1

Проезжая в седле по королевству на своем муле, Суба поглядывал на свои руки. Ремешки кожаной уздечки свисали между его пальцами, и на них появилось множество маленьких морщинок. Прошло уже много времени, и оно оставило свой след на его руках. А еще Субу неотвязно преследовала мысль, что он очень одинок. И он сидел в своем седле, понурив голову, целыми днями поглощенный размышлениями о том, что жизнь его так и будет проходить в этом седле, и ему никогда не удастся завершить свою миссию, если он будет один. Королевство такое огромное. Он не знает, где искать. А он слышал разговоры об оракуле, который живет в серных землях. И решил найти его.

На следующий день он отправился в эти земли и вскоре оказался в самом центре страны с высокими скалами. Сера придавала этой земле желтый цвет. Из скалы вырывался пар. Можно было бы сказать, что эта вулканическая земля вот-вот изрыгнет высокую струю лавы. Он нашел оракула. На этой иссушенной местности. Оказалось – это женщина. Она сидела на земле. Лицо ее было скрыто безликой деревянной маской. Под тяжелыми истертыми ожерельями колыхались груди.

Суба сел напротив нее. Он хотел назвать себя и задать ей вопрос, ради которого пришел, но она движением руки сделала ему знак молчать. Потом протянула ему чашу с каким-то напитком, и он выпил его. А она переложила лежащие перед ней обожженные косточки и корешки и потерла их друг о друга. Предложила Субе намазать свое лицо и руки жиром. И наконец он почувствовал, что может задать ей свой вопрос.

– Меня зовут Суба. Я сын короля Тсонгора. В огромном королевстве моего отца я ищу место, где его похоронить. Место, где земля ждет его. Я ищу и не могу найти.

Старая женщина ответила не сразу. Сначала она тоже отхлебнула немного своего напитка, но вдруг выплюнула его на большой сноп, который растворился в воздухе. И только тогда Суба услышал ее голос. Голос резкий и повелительный, от звука которого вокруг Субы задрожала земля.

– Ты не найдешь того, что ищешь, – сказала она, – потому что сам станешь Тсонгором. И тогда будешь стыдиться себя. – Она в упор посмотрела на Субу и начала хохотать, повторяя: – Да, стыдиться. Ради этого я помогу тебе. И ты познаешь стыд, поверь мне.

Она продолжала хохотать. Суба в растерянности молчал. Он чувствовал, как в нем растет гнев. Старуха не ответила на его вопрос. Ее смех, ее желтые зубы – все это оскорбляло его. Она смеялась над ним. Но его отцом был король Тсонгор. И ему не стыдно знать об этом. Нет ничего постыдного в том, что имя Тсонгор передается от отца к сыну. Ее слова абсурдны и оскорбительны. Старуха, что смеется над ним, просто сумасшедшая. Он хотел встать и уйти, но прежде задать ей еще один вопрос. Пересилив себя, он снова обратился к ней. Он хотел знать, что происходит сейчас в городе. В Массабе. Конечно, до него доходили слухи о ней. Но это всегда были одни и те же слова: «Там все еще воюют». И эти слухи ни о чем больше не говорили. Никаких подробностей. И не было никого, кто бы знал, кто начал последнюю атаку, кто ее отбил. Идет война. И больше он ничего не знал. Он спросил оракула о своих близких, и снова старуха выплюнула в небо синюю жидкость, которая тут же растворилась в воздухе. А потом прорычала ему в лицо:

– Мертвые. Они все мертвые. Твой брат Либоко – первый. Как крыса. Остальные последуют за ним. Они умрут все. Каждый в свою очередь. Как крысы. Один за другим. – И снова захохотала ему в лицо.

Суба был ошеломлен. Он заткнул уши, чтобы ничего не слышать, но ему казалось, что даже камни под его ногами хохочут. Издевательский смех старухи преследовал его. Он представлял себе своего брата Либоко, лежащего в пыли. И в нем вспыхнул гнев. Он рывком вскочил, схватил толстую сучковатую палку и со всех сил обрушил ее на оракула. Прозвучал глухой удар. Он ударил старуху прямо по голове. Смех прекратился. Старуха рухнула всем телом. И застыла в неподвижности. Суба ничего больше не слышал. Ничего не видел. Он продолжал сжимать в руках палку. Его гнев еще не угас. Либоко. Его братья. Он ударил снова. Он бил еще и еще. Наконец, весь в поту, задыхающийся, он отбросил палку и пришел в себя. У его ног лежало бесформенное тело. Безжизненное тело. Его охватил ужас, и он убежал.

Он погонял своего мула, сам не зная, куда двигаться. Он никак не мог избавиться от видения: лицо старухи. Он убил. Ни за что. Только за смех. Из чувства гнева. Он убил. Смех старухи. Ее голос. Все это глухо звучало в нем. Затопляло, словно волной. Он убил. Оказывается, в нем это жило. Ярость, достаточная для того, чтобы убить. Кровавое убийство. Он был Тсонгором. И он тоже способен на все это.

