Тусклый газовый свет падал на мистера и миссис Кэрнс, пока хозяин дома молча смотрел в окно на улицу, а его жена читала раскрытую Библию, упиравшуюся в её выступающий живот. С ужина, который и сам по себе прошел немногословно, они почти не говорили. Элизабет не переставала гадать, что занимает мысли Сноудена, и, осознав это, почувствовала себя грубиянкой. Муж так много для неё сделал — и великолепно подобранная серебряная погремушка была лишь последним знаком его расположения, — а она до сих пор не прекратила размышлять, что за заботы его так тяготят.

И конечно же, раз за разом её мысли возвращались к нацарапанному неуклюжим детским почерком слову «Клондайк». Она попыталась отогнать это воспоминание, а затем отложила небольшую Библию и пересекла комнату. Кроме освещенных фонарями участков, улица за высокими окнами казалась темно-фиолетовой, и по ней лишь изредка проезжали экипажи. Элизабет слышала разговоры слуг о том, что, несмотря на понедельник, Шунмейкеры и кто-то ещё давали сегодня приемы. Скоро сезон закончится, и по опыту прошлых лет, когда она ещё была в центре всеобщего внимания, Элизабет хорошо знала бесшабашную оживленность общества в эту пору.

— Все в порядке, мистер Кэрнс? — спросила она, встав за спиной мужа и глядя на их отражение в оконном стекле.

Сноуден кивнул.

— Мне нужно кое в чем признаться, — продолжила она тихим слегка подрагивающим голоском. Именно так она разговаривала, играя роль гостеприимной хозяйки, милой скромной девушки, стремящейся произвести наилучшее впечатление на гостей.

В отражении Элизабет увидела, как бровь супруга приподнялась, а затем он повернул голову, но недостаточно, чтобы встретиться с ней взглядом.

— О?

— Да. — Её голос источал медовую сладость, хотя сейчас она говорила несколько поспешно. — Я видела погремушку — то есть, я не разворачивала подарок, но не раз дарила другим такие же, и поэтому знаю, что там лежит. Простите, но меня весь день переполняла благодарность за то, что вы купили мне такую милую вещь, и мне хотелось сказать вам спасибо.

— О. Я рад, что вам она понравилась, — ответил Сноуден тоном, которого она никогда прежде от него не слышала — будто бы испытывал облегчение, но не совсем так. — Точнее, понравится, — исправился он.

Сноуден не стал поворачиваться, чтобы посмотреть на жену, и поэтому она ободрительным жестом коснулась его руки и ненадолго задержала там ладонь. Сноуден не проронил ни звука и не удостоил её взглядом, но Элизабет все равно думала, что ведет себя как истинная жена, и когда почувствовала, что её прикосновение достигло цели, вышла из комнаты поискать что-нибудь, что можно было бы подать мужу. Возможно, чай, а ещё лучше — бренди, которое слуги пока ещё не успели перелить в хрустальные бутылки, предназначавшиеся для сервировочного столика в стиле эпохи Регентства в главной гостиной.

Казалось, с каждым днем Элизабет увеличивалась в размерах и становилась все более неповоротливой. Ребенок внутри нее отнимал все силы. Она долго искала поднос, бренди и бокал. В этот час на кухне было тихо — весьма требовательная миссис Шмидт всегда следила, чтобы все было вымыто и убрано сразу после ужина — и Элизабет ненадолго забыла о своем намерении, отвлекшись на развешанные по стенам медные горшки и выступающие белые печные изразцы размером с кирпич. Её новый дом был построен в те же годы, что и тот, где она выросла, поэтому и угольная печь с железной заслонкой, и фарфоровая раковина, и чан с горячей водой напоминали ей о кухне в доме номер семнадцать в парке Грэмерси, которую она так хорошо помнила. Вовсе не потому, что проводила там много времени, а потому, что ей приходилось пробираться через кухню, идя на тайные ночные свидания с Уиллом. Кухня всегда означала для неё предвкушение: слабый запах кулинарного жира и мыла был последним, что она слышала перед тем, как спуститься в конюшню, где жил Уилл.

