно поймет весь парадокс ситуации, но выражение лица старшего Шунмейкера давало понять, что отступать он не велит.

Генри провел рукой по напомаженным волосам, приглаживая их, словно надеясь, что напоминание о его изумительной внешности изгладит из памяти неприятную сцену. Он попытался вспомнить, как удачно когда-то заставил Пенелопу охотиться за ним.

— Миссис Шунмейкер, — снова процедил он сквозь сжатые зубы, хотя и сам удивился прозвучавшей в голосе враждебности. — Позвольте вас пригласить?

Она отстранилась, уперлась подбородком в ладонь и окинула взглядом бальную залу, притворяясь, что не услышала его слов.

Генри наклонился к ней и тихо, но — он надеялся — с нажимом сказал:

— Я твой муж. И хочу с тобой потанцевать.

Пенелопа с ненавистью развернулась к нему.

— Ты никогда не пытался изображать из себя примерного мужа, — выплюнула она.

— Ну, — ответил Генри. Гнев жег ему глотку, поэтому он смог сказать лишь это, чтобы не выплеснуть его наружу. — Я никогда и не стремился к этой роли.

Пенелопа сощурилась:

— Может, и нет, но ты поклялся им быть.

— Ты так торопилась загнать меня к алтарю, что едва заметила — я не удосужился произнести добрую половину положенных клятв.

Пенелопа хлопнула по столу.

— И зачем ты тогда вернулся? Просто унизить меня? Или ты думаешь, я настолько глупа, что не заметила, что ты вернулся в Нью-Йорк в один день с малышкой Ди…

— Прекрати, — очень вовремя оборвал её Генри. Если бы имя Дианы сорвалось со столь злого языка, включились бы все защитные инстинкты молодого Шунмейкера, обострившиеся после воссоединения с возлюбленной на Кубе. Мысль о том, что собиралась произнести Пенелопа, привела его в ярость, и он стиснул зубы так, чтобы жена это заметила.

— Потанцуй со мной, — приказал он.

Пенелопа подняла голову. На её губах плясала ядовитая улыбка. Музыка оркестра, тихое обсуждение политических условий и молчаливая досада отца будто поглотили весь воздух в помещении. В бесстрастных глазах Пенелопы зажегся огонек, и она протянула руку в перчатке мужу.

— О… хорошо. — Её голос стал девичьим, почти кокетливым, но Генри слишком хорошо знал её, чтобы понять, что Пенелопа согласилась лишь в угоду свекру, в конце концов, оплачивавшему счета за её безделушки, но на самом деле её слова были объявлением войны. — Но мне это не по душе.

Затем она встала и позволила мужу проводить её в бальный зал «Уолдорф-Астории», где они уже танцевали пару раз в более простые времена, когда ещё нравились друг другу. Генри поклонился жене, а Пенелопа присела в глубоком реверансе, после чего танец начался. Несколько человек в толпе ахнули, а затем музыка заиграла громче, и зрители восторженно захлопали. На короткий миг мистер и миссис Генри Шунмейкер создали иллюзию восхитительно красивой молодой влюбленной пары.