Несколько дней он отдавался на волю своего мула, сам не в силах выбрать, куда направиться, блуждая по случайным тропам. Он ни с кем не разговаривал. Его охватила безмерная усталость. Ярость. Он испытал ее. Это была дикая ярость Тсонгоров. То самое, что вошло в кровь его братьев. Да. И он тоже со страстным наслаждением поддался гневу. Он убил оракула. Теперь он знал, что и он не лучше своих братьев. Он тоже мог бы убивать ради Массабы. И только приказ отца удержал его вдали от бойни и от лихорадки сражений.

Он блуждал по дорогам, он не ел, не останавливался, измученный усталостью и ужасом. Он блуждал по дорогам с поникшей головой, инстинктивно избегая всего, что напоминало о жизни. Он хотел быть один. Чтобы никто не видел его. Ему казалось, что его преступление читается на его руках. Иногда он плакал и бормотал: «Я – Тсонгор. Я – Тсонгор, сторонитесь меня».

 

2

Самилия покинула Массабу. Словно беглая пленница. Одна. В первые дни она думала, что Санго Керим и Коуаме тотчас же бросятся за ней в погоню, ей придется кричать, чтобы они ее отпустили, отбиваться, и она приготовилась к этому. Она была настроена решительно. Она не хотела больше ни в чем уступать. Но шло время, а ни Санго Керим, ни Коуаме не появлялись. Было ясно, никто не бросился ей вслед. Она была права. Она уже ничто. А ведь именно из-за нее они начали эту войну. Но после первой смерти, после первой мести за эту смерть она уже перестала быть ставкой в этой битве. Кровь вызывала кровь, и те, кто сражался, в конце концов забыли о ней. И теперь никто не преследовал ее, разве только ветер с холмов.

С тех пор ее жизнь превратилась в долгие скитания кочевницы. Она переходила из одной деревни в другую, живя только Милостыней, которую ей подавали. На дорогах королевства селяне переставали копать своими заступами землю, чтобы взглянуть на эту необычную всадницу. Они разглядывали странную женщину в траурном одеянии, с поникшей головой. Она проезжала через страны. Никогда ни с кем не разговаривала. Никогда не просила у жизни ничего, кроме силы продолжать свой путь. Она старела на дорогах. Все время двигалась прямо вперед. Наконец она достигла границ королевства Тсонгора. И, даже не догадываясь об этом, даже не бросив взгляда на страну, которую покидала, она пересекла эту последнюю границу и углубилась в неисследованные земли. Идя еще дальше, чем прошел в свои молодые годы король Тсонгор. Оставляя за собой земли своего королевства и свое прошлое. Она и правда стала никем. У нее не было ни имени, ни прошлого. Для тех, кто встречался ей на пути, она была всего лишь какой-то странной женщиной, с которой почти не осмеливались заговорить и на которую смотрели со странным чувством, будто в ней таилась такая сила, что лучше ее сторониться. Ее просили не останавливаться. И Самилия не останавливалась. Она упорно следовала по дорогам и тропам. Оставаясь для всех всего лишь силуэтом, который исчезал вдалеке.

 

3

Коуаме и Санго Керим превратились в две иссохшие, изможденные тени. С отъездом Самилии они оба немного помутились в уме. Ни о чем не думали. Ничего не желали. Им хотелось только убивать и орошать землю кровью. Долгие годы войны закончились для них вот таким образом. Они пережили столько убийств, столько надежд, и теперь им оставалось лишь вспоминать и оплакивать былые сражения. Казалось, даже собаки смеялись при виде их. Безумие, которое до тех пор охватывало их лишь иногда, теперь обоих поглотило полностью.

От Массабы не осталось почти ничего. В пределах крепостных стен город был в руинах. Дома разрушены. Их разбирали по камешку, чтобы заделать пробоины в крепостных стенах. Все вокруг стало бесформенным. После бесчисленных атак в городе остались только стены, защищающие руины. Пыль покрывала мостовые. Фруктовые деревья стояли сожженные, с обломанными ветками. Самилия уехала. И теперь уже война была проиграна обеими сторонами.

И тогда Коуаме и Санго Керим в последний раз свели свои армии в долине и в последний раз вступили в переговоры.