Эти приятные воспоминания во многом затмили тревогу и чувство вины перед Сноуденом. Возвращаясь в холл, Элизабет мельком посмотрела в висящее напротив лестницы овальное зеркало и увидела, что почти улыбается. И тут она услышала мужской голос, непохожий на голос мужа, вскоре сменившийся более знакомым тембром.

— Уже поздно, — недовольно произнес Сноуден. 

— Поздно, поздно… Знаю я. — Элизабет поняла, что подобный акцент вряд ли принадлежит завсегдатаю светских гостиных. — Потому и пришел, чтобы точно застать вас дома.

Стоя в тени лестницы, Элизабет понимала, что должна обозначить свое присутствие. Но не сдвинулась с места и бросила взгляд на стоящий на подносе бокал. Его содержимое беззвучно плескалось.

— Тогда давай поскорее. Что тебе нужно? Хотя можно предположить, что я и так дал тебе достаточно, учитывая, сколько ты из меня высосал за эти месяцы.

— Ага, но то был гонорар за оказанные услуги, а теперь я узнал кое-что новенькое: одну маленькую историю о вас, и думаю, что вы вряд ли желаете предавать ее огласке. Мне кажется, что оба мы будем спать спокойнее от того облегчения, что всегда наступает, когда деньги переходят из рук в руки.

— Тогда поспеши. Это дом моей семьи, — поторопил Сноуден.

Его собеседник издал звук, похожий на смешок, но Элизабет он показался самым ужасным и мерзким, что она слышала за всю жизнь.

— Семьи, — повторил мужчина, и Элизабет поняла, что тот жуткий звук относился к ней, её ребенку и её браку. К горлу подступила тошнота. — Я о том, что вы сделали на Клондайке…

Значит, этот поздний посетитель и был автором записки. Элизабет пробрала дрожь, и хотя летний зной никуда не делся, на секунду миссис Кэрнс показалось, что она несколько часов простояла на пронизывающем зимнем ветру. Но это чувство охватило её не только изнутри, поскольку руки затряслись и в следующий миг поднос вместе со стоящим на нем бокалом выскользнул из них. Элизабет беспомощно попыталась его поймать, но лишь ускорила падение, и когда поднос рухнул на пол, стекло с громким звоном разлетелось на осколки, а ноздри Элизабет наполнились дурманяще-сладким ароматом бренди.

С напряженно округлившимся ртом она смотрела на учиненный ею кавардак, а в следующую секунду по другую сторону боковой двери показался Сноуден. Позади него маячил мужчина с круглым мальчишеским лицом, изрытым оспинами. Когда он взглянул в глаза Элизабет, то показался столь же удивленным встрече с ней, как и она, и после этого миссис Кэрнс окончательно уверилась.

«Он должен быть в мундире», — подумала она и тут же начала извиняться, и наклонилась подобрать с пола крупные осколки.

— Приходи завтра, когда не будешь так волновать мою жену, и тогда мы обсудим наш уговор, — услышала Элизабет слова Сноудена и раздавшийся тут же звук удаляющихся шагов посетителя и щелчок дверного замка.

Человек быстро ушел, но успел так испугать Элизабет, что дрожь в пальцах никак не унималась. Она попыталась собирать осколки обеими руками, но это не помогло унять дрожь, и спустя несколько секунд несчастная поняла, что порезалась, и теперь кровь капает с ладони на белое хлопковое платье.

— Вы в порядке? — Теперь Сноуден навис над ней.

— Нет… — Она совершенно точно не в порядке. Обрывки фраз «оказанные услуги», «что вы сделали на Клондайке» и «деньги переходят из рук в руки» все ещё звенели у нее в ушах. — Я… Я знаю этого человека.

— Это невозможно, — отрезал Сноуден.