– Это конец, – сказал Санго Керим, – ты знаешь это так же хорошо, как и я, Коуаме. Нам теперь надо просто завершить то, что мы начали. У нас еще остались воины, которые пока живы и которым предстоит пасть в бою. Ни ты, ни я не можем уклониться от этой последней схватки. Но я хочу провозгласить здесь условия последнего дня, после чего уже не скажу ни слова, мне останется только смерть и ярость. И я говорю перед нашими двумя собравшимися здесь армиями: пусть тот, кто хочет уйти отсюда, сделает это сегодня. Вы все сражались достойно. Сегодня война заканчивается. С этого дня начинается мщение. Пусть те, кому есть куда идти, уходят. Пусть те, у кого есть жены, идут восвояси. Пусть те, кто не испытывает глубокого горя из-за потери дорогого ему человека, за которого он должен отомстить, положат свое оружие на землю. Для них все окончится сегодня. Они не получат здесь никаких богатств, на которые рассчитывали, но они унесут свои жизни. Пусть они ревниво дорожат ими. А для других, для тех, кто готов принять участие в последней схватке, пути к отступлению уже не останется. Мы будем биться день и ночь. Мы будем биться, забыв про Массабу и ее сокровища. Мы будем биться ради того, чтобы мстить.

– Ты прав, Санго Керим, – ответил Коуаме. – Дольше сегодняшнего дня война не продлится. А потом начнется резня, в которой сойдутся озверевшие люди. Пусть те, кто еще может уйти, не стыдятся этого и уходят туда, откуда они пришли, чтобы рассказать, отчего мы в такой ярости.

В рядах воинов наступило долгое тревожное молчание. Они смотрели друг на друга. Никто не осмеливался сделать первый шаг, И тогда заговорил Рассамилаг:

– Я ухожу, Санго Керим. Уже давным-давно мы проиграли эту войну. Уже давным-давно я каждое утро встаю побежденным. Я сожалею о той ночи, когда мы пили вино из мирта пустыни и когда мы могли все прекратить. Я был с тобою повсюду. Все, что претерпел ты, претерпел и я. А сегодня я выбираю мир. Если кто-нибудь здесь должен отомстить мне, если кто-нибудь хочет отплатить мне за смерть брата или друга, я готов сразиться с ним. Но если таких здесь нет, я ухожу и похороню войну в Массабе в песке моего прошлого.

Никто не шелохнулся. Рассамилаг медленно вышел из рядов. И начался великий отход. В каждом лагере, в каждом племени люди решались и выходили. Молодые потому, что перед ними еще были годы жизни, и они хотели вернуться к своим семьям. Старики потому, что у них было лишь одно желание – быть похороненными на родине. Повсюду воины обнимались, прощаясь друг с другом. Те, кто уходил, в последний раз говорили дружеские слова остающимся. Они сжимали их в объятиях, препоручая земле. Они предлагали им свое оружие, свои каски и своих верховых животных. Но те, кто оставался, от всего отказывались. Наоборот, это они хотели одаривать уходящих. Они говорили, что для них конец близок, и скоро им ничего не будет нужно, кроме монетки, которую мертвым кладут между зубами. Они отдавали тем, кто уходит, свои сокровища, свои амулеты и записки для передачи родным. Казалось, на равнине какое-то гигантское тело медленно делится надвое. И с одной, и с другой стороны ряды воинов редели.

Наконец те, кто уходил, были готовы. Они покинули долину в тот же день. Нужно было, чтобы, когда начнется битва, они, увидев своих сражающихся сотоварищей, не вернулись и не стали в их ряды.

В долине осталась лишь горстка воинов. Одержимые войной люди, которые выбрали мщение. У каждого из них был на примете человек, которого надо убить. Каждый хотел мстить за брата или за друга и с ненавистью дикого пса смотрел на того, на кого собирался наброситься.

Среди них был Барнак. У его ног те, кто из его отряда решил уйти, положили свои запасы ката. Эта сухая трава образовала немалую горку. Барнак не спеша нагнулся и, захватив полную горсть, положил кат себе в рот. Он жевал его, сплевывал, снова наклонялся и брал пригоршню травы. Когда он всю ее прожевал, вокруг него были лишь кусочки жеваных корешков. И он пробормотал самому себе:

– Теперь я не усну уже никогда.

Никогда еще ни один человек не поглощал такого количества наркотика. Он задрожал всем телом. Его утомленные годами мускулы снова обрели змеиную крепость. Его осаждали видения, он дико вращал глазами, на губах выступила слюна. Он был готов к бою.

Прозвучал сигнал, и началось побоище Последний штурм одержимых. Без разработанного плана, без дружеской поддержки собратьев. Каждый сражался сам за себя. Думая не о том, чтобы сохранить свою жизнь, а о том, чтобы отнять жизнь у врага, с которым он бился. Это походило на схватку диких кабанов. Разбитые головы. Потоки крови, заливающие лица. Пробитые доспехи… Ужасные предсмертные крики заставляли дрожать старые стены Массабы.

Санго Керим и Коуаме первыми ринулись друг на друга. Во всеобщей сутолоке каждый из них всеми силами пытался сразить противника. Но и на этот раз победа не давалась ни тому, ни другому. По лбу у них катился пот. Они впустую истощали себя в сражении. И вот тут появился Барнак. Широко размахнувшись, он мечом снес голову Санго Кериму. Она жалко покатилась в пыли, и Санго Керим даже не успел сказать прощальное слово городу, в котором родился. Жизнь вокруг уже шла без него. Коуаме опустил свой меч. Он ему больше не был нужен. Враг лежал тут, у его ног. Но рано было радоваться этой победе. Теперь старый Барнак мутными от ката глазами смотрел на него. Он уже никого не узнавал. Он видел вокруг себя только тела, которые надо сразить. И он с силой ударил мечом по шее Коуаме, который с удивлением уставился на него. И тут же рухнул на землю к ногам своего обезглавленного противника. Убитый своим другом.

К Барнаку бросились десятки воинов из обеих армий. Они окружили его, словно охотники, которые обложили дикого зверя и загоняют его ударами. Так он и умер. Забитый десятками копий. Затоптанный и забросанный камнями воинов обеих армий.

Повсюду падали сраженные воины. Повсюду росли горы трупов. Все постепенно шло к концу. Оставались только тяжело раненные, которые ползли из последних сил, пытаясь не стать добычей для пиршества гиен, которые уже заполняли долину. Сако умер первым. Его брат Данга вспорол ему живот и вывернул на землю его внутренности. Последним усилием Сако удалось полоснуть Дангу мечом по ноге. Брызнула кровь, но Данга смеялся. Он победил.

– Ты умираешь, Сако, и победа осталась за мной. Массаба моя, и королевство нашего отца тоже мое. Ты умираешь. Я тебя сразил.

Он оставил тело брата лежать на земле, а сам поспешил к Массабе. Чтобы в качестве правителя открыть ворота города. Чтобы насладиться видом своих владений. Но кровь из его раны продолжала течь. Он уже не мог идти, силы покидали его. И город, казалось ему, где-то бесконечно далеко. Теперь он уже полз. И все еще смеялся. Он не понимал, что предсказание сбывается. Он, близнец Сако, который родился на два часа позже брата, умрет через два часа после него. Он проживет ровно столько же, сколько брат. Сако умер первым, и он ждет его. С нетерпением. Данга медленно истекал кровью. И так же, как он родился, уткнувшись лицом в простыни, окровавленные при рождении брата, он в предсмертных муках лежал в пыли, красной от всеобщей резни. Все свершилось. Смерть одного брата означала конец жизни другого.

Когда Данга испустил последний вздох, так и не добравшись до ворот города, Массабу окутала мертвая тишина. В городе не осталось никого. Наступило время стервятников, и хищные птицы тяжело кружили над городом.

 

4

– Ты не плачешь, Тсонгор?

Голос Катаболонги прозвучал в огромном подземелье, где находился склеп. Тсонгор не ответил.

Тсонгор слышал отдаленный голос друга, но не отвечал. Нет, он не плакал. Он смотрел, как они идут. Его дети. И воины Массабы. Последние ее воины. Они были здесь. Перед его глазами. С изуродованными лицами. С измученным взглядом после долгих лет войны. Они все были здесь, они шли медленным шагом, словно в агонии. Он различил среди них Коуаме и Санго Керима. Он видел двух своих сыновей, Сако и Дангу, которые еще вцеплялись друг в друга. Они все были здесь. Тсонгор не плакал. Нет. Ему казалось, что он видит колонну сумасшедших, жаждущих крови. Он замер. Он даже не пытался окликнуть их. Из чувства презрения. Он испытывал к этим воинам, которые убивали друг друга до последней минуты, только презрение. Нет, он не плакал. Мертвые, что проходили перед ним, почувствовали это и опустили головы. Перед ними был Тсонгор, и он осуждал их своим старческим взглядом. Тсонгор позволил им пройти мимо него, не сказав им ни слова, не пытаясь их обнять и в последний раз поцеловать в висок. И тогда их охватил стыд. Они пошли к берегу, уже ни на что не надеясь. Тсонгор смотрел, как они исчезают. Они все были здесь. Он оглядел каждое тело. Вгляделся в каждое лицо. Теперь он был уверен, что Самилии среди них нет. Его гнев еще больше возрос. И тогда он заговорил, обращаясь к этим окаянным людям. Его слова падали, словно камни. Так звучат слова оскорбленных отцов.

– Вы не имели права, не имели права умирать, – сказал он. – Самилия жива. Вы бросили ее одну. А уверяли, что сражаетесь из-за нее. Вы уничтожали друг друга до последней минуты, а о ней забыли. И теперь там не осталось никого, кто бы позаботился о ней. Будьте вы прокляты. Вы не имели права умирать.