— Да, конечно, нет… Я не имею в виду, что знакома с ним. Но я его видела. Он полицейский, и был одним из тех, кто… — Тошнота волнами раскатывалась по телу, и Элизабет тяжело привалилась к стене. — Одним из полицейских, убивших моего мужа!

— Ваш муж — это я.

— Уилла. — Слова тяжело давались Элизабет. Она помнила тот ужас и страх так четко, будто до сих пор стояла на платформе Центрального вокзала под огромным стеклянным навесом, в ушах до сих пор звучал свист пуль, а в воздухе пахло кровью ее мужа. Когда дым рассеялся, к ней подбежали полицейские и подняли её на ноги — этот рябой мужчина, он тоже был там. — Он один из тех, кто убил Уилла.

Сноуден наклонился и помог Элизабет встать. Её тело обмякло, и, чтобы держаться на ногах, ей требовалась помощь.

— Вы переутомились, дорогая, вы так устаете…

— Нет! Мне знакомо это лицо! Я видела его в кошмарах. Переживала те страшные секунды бесчисленное множество раз. — Она перешла на пронзительный крик и тяжело оперлась на плечо Сноудена. — Но что он здесь делал? Что ему от вас нужно? О Боже… — Она потрясенно ахнула, поняв, какую именно услугу тот человек оказал Сноудену.

— О Боже, Боже, Боже…

— Вы бредите, любовь моя.

Она инстинктивно отшатнулась от Сноудена словно от чего-то гадкого.

— Он убил Уилла по вашему приказу, — прошептала она. Стоя поодаль от мужа, Элизабет снова оперлась на стену. — Вот почему вы ему платите. Вы заплатили ему за убийство Уилла, чтобы жениться на мне. Чтобы завладеть землей в Калифорнии и той нефтью, на доходы с которой мы теперь живем.

В неподвижно застывшей настороженной позе Сноудена чувствовалось нервное спокойствие. Он слушал Элизабет, но больше не пытался разубедить её. В темноте были видны его светлые волосы, но Элизабет не могла посмотреть ему в глаза.

— Но что насчет Клондайка? Что ему за дело до Клондайка? Что могло случиться на Клондайке? — К горлу подступала желчь, и Элизабет пришлось поднять руки и прикрыть рот. Поскольку в той отдаленной части страны случилось лишь одно, до чего Элизабет было дело — там умер её отец. Она знала, что Сноуден в ответе и за это, не совсем понимая как именно. Она все отступала, одной рукой опираясь на стену, и вслух собирала кусочки мозаики вместе. — Те деньги, что вы прошлой осенью дали матушке, вы ведь украли их? Вы не собирались отдавать нам долю отца. Вы убили его за эти деньги и оставили бы их все себе, но смекнули, что можно заработать и больше, если поддерживать отношения с его вдовой и дочерьми. И жениться на одной из них. — Она подняла руки, прикрыла ладонями глаза и простонала: — О Боже.

В следующую секунду Сноуден подошел к ней и отнял руки от лица. В струящемся в окошко над дверью лунном свете стали видны его глаза, и в них Элизабет увидела безыскусную неистовую алчность, из-за которой Сноуден и начал охоту на неё и близких ей людей.

— Вы переутомились, дорогая, — повторил он. Уговаривающие нотки пропали из его голоса. Сейчас он попросту говорил, что произойдет. — Вы нездоровы, а в вашем положении это может быть опасно. Сколько женщин умирает, пытаясь подарить жизнь своим драгоценным малюткам? Думаю, стоит уложить вас в постель и держать там так долго, насколько возможно.

Элизабет попыталась отстраниться от него, но он крепко держал её за руки. До неё наконец-то начало доходить, на что в действительности способен человек, с которым она прожила так много месяцев, и тошнота прошла, сменившись паникой. Это неприметное квадратное лицо за считанные минуты превратилось для неё в смертельную угрозу, и хотя Элизабет убеждала себя закричать, охвативший её страх был так силен, что вопль застрял в горле. Последнее, что она помнила до того, как лишилась чувств — как Сноуден грубо подхватил её на руки и понес по лестнице наверх.