А они все постепенно исчезли. Ни один из них не осмелился оглянуться. А Тсонгор остался на месте. Единственный, кто не мог переплыть на другой берег. Чей-то отдаленный голос звал его в мир живых. Знакомый голос. Это был голос Катаболонги.

– Ты не плачешь, Тсонгор?

Нет. Он не плакал. Он в гневе сжимал кулаки и проклинал этих окаянных воинов.

 

5

Суба продолжал блуждать по дорогам, но теперь он очень изменился. Он стал как боязливая тень. Избегал заходить в города, сторонился людей. Его неотступно преследовала мысль, что он – убийца оракула. Его мучил стыд. Он думал о своем отце. О его завоеваниях. О его преступлениях. И теперь ему казалось, что он его понимает. Он снова и снова вспоминал слова оракула. Да. Эта старуха была права. И он испытывал отвращение к самому себе. Он уже не думал больше о гробнице. Мысль, что ему снова придется заняться строительными работами, приводила его в ужас. Нет, он не построит последнюю гробницу. Ему хотелось убежать от всего этого. Избегать всех. Он опасен для людей. Ведь его руки могут убивать. Медленно, словно старик, он направился на север к глубоким ущельям. Они были в высоких крутых горах, нехоженых, забытых людьми. Вот только здесь он и мог затаиться. Здесь никто его не найдет. Он хотел исчезнуть, и глубокие ущелья казались ему идеальным лабиринтом, в котором можно затеряться.

Приехав туда, он в недоумении застыл при виде этих величественных гор. Горный массив, словно узкие каменистые дороги, пересекали длинные ущелья. Такие узкие, что только человек мог пройти по ним. И нигде не было ступенек, вырубленных человеком. Иногда, когда он шел по какому-нибудь ущелью, он набредал на земляную площадку. Нечто вроде террасы. Насколько видел глаз, все вокруг было пустынно и молчаливо. И впервые после убийства оракула Суба почувствовал облегчение. Несколько луней кружили в небе. Он был один в этом диком мире. И он двинулся дальше на своем муле.

Три дня он блуждал в сплетении камней, отдавшись на волю своего мула. Он не пил и не ел. Словно тихо угасающая тень, несомая ветром. На четвертый день, когда силы уже покинули его, он вдруг увидел вход во дворец, выдолбленный в скале. Сначала ему показалось, что у него галлюцинация, но нет, перед ним был вход во дворец. Строгий и величественный. Вот оно. Да, вот оно, это место, где должен быть похоронен Тсонгор. Он сразу понял это. Он сошел с мула и опустился перед дворцом на колени. Да, здесь. Может быть, этот дворец соорудил сам Тсонгор. Да-да, возможно, он пришел сюда и испытал такое же чувство, как сам Суба около кипарисов на залитой солнцем земле. А может, этот тихий, никому не известный дворец существовал с незапамятных времен. Забытый людьми. Да, именно здесь надо похоронить Тсонгора. Величественный дворец, спрятанный от глаз людских. Роскошная королевская гробница, которую никогда не найдет ни один человек. Вот здесь и должен почивать Тсонгор. Горы соответствуют его величию. Они смогут скрыть его позор. Суба уже не сомневался. Сюда не ведут следы человека. Земля здесь бесконечно красивая и бесконечно дикая. Отстраненная от мира. Он нашел ее.

Кода он снова сел в седло, он понял, что его блуждания закончены. Ему осталось только вернуться в Массабу. Он построил шесть гробниц по всему королевству и вот теперь нашел седьмую. Последнее пристанище Тсонгора. Теперь предстояло только похоронить его, чтобы он мог спать спокойно.

 

6

Никакой шум, никакие звуки битвы не прерывали крепкий сон короля. Тсонгор и Катаболонга больше не разговаривали. Им уже не о чем было говорить. И все-таки старый король продолжал выказывать признаки беспокойства. Катаболонга думал, что его снова волнует покрытая патиной монета. Что Тсонгор снова горит желанием перейти на другой берег, к мертвым. Но пришел день, когда он наконец заговорил, и после столь долгого молчания это было так неожиданно, что Катаболонга вздрогнул, словно напуганная обезьяна.

– Сыновьям, – сказал Тсонгор, – я завещал свою империю. Они разодрали ее в клочья и убили друг друга на развалинах города. Я не плачу о них. Но что оставил я Самилии? Ни мужа, которого пообещал ей, ни той жизни, на которую она имела право. Где она теперь? О Самилии я не знаю ничего. Она моя единственная дочь и ничего не получила от меня. Субе, возможно, я передал то, что представлял собою сам. Но Самилия от меня ускользнула. А ведь именно ей я приготовил самое большое наследство. Я хотел дать ей мужа. Земли. Я хотел, чтобы вся моя жизнь послужила этому. Обезопасить ее. Чтобы никто никогда не мог подавить ее. Чтобы моя тень, тень старого отца, витала над ней и ее потомками. А получилось, что я оставил ей в наследство только траур. Траур по своему отцу, потом траур по своим братьям, одному за другим. Смерть претендентов на ее руку. Разграбление города. Что получила она от меня? Обещание праздника и пепел сожженных домов. Самилия принесена в жертву. Я этого не хотел. Никто этого не хотел. Но все ее забыли.

Тсонгор умолк. Катаболонга ничего не сказал ему в ответ. Ему нечего было сказать. Он тоже часто думал о Самилии. Иногда спрашивал себя, не его ли долг попытаться отыскать ее. И сопровождать ее повсюду, куда бы она ни пошла. Заботиться о ней. Но он ничего не сделал. Он чувствовал, что, несмотря на симпатию, которую он питал к Самилии, его место не рядом с ней. Его верность состоит в том, чтобы ждать Субу. И он должен делать только это. Выходит, как и все остальные, он допустил, что Самилия исчезла. И, как все остальные, он испытывал угрызения совести. Потому что чувствовал: дочь Тсонгора священна. Священна потому, что она прошла через такие испытания. Священна потому, что все, один за другим, даже не заметив этого, принесли ее в жертву.

 

7

Суба отправился в обратный путь. Он неделями не сходил с седла, торопясь снова увидеть родную землю и с беспокойством думая о том, что он там найдет. Его мул стал совсем старый. Теперь он шел не так быстро, как раньше. Он почти ослеп, но все же продолжал везти Субу по дорогам королевства и ни разу не сбился с пути. С его седла еще свисали восемь кос женщин Массабы, которые со временем совсем побелели. Они были для Субы словно песочные часы. Прошла целая жизнь. И вот на рассвете он добрался до гребня самого высокого из семи холмов Массабы. Город был у его ног. Субе показалось сначала, что перед ним просто небольшая груда камней. Только крепостные стены еще сохранили свой величественный вид. Равнина была пустынна. Не было больше шатров, что некогда, словно деревеньки, теснились у стен города. Нельзя даже было разглядеть следы дорог, по которым раньше двигались толпы торговцев. Там не было больше ничего. Суба медленно спустился с холма и вошел в Массабу.

Это был пустой город. Никаких звуков. Никакого движения среди этих бесстрастных камней. Все разворочено. Жители, которые выжили в этой долгой войне, в конце концов убежали из этого проклятого места. Оставив все в таком виде. Площади. Наполовину разрушенные дома. Время и растительность завладели ими. Фасады покрылись зеленым мхом. Внутренние дворики, террасы заросли высокими дикими травами, они пробились между черепицей на крышах и в трещинах на стенах домов. Словно Массабу постепенно захватила растительность. Лианы обвили еще устоявшие дома. Ветер стучал дверями и поднимал густые клубы пыли. Суба проехал по улицам этого города стиснув зубы. Массаба не пала. Нет. Она тихо сгнила. Улицы были усыпаны следами былых сражений. Остатками шлемов. Осколками стекла. Обгоревшими обломками всяческих военных приспособлений.

И ему вспомнилось все. Лица тех, кого он покинул. Своих братьев. Последний вечер накануне его отъезда, который они провели все вместе. Песни, которые им пели. Вино, которое они пили. Он вспоминал, как сестра гладила его руку. Он вспоминал, как плакал, уезжая. Теперь он один знал, что все это когда-то было. Его мул шагал по этой пустыне, и ему казалось, что сам он постарел на несколько веков. Перед его глазами стоял исчезнувший мир. Весь поглощенный прошлым, он проезжал по улицам. Он походил на чудом выжившего человека, который видит, как умирает весь его род и он остается один в мире, которому нет названия.

Когда он вошел во дворец старого Тсонгора, ему в нос ударил сильный запах. Целая колония обезьян обосновалась в огромных залах дворца. Их были сотни. Тысячи. Они загадили все ковры. Они перепрыгивали из одной комнаты в другую, цепляясь за люстры. Субе пришлось пробивать себе проход между ними. Они пинали его лапами. Это были обезьяны-ревуны. Их жалобные вопли были теперь единственными звуками в городе. Жалобные вопли животных. Нечленораздельные. Иногда обезьяны кричали так ночи напролет. Раздирающий душу концерт, который заставлял дрожать стены дворца.

***

Суба спустился в большой зал, где покоился его отец. Там было темно. Он шел медленно, нащупывая ногами путь. Много раз спотыкался. Когда он прошел половину зала, послышался какой-то хруст, и тут же его внезапно ослепил свет. То был свет факела.

На мгновение он застыл, прижавшись к стене. Его охватил страх. Постепенно он разглядел катафалк, на котором покоился его отец. А над ним – человека, лицо которого было теперь освещено факелом.

– Тсонгор ждет тебя, Суба.

Он сразу узнал его по голосу. Словно они расстались только вчера. Это был Катаболонга, носитель золотого табурета его отца. Он был здесь. Такой же тощий, как священная корова. Щеки у него совсем впали. Борода закрывала лицо. Он был грязный, но держался прямо, насколько позволяло ему его тело ползуна. Все эти годы он питался обезьянами, которые отваживались подойти к нему. Но никогда не сходил со своего места. Постоянно был у изголовья короля. Суба почувствовал, как его окрыляет радость. Здесь есть человек. Человек, который знал мир, в котором он родился. Который помнит лица его братьев, помнит, какой красивой была Самилия и какие фонтаны были в Массабе. Он остался. Здесь. В темноте, окруженный обглоданными костями обезьян, он остался единственным человеком, который дождался его и смог произнести его имя.

Они оба сдержали обещание, данное Тсонгору. Осторожно они подняли тело короля и вынесли его наверх. Там соорудили нечто вроде носилок, запрягли в них старого мула. И Суба снова двинулся в путь.

Они навсегда покинули город, бывший некогда столицей королевства, оставляя его лишайникам и обезьянам. Они шли рядом с мулом. Молча. По очереди бодрствовали у тела мертвого короля. И вдруг, когда они оказались на вершине холма, услышали громкий жалобный вой обезьян. Это прозвучало словно прощальный салют городу. Или как насмешливый хохот судьбы, которая издавала победный крик в стране молчания.

 

8

Суба привез тело своего отца в пурпурные горы Севера. За время путешествия Катаболонга рассказал ему о том, что произошло в Массабе. О смерти Либоко. Об исчезновении Самилии. О безжалостном уничтожении города. Суба не задал ему ни единого вопроса. Не мог. Он просто плакал. Тогда Катаболонга прерывал свой рассказ, а когда слезы высыхали, продолжал. Вот так, в звучании голоса старого слуги, Суба пережил агонию Массабы.

Войдя в горный массив, он пробрался через тесные каменные ущелья. Катаболонга смотрел на этот скалистый лабиринт, эти обрывистые коридоры, в которые едва проникало солнце, так, как он смотрел бы на какое-нибудь священное место. В высоких очертаниях гор было что-то от застывшей вечности. Здесь жили только дикие козы, да еще огромные ящерицы скользили с одного камня на другой.

Они целый час шли по ущелью и наконец добрались до гробницы. Величественный дворец, выдолбленный в скале цвета охры, возник перед ними. Он казался таинственным входом, ведущим в сердце гор.

Они положили тело прославленного Тсонгора в самом дальнем зале дворца. Держа руку на плече покойного, Суба какое-то время сосредоточенно молчал. Он вызывал дух отца. Потом, когда он почувствовал, что король Тсонгор снова с ним, совсем рядом, он в ухо прошептал ему слова, которые хранил в памяти все прошедшие годы:

– Это я, отец. Суба. Я рядом с тобой. Слушай меня. Я жив. Спи с миром. Все сделано.

Он поцеловал короля Тсонгора в лоб. И тогда король слабо улыбнулся. Он услышал голос сына. И по голосу, более зрелому, более низкому, чем раньше, он понял, что прошли многие годы. Но, несмотря на войну и бойню, что-то по крайней мере произошло так, как он надеялся. Суба жив. Он сдержал слово. И теперь его старый отец может уходить в небытие. Катаболонга медленно приблизился к нему. Из маленькой коробочки красного дерева, которую он носил на шее, он достал покрытую патиной старую монету Тсонгора. И осторожно, не сказав ни слова, вложил ее между зубами покойного. Все было кончено. На исходе жизни Тсонгор умирал с единственным сокровищем – монеткой, которую он увез с собой, уходя из родительского дома, уходя в новую жизнь, жизнь завоеваний. Так окончилась медленная агония короля Тсонгора. Он грустно, как-то мучительно улыбнулся. Улыбнулся, глядя на лица сына и своего старого слуги. И умер во второй раз.

Суба долго стоял у изголовья мертвого отца. Хотел сохранить в своей памяти его последние мгновения. Его печальную и безучастную улыбку – он никогда не видел такой при жизни отца. Он понимал, облегчение не пришло к Тсонгору. Несмотря на возвращение сына и монету, которую дал ему Катаболонга, старый король умирал с думой о Самилии. И эта мысль будоражила его до последнего мгновения.

Суба поднял массивную мраморную плиту и закрыл ею могилу. Все было кончено. Он исполнил свой долг. И тогда Катаболонга повернулся к нему и ласково сказал:

– Теперь иди, Суба, живи так, как ты должен жить, и ничего не бойся. Я остаюсь с Тсонгором. Здесь. Я отсюда не уйду.

И прежде чем Суба успел что-либо ответить ему, старый Катаболонга с иссохшим лицом обнял его и махнул рукой, чтобы он уходил. Говорить больше было не о чем. Суба это чувствовал. Он повернулся и пошел к двери дворца. Катаболонга смотрел, как он удаляется, и тихо шептал молитвы, вверяя Субу жизни. И чувствовал, как в нем зарождается смерть.

«Ну вот пришел и мой черед, – подумал он. – Я дольше не продержусь. Из старого мира я остался последний. Время короля Тсонгора и Массабы закончилось. И время моей жизни тоже. Я дольше не продержусь».

Он присел перед могилой на корточки, словно стражник, готовый в любую минуту вскочить. Положил одну руку на рукоятку своего кинжала, а второй крепко держал священный золотой табурет. И умер. Его тело стало словно каменным, и он застыл в таком положении на века. Как бдительный страж, который охраняет вход в это священное место от посторонних. Он остался там, верный Катаболонга. Навсегда. С гордо поднятой головой. С взглядом, устремленным на вход во дворец и на уходящего Субу.

Сын короля Тсонгора прошел через выдолбленные в скале просторные залы, выбрался на свет и сел на своего мула. Теперь он снова проезжал среди высоких скал, но в обратном направлении. Он молча оглядывал скалы. Каждую ночь во время своих долгих скитаний он неустанно задавал себе одни и те же вопросы. Почему отец доверил это дело ему? Почему его он приговорил к изгнанию и одиночеству? Вдали от всех своих близких. Принудил его быть в неведении о судьбе Массабы. Почему он выбрал его, Субу, самого младшего из своих детей? Его, который мечтал совсем об иной жизни. Его, который столько раз испытывал желание отказаться от сооружения этих семи гробниц и броситься на помощь Массабе. Эти вопросы мучили его постоянно, но ответить на них он не мог. Он стал взрослый. И в конце концов принял это как своего рода проклятие, которое его отрешило от мира и от людей. Но теперь он вдруг понял, что отец тогда, на террасе Массабы, во время долгой бессонной ночи, все предвидел. Он уже увидел ужасную войну, которая готовилась. Он увидел кровавую осаду Массабы и бесконечную бойню, которая покроет кровью равнину. Он почувствовал, что мир пошатнулся. Что все исчезнет. Что не останется больше ничего, и никто – ни он, ни другие – не сможет противостоять тому дикому ветру, который сметет все. И тогда он призвал Субу и обрек его на долгие годы странствий и работы. Чтобы все это время он был вдали от несчастья, которое пожрет все. Чтобы, когда это все закончится, хотя бы Суба остался человеком. И он был прав. Теперь один человек остался. Единственный из всего клана Тсонгоров, кто выжил.

***

Суба выполнил свое обещание, но печальная улыбка отца не давала ему покоя. Оставалась Самилия, которую все забыли, жизнь которой поломана. Одно время он думал пойти на ее поиски. Но он знал, как велико королевство, и понимал, что никогда не найдет ее. Все будет впустую. Сидя на своем муле, он долго размышлял. До той минуты, когда выбрался из последнего ущелья. И тогда он поднял голову и посмотрел вокруг. Горы остались за его спиной. Перед ним раскинулись необозримые земли королевства. Он единственный остался от этого рухнувшего мира. Взрослый человек, жизнь которого еще не началась. Значит, надо жить. Теперь он знал, что должен делать. Он построит дворец. До сегодняшнего дня он повиновался воле отца и возводил гробницы, одну за другой. А теперь он должен думать о Самилии. Он построит дворец Дворец для Самилии. Здание строгое и величественное, оно станет венцом всех его сооружений. Он постарается сделать его равным красоте своей сестры. Он построит дворец который будет говорить и о ее безоблачной прошлой жизни, и о тех неурядицах, которые привели к несчастью и смели все. Да, ему остается сделать лишь это. В гробницы Тсонгора никто никогда не проникнет. Он все их наглухо запечатал, чтобы там царили лишь тишина и смерть. А дворец Самилии всегда будет открыт. Он станет королевским пристанищем для путников. Отовсюду будут приходить в него люди, чтобы отдохнуть в нем. Женщины разложат там подарки, чтобы путники сохранили память о дочери короля Тсонгора. Это будет дворец, открытый всем ветрам мира. Чтобы он, как караван-сарай, шумел и гудел. Он построит дворец, и, может быть, до Самилии когда-нибудь дойдет молва о дворце, который носит ее имя. Только на это ему и оставалось надеяться. Что она услышит о нем и придет. Он построит этот дворец, чтобы позвать свою сестру. А если она уже слишком далеко, уже не в этом мире, что ж, ничего не поделаешь. Да, ничего не поделаешь, если ей суждено никогда не вернуться. Но дворец будет здесь. Чтобы чтить память Самилии и всегда оказывать гостеприимство ее странствующим сестрам